Репка

          Жил на далёком хуторе дед бобыль. Совсем один жил, если тараканов с клопами не считать. Посадил дед весной у себя в огороде репу. Полет её, поливает, урожая ждёт. Радуется дед, вырастет, думает, репа - продам. Куплю дрожжей, сахару, самогона нагоню. Батюшке бутылку поставлю - грехи отпустит. Председателю поставлю – мозги пудрить перестанет. Леснику поставлю - делянку под рубку выделит. С дровами в тёплой хате зимовать буду. Трактористу бутылку поставлю - огород вспашет, дров из леса привезёт, да и себе на праздники будет что к столу подать. Довольный дед ходит по избе, лысину почёсывает. А тут приехала к нему внучка с другом из города погостить. Поделился он с молодыми своими радужными прожектами. А они и говорят ему  в один голос: «Чего тебе, дед, время зря терять, урожая до осени дожидаться? Мы, как раз сахарку тебе в подарок привезли и дрожжей по случаю захватили. Что ты без дела будешь у нас под ногами путаться?  Пока мы на природе гербарии собирать будем, топлес загорать, да в бадминтон упражняться,  гони себе самогон, душу утешай». Понравилось деду предложение. По простоте своей не насторожило его, что они в первый же день всё спиртное, что в доме у него оставалось, с внучкой зараз и припили. Послушал он молодых. Затворил брагу, как полагается, и стал ждать, пока поспеет. Знатная удалась брага, крепкая. Дух такой, аж за версту в нос шибает. Наладился дед самогон гнать. Споро у него дело пошло, душа радуется. Только одну бутыль закатывает, другая накапывает. Закончил он выгонку. Хотел, было, бутыли в погреб стащить, а уж участковый тут, как тут на пороге объявился. Синий нос его как флюгер, так галсами по углам и рыскает. Словно Лабрадор запахи выверяет. Губы у участкового с бодуна посинели и так усохли, что рот он ни открыть, ни закрыть не может. Что же это ты, дед, цедит он сквозь губы, со мной делаешь? Последней звездочки лишить хочешь? Что я, зря, что ли с пьянством борюсь, алкоголь уничтожаю? Себя совсем не берегу, не жалею? Давай сладим с тобой по-хорошему! Сдавай мне сюда излишки, или дело заведу! А сам упорно так и наступает на деда, лицо каменным сделалось, глаза из орбит вылезли.  Дышит перегаром, как змей Горыныч. Не дай бог искра, так тотчас и смертный взрыв. Чище, чем «черёмухой» деда покрывает, а тому и деваться то некуда. Пятился, пятился он задом до самого ящика с бутылями самогонными. Руки по сторонам растопырил. А куда против закона попрёшь? У участкового в кобуре револьвер, а справку из дурдома ему и брать не надо, за версту видно, что давно не в себе мужик. Отдал дед бутыль представителю власти.
        Ещё за участковым дверь закрыть не успел, только бородёнку свою скрести начал, а уж сам батюшка у него на пороге, словно архангел с небес объявился. Грязища кругом хутора не пролезть, а у того сапоги лакированные сверкают все. Укоризненно смотрит батюшка на старика, а сам всё принюхивается да глазищи всё дальше из орбит выкатывает, выкатывает. Они у него так-то заплывшие, из под век и не видать сперва, а потом, как у рака наружу выпучились и все углы в круговую так и разглядывают. Напустился он на деда: «Совсем ты дорогу к храму забыл, антихрист! Так хоть на ремонт алтаря пожертвуй!» А сам судорожно животом своим всё теснит деда к ящику, теснит. Высмотрел-таки дедов схрон. Стращает его: «Епитимью на тебя наложу! Давай лучше   по-божески с миром разойдёмся! Помни о долге своём! Или анафеме тебя предать!?» Поднял поп вверх персты сведённые. Напирает на старика и прямо безошибочно, как по наитию к ящику его животом и подпёр. Дед побелел весь, как полотно, упирается. Руки распластал, загораживает бутыли, как наседка цыплят. А в батюшке то с десяток пудов не меньше скоплено. И против веры то, как пропрёшь? Ведь, не басурман же он какой. Делиться надо. Отдал дед батюшке бутыль. Тот даже пробовать не стал. По запаху ещё с крыльца качество оценил. Вышел достойно и степенно. Руки свободные, и сумки нет, а не видно где у него четверть приторочена. Опыт. Ещё жалость к добру своему у деда не утихла, только за батюшкой дверь закрывать начал, председатель сельсовета с портфелем, счётами и сумкой хозяйственной тут, как тут. Зонтик в дверь вставил, чтобы дед её прикрыть не смог, да и втиснулся бочком. В калошах, майке, галифе, будёновке, пенсне без стёкол на носу. Вошёл в избу, хотел сначала честь отдать, смутился да и сплюнул с досады. На образа было начал креститься, окончательно запутался и опять сплюнул. И затараторил в сердцах: «Совсем ты, дед, отторгаешь мудрую линию нашего руководства. Мы-то вот тебе завсегда доверие оказывали. Ты у нас почти во всех комиссиях помощником заочных кандидатов состоишь. Общественный, так сказать, обвинитель, делегат предполагаемого слёта, член клуба астролографичных экологов. Заместитель помощника председателя ассоциации бескрылых орнитологов всего, можно сказать, района. А ни на одном заседании так ведь ни разу ещё и не был, сколько я себя помню. Только подписывался в ведомостях. Мы ведь давно уже тебе по ним действительно помощь выписать собирались. На все уклонения твои мы закрывали глаза. А теперь  окончательно решили утвердить выработку проекта по разработке совмещения функций заместителя помощника кандидата с...он полез в журнал».  А руки у председателя так ходуном и ходят. Он пока не опохмелится и прочитать то ни чего не может. Синий весь, как цыплёнок по рубль семьдесят. В глазах такая безысходная  тоска, что сразу видно - без бутыли не отступится. Схватился дед за сердце, а что толку? Этот не пожалеет, по комиссиям до смерти затаскает. Отдал дед бутыль окаянному председателю. Кое-как тычком выпроводил его в сени и, пока не поздно, валидол принял.
       Начал было дед в себя приходить, а тут лесник галопом верхом на метле, словно на коне к дому прискакал. Соскочил с метлы, прислонил её у крыльца. Тпр-р-ру, говорит, стоять, Метелица! И с налёта вваливает в избу. Глаза бешенные, карабин за спиной, и с самого порога напустился: «Ты что, дед совсем без памяти? Али без дров зимовать собираешься? Почему это я должен о твоих делах думать? Давай опох… тьфу . . . твою. . определимся!» Сам всё воздух нюхает, нюхает, а рука на карабине дрожит, аж побелела. Узрел, наконец, ящик с бутылями и с такой болью взглянул на деда, что у того дух перехватило. Схватил дед скорей бутыль и леснику подаёт. Не замерзать же и впрямь зимой без дров. Да и с белой горячкой шутки плохи, если карабин у больного в руке. Приник сразу к бутыли лесник, тротилом не оторвать. Едва не ополовинил её за один присест. Отсидел потом минуты три на лавке молча. Порозовел слегка. Чем-то даже на человека начал походить. В зеркало посмотрелся… и себя узнал! Обрадовался не сказано, и побежал скорей домой жену с детьми порадовать, новости последние узнать и остатки допить. Про метлу Метелицу уже и не вспомнил.
         Присел, дед на завалинку отдышаться, в себя придти после суровой такой экспроприации, а тут тракторист ему трактором своим в крыльцо со всего разгона вмазал. Едва труба печная не рухнула. Только сильно накренилась она, аж горшок с кашей из печи на пол вывалился. Хорошо, мотор заглох. Тракторист же выпал из кабины и пополз к деду на крыльцо. Заполз на карачках кое-как. Язык у него вывалился весь синий совсем и не шевелится. Слово сказать тракторист не может. Жестами показал деду, как бы нож по горлу, а потом пасть шире распахнул и, как бы, туда из солонки посолил. Сил у него слово сказать совсем уже не осталось. Ткнулся он  носом в пол, руки в стороны раскинул и затих. Куда деду деваться? Хоть и жалко ему трудов своих, а как не понять язык механизатора? Лопатой в поле много не напашешь, дров на санках не навозишь. А если тракторист сейчас и впрямь без похмелки окочурится? Приступил дед к реанимации. Перевернул он тракториста на спину и влил ему полный стакан первача прямо в широко раскрытый рот. И пяти минут не прошло, а у того один глаз сперва открылся. Лицо из чёрного стало сперва синим, потом уже просто чумазым. Язык покраснел, взгляд стал почти осмысленный, как у напуганного медведем олигофрена. Зрачки медленно, медленно вернулись на своё исходное место к переносице. Потом прорезался и голос. Он сразу начал икать. Сам сел на полу без посторонней помощи. Вынес дед скорей трактористу бутыль, помог ему подняться и проводил за порог, указав рукой напоследок направление, где у того невеста живёт. Весело взревел мотор трактора. Дедов забор прощально хрустнул под гусеницами. Убрался восвояси тракторист. Мотор почти сразу неслышно стало, а песня и мат тракториста до утра доносились из соседнего села. Запер скорей дед дверь на засов. Перекрестился, нет больше никого. Пора и о себе подумать. Успокоился он, руки потирает, подходит к ящику, а там ни одной бутыли не осталось. Это внучка с хахалем погрузили репу и весь самогон себе в машину и, помахав на прощанье деду, отбыли в город. Поскрёб дед свою лысую репу, и полез на печь новый бизнес план обмозговывать.