Аббат Бонифацио - Старик

Уже второй день желудок сводило от голода: привычная ноющая боль противно отдавала резкими спазмами. Старик запахнулся в старую куртку, зябко втянул тощую шею, и с усилием побрел вдоль аллеи. Невысокий. Седая, исхудавшая, беспомощная тень – вот и все, что осталось от некогда крепкого жизнерадостного человека. Глаза слезились, цепко высматривая пустую бутылку или хоть оброненный окурок. Табак приглушает голод – он это хорошо знал... Сейчас он мечтал любым путем избавиться от этой острой голодной боли. Видимо его мольбы  были услышаны. Совсем немного углубившись в парк, вдруг увидел на земле смятую купюру. Сердце пропустило удар, в голове тревожно стукнуло – а вдруг  сейчас вернется хозяин денег?! Стало страшно. Немного постоял. Затравленно оглянувшись, схватил ее и подошел к кустам сирени. Там развернул бумажку. Замер: сто рублей! Мгновение почти оглушенный,- не в силах поверить удаче. С трудом справился с волнением, радостно потянулся к ларьку, уже предвкушая долгожданно-блаженную сытость,… воображение услужливо нарисовало тарелку чебуреков с ароматным луком и жареными кусочками мяса и целых два стаканчика растворимого кофе.
Углубившись в свои мысли, не услышал, как сзади подошли. Сильный удар опрокинул старика в грязь. От неожиданности и боли уронил деньги. Толпа пьяных подростков радостно загоготала. Кто-то поднял купюру. Его стали бить. Били долго и самозабвенно. Били все, даже две девушки, а одна особенно старалась, все норовя ударить его острым каблучком по пальцах рук или в живот. Старик, покорно снося удары, лишь тихо скулил от боли, что вызывало бурные приступы радости у озверевшей толпы. Съежившись под ударами, хрипя, задыхаясь и глотая слезы, смешанные с кровью, он на четвереньках ползал в грязи у ног своих мучителей, даже не моля о пощаде. Наконец им надоела эта экзекуция или же они просто выдохлись и решили выпить. Старика оставили в покое. Собрав остатки сил, он поплелся прочь. Пущенный вслед камень больно ударил по щеке. Сзади послышались выкрики и хохот.
На улице, видя плачущего грязного окровавленного старика, люди равнодушно проходили мимо, иные почтенные граждане лишь брезгливо поджимали губы и обходили его стороной. А он все брел, пьяно перебирая ногами, по инерции, лишь бы подальше. Инстинкт вел его туда, где никто его не увидит, не тронет.
В мраке сырого подвала свернувшись калачиком в груде рваного вонючего тряпья, чувствуя, как коченеют избитые ноги, старик, сквозь пелену боли, вдруг ясно понял, что больше уже не чувствует голода. И тоскливо, обреченно завыл….