Край цивилизации

Свободного времени у меня было достаточно, оттого что пополнялось оно за счёт постоянного безделья. На работах любого вида на «дедов» мало кто и когда обращал внимание. Вроде ещё одни рабочие руки, необходимые для ускорения задуманных процессов, а на практике они только мошонку сквозь дыры в карманах оттягивают – не более того!

Иначе говоря, «дед» – он и в Каракумах дед!

Командир части, на тот момент ещё майор Гаврин всегда старался занять делом личное время свободных от несения караульной службы бойцов, чтобы бесцельно не топтали пустыню. Очерчивал необъятное поле деятельности, куда втискивал стеснённое затратами мировоззрение. Про тесноту фантазий командира смолчу, не моего малого ума дело, а вот насчёт размеров поля приложения усилий есть что вспомнить...

Командира мобгруппы преследовал навязчивый замысел, распознанный путём недолгих умозаключений – аукнулось ему возыметь в пределах локации части собственную помывочную. Турецкую баню, банно-оздоровительный комплекс или сауну – моя векопись не скажет, так как при мне замысел в реальность не воплотился, оставшись незавершённым долгостроем.

Военнослужащим срочникам трижды в месяц устраивали банные дни с выездом в Безмеин. Свои замызганные организмы мы отмывали в обычной городской бане, попутно оборачивая банные дни в разорительные, и отмечая обширными набегами на провинциальные магазины. Правда, получалось, магазины разоряли нас. К вожделенному комплексу водоснабжения солдат возили на бортовом ГАЗ-66. Тарантас набивался под завязку и катил в сторону около-столичной цивилизации, в жаровне кабины пыхтели бессменный водитель Микола Параска, с одним из наших «кусков» в роли сопровождающего, свободные от караулов солдаты наслаждались прелестями подгорных лёссов из открытого кузова. Хотя катанием этот способ движения трудно называть – скакали, в прямом смысле. Копчик каждую колдобину чуял, голосовые связки красочно описывали.

Всё ничего – ради поездки можно стерпеть зной, горячий ветер и скачки до выпадения из кузова, но намытая солдатня возвращалась не менее пачканной, чем при отъезде. Грязными оставались, оттого что тарантасу приходилось скакать ухабистой колеёй и поднимать колёсами клубы пылевой взвеси, оседавшей на всё и вся. Рот, нос, глаза, уши – всё в песке и чупруны торчком. Вроде из бани, час не прошёл, а песок словно с немытых сыпется, и до устали отплёвываешься пылью...

«Грязь – не сало, высохла – отстала!» – сказал бы отец, но начальство, наблюдавшее чумазый легион, прониклось идеей, выстроить свою какую ни сложится помывочную.

Будущая баня боком примыкала к каркасу кампуса и не понимала сути назначения. Была она недоделанным дембельским аккордом, скорее всего, который предстояло завершать, в том числе, мне – остов банного сооружения сложили ранее, чем я осчастливил Ключик появлением. Стены и крыша возведены полностью, нуждались в отделочных работах, а так как командование армейского корпуса на мобгруппе появлялось редко, то и вряд ли шло на лишние финансовые вливания в постройку какой-то не особо нужной солдатской помывочной. Тем более в забытом социумом месте. Тем горше не для себя любимого...

Вследствие различных казённых перипетий приходилось выкручиваться силами солдат, бартером меняя свободное время и непрофильные навыки на расходные составляющие.

Бартер заключался в следующем: строится, нужны строительные материалы, самое сложное – песок. Надо же было его где-то добывать в пустыне? Мозг сломаешь! Где брать – ума не приложить, но с цементом трудностей не ожидалось. Требовалось лишь завести блат с цементо-керамзитоимущими производителями с безмеинского бетонного заводишка и сладить на взаимовыгодных условиях. Нам необходимые средства производства – от нас бесплатная рабочая сила на любом подсобном или ином хозяйстве поставщиков. Удобно? Ещё как... и мнение солдат не спрашивалось...

Командир периодически отправлял малый отряд подчинённых претворять в жизнь строительные замыслы некоторых зажиточных туркмен, и одна такая стройка развернулась близ пресловутой водокачки. Старейшины знают, ещё предавным-недавно те живописные места представали красивейшим распадком. Наружу здесь выбивался природный ключ, полнящий водой местную речушку Асхабадку, берега которой затенял тугайный лес. Наступили времена всемирной индустриализации, некий учёный муж провёл научные изыскания, тщательно обследовал прилегающие грунты и вывел, что в толще земли залегают колоссальные запасы пресной воды. Защитил диссертацию, при её внедрении пробурили артезианские скважины. Столица Туркмении получила дармовую воду, но в результате давление подземных резервуаров пало, ключ иссяк. На бывшем месте биения пришлось бурить артезианскую дырку, опускать глубинный насос и добытую воду пускать в трубопровод, куда к тому времени уже сумели заруслить Асхабадку. Речка со всеми ближними родниками поднесла свою жизнь на благо развивающегося города... Сколько их теперь в трубах?

Так вот один местный довольно предприимчивый вольнодумец строил недалече накопительный резервуар немалых размеров. Врезавшаяся в бугор прямоугольная бетонная чаша бассейна достигала четырёх метров в высоте стен, держала дебит в несколько сотен кубометров. Неплохой запас вод для ирригации засушливых, вернее невдавне освоенных земель?

В перестроечные времена строительные работы находились в зачаточном состоянии. Безотказные солдаты заливали фундамент будущего хранилища воды, но тут рутинный труд – вспомнить особо нечего, зато приходилось вкалывать на другом строительстве. В безликом селении пред распадком Фирюзинского ущелья таился у туркмена частный дом с прилегавшим земельным гектаром земель. Предпринимательская жила явно не давала текинцу покоя и он, планируя снимать коммерческие урожаи цитрусовых, возбудился на благоустройство дополнительной двухъярусной крытой оранжереей.

На строительство оранжереи солдаты ездили с меньшим нежеланием. Задача также связана с заливкой стен бетоном, но там потчевали нас блюдами туркменской кухни: до тех пор неизвестная дограма, незабвенный палов (плов), гулак (бешбармак) и масса другого. На стройке оставался прорабом. Если на бассейне от скуки деваться было некуда, на оранжерее следить за подчинёнными не давали многочисленные дети работодателя, любопытствующие при каждом удобном случае.

Тут отдельная побасенка: туркмен имел домик справный, большой и просторный. Белилами крашеный. Внутрь солдат не пускали – незачем беспокоить домочадцев. Гостей привечала примкнутая к дому пергола, обрамлённая перекрестьем узкой рейки, выложенная коврами ручной работы. Овитая виноградником, в жаркие дни отсекающим солнце, устраивающим прохладу. В ширину беседки резной топчан, обложенный курпачой и подушками. Пока расстилают сачак (груботканый рушник) и накрывают дастархан, можно вкушать ягоды прямо с лозы...

Бойцы младших призывов дела подсобные делали, вожак наблюдал уклад жизни туркменского семейства, притворяясь доброжелательной нянькой младшим детям Назардурды. Как говорил знаменитый безработный Бабс Баберлей: «Да мало ли в Бразилии Педро? И не сосчитаешь!» Применимо к Туркмении, «педро» переиначим на «дурды!» Смеялись по поводу: туркмен носил имя Назардурды – я отзывался на Назар, в определённых ситуациях на «дурды» – чуть ли не родственные души!

Случилось мне познакомиться с худощавым парнишкой по имени Курбан, который подошёл, без стеснения попялился на мои значки и первым заговорил на неизвестном наречии:

– Сенин адын няме?

– А ты можешь говорить по-русски? – переспросил я.

– Малько можешь! Ты звать Назар?

– Звать Юра, мой фамилия Назаров! – я пытался не коверкать диалог спряжениями или наклонениями русского языка, чтобы мой юный друг комфортнее себя чувствовал.

– Ты куда живёшь? – создавал новые формы туркмен.

– Я живёшь Горький, – но быстро смекнув, что придётся долго объяснять, почему Горький не горький, сразу попытался отвлечь, – Большой город на большой реке!

– Какой река?

– Волга! Знаешь такой река?

– Знай, машина кака! – пацан вскинул руку и указал пальцем в сторону отцовской ГАЗ-24. Кака не кака, Назардурды при нас машину вроде не корил?

– Нормальная машина, одна из лучших в нашей стране, – непосредственность подростка обиде не поддавалась, а родной автозавод выгораживать и подавно было ни к чему. Лучше про Горький объяснил бы, показалось в тот момент. Через какое-то время мне разъяснили: слова пацана не были оценочным суждением продукции ГАЗ. «Знай, машина кака!» – надо понимать: «знаю, машина отца!» «Кака» на туркменском означает «отец»! Улыбнуться от того забавного озарения пришлось позже, а пока я уводил приватный диалог в другую сторону:

– У тебя братья и сёстры есть? – спрашивал для затравки, слыша ранее, что в семье девять детей.

– У меня два брата и сестра! – гордо перечислил малой.

– Как так? – додумываю, что считает он так же витиевато как говорит по-русски, и уточняю, – вас же девятеро?

– Да, всё девять! – подтверждал Курбан.

– Давай вместе считать, – не унимался я, – Два плюс одна, плюс ты – четыре получается, ты утверждаешь девять?

– Девять. Пять мальчик и четыре девочка!

– Давай заново подсчитаем! Два брата и одна сестра, и ты – всего четверо? – арифметические неувязки меня напрягали.

– А ещё два братишка и три сестрёнка! – подсказал туркмен и растянулся в улыбке. Всё у него сходилось...

– И как ты так считаешь? – я не переставал удивляться.

– У нас так принято: старшие зовутся братья и сёстры, а младшие братишки и сестрёнки! – разъяснила хозяйка, услышавшая недопонимания, и буквально ввела в ступор интимным вопросом, – Хочешь как?

Я галантно отнекался, но дополнив предыдущее предложение, хозяйка сразила наповал:

– Хочешь гавун как? Мы все с удовольствием...

– Да мало кто делает это без удовольствия, – оправдался я, уверившись, что разговор идёт про сортир. Рассудил, может, существует неведомая традиция посещать перед обильной застолицей отхожее место, а хозяйка напоминает из вежливости?

Вскоре она поставила к моему носу плошку с ломтиками вяленой дыни, с виду как сушёная в печи тыква, объяснила, что вот это и есть «как»! Я прослезился: Восток – дело тонкое!

Женщина готовила обед. Вернее, пир честной. В полдень, чтобы не возвращать в расположение части, Назардурды кормил солдат при месте воплощения в жизнь бартерных договорённостей – на своей благоустроенной гостевой беседке.

Поодаль под хлипким навесом устроилась уличная кухня. Небольших размеров камелёк, выложенный огнеупорным цигелем, служил таганом для большого казана шаровидной формы. Пылавшая под чугуниной топка отстреливалась искрами и время от времени пыхала языками пламени, подпитываемого ветошью саксаула и арчи, загодя натасканных с ближнего ущелья. Супротив камелька, словно огромная пиала, перевёрнутая вверх дном, стояла национальная глиняная пекарня – тамдыр, водившая нашими носами запахом пекущихся лепёшек чурек. Ловким приёмом через дырку «донышка» они были прилеплены по стенкам пекарни изнутри и наполняли воздух одурманивающим ароматом пекущегося хлеба, а уже к полудню хлебный дух выпечки начал перебиваться более приятным букетом ферментов жареной в специях баранины. Вкусовые рецепторы предвещали изысканное чревоугодие.



Издревле в Азии пловы готовит мужчина или специально приглашённый ашпазы, но в этот раз колдовала хозяйка. Невелики гости!.. Текинский «палов» отличен от узбекского «палов оша», ибо скромен как войлочная кибитка! Узбеки используют множество приправ, кухня туркмен проста и питательна, хотя тоже претерпевала изменения в сторону пряностей.

Пока огонь жарок, женщина вымучивала зирвак – основу плова. Курдючным жиром прокалила казан, добила хлопковым маслом. По мере каления масла, забрасывала нарезь баранины, луковое перо, соломку жёлтой моркови. Пассеровала до корки, затем часть гущи выбрала в отдельную посудину. Вровень долила воды. Втиснула пяток цельных головок чеснока, стручок красного перчика, сдобрила пряностями, шафраном и ажгоном, подкрасила куркумой. Дала время попариться, заправила зелёным рисом. Покуда рис начал подниматься, поверху разложила выбранную ранее гущу зирвака, подсыпала соль, растолчённую зиру, и прикрыла блюдом меньшего диаметра. Считай, на углях оставила томиться ещё на долгие-долгие полчаса.

В то время пока выпревал плов, хозяйка со старшими дочерями достали из тамдыра чуреки и сложили в разных стопах. Обычный чурек как хлеб к застолью – больше стопа, другая из лепёшек, называемых «петыр». Простейшая бездрожжевая лепёшка из слоёного теста традиционно печётся к национальному туркменскому блюду «дограма». Перевод названия близок к слову «окрошка», происходит от глагола «крошить».

При кажущейся простоте, дограма довольно трудоёмка в приготовлении, но жирна и сытна. Для неё лучше всего подходят свежая сараджинская баранина, лук и петыр. Сараджинская баранина имеет неповторимый вкус, оттого что отары пасутся в степи, где растительности естественно мало, и она наиболее питательна. Бараны – гурманы, всё подряд не едят. Лучшее мясо у годовалого токлы (барашка), либо полугодовалого чевиша (козлёнка), чьё мясо вообще считается лечебным. Как домашние пельмени лепятся в кругу семьи, так и дограма плод творчества всех домашних и нередко приглашённых соседей. Баранину варят, пока мышечная ткань не начнёт легко отделяться от кости, бульон солят, добавляют свежих помидор. Сваренное мясо вылавливают, дают время стечь бульону и остыть. Далее процесс похож на приготовление тюри. Петыр крошится вручную на мелкие кусочки и перемешивается с достаточно мелко порезанным луком. Замес заворачивают в марлю, отставляют отлежаться. Варёную баранину рвут на волокна, перемешивают с петыром и луком – свежий хлеб быстро впитывает аромат. В идеале полученную смесь кладут в чашку, заливают горячим бараньим бульоном, чёрный перец по вкусу. Дограма готова...

Назардурды включил в себе Шахерезаду и начал рассказ. Обратил внимание к скоромной пище, расписав как праздничное и в то же время жертвенное блюдо, которое не встречается нигде, кроме Туркмении. Дограма всецело почитается и считается неотъемлемой частью обрядов жертвоприношений, готовится как на той (праздник), так и Худай йолы (дословно: путь к Богу) – дни совершения религиозных и иных ритуалов.

Религиозные туркмены проводят подобные мероприятия часто и по любому поводу. Допустим, поминки либо трапезный обряд перед свадьбой, чтобы Всевышний ниспослал счастье; к рождению ребёнка, чтобы роды прошли легко; купил машину, достроил дом, хороший приплод в отаре, излечился от болезни или просто повезло – поводов тысяча. Причём каждый человек может без приглашения зайти в любой двор, где дымит казан и проходит Худай йолы, а хозяева в качестве садака (милостыни) обязательно предложат откушать дограмы хоть целый тазик.

Предположим, человек зашёл на Худай йолы. Безусловно, присутствует мулла. На дастархане сладости, чай. Гостю подносится чаша дограмы. Не наелся – дозволяется просить добавки. После дограмы обязательно пьётся зелёный чай. Потом мулла читает короткую молитву, чтобы жертвоприношение дошло до Аллаха. Присутствующие проводят ладонями по лицу, свершая так называемый «алееу». Покидая дом, человек чистосердечно благодарит хозяина словами «кабул болсун», желая то же, что говорилось в молитве, дальше идёт своею дорогой.

На наше пированье муллу никто заведомо не приглашал. Семья Назардурды – заурядная советская семья с туркменским национальным оттенком. Как моя со старорусским – куличики, блины, пирожки, паску, сочиво и прочую ритуальную ядомь мы всегда совместно творили на соответствующие празднества.

Готовность блюд спела к моменту, когда сознание солдат уже и отдыхать не желало. Оно тянуло руки хватать и жрать! И не просто жрать – а выжирать всё вместе с крынками, пальцы обсасывать до локтя и до выплёскивания захлёбываться винами! Туркмен держал погребок с виноградными винами: как во всех винодельческих регионах сортировка была для себя, на свадьбу, на продажу и для хороших друзей. Нам с лукавого глаза был предложен чакыр (вино) «для хороших друзей!»

Старшие девчухи раскладывали снедь и пития, наполняя дастархан как волшебную скатерть-самобранку. Ляган (поднос) вздымал конус текинского плова, уложенный слоями: блин золочёного риса на блин кусков баранины, сужаясь к верхушке, умело украшенной раскрытым солнышком апельсином. Пучки зелени вокруг. В разноглубоких вазах сласти, бекмес и шербет, вразброс по блюдцам хрустящие ромбики пишме, рассыпаны сочные персики, кисловатые цитрусы, краповая алыча, лежат нити набата, грозди изумрудного, янтарного и черничного оттенка узюма (винограда). Продолговатая сахарная гавун (дыня) заштриховала тарель множеством белоснежных долек-месяцев и особой кладкой распушённой розы царствует гарпыз (арбуз). Отдельная чаплашка с зёрнами гранат, пара графинчиков с какими-то соками... Глаза просто извергались слюнями...

Далее: гарын ачик болсун! «Открой живот для еды» – дословный перевод, аналог русского «приятного аппетита».

Плов в тех краях вкушается исключительно руками. Привыкшие текинцы прихватывают куски мяса с рисом, сподручно доносят до рта, крупинки на одежды не валят – представляете? Мы же щёпотью, кучей, сверху в рот, всасывали, слизывали, кочевряжились всеми позами, но сорили аки дети малые. Назардурды показал, как удобно поддевать рис коркой чурека, вслед вся бартерная команда бороздила поднос обрывками лепёшки ловчее, чем столовыми приборами. Коляда торжествовала...

Трапеза как бакшиш за рабочую силу полагалась начальству – не стал бы Назардурды пиршество солдатне закатывать. Командир визитом не облагодетельствовал, потому дастархан остался батракам и хозяину со своим выводком мужского пола. Женская половина кушала отдельно в закрытых хоромах.

Дограму и плов подъели быстро, остальное впихивали не спеша. Опустошив дастархан, батраки развалились в курпаче и неможа воспарили на воздусях. Чувство блаженства заполнили наваждения, словно ты вельможа грешный на тахте потешной, обок машет опахалом пухлый евнух, подать отвратно квохчет павлин, а перед носом трясут бёдрами изящные пери, сманивая познать прелести жизни в лобызаниях гарема. Блаженство...

Отмечтав с час, я отправил молодёжь батрачить дальше и мять наеденное. Выполнять договорные обязательства: чтобы в корень не млели. Сиюминутно Назардурды достал «чилим» – курительную трубку с длинным узким мундштуком, наполнением схожую кальяну. Хозяин подготовил его к курению, пока работники воздыхали на подушках. Одно наслаждение сменялось другим... Заблаговременно упредив, что чилим щедро раскрывается затяжным всасыванием горчавых испарений, хозяин глубоко втянул щёки, зенки закатил далеко под лоб, пустил носом две струйки дыма и передал эстафету мне.

Нечаемо, но уже сколький раз со сладостным умилением насладился я подвернувшимися тяготами и лишениями воинской службы на краю советской географии. Всё-таки не правым был зловредный замполит, полагавший, что на Ключике узнаю почём фунт лиха, и в непосильных условиях несения службы на местах без признаков цивилизации отпою грехов немало... 

Мне же Ключик наказанием был преподнесён?





Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2011/03/01/1044 >Природоведение>