Великий почин

   Шло заседание Совета Народных Комиссаров. Вел его председатель Совнаркома Владимир Ильич (Ульянов) Ленин.

   — Товагищи, в сегодняшней повестке дня у нас только один, но агхиважный вопгос. Я вот тут и тезисы набгосал: «Как нам не утонуть в отбгосах». Товагищ Бухагин, пога бы уже пгивыкнуть к тому, что я немного кагтавлю и самому догадываться о смысле слов, а не пегеспгашивать у соседей. Но я отвлекся. Суть пгоблемы в том, что мы занялись постгоением коммунизма в масштабах всего мига, а наша собственная стгана вот-вот потонет в геволюционном дегьме. Убигать, видите ли — некому. Кгасные матгосы лезут в министгы, всякие кухагки ноговят пгавить госудагством. То ли дело было пги цаге-батюшке, в каждом доме был свой татагин-двогник. А сейчас, где они? Геволюцию делают.

   — Владимиг… тьфу, Владимир Ильич, но вы сами говорили, что каждая кухарка должна уметь управлять государством…

   — Говогил. И от своих слов отказываться не собигаюсь, но пускать кухагку к штугвалу власти не намеген. Вокгуг гогы мусога, мухи и антисанитагия. Надо что-то делать. От габоты ггаждан отвлекать нельзя. Поэтому я подумал, и у меня годилась гениальная идея: убогкой мусога займемся в личное вгемя, в субботу. И название хогошее есть — субботник. Выйдем все как один  в ближайшую субботу. Не взигая на положение и чины.

   — Но в субботу работать нельзя. Суббота -— это шаббат, — задумчиво произнес Троцкий.

   — А вас, Левушка, никто и не заставляет. Выйдете и сделаете вид, что габотаете.

   В урочный день на Красной площади наблюдалось большое скопление народа. Рабочие, солдаты и матросы, полные трудового энтузиазма, который не могло умерить даже то, что день этот не будет оплачен — дело-то новое, интересно, — пели революционные песни «Варшавянка» и «Пойдем, Дуня, во лесок».
 
    На трибуне Мавзолея, тогда еще безымянного, чтобы не гневить Судьбу, стояли все члены правительства. Не было только Владимира Ильича. Когда все сроки вышли, и затягивать далее торжественный митинг было неудобно, дали команду приступить к уборке территории. Зиновьев в своей речи сказал в числе прочего, что новое движение — это всерьез и надолго, трудовой энтузиазм надо накапливать и предложил впредь называть движение Ленинским субботником

   Корреспондент газеты «Правда» назвал в своем очерке субботник Великим почином. Название оказалось настолько удачным, что все принялись величать этого корреспондента Почином. Ласково обращались к нему не иначе, как Починок. Со временем даже настоящая фамилия забылась, и все его потомки именовались Починками. Один впоследствии даже стал министром труда.

    Вождь мирового пролетариата и инициатор нового движения появился только утром следующего дня. Смущенно покашливая, он объяснил соратникам:

   — Понимаете, тут вот какая оказия случилась, мы с товагищем Инессой в Газливе сено косили. Косили, косили и, хе-хе, закосили. Вы только Наденьке меня не выдавайте. Я ей сказал, что с Феликсом Эдмундовичем на гыбалку поехал. Мол, бгатка умигает, гыбки пгосит, ушицы. Надо бгата Дмитгия пгедупгедить, чтобы ггадусник об одеяло натег, типа темпегатуга, ггипп. А у вас как тут пгошло без меня?

   — Все отлично, Владимир Ильич, — отвечают вождю, — все испытали небывалый трудовой подъем. После субботника мы положили начало еще одной хорошей традиции — выпили революционного спиртика с воблой. Фотографировались для истории… Ох ты! А вас-то на фотографиях и не будет. Что потомки подумают? Нехорошо получится, мы все бревна таскали, а Ленина — не видать. Надо что-то решать.

   Быстро выписали мандат и пригласили в Кремль старого еврея-фотографа, он еще при Дворе Его Величества, царя Николая II, семейные снимки делал. Так новая проблема: бревен больше нет. Была одна поленница возле Царь-пушки, всю перенесли.
 
   — Я могу с лопатой в гуках попозиговать, будто дегевце сажаю, — говорит вождь Мирового пролетариата.

   — Да какое деревце на Красной площади, товарищ Ленин? Там же сплошь — брусчатка, — возражает Луначарский. — Нет, надо непременно бревно. Бревно — очень символично. Оно имеет фаллическую форму и этим бревном мы как бы говорим, что Советская власть положила большой и толстый на всю мировую буржуазию. Непременно бревно нужно!

   — Ну, не спиливать же гади этого голубую ель у Кгемлевской стены? — задумался Владимир Ильич.

   Фотографу надоело безмолвно топтаться, и он решил встрять в разговор великих.

   — Таки я не вижу в этом большой пгоблемы, — Ленин с подозрением покосился на сына еврейского народа, мастера магниевой вспышки, решив, что тот передразнивает Вождя. — Как говогит мой сосед, сапожник Изя: Мы шо-нибудь с этим пгидумаем.

   И тут же в кабинете он принялся ставить Главу государства к стенке. Беленая, противоположная окну стена была хорошо освещена и как нельзя лучше подходила для портретирования.

   — Левую ногу впегед, — суетился вокруг Ленина фотограф, — пошиге, словно делаете шаг в Истогию с большой буквы. Гуки сложите колечком над плечом. Пгедставьте, что у вас на плече лежит бгевно и вы дегжите его гуками… Сосгедоточились. Замгите!

   Через два часа старый фотограф принес в кабинет Ленина еще влажный снимок, на котором Вождь мирового пролетариата нес бревно по Красной площади, крепко обхватив руками его торец. Деревянный фаллический символ ему помогали нести рабочие и солдаты.

   Так был придуман и сделан первый в мире фото-коллаж.