Как давно это было...

        Моей дорогой мамочке Полянкиной Вере Митрофановне посвящается 

Через двенадцать дней после моего рождения началась война. В тот же день в Харькове заработали призывные пункты, и мужчины постепенно стали покидать свои семьи. Ушёл и мой отец. Крёстная Акулина рассказывала, как была поражена скоплением множества людей с младенцами на руках, когда принесла меня  в Казанский храм на Лысой горе.  Батюшка, опасаясь, что со дня на день в город могут войти немцы, предложил уложить младенцев  на землю вокруг церкви и одновременно всех их окрестил. В том числе и меня. А младенцев было, как она выразилась, видимо-невидимо. Полагаю, что все они выжили во время войны, что их, как и меня, хранили ангелы.
Спустя примерно два месяца после моего крещения немцы в первый раз бомбили Харьков. Это произошло настолько неожиданно и молниеносно, что не успели включить  сирену. Моя мама, держа меня на руках, стояла у окна своей комнаты и смотрела во двор, и в этот момент во дворе дома, в котором мы жили, разорвалась бомба. От взрывной волны оконное стекло разбилось, и один, к счастью, очень мелкий осколок стекла попал в меня, оставив на всю жизнь еле заметный шрам на носу.
Ранней весной сорок второго года мама со мной на руках, пешком  отправилась из Харькова на свою родину – в деревню под названием Покровка, Курской области, которую чудом обошла война…
Первое послевоенное лето. Мне четыре года. Мама ушла на работу в поле, когда я ещё спала. С постели меня поднимает бабушка. На столе стоит кружка парного козьего молока. Послушно выпиваю молоко, нехотя выхожу во двор, где меня уже поджидают бабушка и...гуси. Напустив на себя суровый вид, нахмурив брови, бабушка подает мне хворостину и, слегка подталкивая, говорит:
- Иди, иди…
Я панически боюсь огромного, белого с ярко красным клювом гуся, который всякий раз шипит, гогочет и, выгибая длинную шею, наклоняет голову почти до самой земли, и медленно идёт на меня, норовя ухватить за голые пятки или за подол платья…
Ни просьбы, ни слёзы не спасают: бабушка твердо стоит на своем - пасти гусей больше некому. Мама и крёстная в поле, а у бабушки полно дел по хозяйству. С трудом превозмогая страх, держа в руке наготове хворостину, отправляюсь выполнять свалившуюся на меня тяжкую повинность.
Прошло два года. Мы с мамой остались вдвоём. Сначала крёстная, а за ней и бабушка уехали в  загадочную Молдавию, куда сразу после войны был направлен "на восстановление местного аэродрома" бабушкин сын, мой дядя - Лаврентий.
Однажды, забыв про строжайший запрет, я решила пойти к маме, работавшей в поле. Был прекрасный летний день. Ласковое солнышко нежно согревало землю. Я шла и представляла себе, как обрадуется мама, увидев, что я самостоятельно пришла к ней, преодолев такой длинный путь. Вокруг не было ни души, а вдоль дороги простиралась цветущая, ароматная степь. Я шла и пела любимую мамину песню:
 
Ты ждёшь, Лизавета,
от друга привета,
ты не спишь до рассвета,
всё грустишь обо мне.
Одержим победу,
к тебе я приеду
на горячем боевом коне...

Допеть песню не удалось. Что-то необъяснимое насторожило и заставило обернуться назад.  То, что я увидела,  повергло меня в шок: следом за мной неторопливо бежала матёрая волчица. Я сразу поняла, что это волчица, а не собака. Не знаю, показалось ли мне тогда, или на самом деле, у нее горели глаза. Это время было голодным  не только для людей. Много страшных историй рассказывалось тогда о том, как по ночам волки и лисицы рыскали по деревне, тащили из дворов птиц, овец, коз, нападали на коров и даже на лошадей. Поэтому без особой нужды люди побаивались выходить из дому в темное время суток. Но средь бела дня вблизи деревни волков и лисиц никто не встречал. Однако на всякий случай нас, детей, взрослые предупреждали, чтобы даже днем не ходили одни по деревне, а тем более в поле, на речку или в лес, рассказывая при этом разные фантастические истории,  пострашней сказки о Красной Шапочке. Только теперь я поняла, что натворила, но было уже поздно. Я шла и лихорадочно соображала, что делать и как себя вести. Из рассказов взрослых  вспомнила, что  ни в коем случае нельзя убегать или убыстрять шаги, волк сразу может напасть. Поэтому я продолжала идти, как шла, тем более что до поля оставалось совсем немного, и уже видны были работавшие на нем люди.
Оглянувшись еще раз и убедившись, что волчица продолжает неспешно следовать за мной, я глубоко вдохнула в себя воздух, и, что было силы, громко закричала:
- Мама, мама, мама!
Схватив всё, что было: вилы, грабли, лопаты, тяпки, крича и улюлюкая, навстречу мне бежали люди. Окружив меня, наперебой стали расспрашивать и удивляться, как мне удалось не попасть в лапы хищнице. . . А волчица тем временем обежала холм и с другой стороны, где паслась отара овец, утащила молодого барашка.
После этого случая мама установила для меня строжайший режим, запретив вообще выходить на улицу. С одной стороны, это меня устраивало: гуси были переданы под надзор соседки, которая выводила их на выпас и загоняла обратно вместе со своими гусями. Но с другой стороны, этот запрет полностью ограничивал мою свободу. И не то, чтобы сходить с подружками на речку, я даже не могла выйти на улицу, чтобы с ними поиграть или побегать. Несмотря на мои обещания, зная мой непокорный нрав, уходя из дома, мама никогда не забывала плотно закрывать калитку на железную щеколду, которую невозможно было открыть.
Очень скоро я забыла о том, что со мной произошло.  Домашний «арест», устроенный для профилактики моей мамочкой,  мне не просто наскучил, он меня измотал. Невыносимо было видеть, как мои подружки, весёлой гурьбой каждый день шли на речку, а я вынуждена была сидеть дома одна! В очередной раз, когда девочки стали звать меня на речку, я решилась. Но как выйти на улицу? Через забор из колючей проволоки, окружавший наш двор, самой перебраться было практически невозможно. Я попыталась пролезть между рядами проволоки, но укололась и чуть не порвала платье. После этого с помощью подружек, отогнувших проволоку, осторожно перелезла через нее, и мы побежали, весело смеясь и догоняя друг дружку.
Я так любила нашу речку! Могла часами любоваться, как сверкает она на солнце, как плавают, ныряют, плещутся в ней мальчишки. Не умея плавать, я завидовала им и одновременно восхищалась ими. Но больше всего меня завораживали необыкновенные, похожие на сказочные, цветы – прекрасные белоснежные кувшинки, которые росли посередине реки. Дома у нас в саду всегда росло много цветов, а вот таких, как кувшинки, не было. Мальчишки, которые здорово плавали, обсушившись и погревшись немного на солнце, собрались плыть за кувшинками. И я решила попробовать поплыть за ними. Мне казалось, что это очень легко. Я живо представила, как мама обрадуется, когда я принесу домой и подарю ей прекрасный белый букет сказочных цветов, а потом попрошу прощения за то, что нарушила её запрет. Она улыбнется, обнимет меня, поцелует и обязательно скажет:
- Спасибо, доченька! И меня простит.
Желание порадовать маму было столь велико,  что я ни минуты не раздумывала. Надо сказать, что берег у речки был крутой. Присмотревшись, как мальчишки прыгают с кручи, я вслед за ними прыгнула «солдатиком» и сразу пошла ко дну. Не помню сейчас, кто меня спас. Помню только, что после моей неудачной попытки добыть кувшинки и чудесного спасения, главной целью было как можно скорее, до прихода мамы, вернуться домой, пока она не узнала о том, что со мной случилось от других детей. Поэтому я очень спешила. Не дожидаясь подруг, я сама побежала домой. Перелезая в свой двор через колючую проволоку, я зацепилась платьем за железную колючку и при падении сильно распорола ногу сбоку выше правого колена. Несмотря на боль, на то, что из огромной раны  вовсю хлестала кровь, я не плакала, а с ужасом думала, что будет, когда придёт мама и обо всем узнает. Кто-то из соседей перевязал мне рану. И тут пришла мама. Увидев её, от страха перед грозящим наказанием, я разрыдалась. Мама прижала меня к себе, вытерла слёзы, и спросила:
- Ну, хоть теперь-то ты поняла, что нужно слушаться? Поняла?
Кивая головой в знак согласия, я упрямо думала, что обязательно научусь плавать и принесу кувшинки маме, чего бы мне это ни стоило. Тогда я ещё не знала о том, что на исходе зимы мы уедем из этих родных, дорогих сердцу мест навсегда…