Едлым-Бобо

Вот, иной читатель открывает книгу – и, прочтя пару страниц, захлопывает ее, говоря: «Да такого не бывает!» И что ему, зануде, нужно? Ему ли судить, что бывает, а чего не бывает? Да коли разобраться, то все в этом мире – несусветная выдумка, а нас с вами попросту нет. Не верите? А вот посчитайте: на земле три миллиарда женщин и столько же мужчин, и каковы были шансы у вашей сладчайшей матушки разыскать вашего почтеннейшего батюшку в этом множестве претендентов? Да помножьте эту ничтожную вероятность на таковую же невозможность встречи дедушки с бабушкой, и так до Адама – и поймете, что никак не могло вас стать.

Но это еще семечки: а вот когда зачинали вас, читатель мой скептический, то из тридцати миллиардов головастых созданий, что устремились оплодотворять яйцеклетку, только одному повезло, а остальные скончались от разочарования. Представляете, как вам подфартило? Если бы ни тот шустрый сперматозоид, то родились бы вовсе и не вы, а ваш братец или сестрица, а вам бы оставаться виртуальной душой до скончания веков. Эх, сколько их, потенциальных личностей, гибнет ежедневно? Какой незримый мир населяют они, где те несчетные мириады нереализованных граждан, созидателей, восторженных поэтов и отпетых мерзавцев? Неужели все они – лишь инструкции, записанные на спиральках ДНК, которые никто не удосужился прочесть? Не верю – да и все тут.

Ну, положим, вы родились, несмотря на то, что статистика против вас. Но как объяснить, что кроме вас есть еще множество других людей, и даже пишущий об этом автор? Нет, иначе как чудом, сотворяемым непрестанно с момента становления мира, это не назвать – просто мы привыкли не замечать его, как рыба не замечает воду.
К чему это я? А к тому, что все, даже самое невероятное, обязательно случается, если тому не препятствуют законы природы. И именно потому есть на границе Саратовщины и Оренбуржья поселение Елдым-Бобо, не известное ни географам, ни администрациям, ни даже Управлению по налогам и сборам. И неважно, что железная дорога проходит от Елдым-Бобо всего в трех сотнях километров, а шоссе – и того ближе; не важно, что спутники мертвыми глазами с неба пялятся на то, как бабушка Чулканиха гонит козу Бу-Бу на закате домой, и видят землянки у ольховой рощи, и запруды на речке Средний Караман, и сады, и храм Басык-Гурея, и даже землянку, в которой хранится Священный Горох – все равно поселение остается неведомым, а жители его не платят налогов и не участвуют в выборах.

И вот я уже слышу, как все тот же бдительный зануда, скептически вздыбив брови вверх, вопрошает с сарказмом: а откуда автору известно про Елдым-Бобо, если про то неведомо даже осведомленным органам? Еще раз повторяю: все, даже самое невероятное, обязательно случается, если тому не препятствуют законы. А где вы видели закон, в котором прописано, что Елдым-Бобо под запретом? То-то же…

В живописной низине, где несет воды свои Средний Караман, у Пяти островов, что делят русло реки на шесть частей, привольно раскинулось поселение Елдым-Бобо. Обе улицы его тянутся вдоль реки, расходясь посредине и образуя широчайшую площадь. Не всякий человек рискнет перейти ее в жаркий полдень – так велика она; не менее двухсот шагов! В середине площади стоит храм Басык-Гурея, построенный в незапамятные века. Величав и прекрасен храм, глинобитные своды его вознесены в такую высь, что шапка валится с каждого, кто рискнет взглянуть на навершие, украшенное сухой коноплей и черепами сайгаков. Оказавшись близ храма, мы увидели бы расположенную рядом с ним аккуратную и обширную землянку Верховного жреца и входы в жилища храмовых служек.

Обиталища елдым-бобойцев отличаются красотой архитектуры и основательностью постройки. Они врыты в землю на глубину роста, крыты ивняком, ольхой и рогозом, а поверху – дерном. В холодные зимние ночи, когда воет пурга и мороз не позволяет выйти наружу, в жилищах тепло и сухо от горящих в кирпичных очагах вязок сухого камыша. Печи, обогревающие жилища, столь остроумно сделаны, что дым выходит наружу через специальную нору, нимало не беспокоя обитателей.

Пойма Среднего Карамана, поросшая дикой коноплей и рогозом, исправно снабжает жителей сырьем для выделки поскони и строительным материалом для жилищ. В нижней оконечности островов устроены шесть запруд, и в них искусно вделаны решетки из тальника. В запрудах во множестве плодятся караси, и жители всегда имеют к столу свежую рыбу. В пойме земля мягка и плодородна, легко взрыхляется плугом из мамонтова зуба и дает обильные урожаи гороха, который и составляет основу пищи. Приправляют горох байбачьим жиром, разнообразя карасями либо сусликами.

В садах, что украшают поселение и имеются близ каждой землянки, обильно произрастают всяческие плоды и фрукты, как то: паслен, крыжовник, репа и черемуха. Из плодов последней, смешав их с гороховой мукой, выделывают отменно крепкую брагу.

Мужчины Елдым-Бобо невысоки ростом, но отличаются силой и выправкой. Они смело охотятся на сусликов и байбаков, а порой рискуют сразиться даже и с сайгаком, если последнему удастся догнать охотника.

Женщины Елдым-Бобо – настоящие красавицы, коих не портит традиция чернить зубы соком водяного крестоцвета и подрезать уздечку носа, чтобы дышалось вольготнее. Свои волосы они отдают мужьям, чтобы те сработали из них сусличьи силки. Женщины искусны в выделке поскони, плетении циновок из рогоза и знают множество песен, из коих особо выделяются две: «Бармагыз-самаюн» и «А-юю».

А всего жителей числом – без малого две дюжины дюжин. В иные годы их больше, и тогда от лишних ртов избавляются просто и справедливо: отводят, связав руки, в овраг и там Верховный жрец отправляет их в угодья Басык-Гурея, замазав рот и ноздри белой глиной. Но, коли год обилен, а в поселении нехватка работников и женихов, то Басык-Гурей присылает в поселение пришлых людей, которые остаются навсегда. Так случилось, например, двадцать лет назад, когда с верховьев Среднего Карамана спустилась невиданная лодка из тончайшей и крепкой шкуры на каркасе из легких серебристых костей. В лодке сидели двое молодых мужчин, не умеющих говорить, а лишь кричавших: «Студентымы!» и «Бляхамуха!». Новообретенных жителей инициировали по старому обряду, устроив обрезание, вслед за которым Верховный жрец произнес Заклинание Забвения: «Кто старое помянет, тому глаз вон!», и жестами объяснил, в чем его суть, а также подкрепил несильными, но значимыми ударами по темечку половинкой жженого кирпича. Неделей позже неофитов женили и научили охоте на сусликов, в которой они оказались весьма даровиты.

Жители Елдым-Бобо знают о внешнем мире многое, часто они видят то самолет, летящий на острие молочной струи, то слышат тарахтение вертолета, а однажды один из новообращенных даже приехал к ним на двухколесном грохочущем чудище, испускающем зловоние. Жители твердо знают, что местом обитания всех людей является Елдым-Бобо. Все эти чудеса воспринимаются ими как явления природы, столь же обыденные, как восход луны, цветение конопли или беременность.

Елдым-бобойцы сведущи в науках, искусствах и ремеслах. Многие из них умеют считать до шести дюжин, а большее число человеческий разум измыслить не может. На небе, помимо Солнца, им ведомы луна, месяц и звезды, по которым Верховный жрец предсказывает приближение весны и начала сева гороха.

Из всех искусств главнейшим для елдын-бобойцев является выделка летучих посланий к Басык-Гурею. Это умение столь необычно, что о нем стоит рассказать подробнее. В конце лета, когда горох убран и просушен, а байбаки жирны и беспечны, из гороховой муки варят крепкий кисель, который красят в какой-либо цвет плодами паслена, соком чистотела или иным красителем. Кисель наливают на плоские камни, обильно смазанные байбачьим жиром, и просушивают, отчего получаются большие тонкие и прозрачные круги. Два таких круга, размером в десяток шагов каждый, склеивают краями, а внутрь напускают болотного газа, собираемого в заиленной старице Карамана. Получается что-то вроде огромной круглой подушки, которую по сигналу Верховного жреца отпускают вверх. Просвечивающий диск, играющий всеми цветами, медленно устремляется в небо и там, по мнению жителей, попадает в землянку Басык-Гурея, осведомляя его о чаяниях и всеобщей любви поднадзорного народа. Случалось, что послание, прежде чем попасть к Басык-Гурею, относило в строну Байконура, или еще куда-то. Тогда поднимался шум, все говорили о летучих тарелках и пришельцах. Конечно, со временем послание раскисает от росы или его размывает дождем. Именно потому ни одно из них не попало в руки уфологов. Здесь не могу не отметить еще раз, что нелепицам об инопланетных тарелках многие охотно верят, а вот в правдивости повествования о жителях Елдым-Бобо сомневаются. И где ж тут логика?

Общественное устройство народа отличается простотой и справедливостью. Армии нет за невозможностью внешнего врага, а суд и стража отсутствуют по причине всеобщего благонравия. Вождь и Верховный жрец правят совместно. Верховного жреца назначает Вождь, когда годы и тяготы служения заставляют увести прежнего Верховного жреца в Прощальный овраг и навеки затворить ему уста белой глиной. Вождя выбирают на пожизненный срок общим открытым голосованием, в котором участвуют все жители старше дюжины лет. Избираемый должен быть хорош собой, крепок телом, плодовит и обязан продемонстрировать знание законов и преданий, кои составляют одновременно и собрание притч, необходимых всякому елдын-бобойцу для каждодневного руководства в жизни. Сказания эти так примечательны, что не изложить их нет ни какой возможности.

    Сказание о том, откуда  есть пошла земля Елдым-Бобо

Сначала мир был неразделенным, и в нем свет и ночь смешаны были со Степью и Караманом, а места для людей не было. Великий дух обитал в этом первородном киселе, и было ему скучно: ни хорошего слова, ни сладкого гороха, ни людей посмотреть, ни себя показать. Тогда отделил Великий дух Караман от Степи, а свет от ночи, и увидел, что получилось красиво и правильно. Потом населил он Степь байбаками, мышами и тушканчиками, засеял ее ковылем-ветрочуем и горькой полынью, а в Караман запустил ленивых карасей и голодных щук, и стало еще лучше.

Затем наковырял Великий дух в Степи белой глины, отчего получился Прощальный овраг, и из той глины решил сработать свое живое подобие, чтобы было с кем поговорить. Но не было у него зеркала, а потому смотрел он, работая, на свое отражение в капельке пота, что висела на носу. Оттого и получилось подобие куда меньше величиной, чем Великий дух. Поглядел он на свое подобие, и сказал: «Ну ладно, так сойдет. Тоже хорошо». И дал Великий дух новосотворенному имя Садам, а себя нарек Басык-Гуреем.

Из остатков глины, чтобы материал не пропадал, сделал Басык-Гурей Злого суслика и выпустил его в степь. И еще маленько глины осталось.
Вот стали Басык-Гурей и Садам вдвоем в Степи жить. Каждый по землянке отстроил, сад развел, вместе на охоту ходят и горох собирают. И так было шесть лун, пока зима не настала.

Утром приходит Садам и Басык-Гурею и плачет: совсем спать стало холодно, согрел бы кто-то! Мне бы хоть кого теплого под бок!

Басык-Гурей ему отвечает: налови байбаков, обдери да сшей теплое одеяло.
На другое утро снова Садам к Басык-Гурею идет: как я тебе байбаков ловить буду? Из чьих волос силки сплету? Сделай мне кого-то теплого под бок!

Басык-Гурей отвечает: наломай конопли, намни да вымочи, оттрепли и отбели, совьешь бечеву для силка.

И снова пришел Садам к Басык-Гурею, слезы льет, сопли по лицу трет, в голос кричит: а кто мне будет коноплю ломать, в Карамане ее мочить, на камнях отбивать? Сделай мне кого-то теплого под бок!

И из остатков глины сделал Басык-Гурей женщину, и назвал ее: А-юю. Увидел Садам А-юю и обрадовался, уж так хороша! Толстая, голос звонкий, волос долгий, зубы черные, ноздря одна, глазами смеется и ртом говорит. И стала А-юю жить с Садамом.
Вот раз говорит Садам: «А-юю, хочу пышек из гороха с пасленом!» Пошла А-юю в сад рвать паслен, а ягоды-то кончились, остались только горькие да зеленые. Стоит А-юю и плачет, хым-хым-хым! Тут подбегает к ней Злой суслик и шепчет: «А ты пойди, А-юю, в сад Басык-Гурея, у него паслен сладкий, черный, крупный, живот веселит и ума прибавляет, Басык-Гурей его от вас с Садам спрятал, один ночью в землянке ест». Обрадовалась А-юю, побежала в сад Басык Гурея и нарвала паслена.

Вот приходит Басык-Гурей в свой сад и видит: паслен оборван, кусты помяты, земля истоптана. Осерчал Басык-Гурей, ногами затопал, стал кричать: «Садам, иди сюда вместе с А-юю!» Пришли оба. Басык-Гурей спрашивает: «Вы мой паслен съели?» Садам отвечает: «Нет, не я». И А-юю отвечает: «Не я». Басык-Гурей снова спрашивает: «А почему у вас языки и губы синие?» Тут оба и признались.

Заплакал Басык-Гурей, запричитал: «Злые вы, уйду я от вас». «Ну и иди», отвечают Садам и А-юю.

- Ладно, поднимусь на верхнее небо. А вы ко мне приходите, как соскучитесь и устанете.

- А как мы тебя найдем?

- Проще простого. Наберете белой глины в овраге, замажете себе ноздри да рот, и попадете на верхнее небо.

Засмеялся Садам, засмеялась А-юю, нет, говорят, не соскучимся.
И ушел Басык-Гурей на верхнее небо.

Вот прошло с той поры три месяца и заметил Садам, что стала А-юю толстеть с каждым днем в талии, что сделалась она злая и перестала греть его по ночам. Спрашивает Садам: «Что ты, А-юю, гороха переела?» Отвечает А-юю: «Нет, гороха на переела, отстань от меня, уходи в Степь». И Садам ушел в степь на какой-то срок. Вернулся по осени и видит: А-юю снова похудела, прикладывает к груди ободранного байбака, и тот байбак то кричит, то марается. «Это кто таков?» - спрашивает Садам. «Это нам Басык-Гурей прислал сына», отвечает А-юю.

Что ни год – то новые дети у А-юю рождаются. Стала она сварливая, стала обижать Садама и говорить ему злые слова. И заскучал Садам, и понял вдруг, что хочется увидеть ему старого друга Басык-Гурея. Тогда ушел он в Прощальный овраг, где А-юю замазала ему ноздри и рот белой глиной, а потом завалила камнями и песком, чтобы не вздумал вернуться.

С тех пор населили степь потомки Садама и А-юю, отстроили поселение Елдым-Бобо и каждый рождается, чтобы в положенный срок отправиться в Верхние угодья к праотцу Садаму и великому Басык-Гурею. А кто не хочет идти в Прощальный овраг, того утаскивает в свою нору Злой суслик и кусает за пальцы на ногах, и не дает ему одеяла в холодные зимние ночи. И так будет всегда, до тех пор, пока не решит Басык-Гурей, что приспело время смешать Степь и Караман в первородный кисель.

Сказание о том, как невежда с ученым поспорил, да посрамлен был

В давние поры прибыли в Елдым-Бобо два пришлых человека, Студентымы и Бляхамуха. Всем известно, откуда пришельцы берутся: присылает их Басык-Гурей, чтобы налить свежей крови в жилы народа своего в годы, когда родится мало детей или мрет много стариков.

Всем хороши были Студентымы и Бляхамуха: рослые, крепкие, понятливые. И зимы не прошло, как и разговаривать научились, и байбаков наловчились промышлять, да так умело, что даже опытные охотники их сноровке завидовали.

Долго ли, коротко ли, а начались у Бляхамухи непотребные сны: вижу, говорит, прежнюю жизнь, да такую интересную, что и не в сказке сказать, ни пером описать. То снится, как сижу я в землянке – не землянке, шалаше – не шалаше, и едет эта штуковина сама по себе, да так бойко, что за то время, пока моя Гуль-Баны коноплю отбивает, может умчаться аж до горизонта. В другой раз мерещится квадратный пенек с большим глазом, а в том глазу и девки пляшут, и про завтрашнюю погоду говорят, и колесо вертят, и кто ловчее всех колесо крутанет, тому усатый колдун жирных карасей и байбачьих шкур отваливает. А еще видятся землянки в девять ярусов, что выше храма Басык-Гурея, и люди в них на сусликов не охотятся, камыш не сушат, паслен не собирают, а чем живут – то неведомо.

И стал Бляхамуха молодежь соблазнять сказками своими, про двухколесные повозки, да про сладкое яство из холодного сайгачиного молока да яиц трясогузки, и про волшебные пузыри, что светят и не греют, и про штуки, которые надевают, чтобы жену не обрюхатить.  И вот собрались молодые охотники и говорят вождю:

- пойдем с Бляхамухой на закат, будем жить с племенем, в котором девки себе ноздрей не соединяют, где брага без паслена сладка, где на горохе свет клином не сошелся.

Подумал старый Вождь и говорит:

- То ложная память в Бляхамухе проснулась. Видать, плох стал Верховный жрец, не владеет уже заклинанием забвения и жженым кирпичом, пора ему в Прощальный овраг. Ну да ладно: не стану вас, падких на ложь, отговаривать, а только ежели завтра не сумею объяснить вам, что сказки Бляхамухи лживы – так и быть, отпущу. Ну, а коли прав окажусь – не взыщите, каждый будет у меня все лето свежей глиной храм Басык-Гурея укреплять, старая-то совсем растрескалась.

Наутро собрал Вождь народ, усадил в тени храма и сказал таковы слова:

- Славный мой народ! Вот смелый воин Бляхамуха, который в прошлую осень не убоялся сразиться с сайгаком в пору гона. Видать, крепко сайгак ушиб голову Бляхамухе, если видятся ему миражи в холодный вечер, если снятся ему говорящие короба, если мерещатся пузыри со светом и полагает он, что есть еще где-то люди, кроме племени Елдым-Бобо. Год нынче славный, байбаков хватает, горох уродился и еды вдоволь, а не то отправил бы я Бляхамуху в Прощальный овраг. Но сердце мое полно жалости, а времена нынче против прежних смягчились, а потому готов я сразиться с Бляхамухой в ученом диспуте, чтобы показать лживость его и невежество, и что духом его овладел Злой суслик, который тащит душу Бляхамухи в свою холодную нору.

И стал Вождь выспрашивать Бляхамуху про его видения, и толковать сны по-ученому, и растолковывать людям об невежестве его.

- Есть ли люди помимо Елдым-Бобойцев? – спрашивает вождь.

- Есть! – отвечает Бляхамуха.

- А как они завелись, если только над нами простер руку Басык-Гурей? – спрашивает вождь.

И возликовал народ, признавая правоту вождя.

- Можно ли землянку строить не вниз, а вверх? – спрашивает вождь. – Можно ли яму наизнанку вывернуть? Разве получится жилище? И кто стал бы в таком жить, коли вышиной оно больше нашего храма? Разве можно заснуть в нем, зная, что в любой миг рухнешь с той высоты, на которой одни птицы обретаются?

И снова поразился народ мудрости своего вождя.

- А разве можно в пузыре свет удержать? Даже малые дети знают, что солнечный зайчик неуловим, что поймать его в скорлупку от яйца дрофы не удастся, потому что в скорлупе темно, а Басык-Гурей еще в момент сотворения мира свет от тьмы навсегда отделил.

- Ура-а-а! – закричал народ. Слава вождю!

- И разве может устоять повозка на двух колесах, не падая? Да и зачем нужны повозки, если воин может и без них убежать от дрофы, а с повозкой нужно всегда два воина: один – чтобы ехать, другой – чтобы везти?
И разве сны наши – не порождение искусов Злого суслика? Они – как горизонт, который отступает от идущего, открывая все ту же степь, бесконечную и неизменную, в целом неотличимую от своих частей и доводящую до исступления однообразием своим? Плохо же учил вас Верховный жрец на уроках философии!
 
И устыдился народ легковерности своей, а Верховный жрец полечил Бляхамуху вторым обрезанием и половинкой жженого кирпича.

И стало все как прежде. Только стена храма Басык-Гурея украсилась свежей глиняной обмазкой.

Сказание о влюбленном Рустаме и прекрасной Юль-юль

Давно это было. Раз ночью прошел сильный дождь и размыл межу между гороховыми полями, что принадлежали Верхней и Нижней улицам в славном Елдым-Бобо. Утром пришли жители на поле и видят: не поймешь, где чей горох. И стали они спорить, и обижать друг друга словами, и показывать на небо средними пальцами, призывая в свидетели Басык-Гурея, а потом и вовсе подрались. Так и не решили, где чей горох.

С той поры стали улицы враждовать, и как встретятся двое жителей с разных улиц – так друг друга ругают, показывают языки, а потом кидаются серой площадной пылью и бьют друг друга до синяков.

Уж как их старый Вождь увещевал, стыдил – и все ни в какую. Что не дальше, то сильней вражда: вот уже и жен с супротивной улицы никто брать не стал. И положил Вождь: если кто впредь поднимет руку на жителя соседней улицы, того отведут в Прощальный овраг, невзирая на доблести и заслуги, и досыта накормят белой глиной.

Однажды, в канун года Лысого Тушканчика, собрались три товарища – Бляхамуха, Студентымы и молодой Рустам – чтобы омыть свои тела от грехов и степной пыли в священных водах Карамана. И был у них еще один повод для встречи: должен был Рустам вскорости жениться на соседке своей, нежнейшей Сикись-Накись. И вот, на берегу заводи Карамана, перебрали друзья гороховой браги и разум их замутил Злой суслик. В час, когда должен был молодой Рустам направиться в землянку своей невесты Сикись-Накись, чтобы в знак любви вложить указательный перст в ее ноздрю а потом отвести к себе домой, пала на землю мгла и все тропы стали зыбкими и неверными. Путем, извилистым как кишечник байбака, двинулся Рустам и попал на Верхнюю улицу, к землянке самого злостного разжигателя вражды между Верхней и Нижней улицами. И попал не вовремя: в тот вечер устроил владелец землянки празднество по случаю помолвки своей дочери, яснолобой Юль-Юль. Дабы не быть узнанным, намазал Рустам щеки и нос серой золой и ступил к праздничному костру.

И увидела Рустама Юль-Юль, и загорелось сердце ее, как вспыхивает капля жира, упавшая в костер с тушки осеннего суслика. И Рустам воспылал огнем, подобным пожару в  сухом камыше от молнии, и кровь наполнила его голову и вытеснила оттуда память о нежной Сикись-Накись. В тот же вечер Рустам поведал о своей страсти Юль-Юль, и она не отвергла его, а затем долго они рыдали и оплакивали свою незавидную долю, потому что отцы их были с разных улиц.

А поутру, когда истомленный слезами и любовью, шел Рустам к себе домой, то повстречал Бляхамуху, с которым направился к землянке старой Чулканихи, чтобы отведать гороховой браги и укрепить телесные силы копченым окороком байбака.

Любви всегда сопутствует беда, которая и не замедлила себя ждать: кузен прекрасной Юль-Юль встретился на пути товарищей и стал всячески их обижать, и называть камышовыми выпями, и драными сусликами, и сайгачьими хвостами. И тогда обиделся Рустам за своего друга и ударил кузена Юль-Юль в левую скулу, отчего выскочил на скуле здоровенный синяк. Заплакал кузен – хым-хым-хым! – и побежал к Вождю жаловаться на Рустама.

А Рустам тайно пробрался к Верховному жрецу и уговорил того обвенчать его с Юль-Юль. Той же ночью он вложил палец ей в ноздрю, а она укусила его за мочку уха, что означало соединение навеки. Утром измученные любовью и тревогой супруги расстались, Рустам укрылся от гнева Вождя в камышах у дальней заводи Карамана.

А родителям Юль-Юль и невдомек, что дочка их уже замужем, что враг семьи, присадивший синяк на лик их родственника, сам стал их зятем! И повелели родители Юль-Юль готовится ей к свадьбе.

Зарыдала Юль-Юль, окропила слезами шесть юбок из лучшей поскони, две подушки из рогозного пуха и одну любимую подушечку из сусличьих хвостиков. Но не внял грозный отец мольбам дочери и в знак предстоящего свадебного пира стал дудеть у входа в землянку в тростниковые дудки, начал бить в барабан, обтянутый щучьей кожей и велел разжечь костры, чтобы варить гороховую кашу для гостей.

А Рустам, что прятался в камышах у Дальней Заводи, услышал звуки тростниковых дудок и грохот барабанов, увидел дымы костров близ землянки, где жила Юль-Юль, и решил, что теперь она отдана другому навеки. Тогда наклонился Рустам низко-низко, погрузил голову в болотную воду и стоял так, покуда дыхание в нем ни кончилось.

К ночи отпросилась Юль-Юль у родителей набрать крупного паслена для свадебного пирога, а сама побежала к Рустаму. Недолго рыдала она над его телом и последовала вслед за ним, рассчитывая соединиться с любимым в садах Басык-Гурея.

Вскоре тела влюбленных нашли, а старый Верховный Жрец отпел их и приказал отнести в Прощальный овраг.
Кузен Юль-Юль залечил синяк и, плача, простил Рустаму все обиды, приняв на себя часть вины за его смерть.
Старый Вождь плакал оттого, что ослушались его приказа, и ослушников не удастся отвести в Прощальный овраг.

Сосватанный родителями Юль-Юль жених плакал просто от обиды и потому, что ему не досталось приданое.
Жители верхней улицы плакали, ибо им не довелось отведать свадебной гороховой каши.

Жители нижней улицы рыдали за компанию со всеми.

Бляхамуха и Студентымы решили, что впредь не будут пить бедоносную гороховую брагу, и выпили напоследок, а выпивши, пролили немало слез по своей прошлой пьяной и будущей беспутной жизни.

И только старый Верховный Жрец, который все и устроил, знал, что междуусобица кончилась и наступил мир.


Сказание о вкусной да здоровой пище

Над широким Караманом
Расстилается туман.
Вышел месяц из тумана,
Что-то вынул из кармана,
Стал рассказывать роман
Про сады Басык-Гурея,
Про красотку А-юю.
Подходи. Садись скорее.
Слушай. Я тебе спою.

Это зачин, присказка. А вот вам и сказка.

Раз пошли на охоту Бляхамуха и Студентымы. Были они великими искусниками и скоро добыли и жирных байбаков, и шустрых пестрых сусликов, и насобирали по полной шапке трясогузочьих яиц в ольховнике. Тогда спустились они к берегу Карамана и, размотав бредешок из поскони, наловили ленивых карасей да колючих раков, и затем развели костер, дабы приготовить обед и наполнить силой тела, истомленные промыслом.

И вот напекли они раков, на ивовых шампурах нажарили сусликов, карасей да щук и прочей снеди, и стали обедать. Бляхамуха сметелил жирного байбака – и Студентымы уговорил такого же и косточки обглодал. Бляхамуха одолел пяток карасей да сухую щуку – и Студентымы от него не отстал. Бляхамуха закусил полшапкой яиц – и Бляхамуха вдвое больше съел. А когда легли они в тень крутого берега и откупорили сухую тыкву с гороховой брагой, сладкой от черемухи, то спросил Студентымы у Бляхамухи:

- Скажи мне, Бляхамуха, отчего ты собою толст и гладок, как осенний сайгак, а я – тощ и костляв, как тот же сайгак после зимней бескормицы; почему твой живот кругл и не дает тебе увидеть срамного места, а мое чрево приросло к спине и пупок подобен тушканчику, смотрящему на дрофу?
И ответил Бляхамуха:

- Смотрю я на тебя, доблестный Студентымы, и удивляюсь: в битве застольной ты мне нисколько не уступаешь, аппетит твой подобен грозному волку, который ворвался в стаю цапель на осеннем льду, он столь же яростен, как и щука, что не давится костлявой плотвой, глотая ее с хвоста. Но куда девается вся эта снедь, не оставляя блеска своей славы на твоих боках? Почему седалище твое не трясется от сладкого жира и нет на нем тех же умилительных складочек и ямок, что обильны у сытого младенца? Почему я красив и справен, а ты сух и ломок, как очерствевший на горячем камне гороховый кисель?

Обиделся Студентымы на такие речи своего товарища и побратима и не разговаривал с ним, покуда шли они домой, отягощенные обильной добычей и сытным обедом.

С тех пор стала жизнь не мила для Студентымы: и жена-то у Бляхамухи краше, и землянка просторнее, и паслен в огороде слаще… А Бляхамухе все по сухому бревну: по-прежнему с другом приветлив, все так же ласков. И от того еще больше стал завидовать Студентымы, налился горькой желчью и черной кровью.

А жена у Студентымы была мудра и стала молиться Басык-Гурею:

- Отец наш в небесных садах, создатель Садама и А-юю! Муж мой стал скорбен телом и духом, не сладок ему кисель со спелой черемухой и кислым крыжовником, не согревает его мой теплый бок, не радует проказами наследник. Научи меня, как мужу помочь!

Ночью приснился жене Басык-Гурей, большой, как летняя грозовая туча. И сказал ей Басык-Гурей, потрясая погремушкой из сайгачьего черепа с горохом внутри:

- Ступай к Верховному жрецу, расскажи о своей беде, он поможет.

Обрадовалась женщина, зажала расщепленной веткой ноздрю, чтобы не оскорблять дыханием своим Верховного жреца и, отыскав его в храме, рассказала обо всем.

На следующий день призвал к себе Верховный Жрец Бляхамуху и Студентымы и стал их расспрашивать, и дознаваться, и светить в глаза солнечным зайчиком от белого кварца, и смотреть – не потеют ли у них ладони и не прерывается ли дыхание, и сличать слова и водить пером дрофы по столу. Убедился Верховный жрец, что оба правдивы, подумал и повел их обоих в землянку, где хранился Священный горох, по дороге рассказывая удивительную историю:

- Ведомо, что Басык-Гурей создал Степь и Караман из духовной субстанции, материализовав ее. И для каждой вещи бог создал идеальный образ, сиречь понятие. А чтобы понятия нельзя было сделать материальными, он запер их в особых отражениях, названных знаками. И все те знаки собрал Басык-Гурей в тайном предмете, похожем на кирпич, составленный из тончайших листов. Однажды в древние времена, когда случился недород на младенцев, прислал Басык-Гурей пришлого человека в Елдым-Бобо, и с ним был тот самый кирпич. И было это лучшим подтверждением прямой связи Басык-Гурея со своим народом и проявлением благорасположения. Те знаки нельзя назвать по именам, потому что древний язык Басык-Гурея и Садама забыт, но пришлый человек, которого трижды обрезали и немедля сделали первым Верховным жрецом, научил называть те понятия на языке Елдым-Бобо, глядя на листы священного кирпича - скрижали. С тех пор каждый храмовый служка учит наизусть те тайные слова, чтобы обращать их в молитвах к Басык-Гурею и черпать из них мудрость.

Тем временем пришли они к землянке со Священным горохом и спустились в нее. И в дальнем углу под охапкой сухой конопли лежала скрижаль удивительного вида. Открыл Верховный жрец скрижаль, и увидели они, пораженные, картину, на которой изображены были два высоких и узких вверху сосуда как бы из темного льда, а рядом – другой сосуд, прозрачный как замерзшая вода и наполненный пенистым напитком цвета отвара из зверобоя. А поблизости виделась низкая плошка, белая как снег, украшенная изящными узорами, с моченым горохом. И лежали рядом нож невиданно тонкой работы и трезубец с костяной рукояткой.

Долго дивились бы Бляхамуха и Студентымы на чудесную картину и на другие изображения, но Верховный жрец забрал скрижаль и сказал:

- Согласно обряду, трижды наугад переверну я листы, и расскажу, что означают тайные слова, и потом будет ясно, как лечить вашу беду.

И первый раз открыл он скрижаль, и начал водить по знакам пальцами, произнося грозные слова:
«Одним из важнейших факторов внешней среды является пища, которая переходит во внутреннюю среду организма и участвует во всех жизненных процессах. Пища оказывает влияние на состояние центральной и периферической нервной системы, а через нее и на весь организм.»

И спросил Верховный жрец:

- Принимаешь ли ты, Студентымы, сии слова на веру?

- Да, - ответил Студентымы, - и ими руководствуюсь каждодневно! Только за ради пользы организма и кормлюсь, и прочие дела учиняю!

- А ты, Бляхамуха, не впадаешь ли в ересь, не отвергаешь ли мудрости древней скрижали?

- Нет, - отвечал Бляхамуха, но пользу от питания держу на окраинах ума, а за первейшую цель полагаю удовольствие.

И снова Верховный жрец раскрыл скрижаль. Поднялась пыль по углам землянки, летучие мыши заметались в воздухе, страшно зазвучал голос в полутьме:

«Приблизительно в центре стола поместите блюдо с жарким, справа и слева от него — блюдо с рыбой и другими закусками. Между блюдами расположите тыквы с брагой и кувшины с пасленовым и черемуховым соками. Соусники с подливкой расставьте в нескольких местах, в зависимости от величины стола и числа ужинающих.».

- Свято соблюдаете ли вы правила сервировки? – спросил Жрец.

- Я всегда располагаю жаркое посредине стола, а рыбу – слева от него, - сказал Студентымы.

- А я не вижу иной возможности поставить жаркое, - отвечал Бляхамуха, - потому что раз оно занимает весь стол, то, значит, и середину. Ну, а уж брага между блюдами – это святое. Какая ж радость от еды без браги?

И в третий раз открылась страшная скрижаль и произнес Верховный жрец, водя наслюнявленным пальцам по бороздкам черных символов:

«Под руководством нашего славного Верховного жреца и могучего Вождя народы нашей необъятной и могучей Елдым-Бобо в радостном, героическом и творческом труде воздвигают величественное здание светлого будущего, претворяя в жизнь многовековую мечту человечества о построении нового общества, об изобильной, счастливой и радостной жизни.

… Нормальная и полезная еда есть еда с аппетитом, еда с испытываемым наслаждением».

От таких страшных слов упали побратимы на колени и стали каяться в грехах: Бляхамуха признался, что сроду не строил величественных зданий, а Студентымы повинился, что порой ел помногу только для того, чтобы не уступить в доблести Бляхамухе.

Тогда задумался старый жрец и, помолчав, рек:

- Хорошо. Прочитаю вам еще один кусочек из древней скрижали, а вы сами растолкуйте мне его тайное значение. И стал нараспев говорить:

«Облупя два фунта яблок, вынь из них семечки. Насыпь десятую часть фунта тертого горького миндалю и добавь четверть чашки простоквашной сыворотки. В двухведерный дубовый бочонок, облитый по стенкам воском, положи до верху лучших бананов, перекладывая их яблоками, миндалем и поливая соком. Не забудь пересыпать солью, которой потребно будет один фунт. Сверху положи банановых же листьев и укропу, смородинового листа, две головки чесноку и фунт померанцев. Накрой чистой портянкой. Укупорив бочонок неплотно крышкой, опусти его в погреб. Через неделю, когда соленье забродит, сними сверху пену и добавь, не перемешивая, стакан клюквы или брусники. Еще через неделю кушанье будет готово. Подавать к мясу и птице с маринованными грибами и запивать подогретым красным вином, наподобие хереса. Кушанье весьма здорово, способствует крепкому сну и правильному пищеварению."

Подумавши, Студентымы так сказал:

- Думаю, что поведано нам о процедуре, ведомой лишь Басык-Гурею. Мыслю, что чрез нее производит он свое бессмертие и могущество и, коли действия, тобою, жрец, описанные, были бы доступны разумению, то общественная польза и благоденствие каждого были бы обеспечены на века.

- А я, - молвил Бляхамуха, - вижу тут несомненный рецепт некоего яства, сходного с тем, что готовит старая Чулканиха из щавеля и зеленого чеснока, собранных на луговине возле Карамана. Ох, как же идет брага под эту закуску! Вот только что такое померанцы?

Тогда поднял старый жрец непутевых соплеменников и повел их к свету, предварительно спрятав скрижаль, а попутно поучал:

- От того ты, Студентымы, тощ и худосочен, что видишь в жизни только пользу, а видеть надо радость, ибо польза условна – что одному в прок, то другому – смерть, а радость хоть и преходяща, зато и бодрит тело, и оживляет дух, и соединяет и то, и другое в гармонии. А потому ешь не сколько надо, а сколько хочется, спи не в меру, а досыта, а коли есть нечего – так радуйся, что завтра еда покажется слаще, жена – толще. Гляди на солнце щурясь, а на тучи – полным взором, работай так, чтобы к вечеру рваться в землянку, а утром тянуло на работу, пой песни, коли тянет, и молчи, когда молчится – и станешь тучен, как Бляхамуха, и даже втрое справнее.

И так оно и сталось.


Сказание о Влаге нечестивого познания

В те далекие времена, когда время было совсем новым и еще ползало на четвереньках, пуская пузыри и гуля, когда каждый житель Елдым-Бобо мог доподлинно указать место в прощальном овраге, где упокоился прародитель Садам, когда женщины еще не подрезали уздечку носа, потому что у них была одна ноздря, правил своим народом вождь по имени Курсак, а Верховным жрецом был старец Бузулук.

Был Курсак молод и горяч и хотел прославиться в веках справедливостью и милосердием своего правления, а пуще того жаждал так обустроить Елдым-Бобо, чтобы впредь не было ни нужды, ни горестей.

Бузулук же был преклонен годами и искал одного лишь покоя, поскольку полагал, что мудрость земную постиг сполна, и лишь одно оставалось для него непонятным: куда девается свет, когда наступает ночь, и отчего бабы брюхатеют.

Вот однажды, когда зимняя стужа загнала елдым-бобойцев в землянки к очагам, пришел Вождь к Верховному жрецу, чтобы потешиться мудрой неспешной беседой и гороховой брагой под треск соломы, сгорающей в очаге. Долго сидели они, уговорив здоровенную сухую тыкву браги и перебрав все темы, обычные для мужчин во все времена: и о том, будет ли обилен суслик в следующем году; и про то, что прежде девки были краше, а нравственность выше, но радеть о благонравии – все одно что садиться на рыбий хребет; и о мироустройстве: отчего земля никуда не падает, коли на ней такая тьма народу? – и о многом другом. А под конец беседы посетовал вождь Курсак, что мудрость земную превзошел, но не нашел утешения, ибо не узрел в ней окончательности, а потому не может с легким сердцем готовиться к походу в Прощальный овраг. А Бузулук в ответ признался, что и сам бы не прочь найти такой источник мудрости, который позволил бы из всяких бед выбирать меньшую и в любом суде быть справедливейшим. И открылся Вождю старый Жрец, что, раз мудрость, доставшаяся от Басык-Гурея, усвоена до последней крохи, то подумывает он о том, чтобы идти на поклон к врагу рода человеческого, к Злому суслику, дабы от него напитаться тем холодным знанием, от которого в пресыщении сам устремляет человек стопы свои в Прощальный овраг. Вождь же, поначалу ужаснувшийся от такого кощунства, поразмыслил и сказал, что ради народа своего готов он и живот положить и лишиться в посмертии места близ Басык-Гурея, но все ж рассчитывает, что чистота помыслов будет ему засчитана и в верхние сады его пропустят, пусть и не сразу.

Тогда порешили они, что каждый будет на сон грядущий нечестиво молиться Злому суслику, а сны свои будут запоминать, чтобы обрести искомую мудрость.

И сделалось так, как придумано, а в третью ночь увидел Жрец во сне, что надобно собрать удивительный снаряд, Аппаратом именуемый, из двух больших чаш из обожженной глины и сосуда из тыквы, а Вождю приснилось, что чашу мельче следует водрузить на глубокую, в глубокую же налить два полных бурдюка гороховой браги, а поверху пустить сосуд из тыквы; в верхнюю же чашу насыпать колотого льда. И, разведя под чашами огонь, сутки творить премерзкие молитвы Злому суслику, и тогда от соединения жара и холода в тыквенном чреве зародится сама собой Влага Нечестивого Познания.

Укрывшись в землянке Вождя (ибо не решились нечестивцы творить злодеяние в храме), собрали они Аппарат над очагом, и питали огонь сухим камышом и кизяками, и носили с Карамана колотый лед, и совершали ужасные обряды, сами страшась своего святотатства. А когда красная заря высветила восток, завершили они бдения и подняли верхнюю чашу, и достали из зловонной горячей жижи, в которую обратилась брага, тыкву, наполненную Нечестивой Влагой.

В тот же день испили они из тыквы, и познали такие истины, которые добропорядочный человек и представить себе не может, и бесновались, и пели ужасные песни про то, как шумит камыш и гнутся кусты ольхи близ Карамана, и про то, что в саду не слышно шорохов и все до утра почило, и даже звали какую-то красотку кататься при луне. И, не умещаясь в головах, вызвали эти истины жуткую боль и жажду, кою Вождь и Верховный жрец утолили все той же брагой.

Так прошло три дня, и добропорядочные елдым-бобойцы, выходя из землянок по нужде, видели, что над жилищем Вождя курился вонючий дым и слышали, как из-под земли доносилось жуткое завывание. И уходили добрые люди в великом страхе и смущении, полагая, что настали последние времена.
Между тем, кончилась Влага Нечестивого познания, опустел последний бурдюк с брагой, сгорела последняя вязанка сухого камыша. Тогда собрал Жрец народ Едлым-Бобо на площади перед храмом Басык-Гурея, а Вождь сказал такие слова:

- О, добрый мой народ!

Мы с Верховным жрецом, пребывая в непрестанном радении о всеобщем благополучии, преисполнились новой мудрости и обзавелись всемогущим Аппаратом. Скоро всякий наш гражданин сумеет припасть к источнику животворящей влаги, скоро все мы будем веселыми, мудрыми и здоровыми. Пока же ввожу я всеобщий подоходный налог на содержание Аппарата. С каждой землянки принесите к храму по два бурдюка браги, по рогоже гороховой муки, по кулю сухой черемухи, по пять вязок камыша и по десятку кизяков.

Народ возликовал, ибо зимние ночи длинны и время кажется застывшим в неодолимой скуке, и сказки все давно уже рассказаны, и даже теплые жены опостылели хуже горькой полыни. Вскорости выросли близ землянки Вождя гора из топлива, штабель из бурдюков, холм из гороховой муки да сушеной черемухи.

И снова по ночам слышались дикие песни и хохот и стлался над заснеженной улицей вонючий пар. Прошло еще сколько-то времени – и из числа храмовых служек набрал Жрец истопников и бдельщиков при Аппарате, а Вождь призвал молодых девок, чтобы творить брагу и услаждать слух песней про А-юю, а взор – танцами в непотребном виде.

В скором времени и истопники, и плясальщицы-брагодельницы отведали Влаги познания, и по утрам половина Елдым-Бобо маялась от головной боли, жажды и рези в глазах. Тут подошла весна, и вдруг выяснилось, что сеять нечего: семенной горох съеден Аппаратом!

А в степи просыпались суслики – костлявые, исхудавшие за зиму, такие, которых сроду никто не ел – и немедля разбегались, напуганные вонью и страшными песнями.

И снова собрался народ на сход возле храма Басык-Гурея, и требовал Вождь гороховой муки и черемухи – но истощились закрома, и стояли люди хмурые, потупив взоры и не зная, где взять для кормления Аппарата.
Тут вышла вперед старая Чувылиха, такая древняя, что многие полагали, что она еще самого Саддама тетешкала, хоть того и не может быть, и сказала: «Это что же вы, винопийцы проклятые, алкаши позорные, по миру нас пустить хотите? Есть у меня в заначке рогожа гороха, только шиш вы получите, а не горох. Я раньше вас родилась и позже в Овраг уйду, а вас утащит Злой Суслик в свою нору, и будет кусать за пальцы на ногах!»

И, повернувшись к правителям, задрала Чувылиха подол и приняла позу покорного неуважения.

Тут и остальной народ расшумелся и стал обиды, учиненные Вождем и Жрецом, перечислять, а больше всех старались те, кому не досталось испить Влаги познания. Напрасно увещевали людей Вождь и Жрец, обещая в скором будущем благие перемены, ибо пустой живот – лучший проводник скорых революций. Тут же повязали правителей лыковыми веревками и постановили отвести позже в Прощальный овраг, а Аппарат заставить служить народу денно и нощно, пока не просветлеют рассудки, и лишь по общественному оздоровлению, когда закончится посевная и придет пора свадеб, выбрать нового вождя, а прежних правителей до той поры заключить в бесхозной землянке.

День и ночь горел огонь под круглыми сосудами, и сливали в бездонное чрево Аппарата и спитой отстой от черемухового взвара, и перебродившие семена степных трав, откопанные в брошенных сусличьих норах, и вовсе непотребные ингредиенты. Кое-как кормились от реки, наскоро вытаскивая за усы обитателей из рачьих нор; копали горькие корешки и съедали, наскоро ополоснув в Карамане; отрывали сорочьим птенцам головы и харчили вместе с костями и перьями. Шло время, и хотя иные говорили, что пришло просветление и снизошла невиданная мудрость, лучше не становилось. А скоро и вовсе стало худо, когда кого-то надоумил Злой суслик раздеться донага и бегать по зарослям цветущей конопли, а потом обломком перловицы соскабливать пыльцу с грязью с тела, чтобы положить эту грязь на раскаленный в костре камень и вдыхать зловонный дым.

Осенью собрались жители Елдым-Бобо, чтобы избрать нового вождя. И стали иные судить да рядить: не нужно ли избрать его не пожизненно, а на три года, чтобы не фордыбачил? А другие говорили, что жить нужно по древним, еще Саддамом заповедованным правилам, и коли избирался вождь пожизненно – то так быть должно и впредь. Спорили они спорили, пока не стали хватать друг друга за грудки, и называть друг друга обидно, и плеваться жеваной черемухой, а иные даже и подрались чуть не до крови. Так и не выбрали в Елдым-Бобо вождя, отчего дела в селении пришли в полный упадок. Никто не мел улицу и сор заполнил ее целиком. Храм Басык-Гурея остался не обновленным, старая глина на фасаде растрескалась и повисла безобразно. Никто не делил землю близ Карамана, и из-за земельных раздоров лучшие огороды остались бесхозными; разрушились плотины на реке, рыба ушла вся, и только ленивые раки укоризненно шевелили усами.

По ночам стали приходить к селению невиданные до той поры огромные, с доброго сайгака, шакалы и выли страшно. Многие слышали над степью свист, от которого в жилах стыла кровь, и догадывались: то Злой суслик насмехается над жителями Елдым-Бобо и готовится утащить их в свою холодную нору. Закрома оставались пустыми, гороху почти не запасли, потому что все собирали и сушили черемуху. Никто не запускал в ту осень и летучих посланий в Басык-Гурею, а потому иные ожидали, что Создатель обидится и окончательно отвернется от своих детей. Никто не кормил Вождя и Жреца, землянку, где были узники, было некому охранять, и бывшие правители то уходили в свои пустые землянки, то возвращались в узилище. Все так же горел сухой камыш под Аппаратом и, наконец, случилось страшное: молодой охотник из крайне землянки явился к жене на четвереньках, а та отходила благоверного глиняным горшком, от чего у несчастного отнялся не только язык, но и неуказующий перст.

Наконец, состоялся новый сход, на который явились жители безо всякой надежды, понурые и безразличные. И так бы ничем добрым дело не кончилось, но выручила все та же Чувылиха: пришла последней, а в руках ее были осколки чаш от Аппарата.

«Вот!», - сказала она, бросая осколки на землю. «А больше таких и нету! Хоть рвите меня на части, хоть ведите в Прощальный овраг!» И признали жители Елдым-Бобо правоту старой бабки, и сказали ей: «Бабушка Чувылиха, раз уж ты так мудра, то научи нас, неразумных, как нам быть: выбирать ли вождя пожизненно, как и заповедал нам праотец Садам, или на время, чтобы не зазнавался, а у нас была надежда избавться от безумца, коли выйдет ошибка?» И сказала им старая Чувылиха: «Жить нужно по заветам, выбирая вождя пожизненно, но при этом на определенный срок. А для выборов нужно вырыть в особой землянке две избирательных ямы, в каждой по столбу. Пусть одна избирательная яма зовется Урной справедливости, а другая – Урной надежды. И в урну справедливости посадим кандидата, привязав его к столбу. Тогда пусть каждый житель Елдым-Бобо войдет в Избирательную землянку и там, в одиночестве и поразмыслив, неузнаваемый высыплет в одну из ям горшок белой глины из Прощального оврага. Жителей у нас две дюжины дюжин, и коли из каждых троих двое опростают горшки в Урну справедливости, то получится, что у избираемого срок кончился прямо на выборах. А коли он любезен нашему сердцу, то доживет до следующего срока в радениях и заботах, потому что иначе выборов ему не пережить.»

«Ну, а коли найдется такой злодей, что захочет два горшка высыпать?» - спросил кто-то.

«А и в том большой беды нет», ответила Чувылиха. Поставим у входа в Избирательную землянку самых уважаемых наблюдателей, кои будут всем, кто вошел в землянку, ставить отметину соком водяного крестоцвета на лбу. Всем ведь ведомо, что смыть эту отметину раньше, чем по прошествии трех дней, нельзя».

И подивились люди мудрости старой женщины, и предложили ей стать вождем. Но отговорилась бабушка тем, что сроду не было вождей из бабьего племени, а в узилище томится законно выбранный властитель и его, коли пожелает, и надобно пригласить к правлению. Так оно и сталось, и – вот чудо! – правил потом Курсак и срок, и два, и до той поры, пока не забрал его к себе Басык-Гурей. И старый Жрец служил долго верой и правдой, а беды, что свалились на народ Елдым-Бобо, развеялись как дым, оставив след свой лишь в преданиях.