На сеновале

Сумерки, выползая из яров, быстро заполонили собой пространство, оставив пока нетронутой полоску ярко малинового цвета, постепенно переходящую в матово малиновую с разлитого по ней оранжевого оттенка. Постепенно выхолаживаясь, полоска приобретала желто-зеленоватый оттенок и переходила в серый сумрак с чуть слышным шорохом листьев, будто перешептывающихся между собой.

Он еще постоял с минуту на крыльце с подушкой в руках и проворно влез по деревянной неоструганной, сделанной на скорую руку лестнице на сеновал. Устроив себе, подобие постели, положил подушку на дурманящий запах сена, лег на спину, подложив руки под голову, так что она покоилась на ладонях. Его глаза оказались напротив круглого отверстия с диаметром со спичечный коробок, через которое, тускло, мерцая, заглянула звездочка. Постепенно приобретая четкие очертания, она, казалось, улыбается ему и слегка подмигивает.

Николка лежал затая дыхание, боялся пошевелиться… Глаза сами собой стали закрываться, он все с большим усилием и на непродолжительное время открывал их, отмечая: "Улыбается…" Ему хотелось смотреть и смотреть на улыбающуюся, слегка подмигивающую звезду, но сон навалился на него со всей его непреодолимой мощью… Открыв глаза, он увидел, что на сеновале стало совсем светло, а в кругленькое отверстие виднелось светло-голубое небо.

Он, как улегся с вечера на спину, подложив руки под голову так, что она покоилась на ладошках, в этой позе и проснулся, и увидел, как кто-то заглядывает в голубое отверстие.

Николка перестал дышать… В отверстие показалась сизая головка с черным клювиком, которая, осмотрев своими глазками – бусинками внутреннее пространство сеновала, издала торжествующий звук, и тотчас исчезла. Николка тихо, тихо вдохнул побольше воздуха и словно растворился в тишине, безотрывно наблюдая за отверстием, в которое юркнули одна за другой две ласточки. И тут же исчезли за круглой стропилиной под самым коньком крыши.

Коля полежал, сколько мог, не шевелясь и не дыша, затем тихо, тихо, как ему казалось, выдохнул и вдохнул. Ласточки друг за другом исчезли в отверстие.

Больше в это лето он не ночевал на сеновале, а когда кот попытался забраться туда, он поймал его на лестнице, полегоньку шлепая, приговаривал: "Не балуй, Васька, не балуй!" Убрал лестницу от сеновала.

А сколько же было радости, когда он услышал писк, раздавшийся ранним утром, и не смолкавший целыми днями. Следя за котом, тот, словно поняв Колины тревоги, ходил, важно распушив хвост и шерсть на груди, не выказывая ни малейшего любопытства к раздающемуся писку. И только уши, слегка подрагивающие в момент, когда раздавался писк, выдавали Васькино любопытство, но, встретившись с Николкиным взглядом озабоченно-укоризненным, мяукал, словно говоря: "Да не трону я их". Кот исчезал в квадратном отверстии, проделанном специально для него в дверях ведущих в сени, и со звериным остервенением начинал царапать дверь, ведущую в избу. Николка открывал ее, пропуская кота, успевая погладить его по голове. Тот замедлял движение, выгибал спину и останавливался, пока рука Николки не касалась основания, поднятого трубой хвоста, затем одним прыжком преодолевал пространство от порога до русской печи и вторым прыжком оказывался на печи за трубой.