Внутри меня

Какой замечательный день! Иду по улице и чую, как пахнет мокрая земля.
Не огорчают и брызги на ботинках: весна – явление неосознанно радостное.
Потому что! Потому что впереди жизнь, и вся природа это чувствует изнутри, наливаясь соками.

Причина моего похода изначально грустная: скончался родной дядя Михаил Андреевич.
Но печалиться страшно трудно.
Нет, нельзя сказать, что я плохо к нему относился: просто весна не даёт огорчиться как следует.
На днях дядю хоронили. Похороны – всегда некоторое испытание для человека, особенно для родственника, каковым я официально являюсь.
Дядя мой – известный писатель: признанный где-то и чем-то отмеченный, и прочая, и прочая.
Всё это – чушь, если бы я сам не знал, что он – Писатель, а я – писатель.
И в этом разница между нами.

Он лежал в гробу не грустный, а словно сосредоточенный, обдумывающий сюжет.
Вокруг толпились малознакомые поклонники-поклонницы и знакомые «деятели искусств».
Литераторы проникновенно читали заранее сочинённые речи, поэтессы с кругами под глазами декламировали душераздирающие стихи. 
Не думаю, что они сильно любили дядю – он был их конкурентом.
Но зависть и радость, что конкурент пал, рождали совершенно живые чувства.

Побывал сегодня у юриста, в старину именуемого душеприказчиком.
Как будто не душа приказала, а он ей приказал.
Душа дяди удивила: кроме квартиры завещала мне три порции инъекции в виде одноразовых шприцов-пистолетиков.
Чтобы не пересказывать занудство юриста, скажем просто: дядя при жизни колол себе что-то перед тем, как наваять очередной шедевр.
Его душа устами душеприказчика уверяла, что препарат безопасен, и ушла она от дяди вовсе не из-за передозировки чудесного вещества.

И вот я захожу в дядину, а по сути – уже мою, квартиру, чтобы опробовать на себе жидкое вдохновение.
Отчего-то в комнатах нет пыльного запаха запустения, нафталиновой духоты.
Оказывается, окно в кабинете открыто, и весенние звуки ненадолго забегают в покинутые стены.

Вот и дядюшкин шкаф, наполненный книгами до потолка.
И в нём нет ни одного романа покойного – для этого есть скромная закрытая ниша поближе к кухне.
Я присаживаюсь в удобное кресло, окружённый томами великих литераторов и достаю шприцы-пистолетики. Маленькие, как будто придуманные для детей.
Будем надеяться, что внутри – не наркотик, а трёх добротных романов хватит, чтобы стать живым классиком и поместить свои книги на видную полку в этом огромном шкафу.

Я «стреляю» из пистолетика в руку и вижу одинокую красную точку на предплечье, словно укол на реакцию Перке.
Мир вокруг размывается и отбеливается до графически белого пространства.
Я сижу внутри него и выдумываю сюжет.
Мысли тут же оживают на противоположной стене-экране.
Я могу даже выбрать шрифт, которым будет написан мой роман.
Что будут читать всегда? Детектив!
Агата Кристи и Конан Дойль – авторы на века, и я пронзительно лёгким усилием ума пишу на стене – быстро и легко.
Старый пройдоха не знал, что такое муки творчества!

Все детективы пишутся с конца. 
Кто убийца? Да, хоть, я сам.
Кто жертва? Пускай – дядя (в каждой смерти есть доля шутки!).
Как? Шприцем-пистолетиком. Безболезненно и трудноопределимо.
Я уколол его после обильного ужина, чтобы… Чтобы узнать его мысли, и воспользоваться ими для сочинения «романа века».
Что за средство в шприце? Я украл его у знакомого-химика, занимающегося психотропными препаратами.

Для чего мне всё это?
Дядя не просто умирал: он часами рассказывал мне сюжеты – один другого прихотливей и заманчивей.
А я записывал каждое слово, чтобы вставить его в полное собрание СВОИХ сочинений.
Но это не могло быть бесконечно: дядя чах, он отдавал всего себя моим целям и растворялся в процессе, теряя силы и иссушая свой мозг изнутри.
Он умер от нервного истощения, наполнив мою будущую библиотеку бесценными экземплярами.
 
Я решил – не передохнуть – фантазия свободно летала в пространстве.
Решил отвлечься случайными думами.
Интересно, где сейчас дядина душа? Рядом со мной, внутри меня или она – это я?

И увидел рядом с собой Михаила Андреевича. Дядю. И ничуть не удивился.
- Ты балуешься реинкарнацией? - спрашиваю я его с усмешкой (он был не опасен, ибо его не было).
- Ты способный ученик, дорогой, - отвечает он. -  Сделай ещё один укол, и я всё расскажу тебе на десятилетия вперёд.
Я не удивляюсь, совершенно спокойно дотягиваюсь до второго шприца и щёлкаю маленьким «курком».
- Ты всё правильно сделал, дорогой, - начинает дядя, присаживаясь в точно такое же кресло, как у меня. - Теперь тебя ждёт слава классика.
Он улыбается:
- Однако есть для тебя и неожиданные новости: слава будет, если так можно выразиться, - посмертная.
- Что за чушь? – говорю я. – Или я не доживу до своего успеха?
- Не совсем. Дело в том, что у меня есть друг. Добрый, но по-своему чокнутый генетик.
У него проблема: он не может опробовать препараты на людях, - кто ему даст?
Но у него есть и решение: старый друг-писатель, который скоро умрёт.
В том веществе, что ты себе вколол, есть особо активные молекулы ДНК.
Не пугайся – это родственные молекулы.  Мои.
Твоё тело будет наслаждаться успехом при жизни, а мои мысли будут наполнять твой разум.

Я, в самом деле, испугался после этих слов, и вскочил со своего места:
- Ты лжёшь! – кричу я. – Всё внутри меня – моё!
- Так было, - возражает он. – Посмотри…
Я подбегаю к стене-экрану, которая превращается в зеркало, и вглядываюсь.
Дориан Грей не переживал того, что открылось мне: в своих чертах я видел подробности дядиного лица.
И причёска! Вместо моих жёстких «воробьиных перьев» на макушке лежали тонкие, аккуратно причёсанные волосы!..


Михаил Андреевич пошевелился, чувствуя, как приятно покалывает в слегка затёкшей ноге.
Дотянулся до последнего шприца-пистолетика и щёлкнул.
Молодая, натянутая кожа показалась ему удачной обновкой.

Он встал, наслаждаясь движениями; подошёл  к окну, распахнул его, и впустил весну в кабинет.
- Какой замечательный день! – сказал Михаил Андреевич подскочившему воробью.