Туземец

               
     Прожить две разных жизни – вот прекрасная мотивация для городского охотника. Две жизни полные вызовов и борьбы, побед и лишений.

     Первая жизнь – ты горожанин. Ты муравей, борющийся со всем муравейником. Бой на каждом шагу – в транспортной пробке, в автобусной давке, на работе, в семье. Кто-то этим упивается, принимая ежедневный вызов, кто-то подстраивается в ожидании лучших времен, кто-то ломается.

    Вторая жизнь – это уже не ты. Этот человек пробирается по зарослям, читает следы животных и птиц, разбирается в их кале, ночует на кочке, ест только экологически чистое. Вместо перхоти из его шевелюры сыплется хвоя. Он силен, быстр и благороден. Он дик и очень чувствителен, с нарушенным кислотно-щелочным балансом и чистой душой!

    Порой в этой второй жизни ты попадаешь в другой мир. Там все по-другому. Другие  дома, другие люди, другие отношения, совсем другие приоритеты (новости с Ближнего Востока не кажутся такими важными). Время течет совсем по-другому, порой не понятно куда. А еще бывают очень странные дороги.

     О другом мире мой рассказ.
   
    В пяти километрах от нашей странной деревеньки растет еще более странная деревушка – Иванова Горка. Обе они отстоят от красивейшего Белого озера на 500 – 600 метров. Причина такого архитектурно-планировочного решения ужасна и передается у местных жителей из поколения в поколение, из уст в уста.

    В старину деревни стояли на красивых, высоких берегах. Но в «смутное время» - в 17 веке, пришли шведы и жестоко убили всех от мала до велика. Особенно подробно рассказывают, как малых деток давили между лавками. Спасшиеся и вновь прибывшие не осмелились селиться на прежних местах.

    Ныне дороги в Иванову Горку нет. Добраться можно только пешком или на тракторе. Поэтому и деревушка почти умерла. Известная прежде на всю округу своими скорняками, славная большими домами с «барскими» крыльцами – Горка, имеет теперь только одного жителя. «Туземец» - называет его мой дед – «то есть, той земли человек» - с удовольствием объясняет он значение этого слова.

    В «той земле» все не так. У нас маленькие, старые домики из последних сил «поддерживают» дачники, «там» рушатся здоровенные хоромы. У нас берег озера и единственная улица угажена пикникующими и рыбаками, палисадники же цветут всеми цветами радуги. «Там» идеальный «немецкий» порядок и чистота, но ни каких излишеств. К тому же единственная «горская» улица на половину мощена камнем! И это не все из достопримечательностей соседней деревни. Через Иванову горку протекает речушка – Бычиха, а на ней, прямо посреди деревни стоит огромная бобровая хатка. Такому соседству «туземец» не рад – приходится за водой ходить и стирать на двести метров выше по течению.

     Лес в «той земле» и то не такой. Любит тамошний хозяин дрова. Дом, баня, хлев, сарай и сеновал все постройки обложены колотыми дровами (надеяться, в случае чего, не на кого, вот и припасает). От этого лес вокруг Ивановой  Горки чистейший. Нет ни одной валежины или сушины. Заготавливает он аккуратно, после него ни веточки, ни щепочки не остается.
   - А как зовут «туземца» - спрашиваю я у деда. В надежде услышать, что-нибудь типа «Карл» или «Фриц».
   - Да – Сашка – отвечает тот с некоторым пренебрежением – он на два года меня младше.
    У восьмидесятидвухлетнего «Сашки» серьезное хозяйство – лошадь, две коровы, птица.

    В «том» чистом лесу зайца немного. Но как только хорошая погода – мы с дедом идем охотиться именно сюда. Как и сегодня – морозный солнечный день. Снега чуть выше щиколотки. Надежды на «гон» немного (четыре дня назад тропа была еще черная), но настроение прекрасное!

    Еще бы не прекрасное – звенящий морозный воздух, солнце, все сверкает, а где-то в километре от нас заливается, выводит на разные голоса… да не Плакун, а «туземец». Вот мы и стоим тут смеемся, обсуждаем с дедом странности «тех земель»
   - Ишь, как глотку дерет, и простыть не боится – толи восхищается, толи завидует дед.
   - А кто его знает, чего он моргает!.. - «Сашкин» голос стал удаляться.
   - Песни-то все из старых фильмов – говорю – Четвертую слушаем и не Баскова тебе ни Пугачевой, не актуальный репертуарчик.
   - Хорошие все песни – не поддерживает мою шутку дед – а у него, ведь, телевизора-то нету. Новый репертуар, откуда возьмешь?
   - Казак лихой, орел степной… – с новой силой разносилось по лесу.
   - Что же, он там кругами, бегает по лесу, что ли? – спрашиваю я.
   - Да нет, это кобылу свою к снегу и саням приучает. Вот и ездит рысцой, кругами катается. Меня отец в детстве с братом так же возил с песнями, на скорости, такие восьмерки по лесу крутили – эх! – Вот теперь точно вижу – дед завидует!
   - Красиво жить не запретишь. Хочешь жить по-своему – езжай в тайгу! – пытаюсь я вернуть собеседника к действительности.
   - Да, жизнь у него не сахар. Одному и свихнуться не долго. Взять хоть его мостовую!
   - А что мостовая? – этот вопрос мучил меня давно. «Как так, в глухой деревне и мощеная улица?»
   - Ну! Не обратил внимание, что ли? «Следопыт» хренов! Мостовая-то каждое лето метров на пять-шесть растет!
   - Не может быть! Туземец докладывает? Зачем это ему? Во – дает!
  Дед видя мою реакцию вовсе взревновал.
   - Ладно, пошли охотиться! Плакун к Мысловскому побежал. Так и гона не услышим.
  Целый день я не знал, что же думать о «туземце». Кто он? Затерявшийся в лесах, маленький, выживший из ума дедушка? Или «мощный старик»,  «человечище» радующийся жизни и меняющий мир под себя? Жалость и огромное уважение перемешивались в моей голове как в миксере.
   Вечером «за маленькой, под зайчика» я спросил у деда:
   - А как думаешь, Николай Васильевич, а зачем же «туземец» улицу-то мостит?
   - Да я не думаю, я знаю. Сам у него спрашивал… - дед выдержал паузу не хуже Ельцина. – Перед самой войной, в колхозе, ему разнарядка была дана на эту мостовую. Тогда он успел сделать только первые  двадцать четыре метра.
А теперь, как «тронулся» от одиночества, так и решил доделывать.
   - Без стакана, тут не разобраться…
    Доедали молча.
   - Вот, что я скажу тебе, Николай Васильевич! – осенило меня с минимальной дозы – ведь не сошел «туземец»  с ума! Он же эту улицу в свою молодость мостит! В ту жизнь, что война у него украла! В ту жизнь, где цветет родина его – Иванова Горка.
    Навернулись слезы у деда моего - ветерана войны. Согласился он, вижу, уважать «Сашку» из непонятной деревушки.
   - Да мы же с ним, с фронта, только вдвоем, в наши места и вернулись! Из четырех деревень...

   Лежал я перед сном и долго думал об этом «другом мире», о «других» людях, о «других» дорогах, о «других» деревеньках. Думал о роли «цивилизованных» наций в истории края нашего.
    «Красивые у нас все-таки места! И люди красивые! Добрые места наши и люди добрые! Ведь только в наших удивительных местах могут быть такие удивительные люди! Ведь красит место человека! – точно говорю! А человек, красит место! – как «туземец»!»
   На том и уснул.