тысяча маленьких тебя

          Тысяча маленьких тебя, хотела бы ты быть совой? С огромными блюдцами глаз, с мохнатыми ушками, с кусочком черепашьего панцирями вместо носа? Сидеть, ухая и дурой, спать на крепкой ветке, есть писклявых мышей, давясь пахучей мышиной шерсткой, карябая гортань дергающимися их коготками? Ночами летать, расправляя бесшумные крылья - такая одинокая.
          Или рыбой, гладкой, блестящей чешуйками рыбой, глупой, будто пробка, с нелепыми ручками-плавниками - прямо из серебристого пуза? Метать соплями икру, глотать прозрачных морских червей, болтаться в воде, не чувствуя собственного веса, и молчать, словно знаешь что-то важное о чем нельзя.
          Или паучихой, пушистой, такой терпеливой, головагрудой паучихой, с огромными почти человеческими глазами, слушающей ветер волосками ног и жадной до жирных мух?
          Или может быть – змеей, извивающейся, языкастой змеей, безрукой, безногой, несчастной, не могущей даже почесаться, где чешется, вечно голодной, смешно мечтающей о жареных цыплятах, но довольствующейся лишь пустыми тараканами?
          Или тополиным семенем белейшей белизны, таким легким, легче воздуха, оттого воздухом не дышащим, ждущем лишь времени, чтобы совершить нелепый полет в ужасное какое никуда, лечь ничком на горячий асфальт и умереть, съежившись в крохотный твердый комочек?
         Или корнем дуба белым, слепым, извилистым, липко-влажным, вкусно сосущем землю, кормильцем сочной листвы, желудей и десятка свиней, рыхлящим, развивающимся в стороны и, кажется, все держащем?
          Но лучше же - пылью – вечной, настоящей, надежной, проверенной вечностью, пылью, не требующей починки, постели и покраски, не нуждающейся в чае, тараканах и бутербродах, дико свободной, летающей по целому свету, там летающей и тут, глазеющей на все свысока и даже нехотя.









москва.2010.оа.