Часть 1. От моря до моря

Весь мир умещался для нее в маленький курортный городок, в котором она окончила школу и провела всю сознательную жизнь. Этот мир пахнул кипарисами и соснами. И розами. И еще, конечно, жизнь была неразрывно связана с морем. С любимым Черным морем, на которое она могла смотреть часами, в котором, несмотря на сильные волны, отважно купалась вместе с лучшей подругой Нинкой, вызывая зависть у отдыхающих, и старательно не замечала их восторженные взгляды, когда они, пошатываясь, выходили на берег.
Она запоем читала книги о путешествиях и приключениях, об отважных мореплавателях и далеких странах. Она мечтала. Не о том, чтобы покинуть свой мирок, а о том, чтобы взглянуть на экзотические острова одним глазком, и снова вернуться сюда, в Алушту, где море и солнце, где знаком каждый дом, каждая улочка…
Как-то так повелось, что военных она презирала. По-детски, безосновательно, но, тем не менее, категорично. Она фыркала, хмыкала и морщила нос, когда видела на улице человека в форме. Возможно, она и смогла бы попытаться объяснить свое отношение к ним, но, скорее всего, это было бы неубедительно и путано.
Тем не менее, судьба распорядилась иначе.
В свои девятнадцать она вышла замуж за лейтенанта, служившего здесь же рядом – на горе Кастель, и через два года родила сына, которого, не терзаясь большими сомненьями, назвали, как и отца – Борисом.
Когда муж, в шутку – в серьез поинтересовался: «Ну, что, любимая, поедем к белым мишкам?», она, не задумываясь, сказала «Поедем!».
В августе 1964 года муж прислал вызов из далекой, неведомой деревни Гроссевичи, и она принялась оформлять документы.
Множество раз открывала она географический атлас, отыскивая на самом краю земли крохотный кружочек со знакомым названием. Что ждет ее там? Как она сможет прожить без Черного моря? Правда, там тоже есть море, - успокаивала она себя. Пусть холодное, чужое и неприветливое, но море.

Самолет, совершая посадки в далеких и знакомых, только по названиям, городах, перенес ее вместе с сыном через всю страну. Минеральные Воды, Свердловск, Иркутск… В Иркутске ей даже удалось покормить малыша манной кашей. Она заказала ее в гудящем и звенящем ложками ресторане, где задерганная официантка сначала посмотрела на нее как-то странно, но, увидев мальчишку, усадила ее на освободившийся стул и через некоторое время принесла тарелку самой настоящей манной каши.
Там же, в Иркутске, она узнала что самолет, билет на который ей пришлось сдать из-за задержки с оформлением пропуска, разбился. Всего четыре дня. Смерть еще никогда не была так близко к ней. Она была еще слишком молода, чтобы думать о смерти. Вся жизнь сейчас сосредоточилась для нее в сыне, который, слава богу, был накормлен, и, слава богу, здоров.
- Наш самолет разбился…- ни к кому не обращаясь, тихо произнесла она, прижимая к себе сына.
Ребенок повернул голову и внимательно уставился большими глазами в глаза матери, ловя малейшие перепады настроения. Он был слишком маленьким, чтобы понимать сложные взрослые мысли, но мог прочитать на лице своей мамы ее эмоции, впитывая и разделяя их.
Мама побледнела, но, пересиливая окутавший ее ужас, натянуто улыбнулась и погладила сына по голове:
- Все хорошо. Все хорошо.
Малыш улыбнулся в ответ.
Огромный, туго набитый баул и коричневый, в тон, чемодан она сдала в камеру хранения. Нестерпимо хотелось спать. Чувство голода она притупила стаканом чая. Ничего другого организм не принимал.
Снова посадка на самолет. Снова рев турбин, мятные конфеты и воздушные ямы. Ее начало тошнить, едва она вылетела из Симферополя. Лицо приобрело предобморочный серо-зеленый оттенок. Хорошо, хоть малыш, которому едва исполнилось полтора года, без проблем переносил длительные перелеты, и большей частью мирно спал.
Ей едва хватало сил на то, чтобы перемещать свой багаж от самолета до аэропорта и обратно. Хождение на высоких каблуках превратилось в муку. А другую обувь она не носила. Оставив мальчика держаться за ручку чемодана, она хватала баул, и, чуть не волоком, переносила его на десяток метров, так, чтобы не терять из вида сына. Потом перемещала к баулу чемодан, и так – по чуть-чуть, двигалась в нужном направлении.
По мере продвижения на восток, менялись люди. Нельзя сказать, чтобы они становились лучше или хуже. Просто они были другими. Это были не те праздно-шатающиеся отдыхающие, к которым она привыкла. Это были люди, отчаянно штурмующие кассы в надежде получить билет на «большую землю», чтобы потратить заработанные деньги где-нибудь в Анапе или Сочи. Командированные и люди с телеграммами, спешащие на похороны, такие же, как она, матери с детьми, рабочие с заводов и бесчисленных приисков, промысловики, охотники и военные, военные, военные.
Когда она прилетела в Хабаровск, ее охватило отчаянье. Аэропорт был буквально забит людьми. Несколько дней нелетной погоды собрали здесь пассажиров десятков рейсов, всех кто летел за Урал и возвращался оттуда на Сахалин и Камчатку, в Приморье и на Курилы. Единственное подходящее определение увиденному, было – столпотворение.
О том, чтобы сесть не могло быть и речи. Плотность людей была как на площади, во время народных гуляний.
А тут еще накладка с багажом. В квитанции перепутали даты, и теперь нужно было заплатить не за один день, а за один год! Никакие уговоры, демонстрации билетов и обращения к здравому смыслу не помогали.
- Идите к начальнику смены, - неизменно отвечал кладовщик.
А к начальнику смены, кабинет которого располагался на втором этаже, стояла плотная, сомкнутая как македонская фаланга, толпа мужчин. Спины, спины… Голубые и зеленые кителя, фуражки, напряженные затылки. Пробиться сквозь этот монолит не представлялось возможным. Она прислонилась к стене, и глаза ее наполнились слезами. Малыш, которого она держала за руку, захныкал.
Какой-то офицер, проходивший мимо, потрепал малыша по голове, усталым кивком поинтересовался в чем дело и, выслушав сбивчивый рассказ, ринулся восстанавливать справедливость. Выплеснув на кладовщика всю свою обиду на неустроенность, несправедливость, невозможность отправиться в отпуск, который идет уже несколько суток, офицер, покряхтывая, принес багаж, с сомнением глянул на ее хрупкую фигуру, и растворился в толпе. У нее не возникло ни малейших сомнений, когда он попросил багажную квитанцию и пропал с ней из виду. Она просто слишком устала. Да-а-а, свекор бы тут сказал! И об излишней доверчивости, и еще о чем-нибудь. И живописал бы картинки, каково остаться бог знает где без вещей, денег и документов… Но обошлось.
 
В Советской Гавани их встречал муж. Несколько дней лили дожди, грунтовый аэродром раскис, аэропорт не принимал и не отправлял самолеты. Сотни издерганных людей ждали своих рейсов.
Сначала сказали, что самолет сядет здесь – в аэропорту. Потом объявили, что указанный рейс будет приниматься на военном аэродроме. Суета, такси, военный аэродром. «Нет, Вы, наверное, что-то напутали. Этот рейс прибывает в аэропорт». Снова такси, страх опоздать, гулкие неразборчивые объявления диктора… Ночь они провели в гостинице, а на утро снова был аэропорт. 
Билет на самолет Советская Гавань – Гроссевичи стоил четыре рубля.
Последний этап, казавшегося бесконечным, пути, они проделали из Советской Гавани на дребезжащем Ан-2, который приземлился на огромной поляне, гордо именовавшейся аэродромом.
Погрузив вещи на скрипучую телегу, воссоединившееся семейство двинулось к дому. По плавучему мосту, сделанному из толстых, в обхват, бревен, скрепленных скобами и притянутыми к берегам толстыми тросами, переправились через речку. Телегу ужасно бросало их стороны в сторону, и она попыталась идти своими ногами. Но в туфлях на высоких каблуках передвигаться было решительно невозможно.
- Да вы устраивайтесь, - добродушно предложил, правящий телегой мужичок.
Как устраиваться? – мелькнуло в голове. Она снова обреченно осмотрела телегу. В отличие от художественных фильмов, где дно телеги устилало свежескошенное сено, на котором полулежали румяные деревенские девахи, здесь были только не очень чистые голые доски, окаймленные по краю такими же. Выступающий бортик больно упирался под коленки, но выбирать не приходилось. Каждая кочка или ухаб отдавалась ударом дубины по тем местам, которые упирались в дно телеги.
Через бревна, там, где они проседали под тяжестью повозки, перетекала кристально чистая вода. В ее глазах застыло странное выражение восторга и ужаса.
- Это речка Ботчи, - проводил летучую экскурсию муж, - рыбы полно. А вот это и есть деревня Гроссевичи. Но нам туда, - счастливо улыбаясь, махнул он рукой, - за сопку.
Телега, широкая, метров в тридцать река, сопка… Она чувствовала себя женой декабриста. Вот только не могла толком понять - за какие такие подвиги мужа, а считай и ее с ребенком, сослали в этот богом забытый край, зажатый с одной стороны бескрайней тайгой, а с другой таким же бескрайним морем. Природа подавляла. Она явственно демонстрировала ничтожность человеческого существа по сравнению со своим могуществом.
По наезженной проселочной дороге телега, валко преодолевая ухабы и рытвины, проследовала через деревню. Старые срубы, почерневшие от времени и соленого морского ветра, были огорожены дощатыми заборами, перед которыми располагались нехитрые огороды, обнесенные поскотиной из толстых жердей. На столбиках изгороди стояли бурундуки с пушистыми полосатыми хвостиками, смешно сложив на животах свои короткие лапки.
Пару раз она заметила людей. Они молча провожали ее взглядами, с плохо скрываемым интересом, разглядывая ее обувь.
- Там магазин, - махнул рукой влево муж, указывая на стоящий на отшибе дом, больше всего напоминающий склад.
Она рассеянно кивнула.
Тем временем дорога обогнула сопку со стороны моря, проследовала мимо домика пограничников, еще одного дома с огородом перед ним, и вывела их к военному городку.
Сразу за сопкой стоял ДОХ – дом офицеров холостяков – наполовину вросший в землю бревенчатый сруб, за ним еще один дом, а дальше еще два длинных, стоящих перпендикулярно береговой линии, дома, издалека похожих на бараки.
Левая половина дальнего дома была их.

Что обычно делают нормальные люди, добравшиеся до дома после дальней дороги? Некоторое время сидят, вытянув ноги и прикрыв глаза. Потом начинают обустраивать быт, потроша сумки и чемоданы, разворачивая газетные комки, в которых обнаруживаются чашки, ложки, блюдца, снова чашки…
К слову сказать, багаж Татьяны наполовину состоял из детских вещей. Вторую половину занимали блоки болгарских сигарет «БТ», лучших по тем временам. Муж начал курить, и по глубокому убеждению его жены – уж если курить, то лучшее.
Татьяна пристроила, клюющего носом, сынишку в детской кроватке, и вышла на улицу. Нужно было варить малышу кашу, и эта проблема стояла сейчас на первом месте.
- А где можно молока купить? – обратилась она к соседке, жене командира.
- Молока? Так в деревне. Только там тебе не продадут, - убежденно сказала та, и в ответ на немой вопрос Татьяны, добавила, - Не любят они нас.
- А как же быть? – потерянно поинтересовалась Татьяна, на что соседка пожала плечами.

В деревню Татьяна отправилась, как была – в сарафанчике и на «шпильках». Дорога была одна, и шансов промахнуться и заблудиться, просто не было. Она прошла мимо домика пограничников, примостившегося у подножья сопки, откуда на нее с интересом поглядывали молодые солдатики в зеленых фуражках.
С настойчивостью обреченного, Татьяна обходила дворы, окликая хозяев:
- Простите, Вы молоко не продаете?
В большинстве случаев ей просто не отвечали, глядя с сумрачным любопытством на «новенькую».
В одном из дворов Татьяна увидела окруженную суетящимися курами тетку. Та кормила кур, разбрасывая из упертого в бедро таза что-то белое и рассыпчатое, оказавшееся, при ближайшем рассмотрении творогом.
- Извините, а у Вас можно молока купить? – в который раз повторила свой вопрос Татьяна.
Женщина отвлеклась от своего занятия и, с легким прищуром, окинув взглядом худенькую хрупкую фигурку Татьяны, одетой и обутой так, как никто и никогда здесь не одевался и не обувался, строгим голосом сказала:
- Молока нет.
- Мне не для себя… мне малышу… Как же быть…
Эти фразы Татьяна произносила уже вполголоса, понуро удаляясь от двора с топчущимися по творогу курами.

Возвращаясь домой, Татьяна смогла получше рассмотреть то, что на несколько лет станет местом ее жизни.
Деревню и военный городок разделяла высокая сопка, своей подошвой полого уходившая в море. Сопку огибала проселочная дорога, идущая дальше вдоль берега в сторону позиций, как сказал муж. На вершине сопки, оплотом цивилизации, гордо размещался локатор.
Серые домики с завалинками, квадратики хилых огородов, сараи, курятники, похожая на туалет будка коптильни, колодец с «журавлем»…
За домами протекал неширокий, метра в два, ручей, за которым почти отвесно поднимался пятиметровый склон. С левой стороны виднелась хоженая тропа. Там, дальше, темной стеной стояла тайга.
Татьяна вдруг вспомнила, что несколько дней толком и не умывалась, да и мальчика нужно было искупать.
Оказалось, что к их приезду истопили баню. Об этом сообщила все та же жена командира.
- Там в бане все готово. Как закончишь – скажешь.

С банным делом Татьяна была знакома понаслышке, поэтому, обнаружив в чистом, с выскобленным деревянным полом, зале заботливо поставленные на лавку два тазика с горячей водой, стараясь не проливать воду на пол, и, поливая себя и сына из ковшика, аккуратно и экономно помылась. Было ужасно неудобно, но Татьяна решила, что так и должно быть.
Выйдя на улицу, и поискав глазами Наташу, она спросила:
- А воду куда можно вылить?
Наташа на мгновенье застыла, переваривая вопрос.
- Так на пол… Вы что, в тазиках?... Так там же воды сколько угодно! Ну ладно, - безнадежно махнула она рукой, - приноровишься еще.
Оказалось, что над печкой установлен объемный бак, и надо просто повернуть кран, а рядом кран из такого же бака, но с холодной… А, да что там, дело прошлое.

Вечером малыш ел кашу, сваренную на сгущенном молоке, которого было в достатке. На столе стояла здоровенная жестяная банка «сгущенки», которая засахарилась местами до каменного состояния. Ребенок, уже почти засыпая, добросовестно открывал рот для поднесенной ложки. Каша ему нравилась. Иногда он поднимал глаза к невысокому потолку, с недоумением разглядывая доски, и снова впадал в дрему.
В эту ночь Татьяна почти не спала. Здесь все было не так – запахи, звуки. Пахло деревом, немного дымом, из крохотной прихожей несло квашеной капустой, которой обнаружилась огромная деревянная бочка. Пахло рыбой, керосином и сапогами.
За стенами дома глухо шумело море. Но и его звуки были другими. Оно не шелестело как Черное море, перебирая камешки. Оно тяжело вздыхало, накатывая на берег косые длинные волны. И галька здесь была другая – крупная, с ее кулак. На берегу, отброшенный прибоем, тянулся вал спутанных водорослей, в котором застряли непривычные морские ежи и звезды.
Под полом слышалась приглушенная, но активная возня.
Борис провел рукой по волосам жены, успокаивая:
- А. Это крысы в подполе. Не обращай внимания. Они в комнату почти не забегают. Спи, лапочка.
Почти. А если одна такая укусит ребенка? На память пришли какие-то слышанные невесть от кого ужасы про откушенные уши и обглоданные носы. А вдруг еще что-то?
Татьяна приподнялась на локте, выискивая по темным углам притаившихся крыс.

Утро началось с того, что Татьяна услышала стук в дверь и строгий женский голос:
- Есть что ль кто?
Перед дверью стояла та самая женщина, которая вчера кормила кур творогом. В руках она держала трехлитровую банку с молоком. Это было настолько неожиданно, что Татьяна не сразу нашлась что сказать. Малыш, сидящий у нее на руках, с интересом уставился большущими глазами на гостью.
Теперь и Татьяна могла рассмотреть женщину более внимательно. Та была крепкая, рослая, с тяжелым взглядом и большими, мужицкими ладонями. Поверх белоснежной косынки был повязан платок, закрывающий весь лоб. Распахнутая на груди душегрейка, открывала взору треугольник задубевшей коричневой кожи в том районе, где обычно располагается декольте. Наряд дополняла длинная темная юбка неопределенного цвета. На ногах - обрезанные валенки, вдетые в галоши.
Женщина стояла осанисто с прямой спиной и выправкой напоминала выпускника юнкерского училища.
- Ему? – коротким кивком указала она на малыша.
Татьяна начала скороговоркой рассказывать что-то про режим, каши, здоровье…
- Сама не ходи. Я приносить буду, - сказала, как отрезала, женщина и, развернувшись спиной к Татьяне, пошла прочь, как-то величественно, что ли.
- А сколько я должна? – запоздало среагировала Татьяна.
- Разберемся. А зовут меня баба Дуня, - бросила через плечо женщина и ушла, прямая и гордая.

Такого еще не было. Наташа, командирская жена, подошла к Татьяне и недоверчиво поинтересовалась:
- Как вы сговорились-то? Дуня никому из наших молоко не продает. Ей вообще проще его вылить или там корове обратно скормить. А тут, гляди, сама пришла!
- Я не знаю, Наташ. Как-то вот само получилось. Вчера отказала, а сегодня… Ты ж сама видела.

Когда Татьяна первый раз открыла дверь в чулан, там что-то пришло в движение, звякнула железка, мелькнула небольшая юркая тень. Татьяна машинально отшатнулась, но решила, что это крыса. Противно, конечно, и привыкнуть нельзя, но уже притерпелось.
За дверью обнаружился целый склад. Прежний хозяин был заядлым охотником, и в чулане кучей лежали разнокалиберные капканы с прикрепленными к ним цепями, какие-то косы, цепы, большая и страшная как акулья пасть двуручная пила, колья с железными наконечниками, глубокие деревянные совки с зубьями для сбора ягод, и прочее, назначения чего Татьяна просто не знала. Острый и колючий железный хлам немного ее напугал, поэтому она аккуратно закрыла чулан, повернула щеколду, а вечером попросила мужа вбить и загнуть гвоздь, чтоб малыш не смог случайно открыть дверь.
Оказалось, что в их чулане живет ласка. По вечерам она суетливо носилась по чулану, что-то роняя, пока, наконец, не затихала, давая возможность отдохнуть и хозяевам.
Сначала Татьяна думала, что там крыса, но всезнающая Наталья расставила все по своим местам:
- В чулане у вас ласка. Крысы в подполе. А ласка там давно живет. Она и детенышей там выводит.
Татьяна зябко передернула плечами. Об ее ноги доверчиво потерся подрастающий приблудившийся котенок по кличке Маркиз. 
Так и потекла жизнь. День за днем, неделя за неделей. Хрупкая, юная, похожая на девочку, Татьяна познавала новый для нее мир, ежеминутно открывая что-то новое. Нужно было жить. Нужно было приспосабливаться к новому климату и погоде; и тому, что свет бывает только вечером; учиться разжигать примус, кормить кур, выросших из принесенных кем-то цыплят; собирать яйца, готовить еду из сухой картошки, топить печи, и много чего еще…