Блокада

   Время шло. Наступил 1937 год. У одноклассников и соседей по ночам стали отцов и мужей забирать, а семьям давали 24 часа на выезд. Одноклассница Валеньки пришла утром в школу заплаканная. Оказалось, ночью отца арестовали, а мать повесилась, чтобы дети остались в Ленинграде. Страшное было время. Как жить? За опоздание на работу судили. Бабушка сама заседала в народном суде, и если от неё зависело, всегда защищала провинившихся. Был бы дедушка жив, что было бы с ним, с ними? Вот такие мысли приходили к бабушке, когда тревожной тёмной ночью внизу под окнами хлопала дверь машины, и она, оцепенев от страха и тихонько выглянув в окно, видела, как у подъезда остановился «чёрный воронок»… Даже смотреть было страшно. Успокаивали только поезда, которые проходили недалеко, стучали громко колёсами. Бабушка всегда уточняла: «московский прошёл», вспоминала о чём-то своём и засыпала.

   У бабушки было три класса образования, но что-то изнутри подсказывало ей, как жить, как детей растить, как держать равновесие. Строгая внешне и внутренне, со стиснутыми губами, с прозрачными глазами, высокая, с зачёсанными гребнем волосами, воплощение порядка и дисциплины, она с детства не знала ласки и тепла. Рано осталась без матери, всё, что помнила, — это последние слова матери: «доченька, я поправлюсь и сошью тебе юбочку с оборочкой»… Вот и всё. Не требовались годы, чтобы повзрослеть. Похоронили маму, отец собрал детей и приказал: «Не плакать, теперь вы самостоятельные». Было бабушке пять лет, шёл 1905 год.

   Но самая страшная потеря была у неё впереди… 1941 год встречали с радостью и надеждой. Бабушка испекла пирог с капустой, приготовила студень, селёдочку, винегрет. Дома тепло и уютно, дети выросли: Витеньке — пятнадцать, Валеньке — восемнадцать, Тоне — девятнадцать. Статные, красивые, здоровые, с отличными аттестатами — гордость матери. Стало немного легче. Тоня устроилась на работу счетоводом, Витя получал стипендию в ремесленном училище, Валеньку взяли секретарём в суд. Неожиданно для всех Валенька превратилась в настоящую красавицу, прямо как Людмила Целиковская. Шла по улице, словно королева, люди расступались и смотрели вслед, стан в волнующих изгибах, синеглазая блондинка, с белоснежной кожей, на щёчках и подбородочке милые ямочки, как-будто из цветного фильма, а главное — добрый и лёгкий характер. Иметь такую внешность и приятно, и обременительно для женщины. Да и для семьи больше минусов, чем плюсов. Но об этом потом. А тогда солнце светило ярче, восемнадцатая весна была замечательной, а жизнь только начиналась…

   По субботам бегали в кинотеатр «Победа» на Лиговку, а там перед вечерним сеансом играл оркестр и пел артист. Он сразу заметил Валеньку. Однажды дождался, когда закончится сеанс, подошёл и сказал: «У вас такой нежный румянец, а глаза — как звёзды, давайте познакомимся, моё имя — Николай Рубан, вы мне очень понравились». Через десяток лет этого человека будут знать миллионы людей, он станет королём московской оперетты, народным артистом. И Валенька проживёт долгую жизнь, которая поделится на ряд периодов, в каждом из них рядом будет талантливый интересный мужчина, состоявшийся как личность. Через тридцать лет жизнь подарит ей с Рубаном мимолётную встречу, он узнает в зрелой женщине симпатичную юную ленинградку, подойдёт и скажет добрые, искренние слова о том, что всё помнит и счастлив, что встретились.

   А пока молодой артист провожает девушку домой, им весело, они молоды, шутят и смеются. Дойдя до дома и поднявшись по лестнице, они видят поджидающую дочь бабушку с веником в руках. Без всякого стеснения обрушивает она на артиста все свои нехитрые угрозы, что называется, спускает его с лестницы.
 — Нечего шляться по ночам! — ворчит строгая бабушка.
А дома Валенька пристыдила мать:
 — Это же артист, в кинотеатре поёт, а ты его с лестницы… Общий дружный смех.
 — Ну ладно, я же не знала, думала Лёшка из восемнадцатой, — оправдывалась бабуля. Вздыхая, продолжала:
 — Совсем взрослая стала, надо бы тебе пальто перелицевать, будет как новое.
 — А мне? — спрашивала Тонечка.
 — А тебе-то зачем? — удивлялась бабуля. Опять дружный смех.
 — Мамуль, кого ты больше любишь? — подтрунивала Тоня.
 — Я вас не делю, — закрывала тему бабуля.

   Но Тонечка улавливала лукавство. Возможно именно тогда рождался внутренний конфликт между сёстрами, который будет сопровождать всю жизнь Тонечки. А пока садились за круглый стол, доставали варенье, чай, свежие слоечки. Вокруг печки на верёвке сушились Тонины нарукавники, чулки, белые воротнички, связанные из простых ниток крючком, на маленькой скамеечке сидела усталая бабушка, грела руки, спину и слушала повзрослевших детей. Было светло на душе, но не оставляло предчувствие, что это счастье судьба посылает перед суровыми испытаниями — чтобы человек потом знал, где черпать силы, чтоб выстоять.

   Родные мои не предполагали, что ожидают их и родной Ленинград нечеловеческие, чудовищные испытания — девятьсот блокадных дней и ночей. Пережили они холод, голод, смерть Витеньки. Если бы не их стойкость и сила, не писала бы я эти строки, не зародились бы в будущем девять жизней, которые потом тоже потянут свои веточки. Выжили эти женщины потому, что были вместе, преодолевали то, что встречалось им на жизненном пути, умели любить друг друга и радоваться любому проявлению жизни. Тем и спасли наш род.

   …С началом войны рухнули мечты и надежды. Блокада. Надо было учиться выживать. Всё, что было, — бабушкина рабочая карточка да Тонин столярный клей, который выдавали на работе. Варили из него суп. Подошла страшная, холодная, голодная зима. Ранним утром Валенька одевала три пальто, шапку, сверху повязывала платок и звонила соседу Лёхе. Он уже ждал, они брели в 40;градусный мороз к Старо-Невскому отоваривать карточки. Однажды Валенька подобрала на улице воробышка, засунула его за пазуху и говорит: «Воробей, воробей, я тебя спасу, а ты меня спаси…» Пришла домой, посадила воробышка на подоконник, сняла пальто, оглянулась и… о ужас! Сосед живьём засунул его в рот и жуёт, только перья летят… В другой раз воришка вырвал у неё из рук хлеб, на него набросились с кулаками люди, стали вырывать, cбили c ног. А он мёртвой хваткой вцепился в кусок хлеба — и в рот, хоть убейте.

   Валенька за водой ходила на Неву. Однажды привезла на санках воду, а домой не попасть, дверь заперта, это её насторожило, она побежала за управдомом, подошли соседи, вызвали милицию. Вскрыли дверь, а там все стены коридора залиты кровью. Они к соседке, Мальвине, а та сидит посередине комнаты с безумными глазами над мёртвой тётей Матрёшей: «Не отдам! Мне на месяц еды хватит!» Как она могла убить, ведь она в два раза меньше, удивлялись соседи. Похоронили тётю Матрёшу в гробу, помянули.

   А следом Витенька слёг, укрыли его всеми пальто, одели шапку. Бабушка не отходила: — Сыночек, вставай, возьми наш хлеб, только встань, ненаглядный мой! — она целовала его в почерневшие губы, вдыхая в него жизнь, гладила полудетские длинные руки, — сыночек, сыночек, ангел мой... А он только и смог сказать: «Девчонки, лучше вы мой хлеб возьмите, он мне уже не нужен…» Три женщины завязали его туго двумя белыми простынками и повезли на двух саночках на Пискарёвское кладбище в братскую могилу. Там и остался сыночек навечно в 1942 году. Всю жизнь, рассказывая про его последний час жизни, Валенька, Тоня и бабушка говорили одно: с этим хлебушком он передал нам свою жизнь — «вот возьмите и проживите её за меня». Они выполнили его завет.

   …Разбирая семейный архив, мы с сестрой нашли бумажку, пожелтевшую от времени, в четверть тетрадного листа, это свидетельство о смерти Витеньки: «Полных лет — 16, причина смерти — дистрофия». И дата — 24 марта 1942 года. Никогда раньше мы не видели этого документа военных лет. Представили, как бабушка получила этот невыносимый по боли, написанный от руки клочок горя.

   Шла война. Смертельная опасность возникала повсюду. Как-то отправились сёстры на барахолку, в надежде, что повезет и удастся выменять что-то на еду. Подошёл к девушкам мужик странного вида, лицо круглое, брови густые, глаза-буравчики. Но заговорил дружелюбно: «Девчонки, мне с фронта посылку прислали, продам недорого, немного хлеба и сгущёнка, тут недалеко». Голод заглушал все мысли и чувства, решили идти, вдвоём всё-таки не так страшно.

   Мужик впереди хромал, шёл без оглядки, они за ним, еле поспевают. Кругом сугробы, ухабы, пронизывающий ледяной ветер. Зашли в подворотню, дальше через проходной двор. Наконец свернули в подъезд. Ступили на пол, скользкий от замерзших нечистот. Люди выливали их прямо из дверей, и все это растекалось и превращалось в сплошную ледяную горку. С трудом поднялись по грязной лестнице. Зашли в квартиру, в жуткую вонь, темноту и мрак. Стало страшно. Неожиданно щелкнул засов. Девушки оказались в ловушке. Мужик бодрой походкой пошёл по коридору, приказав ждать. Тонечка и Валенька в оцепенении замерли на месте, не в силах шевельнуться. Увидели под дверью топор. Первой пришла в себя Валя. Схватив топор, она ударила им по засову, дверь поддалась, не помня себя, они бросились наутёк. Скатились на попах по лестницам со всех ступеней. Оказавшись внизу, подняли головы, в проёме сверху на них смотрели злые звериные глаза и хриплый голос прорычал: «Что, догадались?» Бежали без оглядки, мелькали торцы домов, мрачные дворы и подворотни, сердца выскакивали.

   Скорее, скорее домой — гнал страх перепуганных девушек. Открыв дверь квартиры, бабушка ахнула:
 — Что случилось?
 — Ой, мама, дай передохнуть, еле спаслись, от сумаcшедшего людоеда сбежали! Ну точно, точно хотел зарубить и съесть. Судьба уберегла… Ночью выл ветер, разгуливал по тёмным дворам-колодцам, проникал в души несчастных людей, не давая спать, заставляя ворочаться в холодных кроватях. Сёстры ночами дежурили на крышах домов, тушили зажигательные бомбы. Бегали на зимнее поле, перерывали руками заиндевевшую землю, в надежде найти хоть один сгнивший лист капусты. Негнущимися руками копали противотанковые рвы, чтобы не вошли немецкие танки в город, ведь немцы стояли на последней остановке трамвая.
И вот самая страшная зима подошла к концу. Несмотря на все ужасы, город пережил её. Измученные люди выпускали танки, оружие, строили суда. По улицам еле передвигались слабые, опухшие люди, шли медленно, то и дело останавливаясь, некоторые падали, и были уже не в силах подняться.

   Однажды Валенька увидела, как упала их соседка, тётя Соня. Валенька пошла скорее за помощью к её мужу. Долго стучала, за дверью послышались шаркающие старческие шаги. Безучастно выслушав, он только заплакал: «Деточка, меня уже нет, простите…» и закрыл дверь. А ведь они прожили всю жизнь вместе. Валенька собрала людей, на саночках привезли коченеющую тётю Соню домой. Отогрели, дали горячего супу. Спасли.

   С началом весны, боясь эпидемии, городские власти бросили комсомольцев на объект «нечистоты». Глыбы обледенелого дерьма долбили ломом, а потом грузили в машины. Вот за этим занятием увидел Валеньку пожилой мужчина в военной форме. Подойдя поближе, по-отцовски спросил: «Откуда вы? Есть ли родные?» Выслушав девушку, вдруг спросил: «Жить хочешь?» — «Да», — последовал ответ. — «Тогда говори адрес». Подумала мгновение и выпалила, где живёт. Через несколько дней этот человек пришёл к ним домой и протянул справку о том, что они из семьи военнослужащего. А с этой справкой можно получить эвакоудостоверение. Так они получили надежду. Чужой человек спас им жизнь!

   Эвакопункт находился на Фонтанке, где и получили необходимые бумаги. И бегом домой. Бабушка оставалась в Ленинграде: «Обо мне не беспокойтесь, мне одной хлеба хватит, проживу, с Софьей объединюсь, она одна осталась. Вместе теплее, а вам будет куда вернуться». Так и решили. Перекрестила бабуля дочек и стала собирать в дальнюю дорогу.

   Ехали девушки по «Дороге жизни» через Ладожское озеро, шёл апрель 1942 года. Машина, в которую удалось залезть, была с открытым кузовом, они промёрзли до костей. Колёса машины находились наполовину в воде. Ночью обстреливали со всех сторон, машины уходили под лёд вместе с людьми и детьми. Из открытых машин в случае чего можно было выпрыгнуть. Водитель посоветовал: «Укутайтесь, а то отморозите лица, оставьте только глаза. Только бы лёд выдержал…»

   Когда показалась земля, люди стали целоваться и обниматься — кажется, спаслись! Их встречали военные, отдавали всё, что было: кто тушёнку, кто шоколад. «Только сразу не ешьте, а то умрёте», — предупреждали они. Расспрашивали, как там, в Ленинграде. «Трудно, но паники нет», — отвечали изголодавшиеся, измождённые люди. Плакали, кто от радости, кто от горя — ведь в Ленинграде оставались родные.

   Несмотря на усталость, надо было двигаться дальше в деревню, к дяде Степану, бабушкиному брату. Добрались до вокзала. В вагоне было тесно, трясло, людей много, дети кричат, все с мешками, вещами. Еле протиснулись, узнать направления было невозможно, состав неожиданно тронулся, без всякого расписания, так и поехали в неизвестность.

   Казалось, после многих страданий, счастье должно улыбнуться. Но жизнь продолжала испытывать сестёр.
               
                Продолжение следует