За други своя

Владислав Гусаров
                За други своя.
                ( рассказ )
В кузове последнего грузовика, уходившего из Ольховки, было тесно. Люди сидели и стояли настолько плотно, что Степаныч с трудом устроился, встав коленями на чей-то мешок с одеждой, не выпуская при этом из рук прижавшегося к нему, мелко дрожавшего Верного. Рюкзак, наскоро заполненный запасами еды, торчал за спиной нелепым, уродливым горбом, из кармана телогрейки вывалилась пачка «Беломора», и её раздавили, но спички были засунуты во внутренний карман пиджака, и это радовало. Как и то, что там  была ещё пачка «Беломора».
Взрывы на складах  боеприпасов продолжались, то затихая на минуту-другую, то вновь ударяя раскатистыми, дробными залпами, грузовики с остальными жителями посёлка уже скрылись в распадке за ближней сопкой, во дворе соседки Пелагеи Ивановны над рухнувшим от попадания снаряда кирпичным сараем разгорался пожар. «Рядом с домом… перекинется огонь»,- мелькнуло в голове Степаныча.
Он порадовался, что жены Варвары Никитишны в Ольховке нет, уехала к дочери в Уссурийск на неделю понянчить внука.  «Не оставила бы избу ни в жисть»,- снова мелькнуло в голове.
Вместе с Верным он захватил, было,  охотничье ружьё, но пробегавший мимо сосед Николай цыкнул:
- Куда, старый, с ружьём?! С харчами только! Поспешай! Видишь, кругом что творится?!
Его не хотели пускать в грузовик с собакой, но он, прижав пса полою телогрейки, никого не слушал, и всё-таки залез в кузов.
Грузовик рявкнул мотором и тронулся с места, раскидывая на обочины дороги вспухшую после дождя осеннюю грязь. Верный дрожал и тихонько поскуливал.
- Куда нас? – задал вопрос в пространство Степаныч.
- Куда подальше, - кто-то ответил. – Высадят в лесу или в чистом поле.
- Не мели! – Степаныч узнал голос секретаря сельсовета. – В район – в клуб или гостиницу! А если ты хочешь в лес или чистое поле – милости просим! – сказал он «шутнику».
«Шутник» больше голоса не подавал.
До районного села тридцать километров, значит, минут через сорок доставят. Конечно, там примут, пропасть не дадут, а поесть что – у каждого имеется.
Но как всё случилось внезапно! Склады с боеприпасами под Ольховкой стоят со времени войны с Японией, с сорок пятого года, и там всегда было тихо. Степаныч не раз работал там плотником, да и другие мужики из села – тоже. Поселковые женщины, и его Варвара тоже – в гарнизонной столовой, на кухне, в бухгалтерии…
Хорошо было в части: чистота, порядок, дорожки песком посыпаны, обочины камнем выложены, лишних людей нет, без дела никто не болтается – и вот те на: взрывы!
Грузовик трясло не раскисшей дороге, люди в кузове валились друг на дружку, переругивались. Уже третий день как приболевший, а теперь и напуганный Верный скулил.
- Людям повернуться негде, а этот пса с собою везёт!
Степаныч узнал голос «шутника». Но неожиданно для Степаныча тот оказался не единственным, кто осудил его. Зашумели, стали высказывать упрёки ещё несколько человек. Какая-то женщина (он в темноте не разглядел её лица) выдернула из-под него мешок, с ненавистью прошипев:
- Расселся тут, как барин! – и Степаныч понял, что в этой компании он одинок.
А если так, то в ответ он должен нападать. С молодых лет  не боялся идти напролом, и не  раз ему помогало в этом деле верное охотничье ружьё! Именно с его помощью позапрошлой зимой он разогнал четверых браконьеров из города, прибывших поохотиться на косуль в заказнике. Тайгу он знал, и гнал браконьеров, постреливая жаканами, а потом спалил брошенную ими палатку вместе с находившимися там припасами.
Как мог он бросить теперь Верного, если пёс уберёг его от выстрела браконьера, зашедшего со спины? Только из опасения убить собаку, в прыжке выбившую из рук браконьера ружьё, а потом рвавшую на том одежду, Степаныч не пристрелил  любителя бить косуль в заказнике. Брошенное тем ружьё он сломал, и цевьё сжёг, а стволы забросил в болото. Про случай тот рассказал только одному леснику Тимофей Матвеичу, и тот одобрил, и молчать обещал. Так и надо наводить порядок в тайге. Да и не только в тайге. С ружьишком этак наизготовку…
Но в грузовике сейчас глотку рвать шибко не станешь. Люди злые, беда общая, а горе у каждого своё.
-А ну!! – в полную силу выкрикнул Степаныч. – Постучи по кабине, чтоб остановил!
Он шагнул к задней стенке кузова грузовика, оглянулся, увидел мешок, на который недавно опирался коленями, протянул руку, и резким движением выбросил его на дорогу.
- Завтра придёшь, заберёшь, - прервал он заголосившую, было, женщину, - я его покараулю.
И ловко выбрался из кузова, придерживая полою телогрейки Верного.
Грузовик ещё задержался, пока кто-то из мужчин, соскочив, не подобрал с дороги выброшенный мешок.
По раскисшей дороге грузовик успел проехать от Ольховки километров десять, не больше. Степаныч сориентировался в темноте: да, вот та самая роща с покорёженной ветрами и временем ольхой. Здесь он любил перекурить, когда возвращался из леса с лукошком грибов: жена Варвара добавляла их в жаркое. У них в доме грибы не переводились, Никитишна заготавливала на зиму  бессчётное число банок с рыжиками, белыми, подосиновиками, но вкуснее солёненького груздя Степаныч закуски не признавал.
Значит, до районного села ещё километров пятнадцать- двадцать. Ночью пешком по раскисшей дороге с больным Верным не дойти. Придётся ночевать в копне, утро вечера мудренее: то ли ехать попуткой до районной столицы, то ли возвращаться в Ольховку. Не будет же на складах рваться до утра!
Взрывы там не утихали. Только теперь, кроме снарядов, стали взлетать и ракеты, небо окрасилось разноцветьем. Вот опять. Ну – прямо фейерверк, ей-право. Не иначе, праздник
Разгильдяй отмечается. А то: из-за чего другогого снаряды в мирное время рваться станут?
Степаныч поудивлялся маленько: это же как понимать? Ведь ракеты специально запускать надо – из специальных ракетниц!
Но долго над этим Степаныч размышлять не стал: взлетают, и пусть – снаряды страшнее. Всё-таки он от Ольховки километрах в десяти, не меньше, снаряды, пожалуй, не долетят. Надо искать, где ночевать, копну сена или стог.
Степаныч опустил Верного на землю, тот, напуганный взрывами, жался к ноге хозяина. Степаныч почесал ему лоб, за ухом, погладил по спине, потрепал холку. Верный доверчиво ткнулся ему носом в ладони.
- Идём, псина, станем ночь коротать. А утром в Ольховку, - решил Степаныч.
Они с Верным направились в сторону от дороги, где, Степаныч знал, стоят копны почему-то не сбитого в стога сена. Вислоухий, тощий Верный бежал следом, вперёд не забегал.
- Вот и пришли. Сейчас я тебя накормлю – и спать.
Степаныч достал из рюкзака, разломил надвое полукруг колбасы, поднёс половину к носу Верного. Тот вильнул хвостом, схватил пайку зубами, отбежал в сторону, улёгся под копной.
«А может, всё-таки сразу в Ольховку?» - размышлял, тем временем, Степаныч, пережёвывая колбасу с ломтем хлеба.
Время неспокойное, ушлых людей много. Как это? Степаныч покопался в памяти: «Поле боя после победы принадлежит мародёрам». Вот именно. Правда, тут не победа, а бегство. Но мародёрам всё едино, как и браконьерам: они всегда на стрёме! Исподтишка и на хапок…
Правда, участковый с дружинниками в посёлке остались, да разве за всем уследят? И председатель сельсовета с несколькими активистами тоже там. Но эти – как пить дать, по погребам сидят, не высовываются. Только на участкового и дружинников надежда… Нет, надо всё-таки в Ольховку!
Но Степаныч увидел, как Верный, справившись с колбасой, вытянулся у копны, зарывшись, как сумел, в сено, и отказался от мысли возвращаться ночью. «Завтра. Попутку поймаем, доедем».
И он стал энергично устраивать в копне лежбище для двоих..
Надёргав из копны сена, сделал просторный, глубокий лаз, забрался в нишу, позвал Верного. Пёс приполз тотчас. Степаныч прижал его к себе, укрыл полой телогрейки. Верный глубоко вздохнул, унял дрожь, подогнул передние лапы, вытянул задние, ткнулся Степанычу в губы холодным, мокрым носом, и огни заснули.
2010г
      Владивосток.
.