Первые послевоенные годы

Первые послевоенные годы вспоминаются мне как темные – в прямом оптическом смысле.  Работали тогда много, гастрономы были открыты до полуночи (позже закрывались всё раньше, кроме андроповского срока), бани тоже. Поэтому на улицу выходили в темноте. Слабые лампочки – обычные, как дОма – едва светили высоко вверху. В центре было поярче, но тоже фонари с обычными лампами.

Помню, в такой тьме мы с родителями ходили к знакомым, с которыми те вместе работали или встречались в годы войны. Мне эти визиты были скучны – тем более что и рассчитывать на что-нибудь сладкое приходилось далеко не всегда. Постепенно война отходила в прошлое. Последняя из таких встреч - мама, провожая нас с отцом, увидела  стюардессу на теплоходе, с которой работала вместе на жизненно важном тогда объекте. . Было это в 1965-м, и эмоций уже не вызвало.

До сих пор  с ужасом вспоминаю, как испугался огромного человека, ростом в несколько раз больше отцовского. Издревле я почему-то был уверен, что происходило это у Измайловского собора. Но не понимал, что это могло быть. Предполагал, что тот был на ходулях, но почему это всё? Сравнительно недавно я узнал, что в тех краях проходила всероссийская или всесоюзная ярмарка по сбыту залежалых товаров. Ее сочли незаконно устроенной, без ведома высшего руководства (во всяком случае, в таких масштабах), и она послужила поводом или причиной начала Ленинградского дела.

В конце 1947 года меняли деньги. Небольшие суммы в сберкассе – адекватно. А вот то, что на руках, уменьшалось в десять раз. В последний вечер с полок магазинов смели все, что можно было купить. В аптеках расхватывали бутыли со слабительным, клизмы итп.

Мера эта после всех военных передряг   была, безусловно, необходима, в отличие от последующих конфискационных мероприятий – начиная с хрущевской отсрочки выплаты по облигациям. И сразу же отменили карточную систему – первыми среди стран - участников войны. Мама долго вспоминала, как я нерешительно спрашивал: это можно? И то тоже? Не веря, что нормировке пришел конец. А до того запомнилось, как я нашел три картошины и тут же мне пожарили.

Справедливости ради скажем, что на селе во многих местах еще долго с едой было плохо. Ее не хватало и животным. Помню, в морозную зиму отца отправили оказать шефскую помощь – настроить доильные аппараты. Он их никогда не видел раньше, но брался чинить все – и делал. Об этом, к сожалению, знали многие. Собирали мы его как на Северный полюс. Вернулся и рассказал, что бедные голодные коровки висят в стойлах  на вожжах – чтобы касались земли, но не упали.

 На улицах было немало инвалидов. Бывало,  мы с отцом встречали его сотрудниц, потерявших ногу в войну на своей работе под бомбежками и обстрелом. Точно помню - они всегда радовались встрече. А ведь в войну люди проявлялись полностью.

 Появились и первые типы колясок для инвалидов.  Ручные, кресла с двумя рычагами при качании которых взад-вперед  коляска двигалась. И с мотоциклетным или даже велосипедным мотором – трехколесные, впереди рулевое колесо, управляемое ручкой – в форме половины мотоциклетного руля, обращенной к седоку. Как я понимаю, на этой же ручке было управление газом и тормозом. Возможно, это самая удобная модель, требующая лишь одной руки. Это все – открытые коляски; заметно позже появились двухместные закрытые тарахтелки с моторулем, а еще позже – четырехколесные с обычным рулем и рычагами управления сразу под ним. Еще и сейчас на дачных участках бегают такие. Мы с детьми однажды чуть не попали под прицеп к ней, который занесло на повороте.


Еще в начале пятидесятых похороны выглядели так. На открытом грузовике устанавливали гроб и сидели родные покойного. Остальные шли за медленно двигающейся машиной до самого кладбища (Красненького, Богословского....). Позже появились специальные небольшие автобусы с носами – капотами. Их не хватало, и устроить похороны было не так просто. Кажется это делалось в тех же лавках на первых этажах домов – рядом с фотографиями, парикмахерскими – где продавали гробы и венки; иногда и гробов не было в нужный момент.  А моя тетя, работавшая напротив Дома Книги, наблюдала там классические похороны – черная карета-катафалк, запряженная парой лошадей и мужчины в черном (кажется с фонарями), сопровождающие гроб. Говорят, были и белые катафалки.


На нашей улице Писарева (Алексеевской) находится кондитерская фабрика, тогда – имени Самойловой. Упоительные запахи разносились далеко. Говорили даже, что так можно насытиться только вдыхая. Наверное, врали. Кстати, ели в основном карамельки. К Новому году появалялись конфетки специальных форм - диски, трубочки итп для елки. И тогда же - грузинские мандарины. Коробки шоколадных конфет бывали роскошными - заботливо уложена каждая конфетка в мягкую бумагу, там же щипчики - но такое покупали разве лишь состоятельные люди в подарок - от 100 рублей и дороже. Бабушка приносила обычно набор очень мелких шоколадных конфеток илди просто шоколадных фигурок  "Ленинград" - кажется, 100 г за 6 р 50 коп.

На фабрике  работала сестра соседки и рассказывала, что поначалу все объедаются шоколадом и конфетами (только выносить запрещалось), зато после приносят на обед только селедку или соленые огурцы – а на сладкое и не смотрят.

Непрерывно в ворота въезжали грузовики с сырьем. Каких только трофейных машин и из каких только стран здесь не было! Каждая имела свою мордочку – некоторые были очень смешные или страшные.

А вот бумагу в огромных рулонах подвозил солидный грузовой трамвай. Его одноколейка тянулась и дальше – до Адмиралтейского завода.

Кстати, о трамвае. Известно, что перед войной стало очень строго с опозданиями, а с транспортом не очень. Мама ходила на Электросилу часто пешком – это примерно половина тогдашнего города. А на трамваях ездили туда же , вися гроздьями снаружи, и иногда задевали за опоры моста с печальным исходом (вероятно, имелся в виду железнодорожный мост у самого завода). А на заводе работал токарем  разжалованный директор Мухин, и всем было его жалко, и стеснялись на него глядеть.

Но вернемся в то время, когда ближайший мир был освоен ( см. Пространство детства http://proza.ru/2010/12/06/463)  и пришлось идти в школу. В то время складывать-умножать я умел, как и сейчас. А нам приходилось отрезать головки у тысячи(!) спичек, связывать их в десятки, десятки в сотни. Так «подводили к понятию тысяча». В общем, сидел я в классе у окна, смотрел в него и представлял, как все на сегодня кончится, я окажусь дома перед любимой мисочкой с жарено-тушеной картошкой. Просили не приносить на полдник в школу апельсин, только яблоки - не расстраивать тех, кто не могли себе их позволить. Не помню их в то время, но, может, и ел.

Периодически появлялся и быстро исчезал дядя Миша (см. Билет от Сталина http://proza.ru/2010/11/25/1161).


«Новая Голландия» была военным объектом, и потому разрушений вокруг острова осталось после войны много. Пленные немцы построили Дворец Культуры им. Первой пятилетки сзади от Мариинки (и, как помнится, большой дом напротив). Был этот дворец темным, почти черным. Хорошее кино там было; а «Тарзана» показывали и ночью – столько желающих. В 55-ом году его обнесли снаружи новыми светлыми стенами в духе сталинского классицизма.  Сейчас Дворец вместе со всем кварталом сравняли с землей...Предполагалось построить там вторую сцену Мариинки.

5 марта я собирался в школу, когда объявили о смерти Сталина. Мама заплакала. По всему городу несколько дней непрерывно звучала траурная музыка, большие портреты с траурной рамкой. А вот в декабре 1949 помню огромный портрет на доме на площади Труда, который встречается в моих записках. Если он и был иллюминирован, то очень скромно. Видимо, энергии еще не хватало.

В день похорон мы с мамой были в Соловьевском садике у Академии художеств. Всегда Васильевский был хотя и чуть грустным, но любимым местом (см. Своб. Асс. Васильевский http://proza.ru/2011/01/17/632   ). В полдень остановились все машины, трамваи.  На пять минут включились клаксоны и звонки, тоскливые гудки фабричных труб,  буксиров   и пароходов – и тех и других в городе было много. Жутковатое впечатление (этот ритуал пытались  воспроизвести  на похоронах Л.И.Брежнева). Затем по городским репродукторам передавали траурный митинг.

Сразу началась политическая чехарда. Была такая врач Тимашук, которая в 1948-м правильно и вопреки мнению светил поставила правильный диагноз (инфаркт) Жданову. Затем она оказалась вовлечена в сложную цепь интриг. Так вот, в газетах то объявляли о ее награждении, то о лишении награды. То она права, то нет. А то, что объявленные  обвинения в адрес Берии абсолютно бессмысленны, понимал даже я.

53-й год запомнился также страшной массовой амнистией. Как говорили взрослые,  появилось множество карманников в магазинах и транспорте, а также бандитов разного рода. Отец купил себе перочинный нож - на пределе разрешенного размера - и постоянно носил с собой. Из открытых ныне документов видно, что инициировал амнистию Берия, но в его бумагах категории освобождаемых определены вполне  разумно.


В 49-ом уезжали на дачу в Прибытково. Помню, как отец бежал по платформе за поездом, а потом платформа кончилась. И еще помню родителей, сидящих на полянке – с обеих сторон кусты, и контровое солнце.... Самая умиротворенная сцена из их жизни!
В 51-ом и 53-ем жили в Вырице; комнату и питание давал детский сад, куда тетя выезжала как врач. В лесу было очень много лошадиных черепов. Вероятно, румыны, расквартированные там в войну, в основном передвигались обозами.

Как я знаю теперь, чуть раньше - в 1949-м - там умер старец Серафим, прославленный ныне как святой. Говорят, он знал, что в Вырице не будет разрушений и предсказывал приходящим к нему немцам их последующую судьбу.

Для входа на перрон вокзала надо было купить специальный (недорогой) билет. Зато многие вокзалы отличались особыми лакомствами: Финляндский – треугольниками вафель с фруктовой или шоколадной начинкой, Витебский – небольшими вафельными стаканчиками с очень вкусным мороженым.


Летом 54-го мы отдыхали на даче в Парголове.  Дом это до сих пор сохранился, стоит пустой уже не одно десятилетие; немного обветшал, но все равно сразу вспоминаются все эпизоды тогдашней жизни. Например, как я бежал навстречу матери, возвращавшейся из города с приговором: удалось меня обменять или нет (см. Пространство детства http://proza.ru/2010/12/06/463).

Мои дети все просят сходить в этот дом. Не знаю; незаконно как-то… Да и прошлое – как далеко оно  ушло оттуда?  Но хочется, это да.

Чуть выше на склоне горы стоял как-то террасами дом старых знакомых мамы. Как будто, они имели финские корни и катали маму на санях в двадцатые годы. Так вот, они тогда начали строить новый двух- или трехэтажный и делали это долго-долго, останавливаясь при очередном запрете архитектора. И хотя ничего выдающегося в нем нет, для меня он является своего рода моделью вечности.

Напротив их дома висел репродуктор – чаще всего передавали Утесова. Появились первые велосипеды с моторчиком – они вызывали большой интерес и взрослых, не говоря о детях.

Гулять подальше можно было в две стороны. Через поле и холмы в Юкки, где часто соревновались мотоциклисты; при этом они буквально летали между холмами.  Или в Шуваловский парк, где была гора Парнас, пруд Наполеон (по форме шляпы) и бабушка – тогда еще выходившая далеко – показывала дачу своего приюта в доисторические времена.

Мы с отцом были и на отправлении одного из первых поездов на целину. Думаю, действительно было весело. Разница между хочу, могу и надо тогда была не такой резкой, как позже. Да и отказаться можно было – разве продвижению по службе могло не помочь.  Сужу по отцу, который несколько раз отказывался от должностей начальника МТС и более номенклатурных, но очень далеко.  Каждое воскресенье в четыре дня передавали  радиописьма целинников. Они говорили о своей жизни и звали туда других. Как гимн звучала песня:

Едем мы друзья
В дальние края,
Станем новоселами
И ты, и я.
Мама, не скучай,
Слез не проливай,
К нам на новоселье
Поскорее приезжай....

Кажется, выступали и артисты по заявкам.


Пару лет председателем Совета министров был Маленков. Он пытался ослабить налоговые и другие тяготы для крестьян. В частности, провозгласил принцип: считать зерно не на поле, а в амбаре. Правда, отменил сезонное снижение цен на молоко, овощи и фрукты.

Напомню некоторые цены в то время. Молоко – 2руб 20 коп летом, 2 р80к зимой за литр. Буханка ржаного хлеба 1-35. За килограмм: мясо – до 20 руб, сливочное масло – 28 руб, сахар около 10, разные сосиски и колбасы, несравнимого с теперешними вкуса примерно от 17-20 руб, студень (довольно грубый) – 4-50. До Хрущева цены снижались каждую весну. Везде цены в масштабах до 1961 года! - позже звучало бы в десять раз меньше.

Квартплата за комнату 28 кв.м составляла 40 рублей. Правда, самое первое время после войны был лимит по расходу электроэнергии. Из-за конфликта с соседями по этому поводу отец поставил отдельный счетчик.


Уборщица в школе получала в 1954-м году зарплату 300 руб; угощала нас пирогами почти сухими. Отец – старший инженер-производственник, ответственный за много механизмов, получал около 1000, потом немного больше.



 При Маленкове  появилось много мясных консервов из Аргентины в прямоугольных баночках с ключиками для открывания и разных бульонных кубиков. Когда в 55-м году объявили, что он  попросил заменить его, потому что не справляется  – все знали, что это липа. Много позже я узнал, что он отменил дополнительные выплаты партийным чиновникам из государственного кармана – « конверты». Кстати, он закончил Московское Бауманское училище.

Но  вот мы и подошли ко времени Кораблей http://proza.ru/2010/11/26/3.

Фото: Ленинград 1947 год, из Яндекса. Восстановление стрелки Васильевского острова и Ростральных колонн