О, если бы люди могли понять, что счастие зависит не от внешних обстоятельств, а от внутреннего состояния сердца!
ФИЛАРЕТ, митрополит Московский.
Смерть не обещала нам помедлить, пока мы приготовимся встретить ее.
Он же.
1.
Олепин ехал по окружному шоссе и, в силу укоренившейся профессиональной привычки часто поглядывая в зеркало заднего вида, обнаружил вдруг за собой «хвост». Он поначалу не поверил. Резко увеличил скорость, и следовавший за ним черный «Вольво» сделал то же са-мое. Тогда Олепин стал понемногу тормозить, однако «Вольво» на обгон не пошел, продолжая выдерживать дистанцию: дескать, не дергайся, ты у нас «на крючке». Теперь уж сомнений не оставалось.
«С какой же целью пасут?» - недоумевал Оленин. - Вроде бы никому я ничего не должен... Неужто завалить хотят? Да за что? И так уж завалили - дальше некуда...»
В последние годы он вполне успешно работал под надежной «крышей» в одной из западных стран, точно знал, что не допус¬тил ни единого «прокола», и вдруг в числе пятнадцати российс¬ких граждан был выдворен из страны как «персона нон грата». А когда явился в «контору» по начальству, то удивился еще боль¬ше - ему сразу дали понять, чтобы готовился к отставке.
Отставку оформили прямо-таки молниеносно, и недоумение не покидало Оленина до тех пор, пока оказавшиеся в подобном же положении коллеги не просветили его основательно насчет того, что среди высших чинов «конторы» объявились «новые» люди, которые ничтоже сумняшеся стали потихоньку сдавать забугорным спецслужбам нашу агентуру. Ну а потом Оленин и сам увидел, какая жесткая чистка идет в «конторе». Так истово начали чистить, что даже и само название «конторы»-то поме¬няли.
Олепин довольно быстро освоился с новым своим положени¬ем. «Ладно, - сказал он себе, - пенсионер - это тоже человек».И не пошел подрабатывать ни в какие охранные агентства, не по¬лез по примеру некоторых бывших его сослуживцев «консуль¬тантом» куда-либо в солидную, но не менее сомнительную фир¬му. Политика, от кЬторой на многие сотни верст разносился от¬вратительный запах, Оленина тоже ничуть не прельщала.
Было у него сугубо свое, заветное дело, вот им-то Олепин и решил заняться всерьез.
А дело его заключалось в том, что, живя за границей, выпол¬няя напряженную рискованную работу, Олепин очень сильно тосковал по родной земле и тоску эту непроходящую приноро-вился глушить... писательством. Он ее всячески пробовал глу¬шить, но ничто не помогало - тоска потихоньку плавилась внут¬ри и растекалась по всему его существу, пропитывала каждую клеточку. А писательство помогло - оно научило Оленина пере¬носиться сердцем туда, где было ему все так дорого, и забывать хотя бы на некоторое время, где он находится и чем занимается.
И писал он вовсе не мемуары разведчика, не путевые какие-нибудь заметки или впечатления о разных странах, в которых довелось ему побывать, а сочинял - по ночам в основном, когда позволяло время - обыкновенные, называемые художественны¬ми, повести и рассказы. Замахнулся даже и на роман, и, как ему показалось, не просто замахнулся, но и угодил в нужную точку - вроде бы удалось и тему, весьма нелегкую, одолеть, и язык, интонацию произведения выдержать достойно.
И все это было о России, которую Олепин не видел иногда по¬долгу, все это представляло собою как бы его лирический домы¬сел о Родине, некую волнующую фантазию, однако вовсе не ту, что сродни красивым выдумкам Александра Грина, а основанную сколь на детско-юношеских впечатлениях о родной земле и ее людях, столько же и на суровых реалиях сегодняшнего дня. Сло¬вом, оторванный от пределов отеческих, Олепин, не слишком хо¬рошо зная, что представляет ныне собою русский человек, писал его таким, каким хотел бы видеть, и человеческие взаимоотноше¬ния рисовал такими, которые наиболее соответствовали его, оле-пинскому, душевному складу. И о любви - а произведений на эту тему было у него большинство - Олепин тоже писал, словно бы не замечая нынешнего ее падения до уровня, свойственного жи¬вотным, а зачастую и гораздо ниже. Он окрашивал любовь в сугу¬бо свои - очень трогательные и нежные тона.
Известно, что подобные опыты столь далеких от литературы людей чаще всего оборачиваются графоманскими поделками, однако с Олениным, по счастью, этого не случилось. С ранних лет имея особое пристрастие к литературе классической - как русской, так и зарубежной, - и приучив себя не ложиться спать прежде чем не прочитает хотя бы десяток страниц хорошей про¬зы или поэзии, он сумел выработать в душе вкус, такое особое чутье, которые не позволяли ему скатиться до графомании. А язык глубинной русской деревни, где Олепин рос, впитывая в себя подобно губке все окружающее, звучащее и поющее, при¬давал его творениям подлинно художественное своеобразие.
Олепин, конечно же, чувствовал: кое-какие успехи у него на этом поприще имеются, однако ясно сознавал и то, что объективно оценить собственное творчество пока еще не в силах. И однажды по приезде в Москву вручил свои рукописи одному хорошему известному писателю, с коим был давно знаком, -попросил почитать, глянуть, что получилось. Тот хоть и помор¬щился слегка, но все же согласился. А при следующей встрече писатель прямо-таки бросился Олепину на шею:
- Серега, черт, у тебя талантище! Ты меня, брат, оглоушил! Сейчас так проникновенно и чисто не пишет никто - заруби себе это на носу. И редактировать даже нечего - можно сразу в набор. Печатать нужно - понял?! И кончай ты бродяжить по своим за¬кордонным весям: экспорт да импорт - твое ли это дело? Тебе писателем утверждаться надо. Ты из тех прозаиков, какие сей¬час позарез нужны!
Когда Олепин улетел за границу, писатель, пользуясь своим влиянием, опубликовал в одном из самых популярных журна¬лов его повесть. Потом этот писатель, подчиняясь велениям вре-мени, и сам стал издателем. И вот теперь Олепин ехал именно от него - вез авторские экземпляры первой своей книги. Он с удовольствием думал о том, как растопит сейчас щепками ста¬рую поддымливающую печку в захудалом домишке, который позавчера снял по дешевке для дальнейших занятий литерату¬рой в стороне от городских сует и шумов и еще не успел туда ничего перевезти, как усядется у огня на расшатанный скрипу¬чий стул, оставленный хозяевами, и возьмет в руки, раскроет свою первую книгу...
Книга есть книга, это тебе не рукопись с неопределенной судь¬бой, которую любой ветер может раскидать по листочку в раз¬ные стороны. Книга - это твои сокровенные мысли и чувства, открытые теперь уже многим...
И вот вдруг «хвост» - идущий следом, словно на привязи, чер¬ный «Вольво». Олепин прекрасно понимал: привязались не ка¬кие-то там бандиты или хулиганье - очень им нужно держать «на крючке» средь бела дня потасканную «Тойоту», у водителя кото¬рой не то что миллиона, но и тысячи в карманах не наскребется. Уж они-то научились нынче разбираться, у кого что можно на¬скрести. Он сразу же всей своей опытной шкурой ощутил: ведут его «свои» ребята, наверняка «свои» - из «конторы». Если бы они отслеживали связи, то уж как пить дать засек бы их раньше, где-либо на московских улицах, а он почуял «хвост» только здесь, на шоссе. Неужто в самом деле хотят завалить - вот вопрос...
Вопрос разрешился мгновенно. Впереди показался мостовой переезд через шоссе, и из-под моста, пересекая осевую линию, нацеливаясь явно на олепинскую машину, с ревом вылетел «Ка¬мАЗ». А «Вольво», лишая Оленина маневра, мгновенно «при¬клеился» слева. И чтобы избежать лобового столкновения с «Ка¬мАЗом», Олепину оставалось только одно - резко взять вправо. Его машина взлетела, как на трамплин, на подмостную насыпь, крытую мелкими бетонными плитами, а оттуда, кувыркаясь с боку на бок, загремела в глубокий ров, предназначенный для отвода воды.
Вцепившись мертвой хваткой в руль и переворачиваясь в ма¬шине, Олепин успел прохрипеть сквозь сжатые зубы:
- Верой и правдой служим, ребята! Верой и правдой, мать вашу...
И больше уже ничего не помнил.
2.
Первое, что он увидел, когда очнулся, это свои книги, лежа¬щие рядом, на тумбочке. Одна пачка была нераспечатана, а дру¬гая разорвана, и книг в ней, кажется, недоставало. Вид книг вер¬нул его к происшедшему, и скользнула в глубине мозга хотя и вялая, но весьма ободряющая мысль: «Все нормально. Живем».
Потом Олепин понял, что лежит вроде бы на кровати и подуш¬ка под головой почему-то сырая. Он хотел повернуться на спи¬ну, но все тело пронизало такой острой болью, что сквозь слеп¬ленные губы вырвался у него невольный стон.
- Ты глянь-ка! - услышал Олепин басовитый голос. - Очнул¬ся! Вот уж не думал, что так быстро...
Повернув голову, в которой тоже отозвалось глухой болью, он увидел мужчину, своего примерно возраста, в белом халате, и рядом с ним девушку в таком же белоснежном одеянии.
- Где я? - с трудом разлепив губы, едва слышно спросил Оле-пин.
- Да в реанимации пока, - улыбнулся врач.
- В больнице, значит... А какая больница?
- Надо же... - рассмеялся доктор, довольный, видимо, тем, что больной не только пришел в себя, но еще и проявляет настойчи¬вость. - Сразу столько вопросов... Вам не стоило бы сейчас мно¬го разговаривать.
- Вы мне назовите больницу, в которой я лежу, - более четко на сей раз произнес Олепин. - И скажите без всяких обиняков, что со мной. Поймите, я не девочка, и мне очень важно знать, в каком состоянии нахожусь. Родных практически нет, отвечаю сам за себя.
- Но, может, все-таки попозже...
- Говорите, не бойтесь.
Врач назвал номер окружной больницы, сказал, что лечиться Оленину предстоит в отделении «нейротравма» и что перед ним сейчас собственной персоной заведующий этим отделением Буданов Алексей Иванович.
- Вот пришел глянуть на вас, - продолжал Буданов, - а вы как раз очнулись. Значит, скоро переведем в палату...
- В какую палату, номер какой?
- Господи, ну и дотошный же вы... Верочка, - обратился врач к медсестре, - где там у нас свободно?
- В пятую можно, - ответила она.
- Будете лежать в отдельной палате № 5, - объявил Буданов.
- А почему в отдельной?
- Ну... хотим создать вам нормальные условия для лечения, обеспечить необходимый покой.
- Ладно, - сказал Олепин, чувствуя, что сил для разговора ему уже не хватает, - выкладывайте, чего там во мне... накувыркало.
- Накувыркало прилично... - вздохнул врач. - Перелом левой височной кости, ведущий к основанию черепа, - это во-первых. Во-вторых, - переломы четырех ребер, перелом правой челюс¬ти. Сейчас уже чувствуете, наверно...
- Чувствую, - ответил Олепин. - Повернуться не смогу, и рот не разевается - работают одни губы.
- Вот, значит... Еще ушибы в разных местах, но это, думаю, не столь существенно: В общем-то, считаю, что оснований для осо¬бого беспокойства сейчас, когда вы очнулись, уже гораздо мень¬ше. Главный положительный фактор - кровь из ушибленного мозга нашла у вас выход через ушную раковину. Если бы случилось иначе, мы с вами ни сейчас, ни позже, наверное, уже не разгова¬ривали бы. А при таком... можно сказать, счастливом стечении обстоятельств, глядишь еще, и обойдемся без трепанации чере¬па... Родных, говорите, нет? Вы что же - совсем бессемейный?
- Ну почему же? Была когда-то семья... - через силу попытал¬ся усмехнуться Олепин, и правую скулу сразу свело болью. - А теперь... один практически. Есть брат, но он сейчас где-либо в Баренцевом море.
-Я почему затрагиваю этот вопрос... - несколько смутился врач. - Вот переведем вас в палату, и за вами уход будет нужен. Вста¬вать нельзя, а подушка вся в крови. Кровь долго будет идти, и надо менять подушки, наволочки. Зафиксируем вам челюсть -кормиться придется жиденьким. А у нас, понимаете ли, с нянеч¬ками проблема, как везде, - мало их, едва успевают уборку па¬лат производить. Тут, кстати, была вчера девушка, которая спас¬ла вас...
- Меня спасла девушка?
- Точнее, наверное, молодая женщина. Да, сумела вытащить вас из машины, которая уже начала гореть. И книги ваши вот в целости - тоже ее заслуга. Она вчера весьма настойчиво предла¬гала помощь, если таковая потребуется. Может, вы с ней дого¬ворились бы как-нибудь? Обещала прийти еще.
- Ладно, - процедил сквозь зубы Олепин, - посмотрим... Ско¬рее всего, постараюсь обойтись без посторонней помощи.
- Да вряд ли удастся, - сказал врач. - Вам долго нельзя будет двигаться.
- И сколько же времени я был без сознания?
- Почти трое суток. Да, тут, кстати, еще из милиции приходил небольшой чин - просил меня позвонить, как только вы очнетесь. Если у вас пойдет все нормально, то я ему завтра позвоню. Не возражаете?
- Лучше денька через два.
- Ну, хорошо.
Когда Олепина перевезли на каталке в палату, то сразу же на¬дели ему «намордник» - так он сам назвал фиксирующую че¬люсть штуковину, напоминающую приспособление, которое бывает у хоккейных вратарей. Медсестра покормила его с ло¬жечки жиденькой манной кашей. Опять поставили капельницу, и, не дожидаясь, когда лекарство войдет в него все, без остатка, Оленин уснул и даже не слышал, не чувствовал, как в капельни¬цу добавляли еще и уколы. Теперь это была уже не отключка сознания, а сон - тяжелый, с нелепыми фантастическими виде¬ниями, но все-таки сон. Потом он ощутил уколы в мышцы бе¬дер, но проснуться полностью, открыть глаза не смог.
Так Оленин проспал полдня и всю ночь. Проснувшись, но не открывая глаз, он медленно осознал свое положение и поста¬рался определить, в каком состоянии пребывает сейчас его тело, словно бы прислушаться ко всему своему существу. Шевельнулся слегка, и опять резкой болью дали знать о себе переломанные ребра. Однако боль в голове ощущалась значительно меньше -словно ушла куда-то вглубь и притаилась там.
Он почувствовал, что рядом кто-то есть и, открыв глаза, увидел женщину, сидящую неподалеку на стуле. Женщина смотрела на него и улыбалась. Удивительно улыбалась - не учтиво-дежурной, а по- настоящему радостной, счастливой даже улыбкой, будто бы светилась вся изнутри. Была она молода и обликом приятна. В нем, в ее облике, проскальзывало нечто как бы дворянское - та¬ким было впечатление Олепина в первые мгновения.
- Доброе утро, Сергей Николаевич, - услышал он совершенно не соответствующий дворянскому обличью голос. Это был даже не голос, а голосок, в котором ощущалось что-то робкое, трога¬тельно-птичье.
- Слава Богу, кажется, наметился у вас сдвиг к лучшему...
- Здравствуйте, - ответил Оленин хриплым шепотом. - Вы, надо думать, и есть та самая героиня, которая выволокла меня из горящей машины? Как же удал ось-то... при вашей столь не¬жной комплекции?
- И сама не могу понять, - с подкупающим простодушием призналась она. - Я видела, как на вас наехали, произошло все настолько быстро.... Этот чертов «КамАЗ» и меня-то чуть не оп-рокинул в кювет, пронесся мимо по-бешеному.
- Вы ехали следом за черным «Вольво»?
- Да, метрах в ста за ним. И хорошо видела: он специально прижал вас. То есть умышленно прижал, чтобы вы столкнулись с «КамАЗом»... Господи, да ведь вам же нельзя говорить много, - спохватилась она вдруг, - а я растрещалась хуже сороки...
- Ничего, - успокоил Оленин. - Я же не напрягаюсь, глаголю сквозь зубы. Вас хоть как зовут-то?
- Рина. Арина в общем-то.
- Арина - хорошее имя. Так что уж разрешите называть вас без всяких сокращений. Ну и откуда же все-таки столько силы-то взялось - здоровенного мужика из машины выволочь?
- Не знаю. Наверное, помогло то, что ваша машина после ку¬вырканий приземлилась на колеса. Я остановила свою - и ско¬рей туда к вам, вниз. Чуть носом не запахала... - улыбнулась Арина, обнажив прекрасные белые зубы. - Дверца у вас была открыта, и вы лежали на руле... Двигатель дымился, и уже язы¬ки пламени показались... Одна ваша рука висела, а другую я еле-еле смогла отцепить от руля. Ну и потащила. Подальше, думаю, только бы подальше от машины. Тут как раз еще несколько че¬ловек подоспели. А потом вспомнила: что-то там рядом с води¬тельским сиденьем внизу лежит - важное, наверно. Вернулась, гляжу - книги. Одна пачка была разорвана, и сразу же бросился в глаза ваш портрет на задней стороне обложки. Господи, ду¬маю, писатель... И кому же это вздумалось так подло наезжать на писателя?..
- Кому-то вот вздумалось, - попытался усмехнуться Оленин.
- Вы...- смутилась вдруг Арина. - Вам надо... Давайте я по¬душку переменю, а то вы прямо-таки в кровяной луже лежите. У меня все готово.
- Даже и не знаю, - растерялся в свою очередь Оленин, - как и чем ответить на вашу доброту...
- Да и не надо ничего отвечать. И зовите меня на «ты» - мне так удобнее.
Туалет с раковиной для умывания был при палате за дверью, и Арина сходила туда, намочив марлю, осторожно приподняла Олепину голову, тщательно вытерла кровь, в которой оказалась выпачканной левая сторона его лица. Быстро убрала пропитан¬ную кровью подушку и, подложив свежую, постелила на нее легкое фланелевое покрывальце. И все это одной рукой, посколь¬ку другой продолжала поддерживать голову Оленина. В ее дей¬ствиях чувствовался крепкий женский опыт, и когда голова Оле¬нина была осторожно опущена на сухую подушку, у него вдруг потеплело на душе - именно от этого ее опыта, от спокойной надежности ее маленьких рук.
Теперь он смог разглядеть Арину совсем близко. У нее были светло-русые пышные волосы, красиво забранные на затылке в валок, серые до синевы глаза, удлиненный, с несколько широко¬ватыми крыльями, нос и словно бы слегка припухшие, казавши¬еся слишком крупными для ее лица и потому, видимо, очень при¬тягательные губы. И высокая, нежная, что называется, точеная шея. И сквозь боль, переполнявшую сейчас его тело, смог Оле-пин ощутить главное - эта женщина обладает редким внутрен¬ним обаянием.
- А теперь... - Арина стала копаться в сумке, - поесть вам не¬обходимо. Я тут бульончик привезла - с телятиной, пропущен¬ной через мясорубку...
- Мне бы сначала не то надо, - сказал Олепин. Ты, Арина, не могла бы выйти на минутку? А я как-нибудь докарабкаюсь до туалета.
- Да вы что! Вам нельзя вставать - меня на сей счет строго предупредили. По-большому хотите или по-малому? Я сейчас принесу что требуется.
~ По-малому... - покраснел Олепин. - Только... совестно мне. Еще «утки» тебе эти носить-выносить...
- Нашли, чего стесняться, - со свойской простотой рассмея¬лась Арина. - Опростаетесь по-быстрому, выплесну в унитаз, да и дело с концом.
И принесла из туалета стеклянную «утку», сунула ему под одеяло.
- Опорожняйтесь себе спокойно. Не бойтесь, я выйду. Когда с этим делом было благополучно покончено и Арина
достала из сумки банку с бульоном, тщательно обернутую газе¬тами и целлофаном, чтобы содержимое не остыло, Олепин вдруг сказал:
- Погоди, Арина. Мне вот что интересно. Ты спасла меня на дороге - это понятно, так бывает. Но почему... сейчас проявля¬ешь столь теплую заботу, ухаживаешь, словно за родным? При-чем... не знаешь ведь обо мне ничего.
Опустив ресницы, она некоторое время молчала.
- Попробую объяснить, - подняв голову и глядя ему в глаза, заговорила Арина. - Мне кажется, вам нетрудно будет понять. Дело в том... что... вы и есть родной. Единственная в мире род¬ственная душа. Я ведь не утерпела, когда вас везли в больницу -взяла, ну то есть украла одну из ваших книг. Начала ночью чи¬тать да так и не могла оторваться - залпом прочитала всю книгу. И сразу же поняла: слава Богу, есть-таки в мире родственная душа. И тут же появилось острое желание - быть как можно ближе к этой душе. Ну и вот я здесь, рядом с вами. Понимаете, у меня давно уже такая жажда: родные по крови - родные и толь¬ко, а рядом должна быть еще родственная душа, которая чув¬ствовала бы все так же, как и твоя, сливалась бы с твоей душой в единую душу... И зря вы думаете, что я о вас ничего не знаю. Мне понятны и ваше глубочайшее одиночество, и ваше отноше¬ние к людям, к любви, к миру вообще. Мне понятно, что вы очень добрый и очень сильный человек, что у вас есть вера в лучшее и эта вера незыблема. И вам невероятно тяжело жить, нося в себе столь нетипичные для нашего подлого времени качества. А я ...закрутилась среди такой душевной мелкоты, так вокруг меня все гнусно, обманно, зыбко и обезверено, такая липкая против¬ная трясина засасывает душу, что... Словом, сил уже нет барах¬таться. Ну вот и знайте: я хочу быть близко к вам. И, пожалуй¬ста, не отстраняйте меня. Прошу вас...
- Хм, - сказал Олепин, - вот уж не думал, что сквозь то, о чем пишешь, настолько четко проглядываешься сам, да еще в таком выгодном свете...
- Кому-то, может, и не видно было бы, а я сумела разглядеть вас всего. И еще раз прошу, Сергей Николаевич...
- Да не собираюсь я, Арина, ни отстранять, ни отталкивать тебя. Если уж тебе так увиделось, то, возможно, действительно есть у нас что-то общее. Но вот валандаться тут со мной... У тебя, наверно, семья, дети, муж...
- Конечно, семья, дети... И муж... Бывший, правда, но никак не желающий уходить из моей жизни. Только пусть вас это не беспокоит. Не думайте сейчас об этом. Просто знайте: я ни жить, ни спать не смогу нормально, пока вы не будете твердо стоять на ногах. И давайте-ка есть бульон, а то он совсем остынет.
Она начала кормить его с ложечки, но Олепин сказал:
- Дай-ка я сам попробую. Надо же когда-то привыкать. Арина перелила бульон в тарелку и поставила ее ему на грудь,
поддерживая слегка. И вроде бы получилось - Олепин хоть и облил малость одеяло, но с бульоном сумел-таки управиться вполне самостоятельно.
- Я буду приезжать два раза в день, - сказала Арина, - утром и вечером. И очень вас прошу: не вздумайте вставать. И «утка», и остальное, что потребуется, будет вот тут, рядом, на стуле. Крик¬ните сестру, и она вынесет - я с ней договорюсь.
- За плату?
- Ну...вот еще что вас интересует...
- Да я лучше до тебя буду стараться терпеть, - попытался улыб¬нуться Олепин.
- Дотерпите, пожалуй... - рассмеялась Арина. - Потом белье не отстираешь.
Олепин о чем-то размышлял некоторое время и, словно бы приняв какое-то решение, сказал:
- Неудобно начинать с просьб, но у меня к тебе просьба, Арина.
- Говорите.
- Не могла бы ты позвонить по одному телефону?
- Давайте, я запишу.
Он продиктовал номер, и Арина записала.
- Спросишь Виктора Егоровича, - продолжал Олепин. - Ска¬жешь ему, что тебе надо срочно встретиться с ним по очень важ¬ному делу, касающемуся Белого. А когда встретитесь, передай, чтобы немедленно приехал ко мне. Скажи, что я просил его по¬глядывать назад.
Арина, держа в руках свою записную книжку, несколько мгно¬вений молчала растерянно, потом приглушенно произнесла:
- Я понимаю, Сергей Николаевич: вас хотели убить. Вы бы прояснили мне хоть немного - какие ваши предположения, по¬чему хотели убить... писателя?
- Ну вот, Арина... Выходит, всего человека-то нельзя разгля¬деть через написанную им книгу. - Олепин принял решение до¬вериться ей. Другого выхода не было. - Чтобы ты не терялась в догадках, придется в самом деле прояснить тебе. Писателем я только становлюсь, а до того всю жизнь был работягой органов безопасности. И наезд, скорее всего, связан именно с этим. Кому и зачем надо, чтобы меня не стало, пока и сам не знаю. Человек, которому прошу тебя позвонить, возможно, поможет мне кое в чем разобраться, посоветует, какие лучше принять меры. Это мой лучший друг. А «Белый» - так Витька меня всегда зовет. Ну и... еще просьба: ни обо мне, ни об этом наезде не говори, кроме него, никому.
-Я никому не скажу, Сергей Николаевич... Глаза у Арины по¬чему- то сделались вдруг совсем синими. - Так, значит... может статься, что опасность не совсем еще миновала?
-Трудно сказать, Аринушка, - неожиданно для себя назвал он ее этим ласковым именем. - Может статься, что и так.
- Я все сделаю, Сергей Николаевич. И Виктора Егоровича ва¬шего, чтобы не было лишних проволочек, постараюсь к вам при¬везти. Я ведь на машине.
- Сама водишь?
- Сама.
Это хорошо. У него в последнее время с машиной, кажется, нелады какие-то.
3.
От разговора с Ариной Олепин очень устал, и когда она ушла, сразу же уснул. Под вечер его разбудили приглушенные голоса.
- Нет, Виктор Егорович, - убеждала Арина, - сначала ему надо поесть, а уж потом пожалуйста - переходите к деловой части.
- Ну корми, корми, - проворчал Поленцов, старый друг Оле-пина, - только поживей давай. Хм, где ты такой казенщины-то нахваталась - «переходите к деловой части...»?
- Едкий вы, однако, человек, Виктор Егорович, - усмехнулась Арина.
- Да оно и тебе-то, Аришка, гляжу, тоже пальца в рот не клади. Олепин понял, что они уже успели подружиться. Это было в
характере Поленцова - быстро подружиться и сразу же запани¬брата.
- Привет, Витька, - сказал Олепин. - Видишь, какая штукови¬на приключилась...
- Вижу, Белый, - ответил тот. - Но к деловой части мы позже перейдем, а сейчас уж пускай тебя напитают как следует. Силь¬но размолотило-то?
- Да ничего, терпимо.
Арина, как и в прошлый раз, осторожно приподняв Оленину голову, стерла влажной марлей с его щеки запекшуюся местами кровь, тихонько промыла и ухо. Потом переменила подушку -сухую накрыла мягким полотенцем, а ту, что была в крови, при¬строила на стуле к батарее, чтобы поскорее высохла.
Кормила она его теперь жидким в меру рисовым супом, зап¬равленным ароматной зеленью, и опять же с измельченным мя¬сом. И управился Олепин с едой уже гораздо увереннее, а глав-ное - сумел ощутить ее вкус.
Когда Арина пошла в туалет, чтобы простирнуть там под стру¬ей покрывальце, которое было под головой у Оленина, и вымыть посуду, Поленцов шепнул другу:
- С ней как будем?
- Да как тут быть, если я уже втянул ее...
- Не слишком ли опрометчиво?
- Так ведь не имелось другого выхода. Иначе разве смог бы я дать знать тебе? Она рассказала подробности?
- Рассказала. Ну и что же - напрямик рванем?
- Придется. Думаю, без нее теперь не обойтись. И... чутье под¬сказывает - она надежная.
- Ага, - усмехнулся Поленцов, - подсказало твое чутье, что закувыркаешься на шоссе... А она... сколько ей? Пожалуй, в до¬чери тебе годится.
- И все-таки не стоит с ней играть. Давай-ка, брат, лучше в открытую.
- Ну, гляди. Да и в самом деле - чего ж тут играть, если ты уже втянул ее... Могли, конечно, втянуть и до тебя. Рискуем, в об¬щем-то...
- Да черт с ним, с риском, Витя, - страдальчески поморщился Олепин. - Давно уж надоело о нем думать. Надо же когда-то кому-то верить...
Из туалета доносился плеск воды.
- Да...- вздохнул Поленцов. - Наверное, уж пора хоть кому-нибудь, да верить. Ты знаешь, кто она?
- Не успел спросить. А ты?
- Кое-как сумел нюхнуть. Бизнесменка средней руки вроде бы. А номер на ее «девятке» владимирский. Честно говоря, Белый, мне тоже, хотя и смутновато, но чуется, что она без подвоха...
- Хм, - сказал Олепин, - может, даже землячка...
Плеск воды в туалете прекратился, и Арина вышла в палату. Поленцов со вздохом оглядел ее с ног до головы и улыбнулся:
- Ну что ж, садись, Ариша. Пора переходить к деловой части. Она глянула на него тоже с улыбкой и укоризненно покачала
головой - ох, и въедливый же, дескать.
- Ну, дорогой мой, - повернулся Поленцов к Оленину, - есть на сей момент в твоей белой расколотой голове какие-нибудь соображения по поводу происшедшего?
- Да почти нету, - сказал Олепин. - Даже не представляю, кому и когда наступил я на хвост настолько сильно, что понадоби¬лось окончательно убрать меня. Думаю-гадаю, а ничего определенного на ум не приходит. Хоть бы один весомый мотив заце¬пить, по которому могли...
- Ничего ты не зацепишь, - перебил Поленцов, - и зря гадаешь, лучше вспомни, сколько связей наших высокопоставленных про¬хиндеев с забугорными прохиндеями мы отследили, сколько раз докладывали об этом. А сейчас многие из тех, кому мы доклады¬вали, запели в унисон с теми, кого мы отследили. Вот теперь и гадай, кто да что... Брось пустую затею - все равно не вычислить, не распутать тебе этот клубок. Не отсюда плясать надо. Вот, к примеру, полторы недели назад погиб Леша Кузнецов.
- Леша погиб? - встрепенулся и тут же застонал от боли Оле¬нин. - Почему, что с ним?
- Примерно то же, что и с тобой - на дороге. Он мемуары пи¬сал - как раз хотел выдать «на-гора» все о тех связях, которые мы отслеживали. Вот и выдал... Мне сдается, что причина твое¬го кувыркания та же самая - ты пишешь.
- Но ведь я совсем не то пишу.
- А им сейчас без разницы. Знаешь много, умеешь писать, а вдруг да и выдашь то. Пока Ариша варила тебе супчик, успел я наведаться к твоему знаменитому писателю...
- Ну и что там?
- Спросил у него, были или нет. Он поначалу мямлил, а когда я сообщил, что с тобой беда, все-таки признался потихоньку: были. Так-то, Сережа. Значит, главный вопрос теперь вот в чем: станут они тебя добивать или оставят жить как строго предуп¬режденного...
Говоря все это, Поленцов постоянно поглядывал на Арину. Она сидела в прямой напряженной позе, вжав ладони в колени по¬добно школьнице и вытянув красивую шею. В глазах ее, неожи¬данно обретших ясный синий цвет, читались недоумение и ужас.
- Наверняка ведь уже знают, - продолжал Поленцов, - что с тобой и где ты. Ну и как - прельщает тебя перспектива лежать здесь и ждать: помилуют или спокойненько вольют в вену ка¬кую-либо усыпляющую навеки дозу?
- Да нет, - с трудом облизав сухие губы, ответил Олепин, -такая перспектива меня не устраивает.
- Тогда надо срочно рвать отсюда когти. Прямо сейчас. И не¬обходимо тебе забиться куда-нибудь подальше от Москвы. Имен¬но сейчас, пока рассчитывают, что ты никуда не денешься. Они тебя потеряют, а если отследят опять, то, может, и запал пропа¬дет - дескать, понял раб Божий серьезный наш намек. А может, и отслеживать не станут - плюнут да забудут. Деру, скажут, дал на четвереньках - значит, и опасаться его нечего. Такой вот, по-моему, выход, Сережа. Другого не вижу.
- Если задумают добить, - сказал Олепин, - то найдут где угод¬но. Поэтому лучше бы уж на родину... Долечиться бы во Влади¬мире, а потом в свою деревню, на Оку. Туда летом брат из Севе-роморска приезжал - отцовский дом в порядок привел. Даже пристроил что-то внушительное и телефон установил...
- Во Владимир?! - вскочила Арина. - Так я же там живу!
- Там живешь? - уставился на нее Поленцов. - А здесь каким же ветром?
- Да по делам своей фирмы в Москву приехала. Когда случи¬лось с Сергеем Николаевичем, как раз возвращалась домой. Ну а потом поняла... Словом, решила, что надо помочь. Позвонила маме во Владимир, чтоб присмотрела за детьми, сообщила в фирму о результатах переговоров с поставщиками, предупреди¬ла: обходитесь, мол, пока без меня...
- Что за фирма-то у тебя? - продолжал допытываться Поленцов.
- Как бы вам лучше объяснить... - смутилась отчего-то Арина. - В общем... занимаемся тканевым дизайном.
- Та-ак... Хорошо, что не теневым дизайном. И с чем же его едят, этот ваш тканевый дизайн?
- С чем едят? - тут же оправившись от смущения, усмехну¬лась она. - С удовольствием. Мы делаем в квартирных и любых прочих помещениях все, что связано с материей, тканью. Што¬ры, портьеры, занавесы, многое другое. Делаем оригинально, с большим вкусом...
- Молодцы, - констатировал Поленцов. - Дизайном-то муж, наверно, командует?
- Ну почему же... - слегка порозовели у Арины щеки. - Эту фирму я сама организовала. А с мужем развелись давно. Правда... с горизонта он все никак исчезать не желает.
- Небось денег просит, подлец?
- Угадали, Виктор Егорович, - чуть откинув голову, прищури¬лась Арина. - Вы не только едкий, но местами и весьма прони¬цательный человек.
- Спасибо, Ариша, за комплимент, - ответил Поленцов самым сердечным тоном. - Давно мне не говорили комплиментов.
В палату вошла медсестра, сделала Олепину сразу три укола -два в мышцы бедер и один внутривенный. Когда она ушла, По¬ленцов поднялся со стула и с минуту расхаживал по палате, а потом вдруг резко повернулся и сказал:
- Ну что же, Ариша... Согласна ты попутно доставить во Вла¬димир своего земляка? Есть у тебя там какие-нибудь связи, что¬бы определить его в хорошую больницу, долечить по-настояще¬му? Причем желательно под другой фамилией... Ну... скажем, паспорт у него сгорел во время автокатастрофы...
- Связи... - растерянно смотрела на Поленцова Арина. - Ко¬нечно, все это можно устроить. Но как же его везти? Ему ведь лежать надо. Кровь из уха идет...
- Ему гораздо лучше будет лежать на разложенных сиденьях твоей «девятки», чем в гробу.
- Ты, Витя, - едва слышно произнес Оленин, - не слишком ли много хочешь на нее взвалить?
- Я хочу на нее взвалить одного только тебя, - невозмутимо ответил Поленцов. - Да, в общем-то, я тут и ни при чем. Она сама тебя на себя взвалила. Так, Ариша, или я ошибаюсь?
- Так, Виктор Егорович. Не ошибаетесь. Но его же в машине трясти будет...
- Ничего, вытерпит. Мы с ним еще и не такую тряску терпели. А, Белый?
Оленин молчал.
- Конечно, в подобной ситуации ничего другого не остается -надо ехать. - Арина нервно прошлась по палате. - Но как же мы заберем его отсюда? Ведь обязательно поднимется скандал.
- Не будет никакого скандала, - сказал Поленцов. - Я сейчас однокашнику своему Кольке Малагину в «уголовку» позвоню.
Он в момент примчится и ребят с носилками притащит за со¬бой. А ты, Ариша, иди готовь пока лежанку в машине.
Скандала действительно не было. Малагин из «уголовки», здо¬ровенный, подвижный мужик, сунул дежурному врачу под нос свое нераскрытое удостоверение и сказал, что больной под след¬ствием, и его необходимо перевезти в другую больницу. Четве¬ро крепких парней вытащили Олепина на носилках на улицу и под руководством Поленцова осторожно уложили в машину Арины.
Поленцов устроился на краешке разложенного переднего си¬денья, поскольку ему мешали ноги лежащего рядом Олепина. Решили сначала заехать на московскую олепинскую квартиру -взять одеяло, подушку и вещи, из одежды в основном, все самое необходимое, что может понадобиться Олепину в дороге и на новом месте жительства.
- А в халупе, которую ты недавно снял, - спросил Поленцов, -ничего брать не надо?
- Я туда еще ни единой вещи не перевез, - ответил Оленин, -только собирался. Хозяевам вперед за три месяца уплачено.
- Лады, тогда рвем в квартиру.
- Ты, главное, из письменного стола содержимое выгреби, -едва слышно попросил Оленин. - Черновики, рукописи... Но сначала глянь, не было ли «гостей». Деньги там, в правом верх¬нем ящике письменного стола... «Паркер» мой любимый захва¬ти - он торчит на столе в керамической сове. И не лезь в кварти¬ру сразу-то - приглядись как следует, нет ли «наружки».
- Да лежи уж помалкивай, учитель, - изобразил раздражение Поленцов. - Нашел, кого учить...
Остановились в глухом переулке, за два квартала от дома, в котором жил Олепин, Поленцов ушел, и Арина повернулась к Олепину:
- Как вы, Сергей Николаевич? Не сильно трясло?
- Нормально, Ариша, - ответил он сиплым шепотом. - Здесь удобней, чем на больничной койке. Одно только меня гложет -что вовлек тебя во все это.
- Чтоб я больше такого не слышала, - напряженным, с оттенком обиды, голосом сказала она. - У меня кроме тревоги еще и радость в душе - может, от новой беды уйти смогу вам помочь. И не омрачайте мне эту радость, пожалуйста.
- Ладно, не буду.
Поленцов не появлялся с полчаса, и Арина с Олениным нача¬ли уже понемногу волноваться. Но, наконец, он возник из-за угла, нагруженный до предела, - в обеих руках нес по тяжеленному чемодану, под мышками подушку и одеяло, да еще собственная сумка висела через плечо.
Когда чемоданы были уложены в багажник, а Оленина капи¬тально устроили на его ложе, Поленцов сказал:
- А были у тебя «гости»-то, Белый. И не ошиблись мы: боль¬ше всего их интересовали твои рукописи. Я думаю, это хороший знак - лишний раз убедились, что никакой прямой опасности ты для них не представляешь. Аришенька, - попросил он, - без оби¬ды, выйди на минутку. Сугубо мужской разговор.
Арина выбралась из машины, отошла от нее. Поленцов рас¬стегнул свою сумку и достал оттуда пистолет в подмышечной кобуре с мягкими кожаными помочами.
- Возьми-ка вот, Серега, - сказал он, - не помешает.
- Да брось ты с этим! - отмахнулся тот. Осложнений с ним только наживать...
- А представь, мой дорогой, что тебя хотят убрать до конца. Сколько раз мы с тобой планировали так, а получалось этак. И не в наших правилах отдавать свою жизнь слишком дешево. Это раз. А во-вторых, ты ее втянул, - кивнул Поленцов в сторону Арины. - И если тебе грозит то, о чем я сказал, то и она оказыва¬ется под такой же угрозой. И уж коль втянул, то и защитить обя¬зан любыми средствами. Если своя жизнь не слишком дорога, о ее жизни подумай. Она рискует ею ради тебя. К тому же совсем еще молодая, и у нее дети...
- Ладно, давай, - Олепин взял пистолет и сунул под одеяло. -Где разжиться-то сумел?
- Э-э, брат, наши ребята нынче куда только не понатыкались. Обеспечат чем угодно! Возьми-ка вот еще «запаску» - протянул он Оленину запасную обойму.
Потом Виктор полез в карман, достал деньги.
- Это твои, которые в столе лежали. Не тронули их «гостюш¬ки» - пожалели, видать, бывшего своего. Но такой суммы тебе, брат, маловато. Держи-ка вот еще, - достал он из другого карма¬на солидную пачку купюр. - Тут без натяжки на полгода хватит.
- Да как же я с тобой расплачусь-то потом? - дернувшись, по¬морщился от боли Олепин. - Где я возьму столько?
- Роман про голую любовь выпустишь, - хохотнул Поленцов. - Они нынче дорого стоят. Ну, все. Вам надо ехать. Меня под¬бросите до метро.
У метро Поленцов сказал Арине:
- Ты, Ариша, позванивай, держи меня в курсе. Только смотри не «проколись». Разговор, к примеру, должен идти о здоровье ребенка Васеньки.
- Понимаю, Виктор Егорович. Не беспокойтесь. Регулярно буду звонить.
- Ага. И называй меня братиком.
- С удовольствием, - улыбнулась Арина.
4.
Когда выбрались наконец из городского потока машин на шос¬се, уже сгустилась ночь. Арина вела машину с предельной ско¬ростью - так совсем почти не трясло. Ну и, конечно, спешила. В первый раз она сделала остановку, когда проехали треть пути. Включив свет в салоне, Арина вышла и, открыв заднюю дверцу, спросила тихонько:
- Как вы, Сергей Николаевич?
Олепин спал. Подушка вокруг его головы была в крови. Осто¬рожно приподняв ему голову, Арина перевернула подушку. Он открыл глаза и пробормотал:
- А, это ты, Ариша... Все... Полный порядок.
- Ничего, ничего, - погладила она его светлые волосы. - Спи¬те спокойно.
И он тут же уснул опять - одолевала слабость.
Потом она еще дважды делала остановки. Подстилала ему под голову полотенце, приготовленное заранее, - сначала одну по¬ловину его, а в следующий раз другую, чистую от крови.
- Ты не беспокойся, - хрипло шептал в полусне Олепин. - Все нормально.
Когда въехали во Владимир, он попросил вдруг:
- Тормозни где-нибудь и подойди ко мне.
Арина выполнила его просьбу, и когда склонилась к нему, Оле¬пин вытащил из-под одеяла и протянул ей пистолет и запасную обойму. Она несколько мгновений ошеломленно смотрела на эти грозные предметы. - Это Витька дал, - объяснил Олепин. -Возьми и спрячь пока где-нибудь у себя. Он прав - мы предпо¬лагаем одно, а обернуться может совсем по-другому. И вполне возможно, что придется от... отстаивать свою жизнь. Ты только не бойся. Если такое случится, изо всех сил буду стараться, чтоб тебя это не коснулось.
- Да ничего я не боюсь.
- Ты, Ариша, не только умница, но и вообще молодец. Возьми-ка вот еще деньги - тоже Витька пожертвовал. У меня потреб¬ность в них, видать, не скоро возникнет, а тебе они будут нужны - лекарства, наверно, придется покупать... ну и прочее.
Усевшись на свое водительское место, Арина запихала писто¬лет и запасную обойму на самое дно сумки, которая была с нею рядом. Туда же, в потайной карманчик, сунула и деньги.
По городу петляли не слишком долго. У Арины был мобиль¬ный телефон, и, подрулив к одному из домов, она набрала чей-то номер и некоторое время ждала, когда ответят.
- Георгий Петрович, - заговорила Арина, когда наконец-то ответили, - ради Бога простите, что подняла в такой час. Вы мне очень нужны. Я возле вашего дома, и у меня в машине человек с тяжелейшими травмами. Его надо в больницу - к лучшим вра¬чам и в отдельную палату. Это очень хороший человек, попав¬ший в беду. Без вас мне ничего не суметь. Я вам все объясню. Очень прошу, Георгий Петрович. Хорошо, ждем. Еще раз изви¬ните.
- Что за человек, - спросил Олепин, - тот, кому ты звонила?
- Это друг моего отца со школьных лет. Папы у меня, к сожа¬лению, нет - рано умер. А Георгий Петрович, можно сказать, вместо него. Он доктор медицинских наук, профессор. Светило в полном смысле этого слова. Для меня Георгий Петрович все что угодно сделает. Только... Можно я ему немножко приоткрою ситуацию? Он самый добрый и надежный изо всех, кого я знаю. Иначе ведь трудно будет объяснить наше с вами положение.
- Действуй, Арина, - сказал Олепин. - Все сейчас в твоих ру¬ках, а я в тебя очень верю.
Через некоторое время из подъезда вышел высокий борода¬тый мужчина, и Арина засеменила к нему. Олепин слышал, как она взволнованно, сбивчиво что-то объясняла бородатому, но слов разобрать не смог.
- Эх, Ринка ты Ринка...- пристраиваясь на краешке сиденья, густым трубным басом проворчал профессор. - Вечно с тобой одни проблемы. Будит, понимаешь ли, в такой час, когда цвет-ные широкоэкранные сны про любовь снятся... Ну а ты как там, герой? - обернулся он к Оленину. - Живой пока еще?
- Пока живой, - ответил тот едва слышно.
Поехали сначала на станцию скорой помощи, там Оленина перенесли в спецмашину. Профессор сказал врачу, куда надо везти больного.
- Мы за вами следом поедем, Сергей Николаевич, - предупре¬дила Арина. - Не беспокойтесь.
И вскоре он опять уже лежал в отдельной палате под капель¬ницей, и Арина сидела рядом.
- Ну вот, шептала она, - теперь все в порядке. Главное - в списках больных вы тут числиться не будете.
Олепин очень устал - тело и голова были переполнены болью, и он просипел кое-как:
- Даже не знаю... Чем... как... сумею тебя отблагодарить...
- Надежным выздоровлением, - улыбнулась она, показав свои ослепительные зубы. - Лучшего подарка мне не надо.
- Ты езжай домой... Как следует отдохни... Сама-то, наверно... ноги не держат... И... не мотайся ко мне сюда... свои дела... много дел... Я... всякое бывало, ко всему привык... Привык...
И, окончательно скованный болью и слабостью, Оленин про¬валился в темный глубокий сон.
5.
К выздоровлению Оленин подошел лишь через два месяца. Все это время Арина неустанно опекала его, и как-то постепен¬но, незаметно связала их простая и теплая душевная общность. И ему без Арины, и ей без него становилось неуютно, вроде бы даже и не по себе, словно исчезала из-под ног какая-то очень важная поддерживающая основа.
Оленин чувствовал, как сложно живется Арине, знал, сколько приходится ей крутиться, хлопотать по делам своей фирмы, что¬бы обеспечить семье безбедное существование. И за людей, ко¬торые с ней работали, несла она нелегкую ответственность, и детьми своими занималась всерьез - у нее были две дочери, две¬надцати и девяти лет, - и мать, страдающую от диабета, строго поддерживала.
Предпринимателем был сначала ее муж, правда, он занимался совсем другим - сколотил весьма солидную фирму по обслужи¬ванию автомобильной техники. На первых порах предприятие процветало, а потом хозяину полюбились новорусские разгулы, и фирма, соответственно, потихоньку начала прогорать. Арина много сил потратила на то, чтобы и муж крепко стоял на ногах, и предприятие удержалось, но вовремя поняла, что усилия ее напрасны, и подала на развод. Имущество было поделено, и всю свою долю Арина с немалым риском вложила в организацию нового дела, то есть нынешней ее фирмы.
Поначалу шло туговато, и приходилось залезать в долги. Но спасло, скорее всего, то, что у Арины проявилось особое чутье при подборе так называемой команды. Люди в фирму пришли увлекающиеся, с упорным творческим мышлением и к тому же способные ценить теплые дружеские отношения, в любых трудностях спасаться юмором.
Когда дело пошло на лад, неожиданно возник бывший муж -абсолютно трезвый и одетый «с иголочки». Все, что причита¬лось ему после развода, он давно уже спустил и теперь, образу-мившись вроде бы, решил приобрести пару «КамАЗов», чтобы заняться грузовыми перевозками. Главное - встать на ноги, ска¬зал он, а потом уж развернусь по-настоящему. Для покупки гру¬зовиков ему якобы не хватало денег, и он стал выпрашивать у Арины весьма внушительную сумму, твердо обещая вернуть в течение полугода.
Она не сумела отказать.
Через энный промежуток времени бывший муж появился опять, и стало ясно, что взятые им деньги канули в неизвест¬ность. Он каялся едва ль не на коленях и попросил теперь уже просто на прожитье. На сей раз Арина, может, и отказала бы, но разговор происходил в присутствии детей, и девочки, погляды¬вая исподлобья то на нее, то на блудного своего отца, заявили почти в один голос:
- Мам, дай ему.
С той поры Валерий, то бишь этот самый бывший муж, стал возникать на пороге квартиры или офиса Арины регулярно. И до сей поры остается как бы на ее содержании.
При всей своей предпринимательской занятости Арина успе¬вала еще и постоянно вращаться в городской творческой сфере - среди художников, телевизионщиков, писателей, газетчиков и даже с архитекторами водила дружбу. Она когда-то с успехом окончила художественное училище, потом некоторое время брала уроки живописи в какой-то известной студии в Москве и не пе¬реставала заниматься живописью по сей день. Олепин с удивле¬нием узнал, что картины Арины не раз были представлены на городских выставких рядом с работами профессиональных ху¬дожников, причем дважды на самых престижных - в областном художественном музее.
И, конечно же, Олепин поражался, как при таком обширном и, наверное, не всегда безболезненном разбросе души удается Ари¬не сохранить столь добрый и ровный нрав, поддерживать в себе редчайшую по нынешним временам отзывчивость на любую неурядицу ближнего, не говоря уже о настоящем несчастье.
Но, однако, сумел он определить своим опытным чутьем и то, что душа Арины держится на пределе, недалека от тяжелого срыва. Скорее всего, именно поэтому так неудержимо и повлек¬ло ее к нему, Олепину. Прочитав его книгу и обнаружив там про¬стые и чистые принципы, по которым хотелось бы жить самой, разглядев за повествованием, за судьбами героев суровое оди¬ночество автора, его спокойную отстраненность от суеты и гря¬зи любого рода, что являлось признаком истинной духовной силы, она поняла: рядом с таким человеком удастся спастись от срыва, рядом с его духовной силой, опираясь на нее, можно со¬брать свою разбросанную душу в единое целое. Ей так хотелось этого, что бросилась она Олепину на помощь, забыв обо всем, очертя голову.
Эти два нелегких больничных месяца и Олепин, и Арина по¬стоянно были настороже. Он внимательно следил за отношени¬ем к нему врачей, всех окружающих, однако ни разу не обнару¬жил, не ощутил исходящей откуда-то опасности. Был, правда, период - примерно через неделю после того как Оленина водво¬рили в эту больницу, ему стало делаться все хуже и хуже. Он чувствовал, что теряет последние силы - их не хватало уже даже для того, чтобы говорить. Арина устроила врачам внушитель¬ный переполох, приехал профессор Ведищев - тот самый, бла¬годаря которому Олепин оказался здесь. Собрался консилиум. Профессор посоветовал отменить какой-то там витамин, еще что-то порекомендовал, и вскоре Олепин начал быстро набирать силы. Из уха шла теперь уже не кровь, а розовая водица в не¬больших количествах.
Арина каждую неделю звонила в Москву Поленцову, сообща¬ла, что вроде бы все идет нормально, но он, тем не менее, сове¬товал «не давать пока ребенку особенно разгуливаться», «кутать его потеплей во избежание простуды». А потом дал понять по¬чти открытым текстом: мол, удалось выяснить по надежным каналам, что дело спущено на тормозах, и «простуда ребенку, кажется, больше не грозит». Но тут же и предупредил: когда получаешь такие сведения, хотя и вполне надежные, надо про¬верить их основательно, - то есть какое-то время соблюдать осо¬бую осторожность.
Наконец, наступил день выписки Оленина из больницы, и Арина повезла его к себе домой. Мать Арины, Ольга Терентьев¬на, встретила гостя столь радушно, что тот даже растерялся от обилия ее душевной теплоты. Ольга Терентьевна знала, в какую попал он передрягу, не ведая, конечно, только сути ее, к тому же она была кандидатом филологических наук, то есть истинным знатоком литературы, и тоже прочитала книгу Олепина.
- Сергей Николаевич, дорогой вы мой, - говорила она, прижав руки к сердцу, - давно не испытывала такого удовольствия, ка¬кое получила от прочтения ваших произведений! Ведь в после¬днее время стало уж казаться, что по-настоящему искренних, взывающих к совести книг никто больше не напишет. И вот, по¬жалуйста - Олепин, да еще тут, в нашем жилище... Дай вам Бог успехов на вашем нелегком пути, спаси вас Господи...
Арина готовила обед, а Олепин с Ольгой Терентьевной гово¬рили о литературе, об удушающем характере нынешней мораль¬но-нравственной атмосферы, и как-то сразу установилось меж¬ду ними такое взаимопонимание, словно они не только что по¬знакомились, а знали друг друга и сходились во мнениях с дав¬них пор. «Славная женщина, - подумал Олепин. - Несмотря на тяжелую болезнь, сохранить в себе столько искренности, страс¬тного интереса к вещам отнюдь не обыденным... У Арины в ха¬рактере многое от нее...»
Потом пришли из школы Аринины девочки, и с ними Олепин быстро нашел общий язык. Отвыкшие от мужского доброго вни¬мания, они сразу же словно прилипли к нему, и за столом, во время обеда, продолжали засыпать вопросами. Особенно усерд¬ствовала младшая, Танечка. Узнав, что Сергею Николаевичу довелось побывать во многих странах, она с горящими глазен¬ками расспрашивала о зверях и птицах, которых он там видел, о том, где и как они живут. Старшую, Наташу, больше интересо¬вали обычаи и привычки людей в тех странах, о коих Олепин рассказывал. - Вы в конце концов дадите человеку спокойно пообедать или нет? - вынуждена была приструнить девочек Арина.
Потом Оленин внимательно разглядывал живописные работы Арины, висевшие на стенах. Не единожды побывавший в луч¬ших картинных галереях мира, разбирающийся в живописи весь¬ма тонко и свято любящий ее, он, конечно же, не ожидал того впечатления, которое произвели на него ее картины.
- Слушай... - сказал Оленин. - Да у тебя настоящий, причем очень даже оригинальный талант... Особенно пейзаж удается. Но... все-таки заметен и недостаток мастерства.
- Да понятно, - махнула она рукой, - разве добьешься тут чего-либо путного, если работаешь от случая к случаю...
- Не-ет, в некоторых полотнах имеется путное. Причем весь¬ма путное, скажу тебе...
...В этот же день, после недолгих сборов, Арина с Олениным мчалась в его деревню, которая располагалась на крутом берегу Оки, неподалеку от районного центра.
Был уже конец мая, царила всюду яркая молодая зелень, мель¬кали еще кое-где белые купы каких-то не успевших отцвести кустов. Обоим было хорошо, и ехали в основном молча.
- Знаете, Сергей Николаевич, - сказала вдруг Арина, - мы вот с вами молчим, а мне кажется, что разговариваем таким обра¬зом. Да, да, именно молча разговариваем. Никогда со мной ни¬чего подобного не было. Могу даже пересказать то, о чем вы думаете. А вы, наверно, слышите, о чем думаю я.
- Возможно, - улыбнулся он.
- И как-то так здорово, - обволокла его теплым взглядом Ари¬на, - насколько спокойно и радостно от этого на душе...
- Наверное, и со мной такое же. Да, Ариша, что-то общее у нас с тобой есть. Что-то очень важное общее.
-Душевное родство. Значит, ни на каплю я не ошиблась, когда в московской больнице сказала вам об этом.
Где-то на полпути к ним «приклеилась» «мыльница» - так на¬зывали в народе одну из последних моделей «Жигулей». Арина не замечала ее, а Оленин, изредка поглядывая назад, заметил, что машина идет за ними на почтительном расстоянии уже довольно давно, и, хотя вполне может обогнать, почему-то не обгоняет.
- Дай, Ариша, порулить, если не жалко, - попросил он. - Что-то соскучился по рулю. А ты отдохни.
- С удовольствием. Управитесь тут после «Тойоты»-то?
- На всяких управляться приходилось.
Когда остановились, то прежде чем поменяться местами, Арина сидела некоторое время, приглядываясь к лесной благодати.
- Какая же удивительная пора... И душа, и вот это все... - обве¬ла она широким жестом лес, - будто единое целое.
«Мыльница» пролетела мимо, и Олепин уселся за руль, снял куртку. Пистолет был при нем - Арина вернула оружие перед отъездом. Сейчас «Макаров» торчал в кобуре у Оленина под мышкой. Арина глянула, и настроение у нее заметно померкло. От Оленина это не укрылось, и он стянул с себя портупею, су¬нул кобуру с пистолетом между сиденьями. Потом, когда набрал скорость, Арина задала неожиданный вопрос:
- Сергей Николаевич, вам приходилось убивать? Он молчал несколько мгновений, но наконец произнес:
- Приходилось. -Где?
- В Афганистане было. Бывало и в других местах. Не стоит об этом, Ариша. Нас тоже убивали. Мы честно несли свою службу, только и всего.
- И вот за вашу честную службу...
- И об этом тоже не стоит, - осторожно сжал он ее маленькую ладонь. - У нас с тобой и кроме есть о чем поговорить.
И Олепин почувствовал ответное пожатие ее пальцев.
6.
Отцовский дом он едва узнал. Брат Андрей, который служил на противолодочном корабле Северного Флота, приезжал сюда в свои последние два отпуска и, видимо, в думах о грядущем выходе в отставку, занимался домом всерьез. Стены были обиты вагонкой - снаружи обычной, а внутри шлифованной, крыша крыта рулонным оцинкованным железом, полы настелены но¬вые. С дворовой стороны появилась обширная пристройка из бруса, а над нею возвышалась мансарда, с которой, конечно же, открывался великолепный вид на Оку и лежащие за рекой луго¬вые дали.
Ключи от дома, увидев подъехавшую машину и узнав Олени¬на, вручила ему соседка тетя Паша, сильно погрузневшая и по¬старевшая.
- Наконец-то, Сережа, и ты заявился, - окинув Арину внима¬тельным взглядом, сказала она. - Давно не был, нельзя так, сы¬нок. Андрей вот не забывает, заботится. Видишь, какие хоромы отгрохал? И газ в доме есть, печку топить не надо, и вода есть, и телефон. Все в полном порядке - я тут блюду строго.
Пока Олепин распаковывал и распределял по местам свои вещи, Арина мыла полы, протирала все вокруг и вытрясала во дворе половики - словом, решила как следует освежить дом. И он видел, что получается это у нее без малейшего напряжения, словно бы само собой. Казалось, уборка доставляет ей удоволь¬ствие.
Он решил позвонить в Североморск, и соединили, на удивле¬ние, почти сразу же. Ответила жена Андрея.
- А-а! - обрадовалась она. - Объявился, пропащий ты наш!
- А знаешь, откуда я звоню? С Оки, из дома. Ну и разверну¬лись вы тут!
- Такое время, Сереженька, - только успевай разворачиваться. Ты там поживешь?
- Поживу, Вера, и, кажется, долго.
- Ну и слава Богу, хоть дом не будет пустовать. Летом-то уви¬димся? А то я уж забыла, какой ты у нас есть.
- Должны увидеться. А где Андрюха?
- Да где ж ему еще быть? Ушел в автономное.
- Когда вернется, обними его и за меня тоже. Пусть тогда звяк¬нет мне сюда.
- Ты все один, - не утерпела Вера, - или наконец-то с какой-нибудь?..
- С какой-нибудь, - ответил Олепин.
- Неужто с женой?
- Да нет, она очень хороший друг.
- Эх, - тяжко вздохнула отличавшаяся прямотой Вера, - знаем мы этих хороших друзей...
Когда Олепин положил телефонную трубку и вышел на кух¬ню, то удивился еще больше: Арина уже почти все приготовила для ужина. Стояли на столе тарелки с закусками, на газовой плите разогревалась разделанная на куски копченая курица. Когда она сумела прихватить с собой все это, когда успела приготовить здесь все - не поддавалось пониманию.
- Ну, ты... - развел руками Олепин. - У меня слов нет.
- А зачем тут слова? - рассмеялась она. - Сейчас вот сядем да и отметим наш приезд как следует.
- Чтобы отметить как следует, ко всему этому, наверное, бу¬тылка хорошего вина нужна.
- Есть бутылка хорошего вина. Но ведь вам нельзя.
- Чепуха! Символическая доза никакому уроду не помешает.
- Ну если только так...
Они выпили понемногу и ели потом с каким-то удивительным аппетитом - шутя и смеясь по любому поводу, незаметно «сме¬ли» со стола почти все.
За окнами вечерело.
- У меня идея, Сергей Николаевич, - сказала Арина. - Давайте спустимся к Оке и разведем костерок.
- Отличная идея, - поднялся он из-за стола. - Только ты бу¬тылку не забудь прихватить да зажевать чего-нибудь.
Она укоризненно посмотрела на него.
- Да не о себе пекусь, - махнул он рукой тоже с укоризной. -Ты ведь, наверно, и вкус вина-то как следует не ощутила.
- А-а, это другое дело. Я отнюдь не прочь ощутить его по-настоящему. Тем более, что у реки, возле костра...
Олепин быстро набрал по берегу сучков, щепок, и вскоре уже сидели у костра, который разгорался все ярче.
- Как ловко вы умеете разжигать, - говорила Арина. - Надо же - с одной спички...
— Бывало, что одна спичка жизнь спасала. Да я гляжу, ты тоже очень многое умеешь делать ловко.
Арина неспешно выпила бокал вина, потом - по глоточку -еще полбокала, и движения ее стали плавными, в душе, похоже, тоже что-то освободилось, расслабилось.
- А знаете, Сергей Николаевич... - задумчиво глядя на скользя¬щую мимо речную воду, произнесла она. - Знаете, чем от вас веет?
- Интересно, чем же таким, после того как черепушка лопнула?
- Я серьезно. От вас веет очень мужским, сильно притягатель¬ным. У вас удивительное лицо. И волосы эти ваши - откуда, по¬чему они такие белые? На седину не похоже.
- Это не седина. С детства такой - не рыжий, не соломенный, а вот белый, и все тут. У брата Андрея обыкновенные русые во¬лосы, а я словно меченый какой-то. В «конторское» училище не хотели брать - говорили, что слишком заметный. Но я им довод убедительный привел: наоборот, мол, скорее примелькаюсь и не буду вызывать подозрений. Усмехнулись и взяли.
- Почему вы эту вашу скрытную организацию «конторой»-то все зовете?
- Давным-давно повелось. Традиция.
- Меня очень тянет погладить ваши белые волосы, - глядя ему в глаза, сказала Арина. - Подмывает прямо-таки. Можно?
- Да, наверно, не возбраняется, коль уж так желается, - усмех¬нулся он.
Арина придвинулась к нему вплотную и стала нежно погла¬живать его по волосам.
- И глаза у вас... - продолжала она. - Вроде бы ничего особен¬ного - небольшие серые глаза. Зрачок, правда, темный. Но я уже давно заметила - они человека до самого донышка видят. И сра¬зу же как бы взвешивают - мгновенно определяют в нем все плохое и хорошее. И не меняют выражения - остаются спокой¬ными. Лишь прищур в это время... Да прищур, пожалуй, выдает немного... Выдает, но вместе с тем и притягивает.
- Не слишком ли много внимания моей персоне? - опять ус¬мехнулся Оленин. - У меня вообще-то давнее правило - ста¬раться не привлекать к себе внимания.
Вернувшись с берега, они забрались в мансарду и, устроившись на небольшом диванчике, сидели молча, смотрели сквозь широкое окно на толпящиеся за Окой причудливыми горами облака, ощущали, как сгущаются сумерки.
- Господи... - прошептала Арина. - Сидеть и молчать рядом с вами - даже от этого так хорошо, что сил моих нет.
- Ты что же, Ариша, - тихо спросил Олепин, - втрескалась в меня, что ли?
- Как? - рассмеялась она. - Втрескалась? Впервые слышу та¬кое слово. До чего же точно-то! Именно втрескалась, Сергей Николаевич, ничего не попишешь...
- Никогда не спрашивал... - он немного помолчал. - А теперь хочу спросить: тебе сколько лет?
- Тридцать. К сожалению, уже тридцать, Сергей Николаевич.
- А мне сорок шесть. Не смущает тебя столь существенная разница в возрасте?
- Боже мой... Да при чем тут разница в возрасте, если такое родство душ, такое легкое и теплое понимание друг друга? При чем тут возраст, если вы необычный, сильный человек, к кото¬рому тянет и тянет? И...знаете, в конце концов... Я целоваться очень люблю. И очень хочу вас поцеловать. В вашей «конторе» разрешали хоть целоваться-то?
Он видел в полумраке Аринины синие глаза, полуоткрытые тянущиеся к нему губы и не удержался - обнял ее, прильнул бережно к этим теплым мягким губам. Арина освобожденно влилась в него своим гибким телом, и Олепин почувствовал, насколько родное оно ему, как хочется вобрать его в себя все без остатка и, не отрываясь от ее губ, задыхаться от переполняю¬щей сердце, заливающей душу небывалой, смешанной с удив¬лением радости. Они и в самом деле едва не задохнулись.
Оторвавшись друг от друга, сидели некоторое время молча, потом Олепин снова привлек ее к себе и, едва касаясь губами и носом Арининого лба, прошептал:
-Я, наверно, тоже втрескался.
- Ну и слава тебе, Господи.
И от этой ее неожиданной фразы оба рассмеялись и долго не могли сдержать смех - то затихали, то взрывались хохотом опять, словно освобождаясь от последних неудобств, неведомых пере¬городок, которые еще оставались между ними.
Когда наконец успокоились, Арина прижалась к Оленину, по¬ложила голову ему на плечо. Поглаживая ее маленькую ладонь, он неотрывно смотрел в заречную сумеречную даль, туда, где рассыпались цепью по горизонту дрожащие огоньки.
- Не болит у тебя голова? - спросила Арина. - Как ты себя чувствуешь? Дурочка я. Это ведь стресс.
- Ничего у меня не болит. И чувствую я себя, пожалуй, даже не на седьмом, а на двенадцатом небе.
Они спустились с мансарды в дом, и Арина, гибко потянув¬шись, сказала:
- Пора ведь, наверно, устраиваться на ночлег. - И, посмотрев на Оленина, рассмеялась вдруг: - Спать-то как будем? Соответ¬ственно возрастам - на разных кроватях?
- Ну уж нет, - усмехнувшись, ответил он, - спать будем соот¬ветственно треску. Мы же оба втрескались.
И опять долго не могли сдержать смех. Когда Арина стелила постель, он сказал вдруг:
- А знаешь, я очень боюсь.
- Чего ты боишься? - повернувшись, глянула она на него.
- Боюсь, что не получится.
- Давно не было?
- Давно. И еще боюсь твоей молодости.
- Чепуха. Все у нас получится, да еще как...
И Арина потом нежно гладила его волосы, тихонько, едва ка¬саясь, целовала в губы, в глаза.
- Сережа, дорогой мой... - шептала она, - забудь обо всяких там возрастах, о том, когда это было, когда не было... Думай о нас, о том, сколько друг для друга родного, общего. Думай о на¬ших слитых воедино душах и не бойся ничего...
И все получилось.
- Господи, как же хорошо, - говорила Арина. - Как рада я за тебя...
Он был потрясен - и тем, что получилось, и ее радостью -душевной, восторженной. Это была первая в его жизни женщи-
на, которая всем своим существом радовалась не столько тому. что хорошо ей, сколько тому, что одарила счастливыми мгнове¬ниями его.
Именно с этой минуты он полюбил ее каждой своей клеточ¬кой, полюбил так, как не любил никого и никогда.
7.
Утром им долго не хотелось вставать. Голова Арины лежала на груди у Оленина, и он тихонько поглаживал ее мягкие волосы.
- Давно у тебя была семья? - спросила Арина.
- Давненько. И жена была, и сын...
- И куда же они делись?
- Да знаешь... Я в Мозамбике одно сложное задание выпол¬нял, ну и потерялся там - попал в одну едва ль не людоедскую банду. Долго держали, думал, что уже и не выберусь. Но потом наши ребята все-таки сумели вытащить меня. А дальше почти по анекдоту. Возвращаюсь в Москву, и открывает мне дверь моей квартиры незнакомый, но, правда, весьма учтивый молодой че¬ловек. Супруга моя за его спиной маячит. Ну а потом выступает она на передний план и скромно так объясняет: дескать, прости, мы думали, что тебя убили, и вот теперь у меня новая семья. Мне оставалось только откланяться. Ушел без единого слова. С сыном потом встречался изредка, но радости это приносило мало.
- Любил ты ее?
- Казалось, что любил, а потом понял: да нет, не любовь это была.
- А позже любил кого-нибудь?
- Да. Причем очень сильно. Но длилось недолго. Это случи¬лось за границей - необходимо было расстаться.
- И все?
- И все. Только сейчас понимаю: я всегда искал такую, как ты. Нашел вот, да, видать, слишком поздно.
- Ну, нашел-то не ты меня, а я тебя. И ничего не поздно.
Оленин сказал вдруг:
- «Живи каждый свой день как последний...»
- К чему ты это?
- Да так... Кажется, в Евангелии есть такая фраза... Хочу тебя предупредить, Ариша, хочу, чтобы ты знала: я отвык от любви. И привыкать к ней опять - мучительное для меня дело. Счастли¬вое, но очень мучительное. Стрессовая ситуация - ты в общем-то права была вчера, когда об этом упомянула. Ведь любовь для меня не игрушка, не забава, не приятное времяпрепровождение с постельным апогеем. Любовь для меня слишком серьезное обстоятельство, не менее серьезное по значению, чем рождение или смерть человека. Давно отношусь к этому именно так и, на¬верное, уже не смогу иначе.
- Я уловила нечто подобное, читая твою прозу.
- Проза есть проза, потому и уловила всего лишь. Дело в дру¬гом. Ты первая в моей жизни женщина, которой я решился ска¬зать такое открыто, причем с полной верой в то, что понято бу¬дет правильно.
- Я постараюсь понять.
- Постарайся, иначе все обернется плохо.
Когда он встал, Арина увидела у него на спине, чуть ниже пра¬вой лопатки, глубокую лучистую вмятину. И такую же на левом бедре, у самой поясницы.
- Господи... - коснулась она сначала одного шрама, потом дру¬гого. - И в больнице не замечала, и вчера не разглядела в темно¬те. Что это у тебя?
- Это... - почесал он под лопаткой. - Прокручивали мы с Вить¬кой когда-то одно аховое дельце. Если бы не он, каюк бы мне тогда. А это, - коснулся следа от пули у поясницы, - память об иных делах... Да брось ты, не обращай внимания. Те дни давно прожиты. Теперь другие. И каждый надо жить как последний.
- Ты, Сережа... Прости, конечно...Но меня почему-то пугают эти твои слова.
- Да что же в них страшного? Жить каждый день как после¬дний - это значит жить с предельной добротой, работать изо всех сил, любить со всей силой. Бояться тут можно только того,
что не успеешь одарить добротой людей, которые этого достой¬ны, близкую сердцу работу не успеешь сделать, ну и... уж обяза¬тельно надо бояться, что любовь твоя может оказаться худень¬кой, бедненькой... Кому нужна хилая любовь? Уж Господь Бог-то такую во всяком случае не одобрит...
- Странный ты все-таки...
- Наверное. Иначе ты, может, и не объявилась бы рядом со мной.
-Возможно, итак...
Согретые теперь уже не только душевной, но и телесной общ¬ностью, испытывая постоянное ощущение счастья оттого, что они вместе, от малейшего даже прикосновения друг к другу, не заметили, как пролетел день. Сходили на кладбище, постояли у могилы отца и матери Оленина.
К вечеру Арина собралась ехать. Олепин, стараясь, чтобы она не заметила, достал из шкафчика пистолет, заткнул его под ре¬мень за спину, надел легкую куртку. «Если захотят сотворить с нею что-либо серьезное, то, конечно, мне ее не уберечь... Но хоть как-то стараться надо. Хоть для очистки совести...» - желчно усмехнулся он самому себе.
- Я тебя провожу малость, - сказал Олепин. - Проедемся до пятого километра. Помнишь то место, где крутой поворот? А обратно махну через лес пешочком. Мне полезно - надо расха-живаться, двигаться больше, а то в больнице одеревенел совсем.
Арина была рада, что еще несколько минут они побудут вмес¬те. Когда прощались на пятом километре, Олепин попросил:
- Ты не гони сильно, ладно? Солнце в глаза. Ну и поглядывай в зеркало заднего вида. Витька хоть и сказал, что там успокои¬лись, но осторожность никогда не помешает.
- Ну... - рассмеялась Арина. - Я-то кому нужна? Какие такие государственные тайны мне известны?
- Ты со мной. Причем не первый месяц. Этого вполне доста¬точно.
- Хорошо, - ответила она уже серьезно, - буду бдительна, не беспокойся.
Он долго смотрел вслед - наблюдал, как закат медленно поглощает ее зеленую машину. И отчего-то сделалось ему вдруг не по себе. И когда шел через лес к деревне, то почувствовал: поти¬хоньку заползает в душу нелегкое и вроде бы уже хорошо знако¬мое чувство. И вскоре отметил, что да, чем-то очень похоже оно на тоску одиночества, которая временами жестоко терзала его вдали от Родины. Но то была тоска по Родине, а теперь?..
Часов в одиннадцать ночи Арина позвонила, что доехала нор¬мально. Они говорили по телефону едва ль не полчаса, и уснул потом Олепин довольно быстро, спал спокойно.
...Она стала звонить ему каждый вечер, а приезжала в дерев¬ню почти каждую неделю. Когда Арина подруливала к воротам, Олепин, переполненный радостью, выскакивал на улицу - не терпелось увидеть ее сияющее лицо, удивительную улыбку. Они обнимались во дворе и подолгу стояли, не отрываясь друг от друга. Он легонько гладил ее мягкие волосы, и остро чувствова¬ли оба, как перетекает из сердца в сердце нечто сильно связую¬щее их, несущее в себе долю родства гораздо большую, чем все остальное, что привязывает в таких случаях друг к другу муж¬чину и женщину.
Им не хватало времени наговориться - спать ложились в два, а то и в три часа ночи, а утром не хотелось вставать.
Днем они, как правило, выезжали куда-нибудь - Олепин ста¬рался показать Арине что-либо удивительное в окрестной при¬роде, полюбившееся ему с детства.
Однажды приехали на самое высокое место окского берега, километрах в четырех от деревни. Тут было похожее на крутой лоб великана неширокое, поросшее дикой травой взгорье, а по бокам от него глубокие, казалось, даже не имеющие дна овраги, уходящие от речного берега далеко в стороны. Дно у них, конеч¬но, имелось, и оттуда, из темной глубины, поднимались могу¬чие деревья, причем самые разнообразные - сосны и березы, клены и дубы, вязы и осокори. Если человек стоял на травяном взгорье, то вершины этой вековой растительности оказывались вровень с ним, и когда по бокам начинал с мощным шумом тре-пать их речной порывистый ветер, то сердце волновалось и за¬мирало временами от какой-то непостижимой тайны.
Со взгорья открывался неохватный простор - залитая солн¬цем, зеркально скользящая река далеко внизу, луга за нею с овальными озерцами, обрамленными густым ивовым кустарником, небольшие, с различным оттенком зелени перелески и разбро¬санные на горизонте едва различимые взором селения. И небо тут казалось совсем близким, каким-то очень родным, вздыб¬ленные белые облака хоть рукой доставай - возникало иной раз такое ощущение.
Когда Олепин с Ариной стояли на этом взгорье, он исподволь наблюдал за ней и чувствовал, как захватывает у нее дух.
- Ты...- восхищенно выдохнула она. - Как ты почувствовал, что мне давным-давно хотелось побывать где-нибудь именно в таком месте? Тут... да какие тут могут быть слова - стоишь слов¬но на пороге перед самим Господом Богом...
И потом не раз предлагала:
- Давай съездим туда, на порог к Господу Богу.
И ехали, подолгу стояли там, обнявшись, не произнося ни слова.
Показал он ей и святой родник. Теперь тут стояла часовня в честь великомученицы Прасковеи, а располагалось все это в уютном местечке - в долине маленькой речушки, которая влива¬лась в Оку. Они зашли в часовню и помолились. Здесь пахло деревом и ладаном. Попили из родника чистейшей и вкусней¬шей воды, от которой ломило зубы, умылись ею. Рядом с часов¬ней была устроена купальня - в ней, спустившись по ступень¬кам, люди могли окунаться с головой.
- Я окунусь, - решительно заявила Арина. - Разве можно упус¬кать такую возможность? Здесь же все святое, очищающее и душу, и тело. А ты следи, чтоб никто к купальне не приближался.
И окунулась-таки - выскочила из купальни вся в мурашках, стуча зубами и спешно одеваясь на ходу. Олепин бросился на¬встречу, втащил ее в машину и, укутав еще и своей одеждой, долго отогревал, прижимая к себе.
8.
Временами, причем именно в те моменты, когда счастье про¬низывало их обоих до малейшей клеточки, какой-то глубинный опыт подсказывал вдруг Оленину: да возможно ли такое со мной, в моем возрасте, в моем положении? Да это же, наверно, обман, мираж, наваждение, скорее всего...
Может, она просто влюбчива до умопомрачения и столь же бы¬стро, так же легко способна отречься? Немало ведь приходи¬лось видеть женских личностей подобного рода... Но нет, она не из тех...
Разве можно подделать искренность настолько тонко? И сразу же он начинал корить себя за это минутное неверие, потому что ведь уже полюбил, уже поверил да уже и предупредил о своем отношении к любви как к явлению, равному рождению и смерти.
Вряд ли поняла она это глубиной души, но ведь обещала по¬нять... Хм, обещала...
Однако мгновенно ускользала душевная тень, и опять Оленин любил безоглядно, всей силой своего выносливого сердца. Лю¬бил в Арине каждую мелочь - ее неожиданный своеобразный юмор, ее странные привычки, иногда очень похожие на детские. Готовить завтрак она любила в одной майке или блузке, из-под которой виднелись трусики, и при этом обязательно включала магнитофон - прекрасную инструментальную музыку, но так, чтоб звучало едва слышно.
Она была очень щедрой на подарки, но сама почему-то не любила ничего принимать. Когда-то, в пору своей молодости, Олепин привез из Прибалтики довольно большой кусок янтаря, и с той поры янтарь всегда лежал на полочке возле икон. В се¬мье как-то незаметно привыкли все считать его приносящим удачу. И даже уходя куда-то на дело, касались янтаря рукой. Он и сейчас лежал там же - брат Андрей хоть и перевешивал иконы во время ремонта дома, но янтарь-таки оставил на полочке на прежнем месте. И Олепин решил подарить ей этот кусок янтаря.
- Возьми, - долго убеждал он, - янтарь-то ведь необыкновен¬ный. Приносит удачу - давно проверено. А ты почти всегда за рулем - пусть он будет с тобой.
И на сей раз Арина сдалась. А через некоторое время Олепин увидел, как она рассматривает янтарь у окна с удивительно дет¬ским выражением лица, отрешившись от всего, поворачивая его и так, и этак, пытаясь разглядеть, что же там за пузырьки, жил-
ки, мошки и соринки - в этом застывшем кусочке реликтовой смолы?..
И столь отрешенная ее любознательность, лицо, отразившее в себе попытки сокровенного проникновения в непостижимую тайну, вдруг вызвали в нем невыразимый душевный трепет. Ему захотелось обнять ее крепко, спрятать всю в себе, но он побоял¬ся спугнуть то, что проявилось в эти мгновения и в ней, и в нем самом, и, сделав вид, что ничего не заметил, скрывая счастли¬вую улыбку, вышел из дома, уселся на ступеньку крыльца и, про¬должая улыбаться едва заметно, долго смотрел в чистое утрен¬нее небо...
Детское проявлялось в ней часто. Иногда она входила в дом, неся с огорода пучок редиски и, увидев незнакомого человека, какого-либо соседа, неожиданно заглянувшего к Оленину, сразу же терялась, даже как бы сжималась от стеснения, словно де¬вочка. И когда Олепин видел ее такой, то подкатывал у него к горлу теплый ком, все его существо пропитывалось необъясни¬мой мгновенной жалостью к ней.
Порой, в перерыве между встречами, от Арины приходили письма - писанные, наверно, едва ль не на ходу, скорее всего, прямо в машине. Почерк у нее был очень правильный, так и ос-тавшийся школьным, и все, что она писала, несло в себе как бы отпечаток школьной наивности. Олепин любил эти письма, бережно хранил их и частенько перечитывал с улыбкой.
Однажды Арина приехала поздно вечером, а ранним утром Олепин разбудил ее и сказал:
- Собирайся, Ариша. Платочек возьми с собой какой-нибудь -голову покрыть. Есть у тебя, кажется, шейный - он подойдет.
- Есть... - ничего не понимая спросонья, пробормотала Арина.
- Поднимайся быстро и без вопросов. Поедем в одно место. Завтракать не будем.
За руль он сел сам, поскольку Арина еще не успела проснуть¬ся по-настоящему. И привез ее к монастырю, остановил машину неподалеку от ограды. Как раз в это время зазвонили колокола. Звон поплыл, оглашая дали, поднимая в душе невыразимо тро¬гательное и словно бы зовущее к небесным высям.
- Господи... - сразу же очнувшись, рванулась из машины Ари¬на. - Как ты догадался, Сережа? Как давно мне хотелось услы¬шать настоящий колокольный звон... Не городской звон, а чтоб вот так, уносящийся в дали. Он даже снился мне, понимаешь?
- Понимаю, - ответил Оленин. - И догадываться мне было не надо. Ты сама однажды сказала вдруг ни с того ни с сего: «Хочу колокольного звона!» Я представил себе, как Арина Михайлов¬на заявляется в церковь, подходит к батюшке и грозно этак сту¬чит кулачком по перилам возле амвона: «Хочу, батюшка, коло¬кольного звона - вынь да положь!» Ну вот и подумалось, что можно обойтись и без подобной агрессии. Пожалуйста тебе -настоящий колокольный звон.
- Боже ты мой... - сжала она ладонями голову. - Какая же я дура, и какой ты молодец...
В тот день они исповедались и причастились в монастырском храме, отстояли всю литургию. Поставили свечи и на Канун, и к «празднику», и Божией Матери «Утоли моя печали». Вернулись домой усталые, умиротворенные, и, обняв Олепина, прижавшись щекой к его щеке, Арина прошептала:
- Сережа, милый, какие же мы с тобой родные...
...Уезжала она всегда вечером, перед закатом, и Оленин неиз¬менно ехал с нею до опасного поворота. И не забывал тайком от нее сунуть за спину под ремень брюк пистолет. Ему почему-то казалось, что главное для Арины - безопасно миновать именно этот поворот, что именно здесь ее может подстеречь беда. Пони¬мал: навязчивое чувство, но поделать с собой ничего не мог -каждый раз провожал Арину до этого места и каждый раз было при нем оружие. «Уже вошло в привычку, - усмехнулся он од¬нажды сам себе. - Как на оперативной работе...» И когда Арина оставляла его позади на пятом километре, Оленин продолжал стоять некоторое время, наблюдая со стиснутыми зубами, как закатное солнце медленно заглатывает ее машину. Он уже начи¬нал неосознанно ненавидеть этот закат. Лето было жаркое - не случалось ни одного пасмурного дня, не выпадало ни единого дождичка.
И когда возвращался лесом домой, опять начинала вкрадывать-
ся в душу едкая тоска одиночества. И дома Оленин, куря сигарету за сигаретой, ходил из угла в угол, томился, неподвижно лежа на диване, потом вставал и снова начинал ходить, и так до тех пор, пока не прорезал тишину телефонный звонок. И только услышав нежно-птичий голосок Арины, он понемногу успокаивался.
9.
Узнавая Арину все больше, Олепин чувствовал: имеется в ее душе немало и такого, чем она не хотела бы с ним делиться. Почувствовал и то, что, наверное, не столь уж и давно Арина кого-то очень сильно любила. Любовь эта, похоже, доставила ей немало страданий, поскольку боль и теперь еще нет-нет да и проскальзывала во всем ее облике, невольно прорывалась по¬рой в скупых, словно бы для себя самой сказанных, отдающих горечью фразах. Олепин не пытался вызвать Арину на откро¬венность, старался в такие моменты подчеркнуто молчать.
По этому молчанию Арина поняла, что он чувствует все, и в какой-то момент, когда боль от прошлого была, наверное, особен¬но сильна, решила: таиться не имеет смысла. И, не вдаваясь в детали, открыла Оленину главное. После развода с мужем она полюбила красивого мужчину. И любила так, как сильно верую¬щий вверяет свое сердце Господу Богу. Мужчина был женат. Но кроме того постоянно заводил связи с другими женщинами, горя¬чо убеждая при этом Арину, что душой принадлежит лишь ей одной. Другие его женщины иногда открыто издевались над ней, и она самоотверженно терпела их издевки, продолжая верить сво¬ему божку, жертвуя для него всем, чего он только ни пожелает.
- И каких же ради благ стоило терпеть такую пытку? - мягко спросил Олепин.
- Но ведь я же любила... - был ее ответ.
Олепин подумал, что ответ вполне исчерпывающий.
- Ты не трать на это свои душевные силы, - ласково убеждала его Арина. - Старайся отгонять плохие мысли и оставлять в себе только хорошие. Той любви больше нет, есть другая - наша с тобой. У нас с ним, конечно, сохранились добрые дружеские отношения - не расставаться же врагами. На днях скажу ему все - пусть знает, что люблю другого. Пора поставить на этом крест или жирную точку.
«Так ты, оказывается, еще не сказала ему... - помимо воли скользнула у Оленина мысль. - И вы с ним, значит, остаетесь друзьями... Долговато же собираешься ставить крест или точку. К тому же крест и точка - вещи очень даже разные. После точки можно поставить еще одну точку, за ней еще одну, и получится уже многоточие... Хм, вот ведь какая штуковина...»
Он не ревновал ее ни к бывшему мужу, ни к этому внезапно возникшему на горизонте красавцу, лишь слегка обдало холод¬ком сердце: «А ведь я, кажется, еще очень мало разглядел в ней...» Сердце, однако, быстро согрелось, и он продолжал твердо ве¬рить в то, что нашел женщину, которую искал всю жизнь.
А вскоре их встречи прекратились на неопределенное время. Арине надо было переезжать на дачу. Она взяла отпуск в фирме и повезла своих девчонок и больную мать на природный здоро¬вый воздух. На даче ждали ее огородные и садовые заботы, к которым она относилась не абы как, а с полной серьезностью. Телефона на Арининой даче не было, и серой грядой покати¬лись для Оленина тяжелые мучительные дни. Одиночество, тоска по Арине - по ее лицу, улыбке, голосу, ее телу, ставшему беско¬нечно родным, терзали Оленина столь нещадно, что он букваль¬но не находил себе места. Слонялся по дому и по двору, ночами совсем почти не спал. На природу не тянуло, не хотелось никуда и ничего. Он даже есть почти перестал, лишь изредка жевал -то, что попадется под руку.
«Господи, - думал он, - да тоска одиночества, которой столько наглотался я вдали от Родины, - разве можно сравнить ее с этой? Ту хоть удавалось глушить писательской работой. А эту?.. Да и эту надо попробовать придавить тем же, иначе я просто умру от нее...»
И Оленин сел работать. Выдал один рассказ, и второй, и тре¬тий. И чувствовал, что получилось очень сильно, однако отметил и совершенно новое качество в своем творчестве - проза из-под его пера выходила теперь какая-то пронзительная, жесткая, бередящая душу.
И однажды вдруг зазвонил телефон. Оленин бросился к нему, опрокинув стул, схватил трубку.
- Ну как ты там, Сережа? - услышал он Аринин птичий го¬лосок. - Я из города тебе звоню - вырвалась по неотложным нуждам.
- Во-первых, - едва сдерживая дыхание, отвечал он, - звонок застал меня, когда я разговаривал с твоей фотографией. Ну а во-вторых... потихонечку работаю над новой книгой - глушу свое одиночество по двенадцать часов в сутки.
- Голова не болит?
- Бывает к вечеру, но это чепуха. Душа болит - тебя обнять хочется.
И она стала объяснять ему, сколько у нее на даче забот, сколь¬ко хлопот с проклятыми вареньями и консервированием овощей и фруктов. Маме без конца плохо, девочки от рук отбились - не слушаются совсем.
- Тоже хотела поработать, - сетовала Арина, - надеялась, что напишу хоть пару пейзажиков, да где уж тут...
Олепину оставалось лишь посочувствовать ей.
И он вполне сознавал, что такой тоски, как у него по Арине, у нее по нему нет - Аринина душа занята детьми, матерью, варе¬ньями и консервированием.
«Хм, - усмехнулся он вдруг, - она занята консервированием... Только вот отдает ли себе отчет в том, что консервирует заодно и меня?..»
Но вспомнив, сколько Арина сделала для него, на какие шла трудности, устыдился этой внезапно мелькнувшей мысли....
...К концу лета Оленин составил новый сборник прозы. И с неожиданной легкостью решил без всяких-яких махнуть в Мос¬кву к Арсению своему - писателю да издателю, отдать ему руко¬пись. И, собравшись наскоро, поехал.
Арсений встретил его слегка настороженно, однако рукопись все-таки принял.
- Я уж думал, ты совсем пропал, - сказал он.- Что у тебя там за осложнения-то были? Сейчас как?
- Да приняли не за того, - усмехнулся Оленин. - А сейчас по¬няли, что не тот.
Заехал он и к Поленцову.
- Рановато вылез, - покачал головой Виктор. - Еще хоть меся¬цев пять поторчал там безвылазно.
- Да кому нынче охота за таким, как я, по пятам бегать? У них теперь других забот по горло. А я пенсию со счета сниму и зака¬чусь обратно.
- Рискованно, Белый. По снятой пенсии-то как раз и могут вычислить.
- Ну ты же вроде говорил Арине, что там ослабили.
- Говорить-то говорил, да разве можно сегодня кому-нибудь верить? А вдруг тебя по другому поводу сковырнуть хотели, о котором мы оба и в уме не ведем?
-Эх, Витька, друг ты мой единственный... - с какой-то безза¬ботной веселостью хлопнул его по плечу Оленин. - Где наша не пропадала!..
10.
Что-то с ним, Олениным, творилось такое, чего и сам он пока не понимал. И поехал из Москвы почему-то не автобусом на Муром, а поездом на Владимир. Там, выйдя из вагона, Оленин сразу же позвонил Арине на квартиру. Бывают ведь счастливые случаи - вдруг да застанет ее дома. И она оказалась дома.
- Господи! - удивилась Арина. - Ты откуда звонишь?
- Отсюда, - сказал Оленин. - Я здесь. Был в Москве, а теперь вот заскочил да и позвонил на всякий случай.
- Надо же, как совпало... - отчего-то слегка замялась Арина. -А я сегодня вырвалась с дачи - решила разгрузочный день уст¬роить. Собрались вот с друзьями... Ты где? Прикатила бы за то¬бой, да, к сожалению, выпила немного. Объясню сейчас, как
лучше доехать, как найти дом.
- Ты скажи адрес, я такси возьму. Арина назвала адрес.
Возле ее подъезда стояло несколько машин - в основном ино¬марки. А квартира встретила Оленина праздничным гулом голо¬сов. Распахнув дверь, Арина несколько мгновений смотрела на него с сияющей улыбкой, потом коротко обняла, прижалась го¬рячими губами к его щеке, заботливо стерла с нее помаду.
- Пойдем скорей, - взяв под руку, повела она Оленина в гости¬ную. - Голодный, наверно, с дороги...
Гостей у нее было довольно много, и бросался в глаза какой-то их разнобой в возрасте. Двое-трое мужчин принадлежали к той категории, которая в былые давние времена обозначалась сло¬вами «ваше степенство», другие пребывали, что называется, в самом соку, третьи смотрелись совсем мальчишками. Такая же градация наблюдалась и в женском контингенте.
Угощались и общались импровизированно. На столе стояли напитки разной степени горячительное™, был внушительный ассортимент закусок, но пили и ели все стоя - каждый подходил к столу, наливал себе что хотел, набирал в тарелку еды по вкусу. «Хм, - усмехнулся внутренне Оленин, хорошо изучивший за границами характер подобного рода фуршетиков, - и тут Евро¬па. По-русски сидеть за столом не хотят. Вот уж не думал, что у Арины может быть такое...»
Внимания на его появление почти никто не обратил - продол¬жали, разбившись на группы, отводить душу в разговорах. Ари¬на усадила Оленина в сторонку, на диван, и спросила:
- Чего тебе положить поесть?
- Да положи чего-нибудь, - ответил он. - Все равно.
- Выпьешь малость?
- Стакан минералки. Это давай прямо сразу.
Минеральную воду Оленин выпил залпом. Потом Арина на¬брала в тарелку салата, добавила пару кусков «шейки» и несколь¬ко ломтиков осетриного балыка, пристроила с краешку хлеб и, не забыв прихватить вилку, принесла все это ему, устроилась рядом. Он стал неторопливо есть, приглядываясь к гостям, и чувствовал, что Арина напряжена внутренне и пытается побо¬роть это напряжение.
- Ты зачем в Москву ездил? - наконец тихо спросила она. -Пока ведь, наверно, опасно...
- Рукопись Арсению отвез. Да черт с ней, с этой пресловутой опасностью. Ты же знаешь, что я не совсем беззащитен.
- Потому и куртку не снимаешь? Жарко ведь.
- Ничего, привычно.
Он вдруг ощутил на себе еще чей-то взгляд кроме Арининого и поднял голову. С противоположной стороны, отделившись от кучки гостей, пристально смотрела на него большими карими глазами женщина с мальчишеской прической. Была она этакая вся соблазнительная, с крепкими, но, похоже, уже не первой све¬жести формами.
- Так это же Олепин! - всплеснув руками, внезапно выкрик¬нула женщина, и все воззрились сначала на нее, а потом на него. - Московский писатель Олепин!
- Кто тебя просил?! - бледнея, вскочила Арина. - Откуда ты взяла... А-а... Значит, это ты умыкнула у меня книгу?
- Я - умыкнула? - качнувшись слегка, состроила удивленно-обиженную мину кареглазая, и Олепин понял, что дама хлебну¬ла лишнего. - Я просто ее взяла. Поскольку... тоже люблю чи-тать. Неужели мне нельзя любить читать? - обратилась она ко всем присутствующим. - А он, между прочим, отлично пишет. Присоединяйтесь, Олепин, к нашей стае - рады принять чело-века, от которого на расстоянии веет настоящим мужчиной.
- Спасибо, - продолжая спокойно уничтожать еду, негромко ответил Олепин. - Благодарю за радушие.
- Да чего тут благодарить? - устремилась к нему кареглазая. -Будем своими - и точка!
- Ты замолчишь в конце концов или нет? - преградила ей путь Арина. - Сядь куда-нибудь, отдохни!
Гости с интересом наблюдали за этой сценой. Олепин глянул на Арину - никогда он не видел ее такой раздраженной, даже злой.
- Ришка! - окликнул Арину развалившийся в кресле грузный щекастый мужчина, который, похоже, был здесь старше всех. - Ты чего это на нее так ощетинилась? А ну-ка, поди сюда, у меня к тебе дело есть. Иди, иди - дело серьезное. А вы, Олепин, дей¬ствительно, присоединяйтесь. Нам и московские, и всякие дру¬гие писатели по душе.
- Да я вроде бы уже тут, - сказал Олепин.
Арина послушно направилась к щекастому, а кареглазая тем временем плюхнулась на диван рядом с Олениным.
- Смоленцева, - сунула она ему руку. - Архитектор. Можете называть меня просто Галей.
Он положил на тарелку вилку и пожал узкую ладошку Смо-ленцевой:
- Ладно, идет.
- У меня к вам вопрос, Олепин.
- Что ж, пожалуйста.
- Как тебе удается настолько волнующе-чисто писать в это паскудное время?
- Мы уже на «ты»?
- А-а, да к чертям всякие «выканья». Так как же удается?
- Живу в одиночку, без стаи. Может, потому кое-что и полу¬чается.
- Значит, мы тебя не устраиваем?
- Ну, зачем же ставить вопрос таким образом? Просто вы сами по себе, а я сам по себе.
- Э-э, нет... - покачала она пальчиком возле его носа. - Ты не сам по себе. Я вижу - у вас с Ришкой.. .дела.
- Ну и что же?
- А то, что тебе ее надо опасаться.
- Это почему?
- Бросит она тебя. Подпитается малость под твоим крылом, возомнит себя личностью и бросит. Она же стайная. И будешь страдать. Я знаю. Учти, Олепин, когда я здорово под градусом, в моих словах не бывает ни капли кривды. Лучше бы уж меня при¬грел, а? Я не брошу.
- Неужто больше некому пригреть, Галя? Тут вон сколько обо¬гревателей.
- Да дерьмо это все. Тсс... - приложила она палец к губам. - Между нами.
Когда Оленин разговаривал с ней, доносилось до него и кое-что из разговора Арины со щекастым.
- Тебе, Ришка, надо к Поломову наведаться, - говорил тот.
- Зачем это еще?
- Хочет сделать серьезный заказ.
- Ну и пусть приезжает ко мне в офис - оформим все, что требуется.
- Ты недопонимаешь, Ришка. К таким людям самой надо ез¬дить. Этот заказ тебя крепко поддержит.
- Не поеду я к нему одна. Вот если с вами, Леонид Гаврило¬вич....
- Что ж, давай наведаемся вместе. Я не прочь пообщаться с ним лишний раз. А насчет своей персональной выставки не бес¬покойся - пробьем, организуем...
Оленин спросил у Смоленцевой:
- А вон тот, который с Ариной беседует, он кто такой?
- Да это Бульдог наш, - желчно усмехнулась Галина. - Так мы его зовем.
- Ну а точнее?
- А точнее - Кутов Леонид Гаврилович, заслуженный худож¬ник. Заслуженное дерьмо Российской Федерации. Понял? Тсс... По верхам вхож, многое может. А ты чего - ревнуешь к Бульдо¬гу? Ты не туда ревнуешь, Олепин.
- А куда же надо ревновать?
- Вон туда, - ткнула Смоленцева пальцем в сторону окна. -Будешь туда ревновать - не промахнешься.
У окна, неслышно разговаривая с молоденькой упругой девуш¬кой, стоял стройный мужчина лет сорока, одетый просто, но со вкусом. И манерой держаться, и обликом он выгодно отличался от прочих гостей мужского пола — веяло от него достоинством и раскованностью древнеримского патриция. «А действительно красив, - подумал Олепин, - что в профиль, что анфас. В римс¬кой тоге смотрелся бы идеально...» И даже не удивился своему чутью - еще когда только начал присматриваться к гостям, едва увидев этого человека, сразу понял: тот самый, на ком Арина собиралась поставить крест или жирную точку. Изнутри что-то безошибочно подсказало.
- Ну, Галя, - сказал Олепин, - коль ты уж взялась быть моим гидом, давай поедем дальше: что же представляет собою сия личность?
- Давай поедем, - согласилась Смоленцева. - Это Станислав-чик наш. Турецкий Станислав Борисович. Ведает культурой. Видишь, культурный какой? У Ришки с ним было - ого-го... Сей¬час, правда, не знаю, есть ли что. Врать не буду - под градусом я никогда не вру. И у меня с ним было, чего уж греха таить. У всех было.
- Однако, популярный он тут у вас.
-Да брось ты! Обыкновенное культурдерьмо. Так уж оно все идет.. .ирен... инерционно. Слушай, Олепин, а почему у тебя та¬кие странные белые волосы?
- Покрасил я их для разнообразия.
- Врешь! Я твою книгу читала. Не верю, что ты тоже искусст¬венный. И по глазам вижу - врешь. А ты не ври. Еще тебе этого не хватало...
- Знаешь, Галя, - улыбнулся он, - а ты, наверное, хороший человек.
-Я?! Ох, льстишь ты мне, Олепин. Конечно, была хорошая. А теперь - дерьмо. Но не всегда - учти это, Олепин.
- Ладно, учту.
В это время Турецкий отвлекся от упругой девушки и разыс¬кал глазами Аришу.
- Ришэн! - позвал он ее довольно громко.
Арина обернулась, и Турецкий поманил двумя пальцами: -Ришэн, подойди-ка на минутку!
- Та-ак... - сказала Оленину Галина. - Сейчас он сыграет на твоих нервах бак... баркаролу.
Глянув мельком на Олепина, Арина нехотя, но все же пошла к «Станиславчику». Тот мягко, словно бы по-отечески, повернул стоящую с ним раскрасневшуюся от удовольствия девушку ли¬цом к гостям и подтолкнул под спину - дескать, иди, не мешай¬ся, у меня есть другие дела.
Говорили они с Ариной негромко, однако Оленин все же по¬нял, что опять речь идет о персональной выставке ее живописи. Убеждая Арину в чем-то, Турецкий положил ей на плечо руку. Арина метнула в сторону Оленина едва заметный взгляд и сбро¬сила руку Турецкого с плеча.
- Да не нужны мне твои благодеяния! - донесся до Оленина ее возмущенный голосок.
- Галя, - попросил Олепин Смоленцеву, - будь добра, отнеси мою тарелку. А то подниматься трудно - чего-то спина побаливает.
-Для тебя, Олепин, все что угодно. Бедненький ты мой. Болит спина...
Опираясь на его колено, она встала с дивана, немного качну¬лась и, взяв тарелку, понесла ее к столу.
У него в самом деле ныло раненое бедро, боль отдавала в по¬ясницу.
Арина вернулась к нему решительным шагом, усевшись ря¬дом, участливо тронула за руку:
- Ну как ты тут?
- Ничего, - ответил Олепин.
- Извини уж ради Бога. Выставила тебя на всеобщее обозре¬ние. Ума не приложу - когда она сумела умыкнуть твою книгу?..
- Чепуха. Бывает.
Архитекторша направлялась от стола обратно к Оленину, но, увидев с ним Арину, остановилась на полпути.
- Уйди, - сказала ей Арина. - Сгинь с моих глаз.
- Уйду, - ответила Смоленцева. - Конечно, уйду, а то ты, чего доброго, укусишь меня.
И, стараясь держаться твердо, взяла направление к двум жен¬щинам, обсуждающим что-то со смешком в дальнем углу ком¬наты.
- Зачем ты так? - с укоризной глянул на Арину Олепин. - В общем-то, ведь ни в чем не виноват человек.
- Да кто ей позволял брать чужие вещи?
- Ну книга-то, положим, не совсем вещь. Если любишь чи¬тать... Взяла, наверно, не с целью присвоить, а вернула бы.
- Я же за тебя боюсь. Думала, в случае чего, представить под чужой фамилией или как родственника. А эта налакалась в два приема и выскочила.
- А если бы она выскочила после того, как ты представила меня под чужой фамилией? Вышло бы еще хуже. Так что все нормаль¬но, не беспокойся, Ариша. Обойдусь и под своей фамилией.
- Но... тут ведь всякие.
- Ты сказала - друзья.
- А то не знаешь, какие сейчас бывают друзья...
- Я, Ариша, - с легким прищуром глянул он ей прямо в глаза, - знаю, какие бывают друзья.
Она смутилась и заговорила сбивчиво:
- Мы, вообще-то... собрались все ехать к Гаврилычу на дачу. Он художник - вон тот, в кресле сидит. Ну и... если уж так выш¬ло - узнали кто ты... Может, поедем? У него дача на высоком берегу Клязьмы, природа вокруг удивительная. А закат... Отра¬жается в реке, заречные дали становятся розовыми. Ты бы толь¬ко посмотрел... Пожалуй, ведь безопасней - не отрываться нам сейчас от всех, не давать им лишней жвачки...
- Мне, откровенно говоря, надоело смотреть на закаты.
. - Ну почему же? Ты не представляешь, какое впечатляющее зрелище.
- Представляю, Ариша. Но я бы лучше прилег сейчас. Если можно... А ты езжай, коль уж вы собрались, полюбуйся закатом. Такой вариант еще безопасней.
- Голова болит?
- Да, самочувствие не ахти.
- Тогда ни о какой поездке не может быть и речи. Заслуженный художник с трудом оторвал свое массивное ожи¬ревшее тело от кресла и, поднявшись, возгласил:
- Что ж, пора, братья и сестры! Там теперь уже шашлыки на подходе. Вперед, по машинам!
И началось оживленное движение гостей к выходу. Кутов сто¬ял и благосклонно взирал на это шествие, словно пастух, до¬вольный послушанием своего стада. Арина продолжала сидеть на диване рядом с Олениным. Художник бросил на них внима¬тельный взгляд и подбодрил:
- Вперед, Ришка! Бери своего писателя и вперед - аллюр «три креста».
- Я не могу ехать, - негромко ответила Арина.
- Что такое? Почему? Сбор был объявлен у тебя, а сама не хочешь ехать...
- Это я виноват, Леонид Гаврилович, - сказал Олепин. - Чув¬ствую себя неважнецки.
- Сердце?
- Угадали. Предлагаю вот Арине Михайловне: я тут малость отдохну, а она пусть едет. Говорят, закаты у вас там отменные...
- Закаты что надо. Редчайшая натура - думаю, не только для художника, но и для писателя.
- Никуда я не поеду, - сказала Арина.
- Ну если такая ситуация, - раскинул в стороны свои огром¬ные руки Кутов, - конечно, оставайся. Подлечи его - святое дело. Писателей надо лечить как следует.
- Спину ему лечи, Риша, - обернувшись у выхода, посоветова¬ла Смоленцева. - У него ведь и спина болит.
Арина промолчала.
Из полумрака прихожей иронически смотрели на них блестя¬щие глаза Турецкого.
11.
Словно скованные воцарившейся в квартире тишиной, неко¬торое время сидели молча.
- Я поваляюсь часика полтора, - сказал Олепин, - а потом... есть, наверное, какой-нибудь автобус в мою окскую сторону? Надо ехать. Там у меня теперь кот живет. Степой его зовут. Не¬бось, голодный, ждет не дождется.
- Никуда ты сегодня не поедешь. Завтра тебя отвезу. Да и то, если будешь чувствовать себя нормально. Сердце в самом деле болит?
- Да нет, Ариша, - усмехнулся он, - сердце пока терпит. Голова потрескивает и ранение чего-то вот разыгралось. Просто надо маленько поспать.
- Никаких «маленько». Пойдем, постелю тебе. А, может, по¬ешь еще?
- Спасибо, полностью сыт. И стелить мне не надо. Прямо здесь и лег бы, если можно. Куртку сейчас пойду сниму, разуюсь. Ты только подушку принеси.
- Но я ведь буду убирать тут все, греметь...
- Ничего, для меня это отрадная музыка.
В прихожке он незаметно для Арины освободился от перевя¬зи, которая удерживала под мышкой пистолет, намотал ремни на кобуру. А потом, опять же выбрав момент, чтобы Арина не видела, сунул оружие под подушку. Когда лег, она подошла, по¬целовала его в щеку, погладила по волосам и сказала:
- Спи спокойно.
Олепин закрыл глаза и, задремывая, ощущал, как, наводя в комнате порядок, она старается не звенеть посудой и ходить так, чтобы шаги были неслышными.
- Да брось ты себя обеззвучивать, - сказал он, не открывая глаз. - И посудой греми, и ходи нормально. Мне от этого лучше уснется.
- Ладно, ладно, - улыбнулась Арина, - спи.
Очнулся он глубокой ночью от ее прикосновения. В комнате было темно. Олепин понял, что Арина хочет лечь рядом, и, ос¬вобождая место, молча подвинулся. Она легла, прильнув к нему спиной, и он ткнулся носом в мягкие, ароматные Аринины во¬лосы, поцеловал их. Потом обнял ее, и Арина прижала к себе его руку. И так они проспали до самого утра.
...Когда ехали в деревню, Арина расспрашивала Олепина о том, как прошла его вылазка в Москву, как отнесся к этому Полен-цов, и не почувствовал ли он, Олепин, какой-либо опасности.
- К Арсению-то стоило ли так рано заявляться? - мягко укоря¬ла она. - Может ведь, наверное, сообщить...
- Да Бог с ним, - ответил Олепин, - пускай сообщает. Он ду¬мает, что я по-прежнему живу в Москве. А если заинтересуются рукописью, то лишний раз убедятся, что никакой опасности ни для кого я не представляю.
- А пистолет все-таки носишь с собой...
- Ношу. Потому что подставляться больше не хочу.
- Но ведь... если случится, то все равно... разве убережешь себя?
- Пожалуй, вряд ли. Но слишком хорошо нас учили свою жизнь легко не отдавать. Что называется, въелось в кровь.
- Господи... До чего же тревожно мне из-за этого пистолета...
- А мне без него было бы тревожней. Да зря ты беспокоишься, Ариша. Я думаю, все обойдется.
- Хорошо бы...
Расспросила она и о том, как работалось ему над прозой, что удалось написать. Понемногу иссякла и эта тема, и потом долго ехали, не произнося ни слова.
- Ты, Сережа, - наконец не выдержала Арина, - молчишь се¬годня как-то особенно...
- Я не молчу, - ответил он. - Разговариваю с тобой молча.
- А мне кажется - молчаливый разговор у нас нынче не очень-то получается.
- Ну... может, просто хуже стала меня слышать?
- Не думаю. Но если так считаешь, скажи тогда вслух.
- Вслух... не хочется, Ариша.
- Да почему же? Хоть как-то, а должна я услышать то, что от¬носится ко мне.
- Ладно, - с едва заметной иронией глянул на нее Оленин, -тогда придется озвучить. А то в самом деле получается, будто я судачу о тебе у тебя за спиной. Понимаешь, Ариша, какая шту¬ка... Может, просто с непривычки, но мне вчера сильно резануло слух это обращение к тебе - «Ришка». Очень уж оно напоминает слово «решка». Ну... иногда, чтобы закончить спор, бросают монету и спрашивают: «Орел или решка?» А тут монета вроде бы без «орла», на ней лишь одна «решка». Кричат: «Решка!», и выпадает только на «решку». А слово «Ришэн»... Оно звучит как «решен!» То есть решен вопрос - раз и навсегда. Ты, возможно, сочтешь подобные ассоциации дикими, но так уж вот у меня отложилось...
У Арины слегка порозовели щеки, и некоторое время она мол¬чала.
- Честно говоря, не ожидала, - произнесла наконец негромко, - что настолько здорово умеешь придираться к словам.
- Ни к чему и ни к кому не придираюсь. Ты попросила озву¬чить обращенные к тебе мысли, и я сказал.
- Но в мыслях-то, значит, придирался. Не думала, что можешь хлестнуть так резко... Мне кажется, Сережа, ты хочешь меня обидеть.
- Нет, Ариша, Боже упаси. Я сам обиженный. Обидно за тебя. Оленин видел, как трудно ей справиться с собой - на лице Ари¬ны читалась нелегкая внутренняя борьба.
- Ты ведь хорошо знаешь, - заговорила она с нескрываемой горечью, - что нынче творится вокруг. И я тебе говорила, как плохо мне среди этого мелкого и крупного вранья, замаскиро-ванного безверия и бездушия. Но... не птичка же я, чтобы вспор¬хнуть и разом перелететь все это, оставить позади... Люди... от курения не могут сразу отвыкнуть, а тут... человеческие взаимо¬отношения. Наверное, нужно время...
- Конечно, - задумчиво глядя на мелькающую обочь дороги лесную зелень, сказал Оленин, - для того, чтобы собрать себя, необходимо время. Но главное - не медлить. А иначе... Да сказа¬но об этом давным-давно, лучше не скажешь: «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет. И дом, разделившийся сам в себе, падет...»
- Пугающая фраза. Опять, наверно, из Евангелия?
- Угадала. И в самом деле - смысл в этом евангельском пре¬дупреждении весьма пугающий. Мне не только обидно за тебя, но я и боюсь за тебя, Ариша.
- Не бойся. Живу ведь вот - ничего от меня не убыло. Основ¬ное сейчас - твоя судьба.
- Нет, по-моему, основное сейчас - две наших судьбы.
- Ну, это само собой.
- Само собой ничего не бывает.
- Арина ласково коснулась его ладони:
- Опять ты придираешься к словам, Сережа.
- Ладно, - улыбнулся он, - больше не буду.
Когда до деревни оставалось ехать совсем недолго, Арина вдруг предложила:
- А давай свернем к реке, постоим на нашем месте - «на поро¬ге перед Господом Богом».
- Все-таки тянет туда?
- Почему «все-таки»? Просто тянет, и все.
- Ну, Ариша, теперь уж, по-моему, ты придираешься к словам.
- Действительно... - покачав головой, рассмеялась она. - Вот ведь какая прилипчивая зараза...
- Поедем, - сказал Оленин. - Меня тоже отчего-то без конца тянет туда.
Трава на береговом взгорье порыжела от жары, и луговые про¬сторы за рекой были выжжены солнцем - местами проступали на них словно бы пятна ржавчины.
Олепин с Ариной, не произнося ни слова, долго стояли среди высокой высохшей на корню травы, слушали, как шумит по обе¬им сторонам в близких вершинах овражных вековых деревьев ленивый полуденный ветер. Потом она повернулась к Оленину, положила руки ему на плечи и, глядя в лицо затуманенными сле¬зой глазами, сказала:
- Ты мне очень дорог, Сережа. Ты... дорогой мой человек, по¬нимаешь?
- Понимаю, - ответил он. - Ты мне тоже... Я тебя очень люблю.
В мгновенном порыве она прильнула к нему всем телом, поце¬ловала в щеку, крепко потерлась о нее своей щекой. И каким-то мучительным усилием оторвав себя от него, заспешила к маши¬не, смахивая с ресниц слезы.
Во дворе олепинского дома их встретил рыжий зеленоглазый кот, стал с мурлыканьем тереться об ноги.
- Здравствуй, Степа, - Олепин взял его на руки и стал гладить. - Соскучился, Степушка, проголодался, наверное, родной ты мой...
Арина молча смотрела на них, прикусив краешек нижней губы, а потом не выдержала - отвела взгляд. Продолжая мурлыкать, кот прошел за ними в дом, и там ему сразу же дали поесть. Арина со своей обычной неспешной лов¬костью принялась готовить обед. А потом обедали, перешучи¬ваясь по разным мелочам, стараясь обходить серьезные темы.
- Ты поедешь завтра? - спросил Олепин.
- Нет, - вздохнула Арина, - обещала маме вернуться на дачу сегодня. И не мешало бы перед дорогой полежать хоть немного - что-то ощущается усталость.
- Конечно, если ехать, то надо отдохнуть как следует. Я, кста¬ти, тоже не прочь прилечь.
- Болит голова?
- Есть малость.
- А ранение?
- Да это уже привычно.
Они устроились на разложенном диване, и, приткнувшись го¬ловой к его плечу, Арина почти сразу же заснула. Он обнял ее и, боясь шевельнуться, долго смотрел в потолок неподвижным взглядом. Потом, отдохнувшая, но еще полусонная, она тихонь¬ко ласкала его - водила пальцами по волосам, проходилась по лицу легкими прикосновениями губ. И Олепин уже чувствовал: в этой ласке больше жалости, чем любви. У него тонко заныло в самой глубине души, и, поймав маленькую Аринину ладонь, он с какой-то почти детской беззащитностью судорожно прижал ее к своей груди.
Уезжала Арина опять перед закатом, и снова, сунув тайком от нее за спину пистолет, он ехал с ней до пятого километра. Когда, миновав поворот, она остановила машину, Олепин, прежде чем выйти, осторожно привлек Арину за плечи к себе, коснулся лбом ее лба и, глядя сквозь прищур в упор, попросил:
- Береги себя, ладно?
- Не беспокойся. Я скоро приеду - перед тем как девчонки пойдут в школу.
Он стоял на повороте и смотрел вслед, пока зеленое пятно ее машины окончательно не растворилось в золоченом закатном мареве.
- Возможно, она и приедет... - сказал самому себе Олепин. -Но это будет уже не та женщина. Господи, как же страшно убыстрилось время, как быстро сегодня кончается то, что дорого сердцу... Ведь совсем недавно была рядом женщина, которую искал всю жизнь, и вот уже нет ее больше, опять вокруг пусто...
Некоторое время он продолжал стоять, словно что-то вспоми¬ная, уперевшись опустошенным взглядом в серый дорожный асфальт перед собой, а когда поднял голову, то увидел: со сторо¬ны заката приближается черный «Вольво». Машина замедляла ход, и уже было ясно, что она остановится возле него. Оленин быстро вытащил из-за ремня пистолет и, не показывая его из-за спины, привычно сдвинул большим пальцем предохранитель, резким движением затвора дослал в ствол патрон.
Из машины, открыв дверцу, высунулся молодой круглолицый водитель - веселый, окрыленный, наверное, какой-либо удачей.
- Ты чего, мужик? - спросил он. - Подбросить, что ли?
- Да нет, спасибо, - почти спокойно ответил Оленин. - Я про¬вожал тут... Дойду через лес пешочком...
- Ну тогда бывай здоров, брат.
И, рванув с места, «Вольво» помчался дальше.
Усмехнувшись, Олепин покачал головой, сунул оружие опять за пояс и, ощущая, как заволакивает душу серой тенью одиноче¬ства, зашагал к деревне глухой лесной дорогой.
12.
Войдя в дом, он постоял в задумчивости на кухне, прошелся взглядом по потолку и стенам, словно пытаясь освоиться с давя¬щей тишиной. Потом с тяжкой медлительностью опустился на табуретку, придвинулся к столу. Вытащив из-за спины пистолет, Олепин выщелкнул из рукоятки на стол обойму, подбросил ору¬жие на ладони и вдруг, направив его себе в лицо, усмехнулся:
- Ну что, черная дыра? Почти всю жизнь ты охотишься за мной, а я вот пока жив. И сейчас тебе не совладать с Олениным - я буду жить, сколько бы ты ни пялилось мне в глаза, мое черное одиночество. Я спасусь тем, что опять напишу книгу. Напишу о том, какой прекрасной и чистой становится женская душа, кото¬рая стремится собрать себя в единое целое и слиться с родствен¬ной мужской душой. И о том напишу, как она, не выдерживая большой ответственности, отрывается, причиняя другой душе невыносимую боль, и опять разделяется - надвое, натрое, на пять, на десять частей... Ты думаешь, не сумею написать об этом? Обязательно напишу. Думаешь, не смогу любить такую женщи¬ну? Буду любить, потому что она пришла ко мне, когда из меня душу совсем почти вынули. Она старалась уберечь меня, а я буду стараться уберечь ее. И только так я смогу победить тебя. Тебя победить - ясно, черная дыра? И хватит мне болтать с тобой -точка на этом.
И, словно бы ставя точку, Олепин резко нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел - пуля вошла между глаз и опрокину¬ла его на пол.
...Вроде бы мелочь подвела. Олепин обладал памятью про¬фессионального разведчика, то есть умел цепко держать в голо¬ве очень многое. Но из-за травмы, полученной в аварии, память стала довольно часто подводить его по мелочам. Он замечал за собой такое, старался не поддаваться этой напасти, но болезнь, однако, брала свое. И тут случился сбой в памяти - Олепин за¬был, что на шоссе, когда подкатил к нему черный «Вольво», то он взвел пистолет, дослав патрон в ствол, да так потом и сунул оружие за пояс. И выкинув из рукоятки на стол обойму, разгова¬ривая с черной дырой ствола, которую воспринимал в тот мо¬мент как символ своего одиночества, даже и не подумал о том, что в стволе остался патрон.
Никто об этой мелочи не знал, и все, конечно же, подумали, что он не захотел больше жить.
Брат Андрей и его жена Вера, прилетевшие с Кольского полу¬острова хоронить Оленина, очень сокрушались. Уравновешен¬ным, сильным человеком был Сергей, рассуждали они, а вот случилось - не выдержал чего-то, выстрелил в себя. Давно бы надо было ему жениться, завести детей, а он после развода с женой словно бы стороной обходил женщин, без конца один да один... Правда, в последнее время появилась у него какая-то, сюда, в деревню, наведывалась. Может, все из-за нее?..
По телефонному звонку Андрея сразу же примчался, успел на похороны Поленцов. Убедившись, что версия об убийстве цели¬ком и полностью отпадает, он рассказал им о катастрофе, в кото¬рую попал Сергей весной.
- Похоже, сдали у Белого нервы, - уставившись в пол, говорил он осевшим голосом. - Да и немудрено. Служил всю жизнь ве¬рой и правдой, каких только видов мы с ним не навидались. Меня-то хоть более-менее по-человечески на пенсию проводили, а с Серегой обошлись... Каждый день человек рисковал собой, а его, вместо того, чтобы наградить очередным орденом, выкину¬ли в отставку, как шелудивого пса под забор. Да еще кувыркну¬ли на шоссе. Прятаться честному человеку, скрываться неизвес¬тно из-за чего - кто может спокойно выдержать подобную пыт¬ку? К тому же травма головы была очень серьезная. Вот и пси-ханул, наверное, - взял да и даванул на спусковой крючок.
Рассказал Поленцов и об Арине, после чего Андрей с Верой стали думать о ней иначе. Надо же - на дороге спасла, в больни¬це, как родного, обихаживала и в деревню приезжала, заботи-лась о нем... Разве может прийти беда от такой женщины?
Однако в глубине души у Поленцова все же нет-нет да и начи¬нало, подобно мигающей лампочке, пульсировать сомнение. Он слишком хорошо знал Оленина, его характер, привычки, знал, в какой ситуации Оленин мог бы покончить с собой без малей¬шей заминки и в какой не пошел бы на это ни за что. В тепереш¬нем случае - прикидывал в уме Поленцов - не должен был бы... Так в чем же причина? В чем дело, почему? К Арине Белый, кажется, прикипел не на шутку, доверился ей полностью... Не¬ужели действительно связано с ней?
Но как ни мучили Поленцова эти вопросы, сколько-нибудь вразумительного ответа на них Виктор не находил. «Надо бы встретиться с Ариной, - думал он, - но даже телефона у меня нет. И Белый, конечно, по привычке держал его в памяти. Да в общем-то можно разыскать... Эх, черт меня дернул сунуть ему тогда этот пистолет...»
Арина, как и обещала Оленину, приехала в деревню перед сентябрем. Ворота ей открыл Андрей. Он был в тельняшке, и Арина сразу поняла, что это брат, от смущения зарделась по-девичьи.
- А... Сергей Николаевич дома? Здравствуйте.
- Нет больше Сергея Николаевича, - по-моряцки прямо руба¬нул Андрей. - Похоронили мы его.
- Как это нет Сергея? - побледнела Арина. - Как это похоро¬нили?
- Проходите в дом, там и поговорим. И объяснили ей все.
- Вы простите... - сказал Андрей. - Не знаю вашего имени-отчества...
- Арина Михайловна.
- Не обижайтесь, уж, Арина Михайловна - я хочу... дело у нас, конечно, больное, тяжелое. Но... хочу спросить чисто по-человечески: не случилось ли между вами какого-нибудь боль-шого серьеза, из-за которого Сергей мог... Он ведь... после ва¬шего отъезда... Может, заметили что-либо, из-за чего...
Она несколько мгновений смотрела отсутствующим взглядом то на него, то на Веру, потом овтетила:
- Такого, из-за чего Сережа мог... Нет, не было. Из-за такого он не мог... И прощались... нет, ничего не предвещало.
И, закрыв ладонями лицо, Арина стала тихонько раскачивать¬ся на стуле. Андрею пришлось прекратить расспросы.
Когда она несколько успокоилась, Андрей проводил ее на клад¬бище. Похоронен Оленин был рядом с отцом и матерью. У мо¬гилы Арина попросила:
- Пожалуйста... Можно мне побыть здесь одной?
- Обратно дорогу найдете?
- Найду. Мы с Сережей бывали тут.
Андрей ушел, а она, опустившись на колени, обняла могилу и на некоторое время словно бы закаменела от охватившего ее сиротства. Потом, прислонившись спиной к металлической ог-раде, сидела возле холмика прямо на земле, плакала и горестно качала головой.
И теперь уже все, что произошло во время последней встречи с Олениным, казалось Арине очень серьезным, обстоятельства виделись такими, которые вполне могли привести к столь страш¬ной развязке.
И в церкви Олепина отпевать не стали. Коль наложил человек на себя руки, то и отпевать его не положено.
А, может, как раз сам Господь Бог-то и призвал его втайне к себе? Любить женщину, которая, едва ощутив истинную высоту и глубину человеческих отношений, в нерешительности отпря¬нула, - что это дало бы ему, считающему любовь обстоятель¬ством не менее серьезным по значению, чем рождение или смерть?
Эта женщина ради самоуспокоения, пожалуй, еще продолжа¬ла бы наделять его жалкими крохами внимания в удобное для нее время, а потом?..
Может, уже совсем непомерной становилась тяжесть креста, который нес Олепин всю свою жизнь, вот и решил Господь по¬жалеть его - успокоить усталую, но чистую душу раба своего Сергия в горних высотах...
Сентябрь-декабрь 2001 г. Рязань - Сынтул - Рязань
Лицом к закату
© Copyright: Борис Шишаев, 2011
Свидетельство о публикации №211022501540
Свидетельство о публикации №211022501540
Рецензии
Я думаю, что Тяжесть креста.
Разве можно было сохраниться, притаиться при таких обстоятельствах?..
Татьяна Пороскова 25.12.2020 11:56 • Заявить о нарушении
Разве можно было сохраниться, притаиться при таких обстоятельствах?..
Татьяна Пороскова 25.12.2020 11:56 • Заявить о нарушении