Полет в зону

ПОЛЕТ В ЗОНУ
Из цикла «ЗНАКИ СУДЬБЫ»
     Детство не кончается. Никогда.
     Не кончается счастливое. Оно у каждого свое. Потому что вспоминается только хорошее. И опять же у каждого свои памятные метки.  А воспоминаний таких не так уж и мало. Вот и выходит, что детство – это наша выборочная память. Оно с нами всегда, коль скоро мы забываем невзгоды, тяжкие наотмашь удары судьбы, думаем лишь о ее добрых подарках, когда бы, в какие бы годы они не дарились.
     … С периодичностью  маятника они летали прямо над нашим двором, где было наше все. Здесь мы, мальчишки, играли в войну, футбол, городки, попа-гоняла, а когда подключались к нам девчонки, то и прятки. Самолеты летали так низко, что были видны головы летчиков. В эти короткие мгновения я мог пропустить гол, удар «шпагой», не попасть в «бабушку в окошке», потому что запрокидывал голову, с завистью смотрел на призывно рокочущих красавцев. А дома, лежа на кровати, перед сном думал: «Вот вырасту, - стану летчиком, как брат Вова. Сначала поступлю в аэроклуб, так же буду летать на учебных, а Люда Мочалова станет смотреть в небо, ждать, когда я помашу крыльями, а она в ответ мне – белым платком».
     Мне очень хотелось ей это сказать. Но ее мама боялась пагубного влияния улицы, оборванцев вроде меня, не выпускала любимое чадо из дома. Люда все долгие летние дни проводила в заточении. Смотрела на наши игры из окна второго этажа и ничего не знала о моих намерениях.
     Пять лет, отделяющих мечту от реальности, пробежали быстро. И однажды на одном из тех самых красавцев УТ - 2 я пролетал перед окнами ее дома и думал, как хорошо, что она осталась в неведении. Я не мог помахать ей крыльями. Впрочем, я не знал, живет ли Люда на прежнем месте. Мы-то с мамой съехали с улицы Чкалова довольно давно.
Летное братство – это нечто особое. Наиболее ярко и осязаемо оно во время тренировочных полетов. Кто-то из курсантов, трое или четверо, летают с инструкторами по кругу, отрабатывают «взлет» и «посадку», кто-то спит в тени под крылом самолета, подложив под голову парашют, кто-то неотрывно следит за полетом своих друзей. Остальные в это время лежат на траве летного поля и от нечего делать травят баланду, разыгрывают друг друга, порой довольно жестко. В эти минуты  рокот моторов перекрывает дружный хохот. 
     Никогда не забыть мне один такой день.
     Погода стояла великолепная, самая летная. На небе ни облачка, и ветер лишь слегка надувает полосатый «метеосачок», показывая, в какую сторону следует взлетать. В этот день наш самый грозный инструктор и знаток русского «фольклора» Николай Иванович Лунев отрабатывал свой норматив. Инструкторам, чтобы они не теряли летных навыков,  полагалось отлетать восемь «зон». Зоны – это такие специально выделенные места в воздушном пространстве за пределами города, где летчики выполняют фигуры высшего пилотажа: «боевой разворот», «петлю  Нестерова», «бочку», «штопор» и т.д. Один такой вылет в зону должен продолжаться не более, но и не менее 15 минут. Надо было в течение лета восемь раз побывать в «зоне» каждому из инструкторов. А Лунев справлялся с нормативом за день. Здоровья ему на это хватало.
     В тот раз  где-то там, далеко и высоко в небе Лунев учинял всяческие повороты - перевороты, а технари и салаги, вроде меня, ждали, когда он вернется из очередной «пятнадцатиминутки». Эти ожидания были особенно томительными, потому что каждый в тайне надеялся,  следующий вылет будет его - роль «мешка с песком» достанется ему.  По инструкции для соблюдения центра тяжести на место второго пилота, полагалось «усаживать» мешок с песком. Но ее не соблюдали. Вместо мешка садился любой желающий покататься просто так. А желающие были все, за исключением, разве что, некоторых механиков.
     Имя главного балагура, водителя бензовозки, который развлекал нас байками, почему-то не помню. Раз уж это не имеет особого значения, назову его Васей. Хотя что-то подсказывает, что  именно так его и звали. А вот имя молчуна, механика «семерки», на которой летал Лунев, помню хорошо. У него было красивое имя - Андрей. В том раз он вдруг заговорил. Сказал тихо, покусывая травинку:
     - А меня вчера пытались раздеть.
     Мы все уставились на него. Такими вещами не шутят. Не утерпел Вася, спросил:
     - Как это? Кто? Где?
     - Недалеко от дома. Прямо у калитки.
     Вася ехидно хихикнул:
     - Ври больше. Какой калитки? Ты же в двухэтажке живешь.
     - С Ритой я был. У ее дома. На лавочке сидели.
     - А-а, ну-ну, - оживился Василий. – Рассказывай.
     - Рассказывать… вспоминать не хочется, а вы… «рассказывай», - вздохнул Андрей, замолчал.
     - Да ладно тебе, - не унимался Вася. – Не фиг было заикаться.
     Мы затаили дыхание. Молчун поманежил нас немного, продолжил:
     – Сидим, значит, с Ритой, калякаем о том о сем, подходят двое. Посмотрели на меня, на Риту. Один, долговязый такой говорит: «Дай закурить». Я понял: с «закурить» все начинается. Что делать? Встал, полез в карман.
     - Ты же не куришь, - снова хихикнул Вася.
     На него все зашикали.
     - Не курю, да. А ты хотел, чтобы я завякал: «Простите, я не курящий»? Пошарил, значит, в карманах, говорю: «Кончились». Долговязый ощерился. Сказал сквозь зубы: «Кончились? Тогда раздевайся».
     У Васи челюсть отпала:
     - А ты что же?
     - Что я? Растерялся, не знаю, что сказать. Посмотрел на Риту. У нее от страха глаза к переносице сошлись. Я стал заикаться, говорю: «Не понял. Как это раздевайся? Не буду».
     Андрей встал, подошел к Васе:
     - Встань-ка.
     Вася недовольно спросил:
     - Зачем?
     - Вставай, говорю. Не боись. Показать надо кое-чо.
     Вася покорно поднялся.
     - Тут долговязый подставляет мне кулак, вот так, - Андрей приложил к носу Василия кулак тыльной стороной и быстро опустил его. Вася не успел даже глазом моргнуть.
     - А ты что? – интересно стало Васе.
     - Что, Что? Куртка, говорю, старая. А он мне: «Ничего, сойдет». И снова кулак подставляет. – Андрей также повторил процедуру с кулаком. Вася сомолчал. - Тут Рита голос подала, пропищала: «Отдай им куртку. Не связывайся с ними». А я думаю, они же, гады, чего доброго, заставят брюки снимать. Как домой пойду, в трусах одних?
     - Заставляли? – почему-то засмеялся Вася.
     - Ага. Долговязый говорит: «Снимай все, догола». Тут у меня страх прошел, говорю: «Не буду». А он мне снова подставляет кулак к носу. – Андрей повторил фокус с кулаком. – Подставляет и как даст другой рукой. Вот так!
     Андрей очень сильно ударил ладошкой правой руки по своему кулаку. У Васи из глаз брызнули слезы. Он схватился за нос, растерянно уставился на Андрея. А тот, не будь дураком, бросился бежать. Вася за ним. Они бегали вокруг самолета, а мы катались по траве, смеясь до икоты. Я потом пытался повторить этот прием на друге Вовке Николаеве, но ударить безжалостно, как это сделал Андрей, не смог.
    Не известно, чем бы закончилась эта игра в догонялки, если бы не «семерка». Самолет Лунева приближался к нам со старта, и сквозь рокот двигателя, работающего на малых оборотах, мы отчетливо слышали его разухабистую брань:
     - Тебя чему учили, мать твою?... В шлем надо было, в шлем! Слабак! В летчики он захотел. Я же тебе кричал, сукин сын! Показывал: в шлем, в шлем!
     Всем стало ясно, когда самолет подрулил к нам. Весь фюзеляж его был обрызган блевотиной. Во время полета в зоне курсанта вырвало. Тут надо пояснить, что в те времена учебные самолеты типа ЯК – 18 с закрытым фонарем из плексигласа только начали выпускать, но в Кемеровском аэроклубе их пока не было. Здесь летали на старых монопланах типа УТ – 2. Кабины летчиков в них были открыты. Лишь небольшой прозрачный козырек защищал пилотов  от сильного ветра.
     Лунев, за ним курсант сошли на землю. На «опарафинившегося» было жалко смотреть. Понурив голову, он тупо смотрел на свою позорную «работу». И в самом деле, что это он вдруг пожалел тряпичный шлем. Постирать его не составляло большого труда. Верх шлема был пошит из тонкой парусины голубого цвета, подклад – из белого ситца. А вот очистить фюзеляж от прилипших к нему пищевых отходов надо еще постараться.
     - Василий, дай этому герою немного бензина, пусть драит, - распорядился грозный инструктор, поднимаясь на крыло резервного самолета. – Кто со мной?
     Желающих на сей раз почему-то не оказалось. У меня тоже энтузиазма поубавилось, но я все же поднял руку  - мечта полетать оказалась сильнее возможного потом нагоняя и насмешек. Лунев согласно махнул рукой, сел в кабину.  Андрей подбежал к пропеллеру. Последовала привычная команда: «От винта!». Мотор взревел. Пока он прогревался, я торопливо стал надевать парашют. Руки не слушались.
     Вот они, эти сладостные минуты. Сколько раз я мысленно выполнял это священное для меня действо. Мне казалось, нет более красивого процесса, чем надевание парашюта. Забрасываешь на плечо правую лямку, затем левую, застегиваешь их на крестообразном замке. Просовываешь нижние лямки промеж ног, потом – через специальные скобки на парашюте, лишь после этого защелкиваешь их в замке. Гордо идешь к самолету, а парашют постукивает тебе по бедрам в так движения. Он служит еще сиденьем в кабине, где для него устроено специальное углубление в кресле пилота.
     Мечта о небе. Разве можно мечтать о том, чего не знаешь? А мог ли я знать, что там и как там, за облаками? Откуда? Я и паровозы-то увидел впервые лишь три года назад.
     Оказывается, можно. Для этого достаточно бывает прочитать книгу о чем-то или о ком-то, посмотреть кино. Книгу Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» перечитал несколько раз еще в журнальном варианте. От одноименного фильма вообще был без ума. Переживал за Мересьева, любовался актером Кадочниковым, особенно когда он был в унтах, а на голове его красовался шлем с очками. В те времена в кинотеатрах шли и другие замечательные фильмы о славных летчиках.
     Было чему завидовать и гордиться кое-чем и в реальной жизни. Мой брат Володя был военным летчиком. Одно время он служил в оккупационных войсках в Австрии. Там же стояли войска США, Великобритании и Франции. Командование, конечно, из кожи вон лезло, чтобы наши соколы выглядели не хуже, а то и лучше иностранцев. Им пошили такую форму! Из такой ткани! Закачаешься. Как-то брат прилетел к нам в отпуск, предстал перед нами во всем наряде. Мы не могли оторвать от него глаз: двубортный китель из тончайшей, чуть ли не из шелковой ткани,  блестящие пуговицы, золотистый пояс с кортиком, значки всякие, на фуражке с голубой тульей – крылатая кокарда и «капуста». Блеск! На выходные пошли с ним на речку. Девчата так зачарованно на него глазели. А одна парочка, которая шла нам навстречу, даже развернулась, пошла следом за нами. И на пляже улеглась неподалеку. Меня всего распирало от радости и гордости за своего брата. Мог ли я мечтать о чем-то другом?!
     Андрей помог мне управиться с парашютом, залезть в кабину, пристегнул ремнями, защелкнул створку - узкую дверцу такую, с шарнирами внизу. Сделана она для удобства посадки в кабину и высадки из нее.
     - Ноги на педали не ставь, - прокричал строго Лунев, - руки со штурвала и газа убери.
     Я согласно кивнул головой, поправил очки. Мотор взревел. Поехали.
     Самолет подрулил к старту. Старт обозначается белым полотнищем, пошитым в виде буквы «Т». Его расстилают на траве и закрепляют с помощью растяжек. Сижу в кабине, затаив дыхание. Не верится: «Неужели полечу? Неужели полечу? Неужели никто не помешает?». Стартовали нормально. Зарябило в глазах от быстро-быстро убегающей травы. Потом она вообще стала удаляться.  И вот я смотрю на взлетное поле, на товарищей, которые остались там, внизу и которые становились маленькими-маленькими, совсем крошечными. Сижу, гадаю, в какую зону полетим? Пройдем над домом Люды Мочаловой или нет?
     Нет, полетели в противоположную сторону. Однако надежду не терял. Высоту надо было набрать большую, более трех тысяч метров – напрямки не получится. Так и вышло, далеко за городом  повернули обратно, полетели к лесному массиву, в сторону села Елыкаево. Я узнал эти места. Вон Металплощадка – сельский пригород, излучина Томи, а вон и буксир тянет паром, похожий на Божью коровку. А там что белеется? Да это же родные корпуса пионерского лагеря Коксохимзавода, где совсем недавно, год назад работал помощником пионервожатого за спасибо и насмешки: девчонки, засранки, со второго отряда в упор не видели во мне «начальника». И тут…
     …земля вдруг перевернулась, и корпуса пионерлагеря стали стремительно к нам приближаться. Сообразил: мы в зоне. Высший пилотаж начался. И первой фигурой стало «пике». Однако пике ли? Что-то долго мы падаем. Мотор заглох. Это что, авария? Но тут мотор взревел, земля начала медленно удаляться куда-то назад, за спину. Левая створка вдруг выскочила из зацепления и стала тарабанить по фюзеляжу. Я сделал попытку снова закрыть ее, но мою руку что-то сковало. Я не смог ее даже приподнять. Какая-то сила стала вдавливать мою голову внутрь тела. Земля ушла, над головой появилось небо. Давление спало. Я  поднял створку, с трудом вставил ее крючки в проушины. Земля снова начала вертеться вокруг. Странное ощущение. Не самолет будто, а земля закружилась в немыслимом танце. Понять, какую фигуру высшего пилотажа мы делаем, было уже невозможно. Чтобы меня не стошнило, я перестал смотреть по сторонам, уставился на приборы, делая вид, будто мне ужасно интересно, что они показывают.
     Эти пятнадцать минут пролетели быстрее тех, что мы отсчитывали там на земле. Тошноты я не чувствовал, лишь слегка заложило уши. Земля постепенно приближалась все ближе, становилась все родней и доступней. Мне очень хотелось, чтобы Лунев сделал хотя бы один обычный круг, по которому летают при отработке взлета и посадки. И он будто подслушал мои мысли. Мы пролетали над бывшим моим родным двором. Я хорошо разглядел свой дом № 8 по улице Чкалова, и дом, в котором, возможно, еще живет Люда Мочалова, ее окна. Хорошо, что тогда не довелось пообещать ей непременно стать летчиком.
     Не быть мне им, увы, не быть.
     Какое-то странное, роковое недоразумение преследовало меня. Сначала я попытался попасть на курсы планеристов. Туда принимали девятиклассников. У меня не было и капли сомнения, что не смогу пройти медкомиссию. Шутя прошел хирурга, невропатолога, терапевта. Спокойно, не шатаясь, встал и сделал приседание после испытания на крутящемся кресле. Осталось пройти окулиста. Со зрением у меня было все в порядке, проверялся ранее, сел в кресло с мыслью, что все испытания позади, завтра стану курсантом аэроклуба. Но… окулист обнаружил у меня скрытый дефект: косоглазие. Какое косоглазие? Какое косоглазие? Не может быть. Этого не может быть. Однако в справке было уже записано страшное слово: «Не годен». Спорить было бесполезно.
     - Не огорчайся, - сказал мне один из работников аэроклуба, который, видимо, проникся сочувствием ко мне. Он видел, что я готов был заплакать. – Придешь на будущий год, все будет нормально, станешь учиться сразу на пилота.
     Видимо, скрытая косоглазость все же была. Зрачки как бы разбегались, когда в поле зрения попадали яркие предметы. Долгими зимними вечерами до этого я много читал, читал лежа на кровати. И, если на полу или еще где-то лежали какие-нибудь тряпки, обрывки бумаг, боковым зрением я видел и их. Больше не читал лежа. Тренировал глаза: подносил к носу карандаш или ручку, отводил их в сторону..
     Год прошел в томительном ожидании. На медкомиссии первым дело пошел к окулисту. Если снова забракует, так хоть не ходить зря голышом перед другими врачами. И, о чудо! Окулист написал: «Годен». Все. Билет на летчика, считай, в кармане. От радости невмеру разволновался. И, как следствие, результат: повышенное давление – 175 на 110. Снова «Не годен».
     Сердобольный работник аэроклуба опять оказался рядом. По странному стечению обстоятельств, мы стали соседями. Недавно он переехал жить в наш дом.
     - Не переживай, - начал успокаивать он меня. – Не все потеряно. Весной, перед полетами снова будет комиссия для отбора в летное училище. Запишись пока на курсы мотористов – тоже полезное дело. Изучать будешь почти то же самое, что  летуны. А там, перед комиссией я научу тебя, как давление сбросить. Есть у меня один рецепт, верное средство… Не горюй.
     Я сделал все, как он предлагал. Зимними вечерами ходил в аэроклуб, учился на моториста. Весной, как и предсказывал друг-сосед, приехали «покупатели» из Фрунзенского училища морской авиации. Была назначена медицинская комиссия. Я, разумеется, записался на осмотр. На ночь выпил отвар из боярышника. Да, видать, переборщил. Ночью сердце пыталось вырваться из грудной клетки. А на утро…
     …а наутро терапевт не стала даже мерить давление, обнаружила в сердце шумы. «Не годен». Кончен бал. Путь в небо отрезан. На аэродроме летом под руководством Андрея я всего лишь проходил практику моториста.
     Вот так судьба посмеялась над моей детской мечтой. Именно посмеялась, потому что вскоре довелось проходить медкомиссию на приписное свидетельство, а потом и военный билет. Это страшное слово «не годен» не написал ни один из врачей.
     Однако такой ли уж жестокой она была, судьба? Сомневаюсь теперь.