Кроты-хомяки. Та еще романтика

Это было ночью.
- Ненавижу, - раздалось в тишине, густой, словно монгольский чай.
Мышь испуганно посмотрела на хомяка, который мрачно курил конский навоз.
- Я был отвергнут, - тихо продолжил курящий грызун, - раздавлен, подавлен. Мое маленькое прокуренное сердце страдало, мои пальцы бритвами резали руки. О, Боги! Видели ли вы такие страдания, как те, которые я испытал среди этих равнодушных сосен, среди этих берез, среди этого холодного ручья, под этим безжалостным небом?..
Слишком много навоза, слишком мало сна - это был последний рубеж моих погибших эндорфинов. Последняя пуля в моей поэме. Последний гвоздь моего креста.
Мышь дрожала мелкой дрожью, глядя на собеседника. Хомяк, не обращая на нее никакого внимания, продолжал:
- Так наступила тяжелая пора. Когда я продавал плесень крысам, чтобы купить себе еще немного мухоморов. Кто поймет душу утомленного хомяка, которая блуждала средь огней святого Эльма! Кто почувствует тот бархатный мох, который касался моих усов! Свет далеких звезд, чудо музыки сфер.
Я умер и воскрес. А когда воскрес, то умер. Но жизнь...
- Хомяк, прости меня, - раздался внезапно в ночи смущенный мышиный писк, - но я обосралась.
Толстый грызун поперхнулся самокруткой и только сейчас заметил, что мышь сидит на огромной куче дерьма.

Романтика была невозвратима проебана.