55. 3. О природе творчества

II.
Что такое творчество и откуда оно берётся? Откуда, почему у меня с малолетства появилась неуёмная тяга к писательству, к сочинительству?..
Меня в моём стремлении писать из близких не поддерживал никто и никогда. В этом я могу выразить слова признательности только троим белорусским родственникам Лобачам – бабушке Лене, дядьям Алику и Валере. Только от них я в юности слышал добрые слова о своей писанине, они читали написанное мною, даже обсуждали… Только они поддерживали меня! Низкий им поклон!
Что такое тяга к созданию художественных образов – объяснить попросту невозможно. Как от рождения слепому не понять, как выглядят облака (это образ из песни – была такая трогательная песня, не помню, кто исполнял), как от рождения глухому не объяснить, что такое симфония… Подобный сравнительный ряд можно продолжить. Желание творчества это потребность, сродни жажде или голоду – только потребность не тела, а души. Наверное, и Господь, создавая мироздание, даже осознавая, провидя, сколько проблем он тем самым создаёт себе же, не мог поступить иначе – этого требовала его сущность, и он тоже не мог противиться этой потребности, не мог он не создать всё сущее. В этом деле каждый Художник сродни Господу – он тоже создаёт миры, только масштабом поменьше, да материализовать и жизнь вдохнуть не умеет… (Хорошей иллюстрацией этому посылу может послужить серия книг о приключениях Макса Фрая – хотя не являюсь поклонником жанра фэнтези, но для данной серии сделал исключение). 
Когда садишься писать книгу, ты только рождаешь действующих лиц, вводишь их в сюжет, помогаешь им сделать по страницам первые шаги… А потом, с пятой примерно страницы они начинают жить своей жизнью, поступают по-своему, не желают подчиняться твоим указаниям – и только успевай записывать их приключения, которые происходят в мире, пусть и рождённом твоим воображением, но уже живущем своими законами.
Потому творческие люди непонятны остальному человечеству. Они ведь только частью своей сущности живут в нашем общем мире, а в остальном пребывают в порождённых их творчеством мирах!
Простой человек не понимает, как, зачем можно чем-то заниматься, что-то делать, когда в этом нет насущной необходимости. Он не понимает, почему творческий человек в свободное время сидит за компьютером (пишущей машинкой, мольбертом, роялем) и что-то творит. Нет, если бы за это должны были каждого 5-го числа выдать получку, понял бы. Но ведь подлинный писатель или художник мучается и терзается, переводит бумагу и холст, не зная, получится ли у него что-то такое, что у него купят! Он шлифует созданное, старается довести до совершенства вне зависимости от того, маячит впереди конверт с гонораром или же это лишь мечта, призрачный мираж. Более того, если Художник заранее пишет под денежный заказ, у него далеко не всегда получится что-то по-настоящему выдающееся. Исключения, конечно, бывают (тот же «Игрок» Достоевского или «Грачи» Саврасова), но это и есть исключения – редкие удачи.
Для простого человека существуют вполне определённые рамки рабочего времени. Покидая рабочее время, он отключается и от служебных (трудовых) проблем. У человека одержимого творчеством само по себе словосочетание «рабочее время» не имеет смысла, т.к. образы всё время рождаются и живут у него в душе, они не покидают его никогда. И если кипящие у него в душе образы не выплеснуть, может случиться и беда. Они ведь живые, эти образы, они жаждут реализации!
Нередко говорят, что у творческих людей ужасный характер, что в семейной жизни и деспоты они, и самодуры, и тираны… Думаю, это верно только отчасти. Просто на вопрос нужно посмотреть под другим углом.
По-настоящему творческий человек, как правило, вполне может довольствоваться малым. Нет, не так, не малым. Просто потребность к творчеству у него преобладает, доминирует над остальными чувствами, потому в быту он как правило не слишком практичен. Он слишком погружён в свой мир, в свои образы, чтобы просто жить в реальном мире. Творец даже на окружающую действительность смотрит  не так, как остальные, а избирательно: впитывает то, что может пригодиться, а что нужно отсеять. Окружающий реальный мир для Творца слишком прост и пресен. Не сам мир, как Мирозданье, а крохотный окружающий его мирок с повседневными рутинными микрохлопотами. Ему тесно в этом микромире, ему душно в повседневной четырёхмерной клетке – его дух стремится охватить всё и вся, воспарить, вырваться за её пределы. (Образ: «Альтист Данилов» Орлова).
А обычной семье не нужен такой самоуглублённый тип. Семье нужен муж и папа, который выколотит ковёр, сходит за кефиром, выгуляет внука… Один сосед зарабатывает деньги, у другого есть дача, на которой он проводит выходные, третий подарил жене машину – т.е. всё просто и ясно, как и должно быть у обычной семьи, живущей «как все»… И только этот вот – не от мира сего: сидит и что-то творит! Что он напишет – ещё вопрос. И напишет ли вообще, и будет ли это оплачено, неведомо – а то так и просидит без толку, тратя время, которое можно было бы с обывательской точки зрения потратить куда более продуктивно. Семье не нужны стихи – куда важнее пол пропылесосить! И вообще: хочешь писать – пиши, но только во время, свободное от оплачиваемой работы и выполнения домашних хозяйственных поручений! Помните замечательный исторический образ – кухарка Вольтера, которая знать не хотела, что у неё хозяин – великий человек.
Другими словами – творческий человек не может без того, чтобы не творить. Семье же плевать на творчество как таковое, на творчество как абстракцию – ей нужны реальные средства каждый день, ей нужно, чтобы муж (отец) был среднестатистическим, как все. (Кроме, понятно, финансовой стороны – тут нужно побольше, чем тот же среднестатистический. Хотя, конечно, это последнее желание, о материальном достатке, - актуально для всех и вся).
Конечно, история знает случаи, когда семья понимала, С КЕМ живёт, когда шла навстречу, когда помогала. И когда терпела лишения во имя творчества гения. Но согласимся, что всё же это исключение из правила. Куда чаще случается одно из двух.
Первое. Творец поддаётся давлению семьи. Он задвигает свой потенциал, свои амбиции, свой талант, в конце концов – и становится просто рядовым сочленом общества: выбивает ковры, ходит за кефиром и выгуливает внука. Временами его задавленный талант пытается взбрыкнуться, однако семья его быстро задавливает призывами к совести (мол, не будь эгоистом, а корми нас), и наш герой (он же жертва) по-прежнему тянет свою лямку – раздражительный, желчный, угрюмый, подавленный, нереализовавшийся… (Образ: «За миллиард лет до конца света» Стругацких, или чета Хоботовых в «Покровских воротах», да и в ряде новелл О’Генри встречается этот мотив).
Второй вариант. Творец не желает сдаваться. Он пытается вопреки давлению окружения оставаться самим собой, он стремится реализовать свой талант, свой потенциал. А для этого он должен отринуть, подавить сопротивление семьи, стремящейся вогнать его в рамки человека из категории «как все». Вот тут и вскипают страсти, которые создают творческим людям репутацию тяжёлых в общении типов.
Таким образом, тот самый писатель – семейный изверг – это Творец, который не сдался, который пытается отстоять своё право реализовать свой талант, а не втискиваться в рамки обывателя. Это совсем не значит, что он прав! Это совершенно не оправдывает его тиранию, ни в коем случае! Поэт, прижигающий жене груди сигаретой, может быть трижды гением, но данное обстоятельство не даёт ему права становиться садистом. Но в то же время это является выплеском его нереализации. Получается замкнутый круг. Это как лист Мёбиуса, когда каждая сторона является одновременно и внешней, и внутренней!
Творческому человеку необходима реализация таланта. Если этого нет, происходит выплеск негативной энергии, реализующейся в виде озлобления и агрессивности. И потакать нельзя, и понять можно… Так и до сумасшествия недалеко. В замечательной книге Ивана Ефремова «Час Быка» (в которой он провидчески описал некоторые реалии нашего сегодняшнего дня) встречается выражение «инфернальное кольцо». Это словосочетание я почему-то воспринимал как некую ситуацию, из которой нет выхода, что-то вроде притягивающего к себе всё живое камня из романа Роберта Желязны «Джек из Тени». Однако посмотрев в словаре, увидел, что значение слова infernalis ещё более зловеще – оно означает «адский». Так что можно сказать, что душа Художника всю жизнь бьётся в инфернальном кольце – и редко находится Вергилий, который помог бы этой  мятущейся эфемерной субстанции выбраться к светилам из глубин дантова Ада.
Этот безвыходный конфликт, в котором обе стороны одновременно и правы и неправы! Талант, который стремится к самореализации. Семья, которой нужен не самоуглублённый непрактичный тип, а полноценный сочлен этой самой семьи. Талант, принимающий правоту семьи, или же семья, помогающая таланту в реализации – это идеал, чрезвычайно редкий в реальной жизни. Ну а если этого нет – получается несколько несчастных людей, вынужденно проживающих под одной крышей.
Сколько талантов разбилось о быт! Сколько замечательных перьев заржавело в болоте повседневности! Сколько творческих душ погибло, не выдержав борьбы за самореализацию!..
В великой булгаковской книге «Мастер и Маргарита» прекрасно выведены некоторые типы творческих людей, и, так сказать, формы их взаимоотношений с обществом и близкими.
…Вполне понятно, что обо всём этом я не думал, когда начинал писать свой первый роман. Я его так и называл – «роман», хотя какой он там роман, смешно…
Не могу удержаться ещё от одного отвлечения. Известный писатель нашего недавнего прошлого, Владимир Солоухин (к слову, говорят, что в быту он был не самым приятным человеком) в своей книге «Камушки на ладони» собрал превеликое множество замечательных образов и примеров. Приведу только два из них – перескажу своими словами.
По прекрасному сравнению Солоухина, роман должен быть подобен старинному замку: с парадными залами, пикантными альковами, тёмными чуланами, пыльным чердаком, запутанными переходами, и обязательно с мрачным подвалом. Красивый образ, правда?.. И второе. Он процесс написания романа сравнивает с ездой на автомобиле по ночному незнакомому шоссе.  Знаешь только конечный пункт путешествия, а фары освещают путь лишь на полсотни метров впереди, а дальше – темнота и неизвестность, и невесть какие повороты и ухабы, какие неожиданности поджидают автора в его долгом пути.
Впрочем, вернусь к своему, так сказать, «роману».
Поколение, которое выбрало «пепси» и берёт от жизни всё, не представляет, что в наше время все поголовно читали, и самые отпетые двоечники обсуждали творчество Майн Рида, Жюля Верна и Ивана Ефремова. Мы мечтали стать космонавтами, и фантастика (научная фантастика, а не пустое фэнтези), наряду с приключенческой литературой,  являлась любимым молодёжным литературным жанром.
Так что первый мой «роман» вполне логично стал фантастическим. Мне было всего десять лет, а потому это было отчаянное и примитивное подражание Герберту Уэллсу и Александру Беляеву. Но я писал. Писал перьевой авторучкой в ученической тетрадке своим корявым детским почерком. Писал, вычёркивал, переставлял слова – и всё ручкой в тетрадке, это не компьютер, там функций «вырезать», «вставить» или «восстановить» не было!
А потом на классном часе, который обязательно проходил каждую неделю, читал написанное одноклассникам вслух. Я не знаю, что думала о моём «творчестве» учительница, но потом ещё на протяжении многих-многих лет мои тогдашние соученики вспоминали те «классные часы».
Тут надо оговорить один момент.
Мне было десять лет, когда моего отца перевели к новому месту службы. Понятно, что тогда никто из нас не мог знать, что это новое место станет и последним в службе отца. В смысле, не должность, а город. Семья ехала в украинский город Житомир. И поскольку жилья там у нас не имелось, нам с братом предстояло год прожить в деревне у бабушки, в белорусском Руденске.
В общем-то Руденск называть деревней несправедливо. Это был посёлок с трёхтысячным населением. Одно время даже являлся районным центром Минской области. В посёлке размещалась фабрика игрушек. Там имелось паровозное депо с поворотным кругом. Оттуда шла узкоколейная железная дорога к местам торфозаготовки… Так что школа там была большая. Вот в этой-то школе я своё творение и читал. Было это в 1966 году.
Та тетрадка у меня не сохранилась. Даже странно. У нас мама скрупулёзно хранит бирочки, с которыми мы лежали в роддомах, отстриженные локончики, первые выпавшие зубики, какие-то поделки… А вот первые попытки писательства – все напрочь пропали.
Впрочем, я уже говорил, что мои домашние всерьёз моего увлечения не принимали. «Писанина», - слово больно ранило. Быть может, потому и не сохранилось ничего.