Общая обстановка

Запомнилось, что в квартире всегда было парко и душно. Готовили все, и мать, и бабка, готовили много, а, главное, долго. Домашняя кухня отличалась от промышленной только объемом работ. Полуфабрикатов тогда не существовало, простейший суп варился по четыре часа. Рядом с плитой резали, чистили, крутили фарш, мыли посуду. Грязь летела во все стороны. Кафеля не было - стены были крашены масляной краской. После каждой готовки надо было начисто вымывать кухню, но сил, да и времени, уже не было. Мамку хватало только на то, чтобы быстренько съесть приготовленное, поговорить со мною минут пятнадцать, да завалиться спать, чтобы завтра не проспать на работу. Поэтому, мягко говоря, обстановка была антисанитарной. Хотя, уверен, на мне это сказалось только в лучшую сторону.

Стиральные машины тогда представляли собой дорогую и не очень удобную игрушку, а главное - купить их было довольно сложно, даже если были деньги - дефицит. Поэтому на газовой плите не только жарили и варили, а еще и кипятили белье в огромном зеленом баке, помешивая его здоровой, отполированной руками за многие годы, до зеркального блеска. Потом белье полоскали в ванной, и вешали сушиться на кухне или в ванной комнате, а в хорошую погоду на балконе. Поэтому потолок, и в ванной, и на кухне был пятнисто-бурый от осевших на него испарений и потрескавшийся, просматриваясь через нотный стан протянутых веревок.

Мать стирала белье ночами – я ложился спать, а из ванной неслось: «жик-жик-жик» и шум воды из выживаемого белья. Когда мать вешала белье ; это было хорошо слышно по характерному звуку табуретки, передвигаемой по кафельному полу ; я всегда вздрагивал ; как бы она не упала и не расшиблась. На то были веские причины. Табурет советского производства был корявым, а пол в ванной ; неровным, и все это тряслось и качалось.

В ванную ставили металлические тазы и стиральную доску. Пластиковых тазиков тогда еще не было ; они стали появляться где-то в начале 70-х годов ; поэтому пользовались алюминиевыми и эмалированными, у которых эмаль местами была отколота и они чертили на ванне черные и рыжие полосы. От такого варварского использования, ванна была напрочь испорчена ; и подрана, и поцарапана. Знал людей, которые в ванной засаливали огурцы и капусту на весь год, а мылись в раковине – были и такие «москвичи». В нашей ванне прежний жилец замешивал цемент для того, чтобы положить плитку на кухне и на балконе. После это ванна выглядела так, будто бы ее черти когтями драли, а ему было нормально. Ужас, ужас…

Люди, приехавшие после войны из деревень, не только не понимали и не принимали городской жизни и городских атрибутов, но еще и пытались приспособить городскую жизнь под свой родной деревенский уклад. Привыкши пользоваться корытом, они воспринимали ванную, как большое корыто, не понимая того, что выбросить старое и купить новое корыто – просто, а поменять ванную – очень сложно. Положение усугублялось еще и тем, что все давалось бесплатно. Никто не чувствовал, ни жалости, ни ответственности за дармовое. Черт с ней с ванной – дали одну, авось дадут и другую. Государство не обеднеет (был и такой слоган).

Может быть виновата эпоха, вначале перебившая массу народа в лагерях, а потом, кинувшая оставшихся под фашистские танки. Послевоенные люди особенно остро ощущали себя гостями на этой земле, поэтому ничего не берегли и ничем не дорожили.

Еще врезались в память вечно капающие, гудящие, крантики в ванной и на кухне, по слесарской науке, именуемые вентилями. Сейчас они встречаются довольно редко, а тогда для горячей и холодной воды были отдельные регуляторы, которыми никогда нельзя было установить нужную теплоту, поскольку давление воды то и дело скакало. Мы жили на последнем – пятом – этаже, насосы были слабые и еле-еле допихивали воду до нас, поэтому, если где-нибудь ниже открывали холодную воду (чтобы налить чайник, например), то у нас вода сразу же становилась горячее. Вот и приходилось, соответственно обстановке, вертеть вентиля, то влево, то вправо.

Внутри этих вентилей были резиновые прокладочки, купить которые можно было только по великому блату – в магазинах их не было, а, если они и появлялись в продаже, то за ними выстраивалась огромаднейшая очередь и они распродавались в момент. Иногда слесарь приносил нам две-три штучки и продавал их нам, вне зависимости от количества, за бутылку водки. Мать была одинока и слесаря вечно приставали к ней. Я помню, как она ругалась и отбивалась от их рук. Поэтому они требовали так дорого, обзывая ее «недавалкой». Резина, из которой делались прокладки, была дрянь, поэтому служили они, максимум, месяц, после чего вентиль надо было снова откручивать и менять резинку. Моя мать так лихо это делала! Но, несмотря на все ее старания, из смесителя все равно постоянно капало (иногда лило, и днями, и ночами) и на мойке сохранялось ржавое пятно.

И только, когда я закончу институт, через долгих восемнадцать лет, то научусь самостоятельно изготавливать эти резинки. И буду ими обеспечивать не только себя, но, и многочисленных друзей, и соседей, воруя листовую резину на работе.

Вентиля не только капали, но еще и выли. Когда я поворачивал его, чтобы пустить воду, то в трубе появлялся звук, тональность которого менялась от угла поворота. Начиналось обычно со свиста, воя и шипения, усиливающегося при откручивании и переходящего в барабанный бой, при котором вода из крана уже не текла, а вылетала большими крупными каплями с «пердящим» звуком и труба вся тряслась, как будто бы ее била лихорадка. Покрутив вентиль, можно было подобрать самый тихий звук, а то и полностью подавить его, хотя вода при этом имела обыкновение течь не так как надо – либо слишком слабо, либо слишком сильно. Гораздо хуже было то, что подобрав один кран нельзя было крутить второй – шум тотчас появлялся, поэтому, вертя вентили взад-вперед, я подбирал не нужную теплоту воды, а минимальную громкость. Но иногда, например, когда я мылся, приходилось мириться, и с шумом, и с грохотом, иначе мне пришлось бы обливаться либо слишком горячей или, наоборот, слишком холодной водой.

К слову о воде!

Вода содержала остаточный хлор!

И в большом количестве. Я затрудняюсь вспомнить доколе это продолжалось, но, кажется, до середины 1970-х годов (не помню чтобы вода воняла, когда я поступал в институт). А тогда, порою, это было просто невыносимо.

Помнится, как иногда в ванной, поскольку там не особо проветривалось, за время моего пребывания в школе, скапливалось столько газа, что он ел глаза. Когда я входил туда, дабы вымыть руки, придя домой, то приходилось зажмуриваться. Единственным спасением, было открыть входную дверь и дверь в ванную комнату, а, если на улице не мороз, то еще и балконную или южное окно. Поток воздуха вытягивал вонь из ванной и туда вскорости можно было зайти не кашляя и не зажмуриваясь. Поэтому, повзрослев, я сделал окошко в ванной комнате раздвижным, чтобы можно было легко проветривать ее насквозь.

Бывали случаи, особенно, если воду отключали, а это тогда случалось довольно часто (не знаю из-за чего - может многочисленные прорывы, а может быть водопровод не справлялся с нагрузкой), что в смесителе скапливался хлор. И, когда вентиль открывали, из носика, с шумом, вылетали брызги в облачке резко пахнущего газа. В таких случаях, и я, и мать, вздрогнув, с руганью, отскакивали от смесителя. Но это было не столь большой бедой, поскольку, после хлопка, обычно, текла уже нормальная вода.

Гораздо хуже было когда вода была хлорирована, но не сильно, поэтому в ванной вони не было, из крана ничего не пшикало, но стоило только включить душ и задвинуть занавеску... Многоструйный поток распылял значительно больше газа, чем толстая струя из носика, поэтому, начав мыться в нормальной атмосфере, я, не домывшись, кашляя и захлебываясь жгучей вонью, выскакивал на свежий воздух, чтобы отдышаться и проветрить ванную.

Воду из-под крана мы практически никогда не пили. Боялись. Она имела откровенный металлический привкус, как будто лижешь железяку. Дома мать держала широкую пятилитровую кастрюлю, в которой «отстаивалась» водопроводная вода. Она стояла без крышки и, время от времени, мать помешивала в ней воду половником - чтобы лучше выдыхался хлор. Из-за больших размеров кастрюли, чайник из нее наливали все тем же половником - не очень удобно, зато отстоянная вода, на самом деле, была вкуснее, чем та, которую наливали непосредственно из крана. Я, по лености, много раз забывал доливать кастрюлю и мне нередко приходилось наполнять чайник неотстоенной водой. Гадость! И вкус мерзкий, да и на поверхности чая образовывалась какая-то отвратительная пенка, желто-зеленого болотного цвета, с неприятным режущим вкусом.

Когда вода воняла особенно сильно, мать говорила, что, видимо, в воду попала какая-то кишечная палочка. Но это было совсем не так. Говорят, что сколь веревочке не виться, а конец все равно будет - в 1970 году в Москве объявили эпидемию холеры. Она, как я понимаю, ходила уже несколько лет, но советская власть замалчивала это, хотя воду хлорировала от всей души. В ленинском 1970 году, да и три последующих года вода пахла особенно гадко.

Вода не только дурно пахла, но разъедала кожу. Я перестал пользоваться ванной и всю жизнь моюсь исключительно под душем.

Пока была жива бабка, на кухне, рядом с выключателем, постоянно висели гирлянды сушеных грибов. Мне настолько сильно врезался в память их пряный запах, что не покидает меня до сих пор. Он был настолько приятен, что иногда я отламывал кусочек гриба, растирал между пальцев и подносил к носу, чтобы вдохнуть его запах. Грибной порошок, попадая мне в ноздри, заставлял чихать, оставляя очень надолго запах прелой листвы. Потом, ставши старше, подобный аромат я чувствовал в махорке и настоящем сигарном табаке, откуда-нибудь с Кубы, иногда - в каких-то сортах чая и конечно – осенью, в промокшем ночью, и, высушенном дневным солнцем, лесу, когда вся земля покрыта плотным слоем желтой, охристой, коричневой и зеленой листвою.

Грибы были черные, хотя бабка их называла «белые». Я не понимал этой тонкости и только потом догадался, что она называет «белыми грибами» любые сушеные грибы, которыми можно приправить суп. Покупала она их у каких-то старух, торговавших ими, втихаря, у магазинов или у пункта приема стеклопосуды. Потом, когда бабка перестала выходить из дома, грибы покупала мать в переходах метро, а бабка, проверяя их дома, очень часто выбрасывала, ругая мать за бестолковость и неумение отличить хорошие грибы от дурных.

Обидно, но мать так и не освоила эту премудрость. Поэтому, когда бабки не стало, вместе с нею ушли от нас и «белые» черные грибы, пропал, так любимый мною, прелый грибной запах, пропал суп с грибной приправой… В общем жизнь стала намного преснее.

Стыдно признаваться, но моя мать совсем не умела готовить. Это тема отдельного разговора, сейчас хочу отметить только одно – почему? Я долго думал, следя за ней, и понял – она не ощущала вкуса пищи, считая самым важным в еде – объем. Конечно, она могла отличить кислое от горького, но не более того. Ее любимым вкусом было сладкое, а какое сладкое – без разницы. Вполне естественно, что с такими способностями, ни о какой кулинарии не могло быть и речи. Последующий жизненный опыт показал, что этим страдает половина населения, поэтому называет домашнюю стряпню вкусной.

Еще помню, как пели трубы. В ночной тишине это было очень хорошо слышно, особенно зимой, когда все окна и форточки на ночь закрывались. Весь дом затихал и только басовитый гул труб слышался из ванной. Он был негромкий, но, скажем так, всеобъемлющий. От него нельзя было никуда спрятаться. Даже, накрывшись с головой одеялом. Равномерный, иногда с некоторыми волнообразными колебаниями тона, он не раздражал, а, наоборот, усыплял меня. Иногда я воображал, что плыву на пароходе, а там работает мотор. А раз он работает – значит – плывем – следовательно – жизнь продолжается. И мне было очень хорошо и спокойно засыпать.

А когда ночь выдавалась ветреная – в вентиляционной трубе завывал ветер, точно так же как он завывает в трубе деревенского дома или в неплотно прижатой оконной раме. Именно этот звук для меня – звук детства. Я помню как сладко спал под него в своей детской кроватке, какие прекрасные сны видел. Улучшая свою жизнь я потерял нечто такое... такое романтическое, которое невозможно купить, подделать или заменить чем-то другим. Чтобы повторить те самые ощущения сейчас, надо вернуться обратно в свой старый дом, и лечь в старую детскую кроватку, которой, к сожалению, уже в том доме нет, закрыть глаза и слушать… слушать… слушать…

Только в Турках в Иринкином доме я слышал похожий звук. Нет, конечно, не такой, какой был в детстве, а совершенно иной, но он также убаюкивал меня и уносил в сторону все печали и горести.

Все двери в нашей квартире были немного перекошенны и не закрывались полностью, поскольку бабка ими колола свои любимые грецкие орехи. Щипчики, в ее понимании, нужны были только для раскалывания сахара, а вот орехи требовалось колоть дверью. Как она делала, и до войны, и после войны, и в раннем детстве – так, как научили ее родители, так как было принято в их среде в те, далекие от нас, годы. Она быстро умерла, но трех лет хватило, чтобы испортить все двери, даже дверь в ванную.

 

Среди наших соседей процветало нищенство. Мать рассказывала такую историю - когда еще жили в отцовой квартире на Кутузовском, соседи сверху купили холодильник. Они взяли на работе взаймы, а чтобы вернуть долг им пришлось так экономить на еде, что они, приходя домой, лежали не двигаясь, дабы сохранить силы и не разжигать аппетит. И так - целых три месяца.

 

Кстати о холодильниках ; у нас был «Саратов», без компрессора. Не знаю, чем руководствовались мои родители, покупая его, ценой ли, или они действительно хотели купить бесшумный агрегат, но мне повезло ; этот «Саратов» действительно не шумел. Работал идеально лет пятнадцать. Единственное, что плохо – морозилка в нем была очень ребристая и, из-за высокой влажности в квартире, быстро обрастала плотной снежной «шубой». Помню, чтобы не выключать, но размораживать его, бабка, ножом обрезала, соскребала эту «шубу», кусочки которой я, незаметно, совал в рот, наслаждаясь вкусом талой воды.

Не знаю почему детей так привлекает талая вода ; сосульки, снежинки, ледышки, мороженое, в конце концов. Проходит детство и интерес к талой воде исчезает. Я, например, лет с 12-13 сосульки больше не ел и даже потерял интерес к мороженому.

Мало, кто помнит, что тогда были, по американскому образцу, газовые холодильники, которые не расходовали электричество. Опасные, в том смысле, что газовый фитилек мог погаснуть и комната наполнится газом. Было несколько взрывов, но мало, поскольку благодаря общим кухням эта техника всегда была под присмотром. С отдельными квартирами и пьяными русскими, количество взрывов возросло, да и ущерб от них тоже.

Кстати в новом доме уже не было газовых счетчиков. В старых, они были. У моей тетки на улице Мечникова счетчик газа висел очень высоко под потолком – громадный круглый как вокзальные часы, зеленого цвета, с небольшой красной стрелочкой в углу. Удивительно, что при таком большом габарите на нем были маленькие циферки, которые я, со своего тогдашнего роста, еле-еле мог разглядеть. Так что тогда за газ надо было платить. Казалось бы кипятить белье становилось невыгодно, но малоимущих не обманешь – они обнаружили, что при очень малом расходе газа счетчик не крутится. Поэтому была такая штука, под названием «жулик», в виде диска, размером с донышко кастрюли, со множеством мелких отверстий, которая распределяла небольшое пламя на большую поверхность. Чайник нагревался, за полчаса, за час, но нагревался, а газ – не считался. Видимо поэтому, счетчики для газа и отменили.

Интересно, что в конце 1990-х годов, мои знакомые, эмигрировав России в Германию, точно также обманывали счетчики для воды, пуская воду, по малой капле, в бачок, который ставился в душевую кабину. За день наливалось около 20-30 литров - достаточно чтобы, и чая попить, и обед приготовить, и даже посуду помыть. Коммунальные службы чувствовали обман, поэтому раза два в месяц по квартирам бегал мастер-водопроводчик из арабов и искал утечки, но ничего найти не мог.

Зимой, пар от стирки и готовки осаживался на холодных окнах, образуя непрозрачную белую пленку, которая к низу стекла превращалась в наледь, достаточно толстую в треть, а то и в целый сантиметр толщиной. Я любил, тонким ножом поддев ее, сковырнуть со стекла и съесть. Холодненький приятный вкус талой воды. Наледь на стеклах - символ моего детства. Поскольку, позже ее не было ни в одном доме, в которых мне приходилось жить или просто бывать. Наши пятиэтажки, через Чехию, пришли к нам из Франции, Именно там, после варварских англо-американских бомбардировок, зародилось поточное панельное домостроение. Несмотря на теплый климат Франции в домах проектировались двойные рамы с толщиной 50 мм. Все бы было хорошо, если бы эти рамы герметизировали. Но строительство шло в спешке, все благоустройство жилья было возложено на проживающих, а те, вроде моей матери и ее знакомых, даже не понимали как сделать окна теплыми и почему в квартирах холодно. А все было очень просто ; достаточно было запечатать пространство между двойными рамами ; как делали в деревнях ; замазкой, ватой, лоскутками ткани, бумагой ; любым доступным материалом. Но моя мать почему-то налегала на щели между окном и коробкой ; заклеивала рамы бумагой, затыкала щели поролоном, ватой, укладывала на подоконник какие-то немыслимые тряпки – было весьма живописно, но теплее не становилось. Балконная дверь, даже летом, была заложена какой-то старой (по-моему моей детской) вонючей шубой – чтобы не дуло. Становилось только душнее и душнее, поскольку приток свежего воздуха сквозь щели прекращался, а холод от остывших стекол продолжал вымораживать квартиру. Перемудрили архитекторы со стеклами, слишком большие они для нашего климата. Да, я понимаю,; намного светлее, но и намного холоднее. Интересные цифры (я их правда получил, когда стал намного старше – лет в 13) ; площадь большого окна ; 3 квадратных метра. А у нас в комнате было два окна ; целых 5 квадратных метров холодной поверхности из 45 квадратных метров площади стен. Одна шестая!

Вот мы и мерзли, як цуцики!

Так вот, когда нам в школе объяснили, что воздух очень плохо проводит тепло, до меня дошло, как утеплить квартиру. Сначала я измерил температуру стекла при помощи старинного термометра, который долгое время стоял в холодильнике. У него колбочка со спиртом не была спрятана внутри корпуса, а торчала снаружи. Я минут пять держал ее прижатой к стеклу и получил ;3 градуса, когда на улице было около ;15. Законопатив двойные рамы ватой, я выждал два или три дня и измерил температуру стекла снова. Результат превзошел все ожидания: +15 градусов. С той поры я больше никогда не видел наледи на стеклах, зато в квартире стало теплее. А вот в каком классе это было - не помню. Физику с пятого что ли проходили?

Что еще мне запомнилось в нашей старой пятиэтажке, так это греющие стены. Сейчас снова возвращаются к этому способу обогрева. И правильно! Нет ничего более приятного, чем ощущать тепло от стены. Видимо, столько поколений до нас засыпали, прислонившись к теплой стенке печи, что это вошло в привычку.

Внутри стены, между кухней и комнатой была проложена труба отопления, а сама стенка была покрыта белой штукатуркой. Матери это ужасно не нравилось, белая стена ее почему-то раздражала. Может быть она навевала воспоминания о деревянном доме, всей душой ненавидимом матерью, где была подобная оштукатуренная стена печи. Ей хотелось все заклеить обоями. Вспоминая те старые советские обои, думаешь, что штукатурка лучше. Может и пачкается, зато не выгорает. Слава богу - к штукатурке обои не клеились и, не придумав ничего умнее, мать замазала штукатурку какой-то розовой масляной краской - под цвет обоев. Розовый цвет мне понравился, но вот проблема – стена завоняла прогорклым маслом и зашелушилась розовыми листочками.