Дождь

В тот день, когда мы с Ним встретились, шел дождь.
Только потом я узнал, что дождь шел именно из-за него. Каждый раз, стоило ему поддаться отчаянию или грусти – начинался ливень. Или слепой дождь. Или была гроза, как будто он и был дождем. В любом случае, на улице было очень мокро, а я не люблю такую погоду. Поэтому мне не хотелось, чтобы он грустил.
Но, к сожалению, это происходило довольно часто. Он жил один – и ему не к кому было пойти. Кажется, однажды он рассказывал мне что-то о своих погибших родителях, но в тот день мне было немного не до того. И тогда он грустил еще больше.
Поэтому мы и стали жить вместе. Он готовил мне еду, а я не уходил от него, чтобы ему не было очень плохо. К тому же, мне казалось, что он, несмотря на свой возраст, был ребенком. А как можно оставить ребенка одного, в таком жестоком мире?
В общем-то, он был только рад, что я остался с ним.
Люди всегда обходили его стороной, поэтому мы никогда не дружили с кем-то еще. Он всегда говорил, что ему все равно – а мне потом рассказывал, что сильно переживает. Не знаю, зачем он так делал – может, так было задумано. Я прекрасно видел, как он все больше и больше забивается в свое одиночество. Ведь я, как и все мои предки, обладал способностью видеть то, чего не позволено замечать людям.
Все дело было в том, что его окружала страшная огромная черная аура. Она заполняла собой всю его квартиру. Даже улицу. Многие обходили его, ведь это была аура разрушения. И чем больше он винил себя за нее, тем хуже она выглядела. Его аура разрушала все, что находилось у нас в доме – энергетику, цветы на окне, здоровье и настроение друзей и животных, а порой эта аура и убивала их.
Он всегда переживал из-за этого. Когда умирали цветы или его домашние питомцы – он говорил, что лучше бы его убили. Мне жалко было смотреть, как он грустит, поэтому я перестал спать с ним в комнате. В конце концов, я тоже мог умереть, а этого он бы точно не выдержал.
Эта аура всегда становилась страшнее, когда он заболевал. Я не знаю, что это была за болезнь, да и разбираюсь в этом плохо, но это было страшно. Наверно, это была лихорадка. И она могла длиться очень много часов, каждую ночь. Но почему-то он не пил лекарств от этой лихорадки. Как-то раз он даже изрезал чем-то острым себе все руки, а потом разодрал шею и грудь, но я тоже не понимал тогда, зачем это надо было делать.
В такие моменты мне становилось не по себе. И я уходил. Все дело в том, что я всегда хочу быть один, если мне плохо, поэтому думал, что и он хочет так же. Но когда я возвращался, он винил и обвинял меня в том, что я его бросил. А иногда он так злился, что швырял в меня вещами, разбивал что-то, бил стену… Я считаю, что виновата была та же странная лихорадка.
Так мы и жили, под одной крышей, пока в наш дом не пришли перемены.
Это была Она. То ли он сам ее выбрал – то ли они оба выбрали друг друга, но с тех пор она всегда жила с нами вместе. Теперь в доме нас было трое.
Я знаю, иногда это случается, но поначалу я жутко ревновал. Он совсем забыл про меня, когда она появилась. Все внимание было обращено только к ней. И, казалось, ему совсем не нужно было другое.
Но постепенно мы все подружились. Кажется, у нас даже была семья. И всем нам было в ней тепло и весело.
Я могу точно сказать, что он любил ее – ведь даже ко мне он никогда не питал такой нежности. Хотя, чуть уже позже, я осознал, что понимаю ее гораздо лучше.
Я помню те дни – они запомнились мне как самые счастливые, что у меня были.
Иногда вечером мы ложились с ней спать в одно время – и могли спать всю ночь. Могли спать и весь день. Я любил поспать, как, впрочем, и она. Но стоило нам проснуться – он бодрствовал. День то был или ночь – казалось бы, никогда не спал. Ложились мы, он говорил нам «спокойной ночи», а, просыпаясь, он встречал нас улыбкой и этим странным словом, «охаё».
Было очень приятно так засыпать и просыпаться. Правда, иногда было совсем иначе – он засыпал очень неожиданно и надолго. Мог спать много-много часов, и ничто не в силах было разбудить его. В такие моменты, она всегда говорила мне: «какой же он все-таки странный», и я был согласен с ней.
Каждый день он для нас готовил. Даже если приходил под вечер, в белом халате и с растрепанной прической. Сначала готовил, причем так серьезно и по-деловому, а потом начинал что-то кричать и возмущаться. Хотя чаще он говорил тише. А порой и вовсе сам с собой. Вообще, он не любил разговаривать много. Но если речь зашла о медицине или о том, что ему нравилось – его было не остановить. Жаль, что я в этом совсем ничего не понимаю…
В тот день, когда она появилась у нас в доме, мне показалось, что она совсем простая. Но это оказалось не так. В ее присутствии он менялся. Иногда я думаю – а ведь никогда он не выглядел таким счастливым раньше. Она могла сказать одно ласковое слово, могла просто быть с ним рядом – и он начинал счастливо улыбаться. Его аура менялась, а цветы разрастались до такой степени, что не помещались на окнах.
Я часто думал, от чего же это происходит. Наверно, она была волшебницей.
Бывало, она, не стараясь, могла успокоить его, в каком бы состоянии он ни был. И это тоже было удивительно. Со временем она так хорошо научила его принимать себя, что я был в шоке некоторое время. Ведь раньше он не просто не мог принять себя – он люто себя ненавидел. Ему доставляло очень много боли то, что говорили ему люди и как видели его. Я не понимал, почему так было – ведь он был хорошим и сильным, в нем не было плохого, да и тело у него было в порядке. Но он и многие другие почему-то считали иначе. Тогда она обнимала его, и он сразу же успокаивался. Я знаю, она любила и принимала его так же, как я. В один из таких дней он сам поверил в это.
Почти все время они проводили вместе. Даже кормил он ее с рук, а если и не ложился – обязательно укладывал ее спать и ждал, пока она заснет. Вдвоем они иногда казались мне единым целым, чем-то таким спокойным и гармоничным. Особенно в те моменты, когда он как-то странно кусал ее в шею. После этого они оба почему-то были счастливые, а у него даже проходила лихорадка. Мне это все тоже было непонятно.
Все эти моменты были столь прекрасными, сколь ужасающими были другие.  Я никогда в жизни не видел, чтобы кто-то так часто и сильно ругался. Они могли кричать друг на друга, злиться, уходить из дома. От всего этого и мне было плохо, в доме невозможно было находиться.
Порой, она уходила. Я понимаю ее, в отличие от него, ведь чаще всего он бегал за ней как собака или преданный волк. Поэтому, я не понимал его, а он не понимал нас. Она могла уйти, когда ей хочется и вернуться, когда решит сделать так.
Но он не принимал это. Как и ее отсутствие. Каждую ночь, в которую ее не было рядом с ним, шел дождь. Дождь был или на улице – или у него на лице. Порой так много, что мне было не по себе.
И тогда все возвращалось восвояси. Аура менялась к худшему, он переставал даже иногда выходить на улицу и делал много неприятных мне вещей – курил, пил и глотал очень много лекарств. Я не знаю, зачем он пил их, но после этого он иногда долго смеялся и улыбался. А мне не нравился такой смех.
Если ее не было долго – я думал, что он умирает. Мне трудно было выдерживать все это, потому я снова уходил куда-нибудь подальше. А, вернувшись, все так же натыкался на обвинения и разочарованность с его стороны.
Когда она была с ним – он мог добиться всего. Но мог и лишиться, потому что зависел от ее действий как ребенок. Я предупреждал его, но он не хотел меня слушать. Я просил его, но он поступал иначе. За одну фразу «я тебя люблю» он, кажется, мог отдать все на свете.
Им обоим не было больше одиноко. Мне казалось, что эта семья – и есть настоящая, счастливая и целостная. Несмотря на все ссоры и проблемы, что были между ними.
Она любила, когда он заботился о ней. А он любил заботиться. Так любил, что иногда был вне себя от счастья. Мы никогда не понимали этого, а он просто молча улыбался.
Так было каждый день. И  в доме никогда не было скучно.
Я знаю, он не любил солнца, но постепенно, меняясь, даже научился иногда гулять на улице.
Однажды, они ушли вот так, гулять, а вернулся он уже один.
С того дня она больше никогда не появлялась в нашем доме.
Я не знаю, было ли ему плохо – дождь идти стал реже, на улице и его лице тоже. А вскоре совсем исчез. С одной стороны так было лучше, но вместе с ней, как я тогда подумал, ушла и его душа тоже. Поэтому дождя не было. В его глазах просто больше ничего не отражалось, а это было хуже любой грусти.
Думаю, вся проблема заключалась в его сущности. Дело в том, что я могу любить сразу нескольких. А он, со своей преданной волчьей психологией, почему-то любил только единожды.
Я побыл с ним после этого еще какое-то время. Но она не возвращалась, поэтому ничего не менялось. И, в конце концов, я решил покинуть его. Ведь, если мне было плохо, я всегда оставался один, может, и ему стало легче?
Я знаю, возможно, кто-то будет обвинять меня за это. Но что я мог тогда сделать? Вы знаете?
Ведь я всего-навсего кот…