Волчий Яр продолж. 14

 
Возможно, это действие возымело успех. Послышался глухой шум засова, и на пороге появилась хозяйка. На ее голову был накинут дырявый шерстяной платок, на ногах портянки, обмотанные веревкой. Перед Щербаковым предстала Клавдия Петровна, но на этот раз чем-то встревоженная, потерянная и строгая. Она бросила в густой туман, в котором смутно просматривался чей-то силуэт:
- Это еще кто? Носит тут всяких...
- Клавдия Петровна, это я - Щербаков... Я был у вас... Вы меня не узнаете? - послышалось из тумана ответное...
- А, это вы... но почему без условностей... Мы же договаривались стучать в окно определенным кодом... Забыли?
- Ой, извините... запамятовал...
- Вот эта забывчивость обходится очень дорого... иногда ценою жизни... входите... да в следующий раз помните...
В комнате было темно. Отчетливо прослушивалось стрекотанье сверчка и возня где-то под печкой мышей. Клавдия Петровна словно растворилась в полумраке, что настораживало Щербакова. На всякий случай он подошел поближе к выходу, чтобы при опасности можно было выбежать. Глаза долго привыкали к обстановке. Он помнил утлую мебель, ее месторасположение, но сейчас что-то изменилось. Вот за печкой послышался шум и сдавленный, осторожный голос кому-то прошептал:
- Это тот самый беглец, о котором я рассказывала.
- Щербаков? - послышалось в ответ. Голос был мужским, с оттенком.
- Да... он самый, но человек вроде бы свой... - более уверенно и четко произнесла Клавдия Петровна...
Разговор Щербаков слышал. Последняя фраза хозяйки приободрила его и сняла напряжение. В мыслях он произнес: «Фу... Слава Богу... пронесло...». И тут же раздался голос незнакомца, выросшего перед ним словно из-под пола:
 

 
 

 
- Ну, проходи, герой... С чем пожаловал в столь неурочный час?
Щербаков терялся в догадках: «Кто бы это мог быть? Отвечать кому попало и что попало - рискованно...Хозяйка не обмолвилась и словом о своем «домовом», не представила...» Затянувшуюся паузу она тут же прервала:
- Можешь говорить, свои... Это товарищ Кузнецов... Слышал о нем?
Щербаков радостно вскрикнул:
- Лейтенант? Да как же не слышать... в зоне все знают этого человека, вернее, фамилию... Я давно мечтал с ним встретиться...
Тираду эмоционального всплеска прервал волевой голос Кузнецова:
- Ну и что же там говорят обо мне? Сплетни?
- Нет, что вы... там все хотят вас видеть... Ходят разговоры, что вы собираетесь освободить заключенных...
В предрассветном сумраке отчетливо просматривалась ф»игура атлетически сложенного человека. Твердой, уверенной походкой он подошел вплотную к Щербакову и сказал:
- Это хорошо, что надеются. Но уголовникам чему радоваться? Вот, например, тебе?
Щербаков растерянно стал метать недоуменные взгляды то на Кузнецова, то на хозяйку дома в желании прояснить ситуацию, в которую он попал. Вместо радости встречи он сейчас испытывал высшей степени неловкость. На выручку пришла Клавдия Петровна. Она мило улыбнулась и по-родительски прижала за плечи Щербакова к себе. Затем она лукаво промолвила:
- Это шутка, мил человек. Вы тоже в некотором роде политический, поскольку отвергли услуги Шамана и при¬шли сюда...
 

 
 
В подтверждение своих слов женщина обратила взор на лейтенанта, как бы спросив:
- Правда же, товарищ? Кузнецов уловил жест и поспешил:
- Ты не огорчайся, - извиняющимся тоном произнес он, пристально вглядываясь в потускневшее обличье гостя, - в нашем деле надо точно знать, кто есть кто, и не лишнее, быть может, проверить человека, как это произошло с тобой, Щербаков.
- Да... нет... Я не в претензии... Ну и как я показался? -заискивающе уточнил Щербаков.
- Судя по фактам, вроде ничего... наш... Услышав слово наш, Щербаков радостно вскрикнул:
- Спасибо, товарищ Кузнецов! Я по гроб ваш... Гадом буду... - и, в подтверждение своей клятвы, щелкнул ногтем по передним зубам...
- А вот это бросить надо... Здесь не уголовник. А те¬перь к делу... Выкладывай, зачем пожаловал?
Все трое присели у окна за столом, на котором, с легкой руки Клавдии Петровны, появился, хотя и скудный, но завтрак: сушеная рыба, сухари и чай с сушеной черемухой.
Увидев скромную снедь, Щербаков спохватившись, побежал к выходу к машине, а вернувшись, на ходу выкрик¬нул:
- Вот... берите... это от Василия...
- Это кто такой? - сдерживая улыбку, поспешил уточнить Кузнецов, - не тот, что в приспешниках у Шамана?
Щербаков помрачнел, но тут же парировал:
- Зря вы его так... Он человек порядочный и с Шаманом на расстоянии... Он его ненавидит... Иначе бы я здесь не был. Если найдется ему место у вас, то он с радостью...
- Да ты не расстраивайся, дружище... это я так, в шутку. Кого-кого, а Васю я знаю хорошо. Это мой лучший друг...
 

 
Скажу по секрету: он мой связной... так надо... об этом молчок...
- Ну и здорово же вы меня разыграли! - не то с обидой, не то с неопределенным чувством досады произнес Щербаков, пытаясь понять значение шутки, если она была таковой, в чем он продолжал сомневаться.
Видя растерянность Щербакова, Клавдия Петровна поспешила на выручку:
- Лейтенант шутит... не обижайся. Иногда полезно и улыбнуться, расслабиться...
Наконец состоялся деловой откровенный разговор, и начал его Щербаков:
- Что мне делать? Воровать и грабить я не желаю, да и не приучен. Служить Шаману - тоже, хотя он меня и приютил, и обогрел, и накормил. На люди показываться мне нельзя... признают, отловят, как птицу в оселок. Я же беглый...
- Да... незавидная участь, - с досадой, не без иронии произнес Кузнецов, - просто плакать хочется... А как быть мне? У меня трибунал... Не отчаивайся. Коли ты прибился к нашему берегу, значит, будем работать сообща. Будем готовить восстание политзаключенных.
Признание Кузнецова ошеломило Щербакова. Он долго не мог придти в себя. Не верилось, что его приобщают к большому делу, на которое он вряд ли способен. Придя сюда к Клавдии Петровне, он хотел всего лишь получить совет, где можно заработать себе на пропитание, найти хоть ка¬кие-то средства к существованию, в то же время отлично понимая, что она и сама перебивается с киселя на воду. Но одно дело - находиться под надзором, в той же самой не¬воле, другое - быть на условной свободе, иметь возможность перемещаться в некоторых, правда, тоже в ограни¬ченных пределах. Можно было выйти через женщину на связи, могущие осуществить его благие намерения: жить честно.
 
 
Многого не понимал он в данном житейском пространстве. Мечтать о честном житье-бытье - дело неблагодарное, несбыточное. Не ведал Щербаков о застое общества, которое создавало условия для обогащения одних и обни¬щания других. Попросту логика такова: кто не смог вписаться в эту вакханалию, тот обречен на гибель, а точнее, должен умереть. Другого - не дано. А если и честный труд, то он предполагал заработок, несовместимый с прожиточным минимумом в десятки раз. А это - геноцид. Выбор средств к существованию невелик. Вступил в действие за¬кон: «Или ты у корыта, или - он». Воровство стало делом настолько привычным, что, выражаясь языком математики, им пренебрегали, как нулем. Посоветовать что-либо Щербакову ни Кузнецов, ни Клавдия Петровна не могли. Ситуация для него создавалась патовая. Ее мог разрешить только Шаман. Это его время. Создавались условия только для таких, как этот выродок, исчадие ада. Но они в почете, они в парламентах, они у власти. А такие, как Щербаков, Василий считались неудачниками, жертвами событий. Их уничтожали в волчьих буераках, в крысиных ямах, в пожизненных заключениях, на стройках, подобных БАМу.
Щербакову хотелось бы откликнуться на заманчивое, очень нужное дело: быть в официальной, легальной пози¬ции, быть противовесом хищнической политики государ¬ства. Ради этого можно было испытать многие неудобства жизни, но, при воспоминании о восьмилетнем своем зак¬лючении, не хотелось бы его повторять. Для этого надо быть врожденным фанатиком, хотя мысль о поругатель-стве над собой не давала покоя. Предложение своих вновь приобретенных друзей в некоторой степени отвечало его мотивам, но широкомасштабное, без гарантии на успех, дело требовало самопожертвования, решится на которое может не каждый, в том числе и он.
 

После долгих, мучительных раздумий Щербаков подал голос, с хрипотцой, с замирающим звучанием от переживаний, борьбы самим с собой, с внутренними распрями:
- Я понимаю ваши благие намерения, то что вы оказываете мне честь, но чем я, голодранец, беглый каторжник, могу помочь тысячам заложникам политики? Да и вы вдвоем?
- Э... э... да ты, оказывается, хлюпик? - недовольно, язвительно протянул Кузнецов, - я думал, ты кремень, а ты глина...
- Не спеши с выводами, Кузнецов, - прервала бранную экзекуцию лейтенанта Клавдия Петровна, - глина -это хороший материал, из которого можно вылепить нужную личность... Щербаков еще не совсем потерянный для нашего дела человек. Не надо его торопить... Пусть по¬размышляет на досуге...
- Хорошо... - неожиданно встрял в разговор Щербаков, явно приободрившись внезапно осенившей его мыслью, - вот вы говорите о коррупции, воровстве, грабеже для создания имиджа, старта для прыжка в верхние эшелоны власти. А почему я для блага политзаключенных не могу «бомбонуть», вроде Шамана, какую-нибудь неблаговидную фирму и все средства передать для них? Не оп¬равдает ли мои действия цель? А? Ведь там, у партийных проходят номера... и довольно удачно... сами говорите об этом... почему у меня это не получится?
Лейтенант с Клавдией Петровной многозначительно улыбнулись, долго смотрели друг на друга, разделяя недоумение от услышанного. Они понимали, что логика Щербакова имеет под собой нечто близкое к сложившейся ситуации. Средств для политического акта действительно нет. В этом случае меценатов и спонсоров найти невозможно. Других источников для осуществления этих замыслов нет, раз¬ве что пожертвования народа. Но это предприятие не только рискованно, но и практически неосуществимо. Кузнецов зашел в тупик. Согласиться с доводами Щербакова, - по сути, преступно. Его не поддержат и сами заключенные. Поэтому они и узники, что не прибегают к подобным проектам. После некоторого замешательства, с молчаливого согласия женщины, Кузнецов многоосмысленно заявил:
- Мы тебе этого не советовали, не говорили и не одобряли. Поступай, как знаешь, как велит совесть. Помни всегда о благородстве своих действий, поступков и помыслов.

Покинув вотчину Клавдии Петровны, Щербаков сел в свою машину и долго размышлял над напутствием Кузнецова. Не понимал он, что можно, а что нельзя и поддержали ли они его идею разбогатеть за счет воров и стяжателей, которых в этой округе тьма. Подхлестывал голод. Он-то и подсказал дальнейший путь: прииск.
Щербаков слышал от Шамана, что тамошний старатель - одиозная личность и давно просится на «экспроприацию» в полном объеме. Доходили слухи, что тот заныкивает солидную часть золотого запаса страны, особенно в это смутное время. Пока идет борьба за власть в Кремле и на местах, богатства земли находятся под неусыпным конт¬ролем мафиозных структур. В этом случае нет греха «бомбануть» стяжателя во благо узников. «Но это зона интереса и Шамана, - поймал себя на мысли Щербаков, - как он прореагирует, если золотой запас державы, вернее, ее какая-то часть, окажется не в его руках, а в моих? Да по¬шел он к черту! - взбунтовался внутренний голос, _ Он ворует, грабит, а мне нельзя? Дай Бог освободить полит-узников, они ему покажут, где раки зимуют!» Мысленный диалог самого с собой постепенно примирил обе стороны и подвигал к действию. Оставалось неясным: как осуществить