Прощение для палача

Виктория Громакова
http://www.proza.ru/2011/02/22/161

Лес стряхивает остатки зимнего одеяния редкой леденистой капелью. Мартовская оттепель превратила снег в сероватую кашу, чавкающую под ногами. Длинные полы рясы намокли и отяжелели, а телогрейка плохо защищает от пронизывающего ветра. Но отец Сергий радуется яркому, словно умытому, весеннему солнышку, которое заставляет жмуриться и улыбаться, едва поднимешь глаза к небу, не прикрытому еще нагими кронами деревьев. Застенчиво и нежно пересвистываются птицы. И уже совсем тепло становится от вида первых подснежников, пока еще склоненных к земле маленькими бутонами, не успевшими сбросить с тонких стеблей комочки снега.
Недавно с большим трудом священник сам учился замечать незатейливые подарки жизни. С усилием раздвигал давящие плотные слои памяти и впускал в душу свет. Теперь настало время учить других. Он стучит в высокую железную дверь и протягивает в окошко паспорт и пропуск. Дежурный внимательно рассматривает многократно виденные документы – жизнь исправительных учреждений отличается однообразной цикличностью действий, граничащей с потерей времени и прекращением бытия. Вернее – выпадением из него на обозначенное количество лет. Отец Сергий знает это не понаслышке и не со стороны. Он был внутри пенитенциарной системы – в ее нутре.
Это был итог короткого, но стремительного броска… провала вниз. Полет по наклонной прерывался невыносимо болезненными ударами об уступы судьбы, а завершился шлепком в трясину зоны. Остановила падение. И затянула бы навсегда. Но на территории колонии, где содержался Максимка-зек, возвели храм. Заключенных туда водили в качестве эксперимента. Но настоятель оказался настоящим толковым, угадал по мятущимся глазам зека, какую бойню творят в его душе ангелы с бесами, и вызвал на разговор.
- Исповедаться тебе бы, сын…
- Какой я тебе сын, попяра?! – потянуло наружу гнойный нарыв. – Не лезь лучше!
- Хорошо, будь мне братом. А поговорить захочешь – двери открыты.
- Ага, уже иду – шире держи…
И ведь пришел. Замучила рана, задергала. Пришел – и с порога:
- Лечить меня захотел? Валяй – пробуй! Убийца я, поп – понял? И не по неосторожности, не по превышению, а по собственному замыслу. Как думаешь, Бог твой простит меня такого?
- И в чем же замысел твой?
- Чего?
- Зачем на убийство пошел?
- Отомстить хотел! Черномазым уродам…, за девчонку свою…, - Макс, стиснув кулаки, заметался по узкой пристройке к храму, заговорил, издавая странные глокающие горловые звуки, давясь толи злостью, толи отчаяньем. Он слабо понимал, что говорит, не замечал останавливающих знаков священника к охране. Перед глазами мелькали черные тени. Ночь. Парк. Смрад чьей-то блевотной лужи, в которую его вжимают разбитым в кровь лицом. Заламывают за спину руки. Пинки под ребра. Но это еще можно было бы стерпеть. А вот криков Аленки не перенести и не забыть. И того, что через несколько недель она, не смирившись с надругательством, напилась клофелина, тоже. Ее не откачали. А Макс остался. И запомнил:
- Мы бы вас зарезали. Но я хочу, чтобы вы ехали в свою Россию и рассказали, что мы всех вас скоро … будем, а потом зарежем, - говорящий улыбался перекошенным ртом. От верхней губы к уху тянулся уродливый толстый шрам. Другие называли его Русланом. Он стал Максу кровным врагом.
Это ему Макс хотел раздробить череп, нанося удар костетом в прикрытый черными курчавыми волосами висок. Да, он знал, что тот прохожий парень, попавшийся ему в одном из новгородских переулков – не Руслан. Но все равно же – нерусь, черномазый, враг. Так, говорили братья из народно-патриотического отряда. И он верил. Убивать нелегко. Но надо было переступить через глупые рамки, придуманные слабаками и трусами. Суметь быть выше. Свершить справедливость и сделать мир лучше. Он сумел. И разрушил остатки того, за что еще мог цепляться в жизни. Торжества справедливости Макс не увидел ни в карих глазах убитого студента, полыхнувших болью и погасших, ни в бескровном, как у покойницы, лице его матери, - на суде. Не было его и в той дрожи, которая сотрясала все тело лишившегося единственного ребенка отца – дагестанца, родившегося и прожившего всю жизнь в России, работавшего врачом. Врач спасал жизни. А ту жизнь, что была ему дороже всего, отнял Макс. Макс не понимал, как такое могло произойти. Не понимал ничего. Он закрывал руками голову, колющуюся ежиком еле отросших волос, и затравленно через прутья клетки смотрел на плоский неестественный мир, который, казалось, разъезжается подобно картонной коробке под дождем.
Живыми, острыми и страшными остались только сны. В них навстречу Максу шел Арсен, с удивлением протягивающий окровавленные ладони:
- За что?
А где-то невидимая надрывно рыдала Аленка. Иногда Макс пытался бежать, но не мог, иногда снова молотил костетом Руслана, вместо которого оказывался, то Арсен, то младенец, то Аленка…
Зеки Макса побаивались – сам угрюмый и взгляд дурной.
Отец Кирилл не испугался. Но с нравоучениями, с проповедями не стал лезть. Больше слушал. Макс сначала приходил выговориться, потом стал вопросы задавать, а концу срока взял и постригся в монахи.
Теперь он – отец Сергий – настоятель маленькой церкви в большой забайкальской колонии. Все отбывающие наказание – ему братья. Когда удается зажечь в чьем-то сердце или хотя бы глазах огонек веры и надежды, бытие священника обретает краски, запахи, музыку.
Улыбаясь и кивая встречным прихожанам, одетым в одинаковые синие робы, отец Сергий старается понять, кому сегодня больше всего нужна его помощь. Хотя начинает день он обычно с пациентов больницы. Такие крупные медицинские учреждения есть не в каждой колонии. Сюда привозят больных из многих исправительных учреждений. Часто болезни не излечимы: запущенный туберкулез, СПИД.
На пороге смерти Бог нужен всем. И обряд соборования в этих стенах совершается часто. Помогая старому вору в законе освободиться от грехов и страха, отец Сергий слышит приглушенные стенами редкие крики.
- Кто это? – спрашивает он дежурного врача.
- Да, нового вчера привезли. Удивительный, батюшка, случай: по всем медицинским понятиям должен умереть, а он все живет.
- Что с ним?
- Рак. Терминальная стадия. Ни одного здорового органа не осталось, а не помирает бедолага. И наркотики его не берут. Видно нагрешил много – расплачивается.
- Не судите, да не судимы будете. Могу я к нему зайти?
- Так, не ваш он, батюшка. Не православный.
Зачем священнику идти к иноверцу? – Так, ведь все – дети божьи. – Кто шепнул ответ? – Не знает отец Сергий. Ноги сами ведут в палату к умирающему. Открывается железная дверь. Черный дым с красными искрами выметывается из преисподней. Пульс в висках молотками по наковальне. Комната проваливается в темноту. Только железная кровать, а на ней Руслан. Еще ненавистнее, еще отвратительней, чем прежде. Шрам развалился кровянистыми щупальцами. Рот ощерен редкими зубами.
- Кто ты? Чего тебе нужно?
- Не узнаешь? А я тебя узнал! – монах надвигается черной тенью. Он говорит тихо, но Руслан боится, пытается отползти в угол. Запуганный поверженный враг.
- Убей! Убей! – носятся черные тени.
С поднимающимся изнутри жаром сжимает священник кулаки. До боли, до судорог в пальцах жажда мести требует крови, от уколов тысячи мелких игл немеет тело. С застрявшим в горле криком отец Сергий выбрасывает руку к обезображенному лицу врага.
Рука описав полукруг больно бьет по собственному бедру. Бьет зажатым в кулаке серебряным крестом. Когда священник схватил его? Неважно. Рассеивается дым. Только бессилие.
- Воздастся тебе за грехи твои…
Отец Сергий бежал прочь. Прочь от своей ненависти, от бессилия, от умирающего врага. Бежал, чтобы назавтра вернуться, не зная зачем.
- Зачем пришел? Убить меня? – надежда в голосе.
- Это тебя не спасет.
- Спасти меня хочешь? – злобно смеется, стискивая от боли зубы.
- Нет. Себя, - откуда пришел этот странный ответ батюшке не известно.
- От меня-то что надо? – надрывный вопль. – Как подыхаю, посмотреть хочешь?
- Я должен тебе помочь. Искупи грехи, и страдания закончатся, – отец Сергий вслушивается в собственные слова. - Нет, тем, что молишься – не искупаешь. Добром искупи. Всегда есть возможность. Захочешь – встанешь и сделаешь. Господь не наказывает, он дает шанс понять и исправить. Называй Бога, как хочешь, главное услышь его и исполни волю его. Не знаю. Это ты поймешь сам.
Отец Сергий, с трудом передвигая ноги, вышел из палаты-камеры Руслана и двинулся к выходу. Где-то в смежном отделенном двойной железной решеткой крыле здания орала благим матом женщина. Привезли из соседней зоны роженицу.
Руслан не поверил странному попу. Он корчился от нескончаемой боли и ненавидел весь мир.
Но ночью, когда случился пожар, откуда-то взялись силы встать и по-над стенкой идти к выходу, спасаясь от огня. Мимо бежали медбратья, выводя больных, более резвые спасались сами. К противоположному выходу чуть ли не впереди всех неслась новоиспеченная мамаша. А в дыму задыхался новорожденный мальчик. Его слабый писк развернул Руслана обратно.
Двойная решетчатая дверь открыта. Бросили в спешке. Закоренелый насильник и убийца, как мог, поспешал изъеденным болезнью телом. Разбить стекло не долго. Дальше решетка. Но крошечное завернутое в пеленки тело через них проходит. Под окнами огромный сугроб наметенного накануне снега.
- Эй! Держите гарлапана! – кашляя, крикнул Руслан стоящим неподалеку вертухаям и кинул пищащий сверток в сугроб. Мальчик не пострадал.
Едва жилистая высохшая рука отпустила пеленку, рухнули прогоревшие потолочные балки. Огонь охватил упавшего зека. Более мощная и неудержимая сила проникла в агонизирующую плоть и выжгла распустившую буйную поросль опухоль. Страдание прекратилось.
А отцу Сергию впервые за многие годы снился хороший сон. Вокруг него смеясь кружила Аленка, держа на руках младенца:
- Мой милый! Ты молодец! Смотри - это наш сын! Ты спас его и меня! Мы теперь будем тебя ждать!