С точки зрения червя

Хорошо! Земля была сыра и податлива. Он двигался в ней легко и свободно, как птица в воздухе, чувствуя, как согласно пульсируют все пять  сердец, мощно работает мускулатура, неся его вперед. Это была его стихия, и иного мира ему видеть не доводилось. Он на мгновение замер, мускулистый кончик заострился, проникая во влажный грунт. Сильные мышцы разбухли, расширяя проход, уплотняя вокруг мягкую почву, одновременно подтягивая растянувшееся тело.  Ротовое отверстие захватило мелкие частицы, волнообразная перистальтика, в такт движению, продвинула их в кишечник, который затем переработает и выбросит позади рыхлую субстанцию.

Время от времени на пути попадался туннель, проложенный другим представителем его вида. Пустота ему претила. Он немедленно старался пробурить податливую стенку и скорее внедриться во вкусную привычную среду. Порой, встречались иные жители подземного мира. Они были жесткими и обладали колючими конечностями, которые царапали его мягкое тело, доставляя неприятные ощущения. В таких случаях приходилось спешно искать свободный проход, чтобы уйти от досадного соседства. Иногда наступали периоды, когда земля делалась сухой и неприветливой. Двигаться в ней становилось трудно. Черствые частицы драли нежный пищевод. Боли он не чувствовал, но питаться такой почвой все же было неприятно. Его движения замедлялись, он сворачивался в тугой шишковатый узелок и пребывал в оцепенении, пока грунт снова не становился влажным и гостеприимным.

Сегодня, когда он блаженствовал, перемещаясь в рыхлом верхнем слое, короткие глухие удары, быстро сменившиеся непрерывной дробью, заставили его остановиться. Наслаждение сменилось беспокойством. Он двинулся было вниз, но не успел. Земля, как губка, стремительно пропиталась водой, и он, судорожно дергаясь между корнями травы, потеряв ориентацию, почувствовал, что задыхается. Быстрыми пульсирующими движениями он устремился вперед, уперся в препятствие, и слепо пополз вверх по наклонной жесткой поверхности. Плотные шлепки тяжелых капель начали безжалостно трепать его тело, но вскоре сотрясения прекратились, вода схлынула, и он остался лежать, жадно впитывая всей кожей вожделенный кислород. Через некоторое время шок прошел. Он пошевелился, стараясь разобраться в чуждой обстановке, и ощутил себя окруженным пустым пространством, испытывая чувство, которое человек назвал бы острым приступом агорафобии. Острый кончик тела приподнялся,  он повел им, надеясь нащупать темное убежище, желая спрятаться, но поиски были тщетными. Внизу шершавым панцирем стлалась непреодолимая твердая поверхность, а окрест и выше не было ничего, кроме ненавистной пустоты.

Жажда жизни – сильнейший из инстинктов ; и, следуя его велению, вытягиваясь в тонкую розовую нитку, он медленно пополз в неизвестность. Двигаться было неимоверно трудно, так как округлое тело, приспособленное перемещаться в толще земли, сейчас не имело возможности цепляться за привычную плотную почву. К тому же потоки жара, падавшего откуда-то сверху, доставляли ему дополнительный дискомфорт. Влажная слизистая кожа начала подсыхать и неприятно стягиваться.

 Рядом громко цокнуло, налетел внезапный поток воздуха. Цоканье, мелко сотрясая поверхность, приблизилось и быстрый жестокий удар в задний сегмент туловища заставил его резко сократиться. Он беспорядочно завертелся, наливаясь темным цветом, пытаясь отпугнуть неведомую опасность, чувствуя, как мотается наполовину отсеченный кусок его податливого тела. Удары следовали один за другим, но его хаотические телодвижения позволяли пока что избегать смертельного касания.
Неожиданно твердая поверхность, на которой он лежал, содрогнулась. Мерные подступающие толчки донеслись до него. Нападение прервалось. Пахнул порыв воздуха, что-то громко захлопало, и он почувствовал, что остался один.

                *  *  *
 
– Киш! Киш! – шепелявя от волнения, кричал пятилетний мальчуган на голенастую ворону, которая, отлетев в сторону на десяток метров, перетаптываясь с ноги на ногу, настороженно косила на него озорным черным глазом.

Лучилось яркое солнце. В воздухе стоял аромат воскресного городского утра, промытого летним проливным дождем. Немногочисленные автомобили суетливо шныряли по обеим сторонам зеленого газона, продернутого посередине узкой лентой асфальтовой дорожки. Малыш присел на корточки, глядя на беспомощное бордовое тельце, распластавшееся на влажном асфальте. Небольшая его часть была наполовину оторвана, жалко торчала в сторону, и капелька крови блестела на изломе.

– Мама, смотри, у него кровь, как и у меня, красная!

Молодая женщина взглянула на грязную ладошку сына и вздрогнула.

– Выбрось немедленно эту гадость! – брезгливая гримаса некрасиво исказила ее ухоженное лицо. 

Мальчуган погладил червя пальчиком.

– Но ведь ему, наверное, очень больно, – жалостно вздохнул он. – Он умрёт? – его голос подозрительно задрожал.

– Умрет, не умрет, какая разница, вечно ты всякую дрянь хватаешь, – истерически заверещала она, стуча локтем в бок мужа, сидевшего рядом с ней на скамейке. Тот недовольно поморщился, с неохотой отрываясь от толстого журнала.

– Ну и что, неплохая наживка для рыбалки, – безразлично бросил он и снова уткнулся в красочный мир глянцевых страниц.

– А-а-а, достал ты меня своими машинами, знать больше ничего не желаешь.

 Не получив поддержки, женщина повернулась к сыну и, выставив вперед руки, словно защищаясь от чего-то гадкого, выпалила:

– Избавься от этой пакости и не подходи ко мне близко, пока руки не помоешь.

Мальчуган испуганно заморгал. Он опустил наполненные слезами глаза, медленно отошел к краю асфальтовой дорожки и огляделся по сторонам. Серая ворона метрах в пятидесяти завтракала куском размоченного дождём хлеба. Малыш раздвинул плотные травяные заросли и осторожно опустил повисшее на пальце бордовое тельце в темное отверстие.

                *  *  *

Ощущение открытого пространства неожиданно исчезло. Знакомая гостеприимная темнота охватила его. Он некоторое время лежал на стеблях травы неподвижно, впитывая подсохшей кожей сырость, затем шевельнулся и двинулся вниз. Полуоторванный кусочек зацепился за жесткую развилку стебелька, он нетерпеливо дернулся, плоть оторвалась, но теперь это уже не имело значения. Рана быстро затянется, и потерянная часть тела вскоре регенерирует.  Вода ушла на глубину, и он торопливо внедрялся в знакомую стихию, пробиваясь вперед и ниже, имея единственным смыслом жизни рыхлить и перерабатывать изначальную вечную субстанцию, именуемую землёй. Там, где будет пролегать его неприметный путь, станет пышнее и гуще расти трава, распустятся яркие цветы и выше поднимутся деревья. Понятие благодарности было ему неведомо. Примитивное существо проживет свою короткую жизнь и растворится в среде, из которой вышло, но не исчезнет чувство сопереживания, что проявилось в это летнее утро на городской аллее. Однако удержать и взрастить его удается не каждому, но лишь оно, единственно, и определяет то, что принято называть человечностью.