А это - мой Пушкин! Глава ХV. Взлеты и падения

 Лицеисты,  втянувшись в политическую жизнь страны, жадно  продолжали  следить за  новостями с полей сражения. Теперь они еще узнали, что хоть  французов  и  погнали из России, Александр I  решил продолжить заграничные походы.

 В самом начале  тысяча восемьсот тринадцатого года российские части без боя заняли Варшаву, а в феврале вступили в Берлин.  В журналах и реляциях писали, что многие, в том числе, и Кутузов-Голенищев Михаил Илларионович, назначенный вместо Барклая главнокомандующим, считал, что с изгнанием Наполеона война должна закончиться и русским не стоит лезть в европейские дела.  Он  пытался убедить  царя :
-   Кроме  всего, Государь,  наши силы серьезно ослаблены во время  преследования Наполеона.  Мы не  меньше французов  страдали  и от холода и от  недостатка продовольствия. За два месяца пути от Тарутина до Немана наша  армия  растеряла до двух третей своего состава - отставшими, заболевшими, убитыми, ранеными...

      Но  Александр I  не поддался уговорам:
-  Мы  продолжаем  войну с  желанием навсегда покончить с источником агрессии, а не ради   удовольствия.  Видите,  как  неудачи выявили непрочность наполеоновской коалиции?- Он продолжил, горделиво задрав нос: - А к  России уже  примкнула Пруссия, изменив альянсу с Бонапартом…

    В апреле   заболел и  умер    генералиссимус Кутузов.  К тому  же  времени Наполеону удалось за счет новых мобилизаций   выставить двести  тысяч человек  против  девяностодвухтысячной  русско-прусской армии. Теперь  борьба  с французами продолжалась с переменным успехом – побеждали то французы, то союзные войска… война затягивалась, ввергая в неисчислимые беды русский народ. Но, услышав об очередной победе союзных войск,  все с надеждой  мечтали о полной и  скорой  окончательной  победе -  все смертельно устали  от войны.

   Комиссариатская комиссия, место службы Сергея Львовича, переименованная  теперь в Нижегородскую, продолжала заниматься  поставками обмундирования и вооружения для резерва действующей армии. Она также продолжала постоянно менять  место дислокации  -  по мере продвижения русских войск на запад. Сергей Львович выполнял те же самые  задачи, что и раньше, но так сложились обстоятельства, что войска теперь  в должной мере не получали  вооружение, обмундирование, запасы питания…
   Прямым начальником Сергея Львовича был князь Лобанов-Ростовский, человек горячий, вспыльчивый, с необузданным нравом.  Сослуживцы его  называли  не иначе, как «разъяренная обезьяна»… Его жестокость подтвердил и такой случай - он приказал сжечь целую русскую деревню -  за отказ предоставить подводы армии.

   «Вот с каким человеком мне приходится  работать!»,- скрипел зубами Сергей Львович, терпя  его грубость, насмешливое к себе отношение, придирки… Но однажды  не выдержал, когда князь обвинил его в  отсутствии ответственности -  вспылил  и  зло заявил ему, цедя слова сквозь зубы:
     -    А  вы представляете, почему  так происходит? Вы будто бы не знаете, что районы формирований постоянно перемещаются! И, уже по прибытии на место, комиссариатские подводы не застают резервных частей! Добавьте сюда беспутицу, недостаток транспортных средств и возчиков, прежде чем обвинять!

   -   Не надо свою совершенную беспечность и раздачу дурных распоряжений оправдывать плохими дорогами! - разорался Лобанов-Ростовский, бешено вращая   сверкающими гневом глазами.

     Сергею Львовичу не хватило больше  терпения молчать,  и он тоже наговорил князю все, что думает о нем.  Начальник его, не долго думая, сочинил рапорт  и  отправил командующему резервной армией генералу-кригс-комиссару А.И. Татищеву о том, что,де,  Пушкин ослушался его предписаний, небрежно исполняет свои обязанности  и он просит его снять.  Командующий  не стал разбираться ни в чем, а просто  удовлетворил просьбу князя.

     Узнав о своей участи, Сергей Львович  долго ждал, изнывая от  желания все бросить, А.Н. Бологовского, назначенного  вместо него.  Наконец,  когда тот  прибыл занимать должность, он застал  уставшего   его  ждать  Сергея Львовича за  чтением французской книжки. Об этом он растрезвонил всем и Сергей Львович стал в армии притчей во языцех…

    Он сердился не на шутку  - передача дел  тянулась и тянулась. Комиссия,  как   и положено, двинулась дальше вслед за войсками  -  из  Белостока  в местечко Венгрово, что  под Варшавой… И Сергей Львович - тоже.
    Война шла своим чередом, а лицеистам  запретили издавать  «Сарско-сельские лицейские газеты»,  и «Императорского сарско-сельского села вестник». Им объяснили, что они на  это  тратят слишком  много времени, отвлекаясь от занятий.

     Но лицейские, уже  познавшие вкус творчества,  не захотели  бросить  любимое занятие. На смену  запрещенным  появились всевозможные рукописные сборники.    Сашка составил и собственноручно переписал   последний журнал «Жертва Мому, или Лицейская антология». Он  состоял  из  двадцати одной эпиграммы на  бедного Кюхлю, большинство которых сочинил лично он.

    Жанно спросил его недовольно:
- Зачем ты  издеваешься над добрым, безобидным Вилей? Не пора ли остановиться?

  - Но   он   так смешон, так нелеп, так страдает  стихоплетством, что невозможно удержаться! - оправдался Сашка. -  Я же не со зла, а ради красного словца!

    Ради красного словца они могли не пощадить и родного отца – такие уж  тут  были  нравы…

    Антологии  и сборники появлялись друг за другом и пользовались у всех   таким успехом, что никто и не собирался теперь  их прекращать  издавать.  В лицее началась настоящая эпидемия  - редко, кто не  завел  у себя сборники  стихов. Педагоги махнули на все рукой и стали, по мере своих умений, помогать им и поощрять  их в творчестве.
 
     Сашка  теперь  выступал в качестве редактора  в журналах «Неопытное перо» и  «Юный пловец». Но охотнее всего  лицеисты  несли  свои опусы в  журнал  «Лицейский мудрец», который издавал и писал Костя Данзас. Это был  общий лицейский  «рассадник» рассказов, эпиграмм, карикатур, дружеских шаржей…

    Когда Виля Кюхельбекер занялся  очень благородным делом - начал вести  рукописный «Словарь», Сашка обрадовался:
   - Наконец, ты, Виля, перестанешь  заниматься пустым метроманством!  Молодец!Занялся тем, что всем так необходимо! - и  принялся изо всех сил ему помогать. Ведь они раньше всем трудным и непонятным словам долго  искали  объяснения и толкования в библиотеке лицея. Зато теперь у них будет свой  словарь! Вот почему   и другие  Виле помогали беспрекословно в этом увлекательном деле. Да и почти все поэты лицея писали  свои стихи под прикрытием  античных или других героев, и им  была полезна такая  работа.

    Журнал «Лицейский мудрец»  являлся отражением всей их лицейской жизни. В разделах «Хроника», «Смесь», «Рассуждения», «Разные известия»  с завидным постоянством  появлялись смешные описания различных происшествий из их жизни; письма, и  статьи на литературные и нелитературные темы; стихи и рассказы  лицейских поэтов и прозаиков;  рисунки, и карикатуры да эпиграммы  на профессоров, гувернеров и самих лицеистов… 

    У всех пишущих уже появились  вкус и  желание попробовать себя в более серьезных вещах; им  не терпелось  окунуться  в настоящую взрослую  литературу. Все уже определились с жанрами. Тося Дельвиг,например,  писал не только оды, но и  «русские  песни» - по образцам  подлинных  русских народных песен.
    Олося  Илличевский писал оды, эпиграммы, басни. Рисовал отличные карикатуры и шаржи. Горчаков  увлекался  любовной  лирикой, что особенно хорошо ему удавалось.
    Виля Кюхельбекер  писал оды, переводил с немецкого. Жанно занимался тоже переводами, но только - с французского.
    Сашка  же  в своих стихах    пытался освоить   почти все жанры, желая  найти  собственные  пути стиля  в лирике. Свои первые  стихи он написал короткими  размерами стиха (трехстопные ямб и хорей, двухстопные ямб и дактиль, трехстопный амфибрахий).  Больше всего он  хотел  емких, звонких, точных стихов, но никак  не мог избавиться от  длинных стихотворений. «Ну, что же  поделать? Придет опыт - будет лучше!», - утешал сам  себя.

    После  написания   стихов  он  читал  их Тосе Дельвигу. Но вдруг, ни с того  ни с сего, надменный Горчаков  принялся отличать  его от других стихотворцев. И, когда этот повеса  доказал, что ему можно доверять, Сашка стал  читать и ему свои стихи.

    Красивый молодой человек, князь, завел, «как и они, смертные»,  тетрадь и теперь терпеливо все переписывал стихи - вслед за другими.
 
  Модинька  Корф, «Мордан-Дьячок», который  до сих пор демонстрировал  равнодушие к их литературным занятиям, подошел  к  Сашке после  вечернего чая и, к  его   удивлению, попросил:

   -  Француз, дай и мне твои новые стихи, я хочу переписать… - Недолго переминался с ноги на ногу  и все же  промолвил: - Более того, хочу заручиться у тебя, чтобы ты оказывал мне постоянно эту  милость…= Сашку бросило в краску: не знал - гордиться или огорчаться.  Потом улыбнулся: «В лицее появился рукописный Пушкин. Ай да, Пушкин! Ай да, молодец!.. Радует ли меня  эта слава? Не знаю... С этой славой на мою голову посыпались просьбы и заказы на стихи. Журналисты, такие, как Медведь-Данзас, карикатурист Илличевский, которые не хуже меня  пишут эпиграммы, стихи  и рассказы, просят  подписи под свои дружеские шаржи и карикатуры. Корсаков - наш  певец,  уже поет мою песню "Измены" - на музыку Мишки Яковлева… А когда учиться? Эх, тяжела ты шапка Мономаха!»… -  Но в этих  размышлениях больше преобладала гордость творца.

  Сашка вспомнил, как Тося, глядя подслеповатыми глазами  на него,  задумчиво произнес однажды:
 - Знаешь ли ты, Егоза, что твои  стихи похожи на стихи Батюшкова?
 
 - Право, это сильно сказано! Но  - лестно!- засмеялся он, счастливый. Его сравнивают с Батюшковым?! Ведь стихи  именно этого поэта он любит и читает   с большим  удовольствием…

   Вскоре после того, как его стихи  стали петь, лицей охватила эпидемия сочинительства  романсов. И это явление невозможно  стало остановить.

   -  Пушкин! Ты заметил, что твои стихи  теперь  нарасхват? - с удивлением спросил у него  Мясоедов-Мясожоров.

   - Это  потому, что они  просто легко ложатся  на музыку! - отшутился. Не  готов  был  признаться, кому бы то ни было, сколько времени он проводит, вычеркивая и  восстанавливая строчки, марая до утра бумагу в поисках лучшего, более точного слова...

    В одном из своих стихов  он написал, что стихи  ему даются без всякого труда:

    Возможно ли в свое творенье,
    Уняв веселых мыслей шум,
    Тогда вперять холодный ум,
    Отделкой портить небылицы,
    Плоды бродящих резвых дум,
    И сокращать свои страницы?

     Но перед собой-то он мог признаться, что это была бравада  перед лицейскими поэтами! То, что он их тщательно отделывал, чтобы  они читались и воспринимались легко, корпя над ними бессонными ночами, никто  еще не знал.  Кроме, пожалуй, Жанно, который в тиши ночи слышал скрип его  пера и ругательств, когда не  приходила  именно та рифма.

    - Сашка! Теперь  твои стихи поют и за пределами лицея! Я сам слышал, как  их поют  в театре графа  Толстого,  -  глядя с уважением на него, удивленно произнес  князь Горчаков.

      Услышав эти слова, Сашка  почувствовал, что  у него  как будто  выросли крылья - положенные на музыку, его стихи  теперь  обретут  все больше  новых читателей и исполнителей. Это ли не мечта всех сочинителей?!

      Именно от этих мыслей  все его существо наполнилось ликующим  чувством полного счастья, ощущения невиданной силы. Он почувствовал прелесть жизни во всей  ее пестроте, со всеми ее дарами и наслаждениями.
 
     Конечно, он сознавал, что пока еще следует  традициям поэтической мадригальной культуры  прошлого века, что  он  не нашел еще своего стиля, что стихи его еще  полны  подражания Батюшкову, Жуковскому…  «Но, -  озорно сверкнул   зубами, - я  растворяю  свою лирику острым  французским вольномыслием. Свобода в мыслях, свобода в действиях - вот  чему я хочу  следовать в своей жизни. Не  приемлю  другую, и не допущу никакого вторжения в эту свободу!»

    У Сашки накопилось уже много стихов и поэм. Но он не осмеливался отправить их в какой-нибудь журнал. Ему пока было достаточно того, что песни, романсы на его стихи звучали уже во многих гостиных Царского Села.

От этого шага его удерживало ещё и то, что Паяс - Мишка Яковлев, свои басни  переписал красивым почерком и отослал в журнал «Вестник Европы»  - с просьбой  не указывать  его имя под ними. И долго ждал их появления на страницах журнала, ожидая с  нетерпением  выхода нового номера. Но так и не дождался. Сашка не мог без сочувствия смотреть на томящуюся возле библиотеки тощую фигуру Паяса в ожидании  свежего номера.

     Но у  прознавшего обо всем Илличевского не заржавела эпиграмма под названием  «Уваженная скромность»:

       Нагромоздивший басен том,
       Клеон* давай пускать в журнал свои тетради,
       Прося из скромности издателя о том,
       Чтоб имени его не выставлял в печати.
       Издатель  скромностью такою тронут был.
       И имя он, и басни – скрыл.

    После  Паяса  долго никто не отваживался отправлять свои стихи в журналы…
А вскоре  пришла реляция, что  русские  весь день  семнадцатого августа геройски отражали атаки превосходящих сил французов. Сашка прочел в  «Русском вестнике»  проникшие в его душу слова: «В том бою русский корпус потерял  шесть тысяч человек.  Тяжело ранен был и сам генерал  Остерман-Толстой, лишившийся в бою левой руки. Но на соболезнования он ответил: "Быть раненному за Отечество весьма приятно,  а  что касается левой руки, то у меня остается правая, которая мне нужна для крестного знамения, знака веры в Бога, на коего полагаю всю мою надежду на победу".

     Сашка молча протянул журнал  рядом стоящему  Пущину ...
Уединившись  в  конце парка, сам сел на скамейку, опустив низко голову, и  чертил, чертил  палкой  знамена, пушки, солдат, кивера… Слова  героя   крутились в его голове снова и снова: «А ведь  какие слова нашел этот патриот, чтобы выразить  любовь к отчизне и свою готовность терпеть не только ранения, но и умереть за нее, если понадобится...» - Саша был покорен таким  мужеством.

    Вспомнилось такое же сообщение еще в июле   прошлого года  в  "Северной пчеле", когда, при  соединении армии Багратиона и армии Барклая генерал Раевский, командующий  авангардом армии Багратиона, находился  там с  малолетними  сыновьями - в  их возрасте! Старшему  Александру  тогда было  шестнадцать, а младшему Николаю - одиннадцать. В  статье писали, что была такая критическая минута, когда полк под огнём наткнулся на сильную неприятельскую колонну, и во время атаки убило знаменосца. Тогда  шестнадцатилетний Александр Раевский не растерялся  и поднял знамя.  Его отец взял младшего сына за руку и пошёл в атаку. Увидев  это, все бойцы пошли следом за ним и бой был выигран.

   Известие   это поразило тогда их тем, что они сознавали  – на  месте сражения реально мог оказаться каждый из  них. Каждый!  И  в такой момент  от  них  могла зависеть судьба Отечества…

  Но  жизнь в лицее шла согласно уставу и расписаниям. Утром после завтрака  Горчаков объявил  новость:
-  Мне дядя написал, что бродят  слухи об открытии особого подготовительного  учебного  заведения. В его задачи  будет входить: помощь  в подготовке  для учебы  в нашем лицее… Министр  Разумовский обратился с просьбой об этом,  сами знаете,  куда... - и  многозначительно поднял глаза вверх.

Сашка быстро среагировал и довольно оскалил зубы :
- Я об этом говорил еще в самом  начале учебы... Наконец, кто-то додумался до того, что я  понял  еще двенадцатилетним мальчишкой - без начальной подготовки здесь трудно учиться.

   Князь подождал, пока он закончит, и  небрежно  продолжил:
-  Дядя пишет, что пансион  будет снабжать  лицей  «отличнейшими», подготовленными для учебы здесь, воспитанниками. Говорит, что все, кто услышал об этом, радуются  появлению  еще одного учебного  заведения. Ведь оно даст русскому дворянству  дополнительное  средство воспитания и образования детей… -
После  короткого молчания добавил: - Более того, дядя написал,что даже куплены   уже два дома для пансиона.
 
-  Интересно узнать, где  они куплены! Ты знаешь? - Сашка встрепенулся и не удержался от вопроса. Если, вдруг! это будет рядом с лицеем и  Лёльку отдадут туда, он может с ним видеться! А если и Оля будет навещать  их  с   maman?  Как других навещают! - его лицо вдруг осветилось белозубой улыбкой.

Удивленный  его реакцией, князь ответил:

- В Софии… Не понимаю, чему ты радуешься!

  Тося  Дельвиг толкнул Сашку  в бок:
  - Ты чего это улыбаешься? Вспомнил что?

  - Да! -  Кратко отделался он от них и отправился в парк. Его охватило волнение. Городок София, который расположен в Царском Селе, в основном  населен военными. Облазив  давно  все окрестности вокруг, он  уже знал, что прямой путь от  лицея  к пансиону будет лежать через Екатерининский парк… Рядом… Совсем рядом...

Интуиция  не подвела - вскоре его, первый раз за все время! навестили  maman с  Олей и Лёвушкой. Она приехала хлопотать о приеме Лёльки в пансион…

   Живой  интерес   к продвижению русских войск у лицеистов не ослабевал. И, получая вести с  фронта, никто  в окончательной  победе уже не сомневался.

   Директор болел, но никому в этом не признавался. После смерти жены он стал  резко терять здоровье, почти потерял зрение... Сильно  пережил  он и отставку и опалу Сперанского - соратника и единомышленника, с которым они создали лицей и  вместе написали его устав...
 
   Но  Василий Федорович не хотел сдаваться болезням и  исполнял  служебные обязанности добросовестно. Теперь он мечтал устроить в лицее праздник в честь  грядущей победы, в чем больше не сомневался, да произнести речь о  близком сроке падения рабства. Об этом он писал работу  бессонными ночами, подрывая еще больше свое, и так слабое, здоровье.

   Но в  сентябре  произошло крупное  чрезвычайное происшествие, потрясшее всех - и педагогов, и  учеников. Константин Гурьев,  друг  Сашки, был  пойман в зале для торжеств под бюстом императора Александра I  с двумя другими учениками, когда они  занимались нелицеприятным делом. Те  двое убежали, а Гурьев остался на месте, глядя бесстыдными глазами на  директора.

  Может быть, все и обошлось бы мелким замечанием – все  педагоги и служащие  знали о дурных наклонностях учеников. Но  Малиновского, который и так сильно был возмущен поведением подростков, поразило место, выбранное для такой встречи. Александр I, по мнению многих, был национальным героем, освободителем  всех народов Европы… А они…

    Гурьев не выдал тех двоих, но сам был  исключен из лицея.  А  Василий Федорович, сколь ни возмущен был поведением подростка, все же по просьбе  его матери отметил в бумагах, что  её сын не исключен, а «возвращен родителям», и не за мужеложство, а за «греческие вкусы». Эта завуалированность  давала им какую-то будущность,  то есть,  возможность поступать  в другое, такое же элитарное учебное заведение, как и лицей…

    Это  неприятное происшествие послужило последней каплей, что окончательно подорвало здоровье директора. Весть о взятии Парижа и окончании войны в марте   тысяча восемьсот четырнадцатого года еще не успела дойти до Петербурга, а  он уже умер. В последние годы ему, человеку доброму, мягкому, чистому, было особенно нелегко служить, "не прислуживаясь...", а доносы на него не переставали поступать Разумовскому. А тот вновь и вновь  добавлял  мелочные придирки в чашу его терпения … А служащие! А лицеисты, погрязшие в пороках!..

    Учеников продолжали  не выпускать  из лицея в Петербург, но на похороны   отпустили пятерых лицеистов, среди которых был и Сашка.  Двадцать седьмого марта  директора хоронили на Охтенском кладбище, рядом с любимой женой и здесь, кроме министра Разумовского, были и все служащие лицея, проводившие в последний путь своего сорокадевятилетнего директора.

    Потом говорили, что похороны состоялись  за счет его родного  брата -  Василий Федорович не накопил никаких средств и, как оказалось, умер в большой нужде.

    Саша сильно  переживал  смерть любимого директора. С самого начала он шел за гробом  рядом  с  его  сыном Иваном-Казаком,  решив  облегчить, по мере возможности, его горе. И как только тело стали  опускать в могилу,  он  придвинулся к нему  и взял за руку. Неотступно держался  рядом с  заплаканным Иваном, не расставаясь с ним до конца  дня.

    Этот траурный день стал началом  их крепкой дружбы  -  теперь они всегда были вместе.  И  Ваня посвящал друга  во все  дела, касающихся  семьи. Оказалось, что  после смерти  отца всех пятерых  младших детей  к себе  взяли дед по матери, Самборский Андрей Афанасьевич, и его дочь.

Только после его  смерти Саша с удивлением  узнал, что их скромный, тихий директор был выдающимся дипломатом,  просветителем-демократом, философом  и писателем-публицистом. На следующий день после похорон, сразу после прогулки, Сашка отстал от  Жанно и Тоси с Кюхлей, которые оставались с Казаком неотлучно, и тихо свернул к  библиотеке.

 Недолго покопавшись на полках, обнаружил книгу Василия Федоровича «Рассуждение о мире и войне». Углубившись в чтение, не заметил, как засиделся  до темноты. Он открыл для себя нового Василия Федоровича, осуждающего  завоевательную политику царя, а сам  пропагандировал общий и справедливый мир между народами.  Сашка  также  узнал, что  в  Москве он издавал небольшой еженедельный  журнал «Осенние вечера». Найдя  в одном месте полки  желто - зеленые журналы,  прочел в них  все статьи Василия Федоровича. Везде тот  развивал идеи народоправства, равенства всех людей и народов…  «Оказывается, наш  Василий Федорович  превосходно знал иностранные языки, в том числе греческий, древнегреческий, древнееврейский и латынь... И он  путешествовал с научными целями по Германии и Франции… - У Сашки глаза наполнились слезами: - Теперь никогда… Он был справедливым  и строгим.  Я сам слышал однажды, как он делал выговор Казаку и назвал его по фамилии – Малиновский».



   










*Стикс- главная река  подземного царства, семь раз опоясывающая ад. Боги клялись Стиксом, и эта клятва считалась самой священной.
*Мом — в греческой мифологии  - бог иронии и насмешки. 
*Клеон - афинский политический деятель, выражавший интересы торгового класса. Стал во главе Афин  после смерти своего политического противника Перикла. Предложил казнить  всех восставших граждан и продать в рабство детей и женщин. Афинское народное собрание поддержало его, но на следующий день отменило это решение.