Ромео и Джульетта

Рома уже двадцать минут сидел на коммунальной кухне и ждал, пока придёт Юля. Они договорились встретиться в полночь, но минутная стрелка неумолимо сползала всё ниже. В прошлый раз Юля шутила, что полночь – это сказочное время,  она будет принцессой, а он – принцем. Рома ещё заметил, что, мол,  главное – когда она будет уходить – чтобы туфельку потеряла. Тогда он её непременно найдёт. Размер ноги у Юли и правда был маленький. 
Она с сестрой сравнительно недавно поселились во второй комнате бабы Лиды, которую та периодически сдавала, а Роме казалось, что они знакомы кучу лет. Когда он впервые увидал Юлю, ему почудилось, что потрескавшийся потолок коридора вдруг частично исчез и в образовавшуюся с неровными краями дыру заглянули ангелы, затянувшие нестройными, осипшими от нектара голосами какую-нибудь «Gloria». Как впоследствии выяснилось, первое впечатление, произведённое Юлей на Антона, было примерно таким же. Только выражался Антон всегда просто. В  его интерпретации это звучало, как: «Не, ну я просто охренел, когда её первый раз увидел!» Хотя, возможно, первой он увидел её сестру. Они были очень похожи, двойняшки, и даже Рома их поначалу часто путал. У обоих были такие чёрные глаза, что вначале Роме показалось, что это вообще расширенные под действием какого-то элитного порошка зрачки. Он ещё подумал, что странно… Под элитным порошком – и в коммуну.  Таким куда-то в частный дом надо. В пафос…
А потом они познакомились поближе. Правда, сделать это было нелегко. Сёстры были замкнуты и насторожены. Создавалось впечатление, что за их плечами осталась какая-то страшная тайна, которую никогда и никому нельзя рассказывать. Потом выяснилось, что тайна была, возможно,  не такой уж и страшной: они выросли в детском доме, в пригороде. Однако того, что Рома видал о детских домах по телевизору, вполне хватило, чтобы не задавать лишних вопросов.   
Те короткие часы, которые Рома с Юлей могли быть вместе, пролетали стремительно, и они каждый раз забывали о времени, вздрагивая, когда у Семаковых, или Ерошиных срабатывал будильник. Тогда им приходилось торопливо прощаться и тихонько расходиться по своим комнатам, стараясь не разбудить никого из своих. 
Юля не хотела, чтобы баба Лида знала о том, что они встречаются.  Баба Лида была вечно всем недовольна, от всех болячек использовала одно средство – тройной одеколон, перемешанный с керосином - которым мазалась с ног до головы, и постоянно ворчала по любому поводу. На Рому, конечно, поменьше, но Юле доставалось крепко.  Да и сам Рома опасался, что об их отношениях кто-нибудь узнает. Особенно Антон.
 Рома взглянул на часы. Минутная стрелка уже прошла нижнее положение, и начала подниматься. 00.35. Пора бы ей появиться.
В этот момент в коридоре обозначилось некое движение, и в кухне, наконец, появилась Юля. Рома хотел было упрекнуть её за опоздание, но как всегда растаял и просто обнял её.
- Тише, бугай. Раздавишь – прошептала Юля
- Не раздавлю – улыбнулся Рома. Но объятия разжал. - Чего опоздала-то? – Он был так рад видеть её, что и вопрос прозвучал беззлобно, заранее-прощающе любое её объяснение.
- Хозяйка никак не засыпала. Опять своей этой дрянью намазалась, вонища везде жуткая. Ходила до полуночи, материлась… В ночнушке, со свечой… Будто нельзя было свет включить.
- Вероятно, она экономит электроэнергию. Это в её духе.
- Да какая там экономия! Она ж за свечи больше платит, чем по счётчику! Странная она какая-то. Мышеловок везде понаставила. Я теперь наступить случайно боюсь. Хожу по комнате, как балерина.
- Ну, это совсем идиоткой надо быть…
- Ты про что? – Юля внимательно посмотрела на Рому – Про факт установки мышеловок, или про меня?
- Про факт установки – быстро ответил Рома. Хорошо, что ему дали альтернативу.  А то мог бы быть скандал. Роме не всегда удавалось убирать язвительность из своих шуток, за что Юля его жестоко карала. Странно, но Роме даже нравились эти выяснения отношений.  Юля представлялась ему хорошо охраняемой крепостью, со многими линиями обороны, обнесёнными колючей проволокой, водяными рвами и пулемётными расчетами. Вначале к ней вообще невозможно было подобраться, она будто избегала его. Но со временем, всячески проявляя свою «добрую волю» и «неопасность», Роме удалось подступиться к ней и даже преодолеть первый защитный барьер. Потом – второй… У этой игры была одна особенность: ему, в принципе, не мешали проходить эту полосу препятствий, но пристально наблюдали за происходящим.  Стоило задеть один из бесчисленных «колокольчиков» - как все его результаты моментально аннулировались, и он возвращался на исходную позицию. Однако, «набранные баллы» всё же учитывались, позволяя ему гораздо быстрее преодолевать пройденный ранее маршрут. Непреложным условием повторных попыток являлось его полное и безоговорочное раскаяние в совершённой ошибке.
Эта игра приносила Роме невыразимое удовольствие, немного странное для него, так как ничего подобного с ним ранее не происходило. Его отношения с противоположным полом всегда складывались легко и успешно, были основаны на его необсуждаемой доминантности, а заканчивались быстро и незаметно. Чувство же к Юле было противоречивым и захватывающим.
Когда месяц назад она приболела и пару дней не показывалась, он думал, что сойдёт с ума. Он не находил себе места, постоянно фланировал по коридору, подолгу останавливаясь перед дверью, ведущей во владения бабы Лиды. Раза два быстро открывшаяся дверь вывела его из задумчивости самым неприятным способом. Выходящая на кухню или по нужде баба Лида пугалась от этих столкновений двери с Ромой не меньше его, долго и витиевато ругалась. Рома  ничего не отвечал, пытался заглянуть в дверной проём с целью хоть на секунду увидать Юлю. Но из коридора была видна не вся комната, а дверь за бабой Лидой закрывалась быстро.
В те дни  Рома более всего на свете желал болеть вместе с Юлей, чтобы валяться если не вместе с ней, то, хотя бы, одновременно и по одной и той же причине. А потом – вместе с ней и выздоравливать. Он даже просидел ночью три часа на балконе, но на дворе тогда был апрель, и он так и не заболел. Вероятно, он и зимой не заболел бы. Иммунитет у него был отменный. Но сам факт попытки был ему приятен и принёс тогда некоторое облегчение.
- Пойдём на балкон – словно услыхав его мысли, сказала Юля.
- Пойдём – согласился Рома.
Коммунальная кухня, где они находились, была устроена в комнате, принадлежащей некогда человеку, скоропостижно уехавшему в Канаду. За оставленную им жилплощадь, между всеми соседями сразу началась яростная грызня.  Дополнительной приманкой служил тот факт, что комната была не простая, а с большим балконом. Долгое время в исполкомах, горкомах, обкомах и прочих сопутствующих организациях можно было встретить жильцов квартиры, презревших на время работу, с грудными детьми, потрясающих грамотами, вымпелами, и прочей поощрительной символикой… Война за комнату длилась и длилась…  Остановить её смогло лишь предупреждение от «вышестоящих органов»  о том, что если они, соседи, мол, сами не определятся, кому из них комната нужнее, то желающих на неё и с улицы немало.  В тот же день всей квартирой решили сделать освободившуюся жилплощадь общей, перенеся туда из коридора кухню. Так и  сделали. С тех пор в их квартире появилась настоящая кухня, а у кухни – балкон.
На улице была дивная майская ночь, Юля вздохнула полной грудью и промолвила, глядя на звёзды:
- Ну почему мы не умеем летать…
- А куда бы ты слетала?
- К морю слетала бы…
- Ну, к морю мы можем и сходить.
- Можем. Но слетать – романтичней. И быстрее. Скажи, а чтобы ты сделал, если бы Антон нас сейчас увидал бы вместе?
- Думаешь, он ревнует?
Юля промолчала.
Рома с наслаждением потянулся.
- Нет, а серьёзно, что бы ты сделал?
- Спрыгнул бы с балкона!
- Дурак.  Убился бы.
- Только если б сам захотел. А если б не захотел…
Он повернулся, в два касания разогнался и, оттолкнувшись от перил, по крутой прямой приземлился опять перед Юлей, застыв, как вкопанный.
В её глазах плеснулся страх, но она не сдвинулась с места.
- Ты меня иногда нервируешь этими своими выходками. Но даже твой паркур не поможет, если ты навернёшься вниз. Здесь четвёртый этаж. Старый дом, высокие потолки…
- Не важно. Я же сказал уже. Если я сам не захочу разбиться – то не разобьюсь. Максимум – ногу сломаю. Для того чтобы разбиться насмерть, я должен упасть определённым способом. Я знаю, как. Если так упасть – то даже с пяти метров разбиться можно.
- Так, всё. Хватит. Я больше не хочу говорить на эту тему.
- Да, давай не будем.
Но глубоко внутри ему стало тепло. В её глазах он успел прочитать настоящую тревогу за него. И это сделало его счастливым.
- А давай в цирк подадимся! – предложил он неожиданно.
- Это ещё зачем?
- Ну, у меня неплохая акробатика. Да и ты кое-что можешь!
- И что же я могу?
- Так… посмотрим… Ну, силовые упражнения – определённо не твой конёк…
Где-то вдалеке звякнул колокольчик. И вспыхнул прожектор на смотровой вышке. Охрана ещё не была уверена -  ветер это, или кто-то задел за проволоку, но за крепостной стеной уже начали прогревать моторы.
Рома ощутил всё это кожей и даже успел удивиться. Скажи он Юле, что ей бы, мол, силовым спортом заняться – она б его на ноль умножила. С другой стороны, любое ущемление её возможностей, даже если она сама знает, что не может хорошо петь или сочинять стихи – и ты «на исходной».
- Нет, ты, конечно, сильная, но, вместе с тем одновременно ещё и умная! Что само по себе, как тебе известно, встречается очень и очень редко.
Моторы заглохли.
- А это значит – продолжал он вдохновенно, - что пока все будут тобой любоваться, ты могла бы удивлять всех изящным доказательством теоремы Ферма, отличающимся от существующего краткостью и неопровержимостью аргументов!
Прожектор погас.
- Не уверена, что люди именно за этим ходят в цирк. Да и зачем мне это?
- Не «мне», а «нам».  Мне кажется, что мы бы смогли там быть счастливы. Мы бы ездили на гастроли. И ездили, и летали…
- Это утопия… И знаешь… У меня в последнее время какое-то нехорошее предчувствие…
- Какое?
- Нехорошее.
- А в чём выражается?
- В предчувствии.
- Гм.
Завела и бросила. Это она умеет.
Они помолчали.
- Понимаешь, я с сестрой говорила.
- И?
- У неё тоже самое.
- Ну… Может к Земле приближается астероид…
- И опасаться его нужно только нам с сестрой, да?
- Нет. Не надо сердиться. Я просто пошутил. Попытался развеселить тебя.
- Спасибо. Прости, я какая-то злюка сегодня.
На кухне зажёгся свет, и они поспешили отойти в тень стены.
Опершись на стену, стоял ещё один их сосед, запойный алкоголик Ильич. Вообще-то – Анатолий Ильич, но называли его все просто Ильич.  Несколько дней назад он опять «ушёл на погружение», и с тех пор появлялся редко. Пил он всегда один, запершись у себя в комнате, перед телевизором. А потом телевизор сломался, и он продолжал пить под радио. У него был древняя, ламповая радиола, снабжённая рижскими конструкторами фактически полным диапазоном частот. И Ильич использовал их все. Последние сутки он предпочитал египетское вещание, и через дверь его комнаты доносилась исключительно арабская речь, перемежающаяся его, Ильича, бессвязной бранью. Не совсем понятно было, какую позицию сам Ильич занимает относительно кризиса в Египте, но некоторые его особо звучные высказывания вызывали подозрения, что он допился уже до той кондиции, что начал понимать арабский.
Подобно альпинисту, отталкивающемуся от поверхности скалы, чтобы спуститься по верёвке чуть ниже, Ильич оттолкнулся от стены и, сделав два неверных шага по направлению к плите, вновь привалился к ней, пробормотав что-то невразумительное.  Возможно, опытный лингвист установил бы, что Ильич прошёл стадию, когда человек только понимает иноземную речь, и начал понемногу на ней изъясняться. Наверняка, следующим был этап, на котором люди говорят с птицами и растениями.
Сделав финальное усилие, Ильич произвёл стыковку с плитой, поднёс ко рту чайник и жадно попил из носика. Худой кадык забегал по морщинистой, длинной как у гуся, шее. Напившись, он вернул чайник на плиту и начал уходить. Испитая влага произвела благое, и он сделал три шага кряду без помощи стены. Потом всё же зацепился ногой за ногу и растянулся на полу. Полежав с минуту, он перетёк в сидячее положение и застыл.
Рома знал, что он может промедитировать так до самого утра. Были прецеденты.  Он посмотрел на Юлю. Та – на Рому. Рома вздохнул и вышел на свет. Подойдя к Ильичу, он постучал ему по плечу.
- Шёл бы ты спать, Ильич…
- Шёл бы ты сам, Роман – неожиданно быстро отреагировал Ильич. Он посмотрел на Рому, потом перебежал взглядом дальше и осклабился.
- А кто это там? Юлька твоя, что ли?
Рома промолчал.
- Эх… Был бы я помоложе – погонялся б за ней… Он придвинулся  к Роме и задышал ему в ухо:
- Рома, ну что ты делаешь. Ну, вы же не пара. Ну, я-то – ладно, ты же знаешь. Я – могила! Но другие…  А Антон если узнает?
Рома отодвинулся назад и хмуро посмотрел на Ильича.
- Бесполезно… Вам, молодым, хоть кол на голове…
Он встал на четвереньки, потом, кряхтя, поднялся и вышел из кухни, выключив за собой свет.
- Очень вежливо – проговорил Рома.
- Справедливости ради, когда он пришёл – свет не горел - отозвалась от балконной двери Юля.
- Включить?
- Не надо. Ром, я пойду, наверное…
- Как… Слушай, если это из-за того, что Ильич там набормотал…
- Да причём здесь… Он просто пьян. Не сердись на меня, душа моя. Я сегодня сама не своя. Но завтра, когда мы снова увидимся, я обещаю, что буду гораздо контактнее.
- В наше время?
- В наше время.
Когда в коридоре затихли её лёгкие шаги, он вернулся на балкон. Луна заливала окрестности мягким, призрачным светом, и Рома внезапно ощутил себя актёром, оставшимся на сцене после спектакля, чтобы побыть «наедине с залом».
Как странно – думал он – мы все будто снимаемся в бесконечном сериале, где каждый день – новая серия. Нас заставляют учить историю сериала, причём время от времени переписывают её, пользуясь тем, что видевших предыдущие серии лично – уже давно нет в живых. И всё равно как-то так получается, что каждый новый сезон выходит похожим на предыдущие. Меняются актёры и декорации. Но не сюжеты. И при всём этом – никакой гад не даст почитать сценарий хоть на пять минут вперёд…
Что ж… Съёмки очередной серии подходят к концу. Можно пойти немного отдохнуть, пока по небу, мелкими облачками, плывут титры…
Рома вздохнул и пошёл к себе. Войдя в комнату, он поморщился. Антон развалился на кровати, раскидав руки по сторонам и храпел так, что звенели стёкла в стареньком серванте. Рома решил не будить его. Он устроился в кресле, и тут же заснул.

- Рома!!!
Рома взвился в воздух и приземлился на все три, четвёртую держа на боевом взводе.
- Рома, мать твою!!!
Рома зашипел. Он ненавидел, когда Антон будил его вот так – за хвост!
- Зачем нам кот, если он спит, а мышей – ловят мышеловки?! Можешь пойти полюбопытствовать. Баба Лида сегодня сразу двоих вынесла!

У Ромы вдруг потемнело в глазах. Потом «картинка» вновь проявилась, но не полностью. Везде, проступая через видимое, мелькали тёмные пятна. Будто он смотрел старое кино, и плёнка начала плавится. И ещё стало очень холодно. Как никогда раньше. Спустя мгновенье Рома полностью всё осознал. Вот оно, «плохое предчувствие»… Он спрыгнул с кресла и побрёл в коридор. Он не хотел «любопытствовать». Он шёл к балкону. Рома знал, как нужно упасть…


Часы давно пробили полночь. За шкафом, на кухне, ждала Юля. Но Рома почему-то опаздывал…