из цикла здесь нет зоны билайн

геометрия - это такая анатомическая подробность поэзии
ведь что есть поэзия как не переплетение системы координат ?

разглядывая тлеющий костерок на расстоянии вытянутой руки можно почувствовать оси.
хх’ -- ось абсцисс, на языке генов - женская ось, ось улиц, пустынь и океанов
YY’ -- ось ординат, доминанта полуденного солнцестояния, секундная стрелка на 12, руки вверх, дома - сплошь готика, что ни лес - то ельник.
если Х смотрит вверх, то У - влево, при этом обе кошки любят смАтану
и как это бывает - захандрит одна, тут же её хноть подхватит другая -
кикиморой прокричит.

и где-то между, перетянутая пуповиной пересечения Х-У -- ось птиц,
убежавшего молока, веревочных телефонов, ветряных мельниц и закрытых дверей.
зеркальная ось. захочешь увидеть себя - посмотрись в медный таз.

***

между старым клубом, пожарной частью и заводом - в гаражах, поросших
зарослями ветлы да болотцем находился приемный пункт старьевщика.
там пахло яслями, вишневым вареньем и битым стеклом.
принесешь океанский шум, акулий плавник или пропитанный сквозняками,
пылью углов да пустыми угрозами детский плач,
старик зажмет в кулачках, потрясет - потрясет, послушает - да и
выменяет их на дудочку, пищалку или цветные канцелярские скрепки.
а иногда плач был столь искусен, что старик приносил стремянку, залезал
на нее, чтобы достать с верхних полок банки - в них желтые грифельные карандаши - кохиноры
или большая синяя стерка с надписью "конструктор" наискось.

классе во втором мама связала мне шапочку-гандончик цвета горчичного порошка
и вышила на ней четырехлистную желтую ромашку с красным рыбим глазом.
 штука в том, что шапка мне жутко не полюбилась, ведь до того была -- буратинка,
такая, как ее рисовал в детских книжках художник Владимирский
полоска красная, полоска белая,
сачок для ловли бабочек,
не узнаю вас в гриме,
полоска красная,
бумбон.
а тут вдруг - нате ! уходит эпоха !

но соседский мальчик Костик, увидев меня в этой шапке, отвел к старьевщику,
где уже вместе мы выменяли полбиблиотеки его родителей на ежика-пищалку, которого
Костик мне и подарил.
- ялюблютебя - протараторил он.
- аа, это шапка такая дурацкая - ( чур меня!)
если кому-то вздумалось в тот день сфотографировать нас, то рамка кадра прошла бы ровно по губам  и выше - примятые шапками челки и больше половины кадра - вздутое от весенней капели небо да распухшие крыши.

а та шапка не прижилась. вскоре после того дня залезли мы в детский сад.
дворник заприметил нас да и погнал метлой, да и посрывал с нас
пионерские галстуки, шапки.
все дело в шляпе.
не  люблю я шапки  - жанр обязывает.


***

а потом вдруг средняя школа, период неубедительной пубертатности, когда девочки - с персиками, а мальчики - будто гоголевские капитаны Копейкины.
и на разных уроках судьба отводит тебе то первую парту у окна - напротив учительского стола, то третий ряд, пятая парта, рядом с Зибой, а потом - февраль и крышки парт в кабинете физики исписаны потрясающими математическими описаниями первого мгновения после взрыва ( А+В=Л ), а учительница музыки по фамилии Шапито за пять минут до
окончания урока выставляет весь епископат около своих парт и, совершая крестный ход, обходит каждого - на предмет нахождения каракуль и раздачи епитимий - блаженны мы, блаженны, мученики.

- чего семь? кирр-пи-чей? божежтымай, дети, господи, поскребите темноту, найдите свет -  кричит гаванна ( математичка галинаванна поставлена в этот ряд, что черный ящик, требующий дешифровки )
ученики скребут свет и на руках проступает синяя паста.
свет играет роль губки - держит в себе предметы, как воду.
всякое тело, погруженное в мировую литературу - закипает.
отдельное удовольствие - линовать поля мягким карандашом в свежей тетради, делая отступы в четыре клетки.

неделя состоит из шести дней, в каждом из которых так плотно переплелись выезжающие навстречу зайцам мазая трамваи, что к субботе от ученика остается тряпичный мешок из-под сменки, да арабская - с точкой, прописная со скобочкой.

в классе наручные часы только у Сарыгиной. из окопа среднего ряда бросить беглый взгляд на пуническую войну, перевести его на Наташку, позвать её, и жестом указательного правой постучать по тому месту, где полулунная кость левой кисти впадает в воскресенье, чтобы узнать - когда же закончится неделя.

другое дело - праздники.
скинуться по 15 копеек с девичьего носу - собраться после уроков и пойти в единственный городской гастроном - с зычным топонимом "второй этаж",
этажей-то в нем три - в нижнем - тихая вода, макароны, сахарная вата, крупы и заварное печенье, выложенное в витрине вавилонской башней.
на верхнем - темные кабины пошивочного ателье, ремонта часов и обуви.
и лишь второй этаж - место, где можно совпасть с самим собой, место, где происходит синтаксический разбор памяти.
здесь тебе и сани - к лету, и картины - маслом и палеобожества. и вот здесь, над хорами саней и мотками ниток, отсель - сверху глядеть в широкую оконную раму на городскую площадь, над которой медленно кружится крупный последний снег..

а за мальчиков - дрались.
тихони, рёвы и ябеды шли по бросовой цене, драчуны задиры забияки красавцы и ботаники удостаивались  отдельной табели. потому что в нагрузку к дареному коню шла именная открытка - нетакая форма избавления от праздника.
в ней красивым девичим очерком выводилось
" дорогой мой одноклассник N. поздравляю тебя с Днем Советской Армии и Военно-Морского Флота! желаю тебе успехов - в учебе, здоровья - крепкого и - счастья !
и подпись - твоя одноклассница N."

***

вдруг вспоминаешь, что у тебя тоже были уроки французского,
и сколько учитель не старался привить к твоему языку этот детородный орган - твой личный фальцет, этот гортанный звук, кажущийся неестественным -
" дети, экутэ э ропэтэ - у кого не олучается эrr, наберите в рот воды, будто полощите горло ! " - а ты пялишься в школьное окно, и видно-то тебе всего-ничего - часть стены левого школьного крыла, которой проглочена половина школьного стадиона, там - по лыжне наматывают круги ученики начальной школы, и часть турников, где чье-то болтающееся туловище то появляется, то исчезает - quand le soleil brille - le neige e propre..

язык хорош сам по себе, как любой язык. он разливается достаточно полноводно, для того, чтобы представить себе бесконечность, чтобы представить себе дом - как ползут по комоду кружева салфеток - детали из ткани и ниток - как ползут и образуют узор.
несуществующий вариант жизни - прошедшее неоконченное.
охотник, притаившийся на трофейном гобелене, никогда не попадет в оленя.

сидя в ( сколько там их, этих - тобой приватизированных метров ? ), когда уже и не зима вовсе и не весна - а так, межсезонье, созревший бутон марта вот-вот взорвется,
удивительно -  когда с экрана звучит французская речь, а закадровый перевод притормаживает, успеваешь расслышать, что там они говорят, и радостно киваешь головой -
- да, все так, все так, болен - tombe malade..
ты то не всматривался, оно - само пришло, визуализировалось.

а в квартире -- соотношение тесноты и модульной системы жизни, пара шагов туда, пара - обратно, бутилирование её - потолок, пол, окна - больше на восток, чем на север..
здесь вещи обладают нервной системой и вступают в межвидовую борьбу с беспозвоночными коврами и порхающими занавесками.

а у бабушки - сени,
светлые холодные сени, забродники деда с долгими голенищами, сети, полупустой шкаф, в нем - книга неизвестного А, ничем не примечательная ( потому что я еще не читаю и в ней нет для меня картинок )
теплые темные сени - чулан бабы яги, где кастрюли толкаются со стеклянными банками.
а у бабушки - сеновал с сороконожками, обильная зелень сада,
кустарники семейства гвоздичных - узелки стеблей, часовые механизмы лепестков, кожа анютиных глазок, маки..

***

кисель в восьмидесятых был густым с кусочками клюквы и брусники.
глотнешь и побегут по языку мурашки-насекомые, кольнет сосновыми иглами
автобус - длинным, с гармонью, в мехах которой болталась половина
староконюшенного переулка -( у вас спина белая ) первомайская демонстрация и,
О ! да здравствует великий перекос фронды со странными сближениями ! -
- спустя лет двадцать в том же автобусе на маршруте шелковый путь - периферия детства, убегающего в перспективу пейзажа, встретишь женщину, липко увязшую в детишках..
 - господь с тобой, святой ты человече - едва узнаешь в ней ту гибкость
- латинскую поступь и губы, выдающие на выдохе фистулу, словно сон памяти -
и как же она танцевала тогда в дождь на скользких мосточках ?
удивительно встречать давно невиденных тобой людей.
на краю географии, разгоняясь до коричневой корки на коже, лежа в траве
чувствуешь - тень ..
глаза откроешь - бааа, ты чья ?
- сломанный часовой ремешок !
тетка одеревеневшая, оборбузившаяся, оволосеневшая, десятый говорок атавизма,
гендерный придаточек детства, слоновий приплясочек.
та, что по прежнему рыбачит, та, что по случаю жутко надирается на день рыбака..
- аа, любо, катя приехала.. галины нашей дочь
- где ж ?
- да вот на берегу лежит
вжимаешься что есть сил в землю-траву..
тетка шарит руками по траве, ищет меня-муравья, говорит нарочито-громко
- а никого там и нету !

***

в городе у моря, а если, приведи Бог -- оно Белое, а если - холодное,
с бакланами да чайками, деревянная империя выбрасывает на берег города.
окукливается, надувает шары.

вот они мы - у нас есть еще куда расти, у нас в руках треугольные пакетики счастья.
( зеркало смотрит в зеркало. )
и потом, позже уже, забыв о живом чувстве усталости, ясно только одно -
- небо было ясное.

( будет еще один такой же сон )

а дальше кумачем к этому небу - провинциальный шурум-бурум,
общепит местного натяга, там еще подавали наваристую солянку
и хлеб - ломтями. и куда не глянь - взгляд твой упрется в хроменькую покосившуюся оседлость.

там, на севере, скорость жизни измеряется твердостью хлеба,
что возрастает в прогрессии, равной удаленности от дороги - чем тверже хлеб, тем медленнее и гуще жизнь, и тем тверже его мягкость.
пробаландрасишь день за 60 параллелью, просто не успеешь на автобус, застрянешь где-то, как в детской задаче про полтора землекопа, -- будешь жаловаться самому себе на отсутствие элементарных удобств ( чего там тебе не хватает ? )

город с усеченным профилем. место, завернутое в дыру.
основной источник дохода жителей его - торговля мифами.
городу нет дела до тебя.
он-то завтра встанет, залезет в свои тапки,
разбудит рыб,
рыбы разбудят тебя.

но всё это детали.
хотя всё в жизни - детали.

но ты-то топофил, тебе-то хоть богу свечку, хоть черту кочергу,
или не так,
по-другому -
- ну что тебе стоит, побудем еще чуточку детьми ?

***

когда лето начиналось как глагол, как черемуховый цвет,
озерный плеск, чайкин крик, скользкий рыбий хвост,
а пустоты воздуха заполнялись мошкой да жуками,
на старом чердаке и нашлось оно - его и воспоминанием-то не назовешь -
в чердачном углу, в чьи окна глядела зреющая ветвь старой липы
стояла маленькая люлька.

то, что от нее осталось - только слушание и слышание звуков:
- 200 г теплого молока и скажи, что через 15 минут выключишь свет !
а еще лет через 15 будет сама решать когда и где его выключать !
и помнишь - у михайловых, в коммунальной квартире
в ту зиму отключили отопление
и ты засыпала в ванной под четырьмя байковыми одеялами
на трех матрацах,
в кроличьей шапке
и валенках ?

странная версификация возраста - обряд инициации.
куда же теперь ?
туда - где звук шш - шалаши, швы, шмели,
( щекотно )
бабушкины штрудели ? - в крутобокое, румяное,
обернутое шерстяным одеяльцем детство ?
или же туда, где не носить шапок на морозе,
не есть мясо с кусками жира из супа,
ложиться спать не после прогноза погоды, и наконец - не читать этого зануду А.Пэ.Че. !

голос ходит в двадцати стенах, четырех пристеночках.
откровенный мифологизм взрослого " там " -
мол, можно все ( ну хотя бы собаку, мааам ) - с его сакральным смыслом, действующим безотказно..

я еще не помню себя или уже забываю ?


***

Впервые чудо синематографа ощутила я в том возрасте, в котором мы, учась ходить - падаем и плачем. В карельском поселке на окраине Птз за конечной остановкой четвертого маршрута автобуса стоял кинотеатр.
махонькое, мест на сто, белое барачное здание с круглыми стенами в форме трубы - словно не кинотеатр вовсе, а армянский молельный храм. Показывали заграничный мультфильм о жизни человека первобытного. Тогда я еще не понимала - откуда идет звук, но всё было так по-настоящему, что я - напугалась и заревела. Кинотеатр на окраине в моей памяти длился дольше, чем жизнь его земная. снесли. теперь здесь вересковый пустырь.

Позже магия кинозалов только усилилась. Ах, настоящая живая жизнь окраин и спаленных районов - природа, речка, лес, гаражи, свалка, кукурузные поля, частный сектор садоводческих товариществ и, конечно же, ДК.
всем двором - в кино, денег взять с расчетом, чтобы хватило не только на билет, но и обязательно - забежать в бакалею, где на витрине вавилонские башни галет, рядками - конфетницы с карамелью и конфетами-голышами в сахаре, арахис с цветной глазури. Нас много, по копеечкам набегает хорошая сумма, в настоящем всегда есть прошлое, продавщица взвешивает всё в один большой бумажный куль. И вот - с билетами и кульком - поднимаемся мы по парадной мраморной лестнице на второй этаж.
Приподнять плотные черные гардины, закрывающие дверной проём от устремляющегося из фойе в кинозал света, в полумраке найти свое (а у кого кулек с конфетами?)место.
В Климовске, где весь город сплошь - спальный район, на окраине, в ДК с символическим названием им.1 мая на широком экране сотни детских ладоней ловили лучи света, закрывая их - в залитом светом круге на стене появлялись зайцы, собаки, волки, и вот, кто-то из детей постарше и посмелее соорудит из кулака и пальца фигуру, напоминающую пенис, в зале раздается гомерический хохот, хохочут все, даже те, кто в силу своего возраста не понимает всю мощь искусства.
о, искусство - ты еще непонятно, но уже - прекрасно!

Оседающая внутри луча пыль, странная геометрия кино, механик медлит, давая нам - фору, себе же - время.
перед тем, как входная дверь закроется наглухо, замуровав нас меж сциллой и харибдой - прозвенит еще пара звонков, а потом погаснет свет и часа два мы будем находимся в том мире, которого сегодня уже нет.

***

  В витрине антикварного лежат старые фотографии, их несколько - внахлест. Здесь одно время впадает в другое, как реки впадают в моря. Мальчишка в меховой шапке из котика вышагивает в колонне демонстрантов, тугая шапка делает его смешным и очаровательным. Четверка военных, штабных - вихрастые чубы, широкие штанины-голифе, хромовые сапоги, тридцатые годы века прошлого. Тугие кресла с изогнутыми и утолщенными к сидениям ножками несут печать театральности и я даже слышу, как сжимаются пружины в обивке под весом военных. Из под этого снимка выглядывает другой, на плотном голубоватом картоне - очкастый дед с усами и внучек в белой косоворотке и шароварах - эпоха, когда верили в царя и за царя молились. Приседаю, чтобы рассмотреть детали и вижу, как чья-то детская ручка водила поверх снимка острым и непишущим - вдавленные контуры очков, усов, головы, ушей. Хорошо так водила.
  Женщина лет шестидесяти с собачкой покупает этажерку из бамбука и пару фарфоровых статуэток.
Я же - воскрешаю в памяти вещи, которые когда-то снесены были на помойку.
- вот в Европе - говорит она продавщице - антиквариат намного дешевле. Я из Испании привезла две вазы, зеркало, подсвешник и комод, заплатила всего триста сорок евро!
- Конечно - вторит ей продавщица - там же не было великих потрясений, когда до основания
разрушим всё-всё-всё.
   Когда сделали мы ремонт и купили угловой диван, моя старенькая Зингер с кованными чугунными ножками и приделанным электромоторчиком не прошла естественного отбора.
Коллекция фарфоровых статуэток, остававшихся у мужа от бабушки была выброшена вместе со старенькой стенкой, в нишах которой они собирали пыль. Осталась лишь пара воробьев на фарфоровой ветке Турыгинской артели.
   Мои фотографии - самый нежный возраст, оттого - самый лучший помещаются в картонном альбоме, снимки приклеены козеиновым клеем так, что отодрать их можно лишь вместе с картоном. Над этими фотографиями надписи маминой рукой - окт 77, сент 78, дальше - пишу уже я какие-то совсем банальные вещи - " когда медведи были большими", " октябрь уж наступил", " водяной Онежского озера".
Но нет ни одного снимка, где бы я водила поверх изображения, чиркая. А жаль.