Запах Кензо

Запах «Кензо»

В ноябре неожиданно пошёл снег. Окрестности Рушана полностью покрылись белоснежным одеялом. Мне, тогда ещё студенту, нужно было ехать в Душанбе. Я каждый день отправлялся в Хорог в надежде, что будет самолёт, но каждый раз мне говорили, что самолёта сегодня нет: нелётная погода. Отчаявшись, я в конце концов направился к хорогскому автовокзалу, но машин там было. Все машины уже уехали. Я тихо побрёл в сторону базара, где прямо у главного входа стояло несколько пустых частных РАФиков и водители зазывали к себе пассажиров.
– Сегодня закрывается перевал, давайте быстрее! Если до конца дня не уедете, застрянете надолго, – уговаривали водители.
Отчасти они были правы. Обычно в ноябре перевал закрывается.
– Когда отправляешься? – спросил я у немолодого водителя.
– Наберём ещё двух пассажиров и поедем, – ответил он. – Давай, садись.
Я сел на заднее сиденье, где оставалось ещё два свободных места. Окна РАФика запотели от дыхания пассажиров. Я протёр боковое стекло и стал наблюдать за базаром. Прямо у крыльца сидела старенькая киргизка, то ли из Мургаба, то ли из Оша, и торговала зимними зеленошкурыми дынями. Чуть левее от неё, за столом сидела женщина средних лет в зелёном халате и памирских джурабах (шерстяных вязаных носках). На столе у неё лежали «сникерсы», «марсы», жвачки и ящики с минеральной водой «Памир». Какая-то девушка, не по сезону легко одетая, явно похожая на студентку, торговалась с ней. О чём они говорили, не было слышно.
Торговка что-то тараторила, указывая рукой в нашу сторону, точнее, на нашу машину. Несколько минут спустя эта девушка подошла к водителю и спросила:
– Вы едете в Душанбе?
– Да, яхбиц (*1, Шугнанский язык), одно место осталось. Давай садись и сразу поедем, – обрадовался водитель.
– Саломолек, – поздоровалась она с пассажирами и села на свободное место рядом со мной.
– Давайте собирайте деньги. Заправимся бензином и поедем, – спешил водитель.
Нас, пассажиров, оказалось семь человек. Остальное место в машине занимали большие белые мешки, набитые сухим тутовником, картошкой и яблоками.
Сзади, рядом с нами, сидели два молодых парня. Один из них был высокий и здоровый, с красным лицом, в черной спортивной шапочке. Другой – чуть поменьше, в зелёной камуфлированной куртке, явно купленной у какого-нибудь пограничника. На переднем сиденье, прямо у мешков, расположилась бабулька, ехавшая в Душанбе к дочери. И ещё двое мужчин, скорее пожилых, чем молодых, сидели прямо перед нами.
Было очень холодно, поэтому мы быстренько собрали деньги и передали их водителю. Он тронулся с места со словами:
– Бисмиллоху рахмону рахим! (*2).  Хоть бы перевал не закрылся…
Через некоторое время мы доехали до висячего моста, переброшенного через шумную речку в сторону хорогской больницы. У моста стоял бензовоз. Там мы и заправились.
– А, шофир, ту мошин печка кор накихто? (*3) – забеспокоилась бабулька.
– Э, мумик, шич гирса, мотор гал каш нист , (*4) – ответил водитель, не оборачиваясь.
Как всегда, пока пассажиры ещё не перезнакомились, все ехали молча.
Панорама за окном была величественная. Наш путь лежал вдоль реки Пяндж, и высоченные горы на афганской стороне были густо покрыты снегом. Погода была пасмурной, и вершины гор утопали в тёмных облаках. По пути нам встречались редкие встречные машины, возвращающиеся из Душанбе. Наш водитель с интересом справлялся у них:
– А вирод, перевал гал это? (*5)
– Биёр, гал эт вуд, нур нафамум (*6) – отвечали встречные водители.
Так мы ехали долго. Пожилые мужчины и бабулька разговорились. Она сокрушалась, как всё стало дорого и в Душанбе, и в Хороге. Что она вынуждена везти дочери картошку и тутовник, чтоб хоть как-то помочь. Мужики соглашались и тоже рассказывали свои истории о сыновьях, работающих в России, о ментах и скинхедах (будь они неладны), мучающих таджиков и отбирающих у них последние копейки.
Лишь девушка, сидевшая рядом со мной, ехала молча. Она изредка улыбалась шуткам бабульки и стариков, но в разговор не вмешивалась. Когда мы проехали Ванджский мост, она достала небольшую книжечку и начала читать. Я взглянул на обложку и увидел: «Алхимик», Паоло Коэльо. Я знал эту книгу почти наизусть.
Честно говоря, я удивился: в наше время очень мало читают. Да ещё тут, среди диких гор и экономической разрухи, когда люди думают лишь о хлебе насущном, рядом со мной, в затерянной среди снегов машине сидит девушка и читает самого модного в те времена бразильского писателя Паоло Коэльо. Парни, сидевшие рядом с нами, начали грубо над ней подшучивать.
– Ты что, девушка, муалима или профессор? – то ли шутил, то ли издевался парень с красным лицом.
– Нет, она академик, – поддерживал его другой, в военной куртке.
Девушка отвечала им лишь взглядом, в котором читалось: «Пожалуйста, отстаньте от меня». Парни ненадолго умолкали, затем опять начинали придираться. Меня это стало раздражать. Я тоже несколько раз неодобрительно взглянул в их сторону. (А может, я тогда уже начинал ревновать?)
Девушка это заметила и молча, взглядом, выразила мне благодарность, слегка улыбнувшись. И тут я впервые обратил внимание на её лицо и глаза, которые оказались просто восхитительными – большие, голубые и очень выразительные. Лицо у неё было славянского типа, но с тонкими восточными линиями, что очень часто встречается на Памире. Макияж она не носила. Я заметил лишь тушь на ресницах и слегка подкрашенные чувственные губы. А волосы её были совершенно русые, даже, можно сказать, рыжеватые, и её большие золотистые серёжки почти сливались с их цветом.

Уже вечерело, когда мы доехали до райцентра Калаи-Хумб.
– Быстренько поужинайте и поедем дальше. Надо спешить, перевал закроется, – торопил нас водитель.
Мы открыли дверцу, и в лицо нам ударил холодный ветер Дарваза. Из машины вышли бабулька со стариками и оба парня.
– А ты что, свою книжку будешь есть? – грубо пошутил краснолицый.
Девушка ничего не ответила.
– Тебе что-нибудь принести? – осторожно спросил я её.
– Нет, спасибо, ничего не надо, – спокойно ответила она.
Я тоже вышел на улицу. На всю округу горела лишь одна лампочка возле столовой. Повар, дарвазец, сказал, что остался только плов без мяса и шурпа.
Я заказал плов, лепёшки и горячий чай и присел к старикам с бабулькой, которые взяли себе шурпу, накрошили туда лепёшек и принялись торопливо есть. Парни присели за соседний стол и тоже заказали шурпу, чакку (кислое процеженное молоко) и лепёшек.
– Водка надори, бародар? (*7) – громко спросил один из парней.
Повар тут же принёс фарфоровый чайник с водкой и поставил его перед ними. Они налили себе по полной пиалке и, чокнувшись, вдвоём выпили. При этом высокий парень, взглянув в нашу сторону и приподняв пиалку, произнёс:
– За перевал! Пусть он всегда будет открытым.
Пожелания у них, конечно, были благие, но вот поведение – отвратительное.
Я подошёл к буфетчику и спросил, есть ли у него «Кока-Кола» в маленьких стеклянных бутылочках. Оказалось, есть. Я купил одну, вылил ее содержимое в раковину и попросил буфетчика налить в бутылочку кипятка. Глядя на меня с удивлением, он выполнил мою просьбу. Я закупорил бутылочку той же пробкой, положил её в карман куртки и направился в сторону машины.
Девушка спала, прислонившись к спинке переднего сидения. Я не стал её будить. Пройти к своему месту я не мог, поэтому присел туда, где ехал краснолицый парень. От скрипа сиденья девушка проснулась и, извиняясь, дала мне пройти.
– Попей хотя бы кипяток, пока не остыл, – предложил я ей бутылочку.
– Спасибо, – спокойно ответила она и, удивлённо глядя мне прямо в глаза, медленно взяла ее в руки.
«Какие у неё красивые наивные глаза... Бывают же такие девушки», – подумал я.
– У меня есть «Сникерс», хочешь? – предложила она. – На базаре купила перед отъездом.
– Спасибо, ешь сама, я уже поел.
Она маленькими кусочками откусывала «Сникерс» и запивала кипятком.
– Книгу свою уже прочитала? – поинтересовался я.
– Нет, только до половины дошла. Что-то в сон клонит, да и темно уже стало.
– Хочешь, расскажу, что будет дальше с пастухом, с Сантьяго? Найдёт ли он клад? И про Мельхиседека расскажу, и о том, встретит ли Сантьяго снова Фатиму…
– А ты что, уже читал эту книгу? – заинтересовалась она.
– Да, даже несколько раз, – ответил я.
В это время открылась дверца машины. Зашли старички и бабулька. Молодых парней всё ещё не было. Затем подошёл водитель, сель за руль и начал сигналить, чтобы парни побыстрее бежали в машину. Через некоторое время они подошли. Краснолицый был совершенно пьян, но еще держался на ногах.
– Поехали! – заорал он, открывая дверцу.
Девушка невольно прижалась ко мне и с испугом заглянула в мои глаза.
– Зафар, да держись ты на ногах, – просил друга парень в камуфляжной куртке. Ага, краснолицего, значит, зовут Зафар.
– Аз Бадахшонуме, ороми чонуме!.. – начал орать песню Зафар.
Стало ясно, что дальнейшая наша поездка будет не совсем спокойной…
Я предложил девушке поменяться местами, чтоб оказаться между ней и Зафаром, и она с удовольствием согласилась. Парни сели на свои места, но Зафар никак не хотел успокаиваться, продолжал орать песни и размахивать руками. Мои догадки оправдались: он стал нагло приставать к девушке. Старики старались успокоить его, но парень был совершенно пьян. А что возьмёшь с пьяного, кроме анализов?
– Да проститутка она, все они проститутки, эти студентки! – закричал он вдруг.
Потихоньку и моему терпению приходил конец. Я несколько раз пытался остановить его протянутые к девушке руки. Он с удивлением уставился на меня широко открытыми глазами, как будто видел меня впервые. Руки его были тяжелы, как и он сам, но он, как и все пьяные, был совершенно неуклюж. Неожиданно он ударил девушку, и я не успел остановить его руку. Удар пришёлся в правое плечо, ближе к груди. Она тихо заплакала. Старики стали корить и успокаивать его.
– Останови машину, пожалуйста, – попросил я шофера. – Выйдем, парень, на улицу.
– Ты чё меня пугаешь? Щас и тебя размажу по машине! – не унимался он.
– Пошли, на улице покажешь, как ты умеешь размазывать.
– Пошли, смельчак. Ты меня даже рассмешил, друг, – уверенно добавил он и даже стал казаться трезвым.
Бабулька пыталась остановить нас. А старики с одобрением смотрели на меня, как бы поддерживая и взглядами говоря: «Иди, поговори с ним».
Мы вышли из машины. Снаружи было холодно, шёл мелкий снег. Было темно, и я не знал точно, где мы находились, но, кажется, на одном из серпантинов – недалеко от Калаи-Хумбского пограничного поста.
Мы отошли в сторону, и тут я понял, что по весовым категориям мы с ним совершенно разные. Он был огромен, как медведь. Я, кажется, даже чуть пожалел, что ввязался в это дело.
– Слушай, у тебя сестры есть, мать есть? – начал я разговор на мирной ноте. – Как бы ты себя чувствовал, если бы и к ним относились так же, как относишься к этой девушке ты?
– Ты что, будешь меня учить жизни, салабон? – сверкая глазами, сказал он и толкнул меня в грудь.
Парень явно знал, что он сильнее. Так ведут себя только уверенные в своем превосходстве люди. Я чуть не упал на снег. Вдобавок он ногой очень больно ударил меня под колено и, противно ухмыляясь, добавил:
– Сам напросился, защитничек, сидел бы и помалкивал...

Дорогой мой читатель, здесь мне необходимо сделать небольшое отступление.
Прямо перед развалом СССР меня призвали в армию, и я попал на службу в элитный авиационный полк в Украине. Я был механиком самолёта. Как-то перед Днём Победы в нашем полку решили организовать чемпионат по боксу. Профессиональных боксеров у нас не было, и все выступающие являлись совершенными дилетантами в боксе, впрочем, как и я. Однажды мой командир, капитан Нефедов, увидел на дверце моей тумбочки фотографию Майка Тайсона, которую, честно говоря, не знаю, кто и приклеил.
– Увлекаешься боксом? – поинтересовался он.
– Никак нет, товарищ капитан. Никогда боксом не занимался, – отчеканил я.
– Ты ведь с Памира – горец, а горцы – народ крепкий. Давай, поддержи честь роты и поучаствуй в соревнованиях.
– Да, я с Памира, товарищ капитан, но я никогда и перчаток-то не надевал, – сопротивлялся я.
– Ничего, у нас есть хороший спортивный инструктор, он тебя быстренько подготовит, – уговаривал он меня. – Я тебя освобождаю от технических занятий. Иди к старшему лейтенанту Богданову. Это приказ, – сурово закончил он.
Я отправился к старшему лейтенанту Богданову и всё ему объяснил.
– Идем в спортзал, – без промедления скомандовал он.
И тогда я впервые надел боксёрские перчатки и сделал свой первый удар по «груше».
– Так… Силёнки у тебя, парень, есть, только нужно их направить по нужному вектору, – подбадривал он меня. – Ты левша или правша? – поинтересовался он перед занятиями.
– Не знаю.
– Сейчас проверим. Ударь сначала правой, а потом левой по груше. – Я исполнил.
– Так, повтори ещё разочек.
Я ударил ещё раз.
– Ты, парень, левша, оказывается. И это тоже нам на руку, – обрадовался он. – Завтра начинаем тренироваться.
Это был конец февраля. До Дня Победы оставалось три месяца, и я каждый день стал ходить на тренировки, где старший лейтенант Богданов ставил мне удары.
– Джура, тебе достаточно выучить два удара – хук слева, потому что ты левша, и апперкот (удар снизу) правой рукой, и ещё один защитный блок, больше ничего. Но всё это нужно отработать до автоматизма.
Так начались изнурительные тренировки.
…Ко Дню Победы я сбросил три килограмма и перешёл в категорию среднего веса, где моим конкурентом был Вася Горелов – крепкий парень из седьмой роты.
Пропущу и то, что в день соревнований наша рота набрала максимум очков и мы оказались победителями. Но на этом моя одиссея не закончилась. Теперь я отстаивал честь не только нашей части и нашего полка, но и округа, поучаствовав во многих соревнованиях. Старший лейтенант Богданов больше меня не тренировал, и я, кроме хука слева и апперкота, больше ничего на ринге и не умел делать. Но зато и хук, и апперкот у меня были отработаны почти до совершенства.
И в ту зимнюю ночь на перевале, когда Зафар нагло толкнул меня в грудь и больно лягнул под колено, я послал тысячи благодарений старшему лейтенанту Богданову за его бескорыстные уроки бокса…

Зафар, подняв свой огромный кулак, приготовился к очередному удару. Я успел выставить блок и молниеносно нанёс хук слева и апперкот снизу правой рукой. Огромный Зафар аж подпрыгнул на месте и повалился на снег, как мешок с дерьмом. Некоторое время он молчал (возможно, был в нокауте), потом начал стонать, чему я, честно говоря, очень обрадовался. Я присел к нему и спросил:
– Так всё-таки у тебя есть сестры или мать?
Он не мог говорить, а лишь мычал. Я взял пригоршню снега и протёр ему лицо. Он постепенно приходил в чувство. Через минуту Зафар с трудом встал на ноги и молча направился в сторону машины.
Я тоже протёр себе лицо снегом и последовал за ним. Оказавшись в машине, я увидел его уже сидящим возле своего друга. Я прошёл на своё место и расположился рядом с девушкой.
Потихоньку, что-то бормоча себе под нос, Зафар заснул. Не стоит описывать, что все пассажиры несказанно обрадовались этому обстоятельству.
За окном царила тёмная ночь, а я чувствовал некоторые угрызения совести, ударив пьяного человека. Но сожаления не было: по-другому он не понимал. Существуют такие очень примитивно мыслящие люди, которые воспринимают лишь язык силы. И Зафар, наверное, был одним из них. Был бы у него разум, я бы до него достучался. Но если вместо разума лишь сплошная агрессия... Нет, сожаления я не чувствовал.
Я протёр запотевшее стекло; за окном шёл густой снег. Мимо окна, завихряясь, пролетали крупные снежинки. А в салоне машины было приятно тепло...
После Калаи-Хумба машина медленно начала подниматься к перевалу. Всем хотелось спать. Девушка тоже начала медленно клонить голову то влево, то вправо, но положить её на мое плечо она стеснялась.
– Прислонись ко мне и спокойно поспи, – приободрил я её.
Она, смущаясь, прислонилась и мгновенно заснула. Я почувствовал аромат её духов и безошибочно определил, что это был запах «Кензо». Я долго не мог заснуть, но в конце концов отключился. И проснулся от того, что почувствовал, как кто-то сжимает мои пальцы – это была ладонь девушки.
– Спасибо, – тихо прошептала она. В её глазах стояли слёзы.
– Да не за что. Не плачь, он тебя больше не тронет. Спи спокойно.
В машине была полная тишина. Старики и бабулька мирно сопели, прислонившись к мешкам с картошкой и яблоками. Лишь водитель время от времени останавливался, выходил из машины, протирал свое лицо снегом и продолжал путь. Так мы и ехали – то просыпаясь, то засыпая. Явь и сон перемешались.
Перевал оказался открытым. Мы даже и не заметили, как переехали через него за Хабу-Рабат. Наши паспорта находились у водителя, и все вопросы с постами он решал сам.
На рассвете мы оказались в живописной Тавиль-Даре и остановились у какой-то дорожной чайханы. Она была накрыта синей ООНовской палаткой, под которой был установлен задымленный самовар с уже закипавшей водой. Девочка-подросток с зелёными глазами заварила нам чай и принесла горяченьких лепёшек. Мы умылись и позавтракали. Никто не вспоминал о ночном инциденте, как будто его и не было. Зафар и его друг даже не смотрели в нашу сторону и молчали.
Девушка подошла к бабульке. Они о чем-то пошептались, затем вместе на короткое время исчезли.
Позавтракав, мы снова расселись по своим местам и поехали дальше. Когда мы приехали в Душанбе, машина остановилась возле здания Цирка. В городе шёл мелкий ноябрьский дождь. Мы вышли наружу. Старики и бабулька тепло со всеми попрощались и стали загружать свои мешки в поджидавшее их авто. В этот момент сзади ко мне подошёл Зафар и тихо спросил:
– Ты кто? Военный, что ли?
– Да, – коротко ответил я, прямо глядя ему в лицо. Хотелось добавить «бывший военный», но я ничего не сказал.
– Извини, если что, – добавил он. Этого я от него не ожидал.
– Ладно, проехали. Лучше у девушки попроси извинения, – ответил я.
– Уже попросил, ещё в Тавиль-Даре.
Девушка стояла у остановки, явно ожидая конца нашего разговора. Я подошёл к ней попрощаться.
– Как тебя хоть зовут? Двое суток ехали вместе, так и не назвалась.
– А ты и не спросил, – улыбнулась она, обнажая ряд безупречных зубов. – А тебя самого, случайно, не Робин Гудом зовут? – заулыбалась она снова.
– Меня зовут Джура, – коротко ответил я.
– А я – Амина. Послезавтра улетаю в Москву, я там учусь.
– Ну, счастливого пути, – добавил я.
Но мы не спешили расставаться, ожидая чего-то важного, может быть, самого главного в жизни... Тут подъехала полупустая маршрутка, и все стоявшие на остановке затолкались в неё. Мы остались вдвоем – я и Амина, больше никого.
– Это была моя маршрутка, номер один, – грустно сказала она и почему-то заплакала. Потом еле заметно прислонила голову к моему плечу и со слезами в голосе тихо прошептала:
– Я замужем…
Я молча погладил её рыжеватые волосы, которые уже промокли от мелко моросящего дождя. От неё пахло духами «Кензо».
Мы стояли на опустевшей остановке и безмолвно смотрели друг другу в глаза. Слёзы ручьём катились из её глаз, чёрные дорожки туши текли по щекам, и, перепрыгивая через её красивые губы, бежали по нежному подбородку, а оттуда капали ей на грудь. Она не могла их остановить.
Подъехала следующая маршрутка, и она грустно произнесла: «До свидания», затем резко направилась к машине и села на переднее сиденье. Автомобиль резво умчался, унося Амину в неизвестность. Я успел заметить номер – это была не её маршрутка...
Иногда меня спрашивают: «Какие у тебя самые любимые духи?». И я неизменно отвечаю: «Кензо», – хотя раньше я был к ним совершенно равнодушен.

Это всё, что осталось со мной от Амины... Запах «Кензо»...
___
  *1. Сестрёнка. (шугн. яз.)
  *2. Именем Аллаха, Милостивого и Милосерднейшего! (араб. яз)
  *3. Эй, шофёр! А печка в твоей машине не работает, что ли? (шугн.яз)
  *4. Бабуля, сейчас, подожди, мотор ещё не разогрелся. (шугн.яз)
  *5. Эй, брат, перевал ещё открыт? (шугн.яз)
  *6. Вчера ещё был открыт, сегодня не знаем. (шугн.яз)
  *7. Брат, водки нет? (тадж.)
Примечение автора: На шугнанском языке говорит население Горного Бадахшана в Таджикистане). Шугнанский язык (также называют и памирским языком) относится к индо-европейскому семейству языков.