Все сбылось, кроме встречи

Сколько себя помню, всегда любила приврать. А что было делать? Жизнь казалась такой интересной, необычной.  Ну, почему, когда я начинала что-нибудь рассказывать, восторженно делиться впечатлениями, собеседник, в лучшем случае,  лишь тускло отсвечивал  взглядом? Тусклость эта убивала меня, мой рассказ, мой какой-то щенячий восторг перед жизнью. Вот и приходилось слегка приукрашивать. Самая большая награда – интерес в глазах слушателя. Мы за ценой не постоим.

И однажды я доукрашалась, можно даже сказать, допрыгалась.  Наша семья тогда жила в военном городке в Улан-Баторе: шесть домов, школа, Дом Офицеров. Все какое-то серое, тоскливое. Приключений, романтики катастрофически не хватало. Вот я и наплела одноклассницам, что моей горячей любви истово добивался некий Игорь Мыкытив из девятого класса (а мы были в седьмом).  Если поковыряться, то в основе можно было обнаружить очень скромный,  случайный взгляд божественного Игоря, брошенный на меня  во время товарищеского матча по баскетболу. Он в горячке поединка едва не залепил мячом в мою светлую голову. Какой взгляд! Никто не заметил, а сказала – не поверили. Пришлось «дорисовать» робкое, но горячее рукопожатие и записку с приглашением на тайное свидание (показать не могу,  пришлось уничтожить). Ну, «дорисовала», добилась от «аудитории» выпученности в глазах, и забыла. Мне, вообще, если честно, одноклассник Пашка Первушкин нравился.

О моих художествах было немедленно доложено официальной подружке Игоря, Марине, которая на тот момент, по чистой случайности, оказалась и моей подружкой. Начались «разборки». Какие-то разговоры «по душам» с угрозами страшной расправы. Маринка, как это ни странно, со мной ничего не выясняла. Просто перестала меня замечать. Больше всех старалась Светка Крюковская – она была главная, наверное, потому, что ее папа был в нашей школе физруком.

Преступление было зарегистрировано в начале мая. Все лето со мной никто из девочек не дружил. Вообще никто. До сих пор не понимаю, почему эта история так всем запала в душу.

Учиться в восьмом классе пришлось в ситуации  всеобъемлющего бойкота.
Одиночество  в этом возрасте совершенно непереносимо. Дернуло же наврать про этого дурацкого Мыкытива! Желтой змеей прошелестел сентябрь. В октябре надо уже было что-то придумывать, а то – хоть в петлю! И вот, подарок судьбы, в нашем классе новенькая – Наташка Герасимова. Синяя форма (все были в коричневых), огромный отложной белоснежный воротник и глазищи без рыбьей тусклости. Сколько в них искорок, просто пучки, салюты из искорок!

Это был глоток кислорода.  Даже не глоток … Больше!  Наверное, с тех пор я не встречала человека, который умел бы так дружить –  искренне, легко, беззаветно. Ее совершенно не волновала истинная подоплека моих, как она называла, рассказок. Даже можно было  перевирать по нескольку раз одну и ту же историю. И смеяться. Сколько мы смеялись! Могли даже во время  урока случайно переглянуться и захохотать. Потом, уже в коридоре, после изгнания из класса, досмеивались до икоты, до слез.

Учились мы обе хорошо. Наташка, кажется, даже отлично. Школа воспринималась как место, где можно вдоволь пообщаться и как следует повеселиться. Моя любовь к указанному Пашке, лишенная взаимности, а с Наташкиной точки зрения, и смысла, была так плотно обхихикана со всех сторон, что страдать было бы просто смешно. И «бойкот» как-то сам рассосался.

Постепенно у Наташки наметились какие-то кавалеры. Предпочтение было отдано старшекласснику Саше, потому что у него была смешная фамилия  -  Пастух. Одна беда: с ним надо было обязательно ходить «гулять». Но когда? Ведь некогда! Может, потому,  что он был скучный,  или стеснялся до обморока. 

Гораздо веселее, чем с ним «гулять», было его дразнить. Я надевала папины огромные, до колен, военные белые валенки прямо на домашние тапочки (чтоб не выпасть), полушубок тоже был белый и тоже военный – с воротником до ушей с одной стороны, и до середины валенок с другой. Венчала композицию военная шапка-ушанка с кокардой, солнцезащитные очки. Наряд крепился к хилому организму посредством портупеи. Наташка сама меня ей обвязывала, ремень под погоны продевала, периодически  сгибаясь от хохота. И шли мы под ручку прогуливаться вокруг дома. А бедный Саня голову ломал - что за кавалер такой бешенный объявился, да еще и в подполковничьих погонах? Один раз Пастух не выдержал – подскочил, сбил с меня ушанку. Что делать? Бежать! Наташке хорошо, а я в валенках «сорокпоследнего» размера, в которых ноги не сгибаются. Кое-как доковыляла до спасительного подъезда. После этого безобразного происшествия Саша Наташку бросил. Она, по-моему, даже и не заметила.

Как-то решили, что уже пора начинать пить и курить. Купили водки  (шампанское когда-то в Новый год пробовали, ничего интересного), сигареты «Тройка», залезли на чердак. Ну и гадость! Потом думали, кому все это подарить, чтоб добро не пропало. Так и не нашли достойного…
 
Еще любили читать. Особенно  вслух, вставляя  после каждого глагола поочередно слова «сикось» и «накось».  Получалось здорово: «И обнял он ее (сикось) и пошли они счастливые (накось) вдоль улицы…». Нам очень нравилось. Или читали не вслух, «про себя», умудряясь отыскивать даже в самых серьезных произведениях забавные строчки.  И соревновались – у кого смешнее «основная мысль произведения».  Тогда было модно от детей прятать книги, чтоб лишнего не узнали. Так мы в поисках «основной мысли» осилили «Вечный зов», «Тысячу и одну ночь», «Жизнь на грешной земле», «Тени исчезают в полдень». Как только попадалась «основная мысль», надо было срочно звонить подруге. 

Готовили какую-то немыслимую ерунду – из тушенки, сгущенки, яичного порошка. Все, что выдавалось нашим семьям в качестве пайка,  неумолимо    перерабатывалось  в рулеты, жаркое, «безе», «кофе по-варшавски», муравейники и еще какую-то «сладкую картошку».

Мечты о будущем носили характер игры во «встречу через тридцать лет». Она должна была состояться в Ленинграде, где ни я, ни Наташка никогда в реальной жизни  не бывали. Так вот,  Наташка должна была стать художницей и склоняться над этюдником, самозабвенно запечатлевая набережную, на которой, собственно, и развернется наша встреча. А я должна была проходить мимо, увешанная авоськами. Дальше начиналось лицедейство. Наряжались в мамины платья и придуривались:

- Сколько лет, сколько зим! Неужели это ты? Как ты изменилась, – это Наташка говорила мне противным манерным голосом, приподнимая подведенные брови, как бы силясь разглядеть меня получше, словно экзотическую букашку. – Ты замужем?

-  Конечно, у меня трое детей, -  приступ дикого хохота.

- Я не  замужем – энергичные размахивания художественной кистью в воздухе над предполагаемым этюдником, мне совершенно некогда заняться этим вопросом. Все рисую, рисую. А ты чем занимаешься?

- Заполняю квитанции в ателье. В стихах. Клиенты ругаются,  – опять хохот.


    Через год я уезжала из Монголии – отца перевели по службе в Екатеринбург. Прощаясь, Наташке я подарила невероятной красоты талисман – на счастье. Сейчас уже точно не помню, кажется, это был фиолетовый колокольчик на черном шнурке. А она мне подарила свои рисунки и написала письмо, которое следовало прочесть только в поезде. Мы не ревели, мы, как всегда, смеялись.

О том, что  Наташка погибла в авиакатастрофе 3 мая 1985 года, я узнала от мамы. Меня только что выписали из роддома. В кроватке лупил воздух крепкими ножками карапуз по имени Рома. Ну как я, 19-летняя мать,  могла поверить в такую чудовищную правду? Не могла Наташка погибнуть. Что ей, делать больше нечего?

… Недавно я случайно обнаружила рыжую папку на верхушке самого пыльного и недосягаемого шкафа в квартире. Бумажек в ней почти не оказалось. Зато нашелся синий конверт с последним письмом Наташки Герасимовой и ее четырьмя рисунками - она срисовала с открыток цветы - незабудки, сон-траву, мимозы, нарциссы и розу с двумя бутонами. В письме, как и тогда, почти тридцать  лет назад, меня царапнули первые строчки: «Сидишь сейчас в вагоне, да? Ну, уезжай, уезжай. Оставляй свою подружку на съедение волкам. И на встречу со мной не рассчитывай, потому что останутся от меня только рожки да ножки, да еще твой талисманчик!»

Все сбылось. Кроме квитанций в ателье и встречи на набережной.