Реинкарнация1

               

                Г Л А В А  1

В середине октября Чумак, как всегда переселялся с дачи на городскую квартиру. Он мог бы с женой жить и на даче, так как она была приспособлена для зимних условий, но добираться до работы во время снегопадов с дачи было проблематично. Они с женой решили, что в первую субботу второй недели октября переберутся с дачи и потому Чумак предупредил Ващука, что появится на работе только в понедельник.
В субботу они решили последний раз в этом году переночевать на даче и с утра, в воскресенье, собрав и погрузив вещи в машину, поехали в город. Дел по дому накопилось много и только к вечеру они закончили уборку и Елена приготовила ужин. Приготовившись ко сну, Чумак открыл прикроватную тумбочку и с удивлением увидел книгу, которую он точно помнил не клал. Посмотрел на название: «Реинкарнация» Роберта Альмедера. Он никогда не слышал такого автора, но будучи от природы очень любопытным открыл книгу и принялся читать.
«Перевоплощаются ли люди? С философской точки зрения, идея о том, что личность человека может существовать после смерти тела, кажется фантастической. Эта идея наводит на предположение, что для личности человека его тело не является главным, что после смерти тела личность, душа человека может избрать для себя новое тело и ставить перед собой новые цели.
Несмотря на всю фантастичность подобной идеи, многие серьезные философы, по статусу не ниже Платона, находили аргументы в пользу реинкарнации, причем не на религиозной почве. Конечно, многие из тех, кто верил в реинкарнацию, основывались на религиозных доводах, это видно уже на примере пифагорейцев, для которых вера в реинкарнацию--то есть в переселение душ--была просто верой, воспринимаемой как религиозная вера.
Однако на серьезных философских дискуссиях тема реинкарнации обычно обсуждалась, оставаясь лишь в сфере религиозных наитий. Это происходило потому, что большинство философов постоянно было погружено в осмысление самых острых, с их точки зрения, проблем, таких как, например, решение вопроса о том, можно ли приравнивать человеческую личность к его грешному телу. И если бы оказалось возможным идентифицировать личность человека не с чем-то физическим, а с каким-либо безгрешным началом, например, с душой, тогда вера в реинкарнацию не выглядела бы столь абсурдной. Но истина о вере в реинкарнацию логически связана не только с одним этим фактом. В конце концов, даже если чья-либо личность и может так или иначе выжить после его биологической смерти, из этого еще не следует, что эта личность перевоплотится.
В настоящее время споры о природе человеческой личности значительно осложнились. Вера в выживание личности человека после его смерти по меньшей мере не абсурд и не невозможное явление. Исходя из этого допущения я приведу ряд очевидных доказательств в обоснованности веры в реинкарнацию. Многие философы стараются игнорировать эти очевидные доказательства при поиске ответа на вопрос, является ли человеческое существо чем-то большим, чем просто умудренное тело.
В своей работе «20 случаев, предполагающих возможность реинкарнации» Я.Стивенсон рассказывает о трех поразительных происшествиях—случаях реинкарнации.
 Первый пример — это случай со Сворнлатой.
В 1951 году индиец по имени Мишра взял свою трехлетнюю дочь Сворнлату вместе с другими детьми в путешествие длиною 170 миль от города Панна  до города Джабалпур того же района. При возвращении обратно во время проезда через город Катни Сворнлата неожиданно попросила шофера автобуса свернуть на дорогу к «ее дому». Шофер, естественно, не придал значения ее просьбе. Позднее, когда группа остановилась в Катни, чтобы выпить чаю, Сворнлата сказала, что лучше бы они попили чай в «ее доме», который находится «здесь, недалеко». Эти слова тогда очень удивили отца девочки, так как он знал, что ни он, ни другие члены его семьи никогда не жили в этом городе. Его удивление еще больше возросло, когда он услышал, что его дочь рассказывает другим детям о подробностях ее «прежней жизни» в Катни в семье Патхаков.
Спустя два года Сворнлата начала исполнять перед матерью  необычные танцы и песни, которым, насколько было известно ее родителям, она нигде не могла научиться. В 1958 году, когда девочке было 7 лет, она встретила женщину из города Катни и утверждала, что она знала эту женщину в своей прежней жизни. И тогда отец стал припоминать о многих других высказываниях своей дочери насчет ее «прежней жизни».
В марте 1959 года профессор Банерджи  начал изучать случай с этой девочкой. Из дома семьи Мишры в Чхатарпуре он поехал в Катни, где познакомился с семьей Патхаков, родственницей которой считала себя Сворнлата. Он запомнил около десяти подробностей, которые она ему сообщила о доме Патхаков. Эти подробности были полностью подтверждены по приезде в этот дом. Так случилось, что до поездки Банерджи в Катни семья Мишры ничего не знала о семье Патхаков. Однако Банерджи обнаружил, что многое соответствовало действительности из того, что Сворнлата описывала из жизни Бийи, больной дочери Патхаков, и жены человека по имени Пандлей, который жил в Майхаре. Бийя умерла в 1939 году — за восемь лет до рождения Сворнлаты.
Летом 1959 года члены семьи Патхаков и семьи Бийи поехали в город Чхатарпур, где жила семья Мишры. Сворнлата, незнакомая с этими людьми, и в ситуации, контролируемой исследователями-парапсихологами, узнавала их всех, называла их по именам и вспоминала разные события из их жизни с Бийей — об этих событиях, по утверждению родственников, могла знать только сама Бийя. Например, Сворнлата вспомнила, что у нее, как и у Бийи, на передних зубах стояла золотая пломба. Невестка Бийи подтвердила этот факт. Семья Патхаков высказала предположение, что, видимо, Сворнлата—это перевоплощенная Бийя, хотя они никогда раньше не верили в возможность перевоплощения.
После этого летом 1959 года Сворнлата и ее семья впервые поехали в Катни и Майхар, где покойная Бийя прожила несколько лет после замужества и умерла. В Майхаре Сворнлата узнала и других людей и места, говорила, что многое там изменилось после смерти Бийи. Ее высказывания неизменно подтверждались. Позднее Сворнлата продолжала навещать брата Бийи и ее детей, к которым она относилась с большой любовью.
Однако песни и танцы, которые она исполняла, вызывали у всех недоумение. Бийя говорила на хинди и не знала бенгальского, Сворнлата исполняла бенгальские песни и танцы.
Тщательно изучив это необычное явление, Ян Стивенсон приходит к заключению, что объяснить описанные факты весьма непросто, если не допустить, что девочка обладает паранормальным сознанием. Чем же иначе можно объяснить то, что она узнавала членов семьи Патхаков и Пандлея? Как понять то, что она знала, как выглядели прежде эти места и эти люди, которых она видела впервые? И то, что она при свидетелях узнала около 20 человек? Стивенсон отмечает, что в большинстве случаев узнавание происходило таким образом, что Сворнлата как бы была вынуждена называть имена или родственные отношения этих людей с покойной Бийей. В ряде случаев делались даже попытки обмануть ее или сказать, что она ошибается, но все было напрасно.
Возникает вопрос, не было ли тайного сговора между членами этих семей — Мишры, Патхаков и Пандлея? Не могли ли они все договориться, чтобы устроить большой розыгрыш? Как сообщает Стивенсон, семья таких солидных людей, как Патхаки, имеющих обширные деловые связи, едва ли могла участвовать в подобном розыгрыше с привлечением множества людей, любой из которых мог в дальнейшем проговориться. Если розыгрыш и имел место, то он скорее мог исходить из Чхатарпура. Шри М.Л. Мишра сам долго сомневался во всем этом и в правдивости рассказов девочки, поэтому он не пытался проверить их в течение 6 лет. Многие считают, что все эти события вызывали насмешки над семьей Мишры.
Даже если предположить, что имела место попытка пошутить, кто бы мог научить Сворнлату столь безошибочно узнавать все? У кого нашлось столько свободного времени? Шри М.Л. Мишра был единственным членом семьи, кроме дочери, привлекшим внимание общественности в связи с этим феноменом. При этом он не был в большом восторге от всеобщего внимания. Кроме того, как мог Шри Мишра получить информацию об интимной жизни Патхаков, например, о том, что муж Бийи втайне от всех взял у жены 1200 рупий или об инциденте с Шримати Агнихорти, который произошел во время свадьбы?
Мог ли подучить Сворнлату какой-нибудь посторонний человек, знавший также и город Катни и семью Патхаков? Если это так, то где он мог встречаться с девочкой? Стивенсон пишет, что жизнь Сворнлаты, как и жизнь детей в Индии вообще, а девочек в особенности, находится под бдительным контролем семьи. Дома Сворнлата никогда не станет одна разговаривать с посторонними людьми, никогда одна не гуляет на улице.
Кроме интересных научных материалов и описания метода, применявшегося Стивенсоном при изучении данного феномена, внимание привлекает и тот факт, что это один из целого ряда аналогичных явлений. Но существует ли правдоподобное объяснение всех этих явлений без обращения к вере в переселение душ?
Прежде чем излагать критические аргументы против предположения о том, что случай со Сворнлатой — это доказательство в пользу веры в реинкарнацию, рассмотрим еще два примера.
Ксеноглоссия означает способность человека понимать иностранный язык, не изучая его обычным способом. Данный случай имел место в ситуации, сходной с ситуацией Сворнлаты, и также может служить доказательством существования реинкарнации, как и случай со Сворнлатой. Стивенсон рассматривает явление ксеноглоссии на примере того, что произошло с Лидией Джонсон. Этот случай относится к явлению ответной ксеноглоссии в отличие от речитативной ксеноглоссии, когда человек начинает говорить на иностранном языке, который он прежде не изучал, но при этом он не понимает значения слов и не знает, как ответить на этом языке, в то время как при ответной ксеноглоссии человек может отвечать, то есть он проявляет способность понимать разговорный язык.
В 1973 году Лидия Джонсон согласилась помогать своему мужу в его экспериментах по гипнозу. Как оказалось, она была блестящим объектом для гипноза, так как могла легко впадать в транс. Доктор Герольд Джонсон(имя изменили)  был известным и вполне уважаемым доктором из Филадельфии. Он занялся гипнозом в 1971 году, чтобы помочь своим больным в лечении их болезней. Поскольку первые опыты с женой прошли хорошо, он решил применить на ней метод гипнотической регрессии и внушить возвращение назад во времени. Во время сеанса гипнотической регрессии жена доктора вдруг вздрогнула, словно от удара, и вскрикнула, схватившись за голову. Доктор немедленно прекратил сеанс, но у его жены головная боль долго не прекращалась. Дважды доктор Джонсон повторял сеанс, но результат был тот же. Каждый раз, входя в транс, его жена говорила, что видела реку, в которой вроде бы насильно топили пожилых людей. Она чувствовала, что ее тоже хотят топить, затем ощущала удар, вскрикивала, и начиналась головная боль. В конце концов, доктор решил пригласить другого гипнотизера, некоего Джона Брауна (имя изменено). Доктор Браун повторил сеанс регрессии, но перед самым моментом ожидаемого удара он произнес: «Вы на десять лет моложе!» И тут произошло нечто неожиданное: Лидия начала говорить — не предложениями, а отдельными словами и набором фраз. Отдельные фразы и слова были на ломаном английском, но по большей части на каком-то иностранном языке, который никто не мог понять. Более того, она начала говорить низким мужским голосом. Затем из уст 37-летней женщины раздались слова: «Я — мужчина?». Когда ее спросили, как ее зовут, она ответила: «Иаков Иенсен».
Продолжая находиться в состоянии глубокого сна, она начала, путая английские и иностранные слова, описывать свою прошлую жизнь. Во время этого и других последующих сеансов она продолжала рассказывать низким мужским голосом о своей жизни в маленькой деревне в Швеции примерно триста лет тому назад. Все это с подробными примечаниями записывалось на магнитофонную ленту. Для перевода рассказа «Иенсена» были приглашены специалисты по шведскому языку. Во время последних сеансов она почти постоянно говорила на шведском языке, который был ей абсолютно незнаком. Когда был задан вопрос: «Как ты зарабатываешь на жизнь?» — она ответила: «Я — фермер». На вопрос: «Где ты живешь?» — она ответила на шведском языке XVI века: «В своем доме». Когда спросили: «Где находится твой дом?» — она снова ответила на шведском: «В Хенсене». Вопросы также задавались на шведском языке.
На основе анализа записей был сделан вывод о том, что «Иенсен» был простым крестьянином, с чертами, характерными для описанного им образа жизни. Он мало знал о чем-либо, не связанном с жизнью деревни и торговым центром, в котором он бывал. Он сеял хлеб, разводил лошадей, коз, птицу. Он и его жена Латвия имели детей. Сам он был одним из трех сыновей в семье, его мать была норвежкой, он в детстве убежал из дома.
Когда Лидия еще находилась в глубоком сне, ей предлагали назвать различные предметы, положенные перед ней. Ее просили открыть глаза и сказать, что это за предметы. Будучи Иенсеном, она узнала модель шведского судна XVII века, правильно назвав его по-шведски; она также узнала два вида деревянной посуды, применявшейся в те времена для измерения зерна, узнала стрелу и лук, маковые зерна. Однако она не знала, для чего используются такие более современные орудия труда, как клещи.
Если подобные случаи встречаются довольно редко, то примеров сохранения ксеноглоссии после выхода из транса вообще не установлено. Однако встречались такие примеры ответной ксеноглоссии, когда человек демонстрировал четкое знание исторических событий, о которых ни тот, кто был под гипнозом, ни тот, кто задавал вопросы, не могли знать при этой жизни.
Бишем Чанд родился в 1921 голу в семье Гхуламов в городе Барейлли в Индии. Примерно в полтора года Бишем начал задавать вопросы о городке Фильбхит, находившемся около 50 миль от Барейлли. В семье Гхуламов никого не знали в этом городке. Когда Бишем стал проситься съездить туда, всем стало ясно, что он думает, будто жил там в своей прежней жизни.
Время шло, Бишем стал постоянно рассказывать о своей прежней жизни в Фильбхите. Его семью стало раздражать такое поведение. Летом 1926 года, когда ему было уже пять с половиной лет, Бишем стал говорить, что он ясно помнит свою прежнюю жизнь. Он вспомнил, что его звали Лакшми Нарайн, что он был сыном богатого землевладельца. Он говорил, что помнит дядю Хар Нарайн, который оказался отцом Лакшми Нарайна. Он описывал дом, в котором жил, говорил, что в доме была святая комната и отдельное жилье для женщин. Он любил слушать песни и смотреть танцы девушек — профессиональных танцовщиц, которые порой исполняли функции проституток. Он вспомнил веселые вечеринки в доме соседа Сандера Лала, который жил «в доме с зелеными воротами». Маленький Бишем однажды посоветовал отцу взять себе женщину помимо жены.
Семья Бишема Чанда была бедной, отец был простым чиновником, и сравнение жизни дома с прежней, более богатой жизнью стало расстраивать мальчика. Иногда он стал отказываться от пищи, говоря, что в прежней жизни такую пищу не давали даже прислуге. Он требовал мяса, рыбы, и если его семья не могла их купить, он шел выпрашивать все это у соседей. Он швырял одежды из хлопка, требуя шелковой (хлопковая одежда, по его словам, не годилась даже для слуг). Он требовал денег у отца, и когда отец не давал их, мальчик горько плакал.
Однажды отец Бишема сказал, что собирается купить часы, на это маленький Бишем ответил: «Папа, не покупай часы. Когда я поеду в Фильбхит, я возьму тебе трое часов у моего торгового агента-мусульманина, которого я нанял». И он назвал имя этого агента.
Однажды сестра Бишема, которая была на три года старше его, застала Бишема, пьющего бренди. В типичном для него высокомерном тоне ребенок ответил, что он привык пить бренди, что он вообще много пил спиртных напитков в своей прежней жизни. Затем он рассказал, что у него была женщина, при этом он знал разницу между женщиной и женой, в его прежней жизни. По его словам, ее звали Падмой, и хотя она была проституткой, он считал ее своей собственностью и с гордостью рассказывал, что однажды убил мужчину, выходившего из ее комнаты. Эти воспоминания Бишема Чанда привлекли внимание некоего К.К.Н. Сахая, прокурора города Барейлли. Сахай пришел в дом Бишема Чанда и записал удивительные вещи, о которых рассказал мальчик. Затем он решил взять Бишема Чанда с его отцом и старшим братом в Фильбхит. Прошло почти восемь лет со дня смерти Лакшми Нарайна, кем и был, по мнению мальчика, он сам в его прежней жизни. Когда они приехали в Фильбхит, собралась целая толпа любопытных. Почти все в Фильбхите знали о богатой семье Нарайнов и их развратном сыне Лакшми, который путался с проституткой Падмой, проживавшей и сейчас в этом городке, и о том, что в порыве ревнивой ярости Нарайн выстрелом убил своего соперника — любовника Падмы. И хотя семья Нарайнов была достаточно влиятельной, чтобы замять это дело, сам Лакшми Нарайн умер естественной смертью через несколько месяцев в возрасте 32 лет.
Когда Бишема Чанда повели в старую муниципальную школу, он побежал туда, где была «его» классная комната. Кто-то нарисовал картинку, и Бишем узнал на ней одного из одноклассников Лакшми, который оказался в этот момент в толпе людей, а когда этот одноклассник спросил об их учителе, Бишем правильно обрисовал его как полного человека с бородой.
В той части городка, где раньше проживал Лакшми Нарайн, Бишем Чанд узнал дом Сандера Лала, который он прежде описывал, называя его «домом с зелеными воротами». Прокурор Сахай, описывая эти события для национальной газеты «Лидер» в августе 1926 года, сообщал, что эти ворота он видел сам и утверждает, что они действительно были зелеными. Мальчик указал также на двор, где профессиональные танцовщицы обычно выступали с песнями и танцами.
Торговцы этой части города подтверждали слова мальчика. В статье, опубликованной в газете «Лидер», Сахай писал, что толпа, следовавшая за мальчиком, упорно добивалась, чтобы он назвал имя проститутки, с которой он общался в его прошлой жизни. И когда он произнес имя «Падма», все стали кричать, что имя правильное. В течение всего этого примечательного дня мальчику несколько раз дарили таблы — то есть, барабаны. Отец мальчика сказал, что он, Бишем Чанд, никогда прежде не видел таких барабанов, но, к удивлению окружающих и членов семьи, Бишем начал довольно умело играть на них, как это прежде умел Лакшми Нарайн. Когда мать Лакшми Нарайна увидела Бишема Чанда, то между ними возникла симпатия. Бишем Чанд отвечал на все ее вопросы, правильно описывал личного слугу Лакшми Нарайна. Он также правильно назвал касту, к которой принадлежал слуга. Позднее он сказал, что больше любит мать Лакшми Нарайна, чем свою собственную.
Отца Лакшми Нарайна научили припрятать кое-какие драгоценности перед смертью, но никто не знал, куда именно он их спрятал. Когда Бишема Чанда спросили о драгоценностях, он повел всех в комнату того дома, в котором семья жила раньше. Позднее в этой комнате нашли золотые монеты, что подтверждало справедливость рассказов мальчика о его прежней жизни в этом доме.
Изучая этот случай, Стивенсон настаивает на том, что этот пример особенно важен тем, что записи были сделаны надежными людьми и что многие свидетели еще живы и могут подтвердить воспоминания Бишема Чанда. Многие из тех, кто знал Лакшми Нарайна, были живы и здоровы, когда Бишем делился своими воспоминаниями. Эти люди подтверждали практически все, что он говорил до приезда в Фильбхит. Более того, Стивенсон считает, что возможность обмана в этом случае вообще исключается, потому что семья Бишема Чанда мало что могла выиграть от сближения с семьей Нарайнов. Всем было известно, что семья Нарайнов разорилась после смерти Лакшми. Эти события невозможно объяснить стремлением к материальной выгоде, в чем можно было бы заподозрить любую семью в трудном материальном положении.
Можно рассмотреть еще один случай. Он похож на происшествие с Бишемом Чандом и, как утверждают исследователи, может служить самым убедительным из имеющихся доказательств существования реинкарнации — речь идет о знаменитом событии, происшедшем с Шанти Деви.
Однако поскольку материалы исследований в настоящее время недоступны, а также в связи с тем, что остается открытым вопрос, касающийся метода сбора информации и подтверждения реальности собранных фактов, подвергать критическому анализу  этот случай, было бы не верно. Но поскольку этот пример является особо интересным и может служить серьезным подтверждением существования реинкарнации, его следует рассмотреть.
Шанти Деви родилась в 1926 году в старом Дели. В 3 года она начала рассказывать своим родным о прежней жизни, когда она, будучи замужем за человеком по имени Кендарнарт, жившем недалеко от города Муттра, имела двоих детей и умерла при рождении третьего ребенка в 1925 году.
Подобно Сворнлате и Бишему Чанду, она подробно описывала дом в Муттре, где, по ее словам, она жила с мужем и детьми. Она утверждала, что в той жизни ее звали Луджи. Она рассказывала также о своей родне в той семье и о родне мужа, о том, какой была ее прежняя жизнь и о том, как она умерла. Однако в отличие от Сворнлаты и Бишема Чанда ее мнимое перерождение произошло настолько быстро, через год после смерти, что имелась возможность многое перепроверить с помощью родственников, у которых все еще было свежо в памяти.
Когда ее родители больше не могли отвлекать ее от «сказок», старший родственник Кишен Чанд послал письмо в Муттру, чтобы выяснить, есть ли что-нибудь в рассказах девочки похожее на правду. Он отправил письмо по адресу, который указала девочка. Письмо получил потрясенный вдовец по имени Кендарнарт, все еще оплакивавший потерю своей жены Луджи. Луджи умерла от родов в 1925 году. Но даже будучи истинным индусом, он не мог согласиться с возможностью нового рождения Луджи, с тем, что она живет в Дели, он не мог поверить в реальность фотографии ее «новой» семьи. Подозревая розыгрыш, Кендарнарт послал своего двоюродного брата, мистера Лала, который проживал в Дели, чтобы посмотреть и расспросить девочку. Если бы это был обман, кузен понял бы это. Когда мистер Лал пришел в дом Деви якобы по делу, Шанти открыла ему дверь и затем, вскрикнув, бросилась с объятьями к удивленному гостю. Вышла ее мать, и прежде чем гость успел что-либо сказать, Шанти, которой тогда было уже 9 лет, сказала: «Мама, вот двоюродный брат моего мужа! Он жил недалеко от нас в Муттре, а потом переехал в Дели. Я так рада ему, пусть он войдет в дом. Я хочу расспросить его о моем муже и сыновьях».
Вместе с семьей Шанти М. Лал подтвердил все факты, о которых Шанти рассказывала многие годы. В итоге все решили, что Кендарнарт и его сын должны приехать в Дели как гости семьи Деви.
Когда Кендарнарт приехал в Дели с сыном, Шанти кинулась целовать их, называла ласковыми именами. Она обращалась с Кендарнартом как любящая жена, она угощала его пирожными, сыром. Когда Кендарнарт начал рыдать, Шанти принялась успокаивать его, повторяя самые ласковые слова, известные только Луджи и Кендарнарту. В результате всего этого в прессе появились сообщения, в семью стали наведываться ученые, исследователи. Они решили взять Шанти в Муттру и позволили ей вести их в дом, где она якобы жила и умерла в предыдущей жизни.
Когда поезд прибыл в Муттру, Шанти, увидев людей на платформе, вскрикнула от радости и стала махать им рукой. Она сказала ученым, что это были мать и брат ее мужа. И она оказалась права. И что еще важнее, сойдя с поезда, она начала говорить на диалекте этой местности. Прежде она не слышала и не обучалась этому диалекту. Она могла бы его знать, если бы, как Луджи, была жительницей этих мест.
Затем она повела ученых в «свой» дом и стала рассказывать то, что могла знать только Луджи. Например, Кендарнарт спросил ее, не прятала ли она колец перед смертью. Она ответила, что кольца находятся в горшке, закопанном в земле около того старого дома, где они жили раньше. Исследователи в дальнейшем нашли эти кольца именно там, где, по ее словам, они должны были находиться.
События разворачивались дальше, они нашли отражение и в международной прессе, стали предметом многочисленных ученых дискуссий.
И последнее замечание: Шанти по разным причинам больше никогда не встречалась с Кендарнартом и сейчас живет в Дели со своей семьей. Насколько нам известно, все, кто знал Луджи, принимали Шанти за перевоплощенную Луджи.
Существует ли какой-либо иной способ объяснения описанных случаев без ссылки на реинкарнацию? Исключив возможность розыгрыша или мошенничества, некоторые скептически настроенные ученые предлагают свои альтернативные объяснения. Одно из объяснений — это ясновидение и имперсонализация (подражание.)
Объясняя с помощью этих аргументов, например, случай со Сворнлатой, скептик может сказать, что
а) Сворнлата была ясновидящей, не зная об этом, и следовательно, хотя она и не знала о своей способности, она обладала сверхнормальным знанием о различных событиях и людях прошлого;
б) Сворнлата по той или иной причине могла бессознательно идентифицировать себя с каким-либо человеком, жившим в прошлом, чью жизнь и веру она ясновидчески понимала;
в) Сворнлата могла бессознательно подражать и играть этого человека, потому что она искренне и ошибочно верила в то, что она и есть этот человек.
При всей видимой правдивости такого объяснения в нем много ошибочного.
Как указывает профессор Прэтт, дети в своих воспоминаниях о «прежней» жизни, как правило, не обнаруживают признаков ясновидения. А если их «воспоминания» — это признаки ясновидения, или сверхчувственного восприятия, в таком случае чем объяснить проявление этой способности в таком строго определенном, строго ограниченном виде? Насколько всем известно, ясновидение — это универсальная способность, и те, кто является ясновидцем, не связаны с восприятием одних только прошлых событий в семье определенного человека.
Прэтт также отмечает, что даже если бы мы могли объяснить содержание «воспоминаний», ссылаясь на такой в высшей степени измененный тип ясновидения, тогда можно было бы считать, что дети вроде Сворнлаты являются «супер-пси» (или супер-СЧВ) и поэтому они знают такое большое количество верных деталей о родственниках и обстоятельствах жизни умершего. Ясновидение (или СЧВ) не существует без специальной и длительной тренировки. И поэтому в связи с этой частью альтернативного объяснения возникает следующее возражение: такое объяснение требует особого, в высшей степени суженного типа СЧВ, или ясновидения, который не встречается среди случаев четко выраженного ясновидения.
Но даже если такой тип суженного ясновидения и существовал бы, то следует отметить, что даже лучшие ясновидцы обычно делают предсказуемое количество ошибок, в то время как Сворнлата и Бишем Чанд практически не ошибались в своих «воспоминаниях». Как отмечает один из исследователей скептической ориентации, частота ошибок у Сворнлаты и Бишема Чанда слишком мала, чтобы соответствовать принятым представлениям о ясновидении. Следовательно, все эти случаи можно считать вполне убедительным доказательством того, что ясновидение не приемлемо для объяснения того, каким образом Сворнлата и Бишем получали информацию о прошлых событиях.
Если обратиться к другим альтернативным объяснениям скептика, то они также оказываются неубедительными. Действительно, неужели можно искренно верить в то, что Сворнлата могла настолько искусно подражать Бийе, что никто из членов ее семьи  не мог заметить этого? Маловероятно, чтобы она могла дурачить целую семью. Конечно, можно предположить, что все были одурачены, так как все верили в реинкарнацию. Но в этом случае, как и в большинстве других, члены семьи вообще не верили в реинкарнацию.
Кроме того, следует помнить, что отдельные черты характера человека просто не поддаются подражанию. Например, взгляд или манера ходить, чувство юмора или манера смеяться — это все очень индивидуальные качества, которым может подражать только очень искусный актер. Можем ли мы серьезно допускать наличие таких способностей у Сворнлаты, тогда как на самом деле она никому не умела подражать? Короче говоря, если бы аргументы скептика были убедительными, мы бы обнаружили у детей — Сворнлаты и Бишема — развитую способность подражать и другим людям. Но этого не обнаружено. Истолкования странных явлений, предложенные скептиком, предполагают наличие очень специфических способностей — безошибочно подражать основным чертам одного единственного человека, жившего в прошлом. Однако нет никаких оснований утверждать, что такие способности у кого-то существуют — кроме разве желания, чтобы скептик оказался прав. Даже если мы допустим, что имело место ясновидение и «удивительные способности личности», то и в этом случае объяснения скептика неубедительны. В то время как аргументы в пользу реинкарнации станут еще более убедительными после того, как мы рассмотрим следующие примеры с явления ксеноглоссии.
Наиболее важным в случаях с Лидией Джонсон, Шанти Деви и других, когда люди проявляли способность говорить на языке, которого они не учили, является то, что скептик не может исчерпывающе объяснить феномен, ссылаясь только на способность к СЧВ, или к ясновидению. Знать, как делать что-то, совсем не то же самое, что знать что такое это что-то. Знать, как разговаривать на иностранном языке, в отличие от знания того, что что-то происходило в прошлом, не позволяет объяснить явление с помощью СЧВ, или ясновидения. Если мы объясним приобретение таких навыков с помощью ясновидения, то мы фактически исказим природу ясновидения. И мы бы делали так исключительно для объяснения странных явлений, однако на самом деле ясновидение никогда прежде не определялось как приобретенный навык, сходный с навыком разговора на иностранных языках или игры на инструменте. Но в таком случае какое другое объяснение остается для скептика?
В таком случае скептик мог бы сделать предположение, что все мы рождены с генетической памятью, что у людей наследственно имеются генетические следы жизни его предков, что память о предках закодирована в наших генах. Тогда, убеждает нас скептик, при определенных условиях тормозящий механизм ослабевает, и память о предках выявляется. При выявлении такой памяти у человека она воспринимается им так, будто это его собственные воспоминания. При таком объяснении скептик хочет, чтобы мы поверили, что Сворнлата, например, наследовала память Бийи и ошибочно приняла воспоминания о ней за свои. И что Лидия Джонсон наследовала память Иакоба Иенсена, и это проявилось в том, что она знала, как говорить на языке Иенсена. Выходит, что в обоих случаях люди, по-видимому, ошибочно считали, что помнят события из своей прошлой жизни. Но ведь они как раз помнили события чужой жизни, из жизни людей, которые должны были передавать память о событиях своей жизни своим наследникам через свой генетический фонд.
Конечно, скептик мог бы объяснить аналогичным способом и случай с Бишемом Чандом. Но приемлемо ли оно здесь, также как и предыдущие его объяснения? Если бы феномен генетической памяти объяснял, откуда Сворнлата знала о жизни Бийи, то мы могли бы подумать, что она относится к одной генетической линии с Бийей, но ведь это не так. Этот факт подчеркивает Стивенсон, и это, по-видимому, наиболее яркое доказательство и для других случаев, где отсутствует генетическая связь между субъектом и его мнимыми предками, на чьем языке субъект мог говорить. В случае с Лидией Джонсон и Иакобом Иенсеном вообще не приходится говорить о возможности прослеживания общей генетической линии. Поскольку объяснение на основе генетической памяти не применимо ни к одному из приведенных случаев, следовательно, аргумент вообще не работает. Мы видим, что в наиболее ярких примерах не существует никакой генетической связи между одним лицом и другим, в которого он будто бы перевоплотился. Например, в случае с Бишемом Чандом между ним и Лакшми Нарайном не было никакой генетической связи. В итоге среди всех альтернативных объяснений, предложенных скептиком, предположение о том, что мы наследуем память других людей и что эта память позволяет нам знать то, как делать то или другое, например, как говорить на другом языке или играть на инструменте, выглядит многообещающим. Однако, кроме указанных случаев, нет никаких доказательств тому, что мы наследуем память. И даже если мы ее наследуем, то генетическое объяснение анализируемых феноменов было бы приемлемо, если бы действительно существовала генетическая связь между одним и другим человеком, в которого первый якобы воплотился. Ясно, что и в случае с Чандом, и в случае со Сворнлатой отсутствовала генетическая связь. Это решающий довод против генетического объяснения, предложенного нашим скептиком.
По заголовку книги «20 случаев, предполагающих возможность реинкарнации» можно было бы допустить, будто Стивенсон без особого желания сообщает, что случаи, которые он обследовал, подтверждают реинкарнацию. На самом же деле он убежден, что факт реинкарнации можно было бы вполне доказать, если бы были обнаружены примеры, идеальные в следующих параметрах:
а) если бы было достаточное количество проверенных воспоминаний, которые не относились бы ни к ясновидению, ни к СЧВ (к телепатии), ни к криптомнезии;
б) если бы у человека возникали сложные навыки, например, разговор на иностранном языке или игра на инструменте, которым он явно не обучался в его, или ее, настоящей жизни;
в) если бы у человека имелись врожденные следы от ран, полученных в его прежней жизни, о которой он помнил, и если бы можно было доказать без его помощи происхождение этих ран;
г) если бы воспоминания не ослабевали со временем и если бы для их оживления не было бы необходимости применять гипнотический транс или регрессию;
д) если бы был случай, когда идентификация с прошлой личностью воспринималась человеком как продолжение его, или ее, нынешней личности, а не как другая личность, и если бы эта идентификация продолжалась длительный период времени, желательно до преклонного возраста;
е) если бы идентификация с прошлой личностью не могла быть объяснена влиянием родителей или других людей;
ж) если бы человек, в результате идентификации с прошлой личностью, проявлял предсказуемую эмоциональную реакцию на какие-то особые случаи и на лица, запомнившиеся с прошлой жизни;
з) если бы человек узнавался и воспринимался продолжительное время как реинкарнированный человек из прошлого многочисленными членами семьи и друзьями, которые ничего не выигрывали бы от узнавания и признания, человека из прошлого.
Ряд изученных случаев отвечал большинству из этих условий. Например, случай со Сворнлатой — это интересный случай, но он не отвечает условиям «б» и «в». И почти нет такого примера, который удовлетворял бы всем требованиям. Поэтому Стивенсон воздерживается от прямого утверждения о том, что факт реинкарнации безусловно установлен.
Понятно, что чрезвычайные явления требуют чрезвычайных доказательств. Поэтому нам следует быть осторожными в оценках аргументов, выдвинутых нами в качестве доказательства существования реинкарнации. Однако будет, видимо, излишне осторожным думать, что вера в реинкарнацию не подтверждается выше описанными случаями и что мы должны ожидать появления идеального случая. Можно искать другие доказательства, но стоит ли? В настоящий момент нам представляется вполне оправданным поиск более убедительных доказательств, чем те, которые приводит Стивенсон. Однако единственным нашим выводом на настоящее время может быть следующий: объяснять все описанные случаи чем-либо, кроме реинкарнации, было бы необоснованным. Такой вывод является гораздо более решительным, чем вывод Стивенсона. Он считает, что верить в реинкарнацию при объяснении описанных случаев не необоснованно. Разница в выводах вытекает из анализа альтернативных объяснений скептика и их явной непригодности.
Большинство людей в мире всегда верило в реинкарнацию. Даже на Западе эта вера была широко распространена до эпохи христианства. Древние пифагорейцы наряду с ранними греческими философами, такими как Платон, также верили в перевоплощение. Для пифагорейцев это было предметом религиозной веры, для Платона — предметом философской веры. Для Платона вера во врожденное знание, то есть знание, полученное без обучения при жизни, и в реинкарнацию объяснялись просто тем фактом, что мы обладаем определенными знаниями, которые мы не могли получить, опираясь на наши органы чувств. Но оправдание веры в реинкарнацию у Платона опиралось на его убеждение в том, что а) мы обладаем абсолютно достоверными знаниями и б) что мы не могли получить эти знания как итог анализа данных, поставляемых органами чувств.
Как и следовало ожидать, в ходе всей истории философии оспаривались оба положения Платона, так что философское обоснование веры в реинкарнацию подрывалось трудными дискуссиями относительно природы и пределов человеческих знаний. Эти дискуссии продолжались вплоть до XVI века, когда вся современная философия Запада раскололась по вопросу о том, верить ли в доктрину о врожденных идеях, а значит, и в идею реинкарнации или мы должны просто считать все человеческое знание результатом способности человеческого разума преобразовывать данные чувственного опыта в логически последовательную картину мира. Английские философы Локк, Беркли и Юм приняли последнюю альтернативу, на стороне первой оказались Декарт, Лейбниц, Спиноза.
В более позднее время продолжающиеся на эту тему дебаты между бихевиористской психологией и наследственной психологией свидетельствуют о том, что философские споры относительно природы человеческих знаний продолжаются. Споры о реинкарнации также продолжаются.
Но в истории философии мы не найдем таких доказательств о наследственных знаниях или о реинкарнации, аналогичных тем, которые открыл и исследовал Стивенсон. Это очень важный факт, потому что именно благодаря этим доказательствам споры в конце концов разрешились в пользу доктрины о врожденности знаний и доктрины о реинкарнации.
Одной из причин того, почему вера в реинкарнацию начинает утверждаться только сейчас, является то, что случаи перевоплощения в прошлом никогда не брались всерьез и поэтому никогда не изучались серьезно так, как это делалось в исследованиях Стивенсона.
Почему в прошлом к ним не относились серьезно? Об этом можно только гадать. Однако и сила организованного христианства с его отказом от веры в реинкарнацию также сделала свое дело. Более того, при отсутствии метода, с помощью которого можно было бы подтвердить истину о реинкарнации, любое сообщение человека о том, что он перевоплощается, воспринималось как безумие либо как колдовство. Если иметь в виду жесткий доктринальный контроль христианства на Западе, становится понятным, почему вера в реинкарнацию не могла здесь утвердиться. Сила раннехристианского отрицания этой веры во многом способствовала развитию представления о реинкарнации как о признаках болезни.
Но с развитием науки, регрессивной терапии и общего представления о разнице между болезнью и нравственной или философской определенностью желание изучить явление на основе научных методов привело к накоплению большого количества доказательств, которые могут возродить веру в реинкарнацию. Все эти доказательства важны еще и в том отношении, что при серьезном к ним подходе тенденция к созданию доктрины о реинкарнации может преодолеть и философские колебания и теологические догмы.
Тогда со всей остротой встанут следующие вопросы: насколько долго, насколько часто и с какой целью происходит процесс реинкарнации? Каким способом будут разрешаться споры по поводу взаимоисключающих ответов на эти вопросы? Следует ли нам примириться с тем фактом, что человеческое сознание в корне неспособно дать на них удовлетворительные ответы, а потому и в дальнейшем вопросов будет гораздо больше, чем ответов, — если даже мы всегда будем следовать духу науки?
И наконец, еще два интересных вопроса:
--во-первых, является ли реинкарнация универсальным свойством людей или ей подвержены только отдельные люди;
--во-вторых, если допустить, что реинкарнации подвержены все люди, какова цена веры в реинкарнацию? Иначе говоря, помимо того что вера в реинкарнацию делает неактуальным традиционный вопрос о соотношении сознания и тела и помимо ориентации философских спекуляций в область этики, будет ли она иметь какую-либо ценность и значение для самого человека?
В ответ на первый вопрос можно сказать, что обследованные случаи, описанные выше, показывают, что субъекты этих случаев перевоплощались, однако они не доказывают, что перевоплощаться может каждый. Значит ли это, что перевоплощаться могут только отдельные люди, а именно те, кто может вспомнить свою прежнюю жизнь? Конечно, это возможно. Но представляется обоснованным считать, что если реинкарнирует один человек, значит, могут и все. Потому что среди обследованных лиц никто не выделялся особым нравственным или интеллектуальным превосходством. А если перевоплощаться могут все, здесь интересным может быть то, что одни люди способны вспомнить прошлую жизнь, а другие — нет.
Ответ на второй вопрос в какой-то степени включает то, о чем говорилось в первом. Если человек не может вспомнить ничего из прежней жизни, то вера в реинкарнацию ничего для него лично не значит, кроме удовлетворения его природного любопытства, стремления понять природу человеческой личности и желания убедиться в ложности традиционного материализма. Но если допустить, что все могут реинкарнировать и только отдельные люди помнят свою прошлую жизнь, значение веры в реинкарнацию лично для каждого может быть усилено при помощи психотехники, подобной гипнотической регрессии. Мы видели на примере Лидии Джонсон, что техника гипнотической регрессии заключается в том, что субъект вводится в состояние гипнотического транса, и затем его просят вспомнить о событиях его самой ранней жизни. С помощью такой методики субъект «регрессирует» во времени к воспоминаниям о своей прежней жизни или о прежних жизнях.
Применение регрессивной техники могло бы помочь многим людям познать свою прежнюю жизнь и понять многие особенности своего характера, возникшие как совокупный результат опыта их прежних жизней. Именно таким образом вера в реинкарнацию могла бы успешно вести человека к более глубокому пониманию своей личности и тех сил, которые формировали историю ее развития.»
Чумак посмотрел на часы. Было половина первого ночи и жена Елена крепко спала. Он хотел тоже потушить свет, но непонятная сила заставила его вновь вернуться к книге. Боковым зрением он рассмотрел, что продолжение касается мнения западной науки и философии и снова углубился в чтение.
«Означает ли  рождение начало жизни, а смерть—её конец? Жили ли мы раньше? Такие вопросы обычно ассоциируются с религиями Востока, где принято считать, что жизнь человека длиться не только от колыбели до могилы, но и миллионы веков, и где идея перевоплощения признаётся практически всеми. Великий немецкий философ девятнадцатого столетия Артур Шопенгауэр однажды заметил: «Если бы азиат попросил меня дать определение понятия «Европа», я был бы вынужден ответит ему: « Это часть мира, где слепо и упорно верят в то, что человек был создан из ничего и то рождение есть его первое появление на свет.»
Действительно, материалистическая наука, господствующая идеология Запада, веками пресекала проявления сколько-нибудь серьезного интереса к проблеме предсуществования и возможности существования сознания отдельно от тела. Тем не менее на протяжении всей истории Запада находились мыслители, которые понимали и пытались отстоять концепцию бессмертия сознания и переселения души. А огромное количество философов, писателей, художников, ученых и политических деятелей серьезно задумывалось над этой идеей.
Слово «веда» -- означает знание. Многие русские слова имеют тот же корень: поведать, разведать и т.д. Древние священные писания Индии называются Ведами. В течение многих тысяч лет, как утверждается в этих писаниях, они передавались в устной традиции из поколения в поколение духовных Учителей человечества. С наступлением века Кали, железного века лжи, люди деградировали настолько, что запомнить для них стало означать записать. Поэтому около 5000 лет назад мудрец Шрила Вьясадева, предвидя печальное положение дел в эту эпоху, записал Веды на языке санскрит, который, как утверждают современные лингвисты, является матерью большинства современных языков, в том числе и русского. Веды содержат информацию по всем областям жизни человека, начиная от земледелия, военного искусства, медицины и заканчивая духовной наукой, наукой о душе, Боге и их взаимосвязи.
Историки признают, что Ведические писания -- старейший в мире источник знаний. Достоверность информации писаний подтверждается содержащимися в них сбывшимися предсказаниями о приходе Иисуса, Магомета, Будды. Помимо всего этого в Бхавишья Пуране содержатся высказывания, относящиеся к таким личностям, как Адам, Ной, Шанкарачарья, Джаядева, Кабир, Нанак, Аурангзеб, Шиваджи -- вплоть до времени правления Царицы Виктавати, то есть Королевы Виктории. Там написано даже, как британцы будут строить фабрики в Калькутте. Большинство этих высказываний довольно кратки и не очень детализированы.
Веды подтверждают, что, идентифицируясь с материальной природой, душа способна облекаться в одну из 8 400 000 форм и, однажды воплотившись в конкретную живую особь, естественно переходит от низших форм к высшим и, совершенствуясь, облекается, наконец, в человеческое тело.
Сложность темы и необъятное количество подробностей, содержащихся в ведических текстах и комментариях к ним, ошеломляет. Сопутствующие представления, такие как утробная жизнь, описаны в них настолько исчерпывающе, что, судя по заключенному объему знания, Веды по праву считаются самым авторитетным и полным источником сведений относительно природы реинкарнации. Приведем только один небольшой пример: «Бхагавата-пурана» приводит тщательно проработанное описание того, как развивается сознание живого существа, начиная с момента его нахождения в утробе и вплоть до самой смерти:
«В течение жизни мы проходим через множество различных тел -- младенца, ребенка, юноши, взрослого, -- но остаемся той же самой личностью. Мы не меняемся, меняется только наше тело.» "Бхагавад-гита" так описывает первый шаг на пути просвещения:
«Бхагавад-гита» не прямо ставит вопрос: если душа в течение жизни переселяется из одного тела в другое, тогда почему же считается, что этот процесс прерывается в момент смерти? Семисотый стих «Библии» индуизма проводит следующую аналогию: «Как человек надевает новые одежды, сбросив старые, так и душа принимает новое тело, оставив старое и бесполезное». В сравнении тела с изношенной одеждой просматривается точно найденная аналогия: мы покупаем одежду в соответствии со своим вкусом и средствами; новое тело мы получаем в соответствии со своими желаниями и кармой, которая и составляет наши «средства» для приобретения будущего состояния существования.»
Среди древнегреческих философов, в чьи учения идея реинкарнации вошла неотъемлемой частью, можно назвать Сократа, Пифагора и Платона. В конце жизни Сократ сказал: «Я нисколько не сомневаюсь в существовании того, что называют новой жизнью, и в том, что живые восстают из мертвых».
Пифагор утверждал, что помнит свои прошлые жизни, а основные труды Платона содержат примеры подробных описаний перевоплощения. Вкратце суть его теории в том, что, влекомая чувственным желанием, чистая душа из мира абсолютной реальности падает на землю и облачается в физическое тело. Сначала опустившаяся в этот мир душа рождается в образе человека, высшим из которых является образ философа, устремленного к высшему знанию. Если знание философа достигает совершенства, он может вернуться в бессмертие. Если же он безнадежно запутался в материальных желаниях, он деградирует и в следующий раз рождается в облике животного. Платон считал, что в следующей жизни обжоры и пьяницы могут стать ослами, люди необузданные и несправедливые могут родиться волками и ястребами, а те, кто слепо следует условностям, вероятнее всего станут пчелами и муравьями. Через некоторое время душа снова эволюционирует до человеческой формы и получает еще одну возможность обрести свободу. Некоторые ученые полагают, что Платон и другие древнегреческие философы черпали знания о реинкарнации из мистических теорий, подобных орфизму, или из традиций Индии.
Идея реинкарнации, пусть не всегда четко выраженная, присутствует в учениях иудаизма и раннего христианства. Сведения о прошлых и будущих жизнях часто встречаются в «Кабале», которая, по мнению многих исследователей иудаизма, содержит ключ к расшифровке тайного смысла священных писаний. В «Зохаре», одном из главных текстов «Кабалы», говорится: «Души должны вернуться в абсолютную субстанцию, из которой они некогда вышли. Но для того чтобы сделать это, они должны развить в себе все совершенства, семя которых заложено в них; и если они не достигнут этого за одну жизнь, им придется начать вторую, третью жизнь и так далее, пока они не обретут состояние, которое сделает их достойными воссоединения с Богом». По данным «Большой еврейской энциклопедии», эти взгляды разделяют и евреи-хасиды.
В 3-м веке н.э. теолог Ориген, один из отцов христианской Церкви и выдающийся знаток Библии, писал: «Из-за своей склонности ко злу некоторые души... входят в тела, поначалу человеческие; затем, за неразумные страсти, прожив отпущенный им срок человеческой жизни, они превращаются в животных, с уровня которых деградируют до уровня... растений. Из этого состояния, через те же стадии, они поднимаются, и им возвращают их место в раю».
В самой Библии много указаний на то, что Христос и его ученики знали о принципе реинкарнации. Однажды ученики попросили Иисуса объяснить им смысл ветхозаветного пророчества о том, что Илия снова появится на земле. В Евангелии от Матфея мы читаем: «Иисус сказал им в ответ: правда, Илия должен прийти прежде и устроить все; Но говорю вам, что Илия уже пришел, и не узнали его... Тогда ученики поняли, что Он говорил им об Иоанне Крестителе». Иначе говоря, Иисус провозгласил, что обезглавленный Иродом Иоанн Креститель был реинкарнацией пророка Илии. В другом месте описывается встреча Иисуса и его учеников с человеком, который был слеп от рождения. Ученики спросили Иисуса: «Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?» Иисус отвечал, что независимо от того, кто согрешил, это была возможность явить дело Божие. Затем он исцелил этого человека. Если допустить, что этот человек родился слепым в наказание за свой собственный грех, он должен был бы совершить его до своего рождения, т.е. в предыдущей жизни. И этого Иисус не оспаривал.
Коран говорит: «Вы были мертвыми, и Он оживил вас, потом он умертвит вас, потом оживит, потом к Нему вы будете возвращены». Последователи Ислама, и это прежде всего относится к суфистам, верят, что смерть это ни в коем случае не исчезновение, ибо бессмертная душа постоянно переходит из одного тела в другое.
В 553 году, при обстоятельствах, которые до сих пор тщательно замалчиваются, византийский император Юстиниан приказал изъять из догматов Римской Католической Церкви учения о предсуществовании души. В эту эпоху было уничтожено большое количество принадлежавших Церкви материалов, и ученые считают, что тогда же из церковных писаний исчезли все тексты, посвященные реинкарнации. Однако гностические секты Запада, несмотря на жестокое преследование их со стороны церкви, не дали погибнуть доктрине реинкарнации.
Необходимо отметить, что всегда было много приверженцев реинкарнации среди разных христианских сект во все времена истории христианства. Эти приверженцы включали церковных служащих и теологов. Некоторые из них поименованы в издании под названием «Реинкарнация: Восточно-Западная антология», которую составили и отредактировали Джозеф Хэд и С.Л. Крэнстон. Один из таких приверженцев -- ученый Лэсли Д. Уэзерхэд, автор книги «Факты в пользу реинкарнации», впервые изданной в 1958 г.
В других изданиях указаны Джозеф Гранвилх -- священник короля Чарльза Второго, преподобный Уинлиан Р. Алджер, унитарианский священник и автор авторитетного издания «Критический история доктрины будущей жизни», Филипп Брукс, епископ Епископальной церкви, и Уиллиам Р. Индж, настоятель собора Св. Петра в Лондоне. Было сообщение, что римский католический архиепископ Пассавалли  принял истинность реинкарнации в возрасте 64-х лет. Он доказывал, что учение о реинкарнации не было осуждено церковью, и что это учение не противоречит ни одной католической догме. Он был убежден, что уже жил на земле много раз.
В эпоху Возрождения вновь пробуждается интерес общества к реинкарнации. Одной из самых заметных фигур этого времени был выдающийся итальянский философ и поэт Джордано Бруно, впоследствии, за свое учение о реинкарнации, приговоренный Инквизицией к сожжению на костре. В заключительном ответе на предъявленные ему обвинения Бруно бесстрашно заявил, что душа – «это не тело» и что «она может находиться как в одном, так и в другом теле и переходить из одного тела в другое».
В священных писаниях были пророчества этих событий:
«В условиях жестокого преследования со стороны Церкви учение о реинкарнации могло существовать только в глубоком подполье; так, на Европейском континенте оно сумело выжить только в тайных обществах розенкрейцеров, франкмасонов, кабалистов.»
В эпоху Просвещения мыслящие люди в Европе начали освобождаться от пут церковной цензуры. Великий философ Вольтер писал, что доктрина реинкарнации «не абсурдна и не бесполезна», и что «родиться дважды не более удивительно, чем родиться однажды».
И все-таки нельзя не удивляться тому, что в Америке результатом распространившегося сюда из-за океана интереса к этому вопросу было не только глубокое влияние идеи перевоплощения на некоторых отцов нации, но и полное принятие ими этой идеи. Глубокой верой проникнуты слова Бенджамина Франклина: «Обнаружив, что я существую в этом мире, я верю, что в той или иной форме я буду существовать всегда». В 1814 году бывший президент Соединенных Штатов Джон Адамс, читавший книги по индусской религии, писал другому бывшему президенту, «мудрецу Монтичелло», Томасу Джефферсону, о доктрине реинкарнации. По словам Адамса, некоторые восставшие против Верховного Существа «души были низвергнуты в область совершенной тьмы». Затем их выпустили из темницы и позволили подняться на землю, чтобы они смогли переселиться во всевозможных животных  и людей, в зависимости от их положения и характера, и даже в овощи и минералы, и там, в служении, пройти свой испытательный срок. Если они безупречно проходили положенные им градации, они превращались в коров и людей. Если в теле человека они вели себя подобающим образом... им возвращали их изначальный статус и наслаждение в раю».
Наполеон любил рассказывать своим генералам, что в предыдущей жизни он принадлежал к семье Шарлемань. Иоганн Вольфганг фон Гете, один из величайших немецких поэтов, известный драматург и ученый, также верил в перевоплощение и, вероятнее всего, познакомился с этой идеей, читая индийскую философию: «Я уверен, что так же, как сейчас, я уже бывал в этом мире тысячи раз, и надеюсь вернуться еще тысячу раз».
Интерес к перевоплощению и индийской философии был в значительной степени присущ и американским трансценденталистам, включая Эмерсона, Уитмена и Торо. Эмерсон писал: «Одной из загадок мира можно считать то, что все вещи существуют и не умирают, а только на время исчезают из поля зрения, чтобы потом вернуться... Ничто не мертво; люди только притворяются мертвыми и покорно переносят похороны и скорбные некрологи; а между тем - вот они, стоят и глядят в окно, здоровые и невредимые, в каком-то новом, непривычном для нас обличье». Из «Катха Упанишад», одной из многочисленных в его библиотеке книг по древней индийской философии, Эмерсон цитирует: «Душа не рождается, она не умирает; ее не из кого не создавали... Нерожденная, вечная, она не гибнет, хотя тело гибнет».
Торо, автор «Уолдена, или Жизни в лесах», писал: «Насколько я себя помню, я всегда, сам того не сознавая, обращался к опыту одного из предыдущих состояний своего существования». Еще одно свидетельство глубокого интереса Торо к реинкарнации--рукопись «Переселение семи Брахманов», найденная в 1926 году. Эта небольшая по объему работа представляет собой английский перевод рассказа о переселении души, взятого из древней истории, написанной на санскрите. Эпизод, связанный с переселением душ, прослеживает последовательные перевоплощения семи мудрецов в охотников, принцев и животных.
Во Франции знаменитый писатель Онорэ Бальзак посвятил реинкарнации целый роман «Серафита». В нем Бальзак утверждает: «Все человеческие существа проходят через предыдущую жизнь... Кто знает, сколько телесных форм занимает наследник рая, прежде чем его подведут к пониманию ценности уединенного молчания, звездные просторы которого - всего лишь преддверие духовных миров».
В «Дэвиде Копперфильде» Чарльз Диккенс пытался осмыслить опыт, который косвенно подтверждает существование феномена deja-vu, или воспоминаний о прошлых жизнях. «Все мы переживали время от времени возникающее у нас ощущение, что то, что мы говорим и делаем, уже было сказано и сделано в каком-то далеком прошлом; ощущение того, что в какое-то далекое и почти стершееся из памяти время нас окружали те же лица, предметы и обстоятельства.»
А в России великий Лев Толстой писал: «Как снов мы переживаем тысячи в этой нашей жизни, так и эта наша жизнь есть одна из тысяч таких жизней, в которые мы вступаем из той, более действительной, реальной, настоящей жизни, из которой мы выходим, вступая в эту жизнь, и возвращаемся, умирая. Наша жизнь есть один из снов той, более настоящей жизни, и так далее, до бесконечности, до одной последней, настоящей жизни, -- жизни Бога».
Для миллионов людей реинкарнация -- знакомое слово. И это неудивительно, так как в реинкарнацию сегодня верят буквально миллионы людей на земле. Тем не менее, совершенно не обязательно, что идея, в которую верят миллионы людей, является истинной. Подумайте: было время, когда весь мир верил, что земля плоская -- и как все ошибались! Но, конечно, вера такого большого числа людей всех рас, бедных и богатых, неграмотных и эрудированных, низкого и высокого общественного положения, с востока и запада, которые принадлежат к различным религиям, включая и некоторые христианские секты, заслуживает серьезного изучения и размышления.
Хотя это верно, что миллионы разделяют веру в реинкарнацию, нельзя сказать, что представление об этом понятии одинаково. Действительно, реинкарнация означает разные вещи для различных людей. Некоторые концепции или версии реинкарнации откровенно абсурдны, и те, кто ознакомился только с такими представлениями, с понятным скептицизмом относятся к идее реинкарнации вообще. Но это похоже на выливание ребенка вместе с водой. Потому что существует исключительно здравомыслящая концепция реинкарнации, достойная исследования для всех, кто серьезно ищет Истину Творения.
Серьёзный интерес к реинкарнации вызван тем, что, правильно понятая, реинкарнация дает ключ к пониманию многих кажущихся несчастий и несправедливостей, которые происходят с людьми вроде бы случайно и необъяснимо. Из-за этого у многих людей возникает вопрос: почему, если Бог существует и Он справедливый и любящий, в мире так много бедствий, так много страданий, которые кажутся незаслуженными, и в то же время случается много незаслуженных даров и возможностей.
Обычный ответ -- пути Господни неисповедимы. Но такой ответ только подтверждает наше неведение; он не дает никакой помощи в нашем стремлении к истинному познанию Бога в Его Любви и Справедливости. К сожалению, многие люди становятся атеистами или только равнодушными верующими, потому что они не смогли получить убедительные ответы, которые соответствуют нашему интуитивному ощущению Всемогущего Бога, справедливость которого совершенна, а любовь абсолютна. Это подтверждает одно утверждение из Библии:
«Простое, ясное и убедительное объяснение кажущегося неравенства и несправедливости стало для людей разных слоёв населения сегодня более важным, чем когда бы то ни было. Люди, которые искренне стремятся к справедливому общественному порядку и нравственности, обязательно хотят быть убежденными в справедливости и любви их собственного Создателя, иначе они медленно сползут в атеизм».
Правильное понимание Закона реинкарнации ведет к абсолютному убеждению, а не только к вере в совершенство Справедливости, Мудрости и Любви
Создателя всего сущего. Восточные мудрецы утверждают, что только тот, кто разгадает и осознает механизм реинкарнации, сможет выйти из-под влияния кармы. К числу таких людей принадлежат йоги, достигшие Просветления.»
Закрыв последнюю страницу, Чумак выключил ночной свет, даже не взглянув на часы. Времени а сон осталось мало, но в голове крутились мысли, вызванные прочитанным. Когда сон пришёл к нем, он не помнил.

                Г Л А В А  2

Утром, не выспавшийся, Чумак после завтрака вышел на улицу и увидел, что машину забрала Елена. Поймал такси и сказал шофёру:
--На Банковскую, пожалуйста.—Уселся на заднее сидение и захлопнул дверцу.
На улице было не слишком тепло и сыро, сгущался туман. По привычке Чумак не следил за дорогой, когда сам был не за рулём. Впрочем, даже если бы он и хотел следить, мысли от прочитанного ночью, не давали такой возможности. Такси остановилось там, где он и попросил.
--Какую чушь я прочитал вчера,--подумал Чумак и открыл дверцу, чтобы выйти из машины. Задумавший, он не наклонил голову и ударился головой и шляпа соскочила на пол машины и раздался странный звук. Потрогав голову, он нагнулся, чтобы поднять шляпу.—Мягкая фетровая шляпа не могла издать такой звук,--по привычке проанализировал он и посмотрел вперёд. На месте обычного фонарного столба он увидел за пеленой тумана газовый фонарь, накрытый стеклянным колпаком. Чумак ничего не понял и даже не особенно удивился. Он осторожно нагнулся, поднял головной убор и полез наружу. Однако, нога нащупала не обычную подножку автомобиля, а высокую ступеньку экипажа. По обе стороны экипажа висели медные масляные лампы. И хотя Чумак ничего не видел в тусклом свете, нос уловил запах конюшни.
Ничего не сказав, даже выражение его лица не изменилось, Чумак спрыгнул на землю и его обдало брызгами грязи, толстым слоем покрывавшей булыжник мостовой.
--Сколько с меня?—Чумаку показалось, что голос его звучит громче обычного.
--Двугривенный,--буркнул извозчик.
--Может быть это игра какая-то,--подумал Чумак, но его поразили ненависть и мстительность в голосе извозчика.
--Двугривенный?. Понятно. А где я вас нанял?
Рядом злобно, с ненавистью щелкнул невидимый кнут.
--На Морской и приказали везти в полицейское управление, будь оно неладно!—снова щёлкнул кнут.—стало быть, платите!
Чумак оглядел головной убор, который держал в руке. Он напоминал, виденный им на картинах, цилиндр, только был выше и тяжелее. Чумак осторожно дёрнул себя за волосы. С причёской тоже творилось что-то неладное—ему показалось, что волосы стали гуще. Он сунул руку в карман брюк. Оказалось, что на нём длиннополый сюртук тонкого чёрного сукна и довольно тесные панталоны. Он с трудом добрался до кармана и выудил оттуда горсть монет. В газовом свете тускло сверкнуло серебро. Увидев профиль на монетах, Чумак застыл, точно громом поражённый. Из темноты снова послышался хриплый голос невидимого возчика.
--Фу-ты ну-ты, важная шишка!—с ненавистью проговорил он.—Небось подручный жандармов из этой…как её.. полиции или жандармерии, будь она неладна!
--Что такое?
--Оглох, что ли?—ещё более взъярился извозчик.—Ишь, как вырядился, весь в пёстром, точно попугай! Да и вдобавок ещё и зубы заговаривает. Небось цену хочешь сбавить? Не выйдет!
Чумак поднял голову.
--А ну-ка, тихо,--приказал он.
Увидев выражение лица своего пассажира, возчик словно захлебнулся.
--Да ну его,--подумал кучер. Ему сразу расхотелось ругаться «с важной шишкой», у которой был такой угрожающий вид.
--Вот возьми,--негромко сказал Чумак и сунул кучеру несколько монет, хотя тот не потрудился спрыгнуть на землю и открыть перед пассажиром дверцу. Он дал непомерные чаевые и кучер жадно схватив деньги, взмахнул кнутом. Экипаж покатил, утопая в грязи и вскоре скрылся из вида. Странная ночь!—подумал Чумак. Невидимый голос успел прокричать с ненавистью из темноты:
--Мусор! Шпион!
Чумак повернулся и зашагал налево. Над входом в кирпичный дом на углу горел свет. Очень неприятно было брести по холодной грязи, противно чавкающей под ногами.
Неужели всё это происходит наяву? Нет, не может быть! Это старое управление жандармерии. Таким я его помню по рисункам. Я вижу его собственными глазами, чувства и мозг не могут меня обманывать. Вдруг им овладели ужас и отчаяние. Неужели я не сплю? Неужели всё происходит наяву? Наверное я перетрудился.
Под самые окна дома подкатила чёрная лакированная коробка на четырёх колёсах, закрытая карета, влекомая сильными лошадьми. Чумак заметил карету не сразу—фонари, висевшие по обе стороны, почти погасли. И лишь когда кучер в цилиндре и красной ливрее спрыгнул на землю и подкрутил фитили, фонари загорелись ярко-жёлтым пламенем. Дверца распахнулась, и взору Чумака предстала женская ножка. Её обладательница махнула рукой кучеру и посмотрела Чумаку в лицо с расстояния полуметра. Где я её видел?,-- подумал Чумак, но не успел сосредоточиться.
--Князь Чамак!—тихо позвала она. Голос у неё был негромкий и мелодичный. В некотором замешательстве дама опустила длинные ресницы и снова села. Чумак не сдвинулся с места. Хуже не придумаешь! Она показалась ему знакомой, хотя он никогда её раньше не видел, решил он. Ей около тридцати лет, выглядит зрелой женщиной, что добавляет ей обаяния. На незнакомке было платье из белой парчи со светло-жёлтыми полосками, плечи и грудь обнажены, руки голые. Волосы разделены пополам пробором и уложены сзади венцом, лоб и уши открыты. Красивое лицо, слегка нарумянено и напудрено. На губах ни следа помады, рот маленький, а губы полные и чувствительные. Подбородок округлый, поражали глаза—тёмные и невинные, как у девочки.
Чумак понял, что должен подойти к карете, однако ноги не слушались. Краем глаза он подметил: кучер в цилиндре и красной ливрее взобрался на козлы, сел прямо, как палка, и уставился вдаль, словно намекая на то, что он ничего не видит и не слышит. Наконец, Чумак сняв шляпу, поднялся на ступеньку и заглянул в карету. Это был не дешёвый наёмный экипаж. Внутри сладко пахло духами. Женщина сидела, утопая в красных подушках, откинув голову назад, полузакрыв невинные глаза. Однако при виде Чумака она выпрямилась.
--Милый!—произнесла она страстно и тихо, что он с трудом расслышал её. Потом подставила губы для поцелуя.
--Мадам!—отозвался Чумак,--как вас зовут?
Синие глаза изумлённо раскрылись. И на Чумака словно снизошло озарение, он и сам не понял, как с его губ сорвалось:
--Ваше имя Елена? Не так ли?
--Как будто ты не знаешь!
--Вы ведь княгиня Лопухина и живёте на….
Ему вскоре предстояло узнать: даже в минуты крайнего гнева или страсти она становиться вдруг застенчивой, почти робкой.
--Я живу,--прошептала она,--там, где, надеюсь, будешь жить ты…как всегда.
Внешне невозмутимый Чумак никак не мог объяснить своё поведение. Упав на одно колено, он обвил руками талию женщины и прижался щекой к груди.
--Не смейся на до мной!—попросил он.—Ради бога, не смейся надо мной!
Елена не пообещала, что не станет смеяться, и не вскрикнула от боли, хотя он сжал её довольно сильно. Просто обвила шею Чумака руками и прижалась щекой к его голове.
--Милый! Что случилось? В чём дело?
--Я выжил из ума! Я душевнобольной! Моё место в сумасшедшем доме! Понимаешь?
Примерно полминуты он то шептал, то вскрикивал как безумный. Вряд ли Елена, запоминавшая всё, что он говорил, и повторявшая ему его же слова позже, поняла хотя бы одну десятую его речи. Однако по мере того, как Чумак говорил окутавший его мрак понемногу рассеивался. Щекой он чувствовал мягкую плоть—грудь Елены то вздымалась, то опускалась. Вспомнив о том, что он должен был быть на службе, Чумак с трудом поднялся, нечаянно наступив на подол бело-жёлтого парчового платья—узкого в талии, но с широкой, по моде, юбкой. Выпрямиться в карете в полный рост он не мог. Наклонившись к Елене, он положил ей руки на плечи. Она откинула голову. Казалось её стройная шея вот-вот надломиться под тяжестью пышной короны волос. Невинные глаза наполнились слезами. Елена вздрогнула. Она была так осязаема, так чувственна, что у Чумака голова пошла кругом.
--Ты не душевнобольной,--тихо проговорила она, но тут же скривила губы и отвернулась.—Если не считать того, что ты всё время мечтал поступить в жандармское отделение или полицию—как они там называются, впрочем, для меня это одно и тоже.—Она посмотрела на него в упор.—И если ты сошёл с ума, то кто же тогда я?
--Ты вышла из картинки в книге!
--Что такое, милый?
--Точнее из альбома с рисунками из…
Чумак вовремя остановился и не добавил из какого альбома.
-Никто не знает и никто никогда не узнает,--продолжал он,--как долго я тебя люблю!
--Надеюсь, что нет.—Её шепот воспламенял его ещё больше.—Ах, как мне хотелось бы оказаться дома! Но…ты не опоздаешь на свою встречу?
--Встречу? С кем?
--С графом Бенкендорфом и фон Фоком, разумеется.
Рядом с Еленой на подушках лежала широкополая итальянская шляпа и красная кашемировая шаль. Чумак разглядел их в полумраке. Как человек, хорошо знавший историю, он помнил, что Бенкендорф и фон Фок были начальниками 3-го отделения. Он видел их портреты. Он знал….
--Ты имеешь ввиду,--спросил он, откашлявшись,--помощников графа Блудов Дмитрия Николаевича?
--Как графа?—ошеломлённо спросила Елена.—Я слышала, что он болел и говорили, что он не жилец. О, неужели он уже умер? Неужели ему пожаловали титул уже после смерти?
-Нет, нет ещё!—воскликнул Чумак.—Прости,--добавил он тише.—Я оговорился.
--Ладно,--проворковала Елена.—По-моему, тебе пора. Я ведь специально подъехала к этому времени. Но прошу, пожалуйста, возвращайся скорее!
И она снова подставила губы для поцелуя. Когда Чумак, покинув карету, уверенно зашагал к двери, ужаса он больше не испытывал. Ну же!—подхлёстывал его насмешливый внутренний голос.--Сбылась мечта идиота—тайная твоя мечта. Разве ты не хотел посмотреть, как работал первый в истории России уголовный отдел—пусть он и назывался жандармским отделом. В то время полицейских ненавидели и считали помехой   личной свободы. Тогда любые преступления раскрывались лишь благодаря счастливой случайности или в результате доноса. Давай признаем,--продолжал насмешливый голос,--что убийство всегда омерзительно и совсем неинтересно: настоящее убийства совсем не похожи на те, что описывают в романах. И всё же! Разве тебе не хотелось бы произвести впечатление на своих предков, раскрыв какое-нибудь преступление по отпечаткам пальцев, следам пуль или благодаря совремённой дедукции? Разве в глубине души ты не хочешь поразить их своими способностями?
--Да!—воскликнул Чумак.
Дом жандармского отделения был красивым кирпичным домом, в окнах горел свет. Чумак взялся за дверной молоток и громко постучал. Возможно, у него просто разыгралось воображение или он в самом деле услышал, как рядом кто-то тихонько хихикнул? Чумак круто развернулся на каблуках. Так и есть, ему померещилось. Никого. Дверь открыл человек…именно такого и ожидал увидеть Чумак. Среднего роста, краснолицый, судя по военной выправке отставной солдат. Сюртук, доходящий до середины бедра сверху до пояса был с рядом металлических пуговиц. Хорошо разглядев Чумака и его костюм, незнакомец почтительно осведомился:
--Чем могу служить?
--Моя фамилия Чамак,--беззаботно проговорил Чумак.—У меня назначена встреча с графом Бенкендорфом.
--Следуйте за мной.
Наметанный глаз Чумака угадал скрытые под полами сюртука полисмена дубинку. Полицейский, по мнению графа не должен был выделяться из толпы, на его профессию указывала только незаметная нашивка на левом рукаве. Она свидетельствовала о том, что обладатель является полицейским и ещё, что он свой для таких же полицейских. Чумак не спеша шёл за провожатым. Из вестибюля они вышли в коридор, который, казалось, рухнет—если судить по запаху сырости и по пятнам на стенах. Полицейский с негнущейся спиной прошагал к двери справа и открыл её.
--К вам пришли, граф! Посетитель заявил, что у него назначена встреча!—Судя по глоссу провожатый был не дурак выпить.
Чумаку стало вдруг страшно. Сейчас он свяжет себя обязательствами. К добру или худу, к жизни или смерти, но он должен шагнуть в неизвестность. Что ж, надо держаться достойно, так чтобы Елена гордилась им. Он лишь мельком заметил довольно большую комнату, обшитую дубовыми панелями. Расправив плечи и небрежно улыбнувшись, Чумак перешагнул порог.
--Добрый вечер, господа!—сказал он.
В комнате находилось трое. Но поскольку один сидел за конторкой в дальнем углу, Чумак вначале заметил только двоих. На полу лежал красный ковёр. В центре стоял полированный стол красного дерева. На нём, среди разбросанных документов, светила масляная лампа, плоский фитиль горел ровно. Чумак задумался: почему масляные лампы не взрываются? Сбоку от стола, в мягком кресле, обтянутом шёлком, сидел довольно привлекательный человек. Его волосы были зачёсаны назад и выдавался высокий лоб. Чумак посмотрел на второго человека и тоже узнал его по фотографиям архива внутренней библиотеки Службы безопасности. Фотографическая память Чумака сразу выдала биографические данные этих людей. Он посмотрел на графа и перед глазами возник человек из далёкого прошлого:
«С графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом, первым «чекистом» России, история обошлась не слишком справедливо. В сознании русской интеллигенции он так и остался главным жандармом России и гонителем Пушкина. Когда личность Бенкендорфа очистили от налёта советской исторической науки, он предстал перед потомками в совершенно другом амплуа.
Бенкендорф родился в 1783 году в дворянской семье остзейских немцев. Его отец, генерал от инфантерии, был при императоре Павле военным губернатором Риги. Мать Бенкендорфа, баронесса Шиллинг, была подругой детства императрицы Марии Федоровны, а его бабка со стороны отца была воспитательницей великого князя Александра Павловича, будущего императора Александра Первого.
 Бенкендорф воспитывался в модном тогда пансионе изуитского аббата Николя, в котором довольно поверхностное светское образование получали отпрыски и других известных русских семей, например, Нарышкиных и Орловых. Сразу же по окончании учебы в 1798 году Бенкендорф поступает на военную службу, принимает участие в военных действиях на Кавказе, в сражении при Прейсиш-Эйлау. Во время турецкой кампании в 1809 году Бенкендорф стремительной атакой опрокинул турок, угрожавших тылу русской армии, за что и получил чин генерал-майора. Выдающиеся качества военачальника Бенкендорф проявил и во время войны с Наполеоном.
 За боевые заслуги Бенкендорф был награжден двумя орденами Анны второй степени, а за освобождение Голландии от французов – орденами Владимира второй степени и Георгия третьей степени. В 1819 году, еще при императоре Александре Первом, Бенкендорф получает звание царского генерал-адъютанта. Однако особым расположением царя Бенкендорф не пользовался, да и сам он, видимо, тоже особых симпатий к Александру Первому не питал.
 Возможно, стремление повысить свою репутацию побудило Бенкендорфа в 1821 году подать Александру Первому две записки: о существовании тайных обществ, в том числе «Союза Благоденствия», и о создании тайной полиции. Государь, однако ходу этим запискам не дал, тем самым не только огорчив своего генерал-адъютанта, но и, в общем-то, сделав возможным восстание декабристов.
Положение Бенкендорфа резко изменилось к лучшему с воцарением Николая Первого. Он стал другом императора и одним из самых влиятельных лиц в империи. Еще в декабре 1825 года Николай Первый дал указание своим приближенным составить проекты преобразований тайной полиции. В январе 1826 года Бенкендорф  представил свою написанную по-французски записку, в которой он рекомендует при создании особого ведомства учесть два важных фактора, остававшихся без внимания в прежних тайных службах. По его мнению, следует, во-первых, установить систему строгой централизации и, во-вторых, создать такую организацию, которая внушала бы не только страх, но и уважение.
 Государь благосклонно принял проект Бенкендорфа и в июле 1826 года учредил Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Главой этого ведомства был назначен Бенкендорф, остававшийся на этом посту в течение 17 лет. Компетенции нового ведомства были весьма обширны и в силу этого сформулированы не слишком чётко.  В апреле 1827 года Николай Первый распоряжается о создании Корпуса жандармов, который становится вооруженной силой Третьего отделения, необходимой для проведения арестов и несения обязанностей «наблюдательной полиции». Командир этого корпуса обладал правами командующего армией.
 При всех своих недостатках Третье отделение нередко верно смотрело на нужды страны. Возглавляемое Бенкендорфом ведомство, по понятным причинам, особой популярностью среди интеллигенции не пользовалось. Чрезмерная цензурная строгость Бенкендорфа и суровое отношение ко всем, кто казался ему политически опасным, ложились тяжким бременем на духовную жизнь российского общества. Тем не менее, вряд ли соответствует истине расхожее представление о том, что Третье отделение было репрессивным аппаратом, а писатели и журналисты были его жертвами. Благодаря тонкой политике Бенкендорфа с Третьим отделением оказались так или иначе связанными почти все прогрессивные литераторы того времени.
 Так, именно Бенкендорф указал на необходимость построить железную дорогу между Москвой и Петербургом, выступил против рекрутских наборов, вызывавших ропот в стране. Бенкендорф рекомендовал приступить к постепенной отмене крепостного права, считая его «пороховой бочкой под государством». Именно Бенкендорф предложил идею строительства бесплатных больниц для чернорабочих.
Николая Первого и Бенкендорфа связывали более теплые чувства, чем просто служебные отношения. Этому способствовал тот факт, что Бенкендорф всегда сопровождал царя в его многочисленных поездках по стране, таким образом у них было много времени для бесед на самые разные темы. Государь любил являться в провинцию без предупреждения, поэтому нередко приходилось ехать без охраны.
В 1837 году Бенкендорф серьезно заболел. Государь, иностранные монархи, представители русской знати всячески выражали ему свое сочувствие. Однако за жизнь Бенкендорфа, как свидетельствует барон Корф, тревожились и низшие слом населения, среди которых Бенкендорф был популярен за его любезно-терпеливое отношение к просителям и за помощь в судебных делах. Бенкендорф уезжает на лечение за границу. В 1844 году на пути в Россию Бенкендорф скончался на пароходе, подходившем к Ревелю. Николай Первый, узнав о кончине того, кого он называл «другом не императора, но империи», произнес свою историческую фразу: «Он ни с кем меня не поссорил, а примирил со многими».
Чумак перевёл взгляд на второго человека и подосадовал на себя, что очень мало знает о нём.
 «Михаил Васильевич фон Фок был управляющим 3 отделением. Управляющий отделением вместе с двумя-тремя наиболее ответственными сотрудниками собственно и являлся центральным двигателем всей системы. Он непосредственно сносился с тайными агентами, на его имя поступали многочисленные доносы и жалобы, от него зависело дать делу тот или иной оборот, так или иначе отредактировать доклад. Фон Фок был юристом и потому всегда выступал на стороне закона».
О третьем присутствующем он не знал вообще ничего.
--Господа,--произнёс он кланяясь,--я, кажется, должен извиниться за опоздание. Мужчины поклонились в ответ.
--Не стоит извиняться,--улыбнулся граф.—Что касается меня, то я был очень рад, что вы подали заявку на получение должности. Вы впервые в полицейском учреждении?
Чумак запнулся и неопределённо махнул шляпой.
--Прошу вас садиться. Вот туда—на тот стул. Обсудим, подходите ли вы нам.
Фон Фок, вскочил выражение его лица, обрамлённое бакенбардами и чёрными волосами не было дружелюбным и демонстрировало неприкрытое недоверие. Чумак не мог понять, чем  вызван такой приём, пока не заговорил адвокат.
--Александр Христофорович!—произнёс Фок низким голосом с каким-то непонятным Чумаку акцентом,--мне это не по душе. Простите меня князь.—Он сдвинул чёрные брови и снова повернулся к графу.—Но он слишком уж джентльмен. Боюсь, это нам не подойдёт!
--А я не уверен,--задумчиво возразил Бенкендорф.
--Не уверены? Чёрт побери, да вы идёте против приказа самого министра Блудова! Костяк полиции должны составлять бывшие армейские рядовые, которыми командуют офицеры запаса. Офицеры запаса! Он ясно сказал: джентльмены нам ни к чему.—Юрист закатил глаза, вспоминая.—Сержант гвардии больше подходит для этих целей, чем капитан, отмеченный многими наградами. Он будет служить либо бесплатно, как, например, князь, либо если ему положат жалование в тысячу рублей. Что вы на это скажите?
Граф Бенкендорф медленно повернулся к фон Фоку.
--После первого же смотра, мы вынуждены были уволить пятерых полицейских за то, что они явились пьяными на дежурство. Я уже не говорю о тех, которых уволили за их жалобы на «удлинённый рабочий день».
--Пьянство?—усмехнулся управляющий.—Перестаньте! Чего же можно ожидать от них?
Бенкендорф отправился в дальний угол комнаты. Там он обменялся несколькими словами с человеком, сидевшим за конторкой и тот передал графу длинный лист бумаги. Граф вернулся к столу.
--Итак, князь.—Он внимательно посмотрел на Чумака.—Вот ваш послужной список!
Он сел и пригласил садиться и Чумака. Чумак всё вертел в руках шляпу и руки сделались у него ватными. Под взглядом светло-голубых глаз графа, он вдруг почувствовал себя очень маленьким. Снова перед ним возник граф с портрета из архива со множеством медалей и орденов на мундире. Этот человек участвовал во всех крупнейших битвах Отечественной войны 1812 года.
--Насколько я помню,--начал граф, проглядывая списки,--вы участвовали в последних сражениях? Я имею ввиду войну с Наполеоном.
--Да, граф.
--Ваше звание?
--Капитан.
Фон Фок что-то проворчал.
--Да,--невозмутимо продолжил Бенкендорф и заговорил о Чумаке в третьем лице,--награждён за….Ну не буду вас смущать. --Чумак промолчал.
--Живёт,--продолжал граф,--а впрочем это ни к чему. Располагает собственными средствами. Эти сведения любезно предоставил ваш банкир. Отличный стрелок, борец и фехтовальщик.—Бенкендорф одобрительно посмотрел на Чумака, а потом и на фон Фока.—Личные связи….Ну, это нас не касается.
В прокуренной комнате, курили все трое, раздался голос Чумака.
--Если не возражаете, граф, мне хотелось бы узнать, что вы накопали о моей личной жизни.
--Настаиваете?
--Прошу.
--Временами любит предаваться азартным играм, однако потом месяцами не притрагивается к картам или костям. Не является членом общества трезвости, но пьяным его никто не видел. Общеизвестна его дружба с княгиней Лопухиной….
Фон Фок громко хмыкнул.
--И что же вас привлекает в игре? Выигрыш?
--Нет.—Чумак припомнил ответ игрока, но из другой эпохи. В другой жизни Чумак никогда не испытывал тяги к азартным играм и для него было откровением, что тут, эту эпоху он оказался азартным игроком.—В игре самое важное—игра, а не выигрыш Все силы души, ума, мускулов направлены только на то, чтобы победить сидящего напротив человека. Даже если этот человек за всю свою жизнь не прочёл ни единой книги и не может отличить визга шарманки от оперной арии. В данный момент он твой противник и я должен его победить. Не знаю, сумел ли я доходчиво объяснить?
--Повторяю, это нас не касается.--Граф бросил лист на стол. Выйдя из ступора, вызванного шоком, Чумак впал в другую крайность. Он ощутил необычную весёлость, лёгкость и беззаботность. Гори оно всё огнём! Он готов следовать своей мечте. Не успел он сделать это заключение, как прозвучал красивый, низкий голос фон Фока:
--Послушайте, князь!—Юрист так резко подался к нему, что Чумак испугался, как бы лампа не опалила пышные бакенбарды.—С вашего разрешения, я спрошу вас о том, о чём собирался спросить граф.
Он встал, сунул руки под сюртук и поигрывал фалдами. Под сюртуком оказался бархатный жилет, в котором узоры чёрного цвета преобладали над зелёными, а на животе посверкивала золотая цепочка для часов, с которой свисала связка печаток.
--Князь,--продолжал юрист,--вы просите назначить вас начальником отдела, именуемого уголовным отделением  внутренних дел. Насколько нам известно вы--человек обеспеченный. Ваше жалование будет здесь составлять восемьсот рублей в год, а дежурить придётся по двенадцать часов в день. Ваша работа будет трудной и опасной даже кровавой. Князь, зачем вам это?
Чумак вскочил.
--Затем,--парировал он,--что в обязанности полиции входит не только подавление мятежей или растаскивание пьяных драчунов. Вы согласны со мной?
--Допустим…
--В обязанности полиции входит также раскрывать преступления. Грабежи, кражи со взломом, даже убийства!—Последнее слово Чумак произнёс особенно веско. Фон Фок нахмурился и оставил в покое фалды. Граф Бенкендорф молчал.
--По-моему, подобными преступлениями,--продолжал Чумак—сейчас занимаются сыщики. Но сыщики продажны. Их может нанять любой господин, или правительство назначает награду в соответствии с уровнем преступления. Ах да! Уголовный полицейский суд всегда может отыскать подходящего кандидата на расстрел. Однако, часто ли вы расстреливает того, кого следует?
Граф Бенкендорф перебил его довольно резко.
--Редко,--заявил он.—Чертовски редко! Дайте срок лет через двенадцать или более того, и мы покончим с сыщиками. Мы создадим собственные силы, которые будут называться «уголовной полицией».
--Отлично!—звонко ответил Чумак.—Так почему бы мне, в дополнение к моим обязанностям, не стать первым сотрудником вашей уголовной полиции? И приступить к службе немедленно!
Ответом ему было молчание. Вид у графа был обескураженный и даже недовольный. Однако Чумака неожиданно поддержал фон Фок.
--А почему бы и нет?—с жаром воскликнул он.—Мы живём в новый век!  Век паровых машин, железных дорог и ткацких станков!
--А, следовательно,--возразил граф,--в век всё большего обнищания. Призывы к отмене крепостного права повлекут за собой бунты, помните об этом. И если мы не сумеем набрать дополнительные силы, нам понадобятся все наши люди до единого. Вы забегаете вперёд, Михаил Васильевич!
--Неужели? Сомневаюсь? Разумеется, при условии, что князь Чамак справится со своей работой. Князь, с чего вы взяли, что справитесь?
--Если позволите, я сейчас вам докажу,--с поклоном отвечал Чумак.
—Докажите? Но как?
Чумак быстро огляделся. Лампа в стеклянной колбе отбрасывала тусклые, жутковатые отблески. На стенах поблескивали сабли, видимо коллекция графа.
--Граф,--сказал Чумак, поворачиваясь к Бенкендорфу и обводя рукой комнату,--найдётся ли среди ваших трофеев заряженный пистолет?
--Заряженный пистолет у меня всегда при себе,--серьёзно ответил граф.
Он выдвинул ящик письменного стола и извлёк оттуда пистолет средних размеров и среднего калибра. Чумак с удовольствием отметил, что рукоятка украшена серебряной пластинкой на которой выгравировали инициалы графа. С тем же серьёзным видом граф поставил оружие на предохранитель и протянул оружие Чумаку.
--Подойдёт?
--Замечательно! С вашего разрешения, я произведу один опыт. А вы, господа, будьте свидетелями. Погодите!—Чумак оглянулся на фигуру за конторкой. Вас ведь трое. Трое свидетелей осложнят мне задачу.
Бенкендорф повернул шею.
--Господин Мордовцев!—позвал он.
Послышались глухой звук и звяканье незаправленной лампы: кто-то неуклюже вылезал из-за конторки. Скоро из тени вышел низкорослый, приземистый человек лет сорока-сорока пяти. Он прихрамывал на правую ногу и опирался на трость чёрного дерева. У него были живые карие глаза, чуть приплюснутый нос и весёлый полный рот. Плешь на затылке окружал густой венчик рыжеватых волос, бакенбарды тоже были рыжеватыми. В человеке с такой внешностью нетрудно угадать дамского угодника, неугомонного весельчака и любителя вкусно поесть и выпить. Подобное мнение складывалось, невзирая на чёрный костюм и важный вид, какой человек напустил на себя, приблизившись к графу Бенкендорфу.
--Позвольте представить вам господина Мордовцева Григория Ивановича, нашего старшего клерка. Мы на английский манер называем его «клерком», потому что в русском языке нет обозначения той должности, которую он занимает. Он и писарь, и делопроизводитель, и хранитель архивов, и следит за работой наших наёмных работников.
--Ваш покорный слуга, князь,--пропел Мордовцев несколько самодовольно хорошо поставленным голосом, в котором угадывался намёк на то, что обладатель его не происходил из привилегированных слоёв. Чумаку он адресовал отдельную улыбку, которую не видел граф. Прислонив трость к столу, он напустил на себя сосредоточенный вид и опёрся на столешницу обеими руками.
--Но послушайте!—не выдержал фон Фок.—Что ещё за опыты такие? Что он намерен делать?
--Наблюдайте,--ответил Чумак, полируя пистолет извлечённым из кармана шелковым носовым платком—так—словно единственной его целью было придать стволу больше блеска. Осторожно, двумя пальцами взяв пистолет за кончик ствола и рукоятку, Чумак положил оружие на стол, под лампу.—Там, в коридоре,--сказал он, засовывая платок  в карман,--дежурит полицейский. Сейчас я выйду туда. Попросите полицейского чем-нибудь занять меня. В общем сделайте так, чтобы я не видел, что здесь происходит.
--Так…Так…И что?
--Закройте дверь, заприте её на замок. Затем, пусть один из вас, господа, возьмёт пистолет и выстрелит с любого расстояния в…скажем в окно.
Все развернулись и посмотрели на окно.
--Затем,--продолжал Чумак,--подайте мне знак, что можно возвращаться. И я скажу кто из вас стрелял, с какого расстояния и что этот человек делал до и после выстрела. Вот и всё.
--Всё?—повторил фон Фок, выйдя из оцепенения.
--Да, господин фон Фок.
Юрист что было силы грохнул кулаком по столу.
--Приятель, да вы безумец!—почти закричал он. То, что вы предлагаете, невозможно!
--А всё-таки я попробую!
--Однако,--воскликнул граф,--наш гость без труда сумеет определить с какого расстояния произведен выстрел—по следам пороха.
Чумаку показалось, что у него перевернулось сердце. Неужели эти люди? Его ужас, видимо, разделял и старший клерк, и юрист. Мордовцев закинул назад крупную лысеющую голову и вытаращил глаза. По его виску медленно скатилась капля пота.
--Граф….—начал он.
--Полно, Мордовцев, вы ведь были на войне! Неужели вы никогда не видели, как получаются раны?
--Нет. Сдаётся мне…--Мордовцев закашлялся и тут же поправился.—Едва ли я видел.
--Если выстрел производится с близкого расстояния, на мундире остаются чёрные следы. Даже если стрелять с десяти-двенадцати метров, а заряд большой, остаются слабые следы. В другом же, князь Чамак…простите, но я нахожу ваше предложение невероятным.
--Невероятным?—возмутился фон Фок.—Да это попросту невозможно!—Он посмотрел на Чумака.—А давайте побьёмся об заклад. Ставлю на то, что у вас ничего не выйдет!
--Господин Фок, я…--Чумак замолчал. К горлу подступил ком: ему стало не по себе. Он замыслил ловкий трюк, притом трюк довольно дешёвый. Замечательно представлять, как ты одурачишь невежественных людей своими познаниями. Но когда  доходит до дела, вдруг сталкиваешься с некоей непреодолимой преградой.
--Сто рублей!—гнул своё юрист, извлекая из кармана банкнот. --Поспорим на сто рублей?
--Господин Фок, я не могу взять ваши деньги. Я совершенно уверен в успехе. Видите ли…
Кто-то громко постучал в дверь. Стук стал сигналом для присутствующих, до них вдруг дошло, насколько они взволнованы. Фон Фок буквально подскочил на месте. Даже невозмутимый Бенкендорф дёрнул подбородком.
--Да, да. Что такое?
Дверь открылась, на пороге появился полицейский. В зловеще красном свете он казался огромным. Встав по стойке «смирно», полицейский отдал честь. Затем подошёл к графу, держа в вытянутой рук лист бумаги, сложенный вчетверо. Бумага была запечатана крупным жёлтым восковым гербом.
--Вам письмо. Персональное, лично в руки.
--Спасибо.
Краснолицый полицейский прошагал назад и застыл у двери по стойке «смирно». Едва взглянув на письмо, граф Бенкендорф резко вскинул голову.
--Данилов!
--Да, господин граф?
--Письмо вскрывали. Печать поддета снизу.
--Так точно!—тут же проговорил Данилов.—Думаю, это женщина.
--Женщина? Какая женщина?
--Та самая, чья карета стоит прямо под окнами. Рыжеволосая и красивая, как картинка.
—Ага,--прошептал граф и посмотрел на Чумака.
--С вашего позволения!—Данилов снова отдал честь.—Я слышал как подъехала лошадь. Решил, кто-то из патрульных из конной полиции. Отпер дверь на улицу—что такое? Лакей в ливрее на лошади. На…
--Данилов!
--Извините. В общем, так. Дама высовывается из окошка. Лакей смотрит на неё с умильной рожей. Что она ему сказала, я не слышал, только потом он протянул ей письмо. Вскоре она его вернула. Лакей подлетел ко мне, отдал письмо и ускакал, не дожидаясь ответа. И больше я ничего не знаю.
«Ну и разговорчивые полицейские в Управлении,--подумал Чумак.—Однако, какое отношение имеет Елена ко всему происходящему? И вообще ко всему, что связано с полицией?»
Вслух он ничего не сказал. Как только за Даниловым закрылась дверь, граф молча вскрыл письмо и прочёл его. Лицо его помрачнело. Он передал письмо фон Фоку.
--Очень жаль, князь,--произнёс граф,--но придётся отложить ваш опыт с пистолетом. Произошло событие чрезвычайно важности. Кто-то снова украл у княгини Гагариной птичий корм.
Слова были столь нелепы для Чумака, что он в первую секунду чуть не рассмеялся. Ему показалось, что он что-то не расслышал.
--Птичий корм?—повторил он.
--Птичий корм!—взволнованно повторил фон Фок. Вдруг глаза его зажглись вдохновенным светом и он ударил по письму.—Ей-богу, Александр Христофорович! Раз наш друг князь Чамак мнит себя настоящим сыщиком, вот прекрасная возможность его проверить. Мне, разумеется, любопытно было бы узнать, правда ли то, что он утверждал насчёт пистолета. Но пока—вот ему проба.
--Честно говоря,--заметил граф,--мне в голову пришла та же мысль.
На Чумака устремились две пары глаз. Он медленно наклонился.
--Насколько я понимаю,--вежливо отозвался он,--вы хотите, чтобы именно я расследовал сие ужасное преступление?.
Это он сказал вслух, а про себя подумал: «Вот какие их нравы. Наверное очень влиятельная особа и её прихоти должны выполнять полицейские чины. А если бы корм украли у мещанина?»
--Князь Чамак, неужели вы находите дело настолько забавным?
--Откровенно говоря, да, господин граф. Впрочем, мне случалось выполнять и более бессмысленные здания.
--Вот как!—промолвил граф.—Вот как!—Выждав немного он продолжил.—Вы знакомы с княгиней Гагариной?
--Нет.—Чумаку показалось, что Бенкендорф смутился. Очевидно, знакомство с княгиней предполагало, что Чумак вращается в светском обществе. Отказ от знакомства настолько ошеломил графа, что он смутился.
--Княгиня Гагарина—хозяйка одного из светских салонов. В качестве домашних любимцев она держит множество певчих птиц. Всем известен также её говорящий попугай ара. Он клюётся и курит сигары. Второй раз за неделю кто-то украл птичий корм из нескольких клеток. Кроме птичьего корма, ничего не пропало. Но княгиня ужасно разгневана.
Граф Бенкендорф, помолчав, проговорил.
--Мы…столичная полиция…являемся новым учреждением. Не нужно говорить, что всякий сброд ненавидит и боится нас. Если мы хотим добиться успеха, то должны завоевать доверие знати.—Он как бы ответил на немой вопрос Чумака.—Сам император готов снизойти до нас и помочь. А вы, князь Чамак?
--Да,--ответил Чумак, опуская глаза.—Понимаю. И прошу прощения.
--Не за что. Но действовать нужно немедля. Сегодня княгиня Гагарина даёт бал для молодёжи. Поскольку вы представитель знати, ваше присутствие там не вызовет толков. Теперь вы понимаете его преимущество, фон Фок?
--Помилуйте, граф, только не утверждайте, будто я против!—воскликнул фон Фок.
--Пожалуй, будет лучше, если Мордовцев черкнёт для вас пару строчек и мы с Михаилом Васильевичем подпишемся—дабы подтвердить ваши полномочия. Григорий Иванович!
Старший клерк уже ковылял к своей конторке. Масло под стеклянным колпаком горело желтовато-синим пламенем. Мордовцев взялся чинить перо.
--По-моему, лучше, если с вами поедет Мордовцев—вдруг вам понадобится записать чьи-либо показания. Нужно заказать лошадей. Погодите!—Бенкендорф как будто смутился.—Верно ли я понял, что карета, стоящая на улице принадлежит княгине Лопухиной?
В комнате воцарилась тишина, так что слышно было, как Мордовцев царапает пером по бумаге.
—Вы правы,--кивнул Чумак.—Позвольте узнать, где живёт княгиня Гагарина?
Граф Бенкендорф непонимающе уставился на Чумака и тот тотчас поправился.
--Я думаю, что у княгини Лопухиной есть приглашение на бал и мы вместе отправимся в её карете.
--Разумеется, разумеется.—Бенкердорф отвёл глаза.—Что же касается вскрытого письма…оставляю дело на ваше усмотрение, Григорий Иванович!               
Старший клерк приковылял к столу, на половинке листа писчей бумаги красивым и аккуратным почерком были написаны четыре строчки. Записку он положил на стол вместе с чернильницей и пером. Бенкендорф и фон Фок торопливо поставили свои подписи. Мордовцев посыпал записку песком, свернул её и передал Чумаку.
--Поторопитесь,--посоветовал граф,--однако, не слишком спешите. Мордовцев должен опередить вас—он поскачет верхом, чтобы всё объяснить. И ещё одно!
Чумак ощутил необъяснимый холодок в сердце. Большие глаза графа и его лицо были исполнены спокойной, но непреклонно властности.
--Возможно, происшествие вам покажется пустячным. Однако, повторяю: кража корма—дело чрезвычайной важности. Сам светлейший считает, что подобные преступления лучше всех раскрывает министр. Не подведите нас, князь Чамак! Вы постараетесь?
--Постараюсь,--ответил Чумак,--разгадать тайну пропавшего птичьего корма.
Он шутливо поклонился, прижав шляпу к груди. Последнее, что он успел заметить—тускло и зловеще блеснувший ствол пистолета на столе под лампой. Чумак бодро вышел из комнаты. Он и представить себе не мог, что его ждёт ужасное приключение, которое не могло ему и пригрезиться, как он думал о таком пустяковом деле, как кража птичьего корма.






            Г Л А В А  3

До них доносилось пение целой дюжины скрипок, сопровождаемое арфой. Быстрая танцевальная мелодия то становилась громче, то затихала. Открытые газовые рожки в плоских стеклянных плафонах подпрыгивали и раскачивались в такт музыке. Когда карета Елены завернула на Морскую—довольно узкую улочку—музыка была вовсю слышна. Особняк княгини Гагариной представлял собой большой двухподъездный дом из тёмно-красного кирпича, с выцветшими белесыми колоннами по обе стороны от парадной двери. На фоне красной стены выделялись белые оконные переплёты. Входная дверь, как ни странно, была закрыта. Однако, несмотря на облако белесого тумана, они увидели, что в доме настоящая иллюминация. Жёлто-синий газовый свет пробивался из-за плотных штор с кистями, которые были опущены лишь до половины.
Пары то приближались к окнам, то отступали. В окнах второго этажа маячили тени танцующих: появлялись, увеличивались в размерах, а потом расплывались и постепенно таяли.
--Тпру-у!—крикнул кучер норовистым лошадкам, на которых скрипела тяжёлая сбруя. Копыта цокнули и остановились.
--Елена!
--Что?
--Музыка…Что они танцуют?
--Игорь, что с тобой? Это всего лишь кадриль!
Чумаку показалось, что гости княгини Гагариной исполняют старомодный народный танец—в сущности, так оно и было. Танец был таким быстрым, что он, не решился бы присоединиться к  танцующим. Елена сидела, прижав руки к груди. За короткую поездку ей пришлось слишком много пережить. Она его любит. Глядя на его светло-серые глаза, высокий лоб, обрамлённый густыми волосами, на резкие складки у рта, она вдруг со всей ясностью поняла, как глубоко и страстно любит его. Елена не считала себя собственницей. Она вела себя умно и не тревожила любимого в те минуты, когда он бывал задумчив. Она знала, скоро его начнёт мучить совесть, затем наступит волна нежности, покорившая её с самого начала. Но зачем он смеётся и дразнит её? Зачем претворятся глупцом? Как странно—и как страшно!
А что же сам Чумак? С тех пор, как он покинул Бенкендорфа и фон Фока и сел в карету с позолоченными колёсами, он всё гадал, что же сказать Елене. Всю дорогу он вспоминал разговор у дома, где размещалось 3-е отделение.
Кучер в красной ливрее спрыгнул на землю и распахнул дверцу. Чумак немного постоял на подножке. Елена откинулась на винно-красные подушки, учащенно дышала, но не смотрела на него. На ней не было шляпы, видимо, её причёска не требовала головного убора. На плечах её лежала красная кашемировая шаль. Руки, теперь до локтей затянутые в белые перчатки, покоились в большой меховой муфте, жёлто-бело-полосатой, в тон с платьем.
--Ну, что?—тихо спросила Елена, всё ёще не поднимая глаз.—Ты получил свой гнусный и мерзкий пост, о котором так долго и неприлично мечтал?
--Мерзкий?—воскликнул Чумак, по-прежнему стоя на ступеньке.
Елена тряхнула головой.
--Скажешь, нет?
--Если я получу назначение, то буду командовать четырьмя инспекторами и шестнадцатью полицейскими, каждый из которых имеет в своём подчинение осведомителей.
--Что значит «если получишь»?—Елена наконец соизволила посмотреть на него.-- Значит, ты его ещё не получил?
--Пока нет. Сначала я должен пройти испытание. Елена, тебя не очень затруднит, если мы поедем к княгине Гагариной? Я…полагаю, у тебя есть приглашение?
Интересно, вскрывала она письмо или нет? Как правило Чумак считал себя неплохим знатоком человеческих характеров. Однако всё существо Елены её псевдоневинный рот и всевдоневинные глаза, сейчас широко раскрытые, смущали его чувства и мешали здраво мыслить. Кроме того, какое имело значение, вскрывала она письмо или нет? Румянец которым она залилась, снова опустив глаза, был живым и неподдельным.
--Я ещё не настолько пала,--очень тихо ответила Елена,--чтобы для меня закрылись двери приличных домов. Да! Мне прислали приглашение—и для тебя тоже.—Она извлекла из муфты две карточки с гравировкой, квадратные и слишком большие и вычурные на его вкус. Затем снова убрала их.—Но ты поклялся, что не пойдёшь.—укоризненно прошептала она,--потому что питаешь отвращение к «синим чулкам». Я тоже от них не в восторге. А княгиня Гагарина, небо свидетель, самый синий чулок из всех! Игорь! Прошу тебя, садись.
--Князь Чамак!—позвал чей-то низкий голос сзади.
Елена отпрянула. Чумак круто обернулся. На норовистой, глазастой чёрной лошади сидел Мордовцев. Он ловко держался в седле и благодаря короткому торсу походил на кентавра. Поводья он небрежно зажал двумя пальцами левой руки. Лоснящийся цилиндр был лихо сдвинут набок. Лошадь перебирала ногами. Господин Мордовцев натянул удила. Видимо он был привычен к таким поездкам, так как в правой руке держал толстую узловатую палку, а также тонкий шагреневый бювар с письменными принадлежностями. Он поклонился Чумаку.
--Я еду,--заявил он.—Но прежде…позвольте словечко на ухо, князь.
Его карие глаза, обычно весело горящие на широком, полном лице, стали очень серьёзными после того, как он посмотрел направо и налево в туман.
--Будьте очень осторожны, разговаривая с княгиней Гагариной.. Да! И с Маргаритой Кольцовой тоже…Если разумеется, вам придётся с ней разговаривать.
«Неужели требуется столько мер предосторожности из-за украденного птичьего корма?—изумился про себя Чумак»
Однако было ясно, что старший клерк не дурак. Услужливый по природе, Мордовцев приложил два пальца к цилиндру. Чёрная лошадь поскакала прочь, разбрызгивая грязь. Возле Адмиралтейства, которое мрачно высилось на другой стороне улицы и в тумане выглядело незнакомым, она пустилась в галоп и затее свернула направо.
--Игорь! Влезай же!—тихо взмолилась Елена и, обратившись к бесстрастному кучеру в красной ливрее, приказала:
--Иван, будьте добры, к княгине Гагариной.
Чумак сел в карету. Дверца закрылась. Карета неуклюже загрохотала по булыжникам.
--Репутация,--тихо произнесла Елена, словно говоря самой себе.—Как будто она имеет какое-то значение! Да я её ни в грош не ставлю! Милый…
И она очутилась в его объятиях, и все мысли улетучились под действием сладкого яда. Однако в мозгу Елены мысли бушевали почти такие же осязаемые, как запах её духов. Она отдёрнула голову.
--Игорь! Кто был тот человек с бюваром?
--Его фамилия Мордовцев. Он старший клерк в полицейском управлении.
--Маргарита Кольцов…--начала Елена.
--Да?
--Ты знаком с княгиней Гагариной,--продолжала она.—Я совершенно уверена в том, что ты незнаком с княгиней Гагариной. Но Маргариту Кольцову ты, скорее всего, знаешь. Знаешь или нет?
--Елена, я…
--Ты ведь её знаешь. Да?
Внезапно, к собственному изумлению, Чумак понял, что сжимает в объятиях тигрицу. Нежную, но тем не менее тигрицу. Она извивалась и вырывалась с изумившей его силой.
--Дорогая!—Он не столько рассердился, сколько был ошеломлён.—Дорогая!—повторил он.
Вдруг Елена сникла. Чумак понял: она вот-вот расплачется.
--Послушай меня, дорогая,--ласково произнёс он.—Я в жизни не слышал имени той женщины, пока о ней не упомянул Мордовцев. Возможно, вскоре я расскажу тебе, кто я и что со мной происходит. Я могу рассказать, где я некоторым образом впервые тебя увидел и почему твой образ так долго преследовал меня.
Он не увидел, а скорее почувствовал, её глаза, обрамлённые длинными ресницами, изумлённо уставились на него.
--Но сейчас я тебе ничего не скажу. Я не стану тебя пугать, я ни за что на свете не хотел бы испугать тебя. А пока вот что. Мне велено раскрыть совершенно идиотское преступление  в незнакомом месте, среди незнакомых людей. И мне нужна твоя помощь.
--Милый, разумеется, я тебе помогу! В чём дело?
Чумак объяснил суть своего задания.
-Да, всё очень глупо!—сказал он, хотя Елена вовсе не считала происшествие глупым, раз оно касалось его.—Но я понимаю, почему так важно для них раскрыть дело. Даже тип, которого они почему-то  называют светлейшим, считает, что…
Стоп! Чумак замолчал как раз вовремя—в мозгу завеса приоткрылась и показала ему зияющую пропасть. Как он мог забыть? «Светлейшим» именовали  канцлера, который был самым ярым приверженцем министра внутренних дел Блудова.
Елена не заметила оплошности, как и всякая женщина, она пришла в восторг услышав намёк а какую-то тайну.
--Но почему?—упорствовала она.
--Почему птичий корм? Не могу сказать. Больше ничего не украдено. Ты хорошо знакома с княгиней Гагариной?
--Очень хорошо. Слишком хорошо!
--Не является ли она…Как бы это лучше выразиться? Нет ли у неё каких-либо эксцентричных привычек?
--Она не хуже многих. Она, конечно, очень стара. И у неё есть свои причуды. Княгиня Гагарина будет тебе в сотый раз рассказывать, что говорил ей доктор, когда она была девочкой и что она ему ответила. Расскажет, как бедный граф Белов напился пьяным с бароном Корфом и, шатаясь, завалился на вечер, который устраивала её мать, и отпускал самые неприличные замечания о дамах. А потом ему было стыдно так, что он посвятил её целый сборник покаянных стихов. Она до сих пор хранит их в шкатулке сандалового дерева.
--Никогда не слышал такого поэта!
--А он и не поэт. Просто любитель и стихи у него самые ужасные.
--А доктор? Как фамилия доктора?
--Доктор Власов. Очень уважаемый человек, аристократ, умница и посетитель всех петербургских салонов.
--Правда, правда!—воскликнул Чумак, живо вспомнив доктора Власова, покорившего своим остроумием весь Петербург.—Значит в девичестве княгиню звали Мария Волконская?
--Да…Игорь!
--Что, дорогая?
--Зачем ты притворялся, будто в жизни о ней не слыхал, ведь тебе известно её имя? И ты стал таким нервным и напряжённым, как будто…как будто ты отправляешься на казнь.
--Извини, Елена. Скажи, княгиня держит дома крупную сумму денег?
Елена отпрянула:
--Господи помилуй, нет! Да и зачем?
--У неё есть драгоценности?
--По-моему, есть немного. Но они хранятся в большой железной шкатулке в её будуаре—розовом будуаре, и ключ от шкатулки только у неё одной. Но при чём здесь..
--Погоди, погоди! Дай подумать! Ты знаешь её горничную?
--Игорь! Перестань! С какой стати мне знать горничных моих знакомых?
Взгляд Чумака оставался настолько требовательным, он так барабанил пальцами по колену, что Елена уступила.
--Правда,--сказала она, скинув подбородок,--я немного знакома с Глашей…Ну да, с её горничной! Глаша часто ставит меня в неловкое положение, но она определённо хорошо относится ко мне.
--Отлично, отлично! Она может нам пригодиться.
--Как может пригодиться дворовая девка. Это по примеру французского общества мы называем таких горничными. На самом деле, она просто убирает за старухой. Вот и всё.
—Хорошо. А есть ли у княгини родственники? Дети? Племянники, племянницы? Близкие друзья?
--Её муж,--ответила Елена,--скончался более тридцати лет назад. Дети выросли и умерли.—Вдруг Елена порывисто схватила его за руку.—Не смейся над ней!—тихо попросила она.—Я знаю, другие хозяйки модных салонов высмеивают её громкий голос и старомодные замашки. Но у кого ещё хватает доброты устраивать бал для молодёжи, когда она сама предпочитает чаепитие и тихую беседу о книгах? Молодые гости только бьют её фарфор, пачкают ковры и царапают мебель. Не смейся над ней, Игорь, прошу тебя, не надо.
--Обещаю, что не буду, Елена…
Во время поездки он часто бросал пытливые взгляды в окно кареты. Они уже некоторое время ехали в гору, дорога стала как будто шире и была лучше вымощена. Чумак отвернулся от Елены, с громким стуком опустил правое окошко и высунул голову наружу. И тут же влез обратно и обнял Елену за плечи.
--Послушай!—сказал он с напускной беззаботностью.—Я знаю,  ещё не существует многих мест в Петербурге…--И снова понял, что говорит что-то не то.—Я хотел спросить только, где мы едем? Как называется это место?
--Всего-навсего проспект Царский.
--Царский? Значит его уже проложили?--И снова прикусил язык, слова вырывались сами по себе. Карета круто повернула налево и Чумак увидел газовый свет, струящийся из окон, лишь наполовину закрытых штор. Он услышал пиликанье скрипок, надрывающихся в быстром танце. Спросил, что за танцы исполняют гости. Елена сжалась в комок и забилась в угол. А когда карета остановилась, Чумак беззвучно выругался, он понял, что Елена невольно прокручивает в голове его слова. Прежде всего надо следить за тем, что и как он говорит. Но близость Елены была настолько привычна и даже в некотором смысле настолько уместна, что в её присутствии он не трудился задумываться. Интересно, почему?—подумал он.
--Елена, послушай,--проговорил Чумак, переведя дух.—Я обещал не пугать тебя. Кажется, я больше ничего не сделал.—Тут в голосе Чумака проступили вся его искренность и вся серьёзность, на которое он только был способен.—Но всё дело в том, что ты пока ничего не понимаешь. Когда я объясню то, что должен объяснить, ты поймёшь меня и уверен, посочувствуешь мне. А пока, дорогая моя, ты можешь меня простить? Можешь?
Елена смотрела на него, и выражение её лица изменилось. Она нерешительно потянулась к нему. Он схватил её, страстно поцеловал в губы. Над ними плясали и исчезали тени танцующих.—Ты простишь меня?—снова спросил он.—Простишь?
--Простить?—изумлённо переспросила Елена. --Игорь! Но за что? Не мучай меня. Пожалуйста! Я этого не вынесу.
Не разглядев, в скорее угадав фигуру в темноте терпеливого кучера, готового спрыгнуть и распахнуть дверцу, Чумак отпустил её. Елена поправила причёску, одёрнула платье, как будто находилась в карете одна. Однако щёки у ней порозовели, веки опустились, когда Чумак спрыгнул на землю и помог ей выйти из кареты. Елена сунула ему в руку два пригласительных билета.
--Ты не во фраке,--укоризненно прошептала она. Но…ничего! Многие джентльмены столько пьют перед балом, что забывают переодеться.
--Значит, будет уместно изобразить лёгкую степень опьянения?
--Игорь!—В её голосе послышались новые нотки.
--Я только спросил.
На самом деле Чумак удивлялся: неужели пьяные молодые люди способны отплясывать кадриль в таком темпе, не падая и не натыкаясь на других танцующих? Парадная дверь дома по-прежнему была закрыта, несмотря на то, что к ней по тротуару вела красная ковровая дорожка. Однако их приезд не остался незамеченным. Когда они с Еленой поднялись на один лестничный пролёт, дверь открыл лакей в оранжево-зелёной ливрее. И тут же им в уши ударил оглушительный шум.
Они вошли в довольно узкую прихожую, обшитую панелями, которые расписывал неизвестный подражатель итальянской живописи. Пол был натёрт воском и отполирован до блеска. Справа уходила наверх красивая лестница, застеленная безобразным ковром. Двери слева и справа вели в просторные залы, в которых по случаю званного вечера был накрыт ужин а-ля фуршет. От грохочущей музыки и топота пар танцующих сотрясался потолок, а газовые канделябры мелко подрагивали. Откуда-то, скорее всего из малой гостиной, где, по всей видимости, стояла чаша для пунша, слышался рёв более дюжины мужских голосов. Они что-то пели, но Чумак не смог разобрать ни слова.
--Ух!—воскликнули разом певцы и бурно зааплодировали сами себе. С шумом вылетела пробка шампанского. Кто-то разбил стакан. Елена скинула на руки бесстрастного лакея кашемировую шаль, однако, к удивлению Чумака, оставила при себе большую меховую муфту. Она начала было говорить: «Мы ужасно опоздали», но ум заглушил её голос. Во всяком случае, Чумак её не услышал. Он вспомнил, что он полицейский. И приехал сюда не развлекаться. Не важно, какой сейчас век. Ему предстоит работа, он доведёт дело до конца, хотя и должен приспособится к чуждой манере говорить, иначе выдаст себя через десять минут.
Лакею Чумак вручил цилиндр и пригласительные билеты.
--Я…--начал было он.
Вдруг шум затих. Скрипки и арфа, бравурно взыграв, смолкли, несмотря на крики протеста. Над головой слышалось шарканье многих ног. Певцы в малой гостиной тоже замолчали. Лишь несколько выкриков нарушили общий невнятный гул. В ноздри бил едкий запах светильного газа, от него было душно даже в роскошном вестибюле.
--Я приехал  не совсем на бал,--сообщил Чумак лакею.—Будьте добры, отведите меня к княгине Гагариной.
Лакей в оранжево-зелёной ливрее смерил его слегка презрительным взглядом.
--Боюсь её светлость…
Чумак, ожидавший увидеть множество птичьих клеток и не увидевший ни одной, круто развернулся на каблуках.
--Ведите меня к княгине Гагариной!—приказал он.
Он знал, какую силу и властность излучает, когда смотрел лакею в глаза. Лакей облизал пересохшие губы.
--Слушаюсь, господин. Я доложу её светлости…
Тут одновремённо случились две вещи. Из-под лестницы вышел Мордовцев с толстой узловатой палкой в одной руке и бюваром в другой. Там он прятался от посторонних глаз. А вниз по лестнице мелено сошла стройная женщина в белом платье.
--Всё улажено,--произнесла она хрипловатым контральто.—Добрый вечер, князь.
Елена не повернула головы, она поправляла перчатки, чтобы вынуть руки из муфты. На лице её появилось выражение крайнего безразличия. Не шевеля губами, она прошептала так тихо, чтобы её услышал только Чумак.
--А вот и твоя драгоценная Маргарита Кольцова!
Да, Маргарита Кольцова была красива. Точнее, почти красива. Жгучая брюнетка с очень белой кожей. Взгляду Чумака предстала одна из полдюжины дамских причёсок, модных в этом сезоне. Густые блестящие локоны мадам Кольцовой вились до ушей. Посредине головы волосы разделял пробор. Кожа у дамы была изумительно белая, лишь на щеках проглядывал лёгкий румянец. Из-под прямых чёрных бровей смотрели живые тёмно-серые глаза. А если нос с широкими ноздрями и был чуть длинноват, то этот недостаток искупали безупречной формы подбородок и рот с тёмно-алыми блестящими губами.
Маргарита изогнула губы в подобие улыбки. Она спускалась по лестнице с прямой спиной, держась рукой в белой перчатке за перила. Лиф её белого платья, узкого в талии и с широкой юбкой, как у Елены, был расшит ярко-красными розами. Да, Маргарита Кольцова была почти красавицей. Кроме того, в ней угадывалась сильная личность. Однако—Чумак никак не мог понять в чём тут дело,--было в ней что-то, внушавшее ужас или даже отвращение. Дойдя до подножия лестницы, Маргарита вновь заговорила.
--Ах, княгиня Лопухина!—И она присела перед Еленой в глубоком книксене. Даже Чумак понял, что книксен слишком уж глубок. Преувеличенно, вызывающе глубок. Елена, обернувшись, холодно кивнула. Вблизи оказалось, что платье на мадам Кольцовой старое, заштопанное, хотя и старательно вычищенное. Однако держалась женщина вызывающе, как будто гордясь своей бедностью.
--Простите мою смелость,--обратилась она к Чумаку,--но я представлюсь  сама. Я видела вас в парке—вы катались верхом. Я осведомлена о ваших достижениях, князь. Я--Маргарита Кольцова.
На этот раз книксен был настоящим. Живые глаза под прямыми чёрными бровями изучили Чумака и составили о нём благоприятное мнение. Но в следующую секунду они остекленели и сделались непроницаемыми. Чумак поклонился в ответ. Слово «достижение» наполнило его душу ужасом. Он вспомнил фразу, прочитанную Бенкендорфом: «Отличный стрелок, борец и фехтовальщик».
В доказательство того, что он был лучшим стрелком из револьвера у него имелся дома, в Киеве, серебряный кубок. Однако, неизвестно ещё, как он обходится с гладкоствольным оружием, которое заряжается с дула и пули для него резко отливаются по одному шаблону. О рукопашном бое Чумак понятия не имел, за исключением приёмов японских видов борьбы. А что касается фехтования…вряд ли он способен отличить рапиру от сабли.
--Ваш покорный слуга, мадам Кольцова. Я тоже имел удовольствие видеть вас,--солгал Чумак, стараясь держаться как можно непринуждённее.—Насколько я понял, вы родственница княгини Гагариной?
Маргарита Кольцов повысила голос.
--Родственница? Увы! Я всего лишь дочь одной из её старых подруг. Меня можно назвать бедной родственницей, да и то с натяжкой, я живу щедротами её светлости, князь.
--В качестве компаньонки, несомненно.
--Что такое «компаньонка»?—вдруг с чрезвычайным любопытством поинтересовалась мадам Кольцова.—Никогда не слышала такого слова! Вы непременно должны как-нибудь растолковать мне его.
Расшитый розам лиф платья то вздымался, то опадал. Будь она проклята! Почему она держится так странно? Почему у неё такой загадочный вид? Она явно демонстрирует ложное смирение, в ней угадывается смесь стыда и гордости. Кольцова отвела глаза и посмотрела на господина Мордовцева.
--Этот…господин,--она тряхнула густыми локонами,--сказал, что вас следует принимать как уполномоченное лицо графа Бенкендорфа. Отлично, так тому и быть! Прошу вас, следуйте за мной.
Мадам Кольцова круто развернулась, отчего пышная юбка взметнулась веером. Тут послышался шум и вестибюль наполнился народом. Из малой гостиной высыпали с полдюжины молодых людей во фраках и с ними несколько молодых гвардейских офицеров в мундирах. Один из них, с жидкими чёрными усиками-пёрышками и баками, выделялся самодовольным видом и наглым взглядом. Все они распространяли вокруг себя алкогольный запах. Из-за тесных фраков и мундиров, зауженных брюк и белейших рубашек-жабо они казались поразительно тонкими, длинными и смахивали на карикатуры. Впрочем, карикатурами они нисколько не являлись.
--Игорь, старина!—послышался незнакомый Чумаку радостный голос, и почти сразу же его руку стиснул в дружеской хватке молодой румяный человек не старше двадцати пяти лет. Курносый нос незнакомца, его широкий рот и подёрнутые дымкой глаза были заключены в рамку светло-каштановых волос и баков, похожих на баки графа Бенкендорфа.
--Мишель!—с нескрываемой радостью воскликнула Елена и протянула молодому человеку левую руку.
--Елена! Очень, очень рад!—вскричал молодой человек и склонился над её рукой, что-то страстно промычал над ней, поцеловал перчатку, пошатываясь, выпрямился и проговорил.—Господи помилуй! Сколько же прошло? Две недели? Да, не меньше! Ей-богу, я вас обоих уже две недели не видел!—Он ткнул в сторону Чумака пальцем и расхохотался.—Вот хитрец, ну и хитрец! Не важно. Я тебе завидую. Кстати,--он показал рукой наверх,--танцуешь?
--Не сейчас, Мишель,--Чумак с трудом назвал незнакомца по имени.—Вообще-то я…
«Вообще-то,--подумал про себя Чумак,--если начать задаваться вопросом, кто я и что со мной происходит, я на верном пути к сумасшедшему дому»
К счастью—или к сожалению—Чумак отбросил болезненные мысли прочь. Молодой гвардейский офицер с одним капитанским эполетом и красными лампасами на узких панталонах, отмеченный Чумаком ранее, вскинул голову и вмешался в разговор.
--В са-мо-м деле!—томно просюсюкал он высоким, скучающим тоном.—потанцевать, что ли?
Томный офицер был строен, высок и крепок. Внезапно схватил одного из своих товарищей за кружевное жабо, он оттолкнул его с пути и двинулся вперёд. Чумак следил за его приближением, волосы у него на голове зашевелились. Он расправил плечи и перевёл дух. Гвардейский офицер, который не собирался менять курс ради кого бы то ни было, врезался в него на полном ходу—и тут же отскочил, словно наткнулся на скалу. Мишель завопил от восторга. Гвардейский офицер не обрадовался.
--В чём дело?—протянул он тем же скучающим тоном.—Смотрите, куда идёте, приятель! Кстати, кто вы такой?
Чумак не удостоил его ответом. Маргарита Кольцова, успевшая подняться на один пролёт, бросала на Чумака косые взгляды. Он обратился к ней.
--Будьте добры, покажите дорогу.
--Я с вами разговариваю, приятель!—рявкнул гвардейский офицер, хватая Чумака за левую руку.
--А я с вами не разговариваю,--ответил Чумак, выворачиваясь и сбрасывая руку приставалы.—Думаю, в этом нет необходимости.
Длинное лицо капитана под чёрными усиками-пёрышками и баками сделалось алым, как его мундир. Потом он побледнел, как смерть.
—Господи!—прошептал он, начиная стаскивать перчатку с правой руки.—Господи!
Четверо друзей тут же с хохотом и криками накинулись на него и потащили наверх. Капитан брыкался и вырывался.
--Держи себя в руках, Фогель!
--Ты ведь не вызовешь на дуэль лучшего стрелка в городе? Куда тебе!
--Фогель, тебя ждёт Марианна. Она сохнет по тебе, гуляка!
Клубок подвыпивших друзей ударился о стену рядом с мадам Кольцовой—та в ярости отшатнулась. Молодые люди заковыляли дальше, вверх по лестнице. Чумак поймал на себе долгий злобный взгляд гвардейского офицер, чёрные волосы его развевались, лицо склонилось над перилами.
--Я тебе это припомню,--пригрозил он.
Молодой человек по имени Мишель, приятельски подмигнув Елене и Чумаку, с трудом побрёл следом. Фалды фраков молодых людей развевались и хлопали, когда они с радостными возгласами и улюлюканьем гнались за своей жертвой. Миг—и они скрылись из вида. Маргарита Кольцова дёрнула плечом.
--Молокососы,--равнодушно проговорила она.—Какие они скучные! Нет, мне подавайте человека постарше и поопытнее!
Теперь она не смотрела на Чумака. Её взгляд, загадочный и непостижимый, был направлен куда-то поверх её плеча. Наконец она развернулась и начала осторожно подниматься по лестнице. Если Елена сердилась, то никак не показала своего гнева. Чумак чувствовал исходящие от неё смущение, неуверенность, даже страх.
--Ты терпеть не можешь добрых советов,--тихо произнесла она.—Но прошу тебя, будь осторожен в одном.
--В чём?
--Умоляю, не ссорься с капитаном Фогелем.
--Вот как?
--Не дразни его и не шути с ним…Всем известно, что он нечестно играет. Отчего-то мне кажется, что он принесёт тебе горе.
«Ничего не изменилось,--подумал Чумак.—Иностранцы как вели себя нагло в России, так и продолжают вести себя уже в других исторических условиях на обломках СССР.»
--Как ты меня пугаешь!—сказал же он вслух.
--Игорь!
-Я сказал только: «Как ты меня пугаешь».
Елена стиснула руки в меховой муфте.
--И ещё..ты был не слишком радушен с бедным Мишелем.
Чумак остановился, дойдя почти до верхней ступеньки, и снова приложил ладони ко лбу. Его голос звучал чуточку громче, чем голос Елены.
--Лена! Сколько раз можно просить  тебя прощения? Сегодня я просто не в себе.
--Думаешь, я не заметила? Ведь я только и стараюсь тебе помочь!—Он снова замолчала, смутившись. Казалось, её мысли унеслись куда-то далеко.—У Мишеля, бедняжки, нет ни гроша за душой, хотя он и сын графа Толстого. Он обожает тебя, за это я и люблю его. Пусть он обижает княгиню Гагарину, когда вышучивает её и сочиняет о ней небылицы…
--Небылицы? Что за небылицы?
--Да так, фантазии. О ворах—раз уж тебя так беспокоит её проклятый птичий корм.
--Елена, что такое? Ну-ка рассказывай!
--Мишель уверяет всех, будто какой-то злоумышленник хочет украсть любимого попугая княгини, который курит сигары. А ещё Мишель говорит, что он бы не стал утруждать себя, взламывая замок её шкатулки. Просто унёс бы её с собой.
--Вот оно как!—Чумак прищёлкнул пальцами.—Вот, значит, как!
Они дошли до верхней площадки и оказались в просторной, ярко освещённой галерее. Чумак отвлёкся от разговора с Еленой и принялся с интересом озираться по сторонам. Галерея была оформлена в азиатском стиле, бывшем в моде в царствование Александра Первого. Сейчас она выглядела старомодной: стенные панели, покрытые чёрным лаком и расписанные золотыми драконами, сверкали при свете масляных ламп. Лампы стояли на маленьких низких столиках чёрного дерева. В простенках между столиками с обеих сторон, стояли стулья из того же чёрного дерева.
Оглянувшись, Чумак увидел, что слева, сзади от него, находятся закрытые двойные двери, выкрашенные яркой оранжевой краской и расписанные золотыми узорами. За ними, очевидно, была бальная зала, откуда доносились гул голосов и бренчание настраиваемых скрипок. Все остальные двери были также оранжевые с золотом.
«Неужели граф Бенкендорф привёз из освобождённой им Голландии, любимый цвет этой страны,--подумал Чумак.—Или это просто вошло в моду. Надо спросить у Елены.»
Вторые двойные двери находились в противоположном конце галереи. Справа, довольно далеко друг от друга, в галерею выходили ещё две одинарные двери, расписанные так же. На полу лежал тусклый ковёр.
--Князь Чамак!
Но Чумак разглядывал птичьи клетки, словно не слыша её.
--Князь Чамак!—снова позвала Маргарита Кольцова, останавливаясь у двойных дверей в конце галереи.
Клеток было восемь. Они свисали с потолка над стульями—по четыре с каждой стороны. В каждой клетке сидела канарейка. Все птички беспокойно метались по клеткам, некоторые возбуждённо чирикали. Позолоченные летки были очень большими. На это Чумак и надеялся. Протянув руку, он вытащил из одной клетки фарфоровую, довольно вместительную мисочку с кормом. Клетка закачалась, канарейка громко пискнула и забила крылышками. Осторожно ставя на место кормушку, он краем глаза следил за Маргаритой Кольцовой, потому что та, неожиданно, судорожно стиснула руки.
--Довольно невежливо с вашей стороны заставлять ждать княгиню Гагарину!—нервно крикнула она.
«В чём дело,--подумал Чумак.—Почему она так нервничает?»
--Мадам Кольцова,--неожиданно звонким голосом вмешалась Елена,--я уверен, княгиня не станет возражать, если я ещё на секунду задержу князя Чамака.
--Вы ведь обычно так и поступаете, верно? И всё же…Именно сейчас?
--Да, особенно сейчас.
--Знаете ли, у княгини дело чрезвычайной важности!
--Не спорю с вами,--любезно согласилась Елена.—Но у меня тоже. Минута, не больше, идёт?
Собираясь возразить, Чумак повернулся к Елене и так и застыл на месте. Он впервые выдел её при свете. Она оказалась выше, чем он предполагал, фигура у неё была стройнее. Возможно, в карете она показалась ему скорее маленькой из-за тихого голоса и изящных рук. Сейчас же он увидел, какая у неё гладкая кожа, каким ярким румянцем залились её щеки. На губах играла соблазнительная улыбка. От её вида у него захватило дух. В ту же секунду двойные двери за спиной мадам Кольцовой, очевидно, ведущие в будуар княгини, открылись и тихо закрылись
Из будуара выскользнула смуглая девушка лет девятнадцати. Кружевной чепец закрывал уши, длинный фартук также был отделан кружевом. Она была хорошенькая, с лучистыми карими глазами, которые кажутся чёрными и всегда выразительны. Её породу нельзя было спутать ни с какой—чисто малороссийская. Увидев Кольцову, девушка пробормотала:
--Прошу прощения, мадам!—Она заспешила к лестнице. По пути присела в книксене перед Еленой, бросив на неё взгляд, исполненный искреннего обожания.
--Князь!—позвала Кольцова.—Не пора ли в конце концов?
--Мадам!—перебил её чей-то важный голос.
Чумак совсем забыл о Мордовцеве, который поднялся наверх следом за ними, но искренне обрадовался тому, что приземистый коротышка тоже здесь.
--С вашего позволения, мадам,--продолжал Мордовцев, обращаясь к Кольцовой и ковыляя к ней,--я возьму на себя смелость и войду первым. Князь Чамак не заставит себя ждать. Обещаю.
--Как хотите!
Маргарита Кольцова открыла одну половинку дверей и вошла. Метнув на Чумака и Елену быстрый умоляющий взгляд из-за рыжеватых бакенбардов, Мордовцев вошёл следом и закрыл за собой дверь. Они остались одни в цветистой, разукрашенной галерее.
--В чём дело?—осведомился Чумак.—Что ты собиралась мне сказать?
Лена вскинула голову, пожала плечами и отвела взгляд.
--Надеюсь…--прошептала она,--если я не слишком многого прошу, ты можешь уделить мне один, всего лишь один танец?
--Танец? И всё?
--Всё?—повторила Елена, округляя глаза.—Всё?!
--Я не могу, Елена! Я на службе.
Он произнёс эти слова с выражением, дававшим понять, что не может ей противится, и она прекрасно это поняла. Именно поэтому сердце её растаяло, и она стала настаивать на своём.
--Да,--проговорила она, криво улыбнувшись,--полагаю, твоё ужасное полицейское дело должно идти в первую очередь. Как бы там ни было, следующий танец—вальс. Некоторые до сих пор находят его неприличным. Ну и ладно! В таком случае я посижу здесь.—И Елена тут же грациозно и томно опустилась на резной стул.—Подожду, пока ты не освободишься.
--Тебе нельзя ждать здесь!
--Почему? Я не посмею войти  бальную залу. Ещё решат, что я явилась без кавалера! Почему мне нельзя здесь ждать?
--Потому что…да не знаю я! Просто нельзя и всё!—Чумак чудовищным усилием взял себя в руки.—В общем…если ты хочешь мне помочь…
Елена с готовностью подалась ему навстречу.
--Да, да! Сделаю всё, что хочешь!
--Та темноглазая девица в кружевном чепце, которая только что прошла мимо…Я верно решил, что она горничная княгини? Как ты её назвала?—Глаша?
--Да, но зачем..?
--Вот что я от тебя хочу.—Чумак наскоро объяснил в чём дело. Елена вскочила.
--Ах, я всё сделаю!—воскликнула она, кусая губы.—Хотя мне как-то…неприятно.
--Но почему? Что тут неприятного?
--Не важно.—Её глаза сияющие при свете ламп, встретились с его глазами.—Ты ведь что-то ищешь? И по-твоему, что-то подозрительное?
--Да.
--Что ты ищешь? Кого подозреваешь?
--Не могу сказать, пока не могу. Я ещё не уверен, что напал на нужный след. Я должен навестить хозяйку, а времени у нас мало.—В памяти всплыл накрытый внизу холодный ужин.—Скажи, Лена! Княгиня Гагарина всегда присоединяется к гостям за ужином?
--Да, конечно. Всегда!
--В какое время здесь ужинают?
--Разумеется, в полночь!.—Она как-то странно посмотрела на него.—Потом, как тебе, конечно известно, танцы продолжаются до часу или двух часов ночи. Мы…как я говорила, ужасно опоздали. Мне даже не дали программы танцев. По-моему, это верх неприличия. Который сейчас час?
Механически, не думая, Чумак вытянул правую руку и закатал рукав, чтобы посмотреть на наручные часы. Но никаких часов на руке не оказалось. Елена наградила его очередным удивлённым взглядом. Тогда он сунул руку  левый жилетный карман. Там лежал тяжёлый золотой репетир. Как ни старался он, крышка не открывалась.
--Игорь!—ужаснулась Елена.—Неужели ты не в состоянии открыть собственные часы?
Если бы не её присутствие, он никогда не допустил бы такой оплошности. Чумак нажал на стержень, крышка отскочила.
--Без двадцати пяти минут полночь—произнёс он и откашлялся.
--О боже!—молитвенно прошептала Елена, затем, тяжело дыша, сказала,--сначала я думала, что ты шутишь. Ты ведь не…нет, невозможно…после всего, что ты обещал!
И она упорхнула по тусклому ковру к той лестнице, по которой спускалась Глаша.
--Елена! Что я сделал?
Ответа не последовало. Её след простыл. Чумак щелчком закрыл часы, ощутив тяжесть цепочки и печаток, когда засовывал их в карман. На лбу у него выступила испарина. Как бы он хотел разгадать, что кроется за каждым словом, произнесённым в этом доме. Чумак ощущал множество подводных течений, хотя не был в состоянии их истолковать. Возможно, его скоро унесёт мощным отливом. И всё же…
--Не выйдет!-- произнёс он вслух и, расправив плечи, громко постучал в двойные двери. Он не мог предугадать того, что через двадцать минут произойдёт происшествие в этом доме, вызванное отчасти его собственными словами и поступками.
;
            Г Л А В А  4

--Входите!—отрывисто крикнули из-за двери.
Чумак повернул ручку и толкнул одну из створок. Его встретил такой отталкивающий, нечеловеческий скрипучий смех, что на секунду он подумал, будто так смеяться может лишь старуха, сидящая у камина напротив и сжимающая палку с изогнутым набалдашником. Княгиня Гагарина оказалась низкорослой, не толстой, а скорее полноватой, почти без шеи. Из-под белого чепца с оборками, стоящими почти вертикально, выбивались сивые космы. Платье на ней было белое и всё же, невзирая на возраст она сохранила белизну кожи. На лице, на котором угадывалась былая красота, сверкали маленькие глазки. Она хитро и выжидательно уставилась на Чумака.
--Так, так…Закройте дверь!—громко приказала старуха. Чумак исполнил приказание. С противоположной стороны камина, словно любимая компаньонка, устроился на деревянной жердочке крупный красно-зелёный попугай ара. Попугай сидел не в клетке, он был привязан к жердочке за тонкую цепочку, накинутую на лапку. Попугай склонил набок голову с розовато-лилово-белым хохолком и тоже хитро сощурил один глаз. Потом распушил перья, застучал когтями по жердочке, как гость, который вытирает ноги о дверной коврик, и. запрокинув клюв, залился тем нечеловеческим скрипучим хохотом, который Чумак уже слышал. У Чумака по спине пробежали мурашки.
--Полагаю, княгиня Гагарина?
--Полагаете? Господи, помилуй! Разве вы этого не знаете?
--Я сотрудник полиции, княгиня…
--Что? Что такое «сотрудник полиции?
--И пришёл, чтобы задать вам несколько…
--Ну и дела!—возмутилась княгиня.—Ну и манеры у сына Анатоля Чамака! Ни одного комплимента! Ни слова о том, как хорошо я выгляжу для моих лет! Да, нечего сказать, ну и нравы у современной молодёжи!
Чумак взял себя в руки и постарался сдержаться. Пусть княгиню окружают шаткие столики, полочки с черепаховой инкрустацией, плетёные стулья и фарфоровые вазы. Пусть розовые стены увешаны картинами, миниатюрами в золочёных и серебряных рамах, руки старых мастеров. Да и сама княгиня Гагарина явный представитель восемнадцатого столетия—даже от её тяжёлого белого платья веет стариной. Пусть так. Ему всё равно необходимо не только найти к ней подход, но и подобрать нужные для этого слова!
--Я не одинок, мадам,--улыбнулся Чумак.—Вот например, помнится мне, покойный доктор Власов при первой встрече тоже не осыпал вас изысканными комплиментами!
Княгиня Гагарина раскрыла от изумления рот.
--Да, я читал, что он называл вас «дурочкой», однако он же назвал вас очаровательной, а немного погодя очень изящно извинился за «дурочку». Позвольте же, мадам предложить вам и комплимент, и извинения при первой встрече, а не при второй!
Последовала пауза. Княгиня Гагарина была потрясена. Она смерила гостя пристальным взглядом—и вдруг, словно опомнившись, заговорила. Тон её был уже совершенно другим.
--Какое удовольствие для меня, князь,—пропела она с истинным достоинством великосветской дамы—принимать джентльмена, который иногда посвящает свой досуг чтению книг, а не картам и костям. Ваш комплимент тем ценнее, что он опоздал—вы, словно колдун, извлекли его из рукава!
--Умоляю, мадам, не называйте меня колдуном! Наоборот, я готов процитировать строки какого-то западного поэта: «Я призываю к высшим силам, чтобы хранили меня».
--Маг!—вскричала княгиня.—Чародей!
--О боже!—в отчаянии подумал Чумак.—Ну и посмешище я из себя строю!
Положение казалось ещё более безнадёжным из-за того, что Кольцова, прислонившаяся к мраморному камину, наблюдала за ним с иронической улыбкой. Мордовцев устроился в некотором отдалении, как и пристало клерку. Он приготовил перья, хотя писать пока было нечего. Однако, тактика Чумака оказалась верной.
--Мой милый юноша,--радушно обратилась к нему княгиня.—Садитесь! Прошу вас садитесь! Да садитесь же, голубчик!—Лицо её просияло и оттого стало вдруг живым и выразительным, как у юной девушки. Она указала костылём на стул конского волоса с широкой спинкой, стоявшим рядом с настом попугая. Птица, злобно оживившись, царапала когтями жердочку и издавала булькающие звуки. Чумак разглядывал попугая с такой же неприязнью, с какой тот разглядывал его.
--Ну, как не стыдно бояться!—насмешливо произнесла княгиня.—Он не налетит на вас, бедняжка, после того как я приказала приковать его к цепочке. За всю жизнь он совершил только одно преступление. Хотите узнать какое?
--Рад буду послушать.
--Он пытался ухватить царя за брюки. Но это был мелкий проступок, а не преступление,--сурово уточнила княгиня.—А преступление он совершил, когда сбежал, отхватив кусок ноги графини Давыдовой.
Никто не улыбнулся, хотя хозяйка, казалось, ждала одобрения. Очевидно, собственные слова напомнили княгине о поручении Чумака. Хотя приземистая плотная фигура в кресле дышала неизъяснимым достоинством, выражение лица княгини было нерешительным. Чумак догадался, что старухе сильно не по себе.
--Полагаю….вам рассказали…о нашем пустячном…дельце?
Чумак сел.
--Дело может оказаться не таким пустячным, как вам кажется,--отозвался он.
По комнате словно бы пробежал холодок. Княгиня Гагарина принялась ворошить костылём угли на каминной решётке.
--Я знаю всё,--продолжал Чумак,--кроме того, откуда украли корм. Может быть, из кухни? Из кладовой? Из буфетной?
--Нет, нет, нет!—вскричала княгиня, поднимая голову. К сожалению, в будуаре не было ни одной клетки.—Как бишь его? Да вы знаете. Из таких плошек, в какие насыпают корм в клетках.
--Да. Так я и думал. Но мы должны убедиться наверняка и не гадать. Мадам, сколько клеток с птицами имеется в доме?
--В моей спальне живут четыре попугая.—Княгиня показала на дверь в стенке справа. Значит, подумал Чумак, спальня имеет второй выход, в галерею.—Четыре попугая!—повторила она с нажимом.—И ещё шесть клеток: там птички все разные, но все заморские, чудесные. Они живут в столовой рядом с моей спальней. И восемь канареек—да вы, должно быть, видели их в коридоре. Вот и всё.
Она дважды стукнула костылём. Значит, птицы содержаться почти во всех комнатах на этаже. Только в бальной комнате их не было.
--Князь!—послышался сзади свистящий шепот Мордвинцева.—Хотите, чтобы я записывал?
Чумак кивнул. Княгине показалось, что он кивнул ей.
--Кормушки, насколько я понимаю…обкрадывали дважды?
--Точно! Первый раз во вторник, то есть три ночи назад, и ещё раз в четверг, то есть вчера вечером. Как корова языком слизнула—ни семечки на полу, да вдобавок среди ночи.
--Спасибо, мадам. Значит, ограбили все восемнадцать птичьих клеток?
--Нет, нет, нет, нет! –Княгиня Гагарина изумлённо покачала головой.—Всего пять. Четыре во вторник в самой моей спальне, пока я спала. И ещё одну клетку с канарейкой вчера—в коридоре. Вы скажите—немного. Но я просто сама не своя, как я растерялась.
--Тётя!—встрепенулась Маргарита Кольцова, словно желая возразить.
--Помолчи, милочка!
Чумак остался не возмутим.
--Позвольте спросить мадам. За клетками ухаживает—то есть чистит их и так далее—один человек?
Княгиня с довольным и гордым видом кивнула, тряхнув белым кружевным чепцом.
--Спросить позволю. Да ухаживает. Арап, Андрей.
--Прошу прощения, кто?
--Мальчик! Чёрный мальчик.—объяснила княгиня, поднимая руку на примерно на метр двадцать над полом.—Мой личный слуга, для него сшили особую форму и шапочку с перьями. Провалиться мне на месте, но  ни у княгини Разумовской, ни у княгине Голицыной ничего подобного нет.
--Охотно верю. Полагаю, вы не храните в доме денег?
--Денег? Денег? Конечно, нет.
--А драгоценности? Можно ли взглянуть на ваш сейф?
Княгиня Гагарина несмотря на свой возраст, не колебалась ни секунды. Поднявшись с кресла, она быстро засеменила по комнате, на ходу вытаскивая из-за корсажа цепочку, на которой висело два ключа. Отперев деревянный шкафчик, она открыла дверцу и сняла с полки чёрного дерева, окованную железом шкатулку. Она подняла шкатулку  и водрузила её на шкафчик, сдвинув синюю вазу. Чумак подошёл и княгиня отперла шкатулку и откинула крышку.
--Вот!—объявила она и поспешила назад, в кресло, как будто умывая руки после неприятной работы.
--Примите мою признательность, мадам,--склонил голову Чумак.
До сих пор в комнате не было слышно ни звука, если не считать скрипа пера Мордовцева. Иногда, если он слишком глубоко макал перо в чернильницу, слышался стук. Маргарита Кольцова время от времени поглядывала на старшего клерка, встряхивая густыми локонами. Перо остановилось. Чумак слышал, как у него в кармане тикают часы. Шкатулка не была прочной, у неё не было даже плотной прокладки. Если не считать тиары и нескольких браслетов, в ней находились мелкие украшения, хотя и усыпанные драгоценными рубинами, алмазами и бриллиантами. В шкатулке хранились кольца, подвески, крохотные часики. Чумак всё пересчитал, выкладывая каждую вещь на шкафчик. Наконец тишину нарушили звуки вальса, доносившиеся из бальной комнаты.
Чумак никогда не поверил бы, что скрипки и арфа могут производить столько шума или что вальс в ритме «раз-два-три» можно исполнять в таком быстром темпе. Танцоры закружились под музыку с радостными возгласами. Чумак представил себе, как они носятся по натёртому до зеркального блеска полу, то приседая, то кружась. Послышался тихий настойчивый стук. Кто-то стучался в двойные двери, ведущие из коридора.
--Простите,--склонил голову Чумак перед княгиней и поспешил к дверям по толстому ковру. Приоткрыл створку всего на несколько  сантиметров. За дверью стояла Елена. Она—случайно или умышленно—не смотрела на него и протягивала ему свёрнутый трубкой лист бумаги. Взяв записку, Чумак закрыл дверь и вернулся к шкафчику. Драгоценные камни причудливо переливались в тусклом свете, бросая отсветы на розовые стены, увешанные картинами. Развернув записку, он не торопясь, прочитал её.
--Что?—спросила княгиня Гагарина со своего места.—Что ещё?
Поскольку Мордовцев с трудом ворочал шеей над тугим воротничком, Чумак сделал ему знак, чтобы тот продолжал стенографировать, а сам, улыбаясь, намеренно не спеша направился к своем стулу.
--Княгиня,--сказал он,--я насчитал в шкатулке тридцать пять предметов. А если верить моим сведениям, их должно быть сорок. Где ещё пять?
--Ну, если вы об этом..—Старая княгиня замолчала.
--Говорите, мадам!—пылко и убедительно попросил Чумак: в прошлой жизни ему нередко удавалось воззвать к разуму свидетелей.—Разве не лучше рассказать правду?
Громкая музыка на мгновение стала ещё громче и вдруг оборвалась.
--Кто дал вам записку?
--Не важно, мадам.  Важно то, что недостающие пять вещиц украдены. Ведь так?
--Ха-ха-ха!—проскрипел попугай, затем заплясал, затрясся и захлопал крыльями. Краем глаза Чумак заметил, как вдруг выпрямилась и застыла в неестественной позе Маргарита Кольцова. Её блестящие красные от помады губы приоткрылись словно бы в изумлении.
--Вы обвиняете меня,--громко, без выражения спросила княгиня Гагарина,--в том, что я украла собственные побрякушки?
--Не украли, мадам. Просто спрятали.
--Так болтал мой врач!
--Да. Видимо он много чего болтал.
--А откуда вы знаете, что он болтал?
--В свете всё известно. Разве вы не знали об этом? Среди прочего—не сомневаюсь, что он подражал вашей манере говорить и вашим жестам,--он утверждал, будто вор унесёт весь ваш сейф целиком. По нашему опыту, княгиня…
--Чьему опыту?
--…женщины инстинктивно стремятся спрятать ценные вещи и держать их под рукой, если считают, что им угрожает опасность—и особенно в том случае, если предметы навевают воспоминания о прошлом.—Чумак по-прежнему говорил тихо, ласково, убедительно.—Трудно придумать лучшее место, чтобы спрятать кольца, броши да и любые мелкие ювелирные изделия,--продолжал он,--чем кормушка в птичьей клетке. Отдаю должно вашему уму. Кто заподозрит? А если заподозрит, попытка вытащить ночью кормушку из клетки вызовет шум и сразу выдаст вора. Итак, вы спрятали в птичьи клетки самые ценные вещи. Я правильно говорю?
--Да!—подтвердила княгиня.
Её доконали слова «навевают воспоминания о прошлом». Она повернула короткую шею и уставилась в огонь. Из-под морщинистых век выкатились две слезы и побежали по щекам.
--Остались от мужа,--поведала она, обращаясь  к камину и слегка задыхаясь.—Да! И ещё от одного человека…он умер давно.
От громкой музыки болела голова.
—Позвольте вам напомнить,--тихо сказал Чумак,--что те драгоценности украли. И вор до сих пор не найден.
Княгиня Гагарина кивнул, не глядя на него.
--Тётя!—вмешалась Маргарита Кольцова голосом, исполненным глубокого сострадания.—Вора найдут! Не бойтесь. Кстати, скоро полночь. Должно быть гостям уже предложили поужинать. Позвольте мне уйти?
Княгиня снова кивнула—энергично, не оборачиваясь. Её старые покатые плечи дрожали. Кольцова, однако, направилась не к двойным дверям, выходящим в галерею. Её белое платье с лифом, отделанным красным с чёрными розами, исчезло в проёме двери, ведущей в спальню. Посмотрев ей в след, Чумак хотел что-то сказать, но потом передумал.
--Княгиня! Я не имею права и не хочу огорчать вас. Но почему вы не сказали, что у вас похитили драгоценности? Зачем скрывали кражу?
--Чтобы все опять смеялись надо мной—как всегда?
--Да, понимаю.
--Человек, способный смеяться над вами, ваше сиятельство,--вмешался Мордовцев с едва скрываемой яростью,--будет иметь дело со мной. Вот как перед Богом истинным!
Порыв старшего клерка тронул старуху. Она повернула голову и подарила Мордовцеву особенно любезную улыбку. Не желая выдавать свою слабость—плач при посторонних являлся злостным нарушением правил приличия,--смерила Чумака пристальным холодным взглядом.
--Кто бы мог подумать,--почти презрительно заявила княгиня, хотя слёзы текли у неё по лицу ручьём,--что у сына князя Чамака хватит мозгов раскрыть правду?
--Это моя профессия, мадам.
--Ваша…что?
--Извините…моя работа. Позвольте задать вам ещё один вопрос?
--Позволю.
--Во вторник ночью вы в виде опыта поместили четыре драгоценные вещицы в кормушки клеток с попугаями в вашей спальне? Да. На следующий день вы были охвачены ужасом, изумлены, вас охватило глубокое возмущение, когда оказалось, что они исчезли. Вечером в четверг вы спрятали ещё одну безделушку в клетке канарейки в галерее. Безделушку пустячную, почти не представляющую никакой ценности—возможно, с целью заманить вора в ловушку?
Княгиня Гагарина изумлённо вытаращила глаза.
—Да! Правда! Но…как, как вы догадались! Прежде мы говорили о магах и чародеях…Вы что, и правда колдун?
Захваченный врасплох таким изумлением, Чумак протестующее взмахнул рукой.
--Самое простое предположение, мадам, и больше ничего.
--Ага! Тогда скажите вот что, магистр Калиостро!—Даже в слезах княгини не утратила способности быстро соображать.—Зачем проклятый вор опустошил кормушки, высыпал корм в чашку или ещё куда-то, а не выудил сокровище пальцами оставив корм нетронутым?
--Мадам, тому есть несколько объяснений.  Снова могу предложить вам лишь самое вероятное из возможных.
—Слушаю!
--Разве не ясно, что на следующее утро вы первым делом отправитесь к клеткам и проверите, на месте ли ваши драгоценности?
--Силы небесные!—воскликнула княгиня Гагарина.—Я так и сделала!
--Вору или воровке нужно было действовать быстро. Не так уж легко шуровать в клетках с попугаями, не взволновав птиц и не разбудив тем самым вас. Несомненно, вора не огорчало то, что птицы останутся голодными. Вы понимает, что это значит?
--Что же?
--Сейчас объясню. Запирается ли ваш дом на ночь?
--Как  тюрьма! Как налоговая тюрьма! И даже прочнее!
--А двери спальни вы на ночь запираете?
--Нет. А зачем?
--Значит, вор или воровка,--кто-то из ваших домашних. Не сочтите за нескромность, мадам—вы никого не подозреваете?
--Нет,--сухо ответила старуха после паузы.
--Вы говорили кому-нибудь, что намереваетесь спрятать драгоценности?
--Никому!—отрезала княгиня более вверенным тоном.
--Тогда, мадам, ещё один вопрос. Вы уверены, вы совершенно уверены в том, что ночью не слышали никакого шума, шороха, не видели света?   
--Нет. Я ведь принимаю лауданум.
--Лауданум?
--Да! Настойку опия! Мальчик мой, старухи спят мало,--и она напустилась на Чумака.—Я принимаю настойку каждый вечер, чтобы спать спокойно! Я ничего не могу с собой поделать! Даже когда в четверг расставила ловушку, поместив в клетку с канарейкой дешёвую безделушку, я не удержалась и выпила настойку. Что тут плохого Сам император принимает настойку, чтобы унять боль в пояснице! Когда его министры говорят о государственных делах, он настолько одурманен, что не в состоянии говорить!
Княгиня Гагарина задумалась—видимо её одолевали тяжёлые мысли. Рука то сжимала, то разжимала набалдашник палки. Однако  тон не изменился.
--Император,--проговорила она. Я его знала в те дни, когда он был молод и красив.
Её лицевые мускулы задёргались непроизвольно. Как она не сдерживалась, слёзы вновь хлынули ручьём.
--Уходите!—неожиданно закричала она, кашляя.—Хватит с меня сегодня. Убирайтесь отсюда!
Чумак подал знак Мордовцеву. Старший клерк закрыл чернильницу, убрал перья и тихо заковылял, опираясь на свою толстую палку, к камину, где дёрнул шнурок звонка. Потом они с Чумаком направились к двойным дверям.
--Погодите!—неожиданно приказала княгиня и поднялась с кресла. Несмотря на заплаканное лицо, держалась он величественно.—Последнее слово! Я не глухая. И я услышала—не важно как и от кого—о броши с бриллиантами и рубинами в форме кораблика…Та брошь была первым подарком, полученным мною от мужа после свадьбы. Так вот, её заложили у Вулкана.
Старуху, видимо, раздражали громкие звуки вальса. Она застучала палкой по полу так сильно, что попугай снова закричал.
--Моя брошь!—княгиня с трудом сдерживалась, чтобы снова не разрыдаться.—У Вулкана!
«Кто такой Вулкан?—недоумевал Чумак.—Может, ростовщик?»
Но спросить, кто такой Вулкан, он не мог. Княгиня говорила так, будто он непременно должен был знать его. Однако спросить можно и у других, а потому Чумак просто поклонился:
--Спокойной ночи, княгиня.
Он жестом пропустил вперёд Мордовцева и оба вышли. После того как Чумак захлопнул дверь, они с Мордовцевым принялись тихо совещаться посреди длинной и широкой галереи, освещённой двумя рядами газовых горелок.
--Итак, что вы об этом думаете?—спросил Мордовцев.
--Самое главное,--искренне ответил Чумак,--она словно живая реликвия восемнадцатого века. Я с трудом понимал её выговор и ещё труднее было подражать ей. Какое облегчение, что можно говорить естественно!
«Естественно! За сто пятьдесят лет до собственного дня рождения!--подумал он.»
--Да,--пробормотал Мордовцев, делая серьёзно лицо.—Я и сам пару раз не понял, о чём она говорит, хотя я гораздо старше вас. Но я хотел спросить о другом…   
--Всей правды она нам не говорит. Она знает или догадывается о том, кто украл драгоценности. Если бы вещицы не были ей особенно дороги, она и вовсе бы не раскрыла рта. Совершенно очевидно, что…--Чумак замолчал, так как его спутник отвернулся от него.
Мордовцев смотрел вперёд, нахмурив рыжеватые брови, он даже приподнял трость, будто указывая на что-то. Чумак обернулся. Примерно в десяти метрах, спиной к ним, стояла Елена. В самом её присутствии не было ничего необычного. Она стояла на ковре с правой стороны галереи, ближе к двойным дверям, ведущим в бальную залу. Странной была её неестественная поза: голова слишком откинута назад, обе руки в меховой муфте. Хотя лица её они не видели, вся её фигура, казалось, дышала страданием и отчаянием. У Чумака сжалось сердце—как будто кто-то стиснул его в кулаке.
Через две секунды послышался скрип. Открылась ярко-оранжевая одинарная дверь, сейчас она находилась слева от Чумака и Мордовцева, поскольку они стояли лицом к лестнице. Собственно говоря, это была дверь в спальню княгини Гагариной. Оттуда вышла Маргарита Кольцова и гулко захлопнула дверь за собой. Она стояла к ним в профиль, и они видели лишь очертания её щеки. Девица Кольцова прошла мимо Елены, двигаясь по диагонали, будто направляясь в бальную залу. Вдруг она остановилась и будто передумав, досадливо взмахнула рукой, развернулась и направилась к лестнице. Шагала она прямо посередине ковра. Девица Кольцова оказалась в трёх метрах впереди застывшей от отчаяния Елены…
И в тот же миг грянул выстрел.
Они почти не услышали выстрела, что, впрочем, вполне понятно. Дюжина скрипок и арфа, наяривавшие бешеную мелодию, топот ног танцующих, шорох юбок, хихиканье женщин и девушек выкрики мужчин наполнили галерею невероятным шумом. Пуля угодила Маргарите точно под левую лопатку. Благодаря острому зрению Чумак заметил чёрную дырочку в белом платье. Похоже было на то, будто чья-то невидимая рука сильно толкнула женщину вперёд. Она сделала два шага, споткнулась и упала ничком.
Чумаку показалось, что прошла целая вечность, хотя на самом деле пролетели две или три секунды. Маргарита лежала неподвижно. Вдруг её пальцы зашевелились—она судорожно заскребла по полу и попыталась опереться на руки. Ей удалось приподняться на локтях. Но тут сильная дрожь сотрясла всё её тело. Она ударилась лбом о ковёр, блестящие чёрные локоны рассыпались по сторонам, и женщина застыла в неподвижности. Звуки вальса по-прежнему то затихали, то делались громче.
Чумак бросился вперёд: замелькали золотые драконы на чёрных стенах. Он опустился на колени перед неподвижной фигурой. Пулевое отверстие было маленьким: крови вытекло совсем немного. Пистолет с небольшим зарядом способен стрелять почти бесшумно. Им нельзя ранить тяжело, если только не попасть прямо в сердце. Пуля угодила Маргарите Кольцовой прямо в сердце.
Выхватив из кармана часы, Чумак открыл крышку. Приподняв голову женщины, он поднёс циферблат к накрашенным губам, одновремённо засекая время. Стекло не затуманилось от дыхания. Смерть наступила двадцать секунд назад. Чумак осторожно опустил голову Кольцовой на пол. Захлопнул крышку часов их сунул их в карман. Мордовцев, белый как мел, с отвисшей челюстью, с трудом приковылял к нему. Он едва не упал, опускаясь на колени.
--Что?..—начал он, не сводя глаз с трупа Кольцовой.
Чумак оглянулся и похолодел. Елена вышла из оцепенения. Теперь она стояла к нему лицом и смотрела на него невидящими глазами. Её била дрожь—видимо, она совершенно не владела собой. Так как её руки тоже дрожали, меховая муфта сползла в сторону. Елена автоматически подхватила муфту левой рукой, а правая её рука в белой перчатке, разъехавшейся по шву, бессильно упала вниз. Из неё выпал маленький пистолет с золотой ромбовидной пластинкой, прикреплённой к деревянной рукоятке. Пистолет упал на ковёр, сверкнуло золото. Елена выронила муфту и закрыла лицо руками.
Поднявшись, Чумак крепко сжал плечо Мордовцева, стоявшего на коленях.
--Переверните её!—приказал он.
--Что?
--Переверните её на спину и убедитесь, что она мертва. Вы ведь воевали, так что в обморок не упадёте. И пусть ничто не отвлекает вашего внимания!
--Как скажите.
Если Мордовцев обернётся….
Но он не обернулся. Хромому нелегко ворочать неподвижное мёртвое тело. И тут Чумак, полковник службы безопасности, сделал то, чего совершенно не ожидал от себя. Он подошёл к Елене, в чьих глазах читалась немая мольба, и поднял с пола пистолет, осторожно ухватив его за дуло большим и указательным пальцами. Совсем рядом с Еленой находился низенький чёрный столик с лампой. На вид фарфоровая подставка лампы казалась тяжёлой, но Чумак знал(откуда?), что внутри она полая. Левой рукой он поднял лампу. Правой сунул под неё пистолет. Основание лампы свободно накрыло его, став тайником.
От внимания Чумака не укрылось очень важное обстоятельство. Пистолет был ещё тёплый. Пальцы его испачканы порохом. На маленькой золотой ромбовидной пластинке, вделанной в деревянную рукоятку пистолета, он заметил выгравированные инициалы «А.Д»
Чтобы спрятать пистолет, Чумаку пришлось на несколько секунд отвернуться. Когда же он развернулся назад, Мордовцев по-прежнему стоял на коленях и смотрел на труп. Но…Боже Всемогущий! Чумаку показалось, что створка двойных дверей, ведущих в бальную залу, приоткрылась и тут же снова закрылась. Между сверкающими оранжевыми прямоугольниками с золотыми завитушками ему смутно померещилось что-то чёрное—фрак, а может, волосы.
Однако Чумак ни в чём не был уверен. Он лишь краем глаза уловил какое-то движение, возможно это был оптический обман. Чумак решил, что паниковать не стоит. Кольцова лежала на спине с широко открытыми глазами и отвисшей челюстью. Она уже не слышала музыку—и никогда не услышит. Мордовцев, всё ещё бледный, понемногу стал приходить в себя. Он с трудом поднялся и спросил:
--Князь, кто ж её так?—Мордовцев был так взволнован, что невольно выразился по-простецки.—Вы нет,--продолжал он.—Я тоже. При всём уважении к даме—я ничего обидного не имею в виду,--он мотнул головой по направлению к Елене,--она тоже этого не делала. Я наблюдал за ней, она ни на секунду не вынимала руки из муфты…
Мордовцев был прав. Прав настолько, что пораженный Чумак ответил не медля ни секунды:
--Вы видели рану. Выстрел произвели из маленького пистолета, который называют карманным. Если бы вы или я стреляли из кармана, вспышки бы не было…
Мордовцев страшно разволновался.
--Посмотрите мою одежду!—воскликнул он, опуская глаза.—Можно считать, что вы уже начальник отдела полиции. Пожалуйста, обыщите меня! А я в свою очередь осмотрю вас.
--Но….
--Прошу вас, князь! Я настаиваю!
Чумак выполнил просьбу. Он даже открыл бювар, осмотрел его содержимое, а потом оглядел толстую палку. И ничего не нашёл—впрочем, иного он и не ожидал. Мордовцев осмотрел его. Мысли Чумака были прикованы к муфте Елены.
--Простая формальность,--проговорил он, растягивая губы в неестественной улыбке и поднимая с пола муфту. Елена не могла бы выстрелить из муфты, не прострелив её насквозь. Повертев муфту в руках, он не обнаружил в ней отверстия  отдал муфту хозяйке. Елена больше не дрожала. Она больше не боялась, страх, заставивший её отпрянуть—какова бы ни была причина—прошёл. Когда она заговорила, губы её двигались с трудом.
--Милый!—прошептала она так тихо, что он едва расслышал.—Милый, милый, милый! Ты ведь знаешь, что я не убивала её…Но кто это сделал?—воскликнула она чуть громче.—В галерее больше никого не было!
Снова правда. В галерее, кроме них, никого не было. Масляные лампы отбрасывали странные отблески на чёрном лакированном дереве. Канарейки прыгали в клетках. Чумак снова повернулся к Мордовцеву. Последний услужливо приложил два пальца ко лбу.
--Не моё это дело, князь. Но…--он обвёл галерею рукой, тут может быть только одно. Кто-то выстрелил из-за приоткрытой двери.
--Готов присягнуть,--тихо ответил Чумак,--когда её убили, ни одна из дверей не открывалась.
--Вы уверены?
--Вполне уверен.
--Но…
--Стойте, погодите! Дайте подумать.
Чумак посмотрел на ковёр. Женщина не могла умереть от пулевого ранения, раз ни одна человеческая рука не спускала курок, и всё же её убили. Чумак отчётливо слышал, как тикают часы в кармане. Их звук пробудил его к жизни. Он снова схватил часы. Оказалось, что сейчас три минуты первого. Видимо, вальс скоро кончится—музыка и так играла слишком долго. Кольцова собиралась—по крайней мере она так сказала—пригласить гостей к ужину. Совсем скоро толпа гостей выйдет в галерею. Если они увидят на полу труп…
--Подождите!--крикнул Чумак Мордовцеву и Елене.
Он подошёл к дверям в залу, открыл правую створку и заглянул внутрь. На первый взгляд никто не обратил внимания на него. В лицо ему ударила волна душного, насыщенного ароматами духов воздуха. Скрипачи, стоящие на небольшой возвышенности, играли вальс. Бальные платья дам с широкими юбками: голубые, розовые, зелёные, белые и лимонные—кружились, сливаясь в пёстрое пятно. С тонких запястий свисали танцевальные программки. Все дамы были а перчатках, а их кавалеры в чёрных фраках и лайковых перчатках. Кавалеры держали своих партнёрш на расстоянии вытянутой руки.
И всё же в бальной зале, освещаемой тусклым, неверным газовым светом, царило явственное, хотя и старательно сдерживаемое возбуждение. Его ощущал даже Чумак. Лица дам пылали от быстрого танца, лица мужчин также покраснели от движения или от выпитого. Зеркальный блеск паркета, окна, полускрытые тяжёлыми зелёными шторами, зеркала—всё создавало чувственную атмосферу.
«Что за всем этим кроется?—подумал Чумак.--На первый взгляд всё просто. Но если задуматься, то вполне можно отыскать примитивный мотив, приведший к убийству».
Он заметил, что изнутри в замке торчит большой медный ключ. Чумак перешагнул через порог, бесцеремонно вытащил ключ из замочной скважины и сунул его в карман.
«На поверхности,--бегло размышлял он,--всё пристойно. Что же кроется внутри?»
Незамеченная из-за тусклого освещения, на него из круга танцующих вылетела какая-то пара. У него не было времени посторониться. Его толкнули. Танцующие попятились, но не сбились с ритма. Чумак тут же рассыпался в извинениях перед молодой дамой:--Мадам, простите меня! Это всецело моя вина. Я зазевался.
Молодая красивая запыхавшаяся девушка, со светлыми волосами и широко поставленным глазами, в голубом шёлковом платье, тяжело дышала, разрумянившись от быстрого танца. Однако, она не забыла присесть в вежливом книксене. Девушка подняла на него большие глаза и улыбнулась. И тут Чумак понял, какое качество отличает дам первой трети 19-го века от жительниц столицы его времени. Им присуща подлинная женственность—самое сильное оружие, каким может обладать женщина—оружие способное причинить мужчинам немало бед.
--Прошу вас, не беспокойтесь,--улыбнулась девушка, тяжело дыша и глядя на него так, словно дело имело особо важное значение.—Ничего страшного! Подобные случаи нередки. Уверена, мой кавалер со мной согласен.
Она обернулась, и Чумак оказался лицом к лицу с капитаном Фогелем, с которым он успел обменяться парой «ласковых» слов на лестнице. В первые мгновения капитан Фогель, переполненный яростью и находясь под парами алкоголя, не вымолвил ни слова. Казалось, он вовсе не рассердился, манеры у него были по-прежнему надменными и вялыми. Пригладив усики и баки, он довольно спокойно протянул.
--Опять вы, приятель? Что ж! Придётся вас примерно проучить, но не сейчас. Мы с вами поговорим в другое время и в другом месте. А пока…убирайтесь!—И капитан замахнулся, собираясь презрительно пихнуть Чумака в грудь.
Мало кто осмеливался в прежней жизни Чумака бить или толкать его прилюдно. И тут случилась странная для этого века вещь. Не дожидаясь тычка, он опередил капитана и ударил его. Капитан завертелся волчком на скользком полу и так грохнулся, что задрожало пламя в газовых горелках. Однако, он тут же вскочил и занял боевую стойку, выставив вперёд правую ногу в остроконечном армейском сапоге. Глаза его метали молнии. Сказать, что девушка повисла у него на руке, было бы неправдой. И всё же она схватила своего кавалера за руки, словно желая возобновить танец, и принялась утешать и увещевать его.
Для Чумака, знакомого с искусством восточных единоборств, капитан не представлял никакой опасности и он ждал, глядя ему прямо в глаза. А потом возобладали строгие правила этикета. Капитан Фогель повёл свою даму прочь. Остальные, поглощённые танцем, почти не заметили неприятного инцидента, лишь громко хихикнула какая-то девушка в сиреневом, да круглолицый Мишель выразил Чумаку своё восхищение—он проплыл мимо, кружа в вальсе царственного вида брюнетку в розовом платье. Чумак, попятившись, вышел из зала. Закрыв дверь, он вытащил из кармана ключ и запер обе створки снаружи. Ключ оставил в замке.
На лбу у него выступила испарина. Что за ерунда с ним твориться? Неужели на него так подействовала атмосфера бала? А может, в глубине души его грызли сомнения относительно Елены—и её невиновности? Сама Елена, которая уже отошла от трупа, крикнула ему, и этот крик в пустой галерее показался оглушительным.
--Игорь! Боже мой! Что тебе понадобилось в зале? Нашёл время!
Чумак словно пробудился от сна.
--Я запер их,--беззаботно объяснил он, не сводя взгляда с ясных и серьёзных глаз Елены.—Нельзя допускать, чтобы здесь толпился народ. А сейчас спокойно! Спешить не нужно.
--Какой ужас!—Голова Елены кивнул в сторону убитой.—Что делать?—спросила она, заломив руки.
--Сейчас покажу.
Елена едва снова не  закричала, когда Чумак, опять оставляя их, поспешил в будуар княгини Гагариной. Постучав, он повернул ручку—дверь отворилась с громким щелчком—и вошёл. Княгиня дремала в кресле, рядом с почти погасшим камином. Её кружевной чепец обвис, рука сжимала набалдашник палки. Даже у попугая глаза были закрыты. Но, услышав щелчок замка, княгиня дёрнулась и подняла голову.
--В чём дело, юноша?—осведомилась она, вставая.—Полно, нечего меня обманывать. Я не слепая. Так в чём дело?
--Мне жаль, но ваша племянница, девица Кольцова…
--Никакая она мне не племянница!—презрительно перебила его княгиня.—Да и вообще не родня. Так что она натворила?
--Ничего. Произошёл несчастный случай. Откровенно говоря, она мертва.
--Мертва,--повторила княгиня, помолчав. Чумаку показалось, что старуха слегка побледнела. Потом она прищурилась.—Так вы сказали несчастный случай?
--Нет. Я употребил обычную полицейскую формулировку, желая немного смягчить удар. В неё выстрелили сзади—пуля попала в сердце. Она лежит в галерее. И мне, мадам,--Чумак посмотрел княгине в глаза,--понадобится ваша помощь. Будучи полицейским, я не могу допустить, чтобы в галерее толпился народ, пока не закончу осмотр. Не будете ли вы так добры и не поможете ли задержать ваших гостей в бальной зале? Можно произнести речь или объявить ещё один танец—что хотите. Задержите их на десять –пятнадцать минут, не объясняя пока, что случилось. Пожалуйста, прошу вас, будьте так добры…
--Хорошо!—буркнула княгиня Гагарина, стукнув палкой по полу.—Я добра и такой буду. Там присутствует с десяток почтенных матрон и они мне помогут!—Она заторопилась к дверям, но на пороге остановилась и поджала губы.--Застрелили!—без выражения повторила она.—Кто? Её любовник?
На сей раз на лице Чумака не отразилось никаких чувств.
--Значит, у девицы Кольцовой был любовник, княгиня?
--Ха! Ещё спрашивает! Конечно!
--Его имя?
--Откуда мне знать? Негодница держала язык за зубами. Но разве не было заметно по её глазам?
--Да…я что-то заметил.
--Одновременно гордость и стыд, да? Обидчивость, злость, испуг—как будто кто не догадался…Чего уж тут не понять, румянилась и мазала губы…С другой стороны, она ведь не девочка—ей…был тридцать один год! Ха! Нынешняя молодёжь всякий стыд потеряла.
По лицу старухи промелькнула тёмная тень, но что творилось в её душе, Чумаку было не понять.
--Я её выкрутасов терпеть не могла. Пройдоха, хитрая пройдоха! Бог мой! Неужто она решила, что я буду против?—Внезапно княгиня издала каркающий звук—то ли смеялась, то ли кашляла.—В наше время, юноша, девицы считали за позор, коли к двадцати годам у них не было с полдюжины любовников. Хотите найти ухажера—ищите его? Но она клялась и божилась, что у неё никого нет. И вот—умерла!
--Княгиня!
Старуха обернулась с порога:
--Что?
--Подтвердите мои сомнения. Я почти с самого начала подозревал, что ваши драгоценности украла Кольцова... По крайней мере, вы считали её воровкой.
Музыка прекратилась. В старом душном особняке воцарилась тишина. Из бальной залы послышались аплодисменты, однако, хлопали явно лишь из вежливости. Было очевидно, что усталые гости, мужчины и женщины мечтают как следует поесть и выпить.
--Я прав, княгиня? Вы подозревали Маргариту Кольцову?
--Юноша, юноша, поторопитесь! Разве вы глухой? Объявят ужин или нет, а сейчас гости понесутся вниз, как кони на водопой. Идите!
--Они никуда не понесутся. Я запер их.
--Бог мой!—проскрипела княгиня, почти как её попугай. Лицо её исказилось, губы вытянулись в язвительной гримасе.—Вот как вы предлагаете сохранить дело в тайне! Как по-вашему, обрадуются они, обнаружив, что их заперли?
--Ответьте мне, княгиня!
—Молодой человек, вы что же, угрожаете мне?
--Не, мадам. Но если вы не ответите, мне придётся сделать вывод о том, что вы действительно подозреваете Кольцову—и ведёте себя соответственно.
Княгиня изумлённо воззрилась на него. Чумак был уверен, что лицо её выдаст правду. Он готов был поклясться, что она вот-вот ответит:»Да», однако неожиданно старуха передумала. Она шумно втянула носом воздух, повернула ручку—послышался щелчок—и вышла. Отчаявшемуся Чумаку оставалось только следовать за ней. Княгиня не удостоила взглядом ни Елену, ни Мордовцева, которые застыли в тех же позах, в каких их покинул Чумак. Некоторое время тучная, приземистая фигура старухи, моргая, смотрела на тело Маргариты Кольцовой.
--Бедняжка,--проворчала она и тут же поспешила к бальной зале. Она повернула ключ в замке вошла и закрыла дверь за собой. Невнятный гул голосов сменился журчанием, а потом вдруг раздался взрыв аплодисментов.
--Ну вот!—произнёс Чумак обращаясь к Елене.—Посмотрим, что можно сделать.
При обычных обстоятельствах он ни за что не позволил бы перемещать труп. Он велел Мордовцеву перевернуть тело только для того, чтобы отвлечь его внимание и спрятать ещё тёплый пистолет, из которого недавно стреляли. Однако то, что труп двигали, дело не меняло. Кольцова сильно ударилась об пол. Очертания её тела, включая положение рук и ног, отпечатались на пыльном полу. Снова перекатив её на живот он без труда разместил её так, как она лежала прежде. И тут Чумак со всей ясностью осознал собственную беспомощность.
Тело нет возможности сфотографировать. У него нет ни мела, ни лупы, ни рулетки. Однако главное даже не в отсутствии определённых предметов—их худо-бедно ещё можно чем-то заменить. В первой трети 19-го века не было ни одного эксперта--баллистика, способного с точностью сказать, что пуля выпущена именно из гладкоствольного оружия. Даже допустив, что Елена невиновна, а пистолет попал к ней вследствие несчастного стечения обстоятельств, он ни за что не определит, из какого пистолета стреляли. Отпечатки пальцев, на которые Чумак возлагал столько надежд, предлагая Бенкендорфу опыт, в данном случае были более чем бесполезны: если не считать слуг, самого себя, Мордовцева и княгини Гагариной, все остальные были в перчатках. Преимущества, даруемые техническим прогрессом, таяли на глазах. Оставалось надеяться лишь на собственные мозги.
--Господин Мордовцев!—Чумак оглянулся, прикидывая расстояние на глаз.— В вашем бюваре, случайно, не найдётся мела?
--Мел, князь?—изумился Мордовцев, отступая на шаг.—простите, на что вам мел?
--Чтобы очертить контуры тела. Мы не можем вечно держать труп здесь.
--А!—облегчённо вздохнул  Мордовце, радуясь, что слышит разумные слова.—У меня есть уголёк…может, он сойдёт?
--Да! Спасибо! Ковёр достаточно светлый, рисунок будет виден. Если не возражаете, передайте мне ваш бювар. Я должен сам всё измерить и зарисовать.
Целых десять минут Мордовцев и Елена, которая находилась на грани истерии, наблюдали за его быстрыми, профессиональными действиями. Для измерения расстояний Чумак воспользовался собственным большим шёлковым носовым платком. Он ползал по полу—от трупа к стене и назад. Голоса в бальной зале звучали всё громче и громче. Чумак снова испугался. Перо царапало по плотной бумаге, чернила оставляли кляксы. Ещё не изобрели промокательной бумаги, а о песке он попросту забыл.
--По-моему, всё,--наконец объявил Чумак, возвращая Мордовцеву бювар и помахивая листом бумаги в воздухе, чтобы просушить чернила.—Господин Мордовцев, очень не хочется утруждать вас, но вы прибыли верхом. Не могли бы вы съездить за врачом? Любым, но лучше хорошим.
--Князь! Дама мертва! Не один врач не сумеет её воскресить.
--Да. Но он сумеет вынуть пулю и скажет мне, откуда стреляли.
--П-простите князь…
--Послушайте меня!—потребовал Чумак, глядя прямо в большие воловьи глаза Мордовцева.—Мы с вами пришли к выводу, что княгиня Лопухина не стреляла.
--Да! Верно.
--Далее вы заметили,--мягко продолжал Чумак,--что никакого оружия у княгини Лопухиной нет!
--Снова верно.
--Отлично.—Взглянуть на Елену он не осмеливался.—Но в галерее нет оружия. Я только что всё обыскал. Далее, обратите внимание на положение тел Кольцовой. В неё стреляли сзади. Всё произошло на наших глазах, мы это знаем. Как видите она лежит на середине ковра, лицом к лестнице, на довольно значительном расстоянии от всех дверей, выходящих в галерею.
--Ага! Значит…
--Вероятно, дну из дверей быстро открыли и тут же снова закрыли.
-- Но ведь вы сказали, что…
--Я помню, что я говорил. Мне до сих пор кажется что ни одна дверь не открывалась. И тем не менее, если не допустить такой возможности, остаётся поверить в чудеса, магию или колдовство.
--Осторожнее, князь! Осторожнее! Колдовство, возможно, и существует, хотя и говорят, что это враки.
Пропустив последнее замечание мимо ушей, Чумак шагнул вперёд.
--Вы спрашиваете, на что нужен врач? Извлёкши пулю, врач может сказать, направлен был выстрел прямо или по диагонали. Если по диагонали, то откуда стреляли—справа или слева. Вы понимаете, насколько это важно? Мы узнаем, где стоял убийца.
--Ах, ах, ах!—прошептал старший клерк, распрямляя спину.—Прошу прощения. Теперь-то я понимаю: в полиции служить—не только пятернёй махать да выбивать правду из воришек. Напрасно я отрывал вас от дела, больше я не трачу ни секундой лишней. Бегу за врачом!—И Мордовцев, с достоинством склонив свою лысеющую голову, развернулся и заковылял к лестнице.
Чумак некоторое время смотрел ему вслед. Он помнил, чт выражение «пятернёй махать» обозначало «работать кулаками». Он много читал, был более-менее в курсе тогдашнего политического положения и, в общем, разбирался в выражениях, присущих в полиции того времени. Однако, он не испытывал иллюзий и понимал, что не сможет понять все тонкости старого жаргона. Оставалось, лишь с трудом продвигаться вперёд, расследуя преступление, склонившись под тяжёлым бременем, которым нагрузили его случай и время. Он нагнулся, подсунул руку под плечи тела Маргариты Кольцовой, друго подхватил её под колени и поднял.
--Елена!—отрывисто позвал он.—Нам надо куда-то её перенести.
Елен собиралась что-то сказать, но передумала. С муфтой, болтающейся на правой руке, она побежала вперёд и открыла дверь, ближайшую к лестнице. Чумак направился было туда, но остановился и обернулся. Из бальной залы доносился всё усиливающийся шум. Княгиня Гагарина не сможет удерживать гостей долго. Вряд ли кто-то из гостей, высыпавших в галерею, заглянет под основание лампы и найдёт там спрятанный пистолет. И тем не менее…
Собрав все силы, не выпуская трупа, он одной рукой поднял лампу и вынул из-под неё маленький пистолет с золотой ромбовидной пластинкой на деревянной рукоятке, на которой были выгравированы инициалы «А. Д.». Сунуть пистолет в карман не мог—пришлось бы опустить на пол труп. Он и так едва его не выронил: лицо мёртвой женщины прижалось  его щеке и он ощутил неприятный холодок.
Елена облизала пересохшие губы. Она была так же бледна, как и мёртвая девица Кольцова. Хотя её густые волосы не растрепались, она судорожно поднесла обе руки к ушам, словно поправляя причёску. Чумак быстро последовал за ней. За дверью оказалась столовая. По обоим концам длинного обеденного стола, отполированного до блеска, стояло по массивному серебряному канделябру на семь свечей. Свечи были зажжены давно, о чём говорили застывшие капельки белого воска. Огоньки трещали, отбрасывая тени на стены большой комнаты.
--Игорь! Что ты делаешь?
--Кладу тело на стол. Сегодня здесь есть не будут. Запри дверь.
Опуская свою ношу лицом вверх на столешницу, между тусклыми неверными огоньками, Чумак услышал, как в замочной скважине повернулся ещё один медный ключ. Замок щёлкнул сразу, как только Елена повернула ключ,--и ни секундой позже.  В тот же миг он услышал, как с треском распахнулись двойные двери бальной залы. Приглушенный гул достиг ушей Чумака. Но слов невозможно было разобрать. Голоса гостей смещались в сторону лестницы.
Чумак подошёл к дальнему концу стола и посмотрел в лицо Елены, прислонившейся спиной к двери. Казалось, зрелище лежащего на столе трупа причиняло ей нечеловеческие страдания—нервы её были на пределе. И всё же она пыталась держать спину прямо—вопреки своей слабости. Он сделал то, что должен был сделать. Глядя на неё поверх стола, не выпуская пистолета из рук, Чумак негромко произнёс:
--Итак, Елена….
;
            Г Л А В А  5

Елена отпрянула:
--Итак…что?
--Я должен кое о чём тебя спросить…Погоди!—Чумак протянул к ней руку, не давая ответить. Голова его болела, к горлу подкатывала тошнота.—Не забудь, пожалуйста, что я защищал тебя. Я ни за что—никогда в жизни—не напомнил бы тебе об этом, Елена, если бы не хотел показать, что мне можно доверять… У нас ведь прекрасные личные  отношения.  Или я не прав?
--Игорь! Прекрати, ради Бога! А если нас подслушают?
--Ну, хорошо. Только выслушай меня,--не сдавался он.—И ради Бога, не думай, будто я сошёл с ума или пьян.—В глазах Елены загорелось любопытство.—Когда я впервые увидел тебя сегодня вечером—в карете—что я сделал?
--Игорь!
--Что…я…сделал?
Елена дернула головой и чуть отвернулась.
--Ты обнял меня, положил голову мне на колени и…говорил много разного вздора…А ещё назвал меня картинкой из книжки.
--Да. Так мне тогда показалось.
--Показалось?—Елена явно не хотела на него смотреть.
В голове Чумака живо предстал альбом женской одежды первой трети 19-го века.
--Елена, я не дамский угодник. Я ни за то не посмел бы прикоснуться к посторонней женщине, если бы в глубине души не знал, что для меня она не посторонняя.
--Я для тебя посторонняя?
--Я этого не говорил. Весь вечер во мне крепло убеждение…Где-то, возможно, в другой жизни, мы были с тобой также близки, как сегодня.—Чумак рубанул рукой воздух.—Вот и всё,--отрывисто заключил он.—Я признался тебе только потому, что хочу объяснить и тебе, и себе самому, почему я поступил так, как поступил. Только не лги мне. Вот пистолет.—Он протянул ей руку.—Откуда он у тебя?
Елена, очевидно, пережила за один вечер слишком много. Его новый отрывистый тон, резкий, как удар хлыста, довёл её до изнеможения. Она словно окаменела и даже перестала дрожать.
--Повторяю, откуда он у тебя?
--Он…принадлежит моему кузену.
--Кому?
--Александру Денисову, бывшему полковнику гвардии, двоюродному брату Дениса Давыдова.
--Поэтому на нём инициалы «А.Д.»?
--Да.
--Зачем ты сегодня взяла его с собой?
Елена изумилась до крайности, такое изумление, подумал он, невозможно симулировать.
--Я вовсе не брала его с собой!
--Слушай, моя дорогая—ласково начал он.--Другие женщины, возможно, тоже приехали на танцы с муфтами. Но ни одна из них не отправилась с муфтой в залу. Почему ты не отдала свою лакею внизу?
Он почувствовал, что спросил о чём-то настолько очевидным, настолько простом, что женщина не может подобрать в ответ нужных слов. Елена швырнула муфту на стул. Затем протянула к нему правую руку, показывая на разъехавшийся шов—от локтя до запястья. Губы её беззвучно шевелились, заговорила же она не сразу.
--Пока я ждала тебя в карете, пока ты был у графа Бенкенорфа, я надела эти перчатки. И тут…разошёлся шов. И я спрятала правую руку. Узнав, что мы едем к княгине Гагариной, я просто обязана была надеть муфту! Неужели ты не заметил, что я протянула Мишелю левую руку! И список украшений я тоже передала тебе левой рукой!  Правую я всё время старалась спрятать.
Чумак посмотрел на неё в упор.
--И всё?—удивился он.
--Всё?—изумлённо повторила Елена второй раз за ночь.—Всё?
--Муфта не была тебе нужна, скажем, для того, чтобы прятать в ней пистолет?
--Боже мой, нет!
--Столько волнений из-за разъехавшегося шва? Разве нельзя было оставить всё так как есть или просто, войдя в дом, снять перчатки?
Елена посмотрела на Чумака с выражением, похожим на ужас или как на повредившегося в уме.
--Появиться в бальной зале в рваной перчатке? Или, ещё хуже, показаться вообще без перчаток?
--Ну и что…
--Конечно если бы ты станцевал со мной, как я просила, твоя левая рука накрыла бы дыру на перчатке, и никто ничего не заметил бы. Но что потом?—Елена повысила голос до крика.—Милый что на тебя нашло?
Молчание. Чумак отвернулся. Догорающие свечи плевались и шипели. В их слабых огоньках мерцали птичьи клетки, накрытые накидками. Их обитатели, которых княгиня Гагарина называла «ужасно экзотическими и замечательными», затихли. Чумак мог только гадать, как выглядит столовая при ярком освещении, когда со стен на обедающих смотрят портреты, а на столе сверкает столовое серебро. От тусклого, неверного света ему стало не по себе. Даже Елена была в нём похожа на привидение. Вдруг он с содроганием вспомнил, что беседует с женщиной из позапрошлого века, из эпохи, в которой правила поведения в обществе считались незыблемыми, как римское право. Когда он снова повернулся к ней, оба они некоторое время непонимающе взирали друг на друга.
--Ты мне не веришь?—досадливо спросила Елена.
--Нет! Я тебе верю,--искренне ответил он.—Но как тогда этот пистолет попал сюда?
--Она взяла его на время.—Елена метнула мимолётный взгляд на тело, лежащее на столе, и тут же отвернулась.—Больше двух недель тому назад.
--Мадам Кольцова взяла пистолет на время? Зачем?
--Сказала, что для княгини Гагариной. Ты ведь не забыл, как все боялись грабежей когда почти с месяц назад неподалёку ограбили три дома?
--Я…н-нет.
--Эта отвратительная женщина сказала, что княгиня Гагарина ничего не боится. Но в доме, кроме слуг, мужчин нет. И если возникнет нужда, княгиня сумеет за себя постоять. Я в таких вещах ничего не понимаю, я их ненавижу! Но моя служанка обнаружила пистолет, который дал мне Александр уже давно вместе с сумкой с патронами, пороховницей и шомполом. Я не знаю, по какой причине он мне понадобился и почему кузен дал мне его. Я и забыла о нём, пока служанка, случайно, не обнаружила его. И эта ужасная женщина, увидев пистолет, забрала под предлогом защиты от воров.  Вот теперь…она умерла.
—Елена Я никак не возьму  толк…
--Ты мне не веришь?
--Да нет же, верю. Просто я не могу понять, как пистолет оказался у тебя  муфте и выпалил сразу после…
--Мой милый, любимый, так ведь её застрелили.. вовсе не из моего пистолета!
--Почему?
--Потому что из него стреляли задолго до того, как она умерла. Из него выстрелили перед тем, как я его нашла.
--Что?
--Я нашла его в галерее.  Не лгу!—Собравшись с духом, Елена взмолилась:--Игорь, не сердись на меня! Мне столько всего пришлось перенести! Я расскажу тебе всё, что ты захочешь!—Она повысила голос.—Но как ужасно беседовать рядом…с этой женщиной! У неё открыты глаза и рот, как будто она хочет укусить.
Ослеплённая слезами, Елена побежала к двери. Ключ она не заметила и беспомощно замолотила по филёнке кулаком. Не говоря ни слова, Чумак догнал её. Переложив пистолет в левую руку, он обнял её. Елена, хотя она ещё рыдала начала успокаиваться и положила голову ему на плечо..
--Я не подумал,--признался он.—В галерее сейчас никого нет. Мы можем пойти в будуар княгини Гагариной. Только тихо!
Чумак отпер дверь. Они выскользнули в галерею, где Елена тут же отпрянула от него. Чумак запер комнату снаружи и спрятал ключ в карман. Тут произошла неожиданная встреча. На лестнице появилась девушка, которую он где-то видел, причём совсем недавно. Она несла обеими руками—довольно неуклюже--большое блюдо с холодными закусками и бокалом шампанского. Шёлковое платье девушки было синего цвета, широкие юбки развевались при ходьбе. В её густые светло-каштановые волосы были вплетены незабудки. Когда она испуганно подняла глаза—светло-карие, широко расставленные глаза над вздёрнутым носом и широким ртом,--он её узнал. Она танцевала с надменным капитаном Фогелем в бальной зале. Это была девушка, которая…
Девушка явно не ожидала увидеть здесь Елену и остановилась. Елена резко отвернулась.
--Вас не было внизу,--выпалила девушка в синем,--вот я и решила принести вам…
Она посмотрела на блюдо и бокал, руки у неё задрожали, и немного шампанского выплеснулось.
--Папа говорит, я слишком много болтаю, и он прав…но я никому не собираюсь навязываться…О господи!—выпалила девушка на одном дыхании. Потом протянула Чумаку блюдо и бокал, и он вынужден был взять их, хотя и не собирался.
--Вы очень добры,…
Времени на то, чтобы отвечать на её книксен вежливым поклоном не оставалось.
--Вы забыли меня…-выпалила девушка.—О боже! Фогель будет в ярости!—С этими словами она круто повернулась на каблуках и побежала вниз по лестнице. Её каштановые волосы развевались на бегу.
Чумак крепко держал  обеими руками блюдо с закусками и шампанским, одновремённо сжимая пистолет. Он задумчиво смотрел на лестницу. Девушка испугалась, увидев Елену. Вероятно, у мужчин не было в обычае в открытую носить огнестрельное оружие на балах. И всё же  она вначале посмотрела прямо на пистолет, однако никакого удивления не высказала. Абсолютно никакого удивления!
Возможно, Чумак утрировал события в силу профессионального инстинкта. Возможно, он искал скрытый смысл там, где его вовсе не было. Ему хотелось всё как следует обдумать в будуаре княгини Гагариной. Но такой возможности не было, ибо Елена набросилась на него в тот же миг, как девушка в синем скрылась из глаз. В гневе она показалась ему ещё красивее.
--Ты что, нарочно?—спросила Елена сдавленным голосом.
--Нарочно что?
--Как будто сам не знаешь!
--Лена, ради бога, о чём ты?
--Ты хочешь, чтобы я ревновала? И жалишь, и ранишь меня снова и снова!
--Я не пони…
--«Не дамский угодник»!—передразнила она его, распаляясь.—Конечно! Возможно, ты не бросаешь томные взгляды, и не вышагиваешь важно, как птица, и не душишь бакенбарды, как некоторые,--допустим. Но как же твоя репутация, скажи на милость? Взять хотя бы покойницу, ужасную Маргариту Кольцову. А теперь малышка Марианна Долгорукая…Подумать только!
--Девушка в синем? Значит её зовут Марианна Долгорукая?
--Именно!... 
От такого откровенного бесстыдства Елена потеряла дар речи. Она что было силы ударила Чумака по лицу. Удар был несильный, но звонкий, щеку словно огнём ожгло. Чумак не сдвинулся с места. В нём зародилась смутная злость. Ему вдруг захотелось залепить Елене ответную пощёчину. Разве он интересовался её увлечениями молодости? Если бы у него не были заняты обе руки, возможно, он её и ударил бы. Елена поняла это по его глазам и испугалась. Впрочем он и сам испугался своего порыва. Ударить женщину? Ему и в голову не могло придти такое. И вот на тебе!
--Я уже говорил тебе однажды –произнёс он успокаиваясь,--что до сегодняшнего вечера я ни разу не видел девицу Кольцову. С чего ты взяла, что я тебя обманываю?
Елена пропустила его вопрос мимо ушей.
--Будь она проклята!—воскликнула она, топнув ногой.—Будь она проклята и пусть горит в аду!
Даже такие, относительно невинные, выражения, произнесённые милым голоском, звучали неуместно, как будто Елена отпустила ужасное ругательство. А она тем временем продолжала:
--Игорь! Сколько тебе лет?
Чумак задумался. Он не знал, что ответить. Сказать сколько ему в действительности? Но сколько ему в данный момент? Впрочем и на этот раз его выручила княгиня Лопухина.
--Да, я знаю—тебе тридцать девять. А мне тридцать один год,--объявила Елена так, словно была пожилой женщиной или древней старухой. Постепенно, однако, её гнев сходил на нет.—Неужели ты не видел, как Марианна на тебя пялилась—там, на лестнице, когда мимо неё пробежали глупые молокососы? Она смотрела прямо на тебя и сказала…
--Нет, она…
Оба заговорили одновремённо. В голове у Чумака мелькнула мысль, которая могла бы показаться ему полезной, однако, она потонула в буре эмоций.
--Я никогда не изменяла тебе,--продолжала Елена.—В конце концов мы с тобой… К чему скрывать или притворятся, будто между нами ничего нет! Ни один мужчина никогда…--Она замолчала, просто не могла не поддразнить его и не уколоть его насмешливой, вызывающей улыбкой.—Кроме, конечно, тебя!
--Тогда будь я проклят и пусть буду гореть в аду!
--Игорь!—В голосе Елены слышались притворное удивление и скрытое удовольствие.—Уж не ревнуешь ли ты к…
--Если хочешь знать, то да!
--Какая нелепость! Он…
--Спасибо, я ничего не желаю о нём слышать!
Над их головам послышался нечеловеческий хохот.
--Ха-ха-ха!—прохрипел попугай, сидящий на жердочке за спиной Елены. Его разноцветный хохолок встал дыбом, как чёртик из табакерки. Попугай подскакивал на месте и хлопал крыльями, пытаясь взлететь. Чумак вспомнил, где находится: в розовом будуаре и ему предстоит расследование убийства. Но рядом с ним—вечная Ева, которая обвивает его шею руками и отвлекает от дел. Он поставил блюдо и бокал на черепаховый столик рядом с креслом княгини Гагариной. Но пистолет не выпустил, лишь переложил его в правую руку. Палец он по-прежнему держал на спусковом крючке. Огонь в камине догорел. В комнате стало холодно.
--Елена, это надо прекратить.
--Что именно?
--Не притворяйся. Ты всё прекрасно понимаешь. Сядь сюда!
Елена села в кресло, вцепившись пальцами в подлокотники.
--Ах, Игорь, неужели мы должны…
--Да. Должны. Ты говоришь, что Кольцова одолжила пистолет от имени княгини Гагариной две недели назад. Ты видела пистолет или слышала что-либо о нём за прошедшие две недели?
--Господи, конечно, нет! Да я вообще видела его всего два или три раза в жизни.
--Сегодня, по твоим словам, ты нашла его в галерее. Когда и где?
--Когда ты сам,--обиженно ответил Елена, подчеркнув слово «ты»,--послал меня к Глаше, чтобы раздобыть список драгоценностей княгини. Глаша очень умна, она помнит их все до одной. Однако, она безграмотная, так что писать список пришлось мне. Потом я вернулась и вручила список тебе, не заходя  будуар. Разве ты не помнишь?
--Да. А потом?
Елена вскинула руки, но снова вцепилась в подлокотники кресла.
--Потом я сидела на одном из стульев у столика и ждала тебя. Точно как мне было приказано!
--На каком стуле?  У какого столика?
--Ах, откуда мне знать? Нет, погоди, помню! Я сидела рядом со столиком, куда ты потом…спрятал пистолет под лампу.
—Отлично! Дальше!
--Делать мне было нечего, как только думать и ломать голову над разными вопросами—и всё из-за тебя. Я не дура и не пустомеля, ты ведь знаешь. Ты рассуждал только о смешном птичьем корме, но ты с самого начала предчувствовал дурное и заранее волновался. Ты задавал вопросы о деньгах, драгоценностях и ворах. Ты приказал мне добыть список украшений, но не сказал, зачем он тебе понадобился. Милый, я поняла: случилось то-то ужасное—или вскоре случится!
--Продолжай!
--Хорошо! Потом я посмотрела на ковёр и заглянула под стол. Там что-то блеснуло. Как будто золото. Я подумала, что туда, может быть, упало одно из украшений. Я нагнулась и увидела, что там…
--Ты узнала пистолет?
--Да! Боже мой, конечно! Ведь на пластинке выгравированы инициалы
--Что ты сделала потом?
--Я не осмелилась дотронуться до него. Я боялась, что он заряжен и может выстрелить. Я вытолкнула его из-за стола ногой.
--А потом?
--Я увидела, что из него стреляли. Взгляни-ка! Курок спущен. Рядом с ним следы пепла и бумаги. Ведь это называется «капсюль», да? И я поняла, что из пистолета стреляли и он опасен.
--И что ты сделала?
Елена скрестила руки на груди и посмотрела на Чумака.
--Я подняла его,--звонко ответила она,--и спрятала за подкладку муфты.
--Зачем?
--Я…
Голос её, до сих пор такой нежный и звонкий, замер, губы задрожали. Она опустила голову, посмотрела на ковёр в розовых и зелёных тонах и задумалась.
--Зачем, Лена? Сколько осложнений из-за пистолета! Нет, погоди! Как именно ты подняла пистолет? Можешь мне показать? Если боишься его трогать, я не стану тебя принуждать.
Она снова подняла на него глаза.
--Нет, разумеется, я не боюсь его трогать!
--Тогда покажи.
Он протянул ей пистолет, предварительно поставив его на предохранитель. Елена ухватилась за ствол, потом её пальцы осторожно переползли на деревянное ложе. Подержав оружие секунду, она выпустила его.
--Спасибо Лена. Когда ты его не держала, был ли ствол тёплым?
--Тёплым? Нет. По крайней мере, я не чувствовала через перчатку.—Хотя мыслей Чумака она читать не умела, казалось, она чувствовала все смены его настроения.—Игорь! В чём дело?
--Ни в чём. Потом ты положила пистолет в муфту?
--Да. И держала его обеими руками.
--За сколько времени до убийства ты его спрятала?
--Господи, ну откуда мне знать? Я словно обезумела тогда. Оказывается, в доме, где не всё ладно, кто-то стрелял из пистолета. Я словно оцепенела. Возможно, прошло несколько минут—не помню. Помню только, что…
--Что?
--Что я вскочила и осталась там стоять. Мне показалось, я не могу двинуться с места. Потом услышала, что щёлкнул замок будуара—он всегда щёлкает. Я не оборачивалась, мне не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел моё лицо. Потом ты сказал что-то вроде : »Она не говорит правды» или «всей правды»--за точность не ручаюсь. Я решила, что ты имеешь в виду меня.
--Ты решила…что?
Елена остановила его взмахом руки.
--У меня дрожали колени, я вся дрожала, с головы до ног. Я словно приросла к месту. Из спальни княгини вышла противная Кольцова и направилась в бальную залу. Но потом она передумала и пошла к лестнице. Кольцова была впереди и левее меня. Я почувствовала, как у моего плеча что-то тихо просвистело—словно лёгкий порыв ветра. Она прошла ещё немного и упала лицом вниз. Больше я ничего сказать не могу.
--И всё же…
--Прошу тебя, милый!
--Лена, я обязан спросить, но только между нами: почему? Во-первых, почему ты спрятала пистолет?
Елена вздёрнула круглый подбородок. Глаза её были глубокими и серьёзными, ресницы не шелохнулись.
--Потому что непременно бы решили, что во всём виновата я.
--Не понимаю…
--Что бы кто ни думал, фактически пистолет принадлежит мне. Во всяком случае принадлежал до убийства. Прежде чем произошло убийство, когда все намекали на воров, драгоценности и интриги, кто-то выстрелил из принадлежавшего мне пистолета. Не важно, что он был подарен или одолжен, или, по непонятым для меня причинам, переданным мне кузеном. И потому, первым моим порывом было убрать пистолет, спрятать, скрыть его, прежде, чем меня в чём-то заподозрят. Может быть, тебе покажется, что я говорю глупости? Возможно, так и есть. Но неужели ты не понимаешь?
Елена замолчала. Чумак кивнул. Он положил руку ей на плечо, и она прильнула к нему щекой: пропасть между ними была преодолена. Потом Чумак отступил и стал рассеяно разглядывать розовые стены, сплошь увешанные картинами и миниатюрами. Да, возможно, рассказ Елены—чистая правда от первого до последнего слова. Рассудок напомнил ему, как обвинитель способен глумиться над подобным рассказом. «Итак, господа!. Рассказ слабоват. Можно ли верить….»--и так далее. Но нельзя забывать, что это не 21-й век, а, кроме того, в обязанности нынешнего Чумака входило  проверять надёжность свидетелей и угадывать скрытую ложь. Собственно говоря, такая же обязанность налагалась на него и в той жизни, откуда по непонятным для него причинам он был выброшен. Слова Елены дышали истинно убеждённостью.
Попугай, молча сидевший на жердочке, сначала оглядел их одним хитрым глазом, а затем изогнул шею, пытаясь рассмотреть другим. Если попугай снова захохочет, подумал Чумак, придётся свернуть проклятой птице шею. А пока…
--Елена, как ты утверждаешь, что оба выстрела были произведены в галерее?
--Милый, я ничего не утверждаю. Я рассказала, что случилось.
Чумак стиснул зубы.
—Вынужден кое-что тебе сообщить. Когда я поднял пистолет с ковра и спрятал его под лампу, ствол был ещё тёплый.
--Тёплый? Тёплый?—переспросила она, помолчав.—Конечно, он был тёплый! Ведь он находился в муфте, под шёлковой подкладкой, да к тому же я держала его обеими руками довольно долго—минуты шли, и шли, и шли…--Она запнулась и посмотрела на него с подозрением.—Ты что…всё ещё не веришь мне?
--Верю. Больше тебе не стоит волноваться.
Елена закрыла глаза.
--А сейчас,--отрывисто продолжал он,--ты должна ехать домой. Ты очень расстроена, в таком состоянии тебе ни с кем нельзя разговаривать. Лакей распорядится подать тебе карету.
—Да, да, да!—воскликнула Елена.—И ты поедешь со мной! Ведь поедешь?—Она замолчала.
--Нет! Не могу!
--Почему же?
--Убийство больше нельзя сохранять в тайне. Его нельзя скрывать. Наоборот, я должен допросить всех гостей и слуг.
--Да, да! Понимаю. А потом?
--Ты хоть представляешь, сколько здесь народу? Допрос займёт всю ночь.
--А! Да…наверное.
--Ради бога, Елена, неужели ты не понимаешь что я не могу ехать?
Она отодвинулась, он потянулся к ней. Но Елена быстрым и грациозным движением танцовщицы увернулась и пошла к двери. На пороге она обернулась, гордо вскинув подбородок, и заявила:
--Я тебе не нужна.
--Елена, ты с ума сошла! Ты мне нужна больше всех на свете!
--Я тебе не нужна,--повторила женщина, повышая голос. В глазах её стояли слёзы—не от злости, а скорее, от упрёка.—Раз ты не можешь остаться со мной, когда ты мне нужен, значит, другого объяснения не существует. Отлично! Развлекайся с Марианной Долгорукой. Но если ты не побеспокоишься сейчас, потом не трудись являться ко мне. Спокойной ночи, Игорь, прощай…--И она ушла.
В каком бы веке не жила женщина, она всегда остаётся женщиной, подумал Чумак. И логика женщины не поддаётся объяснению ни в каком веке.
Рассвет. Солнце уже давно встало на сером и холодном небе, когда Чумак, наконец, покинул дом княгини Гагариной. Там суетились слуги, наводя порядок после беспокойной ночи. Чумак давно миновал точку усталости. К нему пришло второе дыхание, когда кажется, что голова ясная, а мысли чёткие—однако, это заблуждение. Он был взволнован и подавлен. Он попытался выбросить из головы то, что случилось, когда допрашивал целую толпу гостей. Такое унижение скоро не забывается. Его, скорее всего, выставили бы из особняка, если бы не помощь княгини Гагариной, юного Мишеля и той самой Марианны Долгорукой, к которой его без всяких оснований ревновала Елена.
Ах, проклятие! Разумеется, приступ гнева Елены можно объяснить её переутомлением и крайним возбуждением. В кармане Чумака тщательно завёрнутая в бумажку, лежала пуля, убившая Маргариту Кольцову. Любопытную улику, касающуюся в основном Елены Лопухиной, добыл хирург, которого привёз Мордовцев, вскоре после отъезда Елены.
Чумак никак не мог забыть той сцены. Дело происходило в столовой. В серебряных канделябрах горели новые восковые свечи, а тело убитой женщины перевернули набок, чтобы врач его осмотрел. Хирург, господин Дмитрий Кудрявцев, оказался низкорослым, энергичным человеком средних лет, с серьёзным и умным лицом профессионала. Мне просто повезло, подумал Чумак. Я и не надеялся, что окажется такой толковый врач, с  наклонностями патологоанатома. Он водрузил на стол сумку, точнее обыкновенный ковровый саквояж. Внутри звякнули инструменты. Осмотрев рану, хирург поджал губы, покачал головой и сказал:
--Гм…да! Гм..да!
--Прежде чем вы приступите, господин Кудрявцев,--обратился к нему Чумак,--могу ли я попросить вас об личном и тайном одолжении?
Маленький хирург извлёк из саквояжа зонд и хирургические ножницы. Его инструменты, отметил Чумак, не блистали чистотой.
--Можете,--ответил он, бросая на Чумака зловещий взгляд.
--Полагаю, вы человек, умудрённый жизненным опытом…
Хирург сразу стал дружелюбнее.
--Даже в наших научных журналах,--важно заявил он, подмигивая левым глазом,--мы приобретаем мало опыта. Очень мало!
--Значит ли для вас что-нибудь имя Вулкан?
Господин Кудрявцев положил инструменты и почесал чёрные бакенбарды.
--Вулкан…--повторил он без всякого выражения.—Вулкан.
--Да. Может, он ростовщик? Ссужает деньги под залог?
--Прекратите!—отрывисто бросил Кудрявцев, хмуря брови.—Насколько я понимаю, вы тоже человек, умудрённый жизненным опытом. И вы, человек из полиции, уверяете меня, будто не знаете Вулкана!
--Нет. Клянусь, не знаю!
Кудрявцев пристально посмотрел на Чумака, затем огляделся. Они были одни. Чумак решив, что сам разберётся с делом, отправил Мордовцева домой. Ему снова показалось, будто Кудрявцев ему подмигнул.
--Ну хорошо—пробормотал врач.—Охотно верю: органы правопорядка тоже бывают слепы—если захотят. (До чего же и спустя сто пятьдесят лет  времена не изменились, подумал Чумак). Я слышал, повторяю только слышал, что в окрестностях и центре Петербурга находится около тридцати модных игорных домов…
--Вот как!
--И заведение Вулкана, возможно—повторяю, возможно!—в их числе. Если захотите сыграть в «красное и чёрное» или на роли-поли…
--Что такое «роли-поли?
--Чтоб вас! Послушайте! Официально это называется «рулеткой». Название французское, и сама игра тоже. Неужели мне нужно рассказывать вам, как в неё играют?
--Нет, я знаю, как играют в рулетку…то есть роли-поли. Значит, если клиенту не хватает денег, чтобы отыграться, он всегда может найти их, заложив или продав какую-нибудь драгоценность?
--Так часто делают,--подтвердил врач.—Но…извините меня, это меня не касается. Где мои ножницы? Боже, боже! Что я сделал с моими ножницами?
Ножницы щелкнув, разрезали материю. Ни нижнего белья, ни корсета под платьем не оказалось. Кудрявцев прошёл рану зондом. Затем вырезал пулю—быстро и умело—ножом, который также не мешало бы продизенфицировать. Пулю он извлёк щипцами, стёр с неё кровь платком, извлечённым из кармана, и передал Чумаку.
--Хотите сохранить? Что ж! Тело увезут завтра. А что касается направления раны…--Кудрявцев долго и спокойно рассказывал Чумаку о возможном месте нахождения убийцы с точки зрения врача, о необычности самой пули, о предполагаемом оружии. Судя по тому, что сообщил врач, и сравнив пулю с пистолетом Елены, Чумак уверился в одном. Елена совершенно не виновна. Если потребуется, он сумеет доказать её невиновность. Пуля, извлечённая из сердца жертвы, хоть и маленькая, оказалась велика для пистолета кузена Елены. Очевидно, слой копоти смылся кровью, пуля не задела кость и не расплющилась. Она выглядела серым свинцовым шариком, который можно катить по столу. Правда, новая улика не проливала свет на произошедшее. Чумак был вне себя. Он кипятился, сочиняя подробный рапорт. На его составление ушло почти три часа. Ему пришлось ломать голову и исписать мелким почерком девять листов писчей бумаги стандартного размера. Ему пришлось вручит лакею солидные чаевые с тем, чтобы к утру тот доставил рапорт графу Бенкендорфу в собственные руки в Третье жандармское управление. Как и во всём Петербурге, в этом доме не любили полицию и только убедительная аргументация княгини Гагариной, совместно с чаевыми, заставили слугу принять к исполнению просьбу Чумака.
--Что-то здесь не так,--бормотал Чумак составляя рапорт.—Тайна скрыта где-то  у меня под носом. Только я её не вижу.
Но Елена не виновна! В таком-то состоянии—сам Чумак считал, что находится в трезвом уме,--он покинул дом княгини Гагариной и с наслаждением вдохнул свежий воздух. Его до сих пор терзали муки совести. Впервые в жизни он сознательно солгал—точнее, утаил правду. Он мало писал о Елене, только упомянул о ней как об одной из свидетельниц и вкратце процитировал самую важную часть её показаний.
О пистолете, который теперь оттягивал его брючный карман, он даже не упомянул. В конце концов, кто бы не стрелял из него, он никого не убил. Чумак просто указал, что никакого оружия он не нашёл. С рапортом покончено и отзывать его назад нельзя. Кожа Чумака покрылась гусиной кожей—и не от утренней прохлады. Он представил, что было бы с ним, если бы кто-то увидел, как он поднимает пистолет с ковра и прячет его под лампу. К счастью, говорил он себе, никто его не видел. Без четверти восемь утра на улицах ещё горели газовые фонари. Из труб шёл дым, тротуар покрывала грязь, смешанная с копотью. Почти на всех дверях висели медные таблички с фамилиями владельцев.
На Невском проспекте на него обрушились городской шум и суета. Большинство витрин были жёлтыми от газового света. Дворники  подметали улицы, разгребая грязь тяжёлыми мётлами. Промелькнула куртка почтальона. Но больше всего бросались в глаза бледные, сморщенные лица бедняков. Они шмыгали мимо или смотрели невидящими глазами в витрины магазинов уставленные продуктами или, которые на французском языке, объявляли о модных дамских головных уборах. Увидев рядом с гостиницей вывеску «Ресторация» он понял, что ужасно проголодался. Идти домой он не хотел. Во-первых, потому что не знал, где живёт, а, во-вторых, не представлял, как его там примут. Возможно, настоящий Чамак, спокойно спит и не знает о существовании двойника.
Пока Чумак топтался на пороге, не решаясь войти, лавочник по соседству—вывеска извещала о том, что у него оружейная лавка—отпирал помещение. Оружейник, пожилой мужчина с серебряной сединой и без бакенбардов, искоса глянул на него, а затем осмотрел внимательнее. Чумак торопливо шагнул через порог. Толстый ковёр приглушал шаги, по потолку тянулись позолоченные карнизы. По обе стороны в ряд располагались отдельные кабинки со столами. Огромное зеркало на противоположной стене в полный рост отразило его собственный образ. В боковом зеркале над камином он увидел двух господ, которые завтракали в кабинке напротив и о чём-то спорили—тихо, но бурно.
Они завтракали в головных уборах, поэтому Чумак тоже не снял шляпу и сел за столик ближайшей к нему кабинки. На столе валялась маленькая измятая газета. Рядом лежала программка кушаний. Чумак схватил газету и посмотрел на дату. 30 октября 1829 года! Газовые светильники в медных рожках горели жёлто-синим светом. Помимо тихих, но взволнованных голосов двух мужчин в дальней кабинке, до него не доходило ни звука. Чумаку ужасно захотелось расспросить обо всём Елену. Но если не считать того, что он не знает, где она живёт, Елена, скорее всего, возмутиться и даже ужаснётся его неприличному поступку, если он явится к ней в восемь утра. Сам не зная почему, он был уверен в том, что Елене, пусть даже и неосознанно, известно, зачем он вдруг перенёсся в девятнадцатое столетие.
Время небеспричинно сыграло с ним шутку. Провалившись во временную дыру, он не превратился в собственного предка, как считали все вокруг, но только не он сам. В этом Чумак был твёрдо уверен. Его деды и прадеды были сельскими жителями и жили в Голодной степи—так называли донецкую степь, когда по ней с солью из крымских далей шли чумаки, доставляя соль людям. Так что, никто из его пращуров в течении восьми или девяти веков в Петербурге не жил. Тем не менее здесь все его узнают и принимают его. Княгиня Гагарина назвала его сыном Анатоля Чамака. А его отца звали….Как?
Чумак не мог вспомнить. Он выпрямился и крепче сжал в руках газету. Просто какая-то глупость! Ещё вчера вечером память у него была прекрасной. Он по прежнему видит так же ясно, как и мятую газету перед собой, страницы учебника, по которому их учили в милицейской академии  и прекрасно помнит раздел, посвящённый гладкоствольному стрелковому оружию. Некоторые надсмехались над разделом и не трудились его учить—в результате проваливались на экзамене.
Перед его мысленным взором проплыли лица отца и матери. Вот простой вопрос: какова девичья фамилия матери? Он забыл.
--Чего изволите?—спросил голос сбоку.
Тон был самый что ни на есть обычный, однако Чумаку показалось, будто прогремел гром. Он поднял голову и оглядел полового в фартуке.
--Чего изволите, господин?—повторил половой.
Чумак заказал окорок, хлеб, яичницу и крепкий чай. Когда половой ушёл, он вытер пот со лба и вспомнил, что, как ему кажется, в ресторациях, человека называли официантом, а не половым. Кажется, память всё больше и больше изменяет ему—как будто прошлое постепенно погружается в воду. Возможно ли, чтобы за несколько часов, дней или недель воды забвения сомкнулись над его воспоминаниями и он сам тоже утонул?
Чумак закрыл глаза. В прежней жизни он жил…в квартире сначала в Донецке, а потом в Киеве. Уже хорошо! Адрес, номер квартиры? Чумак напрягся, пытаясь вспомнить. Он холостяк или женат? Уж разумеется такие вещи надо помнить. Да! Он был…
--Игорь, старина! Привет!—послышался радостный, но какой-то слабый голос.
Рядом с его кабинкой, пошатываясь стоял молодой Мишель—всё же он успел основательно протрезветь, подумал Чумак.
--Так я и думал,--заявил Мишель, плюхаясь напротив,--что найду тебя здесь. Ты ведь всегда здесь завтракаешь.
Высокая бобровая шляпа Мишеля со сбившимся ворсом была лихо сдвинута набок. Носик пуговкой покраснел, круглое лицо было бледным после бессонной ночи, а воротник, шейный платок и рубашка мятыми и грязноватыми. Чумак в панике закрыл глаза.
--Где ты был, Мишель?—спросил он с горечью.—Разве ты…не исчез с остальным?
Мишель шумно выдохнул, как будто собирался выпить, но не мог.
--Некоторые,--сообщил он,--пошли к мадмуазель Керри, ну, ты знаешь. У неё, у Керри, есть новые поступления. Мне досталась отличная девчонка…
--Ага понятно.
Мишель старательно избегал его взгляда.
--Послушай!—вдруг сказал он.—Я насчёт вчерашнего…потому и пришёл. Хотел тебя повидать, чёрт побери! По делу!
--По какому делу?
--Ну…
Тут подошёл официант. Он уставил стол тарелками с едой, а в середине водрузил серебряный чайник, огромную чашку, блюдце и начал со звоном раскладывать столовые приборы.
--Завтракать будешь, Мишель?—спросил Чумак.
Молодой человек вздрогнул:
--Нет, спасибо. Впрочем, погоди! Бокал вина и печенье.
--Бокал вина. Печенье. Слушаюсь, господин!—Официант снова испарился.
Чумак налил себе чаю и накинулся на еду.
--Игорь!
--Что?
Мишель прочистил горло.
--Вчера ночью…когда ты сказал, что Маргарита Кольцова умерла, и попросил разрешения всех допросить, да ещё объявил во всеуслышание, что ты, мол, полицейский….
--Мишель, я должен тебя поблагодарить, княгиню Гагарину и Марианну Долгорукую. Но что же остальные? Они даже не удостоили меня отказом. Они игнорировали меня и постыдно сбежали словно я подонок, мусор у них под ногами!
Мишеля передёрнуло.
--Игорь, старина…чёрт побери! Не обижайся, но они правы.
--В чём?
--Шпионы, знаешь ли, действительно подонки общества.
--А как же граф Бенкендорф и фон Фок или сам министр Блудов?
--Они другое дело. Блудов—член кабинета министров. Те двое начальники. Но рядовые шпики?—Мишель задумчиво достал из стаканчика салфетку.—Чёрт побери, ты меня просто подкосил! С тем же успехом ты мог бы назваться дворником или, скажем, репортёром! Они бы отнеслись к тебе лучше. А ты—шпик, мусор, шпион! Шпион не имеет права допрашивать гвардейского офицера, такого, как например, капитан Фогель.
Вилка и нож замерли в руках Чумака. Он ничего не сказал. Он понимал в чём его трудность. Он знал, что это юнец, моложе его лет на пятнадцать, пытается ему помочь. И он снова приступил к еде.
--Ты!»--вскричал Мишель, обронил салфетку на пол.—Ты шпик! Мусор! И всё же…надеюсь, старина, ещё не слишком поздно?
--Что ты имеешь в виду?
--Ты ещё не вступил в их ряды, да? И не подписал договор?
--Нет.
Бледное лицо Мишеля расслабилось от облегчения, он отложил новую салфетку и заговорил тише.
--Откажись, старина. Тогда все поймут, что ты просто пошутил и посмеются над шуткой вместе с тобой.
--Шуткой?
--Ведь ты просто пошутил, верно? Брось, не продолжай. Тысяча извинений—шутка вышла удачная. Но ты должен. Если ты не…--Мишель облизал губы. Ему было трудно, поскольку он относился к князю Чамаку с благоговением, преклонялся перед его талантами и достижениями. А теперь приходилось читать ему нотацию. Чумак вдруг понял, что в Мишеле куда больше твёрдости и силы духа, чем казалось на первый взгляд.
--Игорь! Многие из нас…да что там, мы все тебя любим! Но если ты не откажешься…
--Что будет, если я не откажусь?
--Тогда, чёрт возьми, мы тебя заставим!
Чумак положил нож и вилку.
--И как же ты намерен меня заставить?
Мишель уж открыл рот, намериваясь ответить, когда вдруг к столику подошли двое. Одним был официант—он нёс Мишелю на подносе кувшин вина и вазочку с печеньем. А вторым—гвардейский офицер при полном параде. Офицер был светловолосый, светлокожий, лет двадцати пяти. Судя по короткому плюмажу, он служил в пехотном гвардейском полку. Держался молодой человек неестественно прямо. В глазах его светился острый ум, манеры были сухими и вежливыми, хотя взгляд излучал томление и скуку, как и у многих среди молодёжи.
--Полагаю, вы князь Чамак?
--Да.
Чумак не встал, хотя офицер, казалось, этого ожидал. Он просто смерил пришедшего взглядом с головы до ног, не вызывая никакого почтения.
--Вы, вероятно, не удивитесь, когда я скажу, что нахожусь здесь по поручению капитана Фогеля.
--Что дальше?
--Капитан Фогель считает, что ваше поведение вчера ночью, по меньшей мере в двух случаях, было столь оскорбительным, что этого не способен выдержать ни один благородный человек.
Мишель тихо ахнул. Официант буквально отлетел прочь, как будто за ним гнались черти.
--Ну и что?—спросил Чумак.
--Однако,--продолжал офицер,--капитан Фогель просил меня присовокупить, что, поскольку вы в настоящее время занимаете низшее по отношению к нему положение, вступив в так называемую полицию, он готов принять от вас письменное извинение.
Чумак пододвинулся на край дубовой скамейки и всё-таки встал.
--Чёрт его побери,--вежливо произнёс он,--с чего он взял, будто армия стоит выше столичной полиции?
Мужественное, умное лицо собеседника сделалось невыразительным. Но Чумак подметил, что у него заходили желваки на скулах.
--Прошу вас, князь, следить за вашей речью, иначе не миновать вам ещё одного вызова. Я поручик Мартынов из гвардейского пехотного полка.
--Благодарю вас.
--Однако, я ещё не закончил.
--Так заканчивайте поскорее.
--В случае, если вы откажетесь принести письменное извинение, капитан Фогель просит назвать мне имя какого-либо вашего друга, с которым мы могли бы договориться о времени и месте встречи. Каков будет ваш ответ, князь?
--Мой ответ будет «нет».
В глазах поручика мелькнуло изумление.
--Насколько я понимаю, вы не принимаете вызова?
--Точно, не принимаю.
-Вы…предпочитаете написать извинение?
--Разумеется, нет.
--Что же мне в таком случае передать капитану Фогелю?
--Можете передать, что когда капитан Фогель станет равным мне по положению, я, возможно,  соглашусь продырявить ему шкуру,--почти ласково ответил Чумак, заранее наслаждаясь бешенством иностранного наглеца. –А ещё скажите ему, что у меня много дел и нет времени для детских шалостей. Далее можете добавить, что я искренне надеюсь: пройдёт надлежащий срок, и капитан повзрослеет.
--Князь!—воскликнул поручик Мартынов с искренним возмущением, отчего стал гораздо симпатичнее. Впрочем, он тут же спохватился и вновь вернул на лицо невозмутимую маску.—Вы понимаете, что вас ждёт? Вы знаете, чем вправе ответить капитан Фогель?
--Надеясь, мне не придётся описывать словам то, на что он способен. До свидания, поручик.
Поручик Мартынов на этот раз не мог побороть своего изумления. Левая рука его вцепилась в эфес шпаги. Он был слишком хорошо вышколен, чтобы грубо хмыкнуть. Но уголки его губ приподнялись, демонстрируя презрение. Он ответил на поклон Чумака, повернулся кругом и зашагал прочь из ресторации. Двое в дальней кабинке, которые даже привстали с месс, чтобы понаблюдать за интересной сценой, поспешно сели. Чумак увидел, что его позор отразился, как в зеркале, в глазах Мишеля Толстого, но продолжал, как ни в чём не бывало поедать яичницу с окороком и хлеб.
--Игорь!
--Что?
--Ты…--выпалил Мишель.—Отказался от дуэли? Струсил?
--Ты так считаешь, Мишель? Кстати,-- Чумак отодвинул тарелку,--ты, кажется, собирался рассказать, как заставишь меня выйти из полиции.
--А теперь ещё и это! Боже мой! Фогель тебя отхлестает кнутом…
--Говори, Мишель! Как ты заставишь меня выйти из полиции?
--Я—никак,--ответил молодой человек, успевший выпить почти всё вино.—Но остальные заставят. Когда все узнают новость, чёрт побери, тебя перестанут принимать! Тебе придётся отказаться от членства в клубах. Ты не сможешь поехать ни на скачки, ни на другие увеселительные мероприятия. Поскольку ты шпик, тебя даже в игорный дом не пустят…
--Даже к Вулкану?
--Почему к Вулкану?—быстро спросил Мишель после паузы.
-Да так, не важно.
--Игорь, какая муха тебя укусила? Тебя как будто подменили! Ещё две недели назад ты был самим собой. Неужели таково влияние Елены Лопухиной? Или что?—Благодаря вину Мишель расчувствовался и, казалось, готов разрыдаться.—Но вряд ли она захотела бы, чтобы ты превратился в проклятого шпика! Вчера ты только задавал вопросы про Маргариту Кольцову, драгоценности и прочую ерунду. Да что там, я мог бы тебе рассказать…--Вдруг он осёкся.
--Да?—оживился Чумак.—Что ты мог мне рассказать? Дорогой Мишель, я только что поблагодарил тебя за помощь, которую оказали мне ты, княгиня Гагарина и Марианна Долгорукая. Но самом деле вы мне не помогали. Княгиня проявила упрямство и несговорчивость; Марианна Долгорукая слишком боялась—бог знает чего; ты же испытывал благоговейный трепет перед своими друзьями…
--Никого я не боялся! Только…
--Погоди! Даже до того, как я допросил вас внизу, из слов Елены и княгини Гагариной стало ясно, что тебе было многое известно. Твоя пьяная болтовня, твои шуточки заставили княгиню спрятать драгоценности в птичьи кормушки. Ты шатался по всему дому…
--Я только шутил!
--Допустим. Но украли ли девица Кольцова драгоценности, как подозревает княгиня Гагарина?
--Да!—ответил Мишель, опустив голову.
Чумак испустил вздох облегчения. Однако лицо его оставалось невозмутимым.
—Маргарита Кольцова.—пробормотал он.
--Что такое, старина?
--Она передо мной как живая.—Чумак помахал рукой.—Жгучая брюнетка, цветущая, с благородной осанкой. Она была бы красива, даже соблазнительна, если бы не…что? Суровость? Упрямство? Стыд? Она—единственная, чьей натуры я не в состоянии разгадать.
Мишель открыл было рот, но говорить передумал.
--Мишель!—заявил Чумак, увидев, как сверкнули глаза его молодого приятеля.—Её застрелили, понимаешь? Она—центр притяжения. Мы не распутаем дела, пока не разгадаем её.
И тут Мишель Толстой пробормотал нечто странное:
--Горит огонь, кипит котёл!
--Что такое?               
Мишель как будто вышел из транса.
--Ты знаешь Павла Моззухина, актёра?
--Нет, я с ним не знаком,--честно признался Чумак.
--Хм…Ну, не велика беда. Всё равно он человек конченый. Допился, совсем память отшибло и всё такое. Хотя он всё-таки перешёл в императорский театр и до сих пор там играет.
--Мишель! Я спрашивал о…
--Низкорослый человечишко, всё равно что гном,--гнул своё Мишель, словно не слыша,--но грудь широкая, а голосина такая, что стёкла разлетаются! В прежние времена Моззухин блистал. Но мой отец говорит, что он совсем не бывает в обществе. «Чёрт с ними!»--говорил Моззухин. А сейчас, когда ему конец, когда он настолько ослабел, что только и может, что шататься по театру, и его никто не принимает, кроме княгини Гагариной…Так вот,--оживился Мишель Толстой,--однажды, около месяца тому назад, Моззухин был у княгини. Тогда он, по-моему, впервые увидел Маргариту. Он вздрогнул, как тот тип…как его там…который увидел дух своего отца. Уставился на неё и как рявкнет: «Горит огонь, кипит котёл!»--таким голосом, что у лакеев волосы встали дыбом. Кажется, это из Шекспира. Не знаю, что он имел в виду. Наверное перебрал вина…
Слова эти, прозвучавшие в ресторации, при тусклом газовом свете, заставили Чумака вздрогнуть. Что творилось в голове и душе девицы Кольцовой, за её накрашенным лицом и презрительной улыбкой?
--Мишель! Прошу, расскажи, что тебе о ней известно. Особенно о её таинственном любовнике.
Мишель замялся.
--А если расскажу,--внезапно выпалил он с юношеской бравадой и пьяной хитростью,--ты прекратишь валять дурака и выйдешь из полиции? А?
--Обещать не могу. Однако твой рассказ может повлиять на моё поведение в будущем.
Мишель осторожно оглянулся, затем сделал Чумаку знак обеими руками и прошептал:
--Слушай!







           Г Л А В А  6

Генерал Бенкендорф стоял у стола в своём кабинете, рядом с ним был фон Фок. Мордовцев сидел за конторкой в углу. Бенкендорф испытывал счастье и гордость. Однако на его лице эти чувства не отражались.
--Князь Чамак,--начал он,--имею честь познакомить вас с министром Блудовым Дмитрием Николаевичем! (Интересно, подумал Чумак, пришёл бы лично министр, если бы украли драгоценности у менее значительной светской особы).
Пятый человек в кабинете, который смотрел в окно, как облетает листва с единственного дерева и кустов, заложил руки за спину и выпятив верхнюю губу, развернулся на каблуках. Министр Блудов оказался высоким и крупным человеком с причёсанной головой и властной внешностью. На нём был длиннополый коричневый сюртук с высоким чёрным бархатным воротником и аксельбантами. Лицо его было красное, но глаза большие и умные. Судя по тому, что Чумак о нём знал, он воображал министра человеком холодным и напыщенным; разумеется речи на заседаниях кабинета министров пестрели высокопарными фразами и многочисленными французскими изречениями. Но сейчас он держался совершенно по-иному.
--Князь Чамак!—министр широко улыбнулся, пожимая ему руку.—Вы сразили меня наповал. Я хорошо знаю вашего батюшку и потому не ожидал от его сына такого неожиданного решения. Вы приняты.
--Простите?
--Вы приняты, князь! Получайте должность. Отныне вы начальник сыскной полиции!
--На министра,--вмешался граф Бенкендорф, перебиравший многочисленные бумаги на столе, --произвёл большое впечатление ваш рапорт.
--Лучший рапорт из всех, какие я читал,--отрывисто произнёс министр Блудов.—Вас послали расследовать кражу…как его? Птичьего корма. Вы же доказываете, и очень ловко, что украли драгоценности. Вы безошибочно идёте к тому месту, где прятали драгоценности. Вы догадываетесь, кто их украл, и практически вынуждаете княгиню Гагарину подтвердить вашу правоту. Рапорт составлен аккуратно, чётко, с привлечением, я бы сказал, математических доказательств. Вы не математик, князь?
--Нет. Математика всегда давалась мне с трудом. Во всяком случае труднее остальных дисциплин. (Почему я лгу? Я ведь любил математику. Чумак не мог понять самого себя. Но слова вырвались и обратно их не вернёшь). Брови министра взлетели вверх, видимо и он почувствовал фальшь и тут же опустились.
--Жаль! Вы меня удивляете. Я сам математик. Скажу вам больше—я человек действия. Что это значит? Если тот или иной метод не годится, используй противоположный и оставайся в деле. Вот что такое практиче ская политика. Не важно, как вас называют, главное—вы правы. Вас всё равно будут ругать, как ругают меня.
Министр энергично зашагал по комнате. Всем показалось, что в кабинет ворвался порыв ветра. Хотя кабинет Бенкендорфа никак нельзя было назвать маленьким, в присутствии такой важной и крупной персоны он показался просто крошечным. Лицо, обрамлённое волосами, повернулось к Чумаку.
--Так вот, князь, что касается вас. Вы начальник сыскной полиции, то есть отдела расследований. Мы не можем допустить, чтобы вы рисковали вашими замечательными мозгами, участвуя в уличных драках.
--Но…
--Я ещё не закончил, князь.
Было три часа пополудни, дул сильный октябрьский ветер. Размытое солнце, бросая отблески на последние листья, проникало сквозь красные шторы и высвечивало ковёр. С прошлой ночи здесь ничего не изменилось. Даже пистолет с серебряной рукояткой по-прежнему стоял на примитивном предохранителе. Он лежал под незажжённой лампой—очевидно, его не трогали. Чумак уже не удивился, что пришёл в гостиницу, принял ванну, побрился, переоделся в свежую одежду. Его уже не удивило даже, что он знал, что именно в этой гостинице, он снимает комнаты, а молодой слуга наливает ему ванну и помогает одеться. Если бы Чумак задумался, все эти обстоятельства привели бы его в ужас. Однако он не думал, министр внутренних дел словно гипнотизировал его взглядом.
--Я ещё не закончил, князь! 
--Извините!
--Хорошо, хорошо!—Министр махнул рукой.—Отныне большая часть ваших обязанностей переходит к старшем инспектору. Вы же будете носить форму с золотой шнуровкой по воротнику, чтобы обозначить ваш ранг. Вы должны оставаться в пёстрой одежде, в какой вы сейчас.
«Почему же я сам не догадался?—подумал Чумак.—Пёстрая одежда обозначает просто «гражданская»: мне бы догадаться после слов кучера».
--Пока у нас нет собственно уголовной полиции,--продолжал министр.–Более одного человека в штатском может возбудить подозрения, и люди начнут кричать:»Шпион!». Но у нас есть он.—Министр кивнул в сторону Чумака.—Он замещает всю уголовную полицию в одном лице. Вы математик, генерал?
--Господин министр,--вежливо отвечал Бенкендорф,--у меня лишь начальные…
--А вы, фон Фок?
Юрист округлил глаза, что лишь ещё больше подчеркнуло его круглые щёки и выдающиеся бакенбарды, и собирался уже разразиться длинной речью, но потом криво улыбнулся и просто покачал головой. Министр хмыкнул.
--Ну хорошо. Вам математика действительно ни к чему. Просто ведите счёт вознаграждениям, выплачиваемым сыщикам. За задержание взломщика сорок рублей. За поимку грабителя с большой дороги сорок рублей. За поимку убийцы—пятьдесят рублей.—Он снова кивнул в сторону Чумака.—Теперь вы понимаете, сколько денег мы сэкономим с ним?
--Не сомневаюсь –без улыбки ответил Бенкендорф.
--Итак?—спросил министр, поворачиваясь к Чумаку.
--Простите, что?
--Мне пора на заседание совета министров. Я не могу здесь оставаться. Но я не уйду, не узнав самого главного.
Министр вернулся к столу и стукнул кулаком по листкам с рапортом Чумака.
--Кто убил племянницу княгини Гагариной, Маргариту Кольцову? И каким образом мерзавец сделал своё дело?
На Чумака устремились четыре пары глаз. В них сквозило любопытство, любопытство почти детское. Даже у министра внутренних дел, который  поджал губы. Юрист буквально поедал Чумака взглядом, Мордовцев в углу, за своей конторкой, встал и опёрся на палку чёрного дерева. Хотя генерал Бенкендорф лучше других скрывал свои чувства, он всё же нервно хлопал и хлопал белыми перчатками по белым панталонам.
--Господин министр! Во-первых, Кольцова никакая не племянница княгини. А, во-вторых, я пока не могу этого сказать.
--Не можете?—изумился Блудов.
--Да. Пока не могу. Сегодня утром я получил весьма ценные сведения от Мишеля Толстого, о чём в рапорте не говорится. Но…
Блудов повернулся к остальным. На лице его застыло недоверчивое выражение.
--Вот человек которому достаточно одного взгляда на место происшествия, и он рассказывает нам почти всё, что случилось! И он же не в состоянии добавить нам такую незначительную подробность?
У Чумака упало сердце. После его трудов в прошлую ночь—в прошлой жизни ни один из начальников не удостоил бы его ни одним худым словом или похвалой—эти люди настолько воодушевились, что ожидают от него чуда. Они серьёзно считают его волшебником. И более того. Он только представил себе….
Дом, в котором должен будет располагаться уголовная полиция, сегодня шумит и гудит, несмотря на то, что стройка ещё не закончена. Четыре инспектора с короткими серебряными шнурками по воротникам и сержанты с металлическими бляхами, на которых значатся номера от единицы до шестнадцати, все на месте и держаться вежливо. Шестьдесят пять полицейских, ждут его для смотра на парадной площадке с тыла здания. С ними будет нелегко справиться—они начнут ворчать и злиться, если он не сумеет с ними поладить. И ничего этого не будет, если он не сумеет справиться с испытанием, которое он должен пройти после речи министра внутренних дел. Чумаку, который с самого раннего утра вынужден был смирять свой характер, на сей раз не удалось не выдать своих чувств.
--Господин министр,--сказал он холодно,--прошу принять во внимание все трудности. Например, насколько мне известно, вы прочли мой рапорт…
--Да. От первого до последнего слова.
--И вы также видели мой набросок места происшествия—галереи.
Не говоря ни слова фон Фок порылся среди бумаг, нашёл план и передал его министру.
--Но к чему это?—поморщился Блудов.—Я и так много раз видел галерею, которую вы описываете.
--Я тоже,--поддержал его и генерал Бенкендорф, подняв глаза к потолку.
--Простите,--возразил Чумак,--но мои слова вовсе не бессмысленны. Наконец, я привлекаю ваше внимание к результатам медицинского осмотра и направлению, в котором была выпущена пуля.
Он помолчал и по очереди посмотрел на каждого из слушающих.
--Пуля,--звонким голосом продолжал Чумак,--которая убила девицу Кольцову, была выпущена по прямой линии. Понимаете? В неё стреляли сзади.
Министр как будто отступил на шаг и внимательно посмотрел на него большими умными глазами, взвешивая услышанное. Генерал и фон Фок подались вперёд.
--Понимаю, что вы имеете в виду, князь,--произнёс генерал, забрав у своего коллеги план и постукивая по нему пальцем.—В галерее, которая выходит на лестницу, слева две ординарные двери и справа двойные, ведущие в бальную залу. Следовательно, ни одну из этих дверей не открывали. Иначе пуля бы попала в неё…в бедняжку под углом.
--Вот именно!
--Чёрт побери,--вмешался фон Фок,--ведь дело ясно как божий день!
--Неужели?—удивился Чумак.
--Стреляли,--пояснил фон Фок,--сзади. Откуда-то совсем рядом с тем местом, где стояли вы и Мордовцев. Согласны?
--Да.
--Следует предположить,--продолжал фон Фок, вспоминая о своих адвокатских повадках,--что ни вы, не Мордовцев не стреляли. Вы видели друг друга. Но что же с двойными дверями, которые находились у вас за спиной? А? Что же с двойными дверьми будуара княгини Гагариной?
--Простите…
--Вы стояли спиной к дверям. Полагаю, их кто-то мог открыть?
--Теоретически да.
--Что значит «теоретически», князь?
--Могли, но не открыли,--ответил Чумак.—Замок открывается с громким щелчком—громким, как пистолетный выстрел. Как я указал в своём рапорте, замок щёлкает и когда дверь открывают, и когда закрывают. Мы непременно это услышали бы, однако мы не слышали ничего. Во-вторых, возможно ли, чтобы кто-то выстрелил поверх моего плеча или плеча господина Мордовцева так, чтобы мы не ощутили ни запаха пороха, ни дуновения?
--Вероятно ли?—переспросил фон Фок с преувеличенным удивлением, как будто находился в зале суда.—Вероятно ли? Мой дорогой князь, именно так всё и было!
--Простите…
Неожиданно юрист ткнул в него пальцем.
--Где бы ни находился стрелок, вы признаёте, что он стоял неподалеку от вас? Да. И тем не менее вы утверждаете, что ничего не слышали, ничего не почувствовали и ничего не увидели?
--Господин заместитель начальника тайной жандармерии. Вы называете меня лжецом?
--Господа!—озабоченным тоном перебил их генерал.
Министр Блудов, который, очевидно, наслаждался стычкой, переводил взгляд с одного спорщика на другого.
--Что касается….сомнений в вашей честности, князь,--с достоинством заявил фон Фок,--то у меня их нет. Я юрист. Я должен имеет дело с доказательствами.
--А я офицер полиции. И я тоже имею дело с доказательствами.
--Значит, будьте любезны предоставить их нам.—Фон Фок выхватил набросок из рук генерала, который взял его из рук министра, чтобы рассмотреть внимательно, и поднял его повыше.—На вашем замечательном плане, как я заметил, вы указали все двери.
--Да.
--Отлично! За некоторое время до убийства, скажем, мог ли кто-то выскользнут из бальной залы незаметно для остальных танцующих?
--Нет, поскольку в галерее сидела княгиня Лопухина.
--Ах, да! Княгиня Лопухина!—задумчиво протянул фон Фок. Его круглые чёрные блестящие глаза вдруг закатились. Чумака кольнул страх.—Но мы пока про неё забудем. Княгиня Лопухина, насколько я понял, не находилась в галерее всё время до убийства?
--Нет. Она спускалась вниз, чтобы достать список драгоценностей княгини Гагариной.
--Вот именно!—согласился фон Фок, покачиваясь на каблуках.—Вот именно! Поэтому я повторяю: мог ли убийца—мужчина или женщина—выйти из бальной залы незаметно для других танцующих?
--Да, вполне возможно. Когда я сам заглянул в бальную залу, танцоры настолько были поглощены танцем, что почти не обратили на меня внимания.
--Ага!—юрист снова закачался на каблуках.—Вот вам, князь, одно из возможных предположений. Представим, что убийца незаметно выходит из бальной залы. Он или она пересекает галерею по диагонали, направляясь к двери столовой. У нас, --он поднял повыше план,--имеется доказательство того, что из столовой дверь ведёт в будуар княгини и ещё одна дверь в будуар выходит из её спальни.
Фон Фок бросил план на стол и стал качаться на каблуках. Его глаза оживлённо блестели.
--Должен заметить, князь,--он почему-то замолчал и потом обратился к Блудову.—Господин министр, мне надоело обращаться к господину Чамаку: »князь, князь!». Он ведь теперь на службе и у него наверное есть звание?
--Вы правы,--отозвался Блудов.—И какого же звание он заслуживает?
--Судя по занимаемой должности,--проговорил генерал Бенкендорф  ни минуты не сомневаясь, так как знал должностные инструкции вверенного ему учреждения,--он соответствует званию полковника.
--Значит, господин Чамак—полковник,--подвёл итог министр Блудов.
--Благодарю вас, господа,--ответил Чумак и поклонился.
--Так вот,--продолжил юрист,--я могу  предположить, полковник, что убийца мог спрятаться в спальне княгини Гагариной. Как только вы и Мордовцев вышли из будуара, закрыв за собой двойные двери, убийца тоже поспешил к выходу и открыл створку следом за вами. Из-за шума вы не слышали выстрела, который пришёлся над вашим плечом. Затем убийца закрыл дверь и вернулся в спальню. Позвольте спросить,--юрист поднял палец,--возможно ли такое?
--Нет,--ответил Чумак
--Как нет? Почему?
--Потому что княгиня Гагарина всё время находилась в будуаре.
--Я не понимаю…
--Неужели? Подумайте! Когда я через какое-то время вошёл в будуар, княгиня дремала в кресле у камина. Однако, услышав щёлчок замка, она тут же проснулась.
--И что же?
--По-вашему, убийца мог прокрасться в будуар, открыть скрипучую дверь, выстрелить из пистолета, снова захлопнуть верь и выйти—и чтобы княгиня его не заметила? А может вы подозреваете княгиню в соучастии?
В комнате воцарилось напряжённое молчание. Министр Блудов прикрыл ладонью подбородок, чтобы спрятать улыбку. На лице генерала застыло рассеянное выражение—очевидно, он думал о чём-то своём. Фон Фок сохранял спокойствие, хотя в глазах его бушевала ярость.
--Вы предпочитаете невозможное положение, полковник?
--Вашему решению, да.
--Разумеется,--задумчиво заявил юрист,--существует и другое предположение, оно достаточно простое. Однако я не решаюсь его высказать.
Чумак пожал плечами, как бы разрешая своему визави продолжить. Круглое лицо фон Фока смягчилось. В глубине души, как он уже доказал в недавнем прошлом и как ему ещё предстояло доказать в будущем, он был добрым человеком и хорошо знал своё дело. Однако кипучая энергия в его тридцать три года иногда доставляла ему хлопоты. Всё ещё не решаясь начать, юрист подошёл к ближайшему окну и отодвинул красную штору. Он увидел грязь во дворе, изъезженную колёсами экипажей и закиданную палой листвой. Там стояла и строгая, но роскошная карета министра Блудова—в безлистных кустах, у единственного высокого и изогнутого дерева с несколькими жёлтыми листьями, которые всё ещё остались на ветвях. Фон Фок сжал губы. Он вернулся к столу и похлопал по столешнице рапортом Чумака.
--Полковник,--сурово спросил он,--почему вы выгораживаете княгиню Лопухину?
Перо выпало из руки господина Мордовцева и со стуком покатилось по полу. Старший клерк подобрал его. Сердце у Чумака ушло в пятки.
--Неужели вы усмотрели в моём рапорте доказательство того, что я прикрываю княгиню Лопухину?—спросил он.
Фон Фок досадливо отмахнулся.
--Дело не в том, что вы там написали. Главное в том, чего вы не напасали. Полно! Она ваша самая главная свидетельница, но вы о ней почти не упоминаете. По вашим же собственным словам, княгиня Лопухина стояла всего в каких-нибудь полуметре от жертвы. И вот ещё весьма необычное обстоятельство—в доме она носила муфту! Вы изучали историю, полковник?
--К счастью для себя, да.
--Значит, вам известно,--сухо проговорил юрист,--что ещё в конце семнадцатого века, дамы имели привычку, в западных странах, для самозащиты носить в муфтах карманные пистолеты.—Тут фон Фок запнулся.—Было бы очень жаль, полковник,--вежливо продолжал он,--если бы наше сотрудничество началось со ссоры. Но—простите меня!—мы так мало знаем о вас. Я имею ввиду ваши карьерные должности. Вы сумеете справиться с теми строптивцами, которыми вам предстоит командовать? Вчера ночью вы хвастались, будто любой из нас может взять пистолет—да-да, тот самый, что лежит на столе!—выстрелить и вы скажите, кто стрелял. Вы подтвердили свои слова? По-моему, нет. Вместо того…--Вдруг с улицы донёсся голос.
Водянисто-жёлтый день за окном сменился уныло-серыми сумерками. Чумак знал, кому принадлежит голос. Это был голос капитана Фогеля, только на сей раз в нём не было манерничанья и сюсюканья.
--Выходи, Чамак!—орал капитан.—Выходи, трус, и получи то, что тебе причитается!
Чумак в три прыжка подбежал к ближайшему окну и, как до этого фон Фок, приподнял штору с одной стороны. Их было трое—они стояли в полутора метрах от дома. Неподвижно стояли в грязи под высоким корявым деревом с несколькими жёлтыми листьями. Капитан Фогель и поручик Мартынов—оба при полном параде. В сумерках на фоне алых мундиров отчётливо выделялись белые портупеи и белые брюки. На левом бедре у каждого висела шпага в ножнах, такая же прямая как и высокие кивера на головах. Капитан Фогель пригнулся под высоким деревом. Лицо его побагровело, рот над ремешком исказился от крика. Левое плечо было поднято, правое—опущено. Рука в белой перчатке сжимала рукоять хлыста. Сам хлыст волочился по земле. Поручик Мартынов стоял прямо, по стойке «смирно». Между ними дрожал Мишель Толстой. Фогель заметил Чумака  в окне.
--Выходи, трус!—заревел он.—Выходи сейчас же, или…
Самообладание, которое демонстрировал Чумак весь день, наконец разлетелось на куски. Он круто повернулся на каблуках. На лице его играла такая страшная и странная улыбка, что на секунду четверо присутствующих в кабинете решили, что перед ними совершенно другой человек.
--Извините, господа, я ненадолго,--произнёс Чумак каким-то чужим, незнакомым голосом. И, подбежав к двери, широко распахнул её. В коридоре уже слышался топот. Сверху по лестнице бежали полицейские и жандармы и сверкали двумя рядами металлических пуговиц. Навстречу Чумаку двигался офицер с коротким серебряным галуном на вороте. Он сдерживал любопытных подчинённых, глазеющих из-за его спины. Но, увидев на пороге Чумака, все они застыли на месте.
Прямо напротив оказался низкорослый, однако очень широкий в плечах человек—судя по нашивкам сержант. У него было румяное лицо и весёлые глаза. Смотрел он на новоиспечённого полковника оценивающим взглядом, даже когда вытянулся и отдал честь.
--Какие будут распоряжения?
Чумак говорил негромко. Но казалось, его голос слышен даже в самых отдалённых уголках здания.
--Приказаний не будет. Пусть все остаются на своих местах. Я сам с ними разберусь.
Сержант просиял. Из-за длиннополого мундира он извлёк болтавшуюся на поясе длинную дубинку из прочного дерева.
--Дубинку возьмёте, господин?
--Скажите на милость, зачем мне оружие? Отойдите!
Чумак побежал к парадной двери. Это была прочная, большая дверь. Он дёрнул ручку и открыл дверь, но сама ручка отскочила и ударилась о стену. Все чувства Чумака были обострены, оглядевшись по сторонам, он прыгнул прямо в грязь. В нескольких метрах слева, дальше от кирпичной стены дома, ожидала карета министра с двумя лакеями позади и сонным кучером на козлах. Вдруг одна лошадь взбрыкнула и заржала. Капитан Фогель издал ликующий возглас. Заведя правую руку за спину он побежал по двору.
По всем правилам Чумак должен был стоять на месте и терпеливо сносить порку. Он мог даже стыдливо прикрывать руками лицо, как подобает трусу, отказавшемуся от дуэли. Так всегда происходило в книгах, Фогель, Мартынов и Толстой твёрдо решили, что так будет и в жизни. Однако Чумак обманул их ожидания. Слегка приподняв левую руку и опустив правую он побежал вперёд, чтобы встретить Фогеля посреди двора. Капитан слишком поздно понял, что они могут столкнуться. Слишком поздно понял, что правильнее было отступить и занести руку для удара. Он не мог унять возбуждения, и у него всё ещё оставалось время, чтобы воспользоваться хлыстом. Правая рука взметнулась вверх, тонкий чёрный хлыст взвился в воздух.
Чумак замер на месте. Фогель не остановился. Пока он выбрасывал правую руку вперёд для удара Чумак левой рукой перехватил его запястье, перенёс вес тела на правую ногу, чуть развернулся и что было силы рванул на себя. Капитан Фогель перелетел через левое плечо Чумака и плюхнулся в грязь. Его ножны со звоном отлетели прочь. Приземлился он ничком, меховой кивер упал на голову, избавив своего хозяина от сотрясения мозга. Тело рухнуло на землю с глухим стоном, Фогель ахнул и на миг потерял сознание. Чумак перепрыгнул через неподвижную фигуру в алом и белом, распростёртую в чёрной грязи. Затем вырвал из рук Фогеля хлыст, свернул его потуже, зашвырнул подальше в кусты и только после этого отскочил назад.
--А теперь вставай!—приказал он.
Лошадь, впряженная в карету, громко заржала и попятилась. Кучер, спрыгнув с козлов, успокаивал лошадь, бормоча слова, которых никто не слышал. С дерев упал жёлтый лист, лениво покружил в воздухе и спланировал на землю. Почти немедленно капитан заворочался и поднялся. Левая рука в перчатке поддернула ремешок кивера. Обеими руками он осторожно снял тяжёлый кивер и отшвырнул его в сторону. И форма, и лицо его были густо облеплены чёрной жидкой грязью, кроме мест за ушами и на щёках—потому что он упал на свой головной убор, не испачканным осталось также место под правым глазом. Глаза его были мутными он ещё нетвёрдо держался на ногах. Однако храбрости в нём было на десятерых.
--Свинья!—отчеканил Фогель, собираясь ударить противника по лицу.
Чумак нырнул в сторону, схватил капитана за портупею и поднял в воздух. Рывок был настолько неожиданным что плечи и руки Фогеля моментально обмякли. Чумак вкрутил правую руку капитана и завернул её за спину. Инстинктивно Фогель принялся молотить в воздухе свободной рукой стараясь попасть в противника, стоящего сзади. Однако от боли испустил мучительный стон.
--Ещё раз попробуешь,--предупредил Чумак,--сломаешь себе руку. А теперь убирайся, пока я не бросил тебя за решётку. Впредь не грози противнику пока не убедишься, что сумеешь справиться с ним.
Поручик Мартынов, стоявший неподвижно неподалёку, потребовал звенящим от волнения голосом:
--Отпустите его!—Он произнёс эти слова так властно, что у Чумака снова вскипела ярость.—Слышите, вы, шпик? Отпустите его, говорю вам!
--С удовольствием,--буркнул Чумак.
Руки у Фогеля безвольно вытянулись вдоль тела. В последний удар Чумак постарался вложить всю силу. Фогель, спотыкаясь, побрёл вперёд, сделал три длинных шага, покачнулся и с трудом удержался, чтобы не упасть ничком. Потом наклонился. За это время, пока он стоял на одном колене, можно было сосчитать до шести. Потом Фогель выпрямился и развернулся кругом, тяжело дыша. Белое пятно под правым глазом придавало ему зверский вид—искажённый, дьявольский.
--Будь ты проклят!—прошептал он.
Левой рукой Фогель принялся нашаривать на боку ножны. Звякнула сталь, он извлёк свою саблю и снова замахнулся. Результат предсказать было бы трудно, если бы Фогель, кидаясь на врага, сделал выпад издали. Одновремённый вопль предупреждения, изданный многими глотками тех, кого Чумак не видел, пронесся по двору как военный клич. Однако в предупреждении не было необходимости. Капитан Фогель выдвинул правую руку и плечо вперёд, чтобы ударить врага сверху, но через долю секунды потерял равновесие, и Чумак набросился на него.
Министр, генерал, юрист и старший клерк, забыв о приличиях, отталкивали друг друга от окна, чтобы лучше разглядеть подробности схватки. Однако им почти ничего не было видно. Офицеры и рядовые, нарушив строй, высыпали из здания и выстроились вдоль стен, наблюдая. Министр, к примеру, видел, как сабля, крутясь, пролетела высоко в воздухе. Она упала остриём вниз и застряла в грязи неподалёку от поручика Мартынова. Министр не видел что сделал далее Чумак, но капитан, казалось, взмыл в воздух и полетел—ногами вперёд, спиной к земле. Все увидели подошвы его сапог, которые молотили в воздухе. Наконец он приземлился, грохнувшись спиной и головой о землю, и затих. Счастье изменило капитану Фогелю.
Дыхание со свистом вырвалось у Чумака из груди, по лбу тёк пот. Он бросился вперёд. Ухватившись правой рукой за эфес, он вырвал саблю из земли и согнул её под тупым углом. Когда он переломил саблю о колено, раздался громкий треск. Два обломка он отшвырнул прочь.
--О боже!—прошептал Мишель Толстой.
Обычно румяное лицо поручика Мартынова побледнело, он облизал губы. Хотя говорил он отчётливо, в голосе его угадывался ужас.
--Вы сломали клинок гвардейского офицера,--объявил он.
--Да неужели?—равнодушно отозвался Чумак, на которого эти слова не произвели никакого впечатления.—Интересно,--продолжал он почти весело, кем, вы, гвардейцы, себя, чёрт побери, воображаете?
Поручик Мартынов не ответил. Просто не мог ответить. Чумак словно спросил у царя, кем тот, чёрт побери, себя воображает, а может, задал такой же вопрос самому Создателю. И снова поручик Мартынов застыл в ошеломлении.
--Князь Чамак, я…
Впервые за всё время Чумак чуть повысил голос.
--Послушайте, вы,--крикнул он, вытаскивая из кармана часы, открывая крышку и глядя на поверженного Фогеля.—Даю вам тридцать секунд, чтобы забрать это…этого субъекта. Если не заберёте, задержу вас всех по обвинению в нападении на полковника полицейского управления, то есть государственного служителя. Выбирайте!
--Игорь, старина!—проблеял Мишель.
--Ах, мой милый Мишель!—язвительно улыбнулся Чумак.—Ты, кажется, утверждал, что ты мой друг? Что же ты делаешь в стане врагов?
--Игорь, брось! Я с самом деле твой друг! Я старался не допустить самого плохого. Спроси у Мартынова.—Мишель вдруг посмотрел направо и в тревоге воскликнул:
--Фогель! Стойте!
Неукротимый капитан снова пытался подняться на ноги.
--Нет!—отрывисто произнёс поручик Мартынов. Горделиво приблизившись к капитану Фогелю, он схватил его за левую руку и потянул назад. Мишель, проявив поразительную силу и твёрдость, поднырнул справа и ухватил капитана за правую руку.
--Нет!—повторил поручик.—Если ты полезешь на него с кулаками, точно неотёсанный мужик, он всякий раз будет укладывать тебя. Успокойся!
--Десять секунд,--пробормотал Чумак.
Поручик выпрямился и принял официальный вид.
--Князь Чамак! Неужели вы действительно собираетесь арестовать…
--Разумеется!—широко улыбнулся Чумак.—А вы как думаете?
--Князь, мне сообщили, что вы порядочный человек, несмотря на вашу профессию. Некоторое время назад, в пылу ссоры, что вполне понятно, я произнёс слова, за которые мне в высшей степени стыдно. Примите мои извинения, князь.—Поручик еле заметно наклонил голову.—Тем не менее дело зашло слишком далеко. Теперь вы непременно должны встретиться с капитаном Фогелем…
--С пистолетами?—иронически спросил Чумак.—Пятнадцать секунд!
--Да, с пистолетами! Вы должны встретиться с ним, говорю я, или он получит право пристрелить вас на улице.
Чумак уже собирался ответить презрительным отказом, но поймал на себе взгляд Мишеля Толстого. Он вспомнил о том, как утром Мишель пытался в некотором роде его шантажировать, и тут его осенило. Он понял, что может выиграть.
--Согласен!—ответил Чумак, защёлкивая крышку часов.
--Вы встретитесь с ним?
--Я встречусь с ним.
--Всё было бы гораздо лучше,--заявил поручик Мартынов, испуская глубокий вздох,--произнеси вы те же самые слова утром. К кому мне следует обратиться?
--Вот, к господину Толстому. Он всё уладит—в любое время и в любом месте, где вам будет угодно.—Чумак положил часы в карман.—Ты согласен, Мишель?
--Я…да, чёрт подери!
--Отлично. Но прежде чем состоится наша официальная встреча, настаиваю на одном условии.
Поручик снова окаменел. Чумак поднял глаза в серое холодное небо, его бросало то в жар, то в холод. Он пытался в абстрактном смысле вспомнить как выглядит квартира, в которой он жил в прежней жизни, когда был полковником Службы безопасности. И ничего не мог вспомнить. Медленно и неуклонно его память стиралась. Зато теперь он вспомнил внешность людей, цифры, даже запах и обстановку мест, где, как ему казалось, он никогда не был.
--Тир Петра Нащёкина,--выпалил Чумак.—Он должен находится на окраине Петербурга? Да, да, я знаю, что Нащёкин умер! Но теперь тир содержит его сын, как и оружейную лаву по соседству.
--Итак?
--Перед нашей официальной встречей,--продолжал Чумак,--мы с капитаном посоревнуемся в меткости стрельбы по мишени. Каждый произведёт по шесть выстрелов. Ставка—любая, какую он пожелает.
Поручик Мартынов был шокирован.
--Чтобы участники дуэли,--воскликнул он,--тренировались перед встречей? Неслы…
--Стой! Погоди!—хрипло прокаркал Фогель.
Он уже довольно прочно держался на ногах. Но руки его по-прежнему болтались безвольно. Лицо под коркой грязи было белым, как бумага, на фоне чёрных бакенбардов и тонких чёрных волос. Хотя дышал капитан с трудом, он прикусил облепленную грязью губу и снова подал голос.
--Значит, говоришь, любая ставка, а?—И капитан с жадностью облизал губы.
--Да!
--Пять тысяч рублей—идёт?
--Идёт!—отозвался Чумак.
--Слышал я, ты мнишь себя отличным стрелком по мишеням,--насмешливо произнёс Фогель, еле переводя дух.—Но в полевых условиях всё по-другому. Обещаю! И всё же…Ты привык к тому, что настоящей опасности нет. Какую даешь фору?
Чумак сделал глубокий вдох.
--Во-первых, я с тобой хамом свиней не пас и за то, что ты осмелился мне тыкать, я увеличиваю призовой фонд ещё на пять тысяч рублей. Согласны?
--Согласен,--торопливо произнёс капитан.
--А во-вторых, я согласен на любую фору. Если по мнению судей обойдёте меня, я тут же на месте плачу десять тысяч рублей. Если побеждаю я…
--Что тогда?
--Дайте слово русского офицера, что расскажите всё, что известно о покойной Маргарите Кольцовой. Так же поступит и ваш секундант поручик Мартынов. Вот и всё.
В кустах снова поднялся ветер, зашуршала листва. Лошади, впряжённые в карету министра, по-прежнему брыкались, и кучер успокаивал их. Карета оказалась у них за спиной, чуть левее.
--Погодите!—произнёс поручик, как будто смутившись.—Я снова протестую против….
Капитан жестом заставил его замолчать: он стоял прямо, не шатаясь. Он, в отличие от поручика, явно не отличался ни умом, ни красноречием. Видимо, до сих пор ему хватало одной храбрости. И всё же, когда он выкатил чуть скошенный глаз, в нём сквозила такая злоба и такое радостное коварство, что Чумаку следовало насторожиться. Он должен был угадать, что ему готовят засаду—невидимый удар, способный навсегда его уничтожить.
--Идёт!—тихо сказал Фогель.
--Но кодекс…--начал было поручик.
--К чёрту кодекс! Замолчи, Андрей и подай мой кивер!
Поручик Мартынов поспешил подобрать испачканный грязью кивер, похлопал по нему, пытаясь очистить, и медленно нахлобучил на голову друга, завязал ремешок. Фогель поморщился от боли, однако не скривился. На обломки своей сабли он даже не посмотрел. Мишель Толстой выбежал на площадь и, сунув два пальца в рот, издал пронзительный свист.
Почти сразу же к нему подкатила большая и широкая карета, влекомая двумя вороными лошадьми. Изнутри карета была обита довольно грязным белым шёлком—словно для того, чтобы соответствовать плюмажам офицеров. Почти следом за первой каретой подъехал второй экипаж, более простой, однако имеющий лучший вид—от красных колёс до начищенных серых в яблоках кобылок. Во втором экипаже сидел толстый багроволицый господин в сюртуке с красным бархатным воротом поверх куртки и в величественной шляпе. Рядом с ним расположилась Марианна Долгорукая. Она высунулась из экипажа и посмотрела прямо а Чумака.
На юной Марианне был модный тюрбан из синего шёлка, белый плащ с капюшоном в синюю полоску застёгивался на шее. Светло-карие глаза, очень выразительные на хорошеньком лице, явно старались привлечь внимание Чумака, как и беззвучно шевелящиеся губы.
--Я должна немедленно увидеться с вами в…
Заметив куда смотрит девушка, толстый господин дотронулся до её плеча. Марианна покорно спрятала голову, а толстый господин—очевидно, отец, дядя или другой родственник, подумал Чумак—задрал толстые чёрные брови так невероятно высоко, что сделал бы честь любому актёру.
--Эй, ты!--презрительно позвал капитан Фогель.
Чумак перевёл взгляд на него. Ненависть вновь закипела в нём. Он сделал два шага вперёд и капитан тут же отступил.
--У Нащёкина?—понизив голос на полтона переспросил его враг.—Завтра, в девять утра?
Чумак сухо кивнул.
--А потом настоящая схватка?
Чумак снов кивнул. Не обращая на него внимания, капитан Фогель повернулся на каблуках и двинулся к первой карете. Шагал он неровно, Мартынову и Мишелю пришлось подхватить его с обеих сторон. Не успел капитан сделать и двух шагов, как снова повернулся. Его здоровый глаз горел адской злобой.
--Помоги тебе Бог,--негромко произнёс Фогель,--когда я возьму тебя на мушку!
Поручик Мартынов дёрнул его за руку. Они с Мишелем потащили капитана к первой карете и усадили посередине, а сами сели по бокам. Щёлкнул бич кучера, вороные кони понесли карету прочь по площади. Более лёгкий хлыст взметнулся над спинами серых в яблоках кобылок второй кареты. Ресницы Марианны были по-прежнему с притворной скромностью опущены. Краснолицый господин взял понюшку табаку из табакерки слоновой кости. Карета поехала а Фогеле в сторону Адмиралтейства.
Чумак стоял без движения, опустив голову. Его высокий крахмальный воротник обмяк, острые уголки больше не царапали подбородок. Чумак остывал—и физически, и душевно. Он, легко, без усилий поставил невежу Фогеля на место, но вовсе не был уверен, что не выставил себя дураком. Там, в грязи, валялись два обломка сабли. Ему стало немного стыдно, наклонившись, он поднял их и, подбросив в руке, медленно побрёл в помещение. Потом поднял голову—и остолбенел.
Небывалое зрелище. Все полицейские и жандармы застыли по стойке «смирно», выстроившись в два ряда по обе стороны от двери. Перед ним вытянулись инспекторы, словно отмечая его путь ко входу, и офицеры. Полицейская гвардия стояла по стойке «смирно», так расправив плечи, что, казалось, что мундиры вот-вот треснут. Руки у всех были по швам. Глаза смотрели вперёд—взгляд невидящий, словно остекленелый, однако легко можно было заметить: они все лопаются от радости и готовы закричать «ура!». И всё же они молчали—только ветер шелестел.
Чумаку стало ясно: он теперь удостоился наивысшей чести. В душе он ощутил прилив гордости и радости. Он тоже расправил плечи и вскинул голову. Однако теперь он понимал как ему следует держаться, чтобы избежать смущения. Чумак прошёл мимо нескольких и своих будущих подчинённых и остановился у самого входа. Медленно обвёл глазами левый ряд, потом перевёл взгляд направо, словно производил смотр.
--Кто из вас,--сухо спросил он,--желает служить под моим началом?
Высокий и худощавый человек, которого Чумак уже видел и у которого  был картошкой, сделал два шага вперёд на негнущихся ногах и отдал честь. Следом за ним шагнули вперёд ещё несколько человек.
--Ваше благородие! Инспектор Онощенко.
--Отлично, инспектор.
--Полицейский Сухин!
--Полицейский Кущин!
--Полицейский Солдатов!
--Отличный парад!—Чумак отдал честь, потом опустил глаза и оглядел обломки сабли, которые всё ещё сжимал левой рукой.—Вот первый трофей для нашего трофейного зала. Он принадлежит вам всем. Возьмите его!
Чумак сунул сломанную саблю инспектору, который подхватил её и, звякнув сталью, прижал к груди. Второй рукой инспектор подал знак, стоящим рядом подчинённым:»Молчать!»--хотя те уже готовы были взорваться криками радости. Чумак снова медленно взглянул налево и направо.
--Вольно!—скомандовал он.
И, впервые улыбнувшись, не спеша пошёл вдоль рядов, поднялся по ступенькам. Чумак почти не слышал радостных криков у себя за спиной, он беспокоился о другом. Фон Фок напал на него, и ему следовало быть предельно осмотрительным, если он должен встретить опасность также и в лице министра внутренних дел. Свернув направо, к кабинету генерала Бенкендорфа, Чумак открыл дверь, не затруднив себя формальностью постучать. Потом закрыл её за собой. Спокойно посмотрел на министра, на генерала, на Мордовцева, который вернулся за свою стойку и после всех---на фон Фока и отрывисто произнёс:
--А теперь, господа, на чём мы остановились, когда нас неожиданно прервали? Михаил Васильевич, кажется, обвинял княгиню Лопухину в убийстве?













 


          Г Л А В А  7

--Чёрт меня побери!—воскликнул фон Фок, всплескивая руками.—Ничего подобного? Я сказал только, что…
Он повернулся к генералу, словно ища у него поддержки. Бенкендорф, которому адъютант передал почту, жестом призвал его к молчанию, продолжая читать какой-то материал, написанный на нескольких страницах. Наконец он остановился перед Чумаком, ноздри его раздувались. Подняв голову он посмотрел на Чумака, словно впервые его увидел.
--Извините. Я слишком был увлечён и потому не слышал вашей беседы с Михаилом Васильевичем. Если не трудно, давайте повторим то, что вы рассказали и к каким выводам вы пришли. А, кстати, вы знакомы с Чаадаевым?
Чумак уверенно заявил, что лично не знаком, но много о нём читал и знает несколько его философских трудов.
--Даже так?—удивился граф.
Чумак почувствовал, что сказал лишнее. Не потому, что показал своё образование, а потому, что читать подобные произведения, о которых нелестно высказался монарх, крайне нежелательно, особенно для людей, претендующих на службу государственном учреждении. Собственно говоря, то ж самое происходит и во времена, в которых живёт он сам.
--Тогда вам будет интересно прочитать и данное произведение. Чаадаев прислал на моё имя записку.
--Извините, граф. А вы лично знаете философа? Я думаю, что он будет зачинателем всей философской мысли в России.—Снова слова опередили разум и Чумак тут же спохватился.—Мне так кажется.
--Я давно знаю Чаадаева—не обратил внимания на слова Чумака Бенкендорф,--и всегда поддерживал его, впрочем как и Пушкина.
--А Лермонтова?
--А кто это такой?
 И снова Чумак начал корить себя за несдержанность. Благо ни Бенкендорф, ни фон Фок не придали его словам должного.
--Возьмите, почитайте. Думаю вам будет интересно узнать, что шеф жандармов пользуется каким-то авторитетом среди интеллигенции.—Бенкендорф протянул Чумаку несколько, исписанных гусиным пером станиц бумаги. Чумак сел на предложенный стул и углубился в чтение, не показывая вида, что данное послание было ему знакомо из сборника философских работ Чаадаева, но он никогда не читал его полностью.
«Его Величество удостоил бросить взгляд на журнал, которого я был издателем. Он заметил некоторые мысли, которые он счёл предосудительными, и нашёл всё направление журнала таковым, что властям не следовало бы терпеть его издания. Он велел запретить его, на мою долю выпало самое большое несчастье, которое может выпасть в монархии верноподданному и доброму гражданину, а именно—быть опозоренным в глазах своего государя. Вы позволили мне, генерал, обратиться к вам с апологией моих мыслей. Пользуясь этой милостью с глубокой покорностью решению, последовавшему свыше, и с упоением на справедливость и мудрость моего державного судьи, надеясь на то, что он снизойдёт до ознакомления с моей защитой. Я полагаю, генерал, что самое лучшее, что я могу сделать для того, чтобы доказать, насколько мои действительные взгляды, решаюсь это утверждать, отличны от того смысла, который император придал словам, которыми я пользовался для выражения их, это представить вам в целом мои взгляды по предмету, которого я только коснулся в моём журнале.
Было время, когда молодое поколение, к котором я принадлежу, мечтало о реформах в стране, о системах управления, подобных тем, которые мы находим в странах Европы, о порядке веще, в точности воспроизводящем порядок, установившийся в этих странах. Одним словом, о конституциях и всем, связанным с ними. Младший среди других. Я поддался этому течению, держась тех же чувств, желал тех же преимуществ для России. Я счастлив, что только разделял эти мысли, не пытаясь, как они, осуществить их преступными путями, и не запятнал себя, как они, ужасным бунтом, наложившим неизгладимое пятно на национальное достоинство. Я должен был начать с этого признания вам, генерал, дабы заслужить ваше доверие. Я не побоялся сказать вам, что я некогда думал—последующее изложение моих взглядов в данную минуту покажет вам, что я мог с полным спокойствием принести мою исповедь.
Толчок, данный народному духу Петром Великим, и образ действия всех последующих государей ввели у нас европейскую цивилизацию. Естественно, что все мысли, бывшие в обращении в странах Европы, проникли к нам, и мы вообразили себе в конце концов, что политические учреждения этих стран могут служить нам образцами, как некогда наука послужила нашему обучении. Никто не подозревал, что эти учреждения, возникнуть из совершенно чуждого нам общественного строя, не могут иметь ничего общего с потребностями нашей страны и раз наше образование было подчерпнуто у европейских писателей, а следовательно, и всё, что мы в ходе нашего изучения узнавали по вопросам законодательства и политики, проистекало из того же источника, мы естественно, привыкли смотреть на наиболее совершенные правительства Европы, как на содержащие правила и начала всякого управления вообще. Наши государи не только не противились этому направлению мыслей, но даже поощряли его. Правительство, так же как и народ, не ведало, насколько наше историческое развитие было отличным от такового же Европы и насколько, следовательно,  политические теории, которые у них в ходу, противоположны требованиям великой нации, создавшей себя самостоятельно, нации, которая не может удовольствоваться ролью спутника в системе социального мира, ибо это значило бы утратить все начала силы и жизненности, которые являются основой бытия народов.»
Сколько лет прошло, а истина в его словах жива и до сих пор, подумал Чумак. Как привыкли называть себя русские великой нацией, вопреки здравому смыслу, так и продолжают несмотря на явную противоположность. Да и к нам имеет полное отношение. Не надо мерить чужой кафтан на свои плечи. Бенкендорф, заметив, что Чумак перестал читать, спросил:
--Что-то не так? Вы готовы поспорить?
--Нет, генерал. Извините, под наплывом прочитанного, обращаюсь  вам официально.
--Не стоит извинений. Ведь это мое звание и я заслужил его не в кабинетах.
--Можно я ещё немного почитаю?
--Если ваши версии произошедшего могут повременить, то пожалуйста.
«Смею уверить вас, генерал,, что в настоящее время у нас нет ни одного мыслящего человека, который бы не был убеждён, что эта роль менее всего подходит к нам. Что до меня, то вот моя мысль в целом. Каково бы в действительности не было достоинство различных законодательств Европы, раз все социальные формы являются там необходимыми следствиями из великого множества предшествовавших фактов, оставшихся нам чуждыми, они ни коем образом не могут быть для нас пригодными. Кроме того, мы в нашей цивилизации значительно отстали от Европы и в наших учреждениях есть ещё бесконечное число особенностей, явно не допускающих какое-либо подражание учреждениям Европы, и посему нам необходимо помышлять лишь о том, чтобы из нашего собственного запаса извлечь те блага, которыми нам в будущем предстоит пользоваться. Прежде всего нам следует приложить все старания, чтобы приобрести основательное классическое образование. Вот чего бы я желал для своей страны. Я желал бы для моей страны, чтобы в ней проснулось религиозное чувство, чтобы религия вышла из летаргического сна, в который она погружена сейчас.
Я не могу представить себе другой цивилизации, как цивилизации христианской и прежде всего православной. Это кажется мне можно было усмотреть из той статьи, которая навлекла на меня монаршье неодобрение. И я с несказанной печалью вижу, что православная религия у нас лишена всякой действенности и хочу, чтобы она оила в нашей среде.»
Очевидно, поэтому православный Бенекендроф, перешёл в католичество. Видимо ему так надоело православие, что самый верный подданный империи сменил православие на католичество. Чумак хотел и прочитать записку до конца, и в то же время, начать обсуждение версий, касающихся убийства девицы Кольцовой, так как в преступлении могли заподозрить Елену. Потому он стал читать выборочно.
«Посудите сами, генерал, возможно ли, чтобы говоря о цивилизации и разуме, я подразумевал свободу и конституцию? Возможно ли, чтобы я, твёрдо убеждённый в том, что мы можем восполнить наши недостатки лишь при спокойном сосредоточении наших мыслей на глубоко обдуманном умственном труде, чтобы я возымел намерение скрыть под покровом спокойной философской мысли буйную мысль демагогии? Не с Европой политической, а с Европой мыслящей хотел я поставить нас в более тесную связь. К несчастью, император не признал чистоты моих мыслей, и я бы молча снёс наложенное на меня наказании, если бы вы, генерал, не предложили мне сказать несколько слов в свою защиту. И какое нам дело до того, что происходит в настоящее время на поверхности европейского общества? Что у нас общего может быть  ЧС этой новой Европой, столь жестоко терзаемой потугами некоего рождения, в смысле которого она сама не может отдать себе отчёта. Мы должны, как я уже говорил, искать уроков себе в старой Европе, где совершены  были столь великие дела, в коих мы не принимали участия, где возникло столько великих мыслей, не дошедших до нас.»
В ответ на слова Чаадаева Николай Первый передал через Бенкендорфа, как помнил Чумак, такие слова: «Его Величество изволил найти, что все статьи сии есть не что иное, как рассуждение о высшей политике, хотя в начале оной сочинитель и утверждает, что он говорит не о политике, а о литературе. Стоит обратить внимание, чтобы видеть, что сочинитель, рассуждая будто бы о литературе, разумеет совсем иное, что под словом «просвещение» он понимает «свободу», что «деятельность разума» означает у него «революцию», а искусно отысканная середина не что иное, как «конституция». А граф молодец! Действительно советская историческая наука не до она разобралась в его сущности! Помимо своей воли, Чумак перевернул страницу и заглянул в конец. В этом проявилась сущность его как следователя, чего он, впрочем, никогда и не скрывал.
«Как бы то ни было, теперь, когда я изложил вам, генерал, все мои взгляды—и думаю, я сделал это с полнейшей искренностью, добросовестностью и чистосердечием.—могу ли рассчитывать, что не буду больше числиться в разряде людей легкомысленных и склонных к смутам, которые полагают, что для народов нет другого способа движения вперёд, кроме насильственных переворотов, и не умеют отделять судеб народов нового и призванного к необозримому будущему от судьбы старых обществ, лишь с трудом дотягивающих последние дни своего многолетнего поприща?  Могу ли я надеяться, что строгое решение, которым я заклеймён, как писатель, образ речи которого не может терпим, будет когда-нибудь отменено, и мне дозволено будет продолжать тот скромный путь, где я далёк был от мысли идти вразрез со взглядами правительства, а думал, напротив, послужить ему в меру моих слабых способностей? Я не смею сомневаться в справедливости моего государя, я не могу поверить, что, если он нашёл в способе выражения моих мнений что-либо неприличное, заслуживающее наказания. Он и ныне может оставить тяготеть на мне свою удручающую тяжесть своего неблаговоления. Я думаю, напротив, что обнаружил бы неспособность оценить по достоинству великодушие Его Величества и благожелательное покровительство, которое он оказывает литературе, если бы и ныне отказывал себе в надежде на то, что мне будет дано позволение вновь взяться  за перо. А вас, генерал, прошу принять уверение в глубокой и искренней моей признательности за то, что вы благоволили с такой отменной добротой протянуть мне руку.»
Возможно, что Бенкендорф действительно хотел бы помочь, но стиль записки настолько похож на откровения сталинских писателей, что Чумак невольно посмотрел на дату, проставленную внизу рукописи. Бенкендорф заметил, что Чумак не читает и обратился к нему:
--Князь! Вы готовы продолжить.
--Давно пора,--вмешался фон Фок.—У нас куча дел, а вы даёте ему читать рукопись какого-то писателишки.
--Вы не правы, Михаил Васильевич. В будущем возможно нас будут вспоминать только потому, что мы имели какое-то отношение к этому, как вы выразились, «писателишки». А теперь к делу.
--Полковник,--начал генерал, сразу переходя на официальный тон, и дав понять окружающим, что несмотря на занятость не упустил нити разговора Чумака и фон Фока, и помнит о происшествии, случившимся несколько минут назад,—гвардейский полк старейший полк нашей армии. Ваше поведение было постыдным. Мне следует вас примерно наказать. Считайте себя наказанным,--закончил граф.
--Есть, шеф!—ответил Чумак. Бенкендорф с удивлением посмотрел на него.
--Что вы сказали?
--Простите, генерал. Вырвалось что-то несуразное.
Министр Блудов, очевидно будучи человеком по натуре весёлым, от всей души расхохотался и прищурил глаза.( Слава богу, что он не обратил внимание на слово «шеф». Не пойму почему оно вырвалось у меня).
--Многое я бы отдал, князь,--заявил он,--чтобы понять, просто вы вышли из себя или хотели произвести впечатление на ваших новых подчинённых. Что ж, впечатление вы на них произвели, да и на меня тоже, клянусь Богом! И тем не менее вы оказались в незавидном положении.
--С капитаном Фогелем, господин министр?
--Фогелем? Тем неотёсанным увальнем? Остальные офицеры гвардии не стали бы даже разговаривать с ним. Вот почему он выбрал секундантом поручика из другого полка. Нет! Я имею в виду императора. Гвардейцы—его любимчики.
Генерал Бенкендорф посуровел.
--Хорошенькое дельце выйдет, если император узнает о драке,--продолжил министр, потирая подбородок рукой,--хотел бы я знать, о чём вы с Фогелем так официально договаривались перед тем, как он уехал?
--Дело сугубо личное. Нас оно не касается.
Министр задумчиво хмыкнул. Чумак проследовал к столу.
--Зато нас касается,--проговорил он,--заявление господина фон Фока, будто бы я пренебрёг долгом и выгораживал княгиню Лопухину.
--Совершенно верно,--с достоинством кивнул фон Фок.
--На каком основании?—Чумак даже стукнул кулаком по столу.—С вашего позволения, я повторяю. Вы, по вашим словам, подозреваете меня на основании того, что я якобы «не пишу». Я ещё никогда не слышал, чтобы человека обвинили в лжесвидетельстве на основании того, что он не пишет!
--Вы искажаете…
--Я констатирую факт. Ваша единственная так называемая улика, которую вы именуете «необычным обстоятельством», заключается в том, что княгиня Лопухина в доме носила муфту. Однако, если вы внимательно прочли мой рапорт,--Чумак хлопнул по столешнице стопкой исписанных листков,--вы бы не усмотрели здесь ничего не обычного. Княгиня Лопухина порвала правую перчатку—это могут засвидетельствовать все,--и как любая дама, она хотела скрыть дыру. Где доказательства, что у неё в муфте был пистолет или что пистолет вообще существовал?
--Поскромнее, князь.—Предупредил граф.—Хоть вы и князь, но в данный момент полковник, находящийся на государевой службе и вы не имеете никакого права оскорблять вашего начальника в лице господина фон Фока.
--А по-моему, он ничего такого не сделал,--заявил министр и Чумак понял, что разговоры о разногласиях между генералом и министром не просто слухи.
--Извините, господа!—сказал примирительно Чумак.—Вы абсолютно правы, генерал.
У фон Фока сверкнули глаза, когда он почувствовал поддержку графа.
--Доказательства, говорите вы? Я о них не упомянул. Я всего лишь выдвинул версию, которой вы, кажется, пренебрегли.
--Господин Фок!—послышался сзади грубый, хриплый голос.
Мордовцев облокотился о столешницу толстыми руками. Хотя было всего пять часов, серое небо так потемнело, что все обитатели кабинета казались призраками, которые неожиданно выныривают из мрака. С громким хлопком вспыхнула и погасла  масляная лампа. Мордовцев зажёг другую под зелёным колпаком. Он покачал крупной головой с рыжеватыми баками. Чумак понял, что старший клерк не так прост и явно пользуется доверием генерала, если может так смело прерывать своего начальника.
--Граф,--сказал он обращаясь к Бенкендорфу,--она этого не делала!
--Чего не делала?—негромко переспросил генерал.
--У княгини не было пистолета,--сообщил Мордовцев.—Я был там. Я всё видел. Что же касается того, что полковник пренебрёг долгом….генерал, ведь именно он первым вспомнил о муфте.
--Что?
--Он подумал, что стрелять могла княгиня. Я-то знал, что она не стреляла—я наблюдал за ней. У неё не было оружия—как и у меня и у князя. Но он попросил её показать и вывернуть наизнанку муфту—на тот случай, если она стреляла сквозь неё. Так вот, она не стреляла.
Мордовцев говорил искренне и очень убеждённо, поскольку верил во всё сказанное. Всё это время Чумак думал о Елене. Как она вспыльчива! Однако тут же отходит…Впрочем, к чему было ревновать его к Маргарите Кольцовой? Сегодня она, должно быть ждёт его у себя дома. Стоит ему только прошептать, что он сам виноват, как она тут же возразит: нет, виновата она—и броситься к нему в объятия…
Чумака вдруг передёрнуло. Откуда он знает, как она себя ведёт после ссоры или размолвки? Пора взять себя в руки!
--…так что видите, граф, я-то не читал рапорт князя,--оживлённо продолжал Мордовцев.—И даже не слышал о нём до недавнего времени. Но доктор считает, что стреляли по прямой. Хорошо! Кто угодно скажет вам, что княгиня Лопухина стояла на шаг или два правее бедняжки. И ей бы пришлось стрелять по диагонали.
Фон Фок пожал плечами.
--Кажется вы все сговорились против меня,--заметил он.
--Нет, Михаил Васильевич, мы не сговорились!—И старший клерк с жаром обратился к генералу.—Можно ещё словечко, граф?
Бенкендорф улыбнулся и изобразил знак согласия.
--Мне кажется,--сообщил Мордовцев,--господин фон Фок прав, что стреляли из-за нашей спины, из-за двойных дверей. А шум—что ж!—Он презрительно фыркнул.—Мы бы не спутали выстрел со щелчком замка. Просто мы с князем слишком задумались над тем, что сообщила нам княгиня Гагарина. И потому немного отвлеклись. По-моему, если бы в этот момент кто-то у нас за спиной выстрелил из мушкета, мы и то не услышали бы.
--Спасибо,--пробормотал адвокат,--большое облегчение!
--Фон Фок—тихо позвал генерал.
--Что?
--Мы с вами,--улыбнулся генерал,--до сих пор совместно руководили работой полиции и жандармерии и не ссорились. Будем надеяться, что не поссоримся  и сейчас. И тем не менее! Насколько мне известно, вы помолвлены и собираетесь жениться на одной очаровательной особе…
--Да, разумеется!—воскликнул адвокат, горделиво поправляя запонки.
--Ваша невеста, разумеется, особа высоконравственная и религиозная?
--Генерал, нам всем известны ваши взгляды касательно…
--Тише! А теперь сознайтесь, Михаил Васильевич! Сознайтесь! В глубине души вы с самого начала подозревали князя и княгиню только потому, что княгиня Лопухина—его…как бы поделикатней выразиться…его прекрасная дама?
Врождённая честность не позволила фон Фоку отрицать сказанное. Он зашагал вдоль стола, в раздражении подбрасывая вверх фалды сюртука.
--Наверное, вы правы,--подтвердил он, ударяя по столу кулаком.—Но хватит! К делу! Мы узнали то, что скрывал от нас полковник. Теперь пусть он скажет…Полковник, кто убил Маргариту Кольцову?
Чумак облизал пересохшие губы. Ветер завывал всё сильнее и в доме были сильные сквозняки. Ветер бился во все окна.
--По моему мнению, Кольцову убил её любовник.
--Ага!—Фон Фок снова схватил рапорт.—Загадочный любовник, на которого вы всё время намекаете! Как его имя?
--Имени я его не знаю пока,--признался Чумак.--Даже Мишель Толстой, который знает все петербургские сплетни, не мог назвать мне его. Зато я могу его описать.
--Прошу вас, опишите!
--Он,--медленно начал Чумак,--человек благородного происхождения и наружности. Однако небогат и находится в стеснённом материальном положении. Физически привлекателен для женщин, хотя и значительно старше девицы Кольцовой. Азартный игрок. Он…--Чумак помолчал.—Скажите, господа…Был ли кто-либо из вас знаком с Маргаритой Кольцовой?
Генерал кивнул, не сводя глаз с каминной полки. Фон Фок равнодушно склонил голову.
--Отлично,--продолжал Чумак.—«Огонь горит, котёл кипит!»
--Простите, что?—изумлённо переспросили генерал и адвокат.
Чумак ответил.
--Представьте себе красивую женщину тридцати одного года,--сказал он.—Держится она холодно и высокомерно, однако внутри неё бушуют страсти. Эта женщина стыдится своего положения бедной родственницы, но старается свои переживания скрывать.
--И что же?—спросил генерал.
--Когда такая женщина влюбляется, она способна взорваться, словно пушечное ядро. Если верить княгине Гагариной, Кольцова действительно влюбилась. Разумеется, на словах она всё отрицала. Она пылала такой страстной любовью, что ради своего любовника лгала, воровала для него драгоценности, который тот закладывал у Вулкана…
Тут вмешался фон Фок.
--Есть ли у княгини Гагариной,--спросил он сладким голосом,--доказательства того, что её драгоценности украла девица Кольцова?
--Мне она их не предоставила. Но Мишель Толстой…
--Слухи, обычные слухи, дорогой мой.
Чумак посмотрел на него. Любезная улыбка адвоката, его круглое лицо и живые чёрные глаза не ввели его в заблуждение. Точно так смотрел на него близкий знакомый, или попросту—друг, из прокуратуры. Те же сладкие речи, уверения в дружбе, а потом обыкновенное предательство. Однако, поправил сам себя Чумак, в данном случае ни о каком предательстве не могло быть и речи. Фон Фок был честным человеком, обладал острым умом и проницательностью, если не благодаря доводам рассудка, то инстинктивно. И параллель пришедшая в голову Чумаку, была в данном случае бессмысленна. Адвокат просто вбил себе в голову, что Елена виновна—виновна в чём угодно. Возможно, всё дело в прошлых отношениях, о которых Чумак не имел представления, но он даже представить себе не мог, что фон Фок способен на месть из-за личных отношений. И если у него дрогнет рука и адвокат узнает о сокрытии улики, взрыва не миновать.
Фон Фок ждал ответа, скрестив руки на груди. Образно выражаясь, Чумак выстрелил в него.
--Слухи?—переспросил он.—Боже правый, на что же ещё мне полагаться? Напоминаю, мы с вами ещё не в суде.—Чумак тут же пожалел о словах «не в суде». Какой суд был в то время? Всё зависело от императора. Чумак внутренне сжался, он вспомнил, что и в начале двадцать первого века, в его стране все суды тоже зависели от воли президента. Слава Богу, что на его слова о суде никто не обратил внимания.
--Не нужно горячиться, полковник. Что вы предлагаете?
--Сегодня вечером,--сказал Чумак,--я навещу игорный дом Вулкана. Если нужно я проиграю…
--На чьи деньги?—вдруг спросил министр Блудов, вставая с места.—Предупреждаю: только не на деньги правительства! Только не на деньги правительства!
Чумак поклонился и похлопал себя по карману.
--Исключено. Я буду играть на свои. Кстати, потому-то я сегодня и опоздал, простите великодушно! Должен был повидаться с моими банкирами.
--На свои деньги?—ахнул поражённый министр.—Вот это прыть!—Он задумался.—Должен сказать, я немало слышал об этом Вулкане. Его заведение, одно из немногих, куда допускаются дамы.
Адвокат удивлённо поднял брови.
--Дамы?—переспросил он.—А, понимаю. Вы имеете в виду проституток.
Министр угрожающе выпрямился, на лице его застыло холодное и надменное выражение, с каким он, очевидно, смотрел на своих противников в совете министров.
--Нет, молодой человек, я имею в виду не проституток. Я имею в виду дам из общества, из высшего общества. Их охраняют слуги-мужчины, и никто им не досаждает. Самый отъявленный повеса, сидя за игровым столом или стоя за рулеткой, не смотрит ни на что, кроме своих ставок. По крайней мере,--быстро добавил министр, поймав на себе взгляды генерала и адвоката,--мне так говорили.—Он повернулся к Чумаку.—Но что вы намерены там делать?
Генерал был так же заинтригован, как и министр.
--Да! Каков ваш план действий?
--Что ж…
--Надеюсь, не облава? Это трудно. Входная дверь у них железная…
--Нет, нет, не облава. Я намерен пойти туда один…
--Чертовски опасно,--добавил генерал, качая головой.—Если они узнают, что вы полицейский…
--Я должен рискнуть. И потом, с вашего позволения, меня в некотором смысле будут охранять.
--И что вы намерены сделать?
Тут настал черёд Чумака сделать круг по комнате.
--Сегодня утром в ресторации одного отеля,--начал он, глядя в окно,--Мишель Толстой описал мне игорное заведение Вулкана, в том числе и его кабинет.
--И что же?
--По словам княгини Гагариной, в залоге у Вулкана  находится одна весьма дорогая для неё драгоценность. Узнать её легко: это брошь с бриллиантами и рубинами в виде кораблика с парусами. Поскольку вещица заложена, а не продана, она до сих пор находится у Вулкана. Маловероятно, чтобы брошь принесла сама Кольцова. Все знали о её ненависти к азартным играм. И потом она никогда не совершила бы такой бестактный поступок. Вещицу заложил мужчина. Дайте мне брошь, и мы заставим Вулкана назвать его имя.
--Разве это докажет,--язвительно поинтересовался адвокат,--что он убил Маргариту Кольцову?
Чумак отвернулся от окна, подошёл к столу и посмотрел адвокату прямо в глаза.
--Официально—нет,--согласился он.—Но иначе расследование застопорится. У меня сильные подозрения, основанные на опыте…( что это со мной? Снова проговорился, надо исправлять ошибку). Впрочем, я не решаюсь поведать вам о нём…
--Короче говоря, вы просто гадаете.
--Нет, я полагаю! Как только мы узнаем имя мужчины, принёсшего брошь, он в наших руках.
--Возможно…возможно, вы и правы. Но если отвлечься от ваших личных предположений, вы уверены в своих умозаключениях?
--Нет! Нет! Нет!—Лицо у Чумака побледнело.—На это способен лишь самоуверенный маньяк. Я лишь могу присягнуть, что скорее всего, так оно и есть. Дело слишком сложное. Несмотря на все мои предположения, убийца может оказаться даже женщиной!
--Женщиной?—повторил Блудов.
Кто-то громко постучал в дверь. На пороге показался низкорослый, но широкоплечий адъютант генерала. Его румяные и весёлые глаза сразу понравились Чумаку. Адьютант обратился к генералу.
--Дама хочет видеть князя Чамака.
--Дама?—генерал окинул огорчённым взглядом свой кабинет и беспорядок на столе.—Это невозможно! Нам негде её принять!
Адъютант оставался невозмутимым.
--Её имя Марианна Долгорукая. Она говорит, у неё есть важные сведения о какой-то девице Кольцовой. Однако она не будет разговаривать ни с кем, кроме князя, причём наедине.
Генерал посмотрел на министра.
--Вам, господин министр, предстоят дела государственной важности. Мы…мы не можем принять молодую даму в моём персональном кабинете. Вы понимаете почему? Но мы с Михаилом Васильевичем можем удалиться туда, в то время, как князь примет её здесь. Вы несомненно захотите нас покинуть?
Министр Блудов осторожно, понимая почему граф предлагает ему убраться, водрузил на голову шапку.
--Да, граф, мне следовало бы удалиться,--нараспев, почему-то, произнёс он. –Но будь я проклят, если уйду! Ваши проклятые рассуждения на тему «кто убил и почему» заставили меня забыть о государственных делах! Оставляю дело на вашу ответственность, однако пойду с вами.
Через три секунды генерал увёл адвоката и министра. В полутёмном коридоре маячил адъютант, за спиной которого виднелась длинная фигура инспектора Онищенко. Приоткрыв дверь, Чумак шепотом обратился к нему:
--Инспектор! Освобождаю вас от службы сегодня вечером. Будете сопровождать меня…скажем между половиной одиннадцатого и часом ночи. Накроем один притон.
Лицо инспектора просияло и Чумак понял без слов его согласие.
--Отлично. Освободите от вечерней службы трёх полицейских, изъявивших желание служить под моим началом и подберите ещё троих. Потом зачислите их в штат. Справитесь?
--Выбрать парней покрепче?—прошептал инспектор.
--Да. Мне нужны те, кто хорошо лазает. Парни, которые могут быстро и ловко взобраться на крышу и спрятаться за трубой, как настоящие взломщики.
--Да таких у нас полно,--ответил Онищенко, прикинув что-то в уме.—Я подберу именно таких, которые вам нужны. Между нами, не хотелось бы в этом признаваться, но они и вправду работали взломщиками по заданию.
--Ещё лучше! Позже мне нужно будет ещё кое о чём с вами поговорить. А теперь,--Чумак обратился к адьютанту,--просите даму.
Чумак безуспешно помахал в воздухе руками, пытаясь разогнать табачный дым. Затем поднял створку окна, но, поскольку нечем было её укрепить, снова опустил. Вошла Марианна. Он уже решил, что ей девятнадцать или двадцать лет. На ней был белый плащ с короткой белой пелериной с синей каймой, синий тюрбан или как там назывался этот головной убор, а под плащом—платье с пышными рукавами и длинной пышной юбкой. Она вскинула на Чумака светло-карие глаза, и он почувствовал: Марианна могла бы вскружить ему голову, будь он на десяток лет помоложе.
Поскольку Чумак предпочитал более зрелых женщин, вначале он обращался с княгиней Долгорукой покровительственно-добродушно, словно старый дядюшка. Она угадала его отношение, и оно ей не понравилось. Заметив недовольство девушки, Чумак превратился в галантного кавалера, к полному восторгу Марианны. Недаром Чумак считал себя психологом, хорошо разбирающимся в людях. Такой науки, по понятным причинам, ещё не существовало в то время, в котором он очутился.
--Княгиня, для меня величайшее удовольствие видеть вас,--заявил он, отряхивая носовым платком подбитое красной материей сиденье кресла, вздымая при этом в воздух облако пыли.—Прошу вас, садитесь, пожалуйста!
--Спасибо,--и она продолжала стоять
--Боюсь здесь несколько….
Марианну нисколько не смущали ни грязь и беспорядок, наоборот, показалось, что другого она  и не ждала. Она скромно потупила взор и испуганно посмотрела в окно.
--Простите, пожалуйста мою смелость, князь.—Она так и не села в предложенное кресло.—Но мне очень нужно было вас увидеть. Я даже вынуждена была обмануть папу. Князь! Ну почему отцы так легко раздражаются по любому поводу?
Чумак с трудом удержался, чтобы не ответить: всё дело в том, что отцы в данном возрасте слишком много пьют и помыкают домашними, требуя полного подчинения.
--Мне это не приходило в голову, княгиня. Но они все такие, правда?
--Во всяком случае, мой. Пока мы ехали сюда, папа ужасно ругал портного…
--Кого?
--Портного. Папочка говорит, что этот портной или подожжёт дом, или начнёт мятеж. Или ещё что-то. Мы ехали за каретой капитана Фогеля, потому что капитан хотел, чтобы мы увидели, как он вас выпорет. Только всё произошло совсем не так, правда?—Тут Марианна повернулась к Чумаку, посмотрела ему прямо в глаза и заявила.—По-моему, это было чудесно.
Чумаку показалось, что его задела стрела Амура. Он тяжело вздохнул. Чумак ещё не привык к поведению женщин девятнадцатого века. Однако оно ему очень нравилось.
--Спасибо.
Марианна немедленно вспыхнула и отвернулась. Но, почувствовав себя увереннее, затараторила, как раньше.
--Папочка просто разбушевался! Но конечно он был по-своему прав. Он кричал про вас всякие нехорошие слова, намекал, чтобы вы убирались к… »Видел я в жизни драки,--это его слова,--но никогда не видел такого бойца и ч. меня п., если я могу понять, как ему, ч. меня п. это удаётся!» Видите ли, папочка разозлился, потому что он хочет, чтобы я вышла за капитана Фогеля замуж…
--И вы выйдете за него, милая Марианна?
--Если бы это зависело от меня, нет!—вскричала Марианна, негодующе вскидывая голову.—Но о чём я… Папочка был так раздосадован, что вынужден был остановиться у своего клуба, а меня оставил у входа, на улице. Я подбежала к карете и велела кучеру везти меня сюда.
--Вы, кажется, хотели мне что-то сообщить?
--Да, да, да! О боже! Я должна сообщить вам две ужасные вещи. Я хотела сказать вам ещё вчера ночью, но с вами рядом была княгиня Лопухина…--Она осеклась.
--Да,--кивнул Чумак, глядя в пол.
От стройной девушки в синем головном уборе исходили волны страха и нерешительности. И хуже всего было то, что её страх и нерешительность были связаны с ним.
--Я хотела сказать вам,--она дрожала, но голос её звучал звонко,--об…о том самом мужчине.
--О каком мужчине?
--О любовнике Маргариты Кольцовой,--ответила Марианна.—Говорят, она его просто обожала. Она настолько обожала его, что иногда ненавидела. Вы можете её понять?
--Да, наверное.
--А вот я не могу. Но говорят,--с потрясающей душу откровенностью продолжила Марианна,--Маргарита воровала для него деньги и драгоценности, чтобы он мог играть в азартные игры. Она находилась в ужасно трудном положении: бедная родственница, во всём зависела от княгини Гагариной. Она думала: если княгиня когда-нибудь узнает, она выгонит её из дому. И вот несколько дней назад она решилась.
Чумак кивнул, не поднимая головы. Тонкие лодыжки Марианны во французских шёлковых чулках дрожали. Её туфельки из кожи были в грязи, так как ей пришлось бежать через двор.
--Маргарите было трудно, ужасно трудно! Она, говорят, сказала ему, что больше не украдёт для него ни гроша, ни единой безделушки. А если он её заставит, сказала она, она во всём признается княгине Гагариной и всем остальным. А тот человек, о, простите, я наверное пересказываю сплетни! Говорят, что у него ужасный характер.—Марианна, сама того не желая, говорила всё громче и громче.—Он пригрозил ей: если она расскажет кому-нибудь хоть слово, он её убьёт. И он застрелил её. Ведь так всё и было, правда?
Чумак снова кивнул, не поднимая головы. Он чувствовал: Марианна то и дело поглядывает на него, приоткрыв невинный ротик.
--Вчера вечером я пыталась сказать вам,… когда вы задавали всем вопросы. Но их было так много, и все слышали! Я могла только намекнуть.
На лбу Чумака выступила испарина. Возможно, разгадка ближе, чем ему казалось. Он встал, не спуская глаз с Марианны, левая рука вцепилась в стол.
--Да, я знаю,--сказал он,--и княгиня Гагарина тоже. Но ваши намёки были столь загадочны, столь туманны, что я ни о чём не догадывался, пока Мишель Толстой всё мне сегодня не разъяснил в ресторации. Марианна! Ведь о Маргарите Кольцовой и её любовнике судачил весь Петербург. Почему же я ничего не знал?
--Да! И папа с мамой тоже говорили о них. Я всё слышала, хотя они думали, что я не слышу.
--Послушайте. Кто-то должен знать имя загадочного любовника, который угрожал ей! Вы знаете, как его зовут?
--А…а вы?
--Нет. Да и откуда мне знать, если все держали язык за зубами? Так кто же он?
--Вы…не догадываетесь?
--Нет, нет! Кто же он?
Марианна потупилась.
--Некоторые считают, что это…вы.
Бывают удары настолько неожиданные и фантастические, что почти не остаётся времени обдумать их и понять. Шли секунды. Чумак перенеся вес тела на левую ногу, вдруг обнаружил, что ладонь у него взмокла. Он покачнулся и едва не упал.
--Конечно,--добавила Марианна,--я всегда знала, что это неправда.
Однако она не была до конца уверена в своих словах. Марианна боялась Чумака, несмотря на то что пошла на риск и предупредила его. В её голосе послышались умоляющие нотки. Ей хотелось, чтобы он всё отрицал.
--Хотя, конечно,--торопливо продолжила она,--вы иногда много играете. Но после того, как много выпьете, а пьяным вас ещё никогда никто не видел на публике.
Она почти слово в слово повторила слова, которые вчера произнёс граф Бенкендорф. И замолчала, увидев, что Чумак поднял голову.
--Марианна,--хрипло произнёс он,--неужели вы можете допустить, будто я способен брать деньги у женщины? Или что мне вообще нужны деньги? Я не нуждаюсь!
--Нет, нет, нет! Но люди часто говорят, что не нуждаются в деньгах, а на самом деле нуждаются, ведь так? А ещё многие удивляются: раз у вас так много денег, зачем же вы поступили на службу в полицию.
Чумак с трудом сдержался. Теперь он понимал, в каком опасном положении находится. Все свидетели молчали, они ничего не отрицали и не подтверждали. А он ещё пытался расспрашивать их—об убийстве!
А Елена…знали ли она? Во всяком случае, что-то ей было известно. Тогда понятно, почему…
--Поверите ли вы мне,--начал он,--если я скажу, что не встречался с Маргаритой Кольцовой до вчерашнего вечера? Да, она ведь и сама сказала так в присутствии других людей.
--Да, но…ничего другого она сказать и не могла, верно? Маргарита всегда говорила, что полюбит только человека в возрасте, у которого есть….—Марианна смутилась, словно ей предстояло употребить неприличное слово,--который знает жизнь. А один раз при мне, поправляя чепец, как бы между прочим, заметила, что вы прекрасно держитесь в седле.
--Послушайте! Я первый раз узнал о её существовании от…
Чумак вдруг замолчал. Как неожиданные удары судьбы иногда заставляют оглохнуть и ослепнуть, так они могут и представить в ином свете факты, которые до тех пор были неверно истолкованы. Слова потянули за собой картину, картина навела его на определённые мысли. Ослеплённый чувствами, он блуждал в потёмках! Он опустил голову и посмотрел на столешницу. Под незажжённой лампой с красным колпаком, рядом с собственным рапортом, он увидел пистолет генерала с отполированной серебряной рукояткой. Если бы только вчера ночью он провёл свой простой опыт с отпечатками пальцев и узнал кто стрелял, он скорее бы понял правду.
--Дым!—воскликнул он вслух.—Дым! Дым!
Марианна Долгорукая попятилась
--Князь Чамак!—ахнула она, протягивая к нему руки в лиловых перчатках и торопливо роняя их.—Я не сказала вам,--заторопилась она,--самое ужасное обстоятельство из всех. Оно касается вас обоих, вас…и…и княгини Лопухиной.
Чумак очнулся от размышлений.
--Да?—спросил он, возможно, слишком резко.—Что такое?
Марианна отступила ещё дальше к окну. Очевидно, она разрывалась между страхом и чувством долга. Ей очень не хотелось причинять ему боль, однако она испытывала смутное желание пострадать от него.
--Мы с Фогелем танцевали,--поведала она.—Должно быть, сразу после…после…
--После того как застрелили Кольцову. Да?
--Да…Мы..—Марианна замолчала и отвернулась.
У неё был более тонкий слух. Чумак не слышал тяжёлых громких шагов, эхом отдававшихся от стен, и пьяного голоса за дверью.
--Это папа,--сообщила она. Её короткий носик сморщился, как у девочки.—Он меня изобьёт! Папочка милый, добрый, славный, но он изобьёт меня, если я не придумаю какой-нибудь отговорки. Я не могу здесь больше оставаться, не могу!
Она подбежала к двери, распахнула её и со стуком захлопнула за собой. Чумак метнулся за ней, но было поздно. Если не считать полицейского, который разглядывал написанное на доске, коридор был пуст. Хлопнула входная дверь. Он услышал повелительный мужской голос, который перекрывал цоканье копыт и скрип колёс. Карета отъехала от дома. Им с Еленой угрожает серьёзная опасность и Марианна собиралась сообщить ему какая. Но и она и её милый, славный папаша уже уехали.
Чумак не поднялся наверх, в кабинет генерала. Отдав несколько отрывистых приказаний инспектору Онищенко и сержанту Сухину, Чумак поспешил прочь. На углу он остановил извозчика. После поездки по улицам, на которых уже зажигали фонари—поездка казалась ему бесконечной—он остановился у дома Елены. Он даже не задался вопросом, откуда он знает, где она живёт? В доме было тихо. Свет не горел. Окна были плотно занавешены. Хотя Чумак долго стучал в дверь и чуть не оторвал шнур звонка, ему никто не открыл.
В тот же вечер, в половине одиннадцатого, поужинав и переодевшись, Чумак приехал в игорное заведение Вулкана. Он стоял перед входом и гадал, что ждёт его впереди. Из подворотни навстречу ему выступили две фигуры: одна чуть пониже, другая—значительно выше. Поверх фрака Чумак накинул чёрный плащ с капюшоном и каракулевым воротником. На голове его красовалась начищенная до блеска плотная, тяжёлая бобровая шляпа.
--Свисток у вас есть?—прошептал сержант Сухин.
--Да. Под фраком. Его не видно, даже если снять фрак.
--А пистолет?
--Нет. И с каких это пор сотрудникам убойного отдела разрешается носит оружие?
--Простите, полковник…кому?
Чумак вовремя вспомнил, где находится. Пришлось сосчитать в уме до десяти, чтобы успокоиться.
--Извините, оговорился. В теперь послушайте: пока ни вам, ни остальным не нужно входить в дом. Но возможно войти понадобиться. Так что…если у кого-то из вас имеется пушка…то есть пистолет, немедленно избавьтесь от него. Понимаете?
Сержант Сухин, как оказалось, был малым храбрым, но безрассудным. Инспектор Онищенко, напротив, несмотря на деловитость, без конца волновался и всего боялся.
--Ваше благородие!—Инспектор вытянулся во фрунт.—Прошу прощения, но в особых случаях, как говорил генерал, нам разрешается пользоваться пистолетами.
--Сейчас случай не тот!
Ночь была ясная и холодная, небо безлунное, только яркая россыпь звёзд. Повсюду сновали кареты, двуколки, коляски. Чумак кивнул в их сторону.
--Настанет время,--заявил он,--когда все люди перестанут шарахаться от вас, как от чумы. Это высокая честь. Запомните мои слова!
Сержант Сухин промолчал. Инспектор Онощенко недоверчиво хмыкнул.
--Готов поспорить, ваше благородие, мы с вами до этого не доживём.
--Да. Не доживём. Однако, время, о котором я говорю, настанет,--Чумак схватил инспектора за руку,--если вы будете себя вести так, как я вам велю. Никакого огнестрельного или холодного оружия. Если понадобиться работайте руками или плетьми.
--Я с вами, ваше благородие,--заявил сержант.—Я не могу выкинуть пистолет на улицу. Зато я могу его разрядить.
--Ваше благородие!—воскликнул инспектор Онищенко.—Вы уже бывали у Вулкана?
--Да,--солгал Чумак.
--Значит, вы знаете, чего ждать, если они пронюхают, что вы полицейский?
--Да.
--Отлично!—Инспектор отдал честь и скрестил руки на груди.
Порывшись в складках плаща рукой в белой перчатке, Чумак извлёк из кармана серебряные часы с двойной крышкой на серебряной цепочке—их подобало носить с фраком.
--Ровно половина одиннадцатого,--объявил он.—Пора. Я забыл спросить об одном. Как выглядит сам Вулкан. Какой он?
Даже во мраке Чумак почувствовал, как ошеломлён сержант Сухин.
--Вы бывали там, ваше благородие, но никогда не видели его?
--По крайней мере, мне об этом неизвестно.
--Крупный малый, ваше благородие,--прошептал сержант, качая головой.—Выше вас ростом и шире в плечах. Башка у него лысая, без единого волоса, один глаз стеклянный, только я позабыл какой—правый или левый, Вид у него как у господина и речь тоже, хотя я не знаю, где он набрался хороших манер. Если хотите поговорить с ним…
--Вы прекрасно знаете, что я хочу поговорить с ним.
--Тогда будьте начеку, ваше благородие! Он ходит неслышно, а быстрый, как молния. Если он о чём-то догадается, не позволяйте оказаться у вас за спиной!
--Почему у него такое прозвище? Вряд ли Вулкан—его настоящее имя.
--Не знаю, как его звать на самом деле…--Сержант задумался.—Как-то раз мне рассказывал один человек, из образованных…Вроде бы его кличка из Библии.
--Дальше!
--Есть, ваше благородие. Вулкан—он вроде как бог преисподней, а женой у него была богиня Венера. Однажды она затеяла шуры-муры с Марсом, богом войны. Ну а Вулкан, стало быть, их застукал. Так вот! То же самое приключилось и с нашим Вулканом.
--Да, здорово вы знаете Библию. Это какие-то греческие анекдоты, а не Библия. Там ничего подобного нет.
--Так мы же необразованные, ваше благородие. Что нам скажут, тому мы и верим.
--Неужели? И что же приключилось с Вулканом?
--Была у него жена, не то подружка—красотка, но и горяча! Однажды он застаёт её в таком положении, какое вы, наверное, назовёте «неудобным»--в общем, без одежды, с одним офицером. Ну и наш Вулкан выкинул того Марса в окошко. Он крепкий орешек, ваше благородие! Берегитесь!
--Да. Что ж. Вы получили приказ. Удачи!
И Чумак не спеша зашагал по тёмной улице. Повсюду слышались слабый цокот копыт и скрип колёс: странный, отдалённый звук, который, однако, накрепко въедался в сознание. Заведение Вулкана помещалось в аккуратном чёрном трёхэтажном доме. Верхний этаж был немного уже остальных. Нигде не было видно ни одного лучика света, только парадная дверь стояла чуть приоткрытой, и оттуда светил крошечный огонёк. Чумак уже знал, что так обозначают все игорные дома: посетителю сразу ясно, чем здесь занимаются. Кроме того, открытая дверь—недвусмысленное приглашение войти.
Чумак поставил ногу на первую из каменных ступеней, ведущих к парадной двери, и поднял голову. Ему было очень и очень не по себе. Откровенно говоря, нервничал он потому, что не смог найти Елену. Он провёл много часов, безуспешно разъезжая по городу и наводя о ней справки, однако понял лишь одно: Елена—ему нужна, она вплетена каким-то образом в его жизнь, и, хотя он никогда не отважится произнести такие ужасно банальные слова, без неё он не может жить. Что ж, так бывает. Однако жить-то надо. И он должен жить в этом ушедшем Петербурге, в таком странном и незнакомом—Петербурге Елены. Если… Чумак пришёл в себя: нога ударилась о ступеньку. Нарядная двуколка, освещаемая с двух сторон яркими фонарями, которой правил залихватский кучер, прикатила со стороны Адмиралтейства, проехала ещё немного по улице и остановилась у двери Вулкана. Из коляски, поддерживаемый кучером, выпрыгнул господин, ростом и телосложением походивший на Чумака и одетый точно так же. Однако годами новоприбывший был моложе. На лице его блуждал рассеянный взгляд. Они с Чумаком вместе взошли по ступенькам, поглядывая друг на друга, и одновремённо оказались у приоткрытой двери.
--После вас,--вежливо посторонился Чумак.
--Что вы!—возразил новоприбывший, который был слегка навеселе и держался подчёркнуто любезно.—Проходите, проходите! Нет, нет, что вы! После вас.
Обмен любезностями мог продолжатся вечно, если бы Чумак не распахнул обе створки двери. Кланяясь друг другу и улыбаясь, оба вошли в маленькую тесную прихожую. Перед ними оказалась ещё одна дверь: тяжёлая, очень толстая, выкрашенная в чёрный цвет с позолотой, с продолговатым закрытым глазком на уровне лица. Снова преувеличенно вежливо поклонившись, дружелюбный незнакомец с пышными бакенбардами протиснулся мимо Чумака и дёрнул медный колокольчик. Филёнка глазка немедленно открылась. Сначала незнакомца, а потом и Чумака подвергли тщательному осмотру чьи-то острые и довольно бесцеремонные глаза.
Повернулся тяжёлый ключ. Два засова со скрипом отодвинулись. Дверь открыл лакей в строгой красно-чёрной ливрее, с белым воротом и манжетами, золочёнными пряжками на туфлях. Волосы у него были напудрены, как и у остальных лакеев. Любой опытный полицейский, бросив всего один взгляд на покрытое шрамами мрачное лицо лакея, сразу бы понял, с кем имеет дело, и насторожился.
--Добрый вечер, граф,--почтительно поздоровался лакей с дружелюбным незнакомцем. Затем почти так же—чуть менее вежливо—он обратился к Чумаку: «Добрый вечер, князь».
Чумак буркнул что-то неразборчивое. Увидев лакея, он весь подобрался, почувствовав опасность, но тут же расслабился, поняв, что, должно быть, хорошо известен здесь. Лакей ловко принял плащ у графа. Но поскольку граф не сделал попытки снять цилиндр, Чумак также остался в головном уборе, когда лакей снял с него плащ.
--Ха-ха-ха!—вдруг расхохотался граф. Глаза его сверкнули, и он потёр руки в белых перчатках, словно предвкушая что-то интересное.—Как сегодня игра, Иван?
--Как всегда, ваша светлость. Прошу вас, господа, пройти наверх.
Мраморный холл в заведении Вулкана был просторным, с высоким потолком, хотя воздух там был спёртый, несмотря на слабый цветочный аромат. Один репортёр, побывавший у Вулкана и явно купленный, восторженно писал, что холл «полон кадок с самыми отборными цветущими и экзотическими растениями». Лестница, покрытая красным ковром, вела ещё к одной закрытой двери. Хотя перила были довольно тонкой работы—кованые, с орнаментом,--их немного портила позолота. По пути наверх граф стал ещё дружелюбнее.
--Впервые у Вулкана, князь?—осведомился он.
--Откровенно говоря—да…почти.
--Ну и ладно! Не важно.—По лицу графа пробежала тень.—Я просадил здесь две тысячи за несколько дней, к чему скрывать. Но здесь играют честно, вот что самое главное.—Он снова просиял.—А сегодня мне повезёт. Я это чувствую. Я всегда чувствую. Что предпочитаете? «Красное и чёрное»? Пойдёте ва-банк? Сыграете на рулетке?
--Боюсь в «красном и чёрном» я мало что смыслю.
Граф остановился и, пошатываясь, развернулся к своему спутнику, облокотившись о перила.
--Не смыслите в «красном и чёрном»?!—воскликнул он, изумлённо раскрывая глаза.—Перестаньте! Чёрт побери! Откуда же вы приехали? Это самая простая игра. Сейчас я вам покажу.
Возможно, он не слышал, что Иван назвал его спутника «Князь» Возможно, посчитал, что в таких заведениях всех именуют князьями и графами, для большей респектабельности. А, возможно, просто пропустил мимо ушей, как назвали его спутника. Неизвестно. А пока…
Граф стащил с рук белые перчатки.
--Вот стол.—Руками он очертил большой стол.—Слева чёрное, то есть «нуар» по-французски, а справа красное, или «руж». В середине сидит крупье…Он замолчал и издал лошадиный смешок, потом снова посерьёзнел.—Извиняюсь.—Граф поклонился.—Я так давно общаюсь с нашими весельчаками, что начал говорить как они. Конечно, конечно, я имею в виду банкомёта.
--Да, я понял.
--Отлично! У крупье шесть колод карт. Он тасует их и сдаёт, начиная слева, то есть с чёрного. Выигрывает тот, кто наберёт тридцать одно очко. Пока понятно?
--Да.
--Хорошо. Предположим крупье сдаёт туза—одно очко,—короля, даму или валета—они идут по десяти очков,-- девятку, ещё одну картинку, пятёрку, двойку…Граф замолчал, что-то подсчитывая в уме и шевеля губами.—Так вот! Сколько получается на красном?
--Тридцать пять.
--Жаль. Значит, опять чёрные выигрывают. Видите, как просто: вы ставите на чёрное или красное, вот и всё.—Граф помолчал ещё.—Правда, всегда есть вероятность «апрэ».
--Позвольте спросить, что такое «апрэ»?
--А! Это когда чёрное и красное набирают одинаковое количество очков. Тридцать одно, тридцать четыре—любое число. К счастью, такое бывает редко.—Граф слегка нахмурился.—В таком случае банк загребает все деньги.
--Банк загребает…--начал было ошеломлённый Чумак, но вовремя сдержался, кашлянул и кивнул.
--Просто, правда?—спросил граф.
--Очень просто. Ну что, пойдём?
На площадке они очутились перед дверью, которая, очевидно, была сработана из прочного железа. Глазка в ней не было. Чумак, задумавшись, почти не заметил двери. «Красное и чёрное» не только простая игра, это игра примитивная. При наличии шести колод карт одинаковое количество очков на красном и чёрном выпадает чаще, чем кажется воспалённым в игре людям—и тогда банк забирает всё. Собственно говоря, банк вообще ничем не рискует—игроки ставят деньги друг против друга.
--Ну а я,--продолжал граф,--люблю рулетку. Сегодня я их нагрею, вот увидите! И потом, за рулеткой всегда есть на что посмотреть—на Марию Сигизмундовну. Она полячка и собственность Вулкана. Но по ней сразу видно, что она уличная. Вы её сразу увидите: она всегда за рулеточным столом. Готов побиться об заклад, что её настоящее имя попросту Ганна Яновна и она из Малороссии. Волосы как вороново крыло! Пухленькая, как куропатка! Смуглая, как…--Он замолчал.
Толстая, шириной в полтора метра, железная дверь отворилась бесшумно. Должно быть лакей снизу подал сигнал. Не было слышно, как отодвигаются подбитые войлоком засовы. За дверью стоял ещё один лакей. Чумак невольно засмотрелся в его мёртвые глаза и увидел шрам, старательно присыпанный слоем пудры. Из широкого, с высоким потолком игорного зала пахнуло душным, спёртым, почти невыносимым воздухом. Зал занимал весь этаж.
Окон не было. Шторы жёлтого бархата с витыми красными краями, шли до самого пола, покрытого длинноворсовым ковром с узором в виде жёлтых колец. У левой стены находился мраморный камин, в котором горел жаркий огонь. Против другой стены, справа от камина, на столах, накрытых белыми скатертями, стояли серебряные подносы с бутербродами, салатом из омаров, чашами фруктов и длинными рядами бутылок. Но отчётливее всего Чумак ощутил витающее в воздухе возбуждение: оно исходило от игорных столов, на которые падал свет восковых светильников. Два стола, каждый по шестьдесят сантиметров длиной, закруглённых на концах и покрытые зелёным сукном с яркими отметинами для ставок, были развёрнуты широкой стороной к железной двери.
Ближний стол был расчерчен для игры в «красное и чёрное»: с одной стороны красовались крупные красные треугольники, с другой—чёрные. Дальний стол, который Чумаку был не так ясно виден, на первый взгляд представлял собой разновидность обычной совремённой рулетки, если не считать того, что колесо было сработано грубее. В центре каждого стола лицом к нему сидел первый крупье. За ним стоял второй, державший в руке длинную деревянную лопаточку для денег и жетонов. Почти ничем, подумал Чумак, не отличается от виденного им в Киеве.
--Пока!—произнёс граф, помахав Чумаку и беззвучно шагая по толстому ковру. Голос его показался неестественно звонким.
В зале царила тишина, нарушаемая лишь бормотанием банкомётов, шлепками переворачиваемых карт, щелчками прыгающего шарика на рулетке да шорохом жетонов слоновой кости, передвигаемых лопаточкой. Чумак вертел головой, пытаясь разглядеть в толпе профессиональных шулеров и вышибал Вулкана. Он подошёл к столу. Вокруг него было полным-полно постоянных посетителей—мужчин в безупречных фраках, в цилиндрах. Они сидели вплотную к столу на шатких стульях. Оглянувшись и убедившись, что все ставки сделаны, крупье принялся быстро сдавать. Чумак подошёл к столу, следя за мелькающими картами.
--Шесть!—бормотал крупье.—Красное.
Некий молодой старичок, которому можно было дать все сорок, несмотря на то что на самом деле ему было не больше двадцати одного—двадцати трёх лет, тяжело вздохнул и придвинулся ближе.
--Есть!—прошептал он.—Красное выиграет! Должно выиграть! Ставлю ещё…
--Тихо!
Крупье принялся сдавать карты другой стороне. Его руки двигались стремительно, но не настолько, чтобы игроки не видели очки на переворачиваемых картах. Он выложил даму бубён, валета треф и десятку червей—каждая из них стоила десять очков. Помедлив, крупье вытянул из колоды восьмёрку треф.
--Семь!—объявил он.—Чёрное выиграло.
Молодой старичок помертвел: лицо его словно опало. Он что-то прошептал и поднялся со стула. Рядом с ним полный, широколицый человек с внешностью отставного морского офицера, мягко дотронулся до его плеча и усадил на место. Чумак обошёл стол и направился к рулетке. Огонь в камине шипел и плевался, в его отблесках ярко отсвечивали ряды бутылок напротив. Кто-то вскрикнул, когда закончилась партия. Защёлкали жетоны. Здесь посетителей было полно. Лакеи бесшумно сновали по ковру, разнося подносы с напитками.
Подойдя к столу для игры в рулетку, Чумак остановился и поднял голову. Наверху, на высоте около полуметра, над самым столом, тянулся длинный балкон шириной во всю стену, также завешенный жёлтыми шторами. С первого взгляда создавалось впечатление, что ограждавшие его позолоченные перила были изготовлены из кованого железа, но, вероятнее всего, под позолотой скрывалось трухлявое дерево. Из зала на балкон можно было подняться по двум крутым лесенкам.
«Вот оно»--подумал Чумак. Жёлтые шторы не скрывали трёх дверей, выходящих на балкон. На средней массивной двери красного дерева красовалась позолоченная буква «В». «Личный кабинет Вулкана. Если он бережлив, а Мишель точно описал его и мой план хоть сколько-нибудь разумен…»
Он перевёл взгляд на игроков за рулеткой. Среди них находились две женщины. Одна из них, судя по описанию графа, была Мария Сигизмундовна, «собственность Вулкана». Мария сидела у правого края, спиной к столам с закусками. Она была невысокой, её угрюмая красота бросалась в глаза. Блестящие чёрные волосы зачёсаны назад, обнажая уши, и сзади свёрнуты в тугой пучок. Острые, живые глаза затуманились и на фоне тёмно-карих радужек и угольно-чёрных зрачков белки казались неестественно белыми. Справа от  неё лежала кучка жетонов: она рассеянно перебирала их, складывая стопкой. Она о чём-то задумалась: её полные губы были плотно сжаты.
Другая же…Чумак перевёл взгляд на противоположный конец стола, туда, где восседал первый крупье. Другая женщина была Елена Лопухина.
--Делайте ваши ставки, дамы и господа!—послышался высокий, механический, напевный голос крупье.—Делайте ваши ставки, дамы и господа!
Елена, видимо, узнала о его присутствии задолго до того, как он заметил её. Возможно, она увидела его сразу же, как он вошёл, хотя сейчас намеренно опустила глаза. На ней было тёмно-синее бархатное платье, обшитое золотом, с низким вырезом, как у большинства вечерних платьев, с короткими сине-золотыми выступами на плечах, похожими на узкие эполеты. Рядом с ней на зелёном сукне высилась маленькая кучка жетонов. Волосы Елены были тщательно уложены. За её креслом, настороженно следя за каждым движением игроков, стоял одетый в ливрею мускулистый кучер. Елена подняла голову и вскинула на Чумака быстрый взгляд. В нём читались раскаяние, желание оправдаться, мольба. Как только их глаза встретились, им показалось, что они уже одни и сжимают друг друга в объятиях.
«Что ты здесь делаешь?!—спрашивал её укоризненный взгляд.
«А ты что здесь делаешь?»
Елена опустила голову и принялась смущённо перебирать жетоны. Узнав Чумака, кучер облегчённо вздохнул. Чумак небрежно зашагал мимо игроков, многие перед тем как сделать ставку, брали из рук лакеев бокал с вином. Надо всем витал дух азарта, однако Чумака всеобщее возбуждение не коснулось. Он никогда не мог понять тех, кто из вечера в вечер занимал себя картами, в то время как можно было, отдавшись одиночеству, почитать в тиши кабинета книгу. Правда, существовали и другие искушения. Если бы не железная дисциплина, он легко мог бы спиться или пуститься во все тяжкие. Собственно говоря, в молодости—в прошлой жизни—он едва не сбился с пути.
От духоты, ревущего пламени, движения гостей, многие из которых не играли, а просто фланировали по залу, у него потемнело в глазах и закружилась голова. Он сосчитал до десяти—в глазах прояснилось. Он знал, что как только наступит дело, он будет предельно собран. За раздумьями Чумак не заметил, как дошёл до противоположного конца стола. Там находилась доска расчерченная жёлтыми квадратами, в которых были вписаны красные и чёрные цифры. Посередине вертелось неуклюжее колесо. В голове у него совершенно просветлело. Когда шарик упал в гнездо, помеченное «зеро», банк забрал все ставки. На диске с цифрами имелось не только «зеро», но и двойное зеро. И ещё кое-что.
--Делайте ваши ставки, дамы и господа! Делайте ваши, делайте ваши, делайте ваши ставки!
Чумак обогнул стол и остановился между Еленой и первым крупье. Кучер почтительно поклонившись ему, отошёл в сторону. Чумак не заговорил с Еленой. Он мягко положил руку ей на плечо. Плечо было тёплым и влажным и слегка дрожало. Она снова метнула на него быстрый взгляд. Лицо её чуть зарделось, там, где кожа разогрелась от жара ламп, на ней выступила испарина.
--Добрый вечер!—громко поздоровался Чумак с ближайшим из двух крупье, чтобы привлечь к себе внимание. Крупье поднял на него взгляд, кивнул и улыбнулся, показав гнилые зубы.
--Добрый вечер, князь Чамак,--сказал он и снова принялся напевно бормотать, повторяя номера сделанных ставок. Чумак подался вперёд и обратился ко второму крупье.
--Для начала,--произнёс он чуть громче,--дайте-ка мне фишек на две сотни. По пятьдесят рублей, пожалуйста.
Из брючного кармана он извлёк деньги. Некоторые игроки оторвались от стола и посмотрели на него, но их взгляды тут же остекленели или подёрнулись плёнкой. За столом, где играли в «красное и чёрное», он уже насчитал девятерых «подсадных» уток Вулкана. Всё-таки опыт борьбы с «напёрсточниками» не прошёл даром. Не менее  четверых вертелись в зале среди тех, кто просто слонялся между столами и наблюдал за игрой. Если прибавить ещё двенадцать, сидящих за рулеткой, по обе стороны от колеса, их было не менее двадцати пяти. Возможно имелись и другие—скажем, четыре-пять. Всего, следовательно, «подсадных» тридцать на сто двадцать посетителей.
Второй крупье, перед которым возвышалась куча банкнотов и монет, а также груды жетонов, молча кивнул. Сунув оставшиеся деньги обратно в карман, Чумак отдал крупье деньги, получил взамен жетоны и торопливо придвинул жетоны к себе. Один кругляш выскользнул у него из рук и упал на ковёр рядом с первым крупье, крутившим колесо. Наклонившись за жетоном, Чумак бросил быстрый взгляд на правую ногу крупье, находившуюся рядом с ножкой стула. Потом он выпрямился.
--Я чувствую,--звонко объявил он,--что сегодня сорву банк!
Вспомнив номер на бляхе сержанта Сухина, Чумак поставил сто рублей на тринадцать чёрное. Вокруг послышался невнятный гул.
--Игорь!—начала было Елена, инстинктивно пытаясь возразить. Он снова ободряюще сжал её плечо. Всё пошло так, как он и рассчитывал. Как только кто-то делает крупную ставку, многие игроки тут же следуют его примеру и ставят на то же число. К нему повернулись лица, раскрасневшиеся от вина. Руки перебирали фишки из слоновой кости. Человек, известный Чумаку как «граф», чей нос ещё больше покраснел от выпитого, бросил на номер тринадцать жетон на пятьдесят рублей. Так же поступил и толстый юнец с рыжими бакенбардами, стоящий в противоположном конце стола,--Чумак смутно вспомнил, что видел его на балу у княгини Гагариной.
Другие, более осторожные, ставили на цвет, на чёт-нечет, на ряд или на корнер, то есть на четыре номера. Отличился  один очень высокий и худой молодой господин. Он встал и с видом актёра, играющего Гамлета, сдвинул чёрные брови, затем, поставив шестьдесят рублей на шесть красными, надвинул шляпу на глаза и сел. Доска скрипела, игра шла по-крупному, бормотание кругом зазвучало по-другому.
--Ставки сделаны!—объявил крупье почти нормальным голосом, вставая.—Ставок больше нет, ставок больше нет!
Одной рукой крупье раскрутил красно-чёрное колесо. Другой вбросил шарик из слоновой кости в направлении, противоположном движению колеса. Игроки замерли. Шарик покатился по гладкому краю колеса над вращающимся диском с цифрами. Перескочив несколько окошек и снова покатился по краю. Наконец, колесо начало замедлять ход. Тут Чумак снова проявил небрежность, уронив два оставшихся жетона. Один упал на ковёр. Он наклонился поднять жетон, быстро посмотрел на правую ногу крупье и тут же выпрямился.
Шарик остановился, колесо замедлило бег. Подпрыгнув в последний раз, шарик упал на ноль. Над столом пронёсся общий вздох, похожий на сдавленный стон. Кто-то вполголоса выругался. В этот момент Чумак почувствовал, что за его спиной что-то происходит. Под самым балконом, у жёлтой шторы с красным, стоял Вулкан собственной персоной.               












           Г Л А В А  8

Чумак не смел показать своего любопытства. Он даже не повернул головы. Лишь покосился назад. Однако он успел разглядеть крупного, широкоплечего мужчину со сверкающей лысиной, облачённого в безупречный фрак. Улыбнувшись, Чумак перевёл взгляд на игорный стол. Пока крупье лопаточкой придвигал к себе выигрыш, на лицах многих игроков играла ядовитая улыбка, в остальном они никак не демонстрировали своего отношения. Похоже было на то, словно они прикрывали острие кинжалов пальцами. Но «граф» сохранял невозмутимое выражение, он просто пожал плечами и вытащил красный шёлковый кошелёк. Рядом с ним сидел явный шулер, «подсадная утка»--мужчина плотного сложения в парике, скрывавшем шрамы на голове. Шулер шептал на ухо «графу» что-то утешающее.
Таким же невозмутимым остался и толстый юнец с рыжими бакенбардами, который накануне ночью танцевал на балу у княгини Гагариной. Рядом с ним также сидел «подсадной» и тоже его ободрял. Этот, второй, наёмник был костлявым субъектом среднего возраста, с морщинистым лицом и искусственной челюстью, которая, казалось, вот-вот выпадет.
--Игорь!—прошептала Елена, которая следом за Чумаком послушно поставила пятьдесят рублей на тринадцать чёрное.—Как по-твоему, не пора ли нам?
--Пора,--галантнейшим образом поклонился Чумак. Он глянул в сторону стола с вином и закусками, прикрытыми белыми салфетками, и бросил оставшиеся два жетона на зелёное сукно.—Пора подкрепиться, по-моему!
--Да, да!—закивала Елена, вставая. Он отодвинул её стул.
--Потом нам улыбнётся удача,--добавил Чумак, обращаясь к мускулистому кучеру.—А пока займите место для госпожи и посторожите наши фишки.
--Да Иван, пожалуйста!—попросила Елена.
--Хорошо,--мрачно кивнул кучер.—Не сомневайтесь, господа, посторожу.
Посмотрев на противоположный конец стола, Чумак не мог не задержаться взглядом на Марии Сигизмундовне. Одна, отчуждённая, молчаливая, положив локти на зелёное сукно, она перебирала свои жетоны. На ней было светло-зелёное вечернее платье, выгодно подчёркивавшее её прелести. Только однажды, когда Чумак сделал крупную ставку, Мария подняла глаза и наградила его задумчивым взглядом, но почти сразу же опустила голову. Голова Марии слегка повернулась, когда Елена и Чумак проходили мимо и она метнула короткий, оценивающий взгляд на Елену, а затем снова погрузилась в забытьё. Голова Елены доставала Чумаку до плеча. Однако голова её была опущена, глаза смотрели на ковёр.
--Игорь!—тихо позвала она.
--Что?
--Вчера ночью,--не выдержала Елена, хотя голос по-прежнему не повышала,--ты был так терпелив! А я вела себя мерзко…отвратительно, ужасно! Как мне потом стало стыдно! Мне было очень, очень стыдно!
--Дорогая, не волнуйся. Мы всё обсудим. Но сейчас мы должны понять друг друга. Например, вчера ночью я слышал сплетню о…
--и всё равно,--не слушая, продолжала Елена так же тихо,--ты мог бы сегодня и заехать ко мне!
--Заехать? Да ведь я заезжал! Я едва не выломал дверь, но никто мне не открыл.
Елена как будто развеселилась.
--Ах, вот оно что! Я нарочно уехала к тётке в Павловск и велела слугам не открывать тебе. Но ты мог хотя бы оставить записку и подсунуть её под дверь.
Чумак остановился и пристально посмотрел на неё.
--Боже правый, Елена, ну почему ты всегда поступаешь мне наперекор?
--Наперекор?—Её глаза расширились и сверкнули. Они растопили его гнев, несмотря на то, что она сама начинала злиться. Но его слова, видимо, потрясли её.—Наперекор?—шёпотом повторила она.—Да, наверное. Дорогой, но что же я делаю сейчас?
--Ничего особенного,--улыбнулся Чумак,--просто пользуешься женским оружием. В этом столетии….
--В каком в этом?!
--У тебя нет никаких прав, почти нет свободы. Каким же ещё оружием тебе пользоваться? Но прошу тебя, не пользуйся им против меня. Не надо, Елена! Посмотри на меня!
Они стояли возле буфета. Чумак снял перчатки и сунул их в вырез жилета, а шляпу положил на стол, накрытый белой скатертью. Затем взял серебряное блюдо с бутербродами. Хлеб оказался чёрствым, а ветчина нарезана слишком толстыми ломтями. Елена, по-прежнему глядя на него, взяла бутерброд. На столах стояли серебряные запотевшие ведёрки. Оттуда, из подтаявшего льда, торчали горлышки открытых бутылок. Чумак вытащил бутылку шампанского неизвестной ему марки, с которой капала вода и наполнил два бокала. Елена взяла свой, не поворачивая головы.
--Позволь повторить,--проговорил он,--вчера ночью я ещё не слышал сплетен о…о Маргарите Кольцовой и обо мне. Тебе они, наверняка, известны?
--Они известны всем.
--Ты слышала что-нибудь ещё о нашей якобы связи?
--Нет. Что же можно об этом ещё сказать?
--Елена! Посмотри на меня! Подними голову!
--Не хочу!
--А слышала ли ты,--спросил Чумак, язвительно улыбаясь,--что она крала деньги и драгоценности ради меня и я их брал?
Глаза Елены взметнулись вверх, в них стояли слёзы. Губы приоткрылись, она была поражена до глубины души.
--Какая чушь! Чтобы ты…Самая наглая ложь…Интересно, кто посмел?
--Если веришь в одно, то должна поверить и в другое. Ты веришь?
--Я…
--Или ты только дразнишь меня? Разве в глубине души ты не знаешь, что Маргарита Кольцова ничего для меня не значила—как и я для неё? Разве не знаешь?
Наступило молчание. Потом Елена быстро кивнула.
--Да,--призналась она.—То есть я знала…раз ты со мной, ты не мог одновремённо быть и с ней.—Она вспыхнула, но не отвела серьёзного взгляда.—Виной всему просто моё ужасное воображение. Я ничего не могу с собой поделать.
--Так возможно ли, чтобы нас и дальше разделяло непонимание?
--Нет, нет! Никогда!
Он поднял свой бокал. Елена чокнулась с ним краешком своего. Оба выпили залпом, отставили бокалы в сторону и, словно сговорившись, отложили в сторону несъедобные бутерброды. Елена протянула к нему руки. Он не мог, физически не мог сообщить ей о нависшей над ними обоими грозной опасности. Он не мог ей сообщить о подозрениях фон Фока, который парил над ними, словно коршун, готовый броситься вниз и нанести удар. Если кто-то видел, как из муфты Елены выпал пистолет, а он прятал его под лампу, оба они вполне могут оказаться на скамье подсудимых. Но об одном он обязан её предупредить. Чумак притянул её ближе и заговорил шепотом.
--Дорогая, если ты веришь мне, ты должна делать то, что я скажу. Ты должна уйти отсюда, причём немедленно.
--Уйти?—Он почувствовал, как она вздрогнула.—Почему?
--Из-за «подсадных уток» Вулкана. Их слишком много. Я нюхом чую опасность.
--«Подсадные утки»? Кто они такие?
Чумак ещё раз незаметно окинул взглядом зал.
--Попросту говоря, люди, нанятые заведением. Им платят и они выполняют свою грязную работу.
--И что же? Не молчи!
--Они побуждают простофиль и новичков повышать ставки, а потом утешают и подбадривают их до тех пор, пока те не проиграются сами «подсадные» тоже играют по маленькой—понарошку, друг против друга. Если они выигрывают, то обязаны вернуть выигрыш до закрытия банка, до трёх часов утра. Если простофили что-то заподозрят…их запугивают. Если не удается запугать…все «подсадные» неплохо боксируют и управляются ножом и пистолетом.—Чумак снова окинул взглядом толпу игроков.—Говорю тебе,--повторил он свистящим шепотом,--их слишком много! Сегодня здесь слишком много шума и разговоров: неужели сама не слышишь? Все очень напряжены и без конца переглядываются друг с другом.
--Я ничего не замечаю!
--Да, наверное. Зато замечаю я. Они чего-то ждут. Ждут взрыва.
--Взрыва? Но какого?
--Точно не знаю, но…Лена! Зачем ты сюда пришла?
--Я…надеялась найти здесь тебя. Я подумала…--Она замолчала.
--Ты подумала, что я снова играю и пью напропалую, совсем потеряв рассудок? Как вчера ночью, ты так решила?
--Я не то имею в виду! Правда, поверь мне! Только…
--Посмотри на меня. Похож я на пьяного или безумного? Нет! И потому тебе тем более необходимо уйти, прежде чем котёл взорвётся. Иди, обменяй жетоны на деньги. Иван доставит тебя домой в целости и сохранности.
Чумак стоял так близко от Елены, что мог бы, наклонившись, поцеловать её в губы. Он ощущал исходящий от неё зов, даже не видя, что написано у неё на лице и вдруг почувствовал, как у неё резко изменилось настроение.
--О боже!—прошептала Елена.—Неужели опять?
--Опять?
--Как вчера ночью. Ты обещал, ты дал мне слово, я ждала, не ложилась и не гасила свечу…--В её голосе не слышалось гнева, только затаённое любопытство.—Игорь, неужели тебе доставляет такое удовольствие мучить меня? Я не сплю, плачу, кусаю подушку до самого рассвета, пока слёзы не высыхают и я не забываюсь…
Чумак кивком указал на игорный зал.
--Сегодня,--произнёс он,--тебе грозит опасность. И мне тоже, хотя в гораздо меньшей степени. И мой долг—остаться здесь. Моя работа…
--Да.—Её передёрнуло от отвращения.—Твоя работа! Буду с тобой откровенна. Я её ненавижу!
От неё Чумак не ожидал такой ненависти в голосе. И он понял, насколько неприятна была для «высшего света» сама мысль о сопричастности с полицией. Он ничего не успел ответить, так как Елена продолжала.
--Опасность?—тихо повторила она.—Что ж, все настоящие мужчины сталкиваются с опасностью, это вполне естественно, так же естественно для них, как пить, играть в азартные игры и…---Она осеклась.—Если бы ты служил в армии или на флоте и началась война, я бы боялась за тебя. Но в то же время и радовалась, и гордилась тобой. Гордилась!—Теперь она вся дрожала, отвращение проступило у неё на лице.---Но полиция! Преступники, грязные подонки, которым место в тюрьме! Неужели ты хочешь, чтобы я страдала от унижения? Мы не женаты. Какое ты имеешь право просить меня о чём-либо?
--Никакого,--ответил Чумак, выпуская её руки.
--Игорь! Я вовсе не хотела…
Чумак взял шляпу со стола. Он настолько привык скрывать свои мысли, что даже Елена, знавшая его—по крайней мере, ей так казалось,--не сумела разглядеть за его безмятежностью ярость и горечь.
--Что ж,--заявил он почти примирительно,--тогда к чёрту полицию! Забудем обо всём. Я провожу тебя домой и останусь на столько, на сколько ты захочешь.
--Игорь!—удивлённо ахнула она.—Ты серьёзно?
В тот момент, несмотря на обуревавшее его отчаяние, ему казалось, что он действительно так и поступит.
« Что толку?—мрачно подумал Чумак.—Неужели я  могу сражаться голыми руками с предрассудками, зародившимися ещё во времена Алексея Тишайшего? Зачем без конца ломать голову и терпеть одни лишь унижения, пытаясь убедить дураков, что однажды полиция будет олицетворять честность и закон? Во всяком случае он так думал, находясь во временном пространстве девятнадцатого века. Лучше страстная любовь с Еленой, чем удар по голове в тёмном переулке—о именно такой конец ждёт большинство из нас. Какая разница? Кому какое дело?»
Он подавил ненужные мысли.
--Да, можешь быть уверена, я говорю серьёзно,--заявил он с самым искренним видом.—Но уйти мы должны немедленно.
--Да, да, да!
--Есть у тебя плащ или накидка?
--Да, внизу. В вестибюле!
--Сейчас мы обменяем жетоны на деньги и уйдём. Руку, Елена!
Они прошли под балконом, вдоль длинного стола с рулеткой. Чумак чувствовал жар, который источали пальцы Елены. Он и сам был возбуждён—настолько все его чувства реагировали на её близость. Ставки за рулеткой всё повышались. Второй крупье, почти не сводя глаз со стола, обменял их жетоны на банкноты и мелочь. Колесо завертелось снова. Азартные игроки, чьи горящие глаза были прикованы к шарику, даже не подняли голов. И всё же…
Ведя Елену к выходу—кучер шёл за ними по пятам,--Чумак чувствовал, что вслед им поворачиваются все головы, а глаза сверлят спины. Ощущение было сродни чувству животного. И, как дикий зверь, он напрягся в ожидании броска. Лакей с мёртвыми глазами и запудренным шрамом стоял у железной двери, закрытой на два обитых войлоком засова. Чумаку показалось, что он нарочно помедлил, прежде чем отодвинуть засовы. Дверь бесшумно открылась. И тут за спиной у Чумака и Елены раздался низкий, бархатный голос, явно принадлежащий человеку образованному.
--Что вы, княгиня Лопухина!—произнёс голос.—Князь Чамак! Неужели вы нас покидаете?
Чумак обернулся. За лакеем стоял Вулкан. Рядом с ним Мария Сигизмундовна. Вблизи Вулкан оказался на несколько сантиметров выше Чумака. Он был довольно толст, хотя недостатки фигуры скрывал отлично сшитый костюм. Кроме того, Чумак понимал, что Вулкан набит не жиром, а крепкими, как железо, мускулами. Слишком уж бесшумной походкой передвигался Вулкан, слишком массивной была его короткая шея, увенчанная огромной лысой головой. Бровей у него почти не было, стеклянный глаз оказался правым. Он придавал Вулкану поразительный, почти пугающий вид, несмотря на изящный выговор и манеры. Невидящий, он словно затаился в засаде. Вулкану можно было дать сорок пять. Долгие годы напряжённых трудов и страданий не прошли даром: внешне он стал похож на человека, чьи предки занесены в книгу дворян. Впечатление, однако, портили массивные перстни на его левой руке, с изумрудом и рубином, а также кольцо с крупным бриллиантом на правой. Чем-то он напоминал Чумаку из далёкого будущего образ юношеских лет—Фантомаса, персонажа французского кино.
Вулкан посмотрел сверху вниз на Марию. Пышнотелая смуглая красотка в яблочно-зелёном платье, похожая на цыганку, явно обожала своего повелителя. Вулкан привёл её с собой, как подозревал Чумак, только для того, чтобы потешить свой тщеславие.
--Полагаю, княгиня Лопухина,--заговорил Вулкан своим бархатным, мягким голосом,--вы впервые удостоили нас своим визитом?
--Да…кажется.
Железная дверь была широко открыта. Елена бросила на неё взгляд через плечо. Кучер Иван, стоял позади, насупившись.
--В таком случае,--заявил Вулкан,--познакомьтесь с моей женой. Мария, представляю тебе княгиню Лопухину.
Судя по внешнему виду, Мария Сигизмундовна не утратила повадок типичной уличной женщины. Должно быть, Вулкану пришлось затратить на неё много трудов. Однако ему удалось выдрессировать её. Куда подевалось тупое и угрюмое выражение лицу, тягостная задумчивость? Мария грациозно наклонила голову и произнесла несколько вежливых фраз низким контральто. Её произношение не уступало произношению самого Вулкана.
--Князь Чамак!—сухо обронила Елена, указывая на открытую дверь.—Не кажется ли вам, что пора…
--Увы!—заметил Вулкан. Он развёл огромные руки в стороны, и на его пальцах заиграли лучи—зелёный, красный и сверкающий белый.—Как хороший хозяин,--добродушно продолжал он,--я не могу задерживать гостей.—В его голосе зазвучали обиженные нотки.—Но вы, князь! Не скрою, вы меня удивляете.
--Неужели! Почему?
--Я не знал, ваше сиятельство, что вы боитесь играть по-крупному. Или вообще чего-либо боитесь.
Человеку постороннему его слова показались бы праздным комплиментом. Однако с последними словами Вулкан уставился на Чумака безжизненным стеклянным глазом. Вид этого глаза, даже когда Вулкан улыбался, превращал его слова в вызов и глумление. Чумак понял, что уходить ему никак нельзя. Нельзя, и всё тут! Неужели он настолько сошёл с ума, поддавшись чарам Елены, что посмел даже подумать об уходе? Он явился сюда не развлекаться. Он не имеет права бросить инспектора Онищенко, сержанта Сухина и остальных полицейских, которые сидят в засаде и ждут его приказаний. Один раз ради Елены ему уже пришлось нарушить свой долг, и с тех пор его мучила совесть. Нет он не может уйти—ни ради неё, ни ради любой другой женщины на свете. Он посмотрел на Вулкана и щёлкнул пальцами.
--Идёт!—воскликнул он.—Спасибо, что напомнили. Действительно, есть одно небольшое дельце, которое я хотел бы с вами обсудить.
Вулкан в гостеприимном жесте развёл руками в стороны. Чумак с улыбкой повернулся к Елене.
--По-моему, дорогая, будет лучше, если вы нас покинете. Оставляю вас на попечение кучера Ивана. Уверен, с ним вы будете в безопасности.
Елена очень побледнела и обоими руками сжала золочённых ридикюль. Чумак был уверен, что Елена поймёт, почему он непременно должен остаться. Но одно дело понять и совсем другое—смириться. На лбу у него выступила испарина.
--Дорогая, мы с вами увидимся завтра,--пообещал он, всеми силами пытаясь выразить взглядом: нет, сегодня, сегодня!—Если я приду хоть на минуту позже часа, можете отречься от меня!
--Отречься?—ровным голосом переспросила Елена.—Как можно отречься от того, кто никогда тебе не принадлежал? Спокойной ночи, князь Чамак. Иван, следуйте за мной.
Она перешагнула порог. Иван неуклюже зашаркал следом. Железная дверь закрылась, засовы, обитые войлоком, беззвучно вошли в гнёзда.
--А теперь,--произнёс Чумак,--как сказало привидение в анекдоте, мы все заперты на ночь!
По лицу Вулкана пробежала лёгкая тень.
--Князь Чамак! Ну что ещё за дельце?—Рука его полезла в нагрудный карман, но тут же разочарованно упала.—Прошу меня простить. Но если вам временно не хватает средств, вы всегда можете получить обеспечение!
--Нет, дело не в деньгах.—Чумак беззаботно извлёк из кармана пачку банкнотов, помахал ею и снова убрал.—Совсем, совсем не в них!—Он внимательно посмотрел на Вулкана—на здоровый глаз и второй, который прятался в засаде—Я собираюсь, так сказать, сделать вам деловое предложение, которое, по-моему, будет выгодно нам обоим.
--Вот как?
--Мы с вами можем где-нибудь побеседовать наедине?
--Да, безусловно. У меня в кабинете. Мария, милочка, прошу тебя, иди с нами и зажги свет. Следуйте за мной, дорогой князь.
Чумак пошёл следом за хозяевами по мягкому ковру—опять по направлению к буфету. Когда он услышал последние слова Вулкана, сердце его забилось чаще. Вулкан действительно скуповат! Когда выходит из кабинета, то гасит свет. Однако сердце его уже давно билось часто. Как только Чумак почувствовал, что кто-то сверлит ему спину взглядом, он понял, что «подсадные» собрались здесь ради него—ради него одного. Им всё известно. Все «подсадные» знают, что он полицейский, и ждут, когда можно будет начать расправу.
Чумак не спеша брёл мимо многочисленных сверлящих глаз. Он кожей чувствовал каждую мелочь, слышал скрип передвигаемых стульев, обонял запах масла, которым были смазаны головы лакеев. Отблески яркого, неровного света свечей падали на голый череп Вулкана и его фигуру, отчего она казалась шире и массивнее.
--Любишь меня, малышка?—спросил Вулкан, наклоняясь к Марии.
--Да!—низким голосом отвечала Мария, подкрепив свои слова целым потоком страстных непристойностей, таких живописных, что Чумак не мог не восхититься. Если бы её не сдерживал Вулкан, походивший на строгого епископа, она, без всякого сомнения, подпрыгнула бы и укусила Чумака за мочку уха. От её слов тщеславный Вулкан раздулся, словно шар, и едва не замурлыкал.
--Вот мы и пришли!—заявил он.
Они прошли то место у буфета, где ранее стояли Чумак и Елена. Всего в нескольких десятках сантиметров от них находилось подножие лестницы, ведущей на балкон. Из блюдца на столе Мария выхватила длинную, покрытую воском лучину—там их лежала горка. Однако гне разожгла её. Правда, кроме камина в противоположном конце зала, других источников огня у неё не было. Чумак двинулся было вперёд—пожалуй, чуть слишком поспешно,--но остановился. Во что бы то ни стало ему необходимо оказаться на лестнице первым. Но Вулкан, отойдя в сторону, облегчил ему задачу.
--После вас, дорогой князь,--проговорил он, величественно кланяясь и сияя здоровым глазом.
Чумак поднялся по крутым ступенькам и понял, что угадал верно. И ступеньки, и сам балкон были из дерева. Даже перила, покрытые позолотой и издали напоминавшие кованое железо, тоже были сработаны из хрупкой древесины. Не хотелось бы здесь оказаться во время пожара! Центральная дверь, как он и предполагал, вела в кабинет Вулкана. На стене, справа и слева от двери, за шторами прятались консоли, в которых стояли свечи под парчовыми колпачками. Их огоньки подсвечивали позолоченную букву «В» на красном дереве.
Вулкан шёл за ним по пятам. Мария не отставала. Чумак бросил взгляд вниз, через перила. Под ними находился длинный стол для игры в рулетку. В зале воцарилась странная тишина, хотя совсем недавно здесь стоял гомон. Чумак кожей чувствовал злорадство «подсадных». Он беззаботно облокотился на филёнку двери. Достав из жилетного кармана кольцо с двумя ключами—одним длинным и одним коротким,--Вулкан отпер дверь и толкнул её внутрь
--И снова после вас, дорогой князь,--заявил он.
Мария уже подносила лучину к свече.
--Благодарю,--отозвался Чумак.
Он притворился, будто ничего не видит в темноте. И словно для того, чтобы нащупать дорогу, тут же двинулся вдоль левой стены. Затем с пугающей быстротой сделал рывок, который мог стоить ему жизни или спасти жизнь. Впереди, в двадцати сантиметрах, из стены торчала медная ручка провода, привязанная к единственному в комнате звонку. Чумак нащупал её пальцами. У него было примерно двадцать секунд. Если свет лучины проникнет в комнату до того, как он закончит дело, ему конец.
Его шляпа упала на ковёр. Из жилетного кармана он выхватил предмет, в поисках которого сержант Сухин утром обшарил полгорода. То, что требовалось, они позаимствовали у часовщика: крошечную отвёртку длиной меньше четырёх сантиметров. Пальцы у Чумака больше не дрожали. Они стали холодными, двигались быстро и точно. Работая в темноте, на ощупь, он вставил микроскопическую отвёртку в выступ, которым ручка крепилась к проводу. Она держалась на винте, вкрученном в штырь двери. Отвёртка мягко вошла в отверстие.
--Что ты так долго, малышка?—послышался низкий бас Вулкана.
--Ах, прелесть моя, лопни твои глаза!—отвечала Мария изысканным контральто
--Малышка, я ведь запретил тебе распускать язык!
Крошечный винтик упал в ладонь Чумака в тот самый миг, как облитая воском лучина вспыхнула и загорелась от свечи в коридоре. Сердце у Чумака ушло в пятки. Он испугался, что провод сейчас ударит по стене или ручка с шумом отвалится и упадёт на пол. Но провод, который за долгие годы словно приклеился к стене, остался на месте, как и ручка. Чумаку хватило времени, чтобы сунуть винт и отвёртку в карман. Он успел отойти от стены и нагнулся за шляпой, когда на ковёр упал неверный отблеск от пламени.
--Ну вот, князь, послышался бархатистый бас Вулкана,--мы находимся в месте, которое газетчики вульгарно именуют «святая святых». Мария, будь добра, зажги обе лампы.
Чумак без труда разглядел очертания довольно просторной, хотя и с низким потолком, комнаты. Стены были оклеены обоями в сите «ампир»--в вертикальную оранжевую и зелёную полоску. Два небольших оконца, затянутые оранжевыми бархатными шторами, находились на противоположной от двери стене.
--Обратите внимание на стол,--не без самодовольства предложил Вулкан.
С первого взгляда, в полумраке, Чумаку показалось, будто перед ним стол для игры в рулетку. Длиною он напоминал стол для рулетки, был развёрнут к окну, с колесом посередине. Однако колесо оказалось декорацией. Столешница по обе стороны от колеса была сделана из полированного красного дерева. На обоих концах стола красовались массивные фарфоровые статуи, ярко раскрашенные и покрытые толстым слоем глазури. Рядом со статуями стояли масляные лампы под оранжевыми стеклянными колпаками.
--Обратите внимание!—повторил Вулкан, пока Мария поправляла колпак на лампе справа и зажигала фитиль. Скоро комната осветилась тусклым и довольно мрачным оранжевым светом. Видимо, окна здесь уже давно не открывались. Справа от колеса помещалась статуя подлинного Вулкана—такого, каким его обычно представляют: чёрного от работы в кузнице, хромого и всё же широкоплечего и сильного, с молотом в одной руке и сетью в другой.
--Да.—кивнул Чумак,--вижу. А слева…--Он замолчал.
Мария проворно перешла на другой конец стола, вторая лампочка под оранжевым колпаком загорелась после хлопка. Вторая статуя представляла собой обнажённую Венеру, выходящую из моря. Её, очевидно, ваял мастер своего дела: статуя казалась живой и дышала чувственностью.
--В классической мифологии,--продолжал Вулкан,--Венера, или Амфродита, обычно представляется светловолосой. Вы, князь, возможно сравнили бы её с…--Он замолчал и деликатно кашлянул.—Но моя Венера,--продолжил он, и его стеклянный глаз, казалось сверкнул от радости,--смуглая. Видите, как стуятся по плечам чёрные волосы? Глаза у неё полузакрыты, руки опущены вдоль тела, ладони развёрнуты. Видите?
--Отлично вижу. Восхитительно, хотя и немного необычно.
Вулкан тихо рассмеялся. Мария, поджав полные губы, возилась с коптящим фитилём. Поправив лампу, она засеменила вдоль стола направо. У правой стены стоял большой и глубокий лакированный буфет с двойными дверцами. Мария встала у буфета и принялась позировать: подняла голову, опустила веки, уронила руки вдоль тела.
--С меня делали,--заявила она, отбрасывая утончённые манеры.—Здорово вышло, верно? Ах, так-растак, к чему притворяться?
--Мария!
Она подбежала к Вулкану, сложив губы трубочкой, и бросилась ему на шею.
--Поцелуй меня, прелесть моя. Как будто я не…
Внезапно рассвирепев, Вулкан дёрнул плечами. Мария отлетела прочь, попятилась, чтобы не упасть, и ударилась спиной об угол буфета. Но она лишь рассмеялась довольным смехом и снова направилась к своему повелителю, напустив на себя выражение притворной скромности, отчего стала почти некрасивой. Чумаку вдруг подумалось, что она нарочно подражает Елене Лопухиной.
--Милый, можно мне побыть здесь, пока ты будешь беседовать с этим господином?
--Нет. У нас деловой разговор. Оставь нас!—Похлопав Марию по спине, Вулкан подтолкнул её к двери и вновь надел маску равнодушия.—Простите, князь, я пренебрегаю вами! Прошу, садитесь…вот туда.
Его жест был настолько повелителен, что Чумак оглянулся. У стены, слева от двери со вделанной в неё медной ручкой звонка, находилось массивное бюро. Его полированная столешница была покрыта зелёной кожей, вверх уходили два ряда ящичков с металлическими ручками в виде головы льва. По обе стороны от бюро стояли два кресла с широкими спинками обтянутыми зелёным бархатом, а зелёные пуговки утопая в обивке, подчёркивали её мягкость. У противоположного конца длинного стола Чумак подметил кое-что ещё: трости—известная по рассказам коллекция Вулкана. Одна из них, скрученная, словно штопор, с серебряным набалдашником, была изготовлена из очень прочного чёрного дерева. Другая, с изогнутой рукояткой, казалась намного легче на вид.
В мозгу всплыло предупреждение: «Будьте начеку! Не позволяйте ему оказаться у вас за спиной!» Но сейчас Вулкан находился от него далеко. Тяжёлая дверь красного дерева с шумом захлопнулась, и Чумак круто развернулся на каблуках. Вулкан повернул в замке длинный ключ.
--Простая предосторожность,--пояснил он,--чтобы нам никто не помешал.
--Конечно,--согласился Чумак, садясь в дальнее кресло, указанное хозяином кабинета.
Вулкан опустил кольцо с ключами в жилетный карман. Казалось, его фрак лопается от самодовольства. Он подошёл ближе, его массивная тень заполнила всю комнату.
--Разве не странно?—задумчиво начал он.—Бывает так, что человек, обделённый природой…обделённый природой, повторюсь—тем не менее сохраняет привлекательность для женщин? Марию я не имею в виду, хотя её я люблю больше остальных. Я говорю о дамах высокородных, обладающих утончённым вкусом!—Тут Вулкан оглядел манишку своей белоснежной сорочки, безупречные запонки и сверкающие перстни на пальцах.—И всё же я знаю такого человека,--добавил он, почти улыбаясь.
--О да,--откликнулся Чумак, не поднимая глаз.—Я тоже знаю такого человека.
Вулкан замер там, где стоял,--по другую сторону от бюро, за спинкой второго кресла. Как будто стрела попала в цель, в яблочко—слова Чумака произвели тот эффект, на который он рассчитывал.
--Князь, позвольте предложить вам сигару!
--Благодарю вас.
В протянутом ему узком и глубоком ящичке сандалового дерева лежали тончайшие «гаваны». Чумак вынул из правого жилетного кармана (он и не знал, что там находится и действовал, как робот запрограммированный на автоматические действия) специальный ножичек, прикреплённый к цепочке, спускающейся в левый карман, в котором лежали тяжёлые серебряные часы, и отрезал кончик сигары. Вулкан взял себе сигару, сделал то же самое.
--Бокал коньяка, князь?—поклонился он.—Не сомневайтесь! Французский, отменного качества, наполеоновский!
--Спасибо, не могу устоять. Тем более, что последний раз я его пил во Франции. Разумеется у вас настоящий «Наполеон»?
Не отвечая, Вулкан вынул пробку из хрустального графина, стоящего на серебряном подносе, и разлил коньяк в два бокала. Чумак поднялся и подошёл поближе. У самого стола он неловко поскользнулся, споткнулся и с глухим стуком врезался прямо в Вулкана.
--О, простите, пожалуйста!—запинаясь, проговорил он.—Какая непростительная неловкость с моей стороны!
--Что вы, что вы,--ответил Вулкан.
Взяв бокал с коньяком, чумак снова сел. Вулкан продолжал стоять. Он быстро провёл металлическим стержнем по основанию игрушечной пагоды, инкрустированной золотыми и серебряными пластинками. Вверх взметнулось пламя. Вулкан осторожно поднёс огонь к сигаре Чумака и помог ему прикурить, двигая огоньком вперёд и назад. Затем раскурил собственную сигару, взял бокал с коньяком и тяжело опустился в зелёное кожаное кресло.
--Мы говорили о…--начал Чумак, выпуская дым.
Вулкан на мгновение оскалился—как будто акула показала острые зубы.
--Да.—подхватил он,--вы довольно топорно притворились неуклюжим и ударились об меня. Хотели испробовать мой вес, не так ли? Полагаю, вы обнаружили, что я достаточно твёрдо держусь на ногах?
Чумак ничего не ответил.
--А сейчас ответьте мне, господин полковник Чамак,--произнёс Вулкан, совершенно не меняя тона,--чего вы на самом деле от меня хотите?
Чумак выглядел по-прежнему равнодушным.
--Как я уже вам говорил,--он выпустил клуб дыма и посмотрел на Вулкана,--я предлагаю вам честную сделку. В обмен…
--На что?
--Мне нужна информация. Поверьте мне, сделка выгодна для нас обоих…
--Простите мою откровенность,--сухо заметил Вулкан, качая большой головой,--но мне кажется, вам нечего мне предложить. Тем не менее…Продолжайте!
--Полагаю вы слышали об убийстве Маргариты Кольцовой, которое произошло вчера ночью в доме княгини Гагариной?
Вулкан, казалось, изумился.
--Дорогой мой! Кто же о нём не слышал? Газеты только об этом и пишут!
--Отлично! Некий субъект, мы считаем, что он и есть убийца, заложил в вашем заведении брошь с алмазом и рубинами в форме кораблика с парусами. Ещё четыре украшения, список которых у меня с собой,--Чумак похлопал по нагрудному карману,--скорее всего, также находятся у вас.
--Как огорчительно для меня слышать такое! Но у меня есть совершенно законный патент на ссуды.
--Данные драгоценности украдены.
--А мне откуда об этом знать?—осведомился Вулкан.
Некоторое время он мелкими глотками пил коньяк и курил сигару. «Чумак подумал: «как изменились нравы владельцев казино? В нашем времени любой уважающий себя владелец тут же открыл бы сейф и показал представителю закона все заложенные вещи, чтобы не оказаться соучастником преступления».
--Если они украдены,--продолжил Вулкан добродетельным тоном,--их следует вернуть. Но подумайте о моих затруднениях! Как вы сказали? Брошь с алмазом и чем-то там ещё в форме кораблика? Вы хоть представляете себе, сколько подобных безделушек проходит через мои руки и через руки моего главного крупье за год? И вы хотите, чтобы я запомнил какую-то одну?
--Да бросьте вы,--грубовато заявил Чумак.
--Что, простите?
--Я сказал—бросьте,--повторил Чумак, доливая коньяк и ставя бокал на стол.—Я знаю, что квитанций вы не выдаёте. Но вы ведёте конторские книги, в которые записываете заложенные предметы и фамилии людей, принёсших тот или иной заклад. Да или нет?
--Да,--не сразу ответил Вулкан.—Я веду счётные книги. А что вы, собственно, хотите узнать?
--Имя человека, заложившего брошь?
--И что предлагаете взамен? Нет, погодите!—Вулкан поднял руку с бокалом и расправил плечи. От  него веяло такой грубой силой, что на фоне его внушительной фигуры, Чумак показался себе карликом и  невольно вжался в сидение.—Погодите,--повторил владелец игорного дома,--позвольте мне высказаться. Всё, что вы можете мне предложить, касается моего заведения. Правда, содержание игорного дома находится вне закона. Однако у нас, вы же прекрасно знаете об этом, законы соблюдаются редко. Почему? Да потому, что невозможно убедить всех людей, что играть в азартные игры—преступление, при условии, разумеется, что никто не шельмует. Всем известно, что у меня игра ведётся честно…Сейчас,--продолжал Вулкан после паузы,--я назову вам три причины, по которым вы не сумеете ни помочь, ни навредить мне. Во-первых, если ваша новая полиция задумает напасть на мой дом, меня предупредят заранее.
Чумак кивнул.
--О да. Так я и думал,--подтвердил он и понял, что его стрела попала в цель.
Вулкан не дрогнул. Голос его не изменился. Стеклянный глаз был мертвенно тускл, зато в здоровом глазу появился зловещий блеск.
--Во-вторых,--продолжил он,--вы ни за что не найдёте свидетелей, согласных дать против меня показания в суде. Люди знатные откажутся выступать, опасаясь скандала. Другие…назовём их представителями незнатного происхождения, свидетельствовать не посмеют.
--Потому что их подкупят, либо запугают, либо изобьют до смерти ваши головорезы?
--Князь Чамак, мне не нравится ваш тон!
--А мне ваш. Позвольте узнать третью причину!
--Охотно!—Вулкан мягким движением положил сигару на край стола и рядом поставил стакан.—В-третьих, ваши полицейские сюда не войдут. Вы обратили внимание, какая у меня дверь? Железная, толщиной в два сантиметра и врезана в толстую стену. К тому времени, как ваши полицейские взломают её при помощи топоров или какие там ещё у вас есть орудия, пройдёт минут двадцать, а то и все полчаса. Вы согласны?
--Да.
-- тому времени, дорогой мой князь, здесь не останется никаких следов игорного дома. Мои клиенты—те, кто пожелает,--незаметно исчезнут. Незваные гости застанут у меня нескольких господ, которые ведут тихую беседу в курительной.
Чумак засмеялся. Смех его прозвучал неприятно, как он и рассчитывал.
--Вулкан,--заявил он,--вы меня разочаровываете!
Ответа не последовало. Стеклянные чаши ламп, казалось, помутнели, а оранжевый свет погас.
--Простите мою откровенность,--произнёс Чумак, издевательски копируя выговор своего собеседника,--но вы похожи на любого домовладельца на любой улице. Вы старательно укрепляете парадную дверь, делая её неприступной, но ни один умный домо…я хотел сказать, что вор даже не подумает проникнуть в дом через парадный вход. С другой стороны, вы, подобно всем прочим домовладельцам, совершенно пренебрегаете чёрным ходом.
Чумак кивком указал на два окошка, плотно затянутые оранжевыми шторами.
--За теми окнами,--сообщил он,--два крутых ската черепичной крыши. Они спускаются к задней стене конюшен. Сегодня после полудня я прогулялся вдоль конюшен и заметил, что ваша дверь чёрного хода широко распахнута для проветривания. Чёрным ходом можно попасть в буфетную и на кухню. А оттуда нетрудно выйти в столовую на первом этаже и в игорный зал.
Вулкан по-прежнему не шевелился и хранил молчание.
--Когда я прогулялся к конюшням попозже, вечером,--продолжал Чумак,--дверь чёрного хода была по-прежнему приоткрыта. Ах, Вулкан, Вулкан! Если бы я спрятал за ней пятьдесят полицейских, они уже через двадцать секунд оказались бы в вашем игорном зале.
И тут Вулкан ожил. С поразительной для такого толстяка прытью он вскочил, словно резиновый мячик, и бросился за спинку кресла. Правая рука метнулась к ручке провода, ведущего к звонку. Вулкан дёрнул ручку—ручка отвалилась.
--Нет,--сказал Чумак и покачал головой.—Ничего не выйдет.
Ручка с глухим стоном упала на ковёр. Моча, без улыбки, Вулкан направился к двери красного дерева. Его толстые пальцы нырнули в жилетный карман, порылись там, потом он похлопал себя по другому карману…
--Нет,--сказал Чумак,--это тоже не поможет.—И он извлёк из собственного кармана кольцо с двумя ключами.—Так неудачно споткнувшись, я заодно обшарил ваши карманы. Как по-вашему, я был очень неуклюжим?
Вулкан медленно повернул массивную голову. Здоровый глаз горел огнём.
--Правда,--добавил Чумак,--вы всегда можете постучать в дверь и позвать на помощь. Но все знают, что вы уединились всего с одним невооружённым человеком, который к тому же легче вас. По-моему, вы постыдитесь звать на помощь.
--Да.—согласился Вулкан,--вы правы. Да и зачем мне звать на помощь,--он наконец улыбнулся,--когда я всегда могу и сам отобрать у вас ключи?
--Вот только интересно,--протянул Чумак задумчиво,--справитесь ли вы? Впрочем, успокойтесь. У чёрного хода нет никаких полицейских.
--Если вы кидаете меня….
--Последнее слово, хорошо знакомое Чумаку по другому времени, задело его больше, чем он сам задел Вулкана.
--Я никогда не лгу,--объявил он,--никого не кидаю и презираю тех, кто так поступает.—Чумак с трудом сдерживался.—И потом, вы достаточно наговорили, но даже не выслушали, что я предлагаю вам взамен на имя убийцы.
--Очень хорошо. Говорите!
Чумак наклонился вперёд и осторожно положил недокуренную сигару на серебряный поднос рядом с графином. Потом выпрямился, перенеся вес тела на правую ногу.
--Ваша рулетка подкручена,--сообщил он.—Я могу это доказать. И тогда вам конец.
Вулкан изготовился к прыжку, однако, его удержали следующие слова Чумака, произнесённые рассудительным тоном.
--Азартные игры! Что мне за дело, если вы обираете тысячу молодых придурков—при условии, что я сумею отомстить за одну-единственную жизнь? Допустим для вас человеческая жизнь не имеет почти никакой цены. Но для меня, клянусь, она значит очень многое! Надеюсь мы с вами договоримся. Я не хочу никакого насилия, никакой драки. И вы тоже. Показать, как работает ваше колесо там, внизу?
Не дожидаясь ответа, он обошёл стол слева—с той стороны, где стояли трости,--и встал у колеса спиной к окну. На колесе лежал шарик из слоновой кости. Чумак взял его в руки и, не глядя на Вулкана, опустился на колени, на толстый зелёный ковёр. Он прощупал правую сторону ковра—на том месте внизу стоял стул крупье. Потом пальцы его побежали налево.
Чумак поднялся. Вулкан находился напротив, их разделяли не больше, чем ширина стола.
--И что же?—спросил Вулкан.
--Здесь нет ничего. Но я покажу, как устроен механизм внизу. Он настолько стар, настолько примитивен, что им уже никто не пользуется в наше вре…--Чумак осёкся.
--Ну?
--Правая нога крупье,--продолжал Чумак, быстро вспомнив, где он находится,--дотягивается до четырёх кнопочек, размещённых под ковром. От каждой кнопочки тугая проволочка ведёт к полым и узким металлическим трубкам, вделанным в ножки стола. Лёгкое нажатие на кнопку приводит в действие пружины, прикреплённые к трубкам сверху. Пружины распрямляются под действием сжатого воздуха. В ваше…в наше время всем известен данный принцип. Однако, нажимать нужно легко, струя сжатого воздуха не должна быть слишком сильной, иначе...—Внезапно Чумак замолчал и устремил задумчивый взгляд на струйку дыма, идущую от сигары на противоположном конце ствола. Нет, нет, не может быть!—прошептал он как бы про себя и, возвращаясь, добавил.—Нажимать нужно потихоньку, чтобы воздуха хватило на всю ночь!
--И что дальше, позвольте спросить?
--Смотрите!
Чумак раскрутил посеребрённый штифт, на который было насажено колесо,--замелькали красные и чёрные цифры, и вбросил шарик. Шарик подпрыгнул на месте и закружился по внешнему краю. Колесо крутилось долго, в комнате слышалось учащённое дыхание Вулкана. Но вот колесо замедлило свой бег.
--Что дальше?—повторил Вулкан.
--Вот, глядите!
--Я ничего не вижу!
--Как только обороты вращения колеса падают, можно незаметно направить шарик в тот или иной сектор круга. При известной сноровке крупье может носком или пяткой управлять одновремённо тремя пружинами. Не важно, где находится шарик. Если приподнять чуть-чуть колесо…--Чумак наклонился над колесом.—Есть, получается!
Он осторожно приподнял колесо снизу. Разумеется, его пальцам было далеко до сложного пружинного механизма. Однако, шарик послушно подпрыгнул и замер против двойного зеро. На гладко выбритых щеках Вулкана проступили крупные капли пота.
--Я попробовал только один раз,--напомнил Чумак.—Интересно, сколько недель или месяцев занимаются ваши крупье?
--Я…
--Всё кончено,--заявил Чумак, выпрямляясь и глядя Вулкану прямо в глаза.—Вам не кажется, Вулкан, что ваша карта бита?


            Г Л А В А  9

Как ему хотелось пронять Вулкана, пробиться сквозь его тяжёлый, ничего не выражающий взгляд! Однако лицо хозяина игорного дома по-прежнему представляло собой невозмутимую маску.
--Не кажется ли вам, что ваша карта бита?—повторил Чумак.—Если вы не хотите, чтобы я повторил свой опыт перед…
--Дорогой князь, вы никому ничего не покажите, потому что вы не выйдете из этой комнаты!
--Да что вы?—удивился Чумак.—А по-моему, я могу выйти из этой комнаты в любой момент, когда только захочу.
--Блефуете?
Чумак подошёл к окну и чуть отодвинул оранжевую штору.
--Я сказал вам правду, у двери чёрного входа не прячутся полицейские. Мои помощники сидят на крыше—там находится шесть полицейских, один сержант и один офицер. Стоит мне поднять раму и подать им знак..хотя бы разбить стекло. Вы не успеете прикоснуться к двери, как они уже будут здесь.—Он ещё отодвинул штору.—Вулкан, вы мне не верите?
--Опустите штору! Отойдите от окна!
Чумак подчинился. Двое мужчин стояли, пристально наблюдая друг за другом из-за стола. Однако Вулкан по-прежнему сохранял приятные манеры.
--Князь, каковы ваши условия?
--Вы всё слышали. Брошь с бриллиантом и рубинами и счётная книга с именем человека, заложившего её. В обмен мы оставляем вас в покое.
--Хорошо-о!—протянул Вулкан мягким басом.—В конце концов, я человек законопослушный. А ключ уже и так у вас.
--Ключ?
--Да, на кольце, которое вы так искусно у меня стянули. Короткий ключ открывает все ящики в моём бюро. В левом ряду лежат драгоценности. К сожалению, они валяются все вперемешку. В двух верхних правых ящиках находятся счётные книги. Вот и всё!
Комната наполнилась едким запахом: сигара Вулкана прожгла край бюро. Он подошёл взять её, не выпуская из другой руки недопитый бокал коньяка. Как будто для того, чтобы продемонстрировать свою полную покорность, он не спеша побрёл вдоль длинного края стола.
К двери? Да, но на дверь он даже не взглянул. Пройдя мимо большого лакированного буфета, Вулкан завернул за угол и оказался по одну сторону с Чумаком. Чумак подался вправо, обогнул стол и подошёл к бюро. Оглядываясь через плечо, он следил за Вулканом. Тот остановился примерно на уровне середины стола, положил на сукно сигару, поставил бокал и принялся разглядывать колесо рулетки.
Вынужденный отвернуться, Чумак вставил короткий ключ в замок верхнего ящика в правом ряду. Ключ легко повернулся в замке. Он вытянул ящик. Вулкан не солгал—по крайней мере, пока. В ящике лежало четыре бухгалтерские книги, переплетённые в толстый рифлёный картон: на верхней был наклеен бумажный ярлык с датами—1823-1824 годы.
Гроссбухи оказались такими большими, что приходилось вытаскивать по одному, чтобы добраться до нужного. Он должен…
Не позволяй, чтобы он оказался у тебя за спиной! Не позволяй…
Подошвой туфли Чумак оттолкнул кресло, защитив себя сзади. Потом вынул из жилетного кармана серебряные часы, блестевшие, как зеркало, и, подняв крышку, поставил их на бюро. Если его противник нападёт сзади, он увидит его отражение. Чумак вытащил первый гроссбух, не сводя напряжённого взгляда с крышки часов. Второй гроссбух, как на грех, оказался датирован 1822-1823 годами. Он вытащил его и положил на бюро. Ниже находился гроссбух с ярлыком 1828-1829 годы. Есть.
Чумак не видел броска Вулкана. Тот метнулся к нему слева, из-за стола. Он не заметил, когда Вулкан успел схватить тяжёлую чёрную трость с серебряным набалдашником, похожую на штопор. Но он увидел в своём импровизированном зеркале взметнувшуюся чёрную тень. Когда Вулкан занёс руку для удара, ярким лучом сверкнул бриллиант. Удар был рассчитан на то, чтобы разбить ему голову, однако Чумак успел уклониться и нырнуть вправо.
Удар прошёлся бы мимо, не задев даже его плеча, если бы… Часы, повиснув на тяжёлой цепочке, помешали ему уйти от удара. Удар, направленный в затылок, пришёлся сбоку, туда, где череп защищала густая шевелюра. Кроме того, Чумак подставил ещё плечо. Однако ему пришлось несладко. Показалось, будто череп раскололся. В голове загудело, в глазах помутилось. Он услышал, как крякнул Вулкан, когда трость ударила по зелёному сукну и разорвала его, вывернув Вулкану запястье. Больше времени Чумаку и не нужно было. Хотя голова кружилась и раскалывалась от боли, руки и ноги его не дрожали.
Он схватил лёгкую трость с изогнутой ручкой—такой мог воспользоваться разве что слепой,--обежал вокруг стола и остановился у колеса рулетки. Прищурившись, смёл со стола пустой бокал и потухшую сигару. Вулкан развернулся, оскалил зубы. Не выпуская из руки тяжёлой трости, он снова пошёл на своего врага—вприпрыжку, по-кошачьи. И заговорил убийственным шепотом.
--Если тронешь штору…
--Не трону. Если ты не тронешь дверь.
--Уговор?
--Да.
Вулкан тут же сделал молниеносный выпад через стол. Чумак понимал, что парировать удар лёгкой тростью бессмысленно: она просто разлетится в щепки. Вместо этого он отскочил в сторону. Изогнутая чёрная трость, промахнувшись, с громким стуком упала на дальний конец стола, поцарапав дорогое красное дерево. Оранжевая лампа подпрыгнула и закачалась, фарфоровые статуи затряслись. Вулкан тут же подхватил упавшую трость и изготовился к новому удару. Чумак насмешливо наблюдал за ним. Он не станет применять против него приём дзюдо—его противник слишком тяжёл и быстр—разве что…
Нужно разозлить Вулкана, чтобы он потерял равновесие. Вулкан выжидал, бросая взгляды направо и налево. Чумак подошёл ближе и встал с угла, словно дразня его.
Хрясь! Вулкан снова сделал выпад и снова промахнулся—трость ударила так далеко, что Чумак лишь насмешливо ухмыльнулся. Вулкан мгновенно отошёл от края стола. Неторопливо двинулся налево, к фарфоровой статуе. Чумак напомнил себе: у одноглазого Вулкана должен быть плохой глазомер. Вулкан пронимал, на что надеется его противник и ещё больше бесился. Он дёрнулся в сторону, делая ложный выпад. Чумак, наоборот, навалился на край стола и даже чуть подарся вперёд.
Вулкан круто развернулся, подбежал ближе и ударил. Слишком поздно он понял, куда бьёт, однако уже не мог остановить замаха. Изогнутая трость что было силы ударила по улыбающейся черноволосой Венере. Фарфоровая статуя раскололась на мелкие кусочки, разлетелась в пыль от мощного удара. Соперники по-прежнему молчали. Вулкан застыл на месте и в его здоровом глазу мелькнул ужас. Бледное лицо ещё больше побелело. В ужасе он прошептал единственные человеческие слова, какие пришлось услышать от него Чумаку.
--Мария…Бедная моя Мария!
 Тут же в него словно вселился бес. Щёки его побагровели, но череп остался белым. Он бросился вокруг стола, Чумак за ним. При виде ненавистного лица Вулкан снова замахнулся, ударил…и потерял равновесие. Чумак уже давно отшвырнул бесполезную трость. Как только Вулкан поднял правую руку вверх, он схватил его за запястье—как перед тем схватил руку капитана Фогеля—и что было сил рванул толстяка на себя. Вулкан приземлился на стол, шея его оказалась на самом краю, как будто он лежал на гильотине. От наклона раскрутилось колесо рулетки. Чумак нанёс Вулкану удар по шее ребром ладони и тут же сдёрнул бесчувственное тело на пол.
Вулкан упал на бок, задрожал всем телом и перекатился на спину. Здоровый глаз его подёрнулся плёнкой, веки дрогнули и закрылись. Казалось, он не дышит. Колесо, которое только что вращалось с бешенной скоростью, постепенно замедляло ход и, наконец, остановилось. Чумак покрылся испариной. Неужели он убил Вулкана? Он посмотрел на своего противника сверху вниз. Чумак намеривался всего лишь оглушить Вулкана, но если неверно рассчитал удар… Их схватка проходила в полной тишине, если не считать четырёх слов, произнесённых Вулканом, да стука его трости.
Чумак стал искать часы, чтобы поднести их к губам противника и проверить, дышит ли он. Но часов нигде не было. Он наклонился и пощупал пульс. Пульс вроде бы был, однако Чумак усомнился. Распахнув на Вулкане рубашку, разорвав тонкую шёлковую нижнюю сорочку, он приложил пальцы к сердцу. Сердце билось—едва слышно, но ровно. Вулкан просто вырубился. Чумак с трудом поднялся. От перемены положения голова опять заболела и закружилась. Он облокотился о край стола, отдышался и поспешил к бюро. Там вытащил из ящика конторскую книгу за 1828-1829 годы. Поднял с пола, обнаруженные часы, цепочку с ножиком для сигар. Вынул короткий ключ из замка, а кольцо с ключами положил в карман.
Прислушавшись, не слышно ли шума снизу, Чумак поспешил к окну. Ему удалось поднять раму лишь с большим трудом. Он долго бил по ней кулаком, пока, наконец, створка не подалась.  Как приятно вдохнуть свежий, прохладный ночной воздух! Высунувшись из окна по пояс и задёрнув у себя за спиной шторы, чтобы в доме ничего не было слышно, чумак достал свисток. Звук свистка казался особенно резким в ночной тишине. Затем Чумак поспешил к поверженному Вулкану. Тот хрипло дышал, рядом валялась изогнутая трость. Чумак обошёл стол и встал в простенке между входной дверью и буфетом. После того как возбуждение от схватки улеглось, он снова стал настороженным и готовым к атаке.
В комнату из-за задёрнутых занавесок, как демоны в пантомиме, запрыгнул инспектор Онищенко, с одной стороны и сержант Сухин—с другой. Они сразу разбежались в стороны и в это же время шесть полицейских с дубинками ловко перемахнули через окно и выстроились в ряд вдоль стены.
--Какие будут указания, ваше благородие?—спросил инспектор Онищенко.
--Во-первых, наденьте на эту спящую красавицу наручники. Он в любой момент может очнуться.
Сержант выхватил из-под куртки наручники и защелкнул их гна запястьях Вулкана. Глаза у него от удивления чуть не вылезли из орбит.
--Господи помилуй!—воскликнул сержант.
--Спокойно!—предупредил Чумак.
--Ваше благородие, что вы с ним сотворили?—не отставал Сухин.—Мы ничего не видели и почти ничего не слышали—похоже было только на короткую драку. Да и у вас на голове здоровая шишка. Должно быть, нелегко было завалить старика Вулкана!
Вечно беспокойный инспектор Онищенко утихомирил подчинённого взглядом и сам остался невозмутим.
--Какие будут указания, ваше благородие?—повторил он.
--Всё как мы и условились. Я должен был проникнуть в дом и понять, как, с помощью чего—меченых карт или другого способа—Вулкан обрабатывает клиентов. Затем я собирался припугнуть его и добраться до счётных книг и брошки с алмазами и рубинами.
--И вы…так и сделали?
--Да, мне повезло. Смотрите сами! На бюро лежит книга за 1828-1829 годы. В четырёх ящиках слева находятся драгоценности.—Чумак вытянул из кармана кольцо с ключами и положил на край стола.—Коротким ключом можно открыть любой ящик. Я и вовсе  не позвал бы вас, да только нам нужно действовать очень быстро. Пусть четыре человека вынут по ящику и просмотрят их содержимое. Ищите брошку—нашу главную улику и работайте, пока нас не обнаружили.
--А потом, ваше благородие?—не отставал инспектор, который хотел знать весь план до мельчайших подробностей, чтобы лучше организовать работу подчинённых.
--Потом мы освободим Вулкана и уйдём по крышам. Мы не тронем  ни его самого, ни его дом. Я обещал ему, и я сдержу слово.
--Прошу прощения, ваше благородие,--грубо и хрипло  заговорил один из полицейских,--а драки разве не будет?
Чумак, успевший отойти почти к самому креслу, в котором он сидел во время разговора с Вулканом, круто развернулся.
--Драки? Неужели мы вдевятером одолеем тридцать головорезов, нанятых Вулканом? Прибавьте ещё с полдюжины лакеев внизу—почти все они вооружены!
В ряду у стены произошло волнение.
--Тридцать? Или даже тридцать шесть?—вскричал сержант Сухин.
--Вулкан собрал своих людей в ожидании меня. Он знал, что я приду. Кто-то предупредил его. Но это не важно! Спешите! Неужели вы не понимаете, что с такой уликой мы выиграем дело? Мы совершенно…
Он замолчал. Послышался шорох и треск. Чумак оглянулся на сержанта—лицо того вытянулось от удивления. Двойные двери лакированного буфета распахнулись настежь—с такой силой, словно их открывала рука маньяка. Впрочем, последнее было близко к истине. В шкафу, согнувшись, стояла Мария Сигизмундовна. Её блестящие чёрные волосы разметались по плечам, кожа на которых была исцарапана в кровь. Мария успела разодрать и лиф своего зелёного платья. Губы женщины были плотно сжаты. Глаза метали молнии.
Значит, она пряталась в буфете всё время? Чумак вспомнил, что видел, как она выходила из комнаты. Вулкан решил иметь свидетеля—на всякий случай. Мария слышала каждое слово, видела, как разбилась её статуя, но не смела броситься на помощь. Она…
И тут Мария завизжала. Она визжала всё громче и пронзительнее. Должно быть, её слышали все в большом игорном зале внизу. Широкие юбки Марии лавиной хлынули из шкафа. Полуослепшая от долгого сидения в темноте, она тем не мене уловила блеск ключей, лежавших на краю стола прямо перед ней. Схватив ключи, она развернулась и рванулась к двери красного дерева, до которой не было и трёх шагов. Мужчины словно приросли к месту
--Сержант! Хватайте её!
Чумак и сам бросился к двери следом за сержантом. Но они опоздали. Вернее, промахнулись. Чумак так и не понял, каким чудом Марии удалось сразу попасть ключом в замок. Отперев дверь, она широко распахнула её. Чумак поспешно схватил Сухина за руку и втянул его с порога назад. В конце концов, они не имеют никаких оснований задерживать её! Она ничего преступного не совершила.
Выбежав на балкон Мария остановилась и оглянулась. Лицо её закрывали спутанные чёрные космы. Рот перекосился в жуткой гримасе. В глазах плескался ужас. Должно быть она много раз выглядывала из шкафа, и в её мозгу навек запечатлелось лицо человека, швырнувшего её непотопляемого Вулкана через стол и ударом лишившего его чувств.
Внизу, в большом зале, мужчины уже вскакивали с мест. Все лица обратились кверху, туда, где находился Чумак, освещённый огнём трёх больших канделябров.
--Стойте!—крикнул он. Он пытался говорить спокойно, однако в голосе прорывалось волнение.—Мы не причиним вам вреда. Мы вас не тронем. Но остановитесь, иначе вам несдобровать!
Мария не понимала того, что он говорит—она слышала лишь ненавистный голос человека, который… Она завизжала и слепо метнулась вправо. Оглянулась через левое плечо. Глаза её различали лишь яркий жёлтый свет свечей в канделябре. Видимо, вместе со зрением она лишилась и рассудка. Мария Сигизмундовна повернулась и понеслась прямо на деревянные перила. Послышался хруст дерева—тело женщины проломило позолоченные перила. И хотя трухлявая, рассохшаяся древесина ломалась не так громко, как трость Вулкана стучала по полу, Чумаку показалось, что всё гремит и крошится, как в замедленной съёмке.
Мария перевернулась через голову и полетела вниз. Она падала с высоты полутора метра. Её волосы развевались, а тело походило на тряпичное, так как она потеряла сознание. Наконец она всей своей тяжестью рухнула на правый край длинного стола для игры в рулетку. От сильного удара ножки подломились, и противоположный конец длинной столешницы, покрытой зелёным сукном, нелепо дёрнулся и поднялся наверх. Жетоны слоновой кости, банкноты и монеты поехали вниз и стали падать на пол. У всех присутствующих раскрылись рты. Ослышался громкий треск раздираемой плотной ткани. Из-под распоротого ковра появились две длинные тугие проволоки, ведущие к уцелевшим ножкам стола. Проволока блеснула, и из-под разодранного ковра вылетела металлическая пластинка с четырьмя чёрными кнопками.
Похоже было на то, как если бы стол вдруг ожил или сошёл с ума. Машины действительно сходят с ума, если их разбивают. Не все услышали шипение сжатого воздуха, выходящих из полых трубок в ножках. Затем колесо рулетки дёрнулось, один край его приподнялся, обнажив пружину, которая, медленно раскручивалась и поднималась вверх, словно металлическая змея. Все, кто был в зале—и клиенты. И «подсадные».—сбежались посмотреть. Они стояли неподвижно, не обращая внимания на попадавшие шляпы и всеобщий разгром.
Только Чумак, прислонившись к сломанным перилам, смотрел на Марию Сигизмундовну. Она тоже соскользнула по наклонной поверхности стола вниз, платье у неё задралось. Лица её Чумак не видел. Вдруг раскинутые руки женщины пошевелились и она вцепилась пальцами в зелёное сукно. Медленно, как во сне она подняла голову и заморгала. Чумак испустил вздох облегчения. Он отдал неверный приказ6 «Сержант! Хватайте её!» Его слова могли довести полубезумную женщину до смерти. Пока он смотрел, как она падала, его скрутил приступ тошноты.
И тем не менее, как это часто бывает, Мария Сигизмундовна приземлилась крайне удачно, как это случается с пьяными. Она не убилась насмерть и ничего не сломала, даже не ушиблась. Не прошло и нескольких секунд, как все восемь подчинённых Чумака, не обращая внимания на его отчаянную жестикуляцию, бросились на галерейку и выстроились по обе стороны от него. Теперь они в ловушке, среди тридцати с лишним головорезов! «Подсадные, не отрывая взгляда, смотрели на балкон.
Они в ловушке, то есть…
По-прежнему в зале царила оглушительная тишина. Чумак узнал вдруг четверых людей у дальнего конца рулетки. Высокий молодой человек, которого лакей называл графом—человек с пышными каштановыми бакенбардами и красным носом—внезапно протрезвел. Рядом с ним стоял толстый наёмник в пегом парике, рука его начала угрожающе подниматься. У самого колеса находился толстяк с соломенными бакенбардами, которого Чумак видел на балу у княгини Гагариной. Над толстяком нависал худой и костлявый головорез с морщинистым лицом и искусственными зубами.
--Да!—закричал Чумак.
Все вздрогнули. Перед ними стояли люди в форме, с дубинками. Только Чумак был во фраке и с пустыми руками. Он снова возвысил голос.
--Вот как вас облапошивали!—вскричал он, показывая на рулетку.
Со стороны стола, где играли в «красное и чёрное», послышался сухой щелчок—кто-то взводил курок пистолета.
--Да, мы—полицейские,--объявил Чумак.—Но на чьей стороне вы: на стороне тех, кто вас грабил, или на нашей?
Раз, два, три, четыре…
«Граф» развернулся к «подсадному» в пегом парике. Послышался его высокий, резкий голос.
--Ах ты. Шулер проклятый!—закричал он почти удивлённо.
Как следует замахнувшись левой, он врезал «подсадному» в солнечное сплетение, а правой треснул по голове. Потеряв равновесие и задохнувшись от неожиданности, шулер тяжело плюхнулся на стул, который подломился под его тяжестью. В тот же миг костлявый с искусственными зубами злобно ощерился и выхватил из рукава нож, однако воспользоваться им не успел. Выхватив лопатку из рук сидящего рядом второго крупье, мужчина с соломенными бакенбардами замахнулся и что было сил врезал костлявому по шее.
За столом для «красного и чёрного» двое игроков набросились на крупье: они схватили его за галстук и повалили на ковёр, засыпав ворохом карт из шести колод. Кто-то разбил бутылку. Кто-то издал воинственный клич. И началось. Слева и справа с балкона вели лестницы. Чумак впереди своих людей побежал направо. Поймав взгляд инспектора Онищенко, который находился у левой лестницы, он высоко поднял руку, призвал жестом троих полицейских и щёлкнул пальцами.
--Пошли!—скомандовал он.
Вчетвером они ринулись в бой, а инспектор Онищенко с другими подчинёнными поддержал его с левого фланга…….

На часах пробило три часа ночи, когда наёмный экипаж повернул к дому Елены Лопухиной. Несмотря на то, что у пассажира раскалывалась голова, настроение у него было ликующее. Чумак готов был петь. Внешне он выглядел вполне респектабельно. Ни плащ, ни шляпа не принимали участия в драке у Вулкана. Плащ был наглухо застёгнут на подбородке, шляпа притулилась рядом на сиденье, так как было больно прикасаться к шишке. Челюсть справа саднило, но щека, кажется, не распухла. Синяков и кровоподтёков Чумак почти не чувствовал, хотя и понимал, что назавтра они о себе напомнят. На сиденье справа от него лежали две конторские книги и узелок, сделанный из носового платка. В нём находилось пять драгоценных безделушек.
--Та-ти-та! Та-ти-та!—пел Чумак не соблюдая никакой размерности, хотя и обладал абсолютным музыкальным слухом.
Если бы не гнев Елены….Экипаж подкатил к дому и остановился. Чумак выглянул из окна. Разумеется, в доме темно, всё закрыто. Придётся придумать, как вломиться к ней. Он вгляделся снова. В веерообразном окошке над парадной дверью горел свет. Хотя почти все окна первого этажа были заперты ставнями изнутри, сквозь щели пробивались лучики света. Чумак сгрёб с сидения шляпу, платок и конторские книги, затем поспешно спрыгнул на землю и расплатился с кучером. Он уже понял, что в 1829 году не принято было давать извозчикам на чай, как сейчас. Просто извозчик сразу заламывал свои чаевые сверх оплаты.
Чумак подбежал к двери. Не успел он прикоснуться к звонку, как дверь отворила женщина средних лет, в кружевном чепчике и длинном фартуке. Она держалась так царственно, что походила скорее не на служанку, а на экономку-домоправительницу.
--Добрый вечер, князь!—поздоровалась она с таким видом, будто он заявился в гости в семь вечера, а не в три часа ночи.
--Ммм…Добрый вечер.
--Позвольте вашу шляпу?
--Спасибо, но плащ и…всё остальное останется при мне,--поспешно сказал Чумак.
--Как вам будет угодно, князь,--улыбаясь, произнесла женщина.
--Скажите…а княгиня…она не…
Служанка низко присела, указав на закрытые двойные двери слева от вестибюля с мраморным полом. Елена не стала притворяться, будто не слышала, как рядом с её домом остановился экипаж. На ней по-прежнему было тёмно-синее платье, расшитое золотом. Она сидела с прямой спиной за столом у камина. Пальцы лежали на странице книги в кожаном переплёте, которую она читала. На столе горела масляная лампа. По обеим сторонам от беломраморного камина отбрасывая жёлтые отблески, висели газовые лампы, в камине ярко пылал огонь. Чумак заметил под глазами у Елены тёмные круги.
Когда он открыл двери, Елена не шевельнулась, она по-прежнему сидела неподвижно, горделиво выпрямив лебединую шею. Через мгновение в глазах её отразился страх—вдруг он ранен. Поняв, что он невредим—по крайней мере с виду—она поднялась. Чумак поспешно положил конторские книги и драгоценности на стул, обитый вишнёвым бархатом. Елена подбежала к нему и обвила его шею руками так страстно, что он невольно поморщился—она задела ссадины. Когда Елена запрокинула голову, он принялся пылко целовать её, но вскоре заставил себя отступить—от греха подальше.
--Позволь заметить, моя дорогая, что из всех женщин на свете ты самая непредсказуемая!—хрипло произнёс он.
--Какой чудесный комплимент!—Елена едва не расплакалась. Она действительно сочла его слова комплиментом.—Вот видишь, ты умеешь быть любезным, если захочешь!
Она тут же напустила на себя важность, вспомнив о своих обязанностях хозяйки дома. Несмотря на то что её тянуло к нему, она отстранилась и сморщила носик в притворном отвращении.
--Фу! Ты опять курил!
--Разумеется, курил. Но ведь не опиум, а всего табак!
В глазах Елены стояли слёзы.
--Табак,--заявила она,--грязная и отвратительная привычка, которой не место ни в одном приличном доме. Если уж мужчине вздумалось курить, то пусть поднимется наверх и курит в дымоход.
--Он…что сделает?
--Садится на плиту,--она величественно указала на пол у камина, находящегося рядом с ней,--засовывает голову в дымоход и выпускает дым по трубе вверх. Конечно,--поспешила добавить она,--если там нет огня.
Чумаку вдруг стало легко и весело, он желал Елену и вместе с тем ему хотелось её подразнить.
--Да уж,--проговорил он с серьёзным видом.—Если бы меня заставили засунуть голову в дымоход над камином, я опалил бы бакенбарды не докурив сигары!
--Но у тебя нет никаких бакен…ой, что это я! Ты опять шутишь! Я тебя ненавижу!
--Елена, посмотри на меня. Ты на самом деле против курения?
--Конечно.
--Тогда я брошу, но дай мне время.
--Поцелуй меня, я так рада.—И потом после паузы. –Вечером я вела себя отвратительно…
--У тебя был веский повод.
--Нет, нет! Я пришла в ярость. Елена отбросила всю важность и снова стала самой собой,--потому что очень боялась. Ты думаешь я не знаю, какая репутация у Вулкана? А он просил тебя остаться, и ты…впрочем не важно! Но ведь у тебя действительно были неприятности?
--Да, мелкие. Не о чём говорить.
--Слава богу,--едва слышно прошептала она.—Пойдём, сядь рядом и всё мне расскажи. Позволь, я возьму твой плащ.
--Нет, нет! Только не плащ!
Но Елена уже отстегнула застёжку и тяжёлый каракулевый воротник. Когда плащ упал ей на руки, она испуганно вскрикнула. Ни воротничка, ни шейного платка на Чумаке не было. Рубашка висела клочьями и в двух местах пропиталась запёкшейся кровью. Брюки, порванные на обоих коленях, были в пыли, как и порванный фрак. На правом рукаве фрака, который он подвернул, умываясь у насоса, чернела прожжённая дыра.
--Да…понятно,--тихо прошептала Елена.—Всего лишь мелкие неприятности, не о чём говорить.—И вдруг расхохоталась. Она смеялась и смеялась и никак не могла остановиться.
--Лена! Лена! Хватит! Нельзя так распускаться!
Смех тут же смолк. Крепко прижав плащ Чумака к груди, Елена подняла на него взгляд, исполненный такой невыразимой нежности, что ему стоило большого труда не отвести глаза.
--Нет, Игорь, дело не в нервах и не в капризах. Мне правда стало смешно. Но я…у меня сердце изболелось. Я скажу тебе, что я решила…какое решение приняла сегодня.—Она облизала губы и ещё крепче прижала к груди плащ.—Не скрою от тебя, я многого не понимаю. Я не понимаю тебя. Иногда ты мне кажется, что ты человек из иного мира. Я не понимаю, почему ты так настаиваешь на своей «работе».—От смущения она прикусила губу.—Господа не должны работать—им нет нужды работать. Нет, нет, никогда—так говорил мой отец. Не возражай мне…Да и к чему мне понимать? Неужели мне надо стать глупышкой, как другие женщины, и воображать, будто мои чувства и есть настоящая жизнь? Вчера я повела себя глупо—да, да!—и сегодня тоже. Но если ты меня любишь, я постараюсь поумнеть. Если ты так предан своей полиции…что ж, тогда я ей предана тоже! Это никакая не добродетель с моей стороны. Я просто люблю тебя таким, какой ты есть.
Чумак смотрел вниз, на ковёр. Головы он не поднимал. К горлу подступил ком. Елена подошла ближе. Он протянул руки. Она перекинула плащ на левый локоть, а он поднёс её правую руку к лицу и прижался к ней губами. И тут, когда между ними воцарилось полное взаимопонимание, окутавшее их теплом, которое, казалось, невозможно нарушить, где-то далеко, в вестибюле, послышалось треньканье колокольчика. Елена отпрянула от него и возмущённо топнула ногой.
--В такой час?—воскликнула она.—Нет! Я велю горничной никого не принимать. Сегодня они не заберут тебя у меня!
--В этом можешь быть уверена,--подтвердил Чумак.—Ни одна сила на земле не способна соперничать с тобой..
Кто-то легонько, деликатно постучал, затем последовала долгая пауза, и в дверь проскользнула молоденькая девушка.
--Ваша светлость…--смущённо начала она.—Я бы ни за что не побеспокоила вас, если бы…К вам княгиня Гагарина..
--Княгиня Гагарина?—безо всякого выражения переспросила Елена.
Костяшки пальцев под перчатками саднили, когда Чумак сжал кулаки, боль стала ещё сильнее. Елена возмущённо посмотрела на Чумака, потом сурово на горничную. Опасаясь, что невиновной девушке придётся испытать на себе всю силу господского гнева, Чумак предложил.
--Лучше нам принять её.
--Ты…уверен?—смягчившись спросила Елена.
--Да. Сегодня я вплотную подошёл к разгадке тайны.
--Тайны убийства Маргариты Кольцовой?
--Да. Где были мои глаза? Я ведь видел, кто совершил преступление, а сегодня, у Вулкана, я понял, как оно было совершено. Мне недостаёт одной мелочи и ответа на один вопрос, который я могу узнать только у тебя и княгини Гагариной.
Елена глубоко вздохнула.
--Попросите княгиню Гагарину войти.
Как только дверь закрылась, Чумак заговорил стремительным шепотом.
--Пожалуйста, не тревожься, но…Сегодня утром фон Фок, один из начальников полиции, всячески старался доказать, что Маргариту убила ты, а я тебя выгораживал. Нет, прошу тебя, не начинай или закрой рот рукой.
Чумак покосился на дверь и зашептал ещё быстрее.
--Я без труда оправдаю тебя. Но для этого необходимо признаться, что мы с тобой оба солгали и скрыли улику, что ещё опаснее. Единственная моя надежда на то, что я сумею показать, как было совершено убийство. И сейчас, как мне кажется—повторяю, только кажется,--я смогу это доказать.
Чумак сделал жест, призывающий Елену к молчанию. Взяв из её рук плащ. Он накинул его на плечи и застегнул воротник. В тот же миг горничная объявила о приходе княгини Гагариной. Они услышали сопение княгини и стук её палки-костыля ещё до того, как приземистая, тучная старуха решительно проковыляла в комнату. Вместо белого чепца с оборками княгиня надела белый капор с полями, из-под которых глядели её умные глаза. Поверх вчерашнего белого платья она накинула серую меховую мантилью. Её словно обступали призраки восемнадцатого века—в их присутствии даже пламя газовых горелок заплясало.
--Ради бога, милочка!—обратилась старуха к Елене. Несмотря на вызывающий тон, ясно было, что она извиняется.—я бы не стала доставлять вам столько хлопот, да ещё и в такой час, если бы не заметила, что у вас на первом этаже горит свет.—Она слегка подчеркнула слово «первый».
Всего два или три дня назад Елена взволновалась бы и смутилась бы. Но сейчас она была само спокойствие и грация и потому с улыбкой ответила.
--Вы для меня всегда желанная гостья, княгиня. Неужели вы до сих пор не ложились?
--Я никогда не ложусь рано спать. Не спится.—Княгиня с трудом повернула голову.—Нет, нет, голубушка, капор и мантия останутся при мне. И не суетитесь вокруг меня!
Последнее замечание было адресовано хорошенькой горничной, которая топталась в дверях. Нежные, карие с поволокой глаза служанки внимательно глядели на хозяйку.
--Сядь там,--княгиня Гагарина концом палки ткнула в кресло и посмотрела на Елену.—А ты не мешай и пошла вон!—сказала она служанке и снова обратилась к Елене.—Я ненадолго.
--Как и я,--пробормотал Чумак, запахиваясь в плащ.
--Неужели сын Анатоля Чамака?—язвительно переспросила старуха. Она перевела взгляд с него на Елену и обратно.—Неужели? Фи! Сознайтесь, и будь что будет!
--То же самое, сударыня, я настоятельно рекомендую сделать вам.
--Что такое? Так я, по-вашему, лгу?
--Не всегда, сударыня. Зато вы редко говорите всю правду.
Он понимал, старуха ни за что не приступит к делу сразу. Княгиня Гагарина фыркнула. Она не спеша оглядела комнату, стулья, диван и оттоманку, обитые вишнёвым бархатом. Фыркнула ещё раз, затем хромая, добралась до кресла под лампой у камина и тяжело опустилась в него. На столе рядом лежала открытая книга, которую Елена читала перед тем, как пришёл Чумак. Княгиня Гагарина, моргая, посмотрела на страницы книги. Похоже это занятие вывело её из забытья.
--Знаете где я была сегодня ночью? Нет? Так вот! Я обедала с графом Воронцовым.—торжествующе объявила княгиня,--и с целым выводков прочих прихлебателей. Можете себе представить, что Воронцов имел нахальство предложить?
--Да,--парировал Чумак.—Граф Воронцов предлагает отредактировать и выпустить новое издание сочинений Ломоносова, на что потребуется год или больше. И он несомненно хотел бы услышать ваши воспоминания?
--Да, вот именно. Чёрт бы его поб…
--Не бойтесь, сударыня!
--Что такое?
--В своё время Воронцову устроят такую трёпку, что он будет помнить её и на склоне лет.
--Ещё одно пророчество!—задумчиво протянула княгиня Гагарина, сцепив руки на набалдашнике своей палки.—Но какая разница? Ещё совсем недавно у меня запросто бывали все наши литературные львы—от Державина до молодого Лермонтова. Вот уж кто удивил своим талантом. А ведь совсем юн. Но куда подевались прежние остроумцы? Где светлые головы в правительстве? Их нет…Никого нет.
--Да что вы! –воскликнула Елена.—Разве господин Чаадаев не в Петербурге?
--Боже мой!—фыркнула княгиня Гагарина, свирепо поводя короткой шеей.—Всем известно, что он не в милости у императора и ищет поддержки у графа Бенкендорфа. А сейчас путешествует по Европе.
--Он оставит свой след в истории,--серьёзно произнёс Чумак.—Я вам обещаю!
--Кто, Чаадаев? А чего это вы ухмыляетесь?
--Просто вспоминаю, как герой одного из романов, как и Чаадаев, в детстве читал о философах. Чаадаев и не подозревал, что в один прекрасный день станет…
--Кем, князь? Не останавливайтесь так, словно вы язык прикусили! Кем станет?
--Философом и выдающимся мыслителем, я хотел сказать.
От Чумака не ускользнула резкая перемена состояния княгини Гагариной. Опёршись на палку, старуха втянула шее и  сказала:
--От Воронцова я слышала ещё кое-что.
--А именно?
--Примерно в половине первого к Воронцову подошёл лакей и прошептал ему на ухо…--видимо, слова давались княгине с трудом,--что полковник Третьего отделения жандармерии Чамак—я правильно назвала ваше звание, князь,--язвительно заметила она и продолжила,--сын Анатоля Чамака с восемью полицейскими вломился к Вулкану—точно с неба свалился. Так вот, они побили всех «подсадных» и спустили их с лестницы—всего за семь минут, кто-то засёк по часам!
Чумак вздохнул.
--Сударыня, ваши сведения не слишком точны.
--Так что же там случилось?—язвительно поинтересовалась княгиня.—Ну же, молодой человек! Что там произошло?
Чумак посмотрел на княгиню в упор.
--Мой рассказ может подождать,--заявил он.—Достаточно будет сказать следующее: вся шайка-лейка…
--Кто?—переспросила потрясённая Елена.
--Прошу прощения.  Имел в виду господ, честных игроков. Их возмутило то, что игра велась нечестно. Они набросились на «подсадных»--и сражались на нашей стороне. В результате мы настолько превзошли числом наёмников, что нашу…стычку едва ли можно назвать дракой. Мы побелили их не за семь минут, а за пять!—Отчитываясь, Чумак по-прежнему не сводил взгляда с княгини Гагариной.—Но едва ли сударыня, вы приехали сюда в три часа ночи ради того, чтобы узнать подробности потасовки у Вулкана. Может быть, вас интересует судьба вашей броши?
Княгиня Гагарина сверкнула глазами и опустила голову, как будто вдруг выпустила воздух.
--Не стану отрицать,--пробормотала она.—Понимаете. Эта брошь—свадебный подарок. Первый полученный мной подарок! Четыре другие безделушки мне не так жаль—пусть бы их забирал Вулкан, но брошь…
Чумак поднялся на ноги и подошёл к стулу рядом с дверью. На его сиденье, поверх двух конторских книг, лежал узелок, сделанный из его носового платка. Подойдя к княгине Гагариной, он положил узелок ей на колени, развязал его и расправил платок. В искрах газового света, под лампой с вишнёвым абажуром сияли и переливались драгоценные камни.
--Позвольте вернуть вам все пять,--произнёс он.
Княгиня Гагарина опустила голову. Нет, она не издала ни звука—некоторое время казалось, что старуха вообще находится в прострации. Она прижала морщинистые руки к губам ладонями наружу и принялась раскачиваться в кресле. Наконец она взяла одну из вещиц—маленький кораблик с алмазами и рубинами—прижала его к губам, потом к щеке и тихо запела песенку, которая была в моде лет пятьдесят тому назад. Елена отвернулась. Через секунду княгиня Гагарина откашлялась и подняла голову.
--Знаете, молодой человек,--проговорила она,--немного отыщется в наши дни таких, как вы.
--Но я почти ничего не сделал!—искренне возразил Чумак.—Если уж вы хотите кого-нибудь похвалить, хвалите инспектора Онищенко, сержанта Сухина и ещё шестерых полицейских. Клянусь вам, сударыня, они вели себя великолепно! В рапорте, который я направил графу Бенкендорфу, я выразил им моё величайшее одобрение.
--Ну, конечно!—фыркнула княгиня Гагарина.—А вы чсто же, стояли в сторонке и ничего не делали?
--Я…
--Хватит!—произнесла княгиня Гагарина с истинным княжеским достоинством. Она выпрямила спину.—Князь Чамак, я не могу выразить словами, как я вам признательна. Но я напишу  министру Блудову. Да что там—я напишу самому императору!
--По-моему не стоит…
--Что такое?
--Если хотите отблагодарить меня, сударыня, скажите лучше правду.
Тёмная тень снова набежала на лицо княгини Гагариной. Брошка упала на колени, смешавшись с остальными украшениями. Тихое шипение газа и стиснутые руки Елены напомнили Чумаку о том, что между ними до сих пор находится женщина убитая выстрелом в спину.
--Вчера ночью,--продолжал Чумак,--вы кое-что мне рассказали. По вашим словам, четыре ваших главных сокровища, включая и брошь, вы спрятали во вторник в кормушках для птиц у вас в спальне.
--Так я и сделала! Вы сами это видели!
--Правда, не отрицаю. Однако что произошло ночью в четверг?
Княгиня Гагарина отвернулась.
--По вашим словам, в четверг вы расставили ловушку для вора.—Чумак подался вперёд и извлёк из кучи драгоценностей единственное кольцо.—Вы положили якобы ничего не стоящее колечко в кормушку канарейки в галерее, да?
Княгиня Гагарина хотела что-то сказать, но передумала.
--Далее вы утверждали, что поддались искушению и выпили настойку опия. Выпили настойку—и потому не увидели вора.
--Я…
--Простите, но позвольте мне усомниться. Вы были очень взволнованы, вы были в ужасе. Вам непременно нужно было найти вора, даже если вы всего лишь подозревали его. Взять, к примеру, кольцо которое вы спрятали.
Чумак поднял его повыше. Крупный бриллиант злобно сверкнул.
--Судя по счётной книге Вулкана, кольцо заложили—заложили, а не продали—за пятьсот рублей. Ничего себе никчемная безделушка! Хорошую наживку вы положили для своего вора! И можно ли предположить, чтобы вы выпили настойку перед появлением того, кто украл ваши драгоценности? Нет! Вы видели вора, точнее, воровку, не так ли?—спросил он, помолчав.—И опознали Маргариту Кольцову.
--Да,--призналась княгиня Гагарина после долгой паузы.
--Вы подтвердите ваши показания в суде, сударыня?
--Да, я выступлю и скажу!—Княгиня гордо вскинула голову. Затем она погрузилась в раздумья, умные глаза проницательно посверкивали.—Я видела её!—неожиданно поведала она.—Босую, в тонкой ночной рубашке, со свечой в руке. Боже! Она никогда не была такой ханжой. Я всегда догадывалась, хотя и знала,--она прищурилась,--что её любовник не вы. Но…увы! Пока я не увидела её тогда ночью, с открытым ртом и пылающими щеками, когда она рылась в кормушке, стараясь отыскать кольцо, я даже не представляла себе, сколько в девчонке жизни и дьявольского огня!
--И она мне цитировала что-то про огонь,--проворчал Чумак.
--Что такое, молодой человек? Вы что там бормочите?
--Простите,--сокрушённым тоном сказал Чумак.—Просто я задумался над процитированными ею словами из Шекспира, которые кое-кто употребил по отношению к ней. Огонь слишком уж разгорелся. Котёл выкипел. И она снова замкнулась в себе, и её замучила совесть.
--Неужели?—спросила княгиня Гагарина очень странным тоном.
Чумак положил кольцо к другим драгоценностям.
--У меня остаётся всего один вопрос, сударыня. Он касается письма, которое вы написали в ночь убийства. Вопрос также связ0ан с присутствующей здесь княгиней Лопухиной.
--Со мной?—удивилась Елена.
Чумак улыбнулся. Над камином, между газовыми рожками, висел портрет самой Елены в полный рост, написанный три или четыре года назад.
Чумак по мимо своей воли то и дело сравнивал Елену, изображённую на портрете, с настоящей Еленой, которая казалась более живой не только потому, что была из плоти и крови.
--Да.—Кивнул он.—Дорогая моя, когда фон Фок днём забросал меня вопросами, я больше всего боялся что он вспомнит о том письме. Тогда я не знал бы, что ему ответить.—Встав на коврик у камина Чумак снова обратился к княгине Гагариной.—Вчера, в ночь убийства, писали ли вы графу Бенкендорфу?
--Да, ну и что из того?
--Вы запечатали письмо жёлтым воском? Позвольте узнать, почему вы велели вручить письмо только графу Бенкендорфу, а не обоим—и графу и фон Фоку?
--Ах, молодой человек! Александр Христофорович--частый гость в моём доме. Он даже был знаком с бедняжкой Маргаритой.
--Понятно.—Чумак оглянулся.—Елена! Ты помнишь, как ждала меня на улице, в карете? Потом подъехал верховой лакей. Вы остановили его и попросили дать вам письмо.
--О боже!—Елена вдруг выпрямилась.—И правда! Я забыла…
--К счастью, фон Фок тоже запамятовал. Зачем вы хотели взглянуть на письмо?
--Как ты и говорил, оно было запечатано крупной печатью жёлтого воска. Я увидела её при свете фонаря в карете…--Флора замялась и покраснела.—Всему свету было известно,--дерзко продолжала она, что я собиралась поехать с тобой. И все знали, куда ты направился в тот вечер. Я подумала, что письмо, может быть, предназначено мне.
--Ты взламывала печать на письме?
--Господи помилуй, нет! Оно же было адресовано графу. И потом…печать уже была взломана!
Чумак некоторое время молча смотрел ей в глаза.
--Отлично!—воскликнул он.—А сейчас, княгиня Гагарина, позвольте ещё один вопрос…Кому вы передали письмо после того, как написали его?
--Конечно же, Маргарите! Я была у себя наверху, в будуаре, и…
--А она…кому отдала письмо она?
--Лакею, кому же ещё?
--Печать,--пробормотал Чумак, глядя на огонь,--была взломана, когда письмо попало а руки Бенкендорфа. Значит, вероятнее всего, её взломала Маргарита Кольцова.—Он хлопнул в ладоши.—Да! Она раскусила, прошу простить мне вульгарное выражение, дамы, ваши, как всегда, косвенные намёки на украденный птичий корм. Она поняла, что в дом нагрянет полиция. Княгиня Гагарина! Вы помните, как она вела себя потом?
--Да,--угрюмо кивнула старуха.—Я всё видела.
--Она замкнулась в себе от стыда, дерзила…Но стыдно ей было главным образом потому, что…стойте! Не кажется ли вам, что её мучила совесть? Если бы я тогда как следует нажал на неё, могла бы она признаться во всём?
--Вполне,--согласилась княгиня Гагарина, щёлкнув пальцами.—Скажу больше: я так и думала, что она сознается. Или я бы…впрочем, не важно! Кто может сказать, что творится в душе у одинокой женщины? Может, она и созналась бы, а может, и нет. Но…
--Убийца заткнул ей рот.
Чумак продолжал задумчиво глядеть на огонь, жар обжигал лицо. Картина постепенно прояснялась.
--Он застрелил её. Убил, намеренно и хладнокровно. И всё из-за того, что она могла его выдать! Из-за пригоршни драгоценностей…из-за пачки бумажек…прошу прощения, банкнотов.
--Игорь!—вмешалась Елена.—Ради всего святого, где ты набрался таких странных выражений? «Супершикарные», «шайка-лейка», «бумажки»! И ещё многое другое. Откуда?
Чумак пожал плечами.
--Я…не знаю.
--Я спрашиваю,--нерешительно продолжала Елена,--потому что некоторые из них встречаются в книге, которую я читала, когда ты пришёл.
--В книге?—спросил он резко поворачиваясь к столу.
К изумлению обоих женщин, он схватил книгу в кожаном переплёте. Раскрыл её, пробежал глазами титульный лист.
--Она была издана пять лет назад,--сказал он.—Я вполне мог прочесть о ней—а может, так и не дочитал. И такая книга едва ли подходит  тебе, Елена. «Роковые последствия азартных игр» на французском языке и издана в Париже.
Елена поспешно перебила его.
--Нет, не то! Вторая часть книги. Посмотри!
--«Бедствия игрока,--прочёл он вслух.—Полное описание всех столичных азартных игр…»
Продолжение было длинным, и Чумак не дочитав его до конца, принялся листать страницы. Елена снова вмешалась.
--Нет, ты уже пролистал ту часть, где говорится об азартных играх. Ты уже смотришь приложение…Игорь! В чём дело?
Чумак вдруг страшно побледнел—таким она его ещё не видела,--и поднёс книгу к свету. Руки его дрожали. У него были все основания для волнения. На одной из страниц ему бросились в глаза несмколько строчек. Казалось, что они набраны жирнее остального текста. Он медленно прочёл их. Потом прочитал следующую страницу и ещё три—безрезультатно. Наконец, наверху следующей страницы шесть строчек ужалили его, как ядовитая змея.
--Что такое?—проворчала княгиня Гагарина, беспокойно разглядывая Чумака.—Что там ещё случилось?
--Конец.—произнёс Чумак.
--Конец?
--Да.—Он закрыл книгу.—Не так уж она мне была нужна. Но в ней подтверждаются мои выводы. В книге говорится, где мне искать то, что мне нужно.—Он улыбнулся.—Так что вы говорили об убийце, сударыня?
--Я ничего не говорила,--произнесла обескураженная княгиня Гагарина,--но…
--Я знаю, кто он,--ровным голосом произнёс Чумак.—Он у меня в руках!—И он сжал правую руку в кулак.—Вот где!
--Боже!—Княгиня Гагарина ударила палкой об пол, отчего драгоценности едва не свалились с её коленей.—Но кто же он? И как сотворил своё чёрное дело
--Извините, сударыня. Пока я оставлю это в секрете.
--И мне не скажите?
--Не могу.
--Ну-ну! Хорошие манеры, нечего сказать! В таком случае я забираю украшения—спасибо вам большое—м удаляюсь.
Обиженная старуха, злясь, сама не понимая на что, дрожащими пальцами начала завязывать углы носового платка, но пальцы не слушались её. Чумаку пришлось помочь княгине. Затем он очень бережно вынул узелок у неё из рук.
--Княгиня, мне очень жаль, но пока я не могу вернуть вам драгоценности. Они послужат вещественным доказательством.
Изумлённая гримаса исказила лицо княгини.
--Нельзя? Даже брошь? Даже свадебный подарок?
--Сударыня, мне очень жаль! Их вам, разумеется, отдадут. Если хотите я напишу расписку.
--Расписку!—негодующе каркнула княгиня Гагарина.—Расписку!
Она с трудом встала, опираясь на палку, и запахнула на шее мантилью.
--Спокойной ночи, сударыня,--обратилась она к Елене. И повернувшись к горничной, которая устроилась в довольно развязной позе на стуле в углу.—Пойдём, выпустишь меня!—Горничная поспешила к дверям, распахнула их и княгиня величественно проплыла в них, точно военный корабль.
--Кучер замёрзнет, и я тоже,--проворчала она. Уже стоя на пороге, она обернулась и посмотрела на Чумака в упор.—Ну и ну! Я не думала, что вы умеете так бледнеть. Нечего сказать, хороший у вас завтра будет вид при встрече с…--Переведя взгляд на Елену, она прикусила губу и замолчала. Видимо ей стало стыдно.
Интересно, подумал Чумак, глядя на старуху, откуда ей всё становиться известно? Наверное, от Мишеля Толстого—ведь ему не заткнёшь рот. Но завтра, постреляв по мишени на спор, ему предстоит драться на дуэли с капитаном Фогелем, о чём он совершенно забыл. Княгиня Гагарина остановилась, опёршись на палку—сзади её фигуру подсвечивал газовый рожок. Она снова помялась и вдруг решительно объявила.
--Князь Чамак! Своенравная старуха с мерзким характером просит у вас прощения. Как вам известно, вы мне нравитесь. Я ваша должница, и вы это тоже знаете.—В глазах её сверкнули слёзы.—Удачи вам, молодой человек! Пусть Господь укрепит вашу руку!
Двери за княгиней закрылись. Издалека донеслись голоса, потом шум запираемых засовов—это за гостьей заперли тяжёлую входную дверь. Елена, вставшая со своего места в тот миг, когда поднялась княгиня Гагарина, не вернулась на диван, но подошла к Чумаку, всё ещё смотрящему на двери.
--Игорь, о чём она? Зачем нужно…укреплять твою руку?
--Ерунда! Завтра в девять утра я стреляю по мишеням в тире Нащокина. Вот и всё.
--Ах!
Чумак не сводил глаз с закрытых дверей. Он никогда не имел дела с гладкоствольным оружием. Он понятия не имел, сколько оно весит, как лучше стоять, какова дальность полёта пули. Может быть, он никогда не увидит Елену! В камине вспыхнуло полено, взметнув рой искр. Чумак огляделся. Потом наклонился и рывком подхватил Елену на руки.







         Г Л А В А  10

В длинном кирпичном зале с железной сеткой пистолет стрелял гулко, словно пушка на поле боя. Пороховой дым настолько сгустился, что даже хозяин, потомок легендарного Нащокина, привычный ко всему, почти не видел клиента. Чумак, упрямо сжавший губы, поднял руку для последнего выстрела.
Вжик!—свинец ударил по металлу. Сплющенная пуля упала на пол. В тире воцарилась мёртвая тишина, так что можно было слышать через открытую дверь, как в оружейной мастерской на стене тикают часы с белым циферблатом. Без девяти девять. Чумак тренировался уже полчаса. Внук Нащокина подлез под закопчённый металлический барьер и пробежал тридцать шесть шагов, отделявших клиентов от стены, на которой висели мишени. Потянув за канат, он поднял люк в потолке, чтобы дым вышел наружу.
Кирпичные стены были оштукатурены и их нужно было штукатурить каждые две недели заново. Справа находилось окно в мелкий переплёт с приподнятой рамой. Едкий дым, клубясь и закручиваясь колечками, потянуло наверх, к люку. Копоть ела глаза, в носу першило. Но как только дымовая завеса рассеялась, из-за неё показалось лицо Чумака. Оно, как и у владельца тира, было в копоти.
--У вас хорошо получается, сударь,--кашляя заметил он.—Неплохо. Но ….—На самом деле, по его мнению, способ стрельбы гостя оставлял желать лучшего.—Простите, но вы всё делаете неправильно!
--Знаю.
--Но как же…
На полке, вделанной в стену над разделительным барьером, лежал один дуэльный пистолет среднего размера. Чумак испробовал уже двенадцать: от убийственного двенадцати-калиберного, почти бесполезного, потому что пуля вылетала из ствола слишком высоко, до маленького карманного, очень похожего на тот, что принадлежал кузену Елены. После каждого выстрела хозяин тира откладывал в сторону использованный пистолет, проворно вытаскивал взорванный капсюль, чистил ствол шомполом, протирал его промасленной тряпкой и клал на длинную стойку у левой стены.
Чумак, не двигаясь, разглядывал, куда угодила последняя пуля. Казалось, смотреть особенно не на что. Железная стена была закопчена от пороха, в некоторых местах виднелись царапины или остатки сгоревшей белой бумаги. Хозяин тира беспокойно переминался с ноги на ногу. Это был плотный рыжеватый молодой человек с высокими скулами и серьёзными глазами. Лицо его было черно от сажи, как у трубочиста. На нём был тёмный сюртук, коричневый жилет и тёмно-красные брюки. Ему не слишком хорошо удавалось подражать безукоризненной вежливости и вместе с тем откровенной прямоте своего деда и отца, оружейников с незапамятных времён.
«--Ну же!—подбадривал себя он.—Скажи ему!»
Ему бы так хотелось, чтобы этот человек, которого он знал давно и проникся уважением, улыбнулся, рассмеялся, отпустил какую-нибудь шутку—как другие. Но Чумак, если не считать безупречно белой сорочки, был весь в чёрном, даже жилетка и то чёрная.
« С чего бы?—Недоумевал хозяин тира.—Никакой дуэли вроде бы не предвидится…Он говорит, у них будет всего лишь состязание. И потом, на дуэлях дерутся обычно рано утром».
--Прошу прощения…--начал он вслух.
--Знаю.—Чумак повернулся к нему и улыбнулся.—Но я не могу стрелять по правилам. То есть я хочу победить, выбить как можно больше очков.
--Что, сударь?
--Ведь тебе хочется, чтобы я встал вот так, верно? Повернулся боком к барьеру, правую ногу чуть вперёд, левую вбок?
Хозяин тира энергично закивал.
--В то же время,--продолжал Чумак, становясь в нужную позицию,--я постепенно опускаю вытянутую правую руку, пока она не окажется на одном уровне с мишенью. Ведь так принято?
--Князь! Извините, но я вас знаю давно и не секрет для меня ваш титул. Но это единственно возможный способ! Клянусь вам! Даже отец не придумал бы лучше!
--Но существует другой способ. Ты ведь видел. Тут главное не форма, а содержание!
--Простите, князь…
--Некоторые самые меткие выстрелы производятся именно так, как делал я. Ты не целишься сознательно. Похоже…как если бы ты вытянул вперёд руку и показывал на мишень пальцем. Зато стреляешь очень быстро. Вот так! Назови мой способ сноровкой, уловкой. У кого-то выходит, у кого-то нет.—Чумак задумался. Похоже, что я продолжаю работать и выяснять выстрел в галерее.—А можно здесь где-нибудь умыться?
Хозяин тира просиял от удовольствия: наконец-то речь зашла о простых и понятных вещах.
--Сюда, сударь! Вода уже приготовлена.
Слева за барьером, около двери, ведущей в лавку, находилась коричневая каменная раковина. Зеркальце над краном было тщательно протёрто, тощее полотенце на гвозде—чистое. Хозяин тира слил Чумаку и он умылся жёлтым мылом. Шляпа плотно сидела на голове, а шишка начала рассасываться. Зато, когда он наклонился, дали знать о себе кровоподтёки, уже начавшие покрываться коркой.
Проклятая дуэль! Неизвестно где и когда она состоится. Он принял вызов Фогеля только для того, чтобы раззадорить его. Дуэль стала частью их состязания и пари. Если он стреляет лучше Фогеля, он и поручик расскажут ему всё, что им известно о Маргарите Кольцовой. Однако теперь ему больше ничего не нужно знать—следствие закончено. И на первый план постепенно выходила дуэль. Если он потеряет лену после вчерашней ночи…И сегодня утром—несколько упоительных часов…Если он из-за дурацкого вызова получит пулю в голову…Может быть именно в этом заключается разгадка его короткого кошмарного сна?
Большие часы с белым циферблатом в лавке всё тикали. Без четырёх минут девять! Повесив полотенце на гвоздь, Чумак отогнал мрачные мысли и вернулся к железному барьеру с широкой стойкой.
--Будь любезен…
Хозяин тира, успевший вычистить, отполировать и повесить на место последний пистолет, из которого стрелял клиент, поспешил на зов. Чумак поднял с пола папку зелёной кожи, которую захватил с собой. На самом деле это была папка с секретом и довольно вместительна. Чумак положил туда экспонаты, которые намерен был продемонстрировать позже—если останется в живых. Поставив папку на полку, он извлёк из неё маленький пистолет с ромбовидной золотой пластинкой на рукояти.
--Ты когда-нибудь видел эту вещь? Подожди! Мы с тобой общаемся уже долго, а я не знаю твоего имени.
Польщённый хозяин тира, покраснев от прилива крови, ответил.
--Меня зовут так же как и деда—Ефимом.
--Теперь мне легче,--промолвил Чумак и повторил вопрос.
--Конечно знаю, наше—нащокинское!—обрадовался Ефим, рассматривая пистолет.—Вот, видите—наша марка? Его сделали ещё до меня, но ведь и я работаю недавно. Инициалы на пластинке—значит делали на заказ.
--Да. Его прежний хозяин кузен княгини Лопухиной. Знаешь?
--Отлично знаю.
--Не найдётся ли у тебя пули, которая бы подходила у этому пистолету? Будь любезен, заряди его.
--Его надо сначала почистить. Посмотрите, какой грязный ствол!
--Отлично, почисть. А потом заряди. Только побыстрее!
Чумак постучал пальцами по полке и оглянулся. Ни капитан Фогель, ни поручик Мартынов, ни даже Мишель Толстой ещё не объявились. Мишель мог бы, по крайней мере, сообщить ему час и место настоящей дуэли и, что более важно, с какого расстояния предстоит стреляться. С фасада тир напоминал обычную лавку: по обе стороны от двери большие окна. Сквозь стёкла он видел улицу: ровные линии и ничего больше. Погода в октябре стояла изменчивая—то светило солнце, то небо затягивали тучи. Даже сюда, в тир, проникал запах прелой листвы.
Ефим у левой стены заряжал пистолетик. Отвинтив крышку, он отсыпал нужное количество пороха из металлической пороховницы. Смазал и выбрал крошечную пульку из коробки—на полке их было множество с пулями разных калибров. С помощью пыжа, сделанного из обрывка газеты, аккуратно свернул заряд, сунул в ствол и утрамбовал его шомполом.
--Куда повесить мишень?
--Сейчас мишень не понадобиться. Выстрелю просто в стену.—Не отдавая себе отчёта, Чумак по-прежнему «работал» проверяя свою версию.
Щёлкнул курок. Щелчок был тихий, еле слышный. Вместо того, чтобы разглядывать железную стену, Чумак перегнулся через барьер и схватил Ефима за руку.
--Он небольшой,--сказал он, показывая на пистолетик.—Но запах пороха чувствуется? Ведь явственно пахнет порохом?
--Разумеется!—вскричал Ефим.—Так всегда бывает!
--Хорошо. Теперь принеси мне, пожалуйста, пулю.
--Что, князь?
--Принеси пулю, которой я только что выстрелил. Дай её мне.
Ефим неуклюже заковылял к задней стенке, спотыкаясь на пулях, валявшихся на полу. Он огляделся, поднял с пола одну из них и вернулся.
--Осторожнее, она ещё горячая.
Чумаку было всё равно, обожжёт он пальцы или нет. Пулька совершенно сплющилась о стену, крупинки горелого пороха вплавились в мягкий свинец. Он кивнул, убрал пулю в папку и достал оттуда книгу в кожаном переплёте.
--Ефим, я не сошёл с ума и не пьян. И у меня есть веская причина для расспросов. Ты умеешь читать?
--Обижаете, ваше сиятельство! Как же при нашем деле и не уметь читать?
--Тогда прочти, пожалуйста двенадцать строчек из этой книги. Вот здесь—Чумак пальцем отчеркнул, где надо читать.--А потом ещё шесть, вот здесь.—И снова указал.
Последовала пауза. По небу быстро ползли облака: то прояснялось, то снова становилось темно.
--Ну и что?—спросил Ефим.—Тут всё просто и понятно.
--Но оружие? Я-то по глупости даже не думал о том, что его уже изобрели!
--Как так изобрели?—изумился Ефим.—Что вы, князь! Да оно существует уже много лет! Разве вы не смотрели на выставке оружия девять лет назад…нет, пожалуй, десять лет?
--Нет. Меня…не было.
--Я  ещё был на побегушках у отца. Помню, отец тогда ещё долго хмурился. Мне было не лучше, хотя я и не мог сказать почему. Толпы на улицах, повсюду полно народа. Ведь событие это для России было не рядовым.
--Да? Впрочем это не важно. Продолжай о оружии.
--Как это не изобрели?—снова воскликнул Ефим, словно забыв, что он уже издавал этот возглас.—Да что там, князь, одно такое и у меня имеется!
--У тебя? Можно посмотреть?
Напустив на себя отцовскую серьёзность, Ефим поднял перекладину барьера и вышел.
--Прошу вас,--пригласил он,--пройти в лавку.
Здесь часы с белым циферблатом тикали ещё громче. Повсюду чувствовался приятный запах масла и дерева, особенно приятный после пороховой вони. Здесь имелось несколько ружей, в основном охотничьи одностволки, начищенные и новенькие, с блестящими коричневыми деревянными прикладами. Ефим зашагал между ними.
Хлоп!
Чумак был настолько поглощён своими мыслями, что не услышал, как подъехали лошади. Он очнулся только тогда, когда глухо ухнула тяжёлая входная дверь. С улицы вошли трое.
--Поставь на место!—быстро приказал Чумак Ефиму.—Поставь на стойку!
На пороге мастерской стоял капитан Фогель. Он был не в форме, как и поручик Мартынов, находившийся чуть позади. На нём был чёрный костюм и белая рубашка. Шляпа надвинута на лоб, через руку перекинут плащ. Два его спутника оделись не столь щегольски, хотя жилетка Мишеля своей пестротой могла бы посрамить радугу. Фогель поморгал маленькими глазками.
--Чамак уже здесь,--не произнося ни титула, ни «сударь», ни «милостивый господин», бросил он через плечо.—Насколько я понимаю, упражняется в стрельбе.
Он ни разу не взглянул Чумаку в лицо, не заговорил с ним, хотя они стояли друг против друга. На бледном лице с тощими чёрными бакенбардами застыло невозмутимое выражение, лишь кончики губ изогнулись в едва заметной усмешке.
«С таким хамом в моём новом положении, мне ещё не приходилось встречаться.—подумал Чумак.—Хотя и повидал я таких не мало в будущей жизни.»
--Здравствуй, Ефим!—сказал капитан хозяину тира.—У нас пари на десять тысяч рублей. Ну и где же его денежки?
Он развернулся и широким шагом зашагал в помещение тира. Мишель, семенивший за Мартыновым, кивнул Ефиму-младшему, жестом приказывая ему следовать за ним и Ефим повиновался. Как будто смущаясь, Мишель тихо обратился к Чумаку.
--Господи, Игорь! Где ты был? Я повсюду искал тебя! Ведь я же…должен сообщить тебе условия вашей…встречи.
--Где она пройдёт?
--Возле Чёрной речки—на другом берегу. Знакомо тебе это место?
Ещё бы,--подумал Чумак.—Знаменитое место. Не стыдно и умереть на этом месте. Но они ведь ничего ещё не знают.
--Да,--после раздумья ответил Чумак, которому это место было знакомо только по случаю дуэли Пушкина. Но это было ещё впереди.—На каком расстоянии стреляемся?
--Двадцать шагов.—Мишель еле сдерживал волнение. Дистанция была значительно короче обычной.—Согласен?
--Согласен. Когда?
--Сегодня в пять вечера.
--Вечера?—Ответ застал Чумака врасплох, он зачем-то достал часы и открыл крышку. Потом посмотрел в окно.—Никогда не слышал о вечерних дуэлях. И потом, посуди сам: сегодня тридцать первое октября..
--Канун Дня всех святых,--вспомнил Мишель, безуспешно пытаясь пошутить.—Верно? Когда по земле расхаживают приведения, а на облаках разъезжают духи.
--Мишель!—Чумак хотел, чтобы Мишель не проявлял свой юмор.—В пять вечера уже стемнеет. Как мы увидим друг друга?
--Знаю, знаю!—жалобно отозвался Мишель.—Но таковы условия Фогеля. Разумеется, он передал их Мартынову. Так раньше никто не делал, однако нарушений тут нет. Мы специально просмотрели дуэльный кодекс. Игорь, чёрт побери, почему ты так взволнован?
--Разве я сказал, что взволнован?
--Нет, но…--Забыв об осторожности, Мишель повысил голос.—Старина, ты ведь стреляешь лучше его!
Из примыкающей к лавке галереи послышался голос Фогеля, обращённый в пространство.
--Так пусть он войдёт,--насмешливо заявил капитан,--и покажет, на что способен!
--Спокойно, Игорь!—крикнул Мишель.
Мишель прав. Нельзя терять самообладание в присутствии этого хама! Чумак расправил затёкшие плечи, кивнул и следом за Мишелем вошёл в тир. Глянув на улицу в окно, он увидел Елену в открытой карете у обочины. В карету—низкую, чёрную, лакированную с позолотой и белой обивкой—были впряжены гнедые. Елена, в короткой меховой накидке, сидела, сунув руки в муфту. Белая шляпка, кокетливо сдвинутая набок, очень шла ей. Увидев, что Чумак смотрит на неё, Елена приложила пальцы к губам и помахала. Её глаза и губы досказали остальное.
Чумак приподнял шляпу и поклонился, надеясь, что его глаза также выражают все чувства, какие он к ней питает. Он не смел смотреть на неё дольше секунды-двух—он боялся, что в противном случае у него дрогнет рука. Чумак не ждал её, её приезд стал потрясением и он поспешил отвернуться от окна. Все приготовления к состязанию были почти завершены—ими громогласно распоряжался Фогель. Ефим зарядил шесть дуэльных пистолетов и разложил их на барьере на расстоянии десяти сантиметров друг от друга. Никакого сравнения с современным оружием—пуля весила около двадцати грамм. Затем Ефим взял коробку с мишенями, или, как их тогда называли, «вафлями».
Они изготовлены были из плотной бумаги, которую впоследствии назовут «патронной бумагой», белого цвета, круглые, около полуметра в диаметре. С тыльной стороны каждая была смазана тонким слоем клея. С мокрой тряпкой в одной руке и коробкой в другой Ефим подошёл к чёрной стене. Он счистил обрывки расстрелянных мишеней. То отходя, то подходя ближе, чтобы правильно рассчитать расстояние, он намочил заготовленные мишени и ударами кулака приклеил их к стене, такой же прочной, как железная дверь Вулкана. Как и пистолеты, мишени находились на расстоянии полуметра друг от друга, на высоте плеч. С расстояния тридцать шесть шагов они казались крошечными.
--Ну, пора!—заявил Фогель, топнув ногой, словно собираясь бежать на перегонки. Он обратился к поручику Мартынову.—Десять тысяч рублей! Где деньги этого типа?
Без формы у Мартынова был ещё более странный вид, чем у Фогеля. Он изумлённо уставился на приятеля. Наконец понял, что Фогель не шутит.
--Фогель,--произнёс поручик,--позвольте сказать, что я не намерен дольше терпеть подобное обращение. Так нельзя! Каким бы ни был спор, ни одному господину не подобает…
--Где его деньги, чёрт побери?
Не говоря ни слова, Чумак подошёл к левой стойке, рядом с которой, прислонясь к стене, стоял Ефим Нащокин. Он отсчитал десять тысяч рублей в банкнотах. Затем, по-прежнему, не говоря ни слова, вернулся и встал рядом с Мишелем спиной к окну. Фогель сбросил плащ и в первый раз посмотрел Чумаку прямо в глаза.
--Ну, давай!—Он дёрнул головой в сторону барьера.—Ты первый!
Чумак шагнул вперёд. Мишель, увидев выражении е его лица, загородил его собой.
--Бросьте жребий! Так будет справедливо. Бросьте монету!
--Как вам будет угодно, граф Толстой,--с поклоном отвечал поручик Мартынов, доставая из жилетного кармана монету.—Фогель, вас вызвали на состязание—вам выбирать.
--Орёл!—объявил Фогель, когда монета взмыла вверх.
--Решка!—констатировал Мартынов, наклоняясь над упавшей монетой.—Чего хотите вы, князь Чамак?
--Пусть этот хам стреляет первым.
Сохраняя невозмутимость, Фогель поправил шляпу и взял первый пистолет слева. Послышался тихий, мелодичный щелчок взводимого курка. Фогель развернулся боком и поставил ноги в правильную позицию. Часы в лавке громко тикали. Правила не разрешали шевелиться, поздравлять по случаю удачного выстрела или сочувствовать стрелку, которому не повезло. Фогель посерьёзнел. Речь шла о крупной сумме и он вёл себя осторожно. Он не спешил, чего нельзя было себе позволить на настоящей дуэли. Его правая рука поднялась, опустилась и вытянулась. Он ждал, пока луч света не упал на крошечную мишень.
Щёлк.
Струя огня, громкое эхо от удара по железу. Мишень, поражённая в самое яблочко, разлетелась на кусочки. Фогель не спеша положил первый пистолет и перешёл ко второму. Вторым выстрелом он задел верхний слой мишени, пуля порвала бумагу, однако мишень уцелела и продолжала висеть на стене, а пуля отскочила от стены и покатилась по полу. Третий выстрел пришёлся мимо. Сплющенная пуля высоко отскочила и ударилась о пол на полпути между мишенью и барьером. Фогель с секунду стоял, опустив голову. Однако он по-прежнему хранил невозмутимость. Вокруг густел едкий пороховой дым. Капитан ждал, пока дым поднимется вверх.
Четвёртым выстрелом он задел только угол мишени. Зато пятый и шестой пришлись точно в цель. Более того, шестая мишень даже вспыхнула ярким пламенем, сгорая. Фогель положил последний пистолет и расправил плечи.
--Ну вот!—весело произнёс он, косясь на кучку банкнотов.—Попробуй-ка побить меня, ты!
Стрелял он отменно. Однако никто не произнёс ни слова, пока Фогель умывался над раковиной, а Ефим водил тряпкой, смывая остатки мишеней и приклеивая новые. Насвистывая сквозь зубы, капитан Фогель принялся слоняться по тиру, скрестив руки на груди. Ефим чистил и перезаряжал пистолеты. Казалось, он трудился нескончаемо долго. Часы всё тикали, а Фогель насвистывал.
--Ваша очередь, князь Чамак,--произнёс наконец Мартынов.
У Чумака пересохло в горле. Он не посмотрел из окна на Елену. Мишель тронул его за плечо. Поколебавшись, Чумак подошёл к барьеру с левой стороны.
Щёлк! Щёлк! Щёлк! Щёлк! Щёлк! Щёлк!
Мишель, презрев все правила, подпрыгнул и громко завопил от восторга. Изумлённым наблюдателям показалось, что Чумак даже не сдвинулся с места, так быстро он отстрелялся. Однако все слышали громкие хлопки. Над головами клубился чёрный пороховой дым. Не прошло и нескольких секунд, как были произведены все шесть выстрелов. На улице заржали гнедые кони, нервно зацокали копытами. Чумак положил последний пистолет и присоединился к стоявшему у окна Мишелю. Дым уже почти весь вышел в трубу и через окно.
Каждая из шести мишеней, простреленная точно посередине, либо сгорела, либо разлетелась на куски. Серьёзный и искренний Мартынов, который до этого не отрываясь задумчиво смотрел на Фогеля, очень вежливо обратился к Мишелю.
--Граф Толстой, полагаю, вы не сомневаетесь, что ваш друг выиграл?
--Да, да! Чёрт возьми, какие могут быть сомнения?
--Отлично,--Мартынов повернулся к Чумаку.—Сударь, мы согласны сообщить вам некоторые сведения…
Но Чумак, кашляя от дыма, жестом остановил его.
--Сударь, данные сведения мне больше не нужны. Я освобождаю вас от взятых обязательств.
--Вот и хорошо! Вот и отлично, чёрт побери!—заявил Фогель и расхохотался.—Ты бы так и так ничего не узнал.
Светловолосый, белокожий Мартынов густо покраснел. Можно было бы предположить, что меткая стрельба Чумака слегка охладит пыл задиристого гвардейца. Нетрудно было догадаться, что на расстоянии двадцати шагов обоим дуэлянтам угрожает смертельная опасность. Но Фогель по прежнему держался надменно и вызывающе.
--О, я сдержу слово!—заявил он, поднимая с пола плащ и накидывая его на плечи.—Тут ты ошибся, приятель. Я сказал, что сообщу кое-какие сведения, но не сказал, кому я их сообщу, верно? Я не обещал передать сведения тебе.
Он выпучил глаза, довольный собственным коварством, и снова расхохотался.
--Я как можно скорее сообщу твоему начальству. Кстати, Мартынов…Вы договорились с Толстым относительно времени и места встречи?
--Да.
--Стреляемся моими пистолетами?
--Стойте!—воскликнул Мишель, потирая запачканное лицо.—Я забыл упомянуть…
--Пистолеты любые,--сухо заявил Чумак и направился умываться к раковине.
--Значит, всё решено, приятель,--ухмыльнулся Фогель.,--и тебе крышка! –Он зашагал к двери.—Идёте, Мартынов?
--Нет.
--Идёте, Толстой?
--Да, да! То есть…не с вами. У меня нет лошади. Я должен кое с кем встретиться. Игорь, старина! Поздравляю, позволь пожать твою руку.—Мишель понизил голос.—Насчёт вечера даже не сомневайся. Ты его победишь. Встретимся на месте. Пока!
За окном Елена, поднявшись во весь рост в карете, бросала в сторону Чумака молящие взгляды. Он, закончив умываться, помахал ей рукой и улыбнулся. Фогель вышел, хлопнув дверью, вскочил на белую лошадь и галопом умчался на юг, в сторону казарм. Мишель последовал за ним. Он остановился лишь для того, чтобы, приподняв шляпу, поклониться Елене и отвесить цветастый комплимент. Затем поспешил к северу в сторону островов.
Не подозревая, какой удар его ждёт через некоторое время, Чумак заплатил Ефиму уговоренную заранее скромную плату за то, что они стреляли в тире, и выслушал поздравления. Затем, отвернувшись от вспотевшего на радостях Ефима, поднял с пола папку. Поручик Мартынов, стоя у умывальника, мрачно смотрел в зеркальце. Чумак вежливо попрощался с ним и открыл дверь.
--До свидания, князь!—крикнул Ефим Нащокин-младший.—Я было подумал, что ждать беды…Ей-богу я так подумал!
Мартынов дёрнул ручку насоса. В умывальник мощной струёй хлынула вода, залив его костюм. Отражённое в зеркальце лицо исказилось в гримасе, не предназначенной для посторонних глаз
--Князь!—Произнёс поручик, отряхнувшись.—Позвольте поговорить с вами по делу, имеющему жизненно важное значение!
Из приоткрытой двери тянуло тёплым, приятным осенним воздухом, в котором, однако, уже чувствовалось холодное дыхание. Чумак шире распахнул дверь.
--Да? В чём дело?
Он нехотя повернулся. Елена из боязни нарушить приличия не позволила себе выпрыгнуть из кареты и войти в тир. Она состроила нетерпеливую гримаску. У Чумака болела голова—спал он меньше получаса, к тому же ему приснился страшный сон.
--Сударь,--начал поручик Мартынов,--возможно, я нарушаю оказанное мне доверие. Или усомнился в друге. Однако высказаться—мой долг. Вы не заметили ничего странного в поведении Фогеля?
Чумак взмахнул рукой, в которой держал папку.
--Откровенно говоря,--заявил он,--я устал от капитана Фогеля. Даже если мы с ним убьём друг друга на дуэли, что вполне вероятно…
--По-моему, никакой дуэли не будет,--заявил поручик.
--Как так?
Теперь они остались одни в тире. При первом упоминании страшного, зловещего слова «дуэль» Ефим шмыгнул за барьер и скрылся в лавке. Мартынов поплескал водой в лицо, не удостоив вниманием мыло, вытерся и подошёл ближе. Без формы он казался не военным, а скорее студентом: вежливый, суховатый, однако вовсе не заносчивый. Видимо, за прошедшую ночь он немного повзрослел. С такой фамилией, которая через несколько лет прогремит на всю Россию, он показался Чумаку не способным на будущее преступление перед лицом всей нации.
--Что вы говорите?—спросил Чумак.—Дуэли не будет? Значит…никакой опасности?
--Этого я не сказал. Опасность, возможно, очень велика—для вас.
--Но, Фогель?
--О, Фогель ничем не рискует. Многие скажут вам, что он никогда не играет честно.
Так говорила и Елена. Чумак посмотрел в окно. Елена по-прежнему стояла, придерживая шляпку, ветер трепал её юбку. Её губы беззвучно шевелились: «Что такое? Почему ты не идёшь?».
--Но что может Фогель?—удивился Чумак.—Ведь там будете вы, насколько я понял. И мой секундант…
--Да, если Фогель придёт. Больше, князь, я не могу ничего вам сказать. Я не знаю, а только подозреваю. Я старался быть ему другом, однако у меня это плохо получается. Если нас там не будет…
--То что?
--В сумерках к вам может выйти кто-то другой. А Фогель просто жаждет вашей смерти.
Вспомнив о плаще, Чумак взял его с полки у окна. Открытая дверь раскачивалась и скрипела. Из сумрака возник призрак Фогеля—он высокомерно ухмылялся и прятал в рукаве козырной туз.
« В сумерках к вам может выйти кто-то другой». В сумерках в канун Дня всех святых!
--Поручик Мартынов,--Чумак запахнулся в плащ и взялся за ручку двери,--я очень благодарен вам за предупреждение.—Он поклонился, закрыл за собой дверь и поспешил через дорогу к Елене. Ни Чумак, ни Елена не стали говорить о том, что их тревожило, пока Чумак не устроился поудобнее в карете.
--Во сколько ты сегодня от меня ушёл?—спросила Елена, но тут же осеклась, заметив, как выпрямился кучер. На запятках лакеев не было.—Я слышала,--сказала она чуть погодя, что ты отличный стрелок. Мне же неприятно смотреть даже на то, как люди упражняются в стрельбе. Но ты утёр нос капитану Фогелю!—Она испытывала гордость за Чумака, и всё же её мучила неопределённость.—Надеюсь…вы с ним не поссорились?
--Как ты видела, нет.
--Дорогой, но ведь я ничего не слышала, кроме выстрелов.
--Больше и нечего было слышать.
--Я решила,--пылко заявила Елена, кивая на корзинку, стоящую на полу,--что мы сегодня поедем кататься куда-нибудь за город, если ты не против. В корзине вино и еда. Давай уедем из Петербурга на весь день?
--Да! Мне нужно заехать на службу, но ненадолго. Что ты скажешь, дорогая, если мы отправимся туда?
--Прекрасно!—Елена просияла.—Хотя сезон уже кончился, но на островах  до сих пор устраивают фейерверки. Правда в это время года туда ходит одна чернь.
--Не говори так!
Елена пришла в смятение.
--Как…как не говорить?
--«Чернь». Пора бы уже понять, что…--Чумак с трудом сдержался.
--Игорь! Я тебя обидела?
--Нет, нет! Ты никогда меня не обижала, прости за срыв. Кажется, в сквере возле Зимнего дворца есть греческая беседка?
--Да, есть!—Елена заговорила громче.—Слышишь, Иван?
Карета покатила в сторону Зимнего, лица им обдувал свежий ветер. Елена вытащила руку из-под коричневого мехового манто с синей и белой прошивкой и вложила её в руку Чумака. Поскольку ей, как и ему, больше всего хотелось поговорить о них самих, ей трудно было сдерживаться.
--В жандармерию, говоришь?—продолжала она с наигранной весёлостью.—Наверное из-за облавы у Вулкана. Ты ведь ничего мне не рассказывал. А весь Петербург только о том и говорит, и все наперебой расхваливают тебя.
--Меня?
--Да, и твоих полицейских тоже.
--Так-то лучше! На это я и надеялся.
--Прошу тебя, объясни! Когда полицейские устраивают облаву в игорном доме, разве не считают игроков такими же виновными, как и тех, кто содержит притон? Разве их не следует арестовывать?
--Теоретически, да.
--Но говорят, что ты не взял под стражу ни одного игрока! И даже наоборот. Будто бы пожал каждому руку и поблагодарил за отвагу, а ещё заверил, что их фамилии не будут упоминаться в связи с произошедшим. Это правда?
Чумак рассмеялся. Нервное напряжение, в котором он до сих пор пребывал, разрядилось раскатистым хохотом.
--Дорогая, как я мог арестовать тех, кто мне помогал? И потом, в ходе стычки нам пришёл в голову удачный выход из положения. Жаль, что ты не видела инспектора Онищенко и сержанта Сухина! «Подсадные» так и валились под ударами их дубинок…
--Прошу тебя, не так подробно!
--Инспектор и сержант усаживали их у стены и кричали: «Вот и Чума, разыскивается за кражу со взломом!» или «Вот и Вырвиглаз—разбой, грабёж» Мне бы раньше догадаться: Вулкан собрал в своём заведении половину преступного мира Петербурга. Когда мы их погрузили в повозки…
--Не смейся! Мне совсем не смешно!
--Нет, дорогая моя Елена, это очень смешно. Я получил возможность заверить игроков в том, что мы не искали подпольный игорный дом, а просто устроили облаву на самых известных преступников. Так оно и получилось—сейчас все камеры битком набиты. Вот почему я и опоздал.
--Да. Ты опоздал.
Карета выехала к скверику. В скверике няни в причудливых высоких чепцах качали в колясках детей под деревьями с зелёной ещё листвой. Почти все лавочки в сквере были заняты отдыхающими людьми. Задумавшаяся было Елена снова подала голос.
--Вулкан!—пробормотала она.—Вулкан и та его женщина…Игорь, что с ними?
--Это тема неприятная. Ейчас он в тюрьме.
--Тогда я больше не желаю слышать о нём ни слова. Нет, погоди, всё-таки расскажи!
--Женщину мы освободили. Но Вулкан…скажем так, заснул у себя в кабинете в наручниках. К тому времени, как я отыскал ключ от ящиков бюро, которые Мария Сигизмундовна выбросила с балкона, Вулкан очнулся И, несмотря на «браслеты», попытался уничтожить свою конторскую книгу. Я даже не подозревал, что у него пистолет.
--Вот почему у тебя прострелен рукав! Погоди, Игорь! А зачем преступнику надевать «браслеты»?
Чумак смешался. Он не подозревал, что такое слово ещё не известно в России. Весёлость покинула его, так как он не знал, как выпутаться из создавшейся ситуации. И потому предпочёл не отвечать на вопрос.
--Да,--кивнул он,--я не подозревал, что у него пистолет. Когда мы гонялись друг за другом вокруг стола, он даже не попытался вытащить его. Вулкан, на свой, конечно, лад, человек честный. Но Фогель!
Чумак был благодарен Елене, что она не стала заострять внимание на том, что он не ответил на её вопрос. И потому подкинул ей Фогеля, рассчитывая, что она непременно спросит.
--Что такое с Фогелем?—спросила Елена.—Я прекрасно понимаю, что история ещё не окончена. Мне станет легче, если я всё узнаю.
--Выбрось проклятого Фогеля из головы. Он припрятал в рукаве козырной туз—по крайней мере, он так считает. Хотелось бы мне знать, что он задумал, вот и всё.
Больше ничего Чумак сказать не мог, да и не хотел. Карета медленно приближалась к жандармскому управлению.
--Можно отдать твоему кучеру распоряжение?—обратился Чумак к Елене. Та кивнула.—Иван! Остановитесь у жандармского управления. Во двор не въезжайте, стойте у уличного фонаря.
--Слушая, господин.
Спрыгнув с подножки у дома, Чумак сказал:
--Скоро вернусь. А после, надеюсь, мы с тобой хорошо посмеёмся.
Однако его не было довольно долго. Елене, сжимавшей муфту, минуты ожидания показались часами. Шум от проезжающих карет—скрип колёс, цоканье копыт—действовали на нервы женщины, которую, несмотря на мечты о скором блаженстве, терзали дурные предчувствия. Чумак отсутствовал более часа. На лице его, когда он влез в карету, застыло покаянное выражение, однако губы расползлись в улыбке. Он подал кучеру знак трогать.
--Боюсь,--произнёс Чумак,--тебе придётся пробыть в моём обществе до самого вечера!
--Но как же иначе?—вскричала Елена.—Чего тут бояться? Или ты…шутишь?
--Нет, к сожалению. Мне не следует держать тебя при себе, и всё же, возможно, так будет лучше всего. Видишь ли, я обещал к восьми вечера доставить им убийцу Маргариты Кольцовой.
Карета качнулась и покатила дальше быстрее.
--И ещё,--добавил Чумак,--меня освободили от одной обязанности. Говорят, что где-то в окрестностях Петербурга могут вспыхнуть волнения, но если я предоставлю убийцу моё участие не потребуется.
Карета быстро катила на юг. Здесь карета покатила быстрее так как было мало карет и колясок.
--Жуткие развалины,--пробормотал Чумак.—Ты только посмотри.—Он начал что-то бормотать. Ему было не по себе, потому что будущее, частью которого он являлся, неожиданно зловеще и резко схватило его за горло. Он смотрел на постройки и знал, что все они будут разрушены и на их месте встанут новые, которые будут ничуть не красивее старых.
--Игорь!—удивилась Елена.—Ради бога, что ты там бормочешь?
--Чумак не отдавал себе отчёта, что заговорил вслух. Он взял Елену за руку.
--Прости. Давай забудем мой бред. Мы сейчас едем за город и постараемся забыть обо всём остальном.
Им действительно удалось забыть обо всём. Приятно было побыть наедине. Карета выехала на поляну, окружённую деревьями. За деревьями мелькали очертания беломраморной беседки со статуей внутри. На поляне кучер развернул лошадей, намотал поводья на рукоятку хлыста, спрыгнул на землю и произнёс небольшую речь. Насколько он понимает, он не понадобится госпоже часик-другой. А тут недалеко есть харчевня и не позволено ли будет ему отлучиться ненадолго.
Елена в пышных выражениях даровали ему своё согласие. И кучер не мешкая удалился.
--А сейчас, сударь,--заявила Елена, напустив на себя суровый вид, хотя сердце её сжимала непонятная тревога,--будьте так добры, расскажите о том, о чём вы намекали весь день. Неужели ты хочешь свести меня с ума? Я…Что случилось?
Чумак смотрел на небо.
--Время,--проговорил он думая.—Должно быть давно перевалило за полдень. Позже, чем я думал!
Проще было посмотреть на часы. Однако Чумак не осмеливался.
--Время?—возмущённо переспросила Елена.—Какое оно имеет значение?
--Да нет, нет, вовсе не то! Разве что…
--Хочешь есть или пить?—спросила Елена, высокомерно постукивая носком ботинка по корзине.—Здесь всего много, раз ты находишь моё общество таким утомительным!
--Прекрати! Не сейчас…
--Ах, понимаю! Но вчера ночью, или, скорее, сегодня утром, было так…так…
--Да,--ответил Чумак с жаром.—Всё было прекрасно и замечательно. Я повторяю: прекрасно и замечательно! Вот почему я должен задать тебе вопрос: Елена, мы с тобой когда-нибудь были женаты?
--Женаты?
--Да. Я не шучу.
--Ничего себе! Ну и вопрос! Если…если и были,--вскричала она,--то я, должно быть, приносила обеты у алтаря во сне! И потом, ты…ни разу не просил меня выйти за тебя!
--Ты уверена? Тебе самой никогда не казалось, что мы уже женаты? А вот у меня возникло такое чувство. Когда я утром крался по лестнице вниз и вышел, никого не разбудив, то подумал…
--Меня удивило,--перебила она,--как тебе удалось не разбудить меня. Я всегда просыпаюсь, когда ты уходишь. Я протянула руку, но тебя рядом не оказалось. Ужас! Мне показалось, что ты ушёл навсегда…
--Елена, остановись! И не говори ничего… сейчас не надо!
Он опустил голову и увидел зелёную папку. Но он не думал о ней. Деревья с ещё не облетевшими листьями—жёлтыми и красными—тихо шептались на ветру вокруг беседки.
--Неи,--Чумак озадаченно покачал головой, не может быть! Ты заключена в этом веке и всегда жила в нём. А я…
--Что?
--Слушай! Всего три ночи назад я обещал рассказать тебе всё. Я должен так поступить,но ты всё равно мне не поверишь. Как тогда, у княгини Гагариной, ты отпрянешь от меня и решишь, что я сошёл с ума или напился, хотя глаза у меня ясные, а язык не заплетался…
--Не поверю?
--И всё же я должен сказать,--упрямо повторил он, как будто не слышал её.—Бывают сны и предчувствия—может, они живут в душе. Я думаю, Елена, скоро нас с тобой разлучат.
--Нет!
Она бросилась в его объятия, но не как пылкая любовница. Они разговаривали шепотом, словно отчаянно и тихо ссорились.
--Но что может нас разлучить? Ты хочешь сказать…смерть?
--Нет, любовь моя. Не смерть. Но….да, нечто в таком роде.
Елена протестующее вскрикнула. Чумак ещё крепче прижал её к груди, и между ними разыгралась одна из бесконечных, болезненных сцен, в которой каждая сторона неправильно истолковывает слова другого. Ссора никак не могла прекратиться. Елена утверждала, что он, по его словам, умрёт, он возражал, что ничего подобного не говорил. Ссора всё длилась и длилась, а тени удлинялись, и росла тоска.
--Тогда будь добр, объясни, что ты имел в виду!—всхлипывала Елена.
--Я стараюсь. Вскоре настанет час, который окажется часом победы и ликования, но всесильное время всё изменит—всё растворится. Всё! Как там говорится—«бестелесный образ»? Впрочем неважно! О, как мне будет тяжело!
--Не понимаю! Не понимаю!
--Я видел сон…
--Ах, сон! Всем известно, что сны сбываются наоборот.
--Когда-нибудь сны станут истолковывать по-иному. Нет, возможно, мне не стоило называть то, что я видел, сном.—Чумак перевёл дух.—Отлично! Лучше тебе знать правду. Когда ты однажды сказала, что я кажусь человеком из другого мира, ты была близка к истине. Я действительно…
--Княгиня сударь!
Ушедшие в собственный мир, они не услышали громкого покашливания, которое, видимо, продолжалось уже достаточно долго. Когда кучер решил, что вот-вот задохнётся от собственной тактичности, он тихонько позвал их. Чумак и Елена очнулись и подняли головы. Словно пробудившись от сна, Чумак заморгал и оглянулся. Стемнело. Тени стали такими густыми, что он с трудом различил очертания кучера с фонарём. Стало сыро, поднялся туман. Беседка смутно белела в отдалении.
--Простите, княгиня,--произнёс Иван,--но я решил, не пора ли возвращаться. Сейчас двадцать пять минут шестого.
Рука Чумака метнулась к жилетному карману.
--Шестого?
--Да, сударь. И даже больше. В двадцать пять минут шестого я вышел из харчевни, а оттуда минут десять идти, а может быть и больше.
Тут они услышали цоканье копыт на дороге. Лошади мчались  галопом. Они быстро приближались. Чумак решил, что всадников должно быть трое. Раскачивающийся фонарь в руке первого всадника высветил зеленовато-жёлтую листву. Значит, Фогель всё же приехал. Двое других, должно быть, поручик Мартынов и Мишель Толстой. Но Фогель мог послать кого-то вместо себя…
--Иван, попросил Чумак, прошу тебя садись на козлы и как можно скорее вези княгиню домой.
Первый всадник выехал на поляну, другие следовали за ним. Лошади были в мыле, они бешено раздували ноздри. Когда первый всадник поднял фонарь, Чумак замер в изумлении. Хотя третьим всадником и вправду был поручик Мартынов, вторым оказался сержант Сухин, а первым—инспектор Онищенко. На его воротничке блеснул серебряный галун.
--Князь,--прохрипел инспектор, опуская фонарь, --можно попросить вашего кучера гнать побыстрее?
--Что случилось?—спросил Чумак.—И почему вы здесь? Я ожидал увидеть капитана Фогеля. У меня с ним…встреча в пять часов.
Онищенко и Сухин переглянулись.
--Так вот оно что!—выпалил сержант.—Теперь понятно. У капитана Фогеля в пять часов была назначена другая встреча. По всей вероятности, он хотел убедиться, что вы находитесь здесь и не помешаете ему. Он встретился с графом Бенкендорфом и фон Фоком.
--С кем?
--Князь! Он обвиняет княгиню Лопухину в убийстве Маргариты Кольцовой, а вас—в сообщничестве. Он уже это сделал, он и мисс княгиня Долгорукая. По их словам, они видели, как княгиня Лопухина стреляла, как пистолет выпал из её муфты и вы спрятали его под лампу. И они уже почти убедили фон Фока в этом!
Чумак встал во весь рост. Он живо вспомнил галерею в доме княгини Гагариной в ночь убийства. Вспомнил, как ему показалось, будто одна оранжевая с золотом створка дверей бальной залы открылась и тут же закрылась и в проёме мелькнуло что-то чёрное…
Его всё-таки видели! И не кто-нибудь, а капитан Фогель.











          Г Л А В А  11

В четверть седьмого вечера допрос в резиденции жандармерии, у графа Бенкендорфа и фон Фока, был в самом разгаре.
--Готовы ли вы, капитан Фогель.—спрашивал фон Фок,--подписать заявление в двух экземплярах, которое сейчас составляет господин Мордовцев?
--Готов.
Будучи юристом, фон Фок старался держаться предельно сухо, не высказывая ни радости, ни неудовольствия, однако в голосе его послышались мурлыкающие нотки. Он сидел за столом, свет лампы под красным стеклянным колпаком падал на стены, увешенные оружием. Граф Бенкендорф стоял у стола, поигрывая желваками.
--Осторожней, капитан!—сухо предупредил он.—Мы с господином фон Фоком должностные лица, и ваши показания даются под присягой.
Фогель, стоявший у стола, беззаботно скрестив руки на груди, окинул генерала надменным взглядом. Очевидно он придерживался невысокого мнения о графе, забыв что он боевой генерал и герой войны 1812 года.
--Что толку в пустой болтовне?—заявил Фогель, тараща маленькие глазки.—Раз сказал, значит так, оно и есть.
--А вы, княгиня Долгорукая?—вежливо осведомился генерал.—Готовы ли вы написать заявление?
Марианна Долгорукая, сидевшая на стуле несколько поодаль, у окна, находилась на грани истерики. В конце концов, она была очень молода. Прижав муфту из чернобурой лисы к шубке из того же меха, она обернула к графу бледное лицо, на котором её светло-карие глаза казались огромными. В сером шёлковом тюрбане Марианна выглядела совсем девочкой.  Всё же упрямство и настойчивость, унаследованные от человека, которого она называла милым, добрым и славным папочкой, мешали ей дать волю чувствам.
--Торжественно заявляю, как заявляла прежде,--подтвердила она чётко, не глотая слов,--что я не видела, как княгиня Лопухина…Я не видела, как она стреляла!
Последняя фраза привела её в ужас: видимо, она не ожидала от себя, что произнесёт такие страшные слова.
--Нет, нет!—тут же поправилась она.—Я верю Фогелю. А остальное я видела собственными глазами, что и подтверждаю. Правда, я пыталась обо всём рассказать вчера князю Чамаку. Но я не видела, как княгиня Лопухина кого-то убила.
--Осторожней, дорогая!—Фогель сделал предупреждающий жест и грозно нахмурился.—Мне вы говорили…
--Ничего я не говорила!
--Капитан!—отрывисто, приказным тоном бросил генерал Бенкендорф. Фогель инстинктивно выпрямился, но тут же насмешливо скривился.—Помните,--продолжал генерал,--мы не потерпим, чтобы вы запугивали молодую княгиню.
Фон Фок, расположившийся в кресле, протестующее поднял руку.
--Полно, полно, граф,--пробормотал он.—Ни о каком запугивании и речи не было. Мы обо всём договорились. Боюсь теперь мы обладаем неопровержимыми данными против…Вы и теперь придерживаетесь столь же высокого мнения о князе Чамаке?
--Мы ещё не выслушали его самого.
--Верно. Верно. Но он лгал нам, генерал! Хоть тут то вы не сомневаетесь? Неужели вы думаете, что капитан Фогель и княгиня Долгорукая всё выдумали, особенно если учесть, что их слова лишь подтверждают мои подозрения?
Граф Бенкендорф промолчал, и фон Фок продолжил.
--Он ни словом не заикнулся о том пистолете…или о пистолете вообще! Он лгал нам, то есть совершил самый страшный поступок для полицейского. Будучи юристом, я…
--Для юриста вы слишком пристрастны!
--Извините, граф. Это вы слишком пристрастны. Князь Чамак нравится вам, потому что вы с ним одного поля ягоды. Он хорошо воспитан. Он спокоен. Он почтителен—с вами. Он никогда не бьёт первым, однако, если хотите его задеть, он наносит ответный удар быстро и сильно.
--Вот ещё один принцип,--вежливо ответил граф,--который рекомендую вашему вниманию.
--Но,--продолжал фон Фок, стукнув по столу—его нравственные принципы находятся на недопустимо низком уровне. Либо он защищал свою любовницу, княгиню Лопухину, которая, как всем известно, ненавидела Маргариту Кольцову, либо запутавшись в отношениях с Кольцовой и желая избавиться от неё, сам и замыслил преступление.---Фон Фок развёл руки в стороны.—Я говорю не голословно, граф. Когда мы получим чистовые экземпляры заявления…--Услышав, как перо царапает по бумаге, фон Фок нахмурился и повернулся кругом.—Господин Мордовцев, разве вы ещё не закончили переписывать начисто?
Над конторкой у Мордовцева в углу горела зелёная лампа. Мордовцев отложил перо.
--При всём моём уважении,--заговорил Мордовцев грубым, хриплым голосом,--писать нелегко, коли рука дрожит. И снова—при всём моём уважении к капитану и княгине—это не может быть правдой.
--Мордовцев!
--Я был там,--возразил Мордовцев.
Когда умел, когда хотел, быть незаметным. Однако его сильный, решительный характер всё равно брал своё. Из-за лампы показалось его широкое лицо с густыми рыжеватыми бакенбардами, карие глаза сверкали.
--Раз я там был, а ведь я там был…---В его кулаке перо показалось очень маленьким.—Я должен был видеть всё, о чём они говорили. Если пистолет выпал из муфты княгини, а князь Чамак спрятал его под лампу, как я мог ничего не заметить?
--Мог.—Фогель потерявший было дар речи, разгорячился.—И я скажу тебе почему, канцелярская крыса! Ты находился к ним спиной. Ты переворачивал убитую на спину, лицом вверх. Разве не так? Да или нет?
--Да или нет, Мордовцев?—спокойно повторил фон Фок.
На лбу у Мордовцева заблестели капельки пота.
--Возможно,--признал он, чего-то я и не заметил.—Он кивнул в сторону едва не лишившейся чувств княгини Долгорукой.—Но ведь молодая княгиня говорит, что княгиня Лопухина не стреляла из муфты! Да я ведь за ней наблюдал! И в муфте не было дыры от пули. Значит, она не могла стрелять.
--А что, если…, --тихо спросил фон Фок,--она быстро отвернула край муфты, вот так…--он показал—и выстрелила, чтобы в муфте не осталось следов пороха?
--Я…
--Вы могли бы присягнуть, Мордовцев, что такое невозможно?
Мордовцев начал медленно подниматься, опираясь на свою толстую палку из чёрного дерева. Но споткнулся и чуть не упал. Глаза его забегали, а потом уставились в пол.
--Ну…нерешительно начал он.
--Значит, не могли бы?—не отставал юрист.
--Нет, не присягнул бы, потому что…
--Значит, ваши показания не имеют ценности. Вам предстоит написать всего полдюжины строчек. Садитесь, доброжелатель, и заканчивайте скорее.
Лёгкая улыбка, исполненная невыразимого превосходства, искривила губы Фогеля, когда Мордовцев неуклюже опустился на стул. Но тут генерал Бенкендорф вдруг поднял руку.
--Тише!—приказал он.
Несколько минут никто не произносил ни слова. Воцарилась абсолютная тишина, если не считать пера Мордовцева, которое настойчиво царапало по бумаге. Марианна Долгорукая закрыла лицо руками. Генерал Бенкендорф прислушался, пытаясь уловить далёкий слабый шум. Затем он взял со стола колокольчик, издававший резкий звук, и позвонил. Дверь в коридоре немедленно открылась, и на пороге появился адъютант.
--Голубчик!—обратился к нему генерал.—Каковы последние относительно намечавшихся волнений.
Ваше превосходительство!—отсалютовал адъютант.—Пока ничего не слышно. Возможно все эти слухи ошибочны.
--Кто там присутствует?
--Инспектора и полицейские. Человек двадцать. Они думают, что страшного ничего нет, но попросили подкрепления на всякий случай.
--Но мы не можем послать туда больше людей,--вмешался фон Фок.
--Почему?—холодно улыбнулся генерал.—В других отделениях имеется ещё восемнадцать человек. Голубчик! Они могут присоединиться к остальным. Никакого насилия, полка оно не станет неизбежным.
--Есть, ваше превосходительство!
--Э…э, любезный!—вмешался фон Фок.—Когда выполните приказ генерала, будьте любезны, выйдите на улицу и приведите двух свидетелей. Они должны будут подтвердить показания, данные под присягой. Сойдут любые прохожие.
--Слушаюсь.
Из коридора донеслись топот и голоса. Очевидно, полиция в эту ночь развила бурную деятельность. Не прошло и минуты, как из-за плотно задёрнутых штор послышался цокот копыт и скрип колёс. Во двор въехала карета и остановилась у дома. Вскоре адъютант доставил двоих свидетелей. Одним оказался потрёпанный субъект в мятой белой шляпе, другим—сморщенный пожилой господин, который направлялся в харчевню. Вид у обоих был совсем не радостный.
--Господа, господа,--поспешил их успокоить фон Фок.—не волнуйтесь. Я задержу вас всего на минуту..Вы дописали, Мордовцев? Хорошо. Очень прошу вас, уважаемые господа, удостоверить подлинность данного документа—расписаться на обоих экземплярах. Капитан Фогель?
Фогель нацарапал подпись с размашистой завитушкой. Следом за ним расписались и остальные. Копии запечатали и удостоверили, и свидетелей из полицейского управления выпроводили столь же бесцеремонно, как и доставили туда. Фон Фок сиял.
--Едва ли это важно,--продолжал он, но могу ли я, княгиня Долгорукая, попросить вас дать капитану Фогелю вашу муфту?
--Мою муфту?—удивилась Марианна.
--Да, прошу вас. Пусть он покажет нам, как княгиня Лопухина держала муфту—как отвернула край, чтобы выстрелить.
--Да! –послышался вдруг новый голос.—Ради всего святого, пусть покажет!
Голос был негромким, даже наоборот, почти тихим, даже слишком тихим и даже каким-то сдавленным. На пороге стоял Чумак. Лицо его было бледно, зубы стиснуты. Он разжимал их, только когда говорил. Под плащом он был одет в чёрное, как и Фогель, за исключением испачканной белой сорочки и золотой цепочки для часов с перчатками. В руке он держал папку.
Его тихий, почти дружелюбный голос прозвучал так зловеще, что у всех присутствующих по телу пробежал холодок. Марианна Долгорукая даже вскрикнула. За спиной Чумака стояла Елена Лопухина, а за ней—сержант Сухин. Чумак с поклоном пропустил Елену вперёд и поставил для неё стул недалеко от Долгорукой. Слегка кивнув всем присутствующим, Елена села. Она была ещё бледнее, чем Чумак, однако держалась спокойно, высоко подняв голову. Чумак подал какой-то загадочный знак сержанту, который, кивнув, закрыл дверь. Затем тихо пересёк комнату и подошёл к столу, за которым сидел фон Фок. Среди груды бумаг там до сих пор лежал, словно злая усмешка, пистолет генерала Бенкендорфа с серебряной рукояткой.
С гримасой отвращения, не говоря ни слова, Чумак переложил пистолет на конторку Мордовцева, а на место пистолета положил папку. Тишину нарушил, наконец, фон Фок.
--Вы пришли довольно поздно, князь Чамак,--заявил он.
--Да. Совершенно верно. Но одному субъекту очень хотелось, чтобы я вовсе не приходил!
Он повернулся и посмотрел на Фогеля. Фогель рассмеялся ему в лицо. Такое наглое поведение дисгармонировало со спокойной выдержкой двух старших чинов полиции.
--Позвольте заметить, князь,--напомнил фон Фок, что довольно смело с вашей стороны было обещать доставить нам убийцу девицы Кольцовой к восьми вечера.
--Я так не думаю.—Чумак снял плащ, шляпу и аккуратно положил их на стул. Затем вернулся к столу.—И потом, сейчас только без четверти семь.
--Князь Чамак!—не выдержал граф Бенкендорф, в голосе его послышались едва ли не умоляющие нотки.—Капитан Фогель сделал заявление под присягой, подписанное и засвидетельствованное…
--Мне известно об этом. Разрешите взглянуть?
Мордовцев передал ему копию. В камине рядом горел нежаркий огонь. Никто не произнёс ни слова, пока Чумак медленно читал заявление. Елена Лопухина, по прежнему с высоко поднятой головой, переводила взгляд с генерала на фон Фока и капитана Фогеля. На Марианну она не смотрела.
--Понятно,--произнёс Чумак всё тем же холодным, спокойным тоном. Затем положил документ в карман.—Капитан Фогель, конечно, готов ответить на вопросы, связанные с его показаниями?—Он посмотрел на Фогеля в упор.
Фогель, скрестив руки на груди, смерил его взглядом, в котором читалось изумление.
--Вопросы? Да ещё от тебя? Чёрт меня побери, не дождёшься!
--Боюсь, ничего не выйдет,--негромко поддержал его генерал.
Однако фон Фок, несмотря на своё предубеждение, проявил решительность.
--Конечно, выйдет!—закричал он, легко ударяя по столу костяшками пальцев.—Вы обвинили княгиню Лопухину и князя Чамака в сговоре с целью совершения убийства. Пока не последовали дальнейшие распоряжения, князь Чамак полковник нашей организации. В случае вашего отказа отвечать на вопросы мы усомнимся в истинности ваших показаний!
--Этому?—фыркнул Фогель, но сдержался.—Спрашивайте!
Чумак взял в руки его заявление.
--Вы утверждаете, что видели, как княгиня Лопухина стреляла?
--Да! Докажи, что это не так!
--Далее, вы утверждаете, что орудием послужил маленький пистолет с ромбовидной пластинкой на рукоятке с некими инициалами? Вы утверждаете, что видели, как он выпал из муфты княгини, а его подобрал?
--Да!
Чумак расстегнул папку, вытащил пистолет, принадлежавший кузену Елены и передал его Фогелю.
--Это тот самый пистолет, который вы видели?
Фогель сощурился, опасаясь ловушки.
--Не медлите,--всё тем же ровным голосом потребовал Чумак.—Я признаю, что данный пистолет выпал из муфты княгини Лопухиной. Вы узнаёте его?
--Да!—торжествующе заявил Фогель, возвращая пистолет.
--Чувствовали ли вы запах пороха? Во время выстрела или потом пахло порохом?
--Нет!—выпалил Фогель.—Странно…я…--Он замолчал и плотно закрыл рот.
--Вы слышали выстрел?
--Я…
--Поскольку вы отказываетесь отвечать, мы спросим других свидетелей. Княгиня Долгорукая, вы слышали выстрел?
--Нет!—встрепенулась Марианна.—Правда, в то время играл оркестр…
--Господин Мордовцев! Вы слышали выстрел?
--Нет. Как я и сказал. Но ведь молодая княгиня говорит вам…
Чумак повернулся к начальникам и положил маленький пистолет на стол.
--Заметьте, господа. Не было слышно выстрела, и, что ещё важнее, не было запаха пороха. По глупости своей я в то время не придал значения последнему обстоятельству.
Стул фон Фока угрожающее заскрипел.
--Полковник!—Фон Фок поднял руку.—Так, значит, вы признаёте, что княгиня Лопухина убила жертву из данного пистолета?
--Нет.
--Но вы подтверждаете, что пистолет находился в муфте княгини? Что он упал на пол? Что вы спрятали его под полое основание лампы?
--Да.
--Значит, вы лгали? Вы скрывали улику?
--Да.
--Ах! В таком случае,--медовым голосом продолжал фон Фок,--позвольте осведомиться о причинах вашего поступка?
--Это лишь повело бы нас по ложному пути, как ведёт сейчас.—Чумак перешёл почти на шепот, отчего казалось, что он пригвоздил всех к месту.—Потому что данный пистолет не имеет никакого отношения к убийству Маргариты Кольцовой. Позвольте мне доказать мои слова.
Не меняя выражения лица, он подошёл к закрытой двери, коротко постучал и вернулся. Открыв дверь, сержант Сухин пропустил в комнату низенького энергичного человека с чёрными косматыми бакенбардами, в пёстром жилете. Полуопущенные веки придавали ему вид человека бывалого, много повидавшего на своём веку, однако поджатые губы говорили о том, что он никогда, ни по одному делу не трепал понапрасну языком.
 --Господин Мордовцев, узнаёте ли вы этого человека?—спросил Чумак.
--Конечно!—живо откликнулся старший клерк.—Это хирург, которого я доставил три ночи назад, когда вы пожелали, чтобы он из тела покойницы извлёк пулю.
Хирург с серьёзным видом снял шляпу и подошёл к столу.
--Рад вас видеть, господа,--сказал он начальникам полиции. Однако голос у него был совсем нерадостным, вид же был настороженный и раздражённый.—Позвольте сообщить, что князь Чумак вытащил меня из дома в самое неудобное время. Я…--Однако, повинуясь жесту Чумака, он замолчал.
--Милостивый сударь! Три ночи назад приходили ли вы в дом княгини Гагариной и извлекли ли в моём присутствии пулю из тела Маргариты Кольцовой?
--Я извлекал пулю из тела женщины. Да.
--Послужила ли пуля причиной смерти?
--Да. Как показало вскрытие…
--Спасибо. Могли бы вы опознать пулю?
--Если бы я её увидел, да.—Хирург пригладил густые бакенбарды и на мгновение закрыл глаза.
Чумак снова открыл папку. Из бумажного свёртка, подписанного чернилами, он вытащил круглый и гладкий свинцовый шарик и передал его врачу. Шарик тускло сверкнул в свете красной лампы.
--Это та самая пуля?
Пауза. Затем хирург кивнул и вернул пулю Чумаку.
--Та самая, сударь,--заявил он, приглаживая бакенбарды.
--Вы уверены?
--Уверен ли я? Пуля не задела кость, она не сплющена, как вы можете заметить. На ней имеется царапина, похожая на вопросительный знак. Царапина оставлена моим зондом. Я её ещё тогда заметил. А вот более отчётливый след от моих щипцов. Хотите, чтобы я подтвердил мио слова под присягой? Я осторожен, господа, иначе мне нельзя. И всё же я готов присягнуть: да, это та самая пуля.
--Михаил Васильевич!—позвал фон Фока Чумак.
Он положил пулю на стол и пистолет с золотой пластинкой и подтолкнул их в сторону юриста.
--В силу вашей профессии вам нет нужды разбираться в пистолетах,--продолжал он.—Вам даже не было нужды прикасаться к оружию. Но возьмите пулю и пистолет. Спасибо! А теперь попробуйте всунуть пулю в дуло, как пробовал я сам три ночи назад.
Фон Фок недоверчиво взглянул на Чумака, однако взял и пистолет, и пулю. Прошло некоторое время, и юрист откашлялся.
--Она…не подходит!—воскликнул он дрожащим голосом.—Хотя пулька и мала, она всё же велика для ствола пистолета.
--Следовательно,--заявил Чумак,--невозможно, чтобы данную пулю выпустили из пистолета княгини Лопухиной
--Да. Согласен.
Тут Чумак впервые повысил голос.
--И следовательно,--он указал на Фогеля,--тот человек дал ложные показания под присягой?
Возможно, дело было всего лишь во всеобщем напряжении, которое словно бы барабанным боем отдавало в уши, однако, некоторым показалось, что вдали раздался какой-то рёв. Обе женщины вскочили с мест. Фогель, опустив руки, быстро посмотрел в сторону открытой двери. На пороге стоял сержант Сухин, плотно сжав губы.
--Минутку!—вмешался генерал Бенкендорф.
Когда чумак начал говорить, генерал принялся слушать его с выражением удовлетворения на красивом лице. Однако сейчас он хмурился и кусал губы.
--Я совершенно согласен,--начал он, когда всё стихло,--что данная пуля не могла быть выпущена из этого оружия. Но…позвольте взглянуть на пулю!
Фон Фок передал ему пулю.
--Полковник Чамак!—сказал юрист.—Вы производите впечатление человека разумного. Что же касается меня, то я…кажется, снова поторопился. Однако, сударь! Произошедшее никоим образом не умаляет вашей вины в сокрытии улик и…
Его снова перебил генерал Бенкендорф.
--По моему мнению,--провозгласил он,--дело тут не только в пуле, выпущенной из пистолета княгини Лопухиной. Данной пулей вообще не стреляли!
--Нет, стреляли,--возразил Чумак.
Генерал подобрался.
--Как мне кажется,--заметил он с учтивостью,--у меня всё же больше опыта в обращении с огнестрельным оружием, чем даже у вас, полковник. Данная пуля,--он поднял её повыше,--гладкая, и на ней нет следов пороха.
--Вот именно, ваше превосходительство. Такой я и нашёл её три ночи назад.
--Но любая пуля, выпущенная из любого оружия,--продолжил генерал,--обгорает дочерна. Крупинки пороха впечатываются в свинец к тому моменту, как пуля вылетает из ствола!
--И снова признаю вашу правоту, ваше превосходительство,--звонко объявил Чумак. Он опять полез в свою папку и вытащил оттуда крошечную обгорелую пульку.—Вот, например, пуля, которой я выстрелил из данного пистолета в тире Нащокина сегодня утром.
--Тогда позвольте узнать…какого чёрта?
Чумак снова сунул сплющенный кусочек  металла в папку.
--Однако, так бывает не со всяким оружием, ваше превосходительство,--пояснил он.
--Вы издеваетесь надо мной, полковник?
--Нет. Я ни за что не позволил бы себе издеваться над человеком, проведшим столько времени в действующей армии. Но прошу вас, подумайте, граф! Ни шума! Ни запаха пороха! Наконец, ни пули, обгоревшей от пороха! Так из какого же оружия застрелили девицу Кольцову?
Генерал Бенкендорф  недоумевал. И вдруг его озарило. Его глаза зажглись…
--Вы догадались!—подтвердил Чумак.—Признаюсь, я сам был слеп и глуп до вчерашней ночи, до того, как увидел механизм под рулеткой в игорном доме Вулкана.
--Вулкана?—ошеломлённо переспросил фон Фок.
--Да, сударь. Когда колесо развалилось, я понял, на что годится тугая пружина, выталкиваемая мощной струёй сжатого воздуха.
--Тугая пружина? Сжатый воздух?
Чумак вытащил из папки книгу в кожаном переплёте и стал листать страницы.
--Позвольте зачитать два очень коротких отрывка из книги, озаглавленной «Роковые последствия азартных игр…» и так далее. Книга выпущена в 1824 году и хранилась в столе у Вулкана. Речь в книге идёт о преступлении Мартина Идена, убившего шулера по имени Уильям Шоу. Он в буквальном смысле слова вышиб из него мозги стволом пистолета. Однако, данная часть, повествующая о способах жульничества в карточной игре, меня мало интересовала. А вот в приложении, приводятся показания мошенника по фамилии Кросби. Истинные или ложные, но  слова Кросби всё разъясняют. Кросби, также утверждает, что Мартин Иден пытался убить человека по фамилии Гуд. Запомните, Гуд!
--Но я всё же хотел бы знать…--начал фон Фок.
Чумак, листая книгу и, найдя нужное место, отмахнулся.
« Кросби нужно было рано вернуться домой и напоить домохозяйку и её дочь на первом этаже после того, как Гуд лёг спать. И когда Гуд лёг спать, Иден, закутанный в морской плащ, должен был проникнуть в дом, отперев парадную дверь ключом Кросби, подняться в спальню Гуда и убить его выстрелом в сердце из духового ружья»
Тишина в комнате, несмотря на отдалённый гул, сгустилась до предела.
--Духовое ружьё!—пробормотал генерал Бенкендорф и щёлкнул пальцами.
--Погодите!—попросил Чумак и продолжил читать.
«Затем он намерен был вложить в правую руку Гуда маленький заряженный пистолет, дабы создать видимость того, что Гуд застрелился сам».
Чумак опустил книгу.
--Как видите,--заявил он,--преступление или преступное намерение повторяется.—Тут Чумак щёлкнул пальцами сержанту Сухину, стоявшему на пороге.
--Как же выглядит в данном столетии духовое ружьё? Духовое ружьё напоминает узловатую трость…
--Что?
--Узловатую трость,--неумолимо повторил Чумак,--и содержит не менее шестнадцати зарядов. Выстрел осуществляют нажатием пальца на один из узлов, причём раздаётся лишь тихое жужжание, едва слышное даже человеку, который случайно оказывается рядом.
Чумак закрыл книгу и уронил её на стол.
--Сержант Сухин!—вскричал он.—Покажите, что вы нашли там, где ему и следовало быть.
Сухин пошарил рукой за дверью, затем внёс в комнату предмет, невольно приковавший к себе все взгляды. Фон Фок даже вскочил со стула. Чумак показал на предмет рукой.
--Мы искали объяснения преступления, которое на первый взгляд невозможно совершить. Однако невозможных преступлений не бывает. Убийца совершил преступление у всех на виду. Я собственными глазами видел, как он поднял орудие убийства, однако решил, что он просто собирается на что-то показать. Если согласиться с тем, что я невиновен, то он был единственным человеком, стоявшим на одной линии с жертвой.
Набрав в лёгкие побольше воздуха, Чумак в упор посмотрел на обоих начальников.
--Господа, убийца—ваш старший клерк,--господин Мордовцев!
Елене Лопухиной, вскочившей со своего места, показалось, будто изумлённые лица перед ней расплываются в красном и зелёном тумане. Лица Чумака она не видела—и радовалась тому, что не может видеть его. Однако, она ясно видела лицо Мордовцева. Он разинул рот, вытаращил глаза, лицо его побелело от ужаса. Он всем телом облокотился на тонкую палку чёрного дерева и всё равно чуть не упал лицом на конторку.. Снова загремел голос Чумака.
--Я продолжаю приводить доказательства! Когда я впервые увидел Мордовцева в этой самой комнате три дня назад, я решил, что он дамский угодник, неугомонный кутила, любитель вкусно поесть и выпить. Несмотря на незнатное происхождение, он значительно преуспел и намерен был взлететь ещё выше. Тогда он, как и сейчас, хромал и опирался на ту же самую тонкую трость. Другую трость, которая является одновременно и духовым ружьём, он не смел приносить сюда, на работу. Генерал Бенкендорф, опытный военный, сразу же понял бы, что представляет собой на самом деле толстая узловатая палка.
Три дня назад, когда меня обязали поехать к княгине Гагариной по делу, которое на первый взгляд показалось кражей птичьего корма, ему было приказано сопровождать меня в качестве стенографиста. Если бы он и не получил приказа, то всё равно под каким-нибудь благовидным предлогом поехал бы туда. Но то, что случилось, и то, что может удостоверить сама княгиня Лопухина….—Чумак повернулся к Елене.
Она не могла выносить его взгляда. Он казался холодным, нечеловеческим. Широко распахнутые его глаза были суровыми и жёсткими. Елене, привыкшей к покою и уединённости, показалось, будто кто-то стиснул её сердце железными пальцами. Она не смела поднять глаза.
--Когда мы с княгиней Лопухиной выходили отсюда,--продолжал тем временем Чумак, господин Мордовцев уже сидел на коне. Понимаете, зачем ему нужно было намного опередить нас. Но вначале он подъехал к нашей карете и специально продемонстрировал мне толстую узловатую палку-трость, которой заменил обычную свою трость чёрного дерева…Пойми я, что в руках у него на самом деле духовое ружьё, его план расстроился бы в самом начале. Но я, разумеется, ничего не понял. На трость был навинчен металлический набалдашник, который сейчас находиться у сержанта Сухина. Однако я ничего не понял даже тогда, когда преступник отважно и цинично предложил мне осмотреть его трость сразу после убийства.
Но вернёмся назад. Итак, подъехав к карете княгини, он недвусмысленно предупредил меня. Тогда я ещё отметил, что ему как-то не по себе. На лбу у него выступила испарина, когда генерал говорил, что на одежде человека, который стреляет с близкого расстояния, обязательно останутся следы пороха. Идя верхом, Мордовцев сказал мне: «Будьте очень осторожны, когда беседуете с княгиней Гагариной. А также с девицей Кольцовой, если вам придётся с ней беседовать». Вот когда было впервые упомянуто имя Кольцовой. Зачем? И откуда Мордовцеву было известно о домочадцах княгини Гагариной? Когда он был там, я заметил, что к нему относились пренебрежительно, почти как к лакею. На него едва обращали внимание. Княгиня Гагарина его не знала. Сама девица Кольцова, казалось, не знала его. Но важно вот что. Когда мы с княгиней Лопухиной вошли в дом княгини Гагариной, навстречу  нам по лестнице спустилась Маргарита Кольцова. Она пребывала в странном настроении, трудно было понять её. Однако всё сходится на том, что она держалась вызывающе—и в то же время явно чего-то стыдилась…Так вот, там же, на лестнице, она произнесла странные слова, причём произнесла их с жаром. Она сказала их после того, как мимо неё наверх проследовала группа молодых людей.
--Молокососы!—сказала она.—Какие скучные! Нет, мне подавай человека постарше и поопытнее.
Она смотрела тогда не на меня. Нет! Её глаза, в которых я подметил странное, загадочное выражение, устремились куда-то поверх моего плеча. Хотя вас моя просьба, безусловно, вас огорчит, княгиня Лопухина, тем не менее вынужден просить вас говорить. Кто стоял сразу за мной на лестнице и следом за нами поднялся наверх?
Елена, у которой от ужаса пересохло в горле, не смогла вымолвить ни слова. Она тоже вспоминала сцену на лестнице.
--Там…там стоял господин Мордовцев,--с трудом проговорила она.—Но я совсем про него позабыла.
Чумак развернулся на каблуках.
--Мы все забыли о нём,--сказал он.—Но взгляните на него, взгляните, как следует! Он человек привлекательный, чего никто не может отрицать. В нём много мужского обаяния. Он возвысился из…из низов, как сказали бы вы, и стал большим человеком в управлении полиции. Когда и где он познакомился с Маргаритой Кольцовой? Не знаю и не могу сказать. Однако, примечательно, что одинокая и красивая женщина, презревшая любовь, презревшая страстность, свойственную её пылкой натуре, и подчас демонстрировавшая подобное отвращение, которое никто не мог объяснить,--так вот, примечательно, что она пала жертвой пожилого человека, который отлично освоил искусство лести!
И более того! Разве вас удивляет то, что у него голова пошла кругом? Он поднялся из низов, надеялся взлететь ещё выше. Околдованная им женщина крала для него деньги—по крайней мере, некоторое время. Она украла драгоценности княгини Гагариной. Но зачем? Для того, чтобы он мог набить себе карманы и играть в заведении Вулкана, и для того, чтобы стать «настоящим благородным» в собственных глазах, каким он хотел быть. Тем не менее одного он не учёл. Мордовцев не учёл того, что в глубине души девица Кольцова такая же снобка, как и все окружающие. Оскорбите снобизм—и вам конец. Вспомните её, ведь вы её знали! Страсть, бальзам комплиментов и лести ещё могли на некоторое время вскружить ей голову. Но потом…Потом ей неизбежно стало стыдно, что она грабила княгиню Гагарину, которая пригрела её. И не только…Больше всего её ужасало то, что она выбрала себе в любовники человека, которого никогда не сможет открыто объявить всему свету. В её глазах он был грубым и неотёсанным, говорил как человек из простонародья, а манеры его были и вовсе неуклюжими. Короче говоря, для неё он был человеком низкого происхождения. Вот почему ей было стыдно! Вот почему она готова была выдать его, что он отлично видел и понимал. И чтобы сохранить своё благополучие, он убил её из духового ружья, не дожидаясь, пока она заговорит!
Чумак замолчал. Мордовцев за конторкой под зелёной лампой издал сдавленный крик. До этого момента он не произнёс ни слова. Он дёрнул правой рукой, сжимавшей набалдашник трости и документы разлетелись веером.
--Стойте!—потребовал фон Фок. Как будто очнувшись после сеанса гипноза, юрист потёр лоб и надул щёки.—Вы говорите убедительно, полковник, но этот человек,--кивком головы он указал на Мордовцева,--верой и правдой служил нам, в соответствии со своими способностями…
--Согласен,--подтвердил и граф Бенкендорф
--И улики против него должны быть очевидными.—Фон Фок стукнул кулаком по столу.—Разумеется, духовое ружьё—важная улика, которую можно предъявить в суде. При том условии, что необгоревшая пуля действительно выпущена из него…
Хирург, который постукивал краем шляпы по подбородку, опустил глаза к полу:
--Сударь!—обратился он к юристу,--я мог бы сказать вам, что данную пулю выпустили из духового ружья. Будучи врачом я немного разбираюсь в пулях
--Но вы ведь не сказали об этом полковнику Чамаку?
--Я человек осторожный. Меня не спрашивали.
--Отлично!—Фон Фок посмотрел на Чумака в упор.—Однако мало толку говорить в суде: «То-то и то-то видела эта женщина. Тот мужчина говорил так-то». Есть ли у вас доказательства того, что Кольцова крала драгоценности у княгини Гагариной и того, что Мордовцев присваивал их?
--Да!—ответил Чумак, снова открывая папку.—Здесь.—продолжил он,--письмо, написанное княгиней Гагариной и доставленное мне лично сегодня утром. В нём содержится суть разговора, который я имел с ней вчера ночью. Княгиня Гагарина видела, как Кольцова украла кольцо с бриллиантом, которое фигурирует в списке пропавших украшений. Княгиня Гагарина знала, что Кольцова готовится сознаться ей во всём, и, как видно из письма, она готова подтвердить свои слова.
Чумак снова полез в папку и достал оттуда носовой платок, связанный узлом, в котором лежали драгоценности. Развязав платок, он высыпал их на стол и подвинул к фон Фоку. Следом Чумак вытащил две конторские книги.
--вот сами драгоценности,--заявил он.—Любой из моих подчинённых подтвердит, что я нашёл их в игорном доме Вулкана. Княгиня Гагарина их опознала. А теперь взгляните на данные записи!—Он зашуршал страницами.—Посмотрите, чья фамилия фигурирует напортив этих описаний? Все пять украденных драгоценностей! И в каждом случае имя заложившего их человека—господин Мордовцев.
--Кажется,--начал было фон Фок.
--всё ясно,--закончил за него генерал Бенкердорф и облегчённо выдохнул.
--И вы, полковник Чамак, догадывались обо всём с самого начала?—спросил наконец фон Фок, закатывая глаза.
--Нет, сударь. Именно об этом я и пытаюсь вам сказать! У меня открылись глаза лишь вчера вечером после одной фразы, оброненной княгиней Долгорукой.
--какой именно?—изумилась Марианна.
Она подалась вперёд, её глаза казались огромными, губы дрожали. Лена, не глядя, бросила муфту на сидение стула. В этот миг она ненавидела Марианну, что казалось, готова её убить.
--Вы высказали предположение,--продолжал Чумак с язвительной улыбкой,--будто любовником Кольцовой мог оказаться я!
--Но на самом деле я никогда не думала, что…
--Неужели, сударыня?—ласково переспросил он.—Как бы там ни было, я всё отрицал.  Сказал что-то вроде: «Послушайте! Да я впервые услышал это имя…»--и вдруг замолчал. Я вспомнил, когда я впервые услышал её имя и кто произнёс его: господин Мордовцев. События прошлого начали приобретать истинные формы и вырисовываться яснее. В то же время я смотрел вниз, на стол, на котором лежал пистолет генерала с серебряной рукояткой. То самое оружие, которое сейчас, как видим мы, положили на конторку господина Мордовцева…
Мордовцев застыл. Никто не видел его, кроме Чумака.
--…и я вспомнил, совершенно отчётливо, что в галерее, где была убита девица Кольцова, не чувствовалось запаха пороха. Не раздался грохот выстрела, не оказалось обгорелой пули. Я совсем забыл о духовых ружьях, пока не взорвался пружинный механизм под рулеткой в притоне Вулкана. Последовательность событий в ночь убийства стала мне абсолютно ясна. Маленький пистолетик,--Чумак поднял оружие с золотой ромбовидной пластинкой на рукоятке,--предназначался для отвода глаз. Кто одолжил пистолет у княгини Лопухиной? Официально—княгиня Гагарина. Однако, как нам известно, именно Маргарита Кольцова попросила пистолет на время. Как нам также известно, господин Мордовцев прибыл в дом за полчаса до меня и княгини. Ему нетрудно было выкрасть оружие из комнаты своей любовницы, которая больше ни на что не обращала внимания, потому что собиралась сознаться. Когда он убьёт Кольцову, никто не заподозрит, что его толстая узловатая трость на самом деле представляет собой духовое ружьё!
Нужно было найти другой пистолет, причём разряженный, который сочтут орудием убийства. К такой уловке прибегали не раз, но я сомневаюсь, что Мордовцев разрядил пистолет дома. Вероятнее всего он произвёл выстрел в саду, в мягкую землю. У него осталось время, чтобы вернуться в дом, спрятать пистолет под столом в галерее наверху, рядом с будуаром княгини Гагариной, и тихонько сесть под лестницей в вестибюле…Княгиня Лопухина перед убийством нашла разряженный пистолет. Имея веские причины, которые она мне изложила, но которые я не стану излагать, она спрятала пистолет в муфту.
В будуаре, когда я допрашивал княгиню Гагарину в присутствии девицы Кольцовой и господина Мордовцева, правда едва не выплыла наружу. Видели бы вы, как вела себя Кольцова! Как часто она украдкой взглядывала на Мордовцева, который не замечал её взглядов, потому что был поглощён тем, что стенографировал вопросы и ответы. Но повторюсь, выдели бы вы, как она держалась, выходя из будуара! Он понял, что должен убить её, причём не медля. И ему представился удобный случай. Думаю, ваше превосходительство, вы бы угадали, что на самом деле произошло тогда в галерее, если бы господин фон Фок не так упорно подозревал княгиню Лопухину и меня. Подумайте сами! Мы с Мордовцевым вышли из будуара, закрыли за собой двойные двери и обернулись. Княгиня Лопухина находилась в метрах десяти впереди. Она стояла значительно правее, спиной к нам. Девица Кольцова открыла дверь будуара и вышла в галерею.
Что случилось дальше? Через две секунды Мордовцев поднял трость, как будто желая что-то показать. Я не видел, как он отвинтил металлический колпачок. Возможно, он не хотел никому навредить, пока не увидел Кольцову. Естественно, в этот момент я ничего не понял. Да и откуда мне было догадаться? Кольцова двигалась по диагонали, как будто направляясь в бальную залу. Оказавшись посередине галереи, она вдруг развернулась и зашагала к лестнице. Теперь к нам была обращена её спина. Если бы вы внимательно перечли признание княгини Лопухиной, которое я включил в свой рапорт, вы, возможно, и угадали бы правду. Что же содержалось в том признании?
Сама Елена настолько смешалась, что ничего не могла вспомнить. Чумак, положив пистолетик на стол, заговорил громче.
--Елена Лопухина, заявила следующее. «Она—имея в виду девицу Кольцову,--была значительно впереди и левее меня. Я почувствовала, как у моего плеча что-то тихо просвистело—словно лёгкий порыв ветра. Она прошла ещё немного и упала лицом вниз».
Наконец, Елена всё вспомнила, так, словно действие происходило сейчас у неё на глазах! Ужас той ночи вернулся.
--Иными словами,--продолжал Чумак,--княгиня Лопухина почувствовала, как мимо неё слева пролетела пуля. Мордовцев, который стоял на одной линии с жертвой, нажал на кнопку. Все шумы заглушались громкой игрой оркестра. Маленькая пулька, выпущенная с далёкого расстояния, не причинила бы серьёзного вреда, но пулька попала в сердце Кольцовой. Она прошла ещё шага два и упала замертво…Такова была развязка,--сказал Чумак.—Однако она не стала последним актом.
--Не последним звеном, вы сказали?—неожиданно звонко спросил фон Фок.
--Да,--кивнул Чумак.—Вы полагаете, Мордовцев служил вам верой и правдой?
--Да! –в один голос вскричали Бенкендорф и фон Фок.
--Нет,--возразил Чумак.—Хотя я не подчеркнул этого в своём втором рапорте, многое стало ясно после моего визита к Вулкану. Кто-то предупредил Вулкана о моём приходе, иначе он не собрал бы в игорном зале половину преступного мира Петербурга. Кто предупредил его?
--Кто же?
--мне…показалось странным,--продолжал Чумак,--возможно, простым совпадением, что у Вулкана и Мордовцева много общего. Оба всего добились сами. Вулкан, если не считать его любви к аляповатым перстням, выглядит как истинный господин. У обоих имеется физическое увечье, приобретённое вследствие несчастного случая—Мордовцев хромает, а у Вулкана один глаз искусственный. Оба необыкновенно тщеславны, особенно в том, что касается их власти над женщинами.
Вулкан, оказавшись в своём кабинете, не мог удержаться от бахвальства. Он заметил: бывает, что мужчины, обладающие некотором уродством, обладают в то же время огромной силой. Он заявил, имея в виду себя, что ему известен такой человек. А я, глядя на две трости, стоящие в противоположном углу комнаты, рядом с его столом для игры в рулетку, ответил, что тоже знаю такого человека. Вулкан—малый сообразительный. Он понял, что я имею в виду Мордовцева. Моя стрела угодила в яблочко!
На самом деле Вулкан испытывал меня, снова упомянув об этом. Сказал: мол, если полиция надумает нагрянуть в его игорный дом, его предупредят заранее. А я, не удивившись, ответил, что так и думал. Именно тогда Вулкан понял всё окончательно. Он угадал, что я намекнул на Мордовцева. Снова стрела попала в яблочко. Служил верой и правдой? Нет, ни в коем случае! Мордовцев помогал Вулкану не только тем, что закладывал у него драгоценности. Насколько тесно связан он с владельцами других игорных заведений? Думаю, ваш долг это выяснить. Не служил он верой и правдой! Никогда!
Из горла Мордовцева снова вырвался сдавленный крик. Он ничего не отрицал, ничего не говорил. Левая рука его нерешительно потянулась вперёд, как будто он собирался схватить пистолет с серебряной рукояткой и направить его на себя. Однако ему не хватило духу покончить с собой. Глаза его подёрнулись пеленой—перед ним замаячила тень виселицы. Он закрыл лицо руками. Трость чёрного дерева со стуком упала на пол. Мордовцев беззвучно повалился лицом на стол, в бумаги.
К горлу Елены подступил ком—она вдруг увидела, как со своего места поднимается зловещая фигура капитана Фогеля. Капитан с плащом, наброшенным на руку, пятился к конторке Мордовцева. Его отчасти скрывала зелёная лампа. Правая его рука поползла вбок.
--Разве не смешно?—начал было фон Фок, но Чумак оборвал его.
--Смешно?—вскричал он.—Неужели не углядели тут злой умысел?
Всем, кто его слушал, показалось, что Чумак не в себе.
-- Я—служащий службы безопасности и бывший служащий уголовного розыска. Я, который всегда гордился своими познаниями в области научной криминалистики! И меня целых два дня водило за нос обыкновенное духовое ружьё, поскольку я даже не вспомнил о том, что такое ружьё уже изобретено. А ведь любой оружейник, живущий в 1829 году, мог бы меня просветить!
Все в изумлении молча смотрели на него. За спиной сержант Сухин, который, как скала, непоколебимо высился в дверном проёме, столпились полицейские. Адъютант пытался протолкнуться  вперёд. Когда это ему удалось, он, тяжко вздохнув, шагнул в кабинет и отдал честь.
--Ваше превосходительство!—обратился он к Бенкендорфу.—Волнение началось. Полицейским пришлось применить дубинки и толпа рассеялась
--Хорошо,--сухо ответил генерал.—А пока…полковник Чамак, что с вами происходит? О какой службе безопасности ваы говорите? О каком таком уголовном розыске вы говорили?
Чумак рассмеялся.
--Прошу прощения,--сказал он.—Я даже не мог вспомнить, что духовые ружья получили распространение задолго до нашего времени! Однако Ефим Нащокин-младший помог мне вспомнить данный факт. И данные по этому изобретению будут опубликованы через сто лет.
--Боже правый!—тихо произнёс генерал.—Полковник Чамак! Возьмите себя в руки, иначе мы решим что вы не в своём уме!!
--Может быть и так,--согласился Чумак.—Однако, остаётся ещё один нерешённый вопрос. И он совершенно не связан с Мордовцевым.
Он указал на Фогеля, который продолжал шарить рукой по конторке.
--Я имею в виду вон того человека,--отрывисто произнёс Чумак.—Капитан Фогель лгал под присягой. Он лжесвидетельствовал в присутствии должностных лиц. Он заплатит за свою ложь! А наказание за лжесвидетельство в данном веке…
И тут Фогель вступил в игру. Присутствующим показалось, что всё произошло в один миг. Правая рука Фогеля, дотянулась до пистолета с серебряной рукояткой. Левой же рукой капитан швырнул плащ, который тут же накрыл лицо и голову Чумака. Фогель метнулся к двери, однако там было полно народу и он вынужден был броситься в проём между Еленой и Марианной. Послышался звон разбитого стекла и треск дерева. Закрыв лицо рукой, он спрыгнул из окна вниз. Раздался глухой звук удара о землю. Капитан покатился кубарем, но тут же вскочил. Лошади, впряжённые в карету, тревожно заржали, забили копытами и попятились. Однако для Фогеля лошади не было. Они с Марианной, подобно Чумаку и Елене, прибыли в карете.
В тусклом свете газовой лампы потрясённые наблюдатели смотрели, как капитан, спотыкаясь, бежит на площадь. Чумак, которому наконец удалось сбросить с себя плащ, развернулся к своим подчинённым, столпившимся у двери.
--Всем оставаться на местах!—рявкнул он.—Я сам его возьму!
Подбежав к окну, он также прикрыл рукой лицо, чтобы не пораниться о разбитое стекло. Затем высунул голову, сел на подоконник, перекинул ноги наружу и спрыгнул вниз. Он погнался за Фогелем, который повернул налево и на юг. Как только Фогель совершил свой неожиданный выпад, сержант Сухин отвинтил металлический набалдашник трости и прицелился, готовясь выстрелить. Однако он не сразу нашарил нужную кнопку и упустил момент. Когда Чумак выпрыгнул из окна, Сухин в сердцах швырнул духовое ружьё на пол.
--Ваше превосходительство,--обратился он к генералу,--я ни разу не нарушал приказов полковника Чамака. Но сейчас намерен его ослушаться, и у меня…
Рука его нырнула под мундир, в набедренный карман. После этого он, ни слова ни говоря, также выпрыгнул в окно. Мордовцев по-прежнему лежал лицом вниз на конторке. Остальные стояли неподвижно, в абсолютном молчании: генерал, фон Фок, хирург, Марианна, Елена…Тишину лишь нарушала лишь тяжёлая поступь сержанта, который разбивал каблуками мёрзлую землю. Потом и его шаги затихли. Стало опять тихо, а где-то далеко шумела и ревела река.
--Нет!—закричала Елена.—Нет!
Она словно очнулась от страшного видения—сердце и разум подсказали ей, что случилось неизбежное. И вслед за её выкриком вдалеке прогремел выстрел. Не прошло и двух мгновений, как за первым выстрелом последовал второй, такой же громкий и отчётливый. Генерал Бенкендорф очень медленно подошёл к разбитому окну, высунул голову и посмотрел вниз.
--Сухин!—позвал он, хотя тот, скорее всего, не мог слышать его.—Сухин!
Где-то далеко, на юге, к небу взметнулся столб пламени. Побледневший генерал отошёл от окна. Он расправил плечи под мундиром и вернулся к конторке. Все, казалось, находятся под  действием гипноза. Но гипноз не мог длиться вечно. Шляпа хирурга выпала у него из рук на пол. Марианна испуганно съёжилась в кресле. И только Елена осталась стоять прямо, гордо подняв голову. Глаза её блуждали. Она находилась где-то далеко.
Послышались тяжёлые шаги. Это медленно, словно волоча ноги, возвращался сержант Сухин. Никто не бросился к нему, никто не осмелился позвать его. Молча, с помертвевшим лицом, он пробился сквозь толпу в холле и появился на пороге кабинета с таким видом, будто сам  ещё не осознал до конца, что произошло. В руке его болтался пистолет, помеченный короной и правительственным клеймом. В ноздри присутствующих ударил запах пороха.
--Что?—спросил генерал, откашлявшись. Гнев жёг его.—Что случилось? Где…где полковник Чамак?
Казалось Сухин погружён в тяжёлое раздумье.
--Знаю! Где он?
Сержант поднял голову.
-- вот что хочу сказать, ваше превосходительство,--с трудом выговорил он,--он вообще не вернётся. И вот что я хочу сказать—он умер.
И снова в красном и зелёном свете ламп воцарилась тишина.
--Ясно,--прошептал генерал Бенкендорф.
--Фогель,--продолжал сержант Сухин, делая над собой явное усилие,--Фогель и не думал убегать далеко. Он, значит, остановился и повернулся. А вы ведь знаете полковника. Он побежал прямо на Фогеля—вот что он сделал, с пустыми руками! И Фогель поднял пистолет и выстрелил ему в лицо.
Сержант умолк и, лишь через несколько секунд продолжал:
--А я, значит, побежал за ними следом.. Полковник запретил мне таскать с собой заряженное оружие. Но пистолет у меня был. Я поддался вперёд, чтобы не промазать, и выстрелил поддонку Фогелю прямо между глаз. И вот как перед Богом истинным, я горжусь, что это сделал!
Фон Фок, наконец, нарушил общее оцепенение.
--Чамак сам виноват!—вскричал он со злобой. Нервы его были взвинчены до предела.—то-то он там говорил про Кольцову, что она кричала про огонь и котёл. А сам так и не понял, так и не узнал, что эти слова относились более всего к нему самому!—Фон Фок опомнился.—Княгиня Лопухина! Прошу прощения…Я вовсе не имел в виду…Голос его дрогнул и затих.
Елена всё ещё стояла без движения. Она ни на кого не смотрела и не говорила. Только губы у неё дрожали. А шум тем временем приближался. Небо почернело и надвигалась гроза.



           Э П И Л О Г

Когда Чумак увидел, как Фогель разворачивается, чёрный на фоне пламени дерущихся в отдалении людей, он понял, что сейчас произойдёт, и тут же молния вылетела из серебристого пистолетного ствола. Когда Фогель спустил курок, Чумак произнёс единственное слово:
--Елена!
Что-то тяжёлое ударило ему по голове. Так Чумаку, во всяком случае показалось, хотя вспышки он не видел и выстрела не слышал. В мозгу промелькнуло только: странно, что он падает вперёд, а не назад, ведь он бежал навстречу пуле. Потом—темнота и больше ничего. Он не мог сказать, долго ли пробыл в темноте. Он слышал какое-то движение, дрожь, внешние края мрака подёргивались рябью. Одна мысль забрезжила у него в мозгу и изумила его.
Если он умер, то, разумеется, не может думать. И уж конечно не может слышать!
--Полковник!—позвал чей-то голос. Чумак поднял голову, которая ужасно болела, и с трудом вгляделся в расплывчатое пятно. Он стоял на коленях, в довольно странной позе, прислонившись к дверце такси.
--Я ничего не мог сделать!—повторял голос совсем близко.—Да и как мне увидеть в таком тумане, что прямо на меня выезжает машина и прямо ударяется в передний бампер.
--Пуля!—произнёс Чумак.—Должно быть, он промазал!
--Какая пуля?—спросил голос совсем близко. И тут он узнал голос.
Он поднял голову повыше, просунул её в открытое окошко такси. Вокруг него белел октябрьский туман. Шляпа у него была мягкая, современная. В тумане слева маячили огни какого-то здания. Вглядевшись, он увидел впереди высокие арки железных ворот—это был запасной выход здания «Службы безопасности». Его такси перегородила дорогу машина, на крыше которой, на светящейся панели, были написано «МИЛИЦИЯ».
--Разве вы знака не видите?—спрашивал милиционер у таксиста. Сюда запрещён въезд общественного транспорта.
--Осторожно, полковник!—сказал сержант из охраны офиса.
--Ммм…да.
--Вы здорово стукнулись головой,--продолжал сержант. Вас здорово стукнуло, когда машины столкнулись и вы ударились головой о ручку дверцы машины. Но кожа не содрана, только шишка. Берите меня за руку и вылезайте.
Чумак взял сержанта за руку и вылез на гладкий тротуар. Время скользнуло назад, время скользнуло на место.
--Но не во сне же мне всё приснилось!—проговорил Чумак.
--Нет, нет, конечно, не во сне. Кстати, полчаса назад звонила ваша жена. Она сказала, что приедет за вами и отвезёт вас домой на машине. Не пугайте её! Сейчас она в кабинете у Ващука и он дал добро на ваш отхезд домой для отдыха.
--Не приснилось же!—повторял Чумак.
--Нет, конечно.
--Убийство полностью раскрыто,--продолжал Чумак, всё ещё до конца не понимая, на каком он свете.—Всё, до мельчайших подробностей. Но остального я так и не узнаю, и спросить не у кого. Я действительно находился в 1829 году. Прошлое повторяется! Я ведь никогда не видел гравюр старого Петербурга, никогда не ездил по его улицам в каретах и наёмных экипажах…
--Всё пройдёт, полковник,--участливо говорил сержант. Дома отдохнёте и всё пройдёт.
--Не читал описания стрелкового тира Нащокина,--продолжал Чумак, не обращая внимания на сержанта,--да и не знал, что такой тир существует. Смешалась моя настоящая жизнь и та жизнь, о которой я ничего не знал. И теперь я не могу разделить их. Если только она…она…
Послышались лёгкие шаги, каблуки стучали по асфальту ближе и ближе…и вот в проёме арки показалась женская фигура. В голове у Чумака прояснилось. И так же, только с трудом, прояснилось у него на сердце. Руки женщины обвились вокруг него, и он обнял её в ответ. Из тумана на него смотрели такие же глаза. Он увидел тот же рот, ту же кожу, те же волосы под современной шляпкой—всё было таким же, как и там—перед тем, как растаять. Всё встало на своё место.
--Привет, милый!—сказала Елена.