Сербская ель. Часть седьмая

Одесса.
Вывороченные корни деревьев,как игрушечные лежали на тротуарах,груды щебня, смешанные с кирпичами,обломками деревянных балок, остатками мебели,оконных, с выбитыми стеклами, рам,кривых и торчащих то тут то там, какой-то кусок материи в цветочки, а рядом с ним бордового цвета штора и  покрывающие все и вся листы намоченной дождем и обгорелой бумаги дополняли пейзаж улицы. Арам вышел из автомобиля и  остановился у ограждения, перед которым стоял жандарм. Тот отсалютовал ему и сделал презрительную мину. Отвернулся и начал кричать на  пробующую пройти вперед женщину с сумкой:
«Проход воспрещен,слышите, черт побери, проход воспрещен!».
Арам сел опять в  машину, оставив не закрытой дверцу, вытащив бумаги из сумки, начал искать к них свою записную книжку. Нашел ее и под буквой Н, отыскал свой берлинский адрес,  все время думая, что он ошибся и что груды развалин - вовсе не та улица, которую он покинул десять дней назад. Но название улицы  было тем же, что и на развороченной стене одиноко стоящего на углу дома.Столб с металлической  таблицей,  вот вот готовый упасть и вдруг ни с того ни с сего жалобно скипнувший и наклонившийся почти на сорок пять градусов к земле, привел его в сознание и он захлопнул дверцу машины и, подождав пока включится мотор, рванул сцеплением, дав задний ход, выехал на трамвайные рельсы, чуть не задев проезжавшую  машину и, не останавливаясь нажал опять на газ, чтобы как можно быстрее отъехать от этого перекрестка. В штабе Управления в своем кабинете на втором этаже он застал на  письменном столе все не тронутым, так как будто бы  он не выходил отсюда. Сидел, обхатив голову двумя руками и думал над тем, что  его, правильно назаваннное Дитрихом идиотское  поведение  с этой Анелей и со свадьбой , настоящей, с ним вовсе не настоящим Нольте, с его  постоянными  пробами  сохранить в себе хоть что то человеческое,- все это  может не только привести к его гибели, но и к тому, что он не выполнит задание и,  что его поведение здесь может быть расценено как предательство и, оттого  может  пострадать  его семья. Все подспудные известия из России из семей, которые каждый  из работников посольства носил в себе и старался не делиться ними с кем-то другим, время от времени доходили до него от Демина и он только удивлялся, как могут люди смеяться, вести себя как ни в чем ни бывало, почти естественно, хотя было известно о том или другом, что его семью  выслали в лагерь или расстреляли кого-то за предательство. Этими предательствами и  постоянными поисками врагов народа были полны коридоры посольства, были полны души ходивших по ним людей, были полны доносы тысяч листов бумаги исписанной дрожащими руками людей, жаждущих только одного – выжить во что бы то ни стало. И он теперь сидел за письменным столом и думал о себе, как о каком-то идиоте, который воспринимает жизнь как игру с правилами. Звонил телефон и он, не обращая на него внимания, встал и начал вынимать  папки с делами из  шкафа и раскладывать их на столе. Потом опомнился и, сняв шинель, повесил ее аккуратно на вешалку, причесался перед зеркалом и, подойдя к столику при окне налил себе воды из графина в стакан и выпил его тут же залпом.
« Я понимаю ваше состояние»,- услышал он голос из за спины и, не успев оглянуться, только  вдруг припомнил себе, что голос принадлежал  сыщику, который приезжал к нему домой в поисках  его иранских корней.  Оглянулся и увидел действительно этого же человека, стоящего в дверях. Он  мгновенно поймал себя на том, что не заметил даже, как тот открыл дверь и от этого ужас
сознания того, что он уже не владеет своими  чувствами и действиями
овладел им так стремительно, что он, не зная, как  совладать с ним, выхватил револьвер из расстегнутой кобуры, висевшей  при поясе поверх мундира и, не говоря ни слова, разрядил целую обойму в говорившего. В дверях появились  люди из отдела «восточного фронта», потом заметил испуганное лицо секретарщи и наконец почувствовал на своей  руке холод наручников.
Сидел в кабинете Кертнека, напротив его стола, сзади стоял человек из охраны и не понимая уже совсем, что он делает, качался из стороны в сторону, как помешанный и мычал что-то  нечленораздельное.
«Прошу снять ему наручники и шевелитесь,черт Вас возьми»,- долетело до него как в тумане.
Начал тереть  запястья  с закрытыми глазами, как в трансе и все время повторял про себя:« Мой боже, мой боже!».
«А теперь прошу оставить нас вдвоем»,- гаркнул Кртнек и охранник удалился.
«Вы ведете себя как последняя баба, как последняя, повторяю, баба.
Вы понимаете, черт вас побери, что сейчас идет война и, что  война - это война, а не  игра в войну! А Вы все время играетесь, черт вас побери! И если бы не то, что Гиммлер вручил Вам лично  фронтовой подарок, если бы не то, я бы Вас расстрелял и  тут же и сегодня еще!
Но он имеет привычку  спрашивать, он спрашивает иногда и, если не дай бог, я скажу ему, что вы ведете себя как последний предатель и как последняя тряпка, то отвечать прийдется мне, мне, черт побери, а не Вам! Мне прийдется  пожертвовать своей головой, а не Вам, черт побери, мне, а не Вам! Я вообще не понимаю, как  Вам, как  Вам - педику удалось найти такую прекрассную женщину и,  как она вообще  может быть с вами! Но я  буду молчать, я буду молчать, потому что из за какого дегенерата  я не хочу попасть на восточный фронт! А вот Вы попадете туда еще сегодня! Еще сегодня я направлю вас в самое пекло, чтобы  вы поняли наконец, если вообще сможете  что-то понять, если до того вас не убъет русский Иван!». Сидел весь красный как бурак, орал, не стесняясь и не снижая тона. Арам поднял голову и встал:«Разрешите выйти»,- произнес, смотря в стену напротив.
«Сядьте, черт вас побери! Сидеть, пока я не разрешил вообще Вам вставать!»,- орал дальше Кертнек.
«Ваша супруга живет! Живет, вы понимаете, живет, черт вас побери, проклятый педик!», - он смотрел на Арама уже вовсе не зло, только краска на его щеках медленно сходила, уступая место почти синеве.
Арам стоял на вытяжку перед столом Кертнека и смотрел прямо в глаза ему, не мигая и не отводя взгляда ни на мгновение. На самом же деле он не  чувствовал и даже не понимал своего состояния, он только как закодированный автомат был в состоянии помнить только одно – он Нольте, он немец, он был на инспекции в лагерях, он был на восточном фронте и он имеет жену Анелю.
Кертнек вышел из-за стола,  подошел к нему и положил ему руку на плечо. Потом подвел его к столу и, почти как больного, легко посадил его на стул. Налил ему в стакан воды и, сев напротив, смотрел на него какое- то  мгновение, а потом встал и подошел к письменному столу. Взялся за ручку телефона и попросил адьютанта войти в кабинет. Тот явился незамедлительно,стоя перед ним с бесстрастным лицом ждал указаний. «Хоффман, черт побери»,- заорал Кертнек,-« Я просил вас еще пол часа назад вызвать сюда врача. Ну и где он!».
Хофманн стоял побледневший и молчал. « Да говорите же, черт вас побери!»,- орал тот дальше.
«Врач, господин Сеелик погиб десять минут тому назад»,- выдавил Хоффман из себя. « Вооон, воон!»,- орал Кертнек.
Арам вышел из этого своего транса, сидел и внимательно смотрел на Кертнека. Тот заметил  в нем перемену и, подойдя к столу, выпил  сам воду из стакана, первоначально предназначенную для Арама.
«Вы знаете, я видел нашего фюрера с близка»,- вдруг начал он, сидя совсем близко Арама и подвинув почти вплотную свой стул к нему,-«Этого же просто напросто нельзя забыть. Я чувствовал сейчас себя с вами почти также. В вас есть какая то магнитная, нечеловеческая сила притяжения, одухотворения, как хотите можете  это называть, но не даром же Гиммлер  заметил вас Нольте и я даже слышал, как он говорил, что в вас есть что то надчеловеческое, что может быть только у представителей арийской рассы».Сидел и с сочувствием смотрел на Арама. Арам молчал и смотрел в пространство.Кертнек встал  и опять вызвал адьютанта.
«Вы выпишите для штурмбандфюрера документы для поездки в Милан. Документы должны быть готовы завтра, ну самое позднее послезавтра, и прошу заняться только этим»,- напутствовал  его. Тот щелкнул каблуками и вышел.
«Вам нужно отдохнуть, однозначно»,- произнес Кертнек философски и хлопнул Арама по плечу,-« Ваша жена простая чудесная девушка.Таких мало, не испорченная, преданная и простая. Так вот я распорядился, чтобы вам выделили аппартамент в вилле для нашего вышего офицерского состава в Бернау,- кругом прекрасный парк, тихо, никаких разрушенных зданий, никаких особых бомбежек, я  кстати, давно вывез семью туда и моя жена просто в восторге от вашей Анели!»,- он подтолкнул Арама и  они вместе спустились по центральной лестнице, чтобы ехать прямо сейчас в Бернау. По дороге Арам украдкой заметил идущего ему навстречу Дитриха с его безразличной миной на лице и понял, что  вырваться из тисков Кертнека будет не так просто.
В Бернау Арам застал Анелю вовсе не испуганной или недовольной. В парке слышался  детский, собачий и женский визг и, когда они с Кертнеком сошли  вниз, каждый из своей комнаты, Арам с третьего этажа, а Кертнек с первого, радости  по поводу их возвращения живыми не было конца. Анела  взяла его под руку и, прижавшись всем телом, смотрела на него влюбленными глазами. Араму казалось, что она давно поняла правила игры здесь в Берлине и  играет превосходно свою роль. Но иногда, ему начинало вдруг казаться, что она  действительно любит его и  что ее радость по поводу его возвращения вовсе не поддельная. Он поцеловал ее украдкой в щеку, но это заметил Кертнек и сделал гримассу, выражающую не то узнание, не то удивление.
Они ели вместе поздний обед а потом Анеля потянула его в их временную квартиру. Их аппартамент состоял  из четырех,  довольно просторных комнат с большим балконом и видом на парк. Кроме того была  еще огромная ванная комната с цветами в больших горшках и самой ванной, тоже громадной, размещенной в  углублении в  полу, куда вели три ступеньки, покрытые резиновым ковриком, рядом  были поручни, чтобы не поскользнуться. Часть их вещей из старой квартиры Анеле удалось спасти  после первой бомбежки Берлина. После ванной, которую они принимали вместе, Арам добрался до кровати  и сообщил, что он устал и хочет быть сам. Закрыл двери на ключ и бросился на кровать прямо в халате.
Он радовался тому, что его отправляют опять в Италию и думал о том, что наверно Кертнек не такой дурак и приготовил для него что-то еще.
Вообще сам только факт размещения Анели, как его жены рядом с семьей Кертнека, недалеко от Берлина, а одновременно в тихом районе, где проживали только высокопоставленые чиновники и их семьи, сам только этот факт заслуживал та то, чтобы серьезно задуматься над его Арама ролью, которую предвидел для него Кертнек в аппарате Управления. Дитрих, еще перед поездкой его в лагеря, сообщил ему о планах альянтов весной высадиться на побережье в районе пролива Па-де-Кале, севернее реки Сомма, откуда шла прямая дорога к Рурскому бассейну-экономическому центру страны. Верховное главное командование вермахта предполагало, что высадка в Нормандии, если такая произойдет, будет нести отвлекающий характер и, если произойдет сначала, то следует ожидать  начала главной операции на другом участке. Дитрих сообщил ему еще тогда, что еще в октябре была большая секретная конференция, на которой Кейтель делал доклад и, в котором он прямо заявил, что держаться в Северной Италии нужно так долго, пока немецкие войска остаются в Югославии и, во всяком случае нужно всеми силами удерживать опорные пункы именно в Северной Италии, пока идет отвод войск на  северо-запад. Это означало, что, возможно, к началу лета Италия перестанет быть плацдармом первостепенного значения и войска оттуда будут выведены а вместе с тем закроется так называемый «шелковый путь» вывоза средств за океан. Размышлнения Арама прервал стук в двери и он, открыв их, увидел Кертнека с бутылкой  коньяка в руке.
«Вы, дорогой Нольте»,- начал тот,-« Вы даже себе не представляете, как я был рад, когда вы так хладнокровно и так мужественно разделались с этими предателями в лагере! Я, при всей моей честности и отваге, не решился бы так на глазах у всех пристрелить этих предателей и потом опять же в Берлине! Я вами восхищен и я на вашей стороне!»,-сидел с рюмкой коньяка в руке был уже довольно пьян и смотрел с любовью на Арама.
«Я думаю, что штурмбандфюрер хотел бы мне сказать что- то больше»,-  произнёс Арам.
«Вначале прошу налить себе тоже, прекрасный коньяк из Франции,  прошу, прошу»,- он налил Араму пол коньячного бокала и ждал, когда тот отпил небольшой глоток.
«А вот теперь, когда я уверен в вас более, чем в себе, теперь могу с вами разговаривать совсем откровенно»,- произнес загадочно и поставил бокал на стол.
«Дело в том, что вы, дорогой мой друг, наверно вовсе не знаете, что, чем бы не кончилась война, я имею в виду война эта, так вот, чем бы не кончилась война, мы и так должны понимать, что наше дело имеет историческое значение и, что оно должно жить и после нас!»,- закончил победным голосом и ждал реакции Арама.
Тот молчал и смотрел на Кертнека через него.
Тот заерзал на кресле и махнул рукой. «Да  вы не можете себе представить, как я вас уважаю за вашу доблесть, вашу смелость - такие именно люди нам нужны  в новое время после этой омерзительной войны!». Перестал улыбаться и ждал еще какое-то мгновение, заводя сам себя.
«Нам нужны именно Вы! Вы и никто другой, смелый, молодой, не задающий вопросов человек, готовый выполнить любое задание!  Именно вы способны выполнить то, о чем я вам сейчас сообщу!»,- от взял опять бокал с коньяком в руки, обогревая его как что то драгоценное.
«Я понимаю, что моя миссия в Италию должна закончиться чем-то необычным», - не то спрашивая,не то констатируя, произнес Арам и посмотрел с любопытством на  немца.
«Вот именно, тут вы попали в самую точку!»,- прокричал почти тот.
«Но я не собираюсь более держать вас в неведении, тем более,что времени у нас в обрез и вам надлежит еще  приготовиться порядочно»,- он отставил  бокал с коньяком, не отпив из него ничего и произнес только одну фразу:« Я вернусь сейчас же!».
Через минут десять он стоял опять в дверях, неся под мышкой какую- то папку. Закрыл дверь на ключ,сел к столу, расскрыл папку:
«Так вот, я могу вам сообщить, что мы ведем с 1942 года операцию и ведем её успешно. Но, в то время, когда она еще начиналась, руководил ею другой человек и, нужно сказать, тоже успешно, но, к сожалению, оказался недостоин возложенной на него миссии, и пришлось его убрать. Но это не важно, я об этом сказал только на маргинесе, чтобы вам догорой Нольте было понятно, что нами продумано уже все до мельчайших деталей».
Арам прервал его и, встав произнес категорически:« Какие у меня шансы выжить и какие вы даете гарентии! Без этих гарантий я отказываюсь выполнять то, что вы мне собираетесь поручить и я даже об этом и слушать не хочу!».
«Гарантии, гарантии, чепуха какая-то, что за бред, оставайтесь здесь в Берлине и какая нибудь бомба прибьет вас и вашу жену и я вам со своими предложениями  буду вовсе не нужен! И если так, то закончим разговор!»,- встал  совсем раздасадованный и  направился к дверям.
«Вы зря так реагируете!»,- признес ему вслед Арам. Тот вышел из комнаты и закрыл громко за собой дверь, оставляя недопитую бутылку коньяку на столе. Арам чувствовал, что переборщил, но он не мог не играть теперь, именно теперь, когда он почти был уверен в том, что тот вернется через самое позднее пол часа  обратно. Лег на кровать и,заложив руки за голову, ждал возвращения Кертнека. Прошел час, но Кертнек не возвращался и Арам начал уже подумывать над тем, что же он должен сделать, чтобы, возможно, уже не поправить ситуацию, только, спасти самого себя. Но эти мысли о себе самом и своей жизни, как- то слабо промелькнули в голове и пропали, не оставляя чувства страха или надвигающейся опасности. В двери опять постучали, вошел Кертнек.
«Вы, в действительности, холерик»,- произнес тот запальчиво,-«Я вовсе забыл об этом и, только разговор с моей женой, вернул  меня к тому, чтобы  сообщить вам, что гарантию  для вас я придумал и даже созвонился с одним моим другом и вот что я вам скажу: «Я решил, что для такого человека как вы, не достаточно скзать- Вы получите ну скажем за эту операцию пол миллиона долларов- недостаточно! Вы должны сами удосужиться в том, что мои слова не пустая болтовня. Поэтому решено, что вы поедете  в Америку. Я надеюсь, что вы говорите по-английски»,- смотрел с прищуренными глазами на Арама и ждал его ответа. «Конечно же я говорю по-английски»,- произнес Арам не медля,-«Но мои знания выдадут сразу же во мне немца». «Это чепуха, это чепуха!»,-  признес тот и стукнул рукой по столу,-«В Америке живет такой сброд со всех сторон, что ваш акцент не будет заметен среди других и кроме того, мне кажется, что Вы себя  как обычно не дооцениваете!».
Он изложил Араму схему транспорта двух грузовиков до Милана, а оттуда до Рима и при этом назвал фамилию адвоката Оттини, брата Алессандро. Арама что-то толкнуло и он инстинктовно успокоил сам себя и  как ни в чем ни бывало продолжал слушать Кертнека , время от времени задавал какие-то вопросы, говорящие о его интересе ко всему этому мероприятию. В конце договорились, что на следующицй день Кертнек пригласит в их виллу в Бернау еще одного человека,специалиста по подготовке ко всей этой операции и тогда можно будет начать приготовления.
Арам очнулся среди ночи, лежал с открытыми глазами,глядя в потолок и ничего не видя. Ночь, совершенно темная без звуков, обычных шумов, дыхания даже человека рядом  с ним, все  начало ему казаться мистикой и он медленно начал  понимать для себя, что он еще живет и что завтрашний день может оказаться для него последним из-за шальной пули, из-за бомбежки, которая вдруг начнется, из-за аварии машины, из-за  просто того, что он оступится и упадет с лестницы. Он начал понимать наконец в этой пустой и кромешной тьме, что до сего момента он шутил с жизнью, что он хочет жить и, что, если он теперь и сейчас, немедленно, не  выйдет из этого дома, бросив все как стоит и лежит и на свой страх и риск не уедет отсюда, с ним  произойдет что-то непоправимое. Он старался объяснить самому себе что все это из-за переутомления и, что опасности, как таковой, нет и, что до отъезда в Италию осталось совсем немного.  Но страх от чего-то, чего он не мог себе объянить, наполнил его всего и, под влиянием этого страха, он оделся в темноте и, взяв с собой  документы и небольшой чемоданчик с рубашкой и туалетными принадлежностями, вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь и спустился на первый этаж. Нашел дверь спальни Кертнека, постучал. Ждал не долго, Кертнек вышел заспанный, удивленно смотрел на него.
«Я должен ехать  немедленно»- проговорил Арам, глядя в темноте коридора на того. «Что с вами?»,- сросил тот удивленный и обеспокоенный. «У меня вчера умер мой друг и я должен ехать»,- сообщил ему Арам.«Где?»,-спросил тот. «В Италии,но я не хотел об этом говорить вчера»- Арам врал так естественно и проникновенно и вдруг начал плакать.«Да успокойтесь же Вы, наконец»,- проговорил тот.«Езжайте, конечно же,я немедленно позвоню, чтобы вам выписали дорожные документы и в шесть утра вы сможете их получить в управлении»,- Кертнек смотрел на него с сочувствием. «Нет, я должен ехать немедленно»,- смотрел на того не мигая.
«Я выпишу документы сейчас же, у меня есть с собой печать и что уж там, подделаю подпись  моего шефа, если это так нужно»,- он повернулся и пошел опять в спальню и через мгновение появился со своим портфелем.
Сидели в столовой и на столе Кертнек выписывал ему документы.
Закончил, вздохнув,протянул их Араму,-«Езжайте и возвращвйтесь как можно быстрее,я буду вас ждать.Обнял его вдруг на прощание и произнес:«Я думаю, я вас уже не увижу, ну да бог с ней, со всей нашей историей! Но, если вы переживете, помните обо мне и о том, что я вам сказал сегодня вечером».
Арам ехал по темным и страшным улицам Берлина на юг, не видя перед собой никаких шанс пережить войну, ехал как будто бы в трансе, непредсказуемом  и бесконечном. Когда пересекал железнодорожное полотно в районе Тиргартена, услышал откуда то, неизвестно откуда появившийся и не умолкающий звук тысяч жужжащих насекомых и подумал,что это галлюцинации и что он должен остановить машину, потому что он просто не сможет ее вести дальше. Остановил автомобиль на обочине и вышел из  машины. Стоял, прислонившись к ватомобилю, смотрел на небо. Тысячи огней, как точечки покрывало небо и все они двигались в направлении на  восток. Зенитная артеллерия прикрытия начала барабанить и тысячи разрывов как какая-то жуткая иллюминация рассветили почти черное небо.
Где то там, откуда он только что уехал валились на землю с неба тяжелые бомбы и он чувтсвовал  как земля передавала ему удары этих бомб и содрогания сделались вдруг так сильными и громкими, что он поспешно опять сел в машину и вместо того, чтобы ехать прочь, повернул обратно, чтобы удосужиться в том,  что его предположения верны. Когда он подъехал к небольшому перелеску перед Бернау, перед ним стояла уже стена пожара и сирены мчавшихся откуда-то машин опять заставили его выйти из машины. Стоял и смотрел на эту стену и только тогда очнулся, когда услышал  звук клаксона и чей-то голос, который требовал, чтобы он подошел. Перед ним стояла машина с поврежденной покрышкой, а перед ней стоял человек в форме генерала вермахта, шофер старался поменять тут же на обочине  покрышку, а тот начальственным голосом спросил Арама, куда он едет.
Арам ответил и тот, как показалось, улыбнулся в темноте.
«Клаус, как только закончите ремонт, возвращайтесь просто в гараж», - приказал тот шоферу. «Идемте, я еду с вами», - произнес тот и добавил,-« По крайней мере до центра Берлина»,- вдруг засмеялся ни с того ни с его.
Арам смотрел на него в темноте ночи, когда блеск пожара вдруг начинал то осветлять все вокруг, то ложился тенью на лицо говорившего человека.
«Я еду с Вами»,- произнес тот как будто бы совсем не уверенно.
«Куда вас довезти»,- спросил Арам, первым возвращаясь к действительности.
«Я еду с Вами»,- опять повторил тот.
«Ну, хорошо!»,- произнес Арам и взял чемодан из совершенно безвольной руки.
«Вы были на фронте?»,- вдруг ни стого ни с его спросил он человека.
«Я ехал сейчас с восточного фронта, но не доехал»,- произнес тот совсем, казалось, отрешенно.
«Мне думается, что ничего не произошло с вашей семьей»,- утешил он того.
«Я вовсе не хочу ехать к своей семье»,- вдруг, почти крича, начал тот.
«Едем отсюда!»,- вдруг приказывающим голосом начал тот.
Арам без слова сел в машину,захлопнув заднюю дверцу за генералом.
Развернул машину и  она помчалась  опять на юг.
Он ехал по городу и, о диво, его никто не останавливал и сзади не слышалось ни вздоха ни малейшего шороха. Арам смотрел в зеркальце и перед ним  вырисовывалось в темноте лицо человека с открытыми глазами.
Он остановил машину и, обойдя её, открыл дверцу.
Человек сидел как истукан и не шевелился. Он произнес сначала тихо, а потом громко: «Господин генерал, господин генерал!». Человек не отзывался. Он тронул его за плечо и тот медленно начал падать на него. Поддержал тело мертвеца, не мог понять, как это так может быть, он разговаривал пол часа  назад  с человеком и вот, тот уже мертв.
Стоял перед машиной  какое-то время и даже не заметил, как начало светать и  серость расползалась уже по всему пространству между землей и небом. Машины  мчались по противопоожной стороне, но никто его не останавливал, не задерживал и не окликал.
Он выволокл тело генерала из машины, затащил его через ров по обочине в лес и начал лихорадочно прикрывать прелыми листьями.
Вышел опять на дорогу и,вытащив чемодан умершего, открыл его.
В середине лежали какие личные вещи, письма, два платка, русских деревенских платка, совсем новые, шитые красными розами на черном фоне, банки с консервами, завернутые в серую материю вычищенные туфли. Смотрел на  все это и ему сделалось не свое за то, что он рассматривает содержимое этого чемодана. Закрыл его и вышел с ним из автомобиля. Чемодан вдруг сам открылся, был не совсем хорошо закрыт и все содержимое выпало на асфальт дороги, что то брякнуло и он нагнулся и поднял мешочек, полный каких-то металлических дробных вещиц. Лихорадочно вложив все содержимое обрантно в чемодан и, сев в  машину, хотел было рассмотреть что же находится в этом мешочке, но, вдруг раздумал, вышел из машины и, размахнувшись, бросил этот чемодан в направлении  леса, а за ним этот мешочек.
Ему хотелось как можно быстрее покинуть это проклятое место и этот проклятый город. Ехал опять быстро, объезжая главные улицы, аж заметил, что выехал уже из Берлина и едет по шоссе в направлении на Нюрнберг. Остановился, долил из канистры бензин в бак и тут, вдруг почувствовал  неимоверную усталость, которую не мог уже даже побороть. Опять завел машину, при первой же проселочной дороге съехал с шоссе и, поставив машину в перелеске, так, чтобы ее не было сразу видно с дороги, пересел на заднее сиденье и провалился в сон.
Спал, как ему казалось может быть десять минут, может быть час, может быть два. Проснулся вдруг и почувствовал, что кто-то смотрит на него. Открыл глаза и увидел глаза, которые смотрели на него не отрываясь. Подумал, что  это сон и машинально провел по лицу ладонью. Открыл глаза и опять увидел глаза, глаза человека.Они смотрели на него через стекло автомобиля. Махнул рукой на знак того, что он видит этого человека, но тот вовсе не реагировал на его движения.Он открыл дверцу автомобиля с другой стороны и тут же закрыл. Увидел по другую сторону машины человека, может быть подростка, может быть маленькую женщину, может быть мужчину. Человек был одет в неописуемые лохмотья, короткие волосы торчали ёжиком, был неимоверно изможден и его возраст нельзя было посто на глаз определить.
«Вы кто»,- спросил еще раз и человек начал пятиться от него и что-то мычать. Он обошел машину вокруг, и приблизившись к тому, начал  смотреть на него. Он еще в жизни не видел, чтобы человек мог дойти до такого вида. Смотрел на него не мигая и тогда ему сделалось самому стыдно отого, что  рассматривает так того человека. Не отдавая себе отчет в том, что каждая минута его пребывания тут может кончиться и для него и для этого человека  смертью, тут вблизи шоссе, он как будто бы, забыв, кто он и что он вообще тут делает, дотронулся до одежды человека и тот вдруг произнес по-русски:
«Не трожь, а то убью!» Он закрыл на какое-то мгновение глаза, чтобы отогнать от себя эту сцену и лучше бы не видеть этого, стоящего перед ним призрака, но, когда снова открыл глаза, человек не пропал, а только стоял и смотрел на него.
«Дай поесть»,- наконец сказал  человек.
Арам тяжело вздохнул и ответил тому: «У меня вовсе нет еды».
Человек недоверчиво опять уставился на него. И тогда Арам вдруг вспомнил, что со вчерашнего дня у него лежит в машине торт, морковный торт, который он купил по дороге, когда ехал в Бернау с Кертнеком и который, отчего-то он забыл вытащить из багажника.
Он ринулся к дверце багажника, открыл его, все время смотря на человека, а вернее смотря только в его глаза. Торт лежал нетронутый, упакованный в белую бумагу и коробку. Взял его и протянул человеку. Тот недоверчиво  приблизился на расстояние вытянутой руки и тут же выхватил картон с тортом. Арам машинально закрыл глаза и, когда, открыл их, человека уже не было и он вздохнул и ему, то ли от усталости, то ли от того,что он уже и сам перестал видеть границу между реальностью и миражом, ему показалось, что человека этого здесь и вовсе не было.
Он сел опять в машину и долго сидел без движения, стараясь переварить увиденное. Потом очнулся и, заведя машину, вывел ее на дорогу и двинулся опять на юг.
В Нюрнберге он оставил машину при главной площади и направился искать гостиницу. Наконец нашел ресторан, заказал еду и спросил, не сдают ли у них комнаты. Услышал утвердительный ответ и сразу же после обеда поставил машину перед входом, а сам, взяв ключ, поднялся на второй этаж в маленький номер и, раздевшись и накрывшись с головой одеялом,  тут же заснул.
Утром следующего дня он встал, сделал зарядку и, умывшись в умывальнике, чего он страшно не любил, расплескав на пол воду,переоделся в свежую рубашку, надел  мундир, и, посмотрев на себя в зеркало, висевшее над умывальником, начал насвистывать мелодию «лили марлен». Какое-то внутреннее чувство начало твердить ему, что сегодняшний день будет не менее тяжелым, чем предыдущий и, что переход границы границы Италии в Альпах, будет намного тяжелее, чем он может себе предполагать. Поэтому он сразу же после завтрака направился на почту и заказал номер телефона своего тестя, отца Анели. Тот обрадовался и предложил прислать ему в Вену своего знакомого, шефа местного отделения Гестапо, который мог пригодиться в случае компликаций с местными властями. Дорога через Альпы в это время года была довольно заснеженной и  даже при включенном обогревании его мерцедеса, дуло со всех сторон и он каждые пятьдеят километров останавливался, чтобы размяться и хоть как-то согреться.Наконец, за полночь, он достиг Вены, а вернее её предместья и, чувствуя, что он уже не в состоянии искать какую нибудь гостиницу тут же, решил остановить машину на боковой улочке и поспать хотя бы час. Комендантский час обязывал на всей территории Рейха и он боялся, что при первом же контроле, могут придраться к его дорожным документам, выписанными Кетнеком и подписанными им самим. По официальной версии он ехал по специальному поручению Гиммлера с целью произвести проверку исполнения приказа самого Рейхсканцлера, касающегося строительства испытательного запасного полигона для нового оружия вермахта. Название этого оружия было закодировано и в Главном Управлении СС в Берлине этими делами заведовал отдел под руководством начальника Кертнека. Оттого у Арама оставалась какая-то доля надежды, что, даже если его задержат, то после звонка в Берлин все утрясется. Он конечно только теперь начал отдавать себе отчет в том, что если Кертнек погиб во время бомбежки, то его шансы  выжить в случае ареста  равны нулю. Он проспал в машине целых пять часов и проснулся от холода. Его знобило и он чувствовал, что наверно заболел. Дотронулся рукой до головы и почувствовал, что  рука его совершенно холодная почти ледяная и, что его всего трясет. Вышел из автомобиля и, открыв багажник, вытащил из  чемоданчика бутылку шнапса и тут же выпил пол бутылки. Теплота разливалась по всему телу и хотелось еще больше спать. Стоял и размахивал руками, чтобы не упасть и хоть как то прийти в себя и не опьянеть вконец. Но все было напрасно и ему немилосердно хотелось спать.
Вел медленно машину по узенькой улочке и у него двоилось и троилось в глазах. Наконец после двух часов такой езды, достиг центра Вены и почти не чувствуя и не соображая ничего, остановил машину перед дверьми гостиницы, в которой его должен был ждать человек из Гестапо из Тироля.Сонный швейцар  смотрел настороженно на него, а он не мог выговорить ни слова. Наконец произнес фразу, котрая сразу же привела Арама в себя.
«Господин штурмбанфюрер пьян в дрезину»,- произнес тот твердо.
«Ну ииии..., что с того?»,- вдруг вырвалось у Арама ни с того ни с сего.
«Я человек мирный и поэтому не хочу ссор и проблем и поэтому помогу господину штурмбандфюреру подняться в номер и раздеться, но это  стоит денег»,-  произнес тот угрожающе.
«Валяй!»,- почти прокричал Арам и дал взять себя под руки и повести на второй этаж в номер.
Последнее, что он помнил, это лицо  человека, который все время ругался оттого, что Арам не мог помочь ему хоть маломальски, раздеваться.
Проснулся он, когда было за окном темно и не мог прийти в себя,
только постепенно сознание того, где он находится начало возвращаться к нему. Сел на кровати, острая боль головы заставила его опять почти упасть на подушки. Лежал так без движения и даже не мог думать о чем бы то ни было. Опять сел на кровати и, свесив ноги, начал отчего то шарить по полу в поисках тапочек, аж наконец понял, что он не в Берлине.
В двери постучали и он, неожиданно для себя, каким то чужим все еще пьяным голосом, произнес:« Войдите!». В дверях стоял какой-то человек, который сразу же сделал озабоченную мину и таинственно закрыл за собой дверь.
«Вы господин Нольте?»,- спросил он тихим голосом.
«Да конечно же Нольте, а кем я еще должен, черт побери, быть!»,-
произнес он развязно и попросил того помочь ему встать с кровати.
Тот подскочил и натянул тут же Араму на ноги сапоги, предварительно помог одеть галифе. Подвязки болтались поверх сапог и тот старался их втолкать в сапоги. «Да оставьте, черт вас побери, а то я не дойду до туалета», - произнес Арам и, оттолкнув того, нетвердым шагом встал и направился по коридору в поисках уборной. Пройдя так целый коридор и не найдя туалета, он вернулся в номер и не застал там никого.Закрыл дверь на ключ, помотрев с сожалением на умывальник, решил использовать его в качестве писсуара.
Сел на кровать и ему сделалось отвратительно противно за себя и за все то, что он до сего дня сделал в жизни. Голова пронзительно болела и он вспомнил вдруг совет старого пьяницы Демина о том, что самым лучшим лекарством от перепоя на другой день является рюмка водки. Набросил на себя шинель и, спустившись по удивительной красоты мраморной белой лестнице в фойе, определил вдруг неожиданно для себя, что гостиница эта очень прилична и  даже может быть фешенебельна. Вышел через широкие входные двери, начал искать свою машину.Машины не было.Швейцар подскочил к нему и, поклонившись,
спросил его, чем может быть полезен. Узнав, что Арам ищет машину,сообщил, что она в гараже и что он может ее ему подогнать. Арам махнул только рукой и направился обратно в гостиницу.В ресторане было пусто и в жарко натопленном зале, продолговатом и довольно длинном, где то спереди за столиком, сидела одиноко пара, он в смокинге, а она в вечернем платье. Он вернулся к себе в номер и,подняв трубку внутреннего телефона, попросил принести ему шнапса.Через пять минут  в дверях появился оффициант с подносом с бутылкой, рюмкой и графином с чем-то желто-оранжевого цвета и стаканом.
«А это еще что?»,- развязно спросил Арам того.
«А это, господин штурмбандфюрер, сок из яблок с морковью, который следует принять, чтобы прийти в себя»,-  произнес предупредительно тот.
«А кто это рапорядился, чтобы мне подавать сок?»,-  вдруг неожиданно даже для себя, самого грубо спросил Арам.
«Господин Штютцер, который с господином штурмбандфюрером, сказал, чтобы подать сок»,- тот извиняюще поставил поднос на край ночного столика и ждал.
«Пошел вон!», - вдруг заорал Арам.
Тот попятился и тихо без слова вышел из номера.
Налил себе из бутылки в рюмку и залпом выпил водку. В голове как-то  начало проясняться и он понял, что он так же как и Демин, если так дальше пойдет, сделается пьяницей.
Налил себе соку в стакан и тоже выпил сначала один стакан, а потом другой. Почувствовал, что ему хочется есть. Встал с кровати и, подойдя к столу, оперся двумя руками о стул.Стул как будто бы зашатался и Арам  чуть не упал. Вернулся опять к кровати и лег.
Он все еще был пьян, конечно же не так как вчера, но все равно он был пьян. В таком виде он не мог вести машину. Но его не знобило и он не чувствовал вовсе боли горла. Лежал в кровати и ждал чего то, потом заснул.
Проснулся часа через два, разбудил его опять тот же вежливый человечек.
Представился:«Штютцер». Стоял и ждал чего-то.
«Откуда  милейший?»,-вдруг ни с того ни с сего спросил его Арам.
«Я думал, что ваш тесть вам говорил», -  произнес тот почти подобострастно.
«Ах да, говорил, говорил, конечно же!»,-  произнес Арам голосом таким, которого он сам не узнавал.
«Чем могу быть полезен?»,-  произнес он опять.
«Позаботьтесь о машине, проверьте, чтобы она была в порядке»,- начальственно произнес Арам,-« И потом, попросите принести мне в номер ужин, но что нибудь легкое».
Упал опять на подушки и отвернулся к окну.
Человечек исчез, а через полчаса появился опять официант со столиком  на колесиках, на котором  находились какие то тарелки, прикрытые блестящими металлическими крышками. Арам с трудом сел к столу и кельнер накрыл  тут же  ему ужин.
Изысканность еды в эту тяжелую военную зиму 1944 года, которую подавал ему оффициант, Арам оценил позже, когда был уже далеко от Италии, уже после войны, живя в Москве в 1946 году.
Вначале был холодец, приготовленный из капусты и сельдерея, приправленный укропом и соком из айвы.Потом оффициант что-то мастерил при тарелке, что-то резал, сбрызгивал все соком лимона.
Оказалось это блюдо - креветками, отваренными с приправами и смешанными с тонкими ломтиками варенной и после консервированной свеклы в оливковом  масле. Потом он подал Араму в большой суповой тарелке что-то темного цвета, еле прикрывающее дно. Оказалось это блюдо грибным супом, но не таким русским супом с грибами с перловой кашей, который хорош и на второй и на третий день. Был это суп-соус, густой, пахнущий остро сушеными грибами, мягко отдавался в нем вкус сладкой моркови. А потом было так называемое  второе, тоже на большой, но плоской тарелке, оставленной на серебряном блюде под сподом, чтобы во время еды не остыло. Маленький круглый шарик риса, слегка желтого, пахнущий шафраном, был украшен коричневыми проточинами, как почти ручьями - соком из шиповника; отваренная и подсушенная рыба, политая растопленным маслом и обрызганная лимонным соком была вся покрыта легкими стружками сыра, довольно острого, но оттого, что его было не так много,его вкус не забивал вкуса рыбы.Тертая и приправленная чесноком и яблоком редька дополняли блюдо.Еды было вовсе не много и у Арама после не осталось тяжести от, казалось, такого обилия. Оффициант сервировал ясное вино, слегка терпкое, но очень душистое. Когда Арам спросил его, что это за сорт, тот сделал рукой удивительный не то знак, не то таинственный  ритуальный жест и, прикрыв на мгновение глаза произнес:«Наш шеф-повар из Франции». «А готовит он скорее тоже по-французски»,- отозвался с улыбкой  Арам. Оффициант обиделся.
«Венская кухня самая изысканная, куда там французской до нее»,-  слова его звучали презрительно,относились не только к Араму, но и ко всей французской, наверно, кухне.
«Хотите еще немного сорбету?»,- спросил он вкрадчиво, после того, как Арам выпил вино, налитое в фужер.
«О нет, спасибо»,- ответил он,-«Может быть позже, но не теперь».
Человек удалился, забирая  посуду и белую скатерть, положенную на столе.
Ему захотелось спать и он подумал тогда, что должен обязятельно теперь и сейчас выйти на балкон. Открыл дверь и вышел скорее на террасу, чем балкон, широкую, с баллюстрадой из розового песчанника.
Вдохнул воздух всей грудью и ему, на мгновение показалось, что он стоит перед толпой людей, которые должны быть где-то внизу.
Но было тихо и темно и только чувствовалось, что перед гостиницей проходит улица, по которой в так поздний час еще ездят автомобили.
Мысли вернулись в свое прежнее русло и он думал о том, что ему стало известно от Кертнека, который здорово разболтался в последний вечер.  В Управлении знали о предполагаемой вспомагательной операции высадки  союзников, знали даже ее кодовое название «Энвил», знали также о том, что будет еще одна главная операция, которая называлась «Оверлорд». Откуда у альянтов были такие утечки информации, Арам не мог себе представить, но навязчивые слова Кертнека и его такая из ряда вон откровенность, настораживали.Во всех таких ситуациях, когда количество неизвестных фактов, от которых зависит может быть не само выполнение задания, но выяснение которых необходимо, он предпочитал ничего далее не предпринимать и просто ждать. Вот и тут он решил, что торопиться не стоит и, что он должен теперь ждать.Оделся и вышел на улицу.Сделалось морозно и по-городскому от серых глыб зданий несло запахом стылого мокрого камня, из водосточных труб слышалось бубнение воды и они сами казались мокрыми.
Натянул фуражку и, подняв воротник  шинели, устремился быстрым шагом прямо перед собой. Обошел все здание гостиницы, занимающее целый квартал и вернулся ко входу, вовсе не отдохнувший, только раздосадованный на себя.
В фойе его ждал человечек, с озабоченным видом сообщил ему, что был звонок из Берлина и спрашивали его Нольте и не хотели говорить ни с кем, кроме Нольте и сообщили, что будут звонить через пол часа.
Арам стоял при рецепции и ждал. Размышлял, кто же звонит и что, кто-то там хотел бы ему сообщить. Кроме того оставалось большой загадкой и то, откуда кому то в Берлине известно, где он теперь остановился. Наконец раздался телефонный звонок и Арам весь поддался, надеясь, что наконец выяснится  все. Но звонил кто то другой и портьер, внимательно посмотрев на него, предложил, что как только будет звонок, он немедленно переведет его ему  в  номер. Через минут пятнадцать после того, как  Арам вошел в номер,
раздался звонок и портьер сообщил, что соединяет.
«Ну и как, я ведь все знаю, абсолютно все»,- раздался в трубке голос Кертнека. Арам от души рассмеялся. Он действительно радовался, что тот пережил  бомбежку. «Ваша жена, мой дорогой, она не только прекрасная женщина, но и  отданный нашему делу человек»,-проговорил тот.
Не давая Араму ничего ответить, продолжал:«Вы подождете еще два, ну самое позднее три дня и к вам приедет тот сотрудник, о котором я вам говорил. Он  привезет все необходимое и все указания, а кроме того у вас замечательный помошник, этот Штютцер, прекрассная школа и он, кстати, очень вам предан»,- Кертнек был явно доволен собой. Помолчав мгновение и понизив голос, он сообщил совсем конфиденциально:« Кстати, этот ваш друг, как его там, Дитрих, попал под машину и в больнице скончался.Жаль, был, действительно, преданный человек. Но сейчас такое время, что неизвестно кто будет следующий».
Бледность разлилась по лицу Арама и он вяло отвечал на множество вопросов  говорившего по телефону и все не хотел совершенно верить, что Дитриха уже нет в живых.Закончив разговор, он позвонил в рецепцию и приказал принести себе бутылку шнапса. Ждал вот уже почти пол часа и набрал снова рецепцию.
«Мне приказано не подавать штурмбандфюреру шнапса»,- категорически произнес портьер.
Арам стремительно вышел из номера и,пройдя по коридору две следующие двери, рванул на себя третью. «Какого черта вы распоряжаетесь что мне можно, а чего нельзя!»,- заорал он с места.
Штютцер встал, бледный неизвестно отчего, проговорил отчетливо, что у него есть приказание, Арама к водке не подпускать.
Захлопнул стремительно дверь и, вернувшись к себев номер, одевшись, спустился вниз и решительно вышел из гостиницы.
Нашел совсем неделеко пивной бар и заказал себе рюмку шнапса.
Сидел одиноко за столиком и тут ему совершенно расхотелось пить.
Поставил рюмку обратно на столик и, расплатившись, вышел из забегаловки.
Через три дня приехал из Берлина тип, среднего роста, довольно крепкого телосложения, с маленькими хитрыми глазками и сразу же приступил к разъяснению всей процедуры перехода зоны фронта, перевоза средств. На другой день после его приезда прибыло два грузовика, с довольно сильной охраной. Грузовики разгрузили в нанятых помещениях в подвале гостиницы. Были это деревяные ящики, разной величины, довольно тяжелые с маркировкой:
«Военный груз спецназначения» а ниже писалось, что это патроны для легкого стрелкового оружия. Помешение было опечатано и грузовики с охраной отъехали обратно в Германию. Штютцер ходил все время по гостинице и был в курсе всего, что там происходило. Тип из Берлина предупредил Арама, что он ожидает приезда человека, с  которым он должен познакомить Арама и, только после этого, он может ехать обратно. Дни тянулись один за другим, невыносимо однообразные и казалось,что ожиданию не будет конца. Первого марта в гостинице появился какой-то итальянец, который подозрительно осматривался и все время ходил гулять в город. Потом, где то дней через пять, однажды он подсел кстолику Арама и, глядя на него так же подозрительно, как и на всех остальных в гостинице, спросил:«Я тут не могу привыкнуть к этой обстановке таинственности у вас немцев. У нас в Италии люди все более открытые, несмотря на войну. Можете вы мне объяснить, отчего немцы держат фронт на севере, ведь все это безполезно».
Арам философски начал рассуждать о том, что, по всей видимости, есть ку тому причины и он, как человек,  не связанный с  какой то фронтовой организацией, не может  ему  этого выяснить.
Тот рассмеялся и презрительно сказал, что он не может поверить, чтобы  эссэсовец, с таким довольно высоким званием, не мог этого знать.
Отошел от его столика и больше не подходил. Потом через два дня исчез. В  воскресенье утром, когда Арам спустился в зал к завтраку, совершенно опешил, увидев за ближайшим столом адвоката, а рядом с ним итальянца. Адвокат машинально кивнул Араму,как будто бы перед ним был обычный гость гостиницы и дальше продолжал завтрак.
За обедом  человек из Берлина представил его адвокату.Оба холодно пожали руки и все сели за тот же столик.Итальянец все время смеялся и хлопал Арама  то и дело по плечу.Адвокат держался  совершенно по другому, чем  у доктора дома, в его поведении не было никакой приветливости или ребячества.
Внимательно смотрел на Арама и, вдруг, ни с того ни с сего, задал вопрос человеку из Берлина относительно того, уверены ли они, что ему Араму можно доверять транспорт такого груза. Человек из Берлина внимательно посмотрел на него и  предложил поговорить на эту тему с ним после. Вечером того же дня, когда Арам сидел в баре и смотрел от нечего делать на противоположную стену, увешанную всю фотографиями политических деятелей Европы, услышал  вдруг голос адвоката просто за своей спиной. Тот подсел к нему и начал как ни в чем ни бывало расспрашивать его о семье, о Берлине и прочих ничего не значащих  вещах, в конце передал поздравления от доктора,сообщил, что Барбара  у доктора и что у них все в порядке. Отошел, как ни в чем ни бывало. На друглй день человек из Берлина уехал и Арам остался сам.
Штютцер пришел к нему в номер под вечер и сообщил, что с этими итальянцами нужно быть поосторожнее,так как они не только не собираются ничего делать,но даже у него Штютцера есть некоторые опасения касательно вообще их намерений.Когда Арам спросил того, на чем основываются эти опасения, тот загадочно поманил его пальцем и, придвинувшись почти к самому его Арама лицу, так, что он почувствовал запах давно нечищенных зубов, прошептал два слова:«В подвале золото». «Как, не может быть!»,- почти прокричал Арам голосом, которому бы позавидовал самый изысканный знаток актерского дела,-
«Не может этого быть!».
«Теперь я понимаю, почему меня послали помочь вам»,- проговорил, тяжелым вздохом Штютцер,-«Только теперь я все понимаю, или начинаю понимать!».
«А вы со своей привязанностью к спиртному вовсе не годитесь для такого важного дела»,- произнес он категорически напоследок.
Арама его слова начали серьезно беспокоить и он решил поговорить с адвокатом о том, как убрать этого помошника. Но адвокат успокоил его и сказал, что это даже очень хорошо, что Арам вне подозрения и что с такими как этот Штютцер они справятся запросто.
Араму нужно было кроме того связаться с офицером разведки, работающим в штабе генерала Александра, который был завербован немцами довольно давно, когда тот еще не был так высоко  и именно этот офицер должен был помочь ему выбраться из Европы, попасть в Америку и там убедиться о наличии присланных средств на определенных счетах. Дело все это было небывало щепетильным и Арам не исключал и того, что этот же офицер мог быть двойным агентом и служить для английской службы,но что было более вероятным, и для американских специальных служб тоже .
Адвокат сидел у него в номере хмурый и ничего не говорил.
Арам же барабанил пальцами по столу и тоже молчал.
«Я решил»,- вдруг произнес адвокат уверенным голосом, встал и начал ни с того ни с сего:« Я вас арестую под предлогом предательства и вы будете посажены в тюрьму, но все это произойдет уже на территории свободной Италии».
« О нет, никаких тюрем»,- отпарировал тут же Арам,-«Только не тюрьма!»
«Ну так  как вы собираетесь разделаться с этим вашим человеком из гестпо?»,- спросил раздосадованный адвокат.
«Время, время покажет»,- ответил загадочно Арам.
Грузовики приехали четвертого марта днем и началась погрузка ящиков из подвала. Грузили их прямо во дворе, машины стояли с открытыми бортами. Смотрел за всем адвокат вместе со своим  итальянцем.
Штютцер выглядывал из окна первого этажа, его цепкие глаза охватывали весь двор и не пропускали ничего,что бы могло нарушить работу грузчиков.
Арам сидел в номере и ждал, когда ему будет сообщено, что груз погружен и,  что они могут  ехать.
Наконец Штютцер сообщил ему, прийдя в комнату, что все у него под контролем и что «эти итальяшки» еще пожалеют. Арам не стал спрашивать чего они пожалеют, но тот сам сообщил, что в картонах вовсе нет уже золота и что  золото заменено железными слитками. Арам сидел ошарашенный и не отзывался.
«Ну, а где золото?»,- наконец спросил он.
«Я его приказал спрятать и спрятать хорошо!»,- победно произнес тот.
«Но дело в том, что мы должны его сдать людям, которые ждут именно моего приезда!»,- с ожесточением произнес Арам.
«Вас дорогой мой мы спрячем так хорошо, что черт вас не найдет, уж можете быть уверены»,-  произнес Штютцер.
« Ну хорошо, но  моя жена в Берлине и если я не вернусь, что же станеи с ней!», -  почти прокричал Арам.
« Да вы не волнуйтесь, все будет  так как вы хотите, мы  все решим, золото будет там, где оно должно быть»,- тот  смотрел ехидно на  Арама.
« Мы завезем его в Швейцарию и там  сможем выгодно продать и деньги перевести в Америку»,- победно заявил Штютцер.
« Я согласен !»,- признес Арам.
« Да  мне  вовсе не нужно ваше согласие, вы в этом деле новичок и, простите, дурак»,- закончил тот.
Завтра вы заболеете и пусть они едут сами, а вы догоните их, только так и будет, а не по-другому»,- закончил Штютцер.
Адвокат появился  через пол часа в дверях номера Арама и сразу же перешел к делу:« Мы поедем завтра, а не сегодня, так как машины не совсем готовы»,- он смотрел просто в глаза Араму и молчал.
« Ну я не понимаю, как так может быть, ведь машины загружены и  ночью может  произойти все возможное»,- с ожесточением признес Арам.
«Прошу не волноваться, все будет в порядке, можете на меня рассчитывать и кроме того ваш человек из гестапо головой отвечает за груз. Вы знаете, что если там что то  будет не в порядке мы найдем его везде, из под земли его  вытащим!»,- адвокат разошелся и решительно резал рукой воздух.
«Ну хорошо, я согласен», произнес Арам успокоенным голосом.
« Мне думается что вы можете ехать даже не с нами, так как это будет очень подозрительно»,- добавил адвокат,- «Вы можете ехать через, например, день, или два, будет выглядеть совсем  хорошо».
Арам после этих совершенно противоречивых сообщений решил сам проверить содержимое грузовиика. Он позвонил в рецепцию и вызвал оффицианта, чтобы тот принес ему ужин в номер.
Когда тот,  как обычно, приехал с едой  и начал накрывать на стол, Арам попросил помочь ему незаметно залезть в машину и  просмотреть хотя бы содержимое первых ящиков.
Тот  улыбнулся и сразу же спросил,  сколько  ему за это заплятят.
Договорились о цене и о времени, когда Арам  спустится в кухню и там будет ждать, пока тот его позовет.
Где-то в час ночи, оффициант открыл задний вход в гостиницу и они оказались во дворе. Осветление двора не действовало и темень была непроглядная настолько, что Арам два раза споткнулся и что то загремело звонко по брусчатке  двора.
Оффициант шикнул на него и они остановились и стояли не двигаясь, проверяя, не откроется ли окно, или не засветит ли где нибудь свет. Все было тихо. Наконец открыли пландеку и Арам влез в середину.
Поддел топориком для рубки мяса, который дал ему оффициант, первый ящик и фонариком  посветил себе. Ровными плитками лежали в ящике слитки золота. Арам поднял два слоя и под ними, действительно оказались такой же величины бруски железа.
Свистнул под нос и, закрыв  первый ящик, проверил второй ящик, а потом  третий. Везде было тоже самое. Закрыл все ящики, потом, соскочив на землю, опустили вдвоем пландеку и, продев через отверстия по борту шнур и завязав его и скрепив кое как печатью, удалились оба обратно на кухню. Оффициант стоял пред ним в темноте и молчал. Потом произнес голосом, полным тревоги: « Что, там нет вовсе патронов?».
«Нет, есть , но не все, внизу только обычное железо».
« Я слышал, как господин Штютцер разговаривал тихо в прихожей у себя в номере с вашим адвокатом, они мне кажется все это сообща организовали, а кроме того, часть патронов они кажется продали тут на месте»,-  произнес фразу голосом слегка с придыханием и замолчал, ждал, что скажет Арам.
«Таак»,- произнес только тот.
« Но я знаю, куда отвез остальные патроны господин Штютцер»,- сообщил очень тихо оффициант, а потом, помедлив продолжал:« Но это стоит денег».
Арам  обрадовался несказанно и  обещал ему двойное вознаграждение, если они сейчас же поедут туда, где лежит остаток этих патронов.
Вышли из отеля  также через задний вход и  быстрым шагом направились  по улице к центру города.
Через какие то пять минут оффициант остановился перед громадным зданием банка, глухим и сумрачным. «Вот тут, в эти ворота, они днем отрываются, сюда въехало две машины и  потом ворота опять закрылись»,- объяснял тот.
« А откуда Клаусу известно,что именно сюда завез Штютцер остальные патроны»,- спросил Арам.
« А я послал за ним нашего мальчика, который чемоданы для гостей возит и даже заплатил ему. Я всегда ему плачу, он не обманет никогда»,-  словоохотливо подтвердил тот.
« Таак!»,- опять произнес Арам и замолчал.
Наутро, когда еще гостиница вместе с гостями находилась в той  истоме  между ночью и днем, когда первым слышится шум на кухне и по коридорам разносится запах свежего кофе, перед главными дверьми круто затормозил автомобиль и в вестибюль, выбивая входные двери, нагрянуло штук пятнадцать молодчиков и по кем то намеченному сценарию,  сразу же покорив первый этаж, влетело на второй и пронеслось прямо к комнате Штютцера, а потом, взломав ее, выволокли чуть живого его самого и тут же в коридоре начали так его дубасить прикладами, что  после, когда Арам вышел из своего номера, чтобы  иметь возможность допросить того, местный шеф полиции безопасности только доложил ему, что тот  уже мертв.
Арам направился прямо к адвокату и, закрыв двери, сел на стул и предложил тому тоже сесть напротив  него.
Адвокат смотрел на Арама не двигвясь и его зрачки то расширялись, то сужались.
« Я слушаю»,-  поизнес Арвм как можно спокойнее.
« Я, видите ли должен думать о себе и о том, что будет после войны и поверьте, что так будет лучше для нас обоих»,- произнес тот одним дыханием.
« Но черт побери!»,- орал Арам, я же рискую потерять голову и меня ваше золото вовсе не интересует.
«Ну отчего же не интересует, а вот зря  вас не интересует откуда берутся деньги. Или вы их получаете с неба»,- язвительно  произнес тот.
« Но скажите мне только, почеиу вы мне врали?»,-  спросил он адвоката.
« Да  потому что вы не в состоянии вообще понять жизни и  для вас все это игра и вы  после войны уедете а свою там Россию или Польшу,  а мы должны будеи  жить тут.
« А что же в России?»,- спросил он адвоката,-« Что же в России там, что золото плывет по  улицам реками?».
« Вы должны выполнить задание я собирался довести его до конца, я всегда делал так и вообще мы имеем с немцами договоренность, что мы берем тридцать процентов за проведение операции»,- смотрел усмехнувшись на Арама.
Тот протер лицо,как будто бы хотел смыть с него что то, что мешало ему дышать:« Так вот, вы поедете со мной сейыас в банк и  мы заберем оттуда  оставшиеся слитки»,- произнес он угрожающе.
« Золото мог забрать из банка только Штютцер, а теперь он мертв, вы сами виноваты, нужно было сначала обговорить все с нами, а потом только действовать!»»- произнес тот и встал.
« Да  сядьте же и не вскаивайте как какая то курсистка»,- признес в бешенстве Арам.
« Но не может же быть, чтобы Штютцер не догадался оставить кому то еще доверенность, в случае, если....»,- смотрел на адвоката и чего то ждал.
« Еще есть, кажется, ваш тесть»,- наконец  выдавил он.
Через три дня явился владелец гостиницы из Тироля и груз был забран из банка.
Прошло еще  две недели,в течение которых  все золото было доставлено в Швейцарию и сдано в один из известнейших банков. Сам банк купил этот метелл  и перевел на открытый  спецсчет, принадлежавший некому господину К. сумму в размере отвечающем стоимости двух с половиной тонн золота.  Еще через почти месяц Арам прибыл в Лондон и доложил о выполнении задания. Его миссия была оценена очень высоко и, по просьбе руководителя  второго отдела М6,  он был удостоин одной из наивысших наград Великобритании. Еще через два месяца специальным самолетом он летел в Москву, чтобы  приступить к выполнению специального задания, возложенного на него в столице.
Двеннадцатого мая 1944 года когда  капитулировали последние  немецкие части в Крыму, Арам в группой специалистов прибыл  один из первых провизорических аэродромов  в Севастополь. Исполнение этого задания было связано с подготовкой операции восстановления острова и очистки его от так называемых  «диверсионных элеметов».
Особое внимание уделялось районам Ялты и Севастополя.
В распоряжении группы, которой руководил он, имелись две спецдивизии и почти неограниченно нужное количество железнодорожных составов.
Кроме того уже  в начала июня в Севастополь прибыла инженерно-строительная дивизия, которая начала в спешном порядке операцию разминирования главных автомобильных дорог.
Штаб Арама находился  в обширной палатке, вокрук которой было разбито еще  десять таких палаток, весь район был обнесен забором.
В Севастополе, почти  полностью разрушенном и заминированном, не было  вовсе подходящих  не только зданий, но и помещений.
Так или иначе на  его плечи легла также и посредственно забота о  населении, которое тут осталось после операции под кодовым названием
«Крым 44». Палатки столи  прямо  на широком пляже, очищенном от мин, в двадцати метрах шумело море.  Он насмотрелся  в течение последнего месяца  тут в Крыму столько всего в дополнение к тому, что ему пришлось пережить а течение всех предыдущих  военных трех лет, что,  пробыв  тут  два месяца, окончательно решил написать записку и просить начальство о переводе его  опять на дипработу. Он обдумывал веские аргументы, которые могли бы объективно помочь ему, но все было не так и все не подходило и все казалось каким то искусствнно-надуманным, что никаким образом не доказывало бы его именно надобность в другом месте. Он выходил ночью часто из палатки  и подолгу стоял и смотрел в черное без просвета и огонька море и думал над тем, что  вину за то, что он оказался теперь здесь, а не остался в Лондоне, может быть несет он сам. Демин, когда они прощались, улыбнулся ехидно и заметил, что настолько он знает его Арама, не позднее, чем через два года он опять окажется где нибудь в Вашингтоне или может быть даже в Лондоне.
Они тогда устроили  грандиозную попойку по-Демину. Тот напутствовал его и  сообщил, что  намерен  написать, как только выйдет в отставку  книгу об Араме и о его спецзаданиях в окупированной Европе.
Присел на лавку, стоящую около палатки и, накинув на плечи шинель, оперся о натянутое полотно. Подумал, что  для него тут нет даже стенки, стены, о которую он мог бы опереться. Вздохнул и, нагруженный своими невеселыми мыслями, пошел спать.
На другой день пришла шифровка из ГРУ и он срочно выехал в Одессу.
Езда из Севастороля в Одессу в это военное время  была сопряжена со всевозможными трудностями даже для такого человека  на такой должности. Но вот уже через три дня он оказался в городе и приказал шоферу и адьютанту найти  гостиницу и устроиться. Сам же вышел  посередине города  и решился пройтись и присмотрется  самому к носому месту своего ближайшего временного пребывания и работы.
Город, как  и все  города России  сразу же или только что после освобождения представляли собой  как бы ничью полосу, когда неизвестно что наступит не только ночью, но и в белый день.
Поэтому, люди, если они и встречались, шли  с опущенными головами, быстро, вдоль стен  уцелевших руин или остатков и еще сохранившихся целых зданий, одетые так нищенски и так одновременно «универсально», все на один манер, независимо от пола человека, что определить его было на первый взгляд невозможно. Что касается возраста  людей, одиноких встречных на главной улмце города, ранним летним днем, определить его было так же трудно. Настроение у Арама испортилось и вовсе и он все старался своим видом показать, что  вот он тут и что он идет одетый в армейскую шинель, посередеине улицы и никого не боится.
Вдруг что-то  просвистело около лица и он инстинктивно сначала присел, а потом короткими перебежками достиг ближайшего подъезда с дверью, которая, как порванная струна контрабаса производила один и тот же звук, как будто бы эта  струна рвалась без конца. Вытащил из портупеи револьвер и, проверив наличие патронов, решил выждать и  медленно начал выглядывать опять на улицу. Пуля взвизгнула о брусчатку и, отбившись рикошетом ударилась о стену здания и он услышал, как полетела штукатурка, шелестя и потом обваливаясь на тротуар.  Взбежал по лестнице на первый этаж и, медленно приблизившись к окну, выглянул на улицу. Ничего не присходило. Взглядом  измерил расстояние до ближайшего дома на противоположной стороне  и  цепко начал смотреть на крышу и  последние этажи. Окна зияли  темными глазницами и  то тут, то там оставшиеся оконные стекла отбивали солнечный свет как то неподходяще и даже и ненужно. Смотрел из за выступа стены на  эти окна  и ждал.
Дверь скрипела на одну и ту же мелодию и он стоя около выщербленного угла перед окном уже привык этому звуку. Ждал. Вдруг услышал:« Очи черные очижгууууучие, очи .....». Посередине улицы, увидел человека в шинели с автоматом у руке. Был он по-видимому пьян в дрезину. Шел с автоматом на перевес и стрелял  то вврех, то по фасадам зданий и пули больно ударялись о стены и как будто бы лопались как игрушечные. «Эй ты сержант!».- крикнул он  человеку и спрятался опять за выступ стены.«Очи чеерные, очи жгучиииииие!», - орал тот опять. На улмце не было ни души и в те мгновения, когда тот не стрелял, тишину резали только только слова романса.
«Эй сержант!»,- опять заорал Арам.
«Ну ты там, выходи,померяемся силами!»,- орал тот.
«Брось автомат, тогда выйду!»,- орал ему Арам.
«А  ты брось свой револьвер!»,- орал тот.
Арам  бросил в открытое окно револьвер и прокричал на последок:
« Ну теперь твоя очередь!».
« Э, там, у тебя может быть еще есть один!».
« Слушай друг»,- орал Арам,-«Нет у меня ничего  больше, теперь ты  брось автомат и поднимайся по лестнице в подъезд».
Тот смотрел   по сторонам и, не найдя лица Арама в окне, опять начал петь: « Очи черные, очи, жгучииие!»
Поднял автомат вверх и начал стрелять в воздух.
« Ну так не пойдет!»,- орал Арам,-«Договорились, что бросишь  автомат, ну и что!».
« Я с ним не расстаюсь  вот уже   год»,- орал тот,-« Какого хрена мне с ним расставаться, да пошел ты в....»,- орал он.
Арам поднял лежащий на полу, усеянном щебенкой, камень, скорее это был обломок булыжника невесть как сюда попавший, и бросил вниз, стараясь попасть в поющего так, чтобы не прибить его  вовсе.
Камень угодил того в плечо и он, от неожиданности, застыл сначала в какой то позиции как будто бы танцевал с этим проклятым автоматом, а потом начал стрелять, метя в окна второго этажа. Пули ложились ровно на  лестницу и,  отбиваясь, отлетали в стену. Делалось опасно и Арам, скрючившись забился в угол и  посто напросто боялся отораться от стены. Чертыхался про себя за свою безалаберность и за то, что отпустил своих людей. Наконец тот перестал стрелять и заорал:
«Ты, сука,еще один такой камень и нет тебя,слышишь морда немецкая!».   
«Ты там, я же гоаорю по-русски»,- орал Арам.
« Все равно морда немецкая, если  здесь»,- орал он.
«Ну почему морда немецкая?»,- орал Арам.
« Я  тебя, ****ь поймаю и прибью, сука»,- орал тот опять.
Арам вытащил второй револьвер из  портупеи, висевшей тут же под мышкой и, зарядив его обоймой патронов, встал просто в окне и, метя  тому в ногу, выстрелил. Тот заорал, но, вместо того, чтобы упасть на  брусчатку, Арам услышал грохот двери внизу и стук сапог по лестнице. Ему ничего не оставалось, как ждать и первым прибить этого сумасшедшего. Но потом, через  какое-то мгновение, он уже вовсе не думая, взбежал на следующий этаж и тут отановился перед совсем разрушенной лестницей. Ждал, когда тот появится.
Человек в шинели тяжело топал по лестнице. Наконец появилось его искаженное в гримассе боли лицо и Арам выстрелил.
Грохот скатывающегося тела отрезвил Арама и он в том нервном напражении, в котором пребывал вот уже почти пол часа, ринулся  по лестнице за тем вниз. На переходе на первый этаж лежал человек, лицом вниз, с разбросанными вокруг автоматом, вещмешком и двума гранатами, одна из которых волчком крутилась на, чудом оставшемуся чистым, кусочке пола. Арам  подхватил ее совершенно машинально и выбросил в открытое окно, пригинаясь и все время смотря на человека. Тот не шевелился. Поднялся, подождав какое-то время и тут волна взрыва отбросила его к стене. Поднялся оглушенный, увидел вдруг, что он весь в красном порошке и, не соображая что же это такое, начал отряхиваться. Человек застонал и он ринулся к нему и повернул его лицом вверх.
Вся его физиономия была покрыта кровью, но самое страшное во всей этой маске лица, что ошарашило Арама, был глаз, вывалившийся из глазницы и висевший на сосудах и нервах совершенно наверху, весь вымазанный тоже  этим порошком от кирпича и еще всем тем, что валялось на  лестничной площадке.
Арам поставил его к стене и тот неожидиданно не упал, только стоял и что то бормотал, бессвязное и пьяное.
Арам взял его под мышку и  потащил вниз по лестнице. Тот не сопротивлялся.
На улице, где они очутились, не было ни души, да если бы и был кто-то живой, кто наблюдал из окна за всей этой сценой, не решился бы наверно вмешиваться. Арам тащил его в прямом смысле слова как мешок по мостовой, потом устав, положил, потом опять поднял и, взвалив на плечо, тяжело, шатаясь пошел. На первом же прекрестке, к его великому  удивлению, стоял его газик, в котором сидел шофер и ждал адьютанта.
«Валяй, помочь нужно вот герою войны»,- саркастически  почти кричал Арам, кладя  того в шинели на заднее сиденье.
«Товарищ майор, его наверно первязать нужно»,- проговорил, побледнев шофер.
«Валяй, я подожду»,- произнес Арам, плюхаясь на переднее сиденье.
Адьютант показался из развалин, застегивая ширинку.
«Я вообще не знаю, вы что постоянно то срать, то ссать ходите, что  все это так приятнее на улице делать»,- вдруг грубо заорал он на адъютанта. Шофер перевязывал раненного таким образом, что у того вместо головы вскоре образовалось белое яйцо из марли, с кое где проступающими пятнами крови.
Ехали по городу не зная, где здесь может быть провизорическая больница или госпиталь. Наконец, устав, решил Арам ехать в армейский госпиталь, адрес которого был подан в приказе. Проехав так весь город, они достигли предместья и наконец очутились перед забором, совершенно новым с воротами и шагающим перед ним с автоматом часовым. Арам предьявил свои документы и тот вручную открыл рогатку и пропустил их с машиной внутрь. Проехали по настилу из бревен какие-то метров двадцать и уперлись в палатку, такую же здоровенную,какая была у Арама в Севастополе.
Поодаль стояло еще палаток пять или больше, а перед этой  прямо сбоку лежало прямо на солнце, оттого, что видно не успели еще убрать, в простом оцинкованном тазу, несколько остатков рук и ног.
Арама от неожиданности и от этого яркого солнечного света и от так же яркого  почти алого цвета крови, в котророй  плавали эти части человеческого тела, стошнило так, что он еле вырался из машины и тут же  его развезло рвотой так, что он не мог себя остановить.
Выпрямился и заорал на шофера, который  стоял поодаль, чтобы подал фляшку. Отхлебнул, как чаю, глоток водки и  сразу же отрезвел.
Подошел к палатке и отодвинул так называемую дверь.
Была это операционная, где перед  столом посередине палатки стояло человек шесть в испачканых кровью халатах, с масками на лице. На столе лежал человек без ног и одной руки.  На шесте палатки были прикреплены три прожектора, котрые и остветляли этот операционный стол. Женщина, наверно медсестра, взглянула на него и мотнула рукой на знак того, чтобы он покинул палатку и он, повинуясь ее  безмолвному строгому  кивку головы, вышел  во двор.
Подошел к машине и выволок раненного. Тот  стоял на ногах, если его поддрживать, все голенище сапога  было в крови и он что то нечленораздельно мычал.
«Ну какого черта стоите, помагать, помагать»,- начал орать на  подчиненых. Они оба, как будто бы выйдя из оцепления, поддерживали раненного. Шинель,  он почувствовал, что она промокла у него насквозь и он сбросил ее с плечей и  положил в машину. Солнце палило и тут он почувствовал запах, одурманивающий и приторный, запах  человеческой  крови, разлагающегося тела. Пошли к следующей палатке, тут им повезло – была  это приемная. Перед столом сидела молодая и довольно красивая медсестра, с прической, выглядывающей из под белой косынки. Посадили того на скамейку и сидели рядом, поддерживая под руки.
« Ну  что, мальчики»,- вдруг, неожиданно писклявым голосом, произнесла та и встала из-за стола. Была большого роста, но худая, в халате, перевязанном  бинтом.
«А что это у него?»,- спросила, подойдя к  раненному и дотрагиваясь до того места, под которым должна была быть у того голова.
Арам молчал, только что то буркнул нечленораздельное.
«Ранение что ли головы?»,-спросила та.
«Девушка, ранение, ранение!», -  проговорил шофер.
Начала снимать бинты и, наконец, перед ними предстала голова, в крови с глазом, висящим каким-то чудом на многочисленных, выглядевших как проволочные прутья, частями тела.
«Ой, да как же это, а, ой мамочка, господи, да как же это так!»,- причитала она.
«Я позову врача»,- наконец произнесла решительно и вышла из палатки.
Через минут пять в просвете дверей появилась молодая врачиха.
Шла решительно и, подойдя к раненому, стояла перед ним и было видно, что сама видит что-то такое  первый раз в жизни.
« Значит так»,- произнесла  решительно, товарищи военные,  прошу выйти из  приемной, вы все в пыли и грязные, а тут помещение чистое.
Указала на  выход и смотрела грозно. Арам встал первым, а за нм оба его сопровождающих.
Санитары привезли  на колесиках стол и на него положили человека.
Он был  в каком то не то полусознании, не то в пьяном бреду.
Врач шла рядом с кроватью и все время смотрела на лицо того.
Арам  стоял перед палаткой и вдруг почувствовал, что стал  страшно.
«Товарищ майор, поесть вам нужно, мы вот тут кое что раздобыли»,- проговорил адьютант. Сидели на лавочке около приемной и ждали.
В это время во второй операционной, для нейрохорургии, молодая врачиха  промыла глаз раненого физиологическим расствором потом  промыла тоже расствором окологлазное пространство, обработала его ёдом и тут увидела, что роговица вовсе не мутная и что глаз  можно будет спасти.
Но она молодой врач, год назад окончившая мединститут в Самарканде, не имела  и малейшего  понятия, как ей удасться это сделать. Правда она уже провела  несколько сложныхх операций  глаз и головы,  а год работы в полевых госпиталях научил ее многому, но такой случай видела она  в первый раз. Оставила с пациентом  медсестру и пошла звонить главному врачу, который  отсыпался  после дежурства. Телефон не отвечал и она решила действовать сама.
Медсестра и еще дежурный врач по общей хирургии ассистировали ей. Она  сделала надрезы глазной ямы, вложила обратно глаз, зашила  надрезы,  пришила роговицу и,  просмотрев глазное дно, убедилась еще раз в том, что  нерв не нарушен и что глаз спасен. Голова раненного была опять забинтована и, только после этого,  врач по общей хирургии занялся ногой раненного. Она пошла опять звонить главному врачу  отделения нейрохирургии и услышала в трубке его голос. Рассказала ему о том, в каком виде был привезен пациент  и тот заорал в трубку, чтобы она не трогала  того и ждала, пока он прийдет.
«Но Николай Николаевич»,-  проговорила она,-« Я ведь  операцию уже закончила».
Николай Николаевич орал в трубку, чтобы она оставила  больного и ждала его обязательно. Она выскочила из приемной палатки, слегка испуганная и  Арам, когда она  шла  мимо его, спросил, в чем дело и отчего она плачет.  Но она махнула только рукой и скрылась опять в операционной. Они сидели втроем и ждали чего-то. Арам размышлял над тем, что вообще то он виноват в том, что этот солдат ранен, но не находил  в себе никакого объяснения – как можно было бы его утихомирить иначе. Он понимал и сам, что все это  было делом случая и, на месте раненного, мог быть и он, но мертвый и, тогда никто бы не  бегал вокруг и не переживал из-за  этого случая.
Наконец, через какие-то минут пятнадцать, они увидели  быстро идущего к операционной врача. Потом из палатки раздались вопли:« Как вы смели, как вы смели не сделать фотографии прежде, чем вы начали вообще обрабатывть ему глаз. Вначале делается  фотография пациента, описываются все сопутствующие тому признаки, и, только потом, я повторяю, только потом следует  проводить дльнейшую операцию. Я не говорю всю дальнейшую операцию, я говорю, дальнейшую очередную фаааазу операции, например промывка глаза, потом опять фотография и опять следующая фотография!».
« Но Николай Николаевич»,- пробовала защищаться врачиха,-« Ведь время же не терпит и вообще, где я возьму фотографа тут, ведь у нас не то, что фотоаппарата, у нас не хватает бинтов, вот скальпели как  столовые ножи тупые, зажимы не успеваеим стерилизовать, откуда вообще  тут фотографию еще успеть!».
«Вы должны были в первую очередь, я  повторяю,в первую очередь разбудить меня  во что бы то ни стало»,- тут он сделал глубокий вздох и взялся за сердце,-« Потом вы должны были пойти  к нашему завсклада и я повторяю, настаивать»,- он повторил два раза по складам это «настаивать»,-
«Настаивать на том, чтобы он достал фотоаппарат!»
Араму стало интересно и он без спроса влез в операционную и, стоя в проеме дверей слушал.
«Но Николай Николаевич»,- оправдывалась врачиха,-« А что же пациент, он то  что же с ним, он же в это время,  да может быть если бы , да в это же упущенное  время, может быть даже рожистое воспаление могло бы быть».  Врач прервал ее тираду и прямо посмотрел  уничтожающе на нее.
« Этот случай, благодаря вашему разгильдяйству, безвозвратно потерян для офтальмологической науки, повторяю, навсегда»,-  произнес, почти крича и остервенело вышел из операционной. 
Через два дня солдата  с перевязанным глазом со зрением ноль пять диоптрии  и перевязанной ногой выписали из госпиталя. Арам лично приехал за ним, зачислив того в свою личную охрану.

Комар.
« Понимаешь, всю ночь сегодня не спала,  как только легла,и тут же уснула.
Проснулась через пол часа, чешусь вся, руку чешу до локтя, ногу чешу и  еще прости в однм месте. Смотрю  все покусано. Думаю,  что же это такое. А я вчера окна мыла и сетки на окнах меняла, вот и подумала,что наверно комар залетел. И тут слышу, и действительно, он зануда! Я встала, смотреть стала, может увижу его, зажгла свет, ходила , ходида  по квартире, не могла найти и пошла спать. И так всю ночь,  что как  засыпаю, сразу слышу, как он паразит зыкает. Так всю ночь и промаялась. Утром, говорю отцу, надо же его поймать, а то следующую ночь не даст покою. Ходили мы ходили, не могли его найти. И тут захожу я в туалет и вижу сидит на стене, но высоко. Я сразу же отца позвала, он принес  складную лестницу, но пока ее ставил, тот и улетел. Мы дверь ванной закрыли, отец ушел, а я села на  туалете и жду,  так сидя  удобнее смотреть. Вдруг вижу, сидит он на ручке от умывальника. Я сразу же папу позвала, он взял тряпку и сразу же его схватил. Но как только тряпку разжал, он стервец хотя и придушенный, смотрю, вылетел. Я опять сижу и смотрю, куда же он делся. Сидела так , ну  думаю, закрою дверь, чтобы в комнату чтобы не вылетел. Целый день  спокойствие было, а  на следующую ночь он, всю ночь папу кусал меня уже не трогал»,- она  передохнула и было видно, что комар этот ей здорово  надоел. Но одновременно  ей сделалось так смешно,  что она начала  хихикать еще в процессе рассказа.
«Да у меня  разных  мсторий хоть отбавляй», - произнесла со вздохом, а в  то время, после войны,  жили мы недалеко болот и комаров было огромное количество».
Старушка сидела на кухне и  смотрела на нее и молчала.
«Ну, а как  же было то со мной?»,-  спросила и посмотрела на нее не отрываясь.
«А ты как была маленькая, то все время, ну без конца ты то прыгала, ну не удержать тебя было. Смотришь, ты тут  вот тут же стояла и вот тебя уже и нет. А у нас вокруг там под Ленинградом, около Волохова в пятьдесят первом году, а жили мы тогда  в одном гарнизоне, дивизия летная вся стояла в лесу прямо, отгородили кусок леса и поселили гарнизон весь, ну и жены тут конечно и дети, а аэродром был километров двадцать оттуда. А кругом лес, да я сама видела , рыси у нас были, в день с дерева на дерево прыгали, настоящие рыси водились. И тут я прихожу с дежурства и ты меня встречаешь, привез тебя дед  твой к нам, чтобы значит, привыкла ты к нам,  стоишь и улыбаешься и говоришь, что  ты в лес хочешь. Ну думаю, блажь какая, ребенок то  целый день перед домом   играется, какой еще лес, если лес тут метров через двадцать. Иду я домой, а ты сзади и  все лес, да лес! Прихожу домой, ты стоишь в коридоре и в комнату не входишь. А тут соседка  наша, у нас  весь коридор был  всего двадцать семей,  неа одну кухню, но конечно кухня была здоровенная, все примуса у каждого  столы, столы, дети тут же играются, посередине. Ну она и заговорила меня. Вошла я в комнату и переодеваться стала, потом в кухню пошла – чаю вскипятить. Смотрю, а тебя и нет, я кругом у  всех соседей, не видели Светы –то, девочка маленькая такая, в пальто сереньком в шапочке вязанной. Никто не видел, говорят. Выскочила я на улицу,  осень поздняя уже, на улице  все время дождь идет, слякоть, ночами заморозки. Уже на улице серо делается, часов пять вечера. Ну пока я тебя искала, уже и темно сделалось. Пришел с  полетов отец – я ему и говорю сразу же, что  нет тебя, что потерялась, что никто не видел. Стали мы искать по всем домам в гарнизоне, а домов то  раз два и овчелся, всего то десять домов – нет тебя нигде. Что ведь самое неприятное, что территория вокруг вся заминирована,  немцы тут как блокада Ленинграда была, они тут все заминировали, а наши, когда наступали, тут столько в лесах погибло солдат от мин, да и после войны тоже ведь вот,как кто то пойдет в лес за ягодами, ну каждый год то один, то два, а то и несколько человек на минах подрывается. Осень, все размыто, ну и холодно, ночью ведь. Отец пошел к командиру полка и  дали ему  солдат, и две машины, да куда тут машины, лес ведь, не проедешь, решили тогда на мотоциклах,  потому как  от  мотоцикла ведь свет от фар, а так  что, темень ведь, до следующего селения  двадцать ровно километров, а утра ждать нельзя, потому  что,  ребенок ведь, замерзнет, умрет в лесу,а  может быть и рысь расстерзает, были у нас два случая, когда рысь ребенка расстерзала. Отец мне говорит, чтобы я не шла, дома сидела и ждала. Нашли они тебя, ушла ты в лес на пять километров в  лес зашла, говорили  солдаты, что когда тебя нашли, шла ты по лесу и пела что-то, что-то под нос говорила себе, а темень ведь кромешная. Принесли тебя домой, вся замерзшая, руки  синие, стоишь и говоришь, что не хочешь ты у нас быть и к дедушке хочешь и вот решила к дедушке дойти, а он ведь на Кавказе, а где ж Ленинград, а где Кавказ, разве дойдет так вот человек, взрослый, что уж ребенок. Решили мы тогда отдать тебя обратно  дедушке и бабушке, видно было, что сделала бы ты  что то другое,  жалко мне и отцу тебя стало.Все тебя тянуло видно к деду и к бабке, оттого, что матери своей ты ведь не видела от роду. А было тебе тогда ведь три с половиной годика. Видно было, что упрямая ты и на своем настоишь, хоть погибнешь. Приехал дед и забрал тебя обратно. А была ты у нас тогда всего то месяц. Ну а потом, когда уже отец в Эстонии служил, тогда, в школу чтобы идти, тогда ты приехала уже к нам насовсем».
Расплакалась, потом встала и вышла из кухни. Она сидела и смотрела на то место, на котором сидела  старушка, ее  приемная мать. Ей тоже сделалось тошно и она, неизвестно отчего, положила голову на стол  и тоже заплакала.
Она плакала так долго, пока тут же за столом и уснула. Снился ей сон, что идет она по полю, а оно полное  спелой пшеницы и колосья прямо падают к земле наклоняются и  тяжелые такие,  что тяжесть их прямо ноги чувствуют, а она старается их отодвинуть, но они  больно режут ноги и как живые не хотят ее пропускать вперед. Она вырывается от них и бежит, бежит куда то, но полю не видно конца, а пшеница все выше и выше становится, аж такая делается огромная, что она уже даже подняв голову не видит конца каждого стебля,  потому что пшеница эта как лес, стебли толстые и шершавые и колышатся и норовят вот вот упасть. Она даже не в силах их рукой подпереть. Кричит она, но никого нет рядом и никто не видит даже её. Но вдруг появляется перед ней лицо, громадное громадное, лицо человека, он смотрит на нее, берет двумя пальцами за туловище, смотрит, потом говорит:« Какая гадость!» и кидает на землю. А потом видит она, ка что то огромное надвигается на нее, она старается бежать, но это что то надвигается и начинает ее давить так сильно, что нет у нее уже  сил дышать, хочется ей хоть отползти, хоть секунду еще пожить, все равно, как, хоть и видит она, что ее тела нет уже, только вместо него кровавое месиво. Но думает она, что это ничего, что можно ведь жить и без ног, и без рук, и без  части туловища тоже, хочется ей только еще раз увидеть даже эту страшную пшеницу. Но вдруг что то тяжелое настигает ее опять и она, вместо того, чтобы  спрятать хоть куда голову, оборачивается глазами наверх, чтобы хоть еще раз, еще раз  посмотреть на небо, такое огромное, огромное, широкое и ясное и голубое и делается ей так радостно, что начинает она смеяться.
Проснулась, было уже темно. Начала искать кого нибудь в квартире и нашла записку:« Я в больнице, не хотела тебя будить. Мама».
Выскочила как угорелая из дому и  поехала в больницу. Нашла мать  в  кардиологии,  подключенную к реанимационному аппарату. Сидела перед ее кроватью и плакала так долго, пока почувствовала,  что уже и слез у нее уже нет, а глаза так пекут, что она  ничего не видит. Вывели ее из палаты, а она села в коридоре на стул, но вдруг ей так захотелось спать, что она тут же и улеглась на полу и уснула. Видела только как чей то голос закричал что то, но она уже ничего не слышала.
Проснулась она в кровати, рядом сидел ее муж и смотрел на нее, как на человека лишенного разума или очень больную.
«Ну опять ты цирк устраиваешь, как будто ты  ненормальная какая то,  а ведь ты человек здоровый и  взрослый, тебе ведь уже  пятьдесят пять лет, а ведешь себя, как будто бы  тебе пять лет. Мне перед людьми стыдно, вот и приехал я, потому что знаю я тебя. А с матерью все в порядке,выписали ее, разнервничалась она с тобой, да и понятно ведь это, потому  что как только  ты  начинаешь общаться с людьми, я имею в виду, нормальными людьми, не твоими там бизнесменами и прочими уродами,  люди не могут  с тобой быть, ты их просто выводишь так из себя, что она или от инфаркта умирают, или  начинают против тебя назло что то  делать или вот как я, дурак  начинают любить тебя, ну я даже не знаю,  просто даже и не любить тебя начинают, только привязываются к тебе так,  что не могут без тебя жить».
Смотрел на нее и вдруг расплакался сам.
« Ты же была без сознания  две недели, а ничего врачи не могли найти, это же ужас какой то, что ты за человек. А любовник твой, адвокат, он тут же за дверьми стоит, хочешь его видеть?»,- он смотрел на нее и ни с того ни с сего начал улыбаться, а потом рассмеялся вовсю,-« Я как только тебя увидел в первый раз, понял, что я уже не смогу без тебя жить. И  c ним, наверное тоже самое». Она смотрела  на него  широко открытыми глазами, не мигая.
«Знаешь,  не хочу я его видеть, он ведь работает на меня, он мне никто».
« Тут за дверьми стоят все, если хочешь, все прийдут, отец твой приехал из Москвы, дети все, этот с ребенком твоим тоже стоит тут , наши дети оба, все тут“,-  смотрел на нее и ждал.
„Нет, никого не хочу видеть“,- ответила она.
Вышел из палаты и она осталась одна. Думала о том, что ей в жизни все уже надоело. Через два часа принесли ужин. Сидела на кровати и ей не хотелось и есть. Встала и оделась, оторвала все пластыри и вытащила все канюли. Посмотрела с тоской в окно и, забрав  сумку, вышла из палаты. Шла по коридору быстрым шагом, её никто не остановил.
Вышла из больницы и  пошла просто по широкой аллее к воротам. Перед ними стояли такси. Села в первое из них и сказала:“На вокзал, пожалуйста“.
На другой день, когда утром  муж ее пришел в больницу, нашел в ее палате записку:“Уехала в Сибирь, меня больше не ищите, прощайте. У нотариуса найдешь все относительно всех денег и фирмы. Целую Светка“.

Эпилог
Прошло пять лет. В городке Н. в двухстах километрах на северо-восток от Красноярска, похожем скорее на деревню,  на самой окраине,  стоял маленький домик, слегка  покосившийся с оконными рамами, давно не крашенными, но с наличниками, старыми и резными. Крыша его была покрыта листовым железом и оттого  выглядел он  совершенно неказисто и даже  как то  пошло.
Вокруг дома был довольно большой  участок, наверно когда то был это огород, но теперь представлял  собой участок просший  травой, которая  была каждому вровень с ним. Запустение и тишина звенели . Было короткое  и жаркое лето. Вдруг отворились двери и из дому вышла длвольно молодая женщина, одетая в деревенское одеяние, каких сегодня не носят вовсе. Стояла на крыльце, смотрела куда  то вдаль,  взглядом может быть не совсем  понятным для   человека не здешнего. Потом  вошла в дом и закрыла дверь.
В городе К,  в Германии  в середине июня  отмечали юбилей одной фирмы. В местной газете был опубликован большой портрет основательницы фирмы с датами  ее рождения и смерти. Газета писала:
„ На празднество приехали многие  знаменитости, был большой концерт на местном стадионе, снятом по этому поводу. Приветствовал всех  муж основательницы фирмы. На торжестве присутствовал даже министр-президент ланда“.

Прошло еще пять лет и вот в иркутском издательстве вышли стихи неизвестной поэтессы. Мне понравилось особенно одно из этого сборника, которое я хочу тут приподнести читателю.

Тебе.

И вряд ли что от доброты найти,
твои верстая ратные заслуги.
Спасая честь и гибель бытия,
фантазией вранья тебе я буду другом.

Но для чего нам честь нужна
В тех языках, что словоплещут.
Презреньем веры в самого себя,
лжецов орды перед тобой трепещут!

Но я поэт, со стороны смотрю,
в кривой улыбке горечь пряча.
Мне ясно от начала до конца,
что эти игры значат!

Год 2008
Был конец зимы, начало марта, когда талый снег, смешанный с водой образует днем такую кашу, непролазную днем и леденеющую с заходом солнца. Воздух дышал холодом и промозглостью, солнцу, казалось, не хватает силенок растопить весь лед чтобы наконец пришла настоящая весна. В Сибири, в этих местах, весна приходила всегда сразу, неожиданно и бурно. Но сейчас все было как то  так несвое и  природа так трагически не хотела этой весны,  что люди в деревне  и вовсе разуверились в том, что  все изменения из Москвы и действительно дойдут до них. По такой курулесице невозможно было бы никуда и не доехать, ни к врачу, ни в район. Коровы мычали в хлевах, хотелось им  ведь тоже на природу и хоть и такую какая есть, собака дядьки Василия выбежала из избы и стояла на крыльце, не решаясь спрыгнуть в такую трясину со льдом.
« Фу ты проклятая!»,- ругнулся он, ну до чего же ты мне надоела то, вот сидела бы в избе, а то ни туда, ни сюда, загораживаешь только проход. Собака Катька рявкнула на него и  завиляла хвостом. « Ну и не в стыд то тебе»,- опять начал он укорять ее. Она смотрела на него преданными глазами какое то мгновение а потом неожиданно рявкнула и зевнула своей  собачьей пастью. « Ах ты, проказница»,- не унимался Василий,-
« И в кого же ты, тварь». Катька и вовсе не отвечала и только растянулась на крыльце. Он встал с кровати, чтобы закрыть дверь, сквозило и тянуло холодом со двора. Вышел на крыльцо.
За калиткой  была улица, как каждая улица в деревне, полная этого талого снега с водой. Никто не шел по ней и не ехал.
Василий потянулся и тут увидел эту сумасшедшую,которая поселилась лет семь назад в их деревне. Приехала она из Москвы, как говорили, а вообще то никто не знал откуда она.
Баба эта шла посередине улицы в пальто и шляпе, на ногах были у нее резиновые галоши на босу ногу.
«Светлана Арамовна, а Светлана Арамовна»,- позвал он ее,-
«Не холодно то так  на босу ногу в калошах то!».
Она  оглянулась уже пройдя и глядя на него, как на  что то такое, которое говорит да и только, но не вмешивается в ее жизнь и вообще не имеет никакого влияния на нее.
« А вот как прийдет новая война,закроют всех в лагерях, в чем ходить то, в калошах, а носков то  и не будет. Закаляться надо дед, а то не выживу вообще»,- прошла мимо, а Василий закрыл дверь и в сердцах сплюнул. Подошел к  столу перед окном и  посмотрел на улицу – баба  была уже далеко, видно пошла в район. «Вот ведь и вправду рехнувшаяся»,- подумал и чтобы отогнать нехорошие мысли включил радио.
Играли какую то современную музыку, всю на один лад как бы по барабану били, а потом дикторша сказала приятным голосом:
«Слушайте Голос России».