продолжение романа карьера

15.


   Михаил Асперов, поверженный в своих любовных притязаниях, но по-прежнему полный снобистского оптимизма, на следующий день уехал все-таки со всеми остальными дачниками, и живописное угодье в Грайвороне оказалось в полном распоряжении Алисы и Глеба. Их ожидали три дня праздной, спокойной жизни под ясным, весенним солнцем. 
   За это время Алиса лишь однажды упомянула об их разговоре в первую ночь пребывания на даче. Как-то раз, во время прогулки у озера, она, лукаво посмеиваясь, словно невзначай заметила:
   - Может быть, тебе показалось, что моя головка в тот вечер, когда я сделала тебе предложение, была не совсем трезвой, однако я и сегодня от своих слов не отказываюсь! Имей это в виду, дорогой…
   - Ну, вот, опять ты застала меня врасплох! И не знаю, что тебе ответить, совершенно не готов к этому!- шутливо наморщив лоб, сказал Глеб. – Сделай милость, дай мне какое-то время на размышление. Я тебе непременно потом скажу!..      
   Пока Маркушев якобы обдумывал предложение Алисы, она окружила его такой искренней заботой, словно уже стала его женой. Все ее поведение говорило о том, что она всей душой желала выйти за него замуж. Иногда, несколько смущаясь, Алиса вместе с ним подшучивала над тем, как открыто и прямолинейно она подталкивает его к браку, но при этом нисколько не скрывала, что стремится именно к этому.
   Что это? – спрашивал себя Маркушев. – Любовь, страсть, прихоть избалованной женщины? А, может, после двух неудавшихся попыток построить семейное счастье стремление еще раз выйти замуж превратилось для нее в маниакальную идею?
   Глеб прекрасно понимал: стоит ему произнести только одно слово, и он обретет все,  чего у него еще никогда не было и быть не могло, - ее друзей, ее положение в обществе, ее уверенность в завтрашнем дне… Жаль только, что все это не случилось лет десять назад. Сколько сейчас лет Алисе? Скорее всего, ее возраст находится уже за пределами того, в чем она может признаться, - Алиса, вероятно, лет на пять или шесть старше его. Маркушев без труда замечал это по мелким  морщинкам в уголках ее глаз, по кислому выражению лица, когда она долго и придирчиво изучала себя в зеркале, по легкой предательской припухлости на подбородке… Но главное наблюдение, сильно обескураживающее Глеба, состояло в том, что Алиса потеряла обаяние юношеского простодушия, ребячливости и чистоты, а что может быть прекраснее отражения детской души, которое так естественно красит каждую молодую женщину?..      
   Иногда в памяти Глеба, порою в самые неожиданные моменты - во время работы или, наоборот, в минуты беспредметных раздумий - внезапно возникал образ девушки, с которой он случайно познакомился во время одного из корпоративных фуршетов в гостинице «Балчуг», куда его привела с собой Горина. Девушка настолько понравилась ему, что после ее ухода Алиса, с нотками горечи и раздражения в голосе, не преминула его уколоть: «Однако, как я погляжу, ты большой любитель молоденьких ярочек!..» 
   Конечно, дело было не в этой именно девушке, Глеб давно забыл ее имя и не имел никакого желания разыскивать ее. В Тверской области ему встречались сельские девчонки ничуть не хуже ее, их  отличало то же физическое совершенство, та же нетронутая свежесть и, кроме того, у них была интригующая пугливость молодых кобылок, в любой момент готовых лягнуть и пуститься вскачь. Однако все их физические достоинства были лишь частью необходимого. Им недоставало хорошего воспитания, наследственной горделивой осанки, аристократического лоска, который можно приобрести только благодаря особой подготовке. И, наконец, они были абсолютно лишены запаха денег, - того самого волшебного запаха, о котором говорят, что он якобы не существует, но почему-то, как правило, все очень хорошо его чувствуют. Последнее время Глеба тянуло лишь к тем молодым женщинам, которые выглядели как хозяйки окружающего их мира, - и та девушка, с которой он познакомился в гостинице «Балчуг», безусловно, была одной из них. Качества, которые отсутствуют у тверских молоденьких кобылиц, у девчонок из элитного общества были в крови с самого их рождения. Со временем они превращаются в женщин, подобных Алисе Гориной, и потом передают эстафетную палочку своим дочерям, а сами отходят от дел, чтобы легко и  спокойно встретить обеспеченную старость. Из этого и состоит их жизнь, размеренная и блестящая…
    Алиса дважды выходила замуж, но не имела детей. Глеб не спрашивал – почему. Однако он заметил, что она не любила пользоваться противозачаточными средствами и никогда не делала этого. Может, после первого же брака ей стало ясно, что предохраняться ни к чему, потому что она вообще не может иметь детей?.. Кроме того, гуляя однажды в Сокольниках, где было много детворы, Глеб обратил внимание на то, что дети вызывали в Алисе только раздражение и досаду, и это не понравилось ему.
   Сам Маркушев хотел бы, чтобы в его семье были дети, и с каждым годом это желание становилось все сильнее и определеннее. Он намеревался дать своим детям все то, чего сам был лишен в детстве. Его будущая жена непременно подарит ему детей и будет нежной и любящей матерью. Однажды эти мысли увлекли его так далеко, что Глеб совершенно явственно увидел, как он сидит на берегу какого-то живописного озера, похожего на Валдай, и глядит, как легкий ветерок время от времени оставляет шершавый след на гладкой поверхности воды, а вокруг него возится в прибрежном песке его ребятня.
   Как ему хотелось, чтобы эта мечта стала когда-нибудь явью!..
   Однако для того, чтобы воплотить эту мечту в реальность, ему нужно, в первую очередь, найти надежную спутницу жизни. Кто же она и где ее искать?!.
   Он чувствовал, как образ этой неведомой ему женщины, светлый, как улыбка, недостижимый, как облако, и неразличимый, как маяк в тумане, постоянно витает вокруг него, но ему никак не удавалось поймать и удержать его. 
   И кто знает, поймает ли он его хоть когда-нибудь?..


   Вернувшись из Грайворона, Маркушев первым делом купил себе серебристый «Ягуар». Когда он показал машину Владу, тот долго ходил вокруг нее с застывшей улыбкой на лице, которая выражала одновременно и восхищение, и зависть.
   - У кого позаимствовал, шеф? – спросил он.
   - Почему позаимствовал? Это моя собственная! Нравится?
   - По-моему, она немного экстравагантна.
   - Как утверждает Сайм Лотман, экстравагантность, это та стадия, в которой я сейчас пребываю. Я выйду из этой стадии, как только заплачу все налоги…
   До конца дня у Говорухина не было других тем для разговора, кроме серебристого «Ягуара», при этом он так искренне радовался удачному приобретению и вообще пребывал в таком приподнятом настроении, словно это была его машина… 
   Однако на следующий день, когда Влад снова заглянул к Маркушеву, он уже не улыбался и вообще был мрачнее тучи.
   - Глеб, с тобой можно поговорить?
   - Валяй!..
   - Только это строго между нами…
   - Нет вопросов… Присаживайся, молодой человек…
   - Спасибо, я постою. Что-то не сидится мне…
   - Что случилось?
   - Углов обещал, что следующая вакантная должность редактора будет моей, а теперь отдает ее кому-то другому.
   - Другому? А кому именно?
   Влад обиженно пожал плечами.
   - Разве это имеет значение? Кому-то со стороны…
   - Что-то не похоже на Углова! Если уж он действительно обещал это место тебе, то должен был выполнить свое обещание.
   - Я просто с ума схожу от злости, Глеб. Ты сам знаешь, как я старался! Я ведь вполне готов к работе, и Анатолий Анатольевич знает об этом!
   - Он говорил с тобой?
   - А зачем ему?.. Это Нонна настучала мне сегодня утром.
   - И ты этим удовлетворился?!.
   - Слушай, если Углову надо со мной увидеться, он знает, где меня найти. А я к нему без приглашения не собираюсь.
   - Идиот. Ведь это в твоих интересах, не грех и подсуетиться!.. Да что говорить, ты сам об этом знаешь!
   - Пошел он!.. Пошли они все туда же! Я собираюсь увольняться, Глеб, вопрос решенный…
   Наступило тяжелое молчание.
   Внезапно дверь открылась, и вошла Полина.
   - Извините, я на минуту, - смущенно сказала она, увидев их вытянутые лица, быстро взяла что-то со стола и удалилась.
   Никто из них даже и не взглянул на нее.
   - Ладно, - решительно сказал Глеб, - я сам с ним поговорю. И сейчас же…
   Маркушев негодовал. Обиды, которые ему самому пришлось испытать в жизни, навсегда оставили в его душе горькую память, поэтому он очень близко к сердцу воспринял несправедливость, допущенную по отношению к Владу. И, кроме того, его неприятно точила мысль о том, что у Говорухина были все основания поставить его в один ряд с теми, кто так несправедливо обошелся с ним. У Глеба не оставалось никаких сомнений: он должен был непременно вмешаться в это дело!
   Оставив без внимания предостерегающий возглас Нонны: «К нему нельзя! Он не один!...», - Маркушев без колебаний прошел в кабинет Углова.
   - Итак, будем считать, что мы договорились. Пойдемте к секретарше, я объясню ей, что она должна сделать для вас, - говорил в этот момент Анатолий Анатольевич, поднимаясь из-за стола. Перед ним стояла блондинка лет тридцати пяти и смотрела на него счастливыми глазами облагодетельствованного ребенка. Увидев Маркушева, Углов неестественно улыбнулся и  сказал: - Познакомься с новым членом нашего трудового коллектива - Ирина Андреевна Петрущенко. А это Глеб Петрович Маркушев. Полагаю, вы его узнали…
   - Да, конечно, я его сразу узнала!.. - восторженно прощебетала блондинка, покраснев до ушей и исполнив что-то среднее между книксеном и примитивным танцевальным па.
   - Отныне тебе придется часто иметь дело с Ириной Петровной, Глеб. У меня такое предчувствие, что она принесет нам много пользы.
   - Желаю успехов, - сказал Маркушев. - Удачи вам, Ирина Петровна…
   Углов проводил Петрущенко к Нонне и, вернувшись, снова сел за стол.
   - Ты чего без спросу ворвался? У тебя ко мне какое-то дело?
   - Да. Я пришел по поводу Влада Говорухина.
   - Кстати, я хочу поговорить с ним. Ему предстоит временное разочарование.
   - Он уже обо всем знает, Анатолий Анатольевич. Влад сидит сейчас в моем офисе и хочет увольняться.
   Углов мрачно взглянул на него:
   - Неужели так серьезно?
   - Имейте в виду, он и не думал просить меня переговорить с вами, я пришел по своей инициативе.
   - Понимаю. Садись, не маячь у меня перед глазами.   
   Некоторое время, пока Анатолий Анатольевич набивал трубку, Маркушев молча ждал.
   - Он утверждает, что следующую вакансию вы обещали ему. Уж не его ли должность досталась Ирине Петрущенко?
   Углов устало вздохнул:
   - Ты прекрасно знаешь, что я никогда ничего не обещаю. Но, сдается мне, что я мог намекнуть ему на что-то подобное…
   - Вы берете Петрущенко, потому что она «позвоночница», так?
   Бросив непроизвольный взгляд на дверь, Углов неохотно проворчал:
   - Угадал. Дама пришла к нам по звонку от нужного человека… А вообще говоря, ты уже не новичок здесь, и тебе давным-давно пора было бы знать, что не я принимаю решения по кадровым вопросам!
   - Ага, ясно. Вам просто настоятельно порекомендовали взять эту женщину на работу, так что ли?
   - Послушай, к чему весь этот разговор? И с каких это пор ты решил принимать участие в найме работников?.. Глеб, мне кажется, у тебя самого  все в полном порядке. Какого рожна тебе еще надо?.. Не секрет, что Говорухин, этот блестящий комильфо и большой любитель светских тусовок, твой любимец…
   - Дело не в том, что он мой любимец или комильфо, Анатолий Анатольевич. Вы обещали ему работу, а теперь отдаете ее блатной блондинке, которая явилась к нам откуда-то со стороны.      
   Углов усмехнулся:
   - Глеб, может быть, ты вообще запретишь нам принимать на работу блатных женщин со стороны?
   - Мне казалось, вы знаете меня достаточно хорошо для того, чтобы даже в шутку не задавать мне подобные вопросы. Однако, судя по всему, в данном случае вы берете на работу какую-то символическую личность, которая не может решить ни одной проблемы! Правильно я понимаю?..
   Углову этот вопрос явно не понравился:
   - Имеешь ли ты хоть малейшее представление о том, насколько трудно каждый раз подыскивать подходящее место для такого «позвоночника», -  символического или нет, это совсем неважно? И как мне бывает противно поручать ему какое-нибудь дело, постоянно думая о том, что на каждого подобного «позвоночника» приходится не меньше тысячи хороших, профессионально подкованных ребят, и любой из них справился бы с этой работой в тысячу раз лучше?!. Если не веришь, приходи и побудь со мной на собеседованиях. Половину моей жизни я провожу теперь в беседах с блатными кандидатами. Даже если бы я был целиком и полностью на их стороне, буквально весь, я все равно едва ли нашел бы среди них хоть одного, кто действительно мог бы принести нам пользу. Поэтому я изо всех сил стараюсь исподволь сделать так, чтобы они сами пришли к мысли о том, что здесь тяжело и трудно и не стоит рассчитывать на синекуру. Но, как ты понимаешь, это редко приводит к успеху… И в случае с этой блондинкой я тоже сильно рискую, - и все это благодаря жуткому давлению со стороны беззастенчивого функционера из Белого дома, который, не стесняясь, просто требует не обижать его «даму сердца»… А после того, как я соглашаюсь принять кого-то, на меня здесь обрушиваются все кому не лень с обвинениями в том, что принятый человек недостаточно подготовлен для работы в нашей компании… Я уже сам перестаю понимать, за что, в конце концов, должен отвечать? За возню с «позвоночниками», со стажерами и с другой необученной шушерой? Или за подготовку добротной телеинформации?.. И вот тут приходишь ты и пускаешь крокодилову слезу по поводу того, что Влад Говорухин, видишь ли, расстроился!..
   - Погодите, Анатолий Анатольевич, не кипятитесь… Конечно, Влад - типичный прожигатель жизни. Честно говоря, ему вовсе и не обязательно работать. Но только представьте себе: человек в кои-то веки решил попытаться сделать что-то самостоятельно, своими руками… пока еще не поздно… Если сейчас этим продвижением по службе не оказать ему небольшую практическую поддержку, он может вернуться к своим играм и, возможно, со временем, подобно отцу, превратится в никчемного богемного пропойцу… или в кого-нибудь похуже… Мне кажется, своим старанием он заслужил того, чтобы мы ему помогли, и вы наверняка разделяете мое мнение, иначе не стали бы ему ничего обещать! Я очень хорошо понимаю ваши проблемы с «позвоночниками» и другими необученными кандидатами, которых вас вынуждают принимать на работу… Кстати, эта Петрущенко, которая только что была здесь, - на мой взгляд, довольно толковая баба и, возможно, со временем может стать полезной, - она, безусловно, тоже имеет право на поддержку… Но скажите мне честно, разве в нашем переполненном сейфе, где деньги лежат, не достанет средств, чтобы не обидеть их обоих?  Признайтесь, что при желании такие деньги можно было бы найти!..
   Некоторое время Анатолий Анатольевич сумрачно смотрел на Глеба, потом, отчеканивая каждое слово, медленно сказал:
   - Работу получит Петрущенко. Говорухину придется подождать до следующего раза… Все, разговор окончен!..
   Когда Маркушев вернулся к себе, Говорухин стоял у окна, заложив руки за спину и покачиваясь с ноги на ногу.
   - Ну, как? – спросил он, быстро повернувшись к Глебу. .
   - Я поговорил с ним. Анатолий Анатольевич действительно сильно сожалеет, что все так получилось. Зато следующая вакансия уж точно будет твоей!
   - Спасибо тебе, шеф, - с чувством сказал Говорухин. – Больше я сюда не вернусь.
   - Влад, не делай этого!
   - Я позвоню тебе, Глеб. Ты поступил как настоящий друг.
   - Не надо этого делать, старик. Пойдем лучше посидим где-нибудь? Как ты насчет этого?
   - Нет, спасибо, что-то нет настроения, - уныло ответил Говорухин, направляясь к выходу.
   - Уж очень мне не хочется оставлять тебя одного, Влад. Надо бы поговорить, хорошенько обсудить все… 
   - Нет, спасибо, - опять твердо повторил Говорухин и исчез за дверью.
   Выйдя в коридор, Глеб долго смотрел ему вслед, - как всегда элегантный и статный, с высоко поднятой головой, Влад широкими, уверенными шагами пересек студию. Маркушев не сомневался, что он направился в ближайший бар.
   «Может быть, догнать его? – подумал Глеб. – Ну, уж нет, за Говорухиным я не побегу. Возможно, потом, после командировки в Париж, мне и удастся что-нибудь сделать для него, а пока пусть потерпит…»
   До официального визита российского президента в Париж оставались считанные дни. К освещению этого события тщательно готовились информационные службы всех телевизионных компаний. Снова дел было невпроворот, так что Маркушеву едва хватало времени даже на то, чтобы наскоро перекусить в кафе на втором этаже.
   - Пожалуй, этот визит - неплохая возможность для журналистов попытать счастья. По-моему, каждый из них мечтает сейчас о том, чтобы поехать во Францию! – однажды, как бы между прочим, заметил Маркушев Беланову, случайно оказавшись с ним за одним столиком с во время обеденного перерыва.       
   - А зачем им это, собственно, надо? – саркастически усмехнулся тот. – Только для того, чтобы в очередной раз щелкнуть Ельцина, когда он под газом с трудом вылезает из машины?
  «Его туда не берут!» - подумал Глеб и, чтобы удостовериться в этом, небрежным тоном спросил:
   - Уж не хочешь ли ты сказать, что не собираешься в Париж, Митяй?
   Черные глаза Беланова стали совсем непроницаемыми:
   - А что я потерял на этом паршивом пикнике?.. И, кроме того, якобы из-за режима экономии, мне не позволяют взять моего редактора, который помогает мне готовить тексты. 
   - Мне казалось, что ты сам пишешь тексты для себя.
   - Конечно, если я уж берусь за это дело, то справляюсь с ним намного лучше всех этих пустоголовых редакторов! Но у меня не всегда есть для этого время и желание…
   Алиса Горина тоже собиралась ехать в Париж. Ермилины были уже там, и она намеревалась остановиться у них. Но неожиданно захворала ее мать и не отпустила Алису за границу, так что ей пришлось отказаться от своих заманчивых планов.
   - Обещай, что не забудешь меня! – ласково попросила она Глеба, прощаясь с ним на пороге своей квартиры и с притворной гримасой играя лацканами его пиджака.
   - Только не кривляйся, Алиса, - недовольно поморщился Маркушев. – При всем моем желании я не смог бы сделать этого, потому что через неделю опять буду здесь, рядом с тобой…               


   Когда самолет начал разбег по взлетной полосе, Маркушев на всякий случай потуже стянул на животе привязные ремни и крепко вцепился в подлокотники кресла. Он всегда боялся взлета и посадки. Чтобы немного отвлечься и не смотреть в окно, Глеб принялся обозревать салон первого класса. Оказалось, что, кроме него, здесь сидели еще только три человека.   
   Это был ночной рейс, и Полина заказала билет именно на него только потому, что он был первым из тех, на которые Маркушев мог успеть после вечерней передачи. Однако, уже оказавшись в салоне, Маркушев понял, что у этого ночного полета есть еще одно большое преимущество: Глеб получал возможность спокойно отдохнуть в уединении после трудной рабочей недели. Он от души радовался тому, что ему удалось избежать нескончаемых, нудных разговоров о работе с Федоровым и Григорьевым, - для этого у них будет достаточно времени в Париже. Но больше всего его развлекала мысль о том, что он ускользнул из-под опеки Женьки Власова, этого суетливого и въедливого зануды, который, по долгу службы, занимался контактами Маркушева с общественностью. Власов улетел более ранним рейсом, вместе со всеми работниками телекомпании, и теперь, наверное, весь извелся от страшной мысли о том, что Маркушев запросто мог и опоздать в аэропорт… 
   Когда во время посадки в Шереметьево Маркушев располагался на своем месте в самолете, он обратил внимание на то, что находящийся позади них салон экономического класса забит до отказа. Там было шумно и тесно. А ему было просторно и комфортно. Но Глебу этого показалось недостаточно и, для того чтобы полнее прочувствовать свое привилегированное положение, он, не спеша, откинул назад спинку кресла и попросил бортпроводника принести ему немного коньяку. Тот тотчас же поспешил исполнить просьбу Глеба, но по пути в пищеблок все-таки задержался на некоторое время около супружеской четы. Маркушев давно уже заметил, что все бортпроводники уделяли почему-то самое пристальное внимание этой паре. Так как мужчина все время держал на коленях опечатанный кейс, Глеб решил, что это либо дипкурьер, либо важный правительственный чиновник. Четвертым и последним пассажиром в их салоне была женщина, она сидела на полпути между креслом Маркушева и туалетными комнатами. Глебу очень хотелось увидеть ее лицо, но это ему пока никак не удавалось. 
   Капитан корабля хорошо поставленным голосом, спокойно и уверенно сообщил по радио, что они находятся на высоте двенадцать тысяч метров, что температура воздуха за бортом – минус пятьдесят градусов, что полет проходит нормально и что в Париже идет дождь, но к утру, скорее всего, погода прояснится…
   Маркушев отстегнул свой привязной ремень, откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза… 
   Он проснулся оттого, что кто-то очень осторожно коснулся его руки. Глеб увидел бортпроводника и хорошенькую стюардессу, между ними стояла тележка с едой.
   - Что желаете, рыбу или мясо? – вежливо спросил стюард.
   - Вообще говоря, я предпочел бы курицу, - сказал Глеб. – Но если ее нет, давайте рыбу. И бутылку сухого… белого…
   Пока стюард извлекал откуда-то поднос с едой, стюардесса откупорила бутылку и, подавая ее Маркушеву, в безупречной, профессиональной улыбке продемонстрировала ему свои великолепные зубы. 
   После короткого сна Глебу страшно хотелось пить, да и вино оказалось хорошим, поэтому он довольно быстро до дна осушил бутылку.
   Покончив с ужином, Маркушев от нечего делать сквозь приоткрытые шторки в проходе посмотрел назад. Он увидел, как в соседнем салоне пассажиры, в основном туристы, с аппетитом уплетали свою нехитрую еду, запивая ее колой или минеральной водой и толкаясь локтями в тесных неудобных креслах. Неумолчный гомон их жизнерадостных голосов почти  полностью заглушал равномерный, томительный гул мощных двигателей. Там кипела жизнь, а здесь, в салоне первого класса, были комфорт и покой. 
   «А что, мой брат Федор, пожалуй, тоже очень неплохо смотрелся бы в качестве пассажира первого класса», - с грустной иронией подумал Маркушев.
   Он потянулся к окну, поднял шторку, но ничего не увидел, кроме темноты и светлого струистого следа от работающих двигателей, - и вдруг Глеб почувствовал себя страшно одиноким. За последнее время он колесил по свету как никогда много, побывал в таких местах, о которых прежде и думать не мог, и поначалу каждая такая поездка пробуждала в нем что-то похожее на эйфорию, сладкое, необычное чувство, словно все это происходит с ним не наяву, а в приятном сне. Но теперь это чувство стало посещать его все реже. Вот и сейчас опорожненная им бутылка сухого вина и семга с овощами не вызвали в нем ничего, кроме привычной равнодушной апатии.
   До его слуха из наушников доносилась музыка; конечно, было приятно слышать ее звуки на высоте более десяти тысяч метров над ночной Европой, но они только усилили в нем чувство тоскливого одиночества. 
   Маркушеву показалось, что в салоне стало прохладней. Зябким движением он плотнее стянул вокруг себя куртку, но это не помогло. Тогда Глеб решил пройти к бортпроводникам в пищеблок, выпить там еще один бокал коньяка и заодно немного размяться.
   Проходя мимо одиноко сидящей женщины, он бросил на нее осторожный, мимолетный взгляд. Но ее лица он так и не увидел, - немного наклонившись вперед, она лениво перелистывала глянцевый журнал «Elle». Зато он без труда разглядел лица дипломата и его жены. Покончив с ужином, они сладко спали, откинув головы на спинки кресел, а беспризорный чемоданчик, который мужчина по-прежнему держал на коленях, готов был в любую минуту соскользнуть на пол.
   Стюардесса плеснула Глебу коньяку, и он тут же, около буфета, с бокалом в руках присел на откидное сиденье.
   Неожиданно из кабины пилотов вышел какой-то человек в летной форме и с отверткой в руке, кивнул бортпроводнику, и они вместе, с озабоченным видом, быстро пошли по проходу в салон экономического класса.
   Оставшись одни, две стюардессы стали о чем-то перешептываться, кокетливо поглядывая при этом на Глеба.
   - Что случилось, девочки? Уж не отваливается ли двигатель? – спросил Маркушев.
   Стюардесса, недавно показавшая ему свои хорошенькие зубки, поспешила успокоить его:
   - Ничего особенного, просто небольшая неполадка с отопительной системой. Они устранят ее в два счета…
   Глеб усмехнулся:
   - Я чувствую в себе столько внутреннего тепла, что мне его хватит на весь полет, даже если им и не повезет…
   - Может быть, еще добавить? – кокетливо спросила стюардесса, выразительно щелкнув длинным ноготком по бутылке с французским коньяком. 
   Он отрицательно покрутил головой.
   Однако с каждой минутой в салоне становилось все холоднее. Чувствуя, что захмелел, Маркушев встал и пошел к своему месту. И здесь он, наконец, увидел лицо незнакомки. За это время она успела пересесть из кресла, расположенного с краю, поближе к окну. Голова ее покоилась на маленькой подушке, а глаза были широко открыты. У женщины было молодое, милое лицо под гривой темно-рыжих волос. Их взгляды встретились, и он непроизвольно улыбнулся ей. От неожиданности улыбка у него вышла добрая и простая. Она ответила ему такой же открытой и искренней улыбкой.
   Маркушев остановился и, глядя на нее сверху вниз, спросил:
   - Кажется, вы тоже замерзли? Позвольте, я достану вам плед?
   - Сделайте милость! – сказала она звонким и чистым, как у ребенка, голосом.
   Он достал с полки два пледа, один бросил для себя в пустое кресло рядом с ней, а другим аккуратно накрыл ее колени.
   - Ну, как, лучше?..
   - Спасибо, гораздо лучше!.. Мне кажется, они отключили отопление.
   - У них там какие-то неполадки. Чтобы не замерзнуть окончательно, я предлагаю чего-нибудь выпить…
   - Неплохая мысль, - сказала она.
   Заметив, как Маркушев ладонью выразительно похлопал себя по шее, а потом показал два пальца, одна из стюардесс улыбнулась и понимающие кивнула.
   Тем временем незнакомка развернула плед и, низко наклонившись, заправила его вокруг ног Маркушева. При этом в ее движениях было столько простоты, заботливости и женственности, что он смотрел на нее как зачарованный, боясь шелохнуться.
   - Так хорошо? – спросила она, и Глеб поразился, какая замечательная у нее улыбка.
   - Все очень хорошо. Спасибо, маленькая мама…
   Они рассмеялись, и она откинула назад упавшую на один глаз тяжелую прядь густых волос.
   - Если бы я только знал, какая вы, - сказал он, - то ни за что не стал бы  ужинать в тоскливом одиночестве!..
   - Не переживайте. Ужин, как ни странно, оказался неплохим. Я думаю, вы даже и не заметили, что поглощали его в одиночестве, - заметила она.
   - Что-то я не видел вас в аэропорту.
   - Я чуть не опоздала на самолет. Меня задержал мой шеф с разными неотложными делами. Вечная история!
   Стюардесса подала им на маленьком подносе бокалы с коньяком.
   - Вы хотите сказать, что вам часто приходится летать по этому маршруту?
   - Дважды в год. Давайте знакомиться: меня зовут Елизаветой… Лиза Максимова…
   - Глеб Маркушев. Что же, выпьем за знакомство!..
   Они чокнулись и сделали по глотку. 
   Прохлада в салоне действовала отрезвляюще, хмель у Глеба почти прошел, остался только легкий кураж.
   - Давайте рассуждать как оптимисты: слава богу, что полетела всего лишь  отопительная система, - с напускной веселостью заявил он. – А вообще честно вам признаюсь: ужасно боюсь летать!  Действительно, даже подумать страшно, что от бескрайнего и бездонного воздушного пространства нас отделяет стенка, толщиной в какие-то двадцать или тридцать сантиметров!..
   - Что касается меня, то я никогда не думаю о таких вещах во время полета! И другим не советую, кстати говоря…
   «Смотрите-ка, какая правильная!», - одобрительно отметил он про себя. 
   Некоторое время они сидели молча, изредка прихлебывая коньяк и глядя в тесное пространство перед собой, - можно было подумать, что это случайно встретились в полете хорошие знакомые.
   «Странно, почему мне с ней так легко и приятно, - недоуменно спросил себя Маркушев. – Или всему виной коньяк?..»
   С озабоченным видом в салон вышел командир корабля и, почтительно склонившись перед мужчиной с дипломатом на коленях, стал ему что-то говорить: скорее всего, извинялся за неполадки.
   - Как я понимаю, вы летите в командировку? – спросил Глеб.
   Она кивнула:
   - В Париж и Рим.
   - Судя по журналу, который лежит перед вами, вы занимаетесь модой?
   - Можно сказать, вы угадали. Я работаю дизайнером в текстильной компании.
   Повернувшись к нему, она как-то лукаво улыбнулась, и тут Глеб впервые разглядел цвет ее глаз – ярко-зеленый, густой, похожий на цвет молодой крапивы. 
   - Я полагаю, мне даже и не нужно спрашивать, зачем Глеб Маркушев летит в Париж? – вопросительно добавила она. – И так все ясно.
    Глеб промолчал, и ему показалось, что Лизе не понравилось, что он оставил без ответа ее вопрос. Она устало вздохнула и снова откинулась на спинку кресла.
   - Утомились? – спросил он.
   - Очень. Думаю, вы тоже… Впрочем, для вас усталость, наверное, обычное состояние…
   - Случается, особенно когда идет много информации… Впрочем, по-разному бывает.
   Глеб вернул стюардессе пустые бокалы и опять обратился к Лизе:
   - Согрелись немного?
   - Совершенно согрелась!..
   - А я, кажется, опять немного захмелел…
   Смущенно пожав плечами, она тихо засмеялась:
   - И я тоже…
   В салоне выключили большой свет, остались гореть только ночники над креслами, и в ту же минуту, как-то вяло и монотонно, словно спросонья, мужской голос  объявил по радио:
   - Неполадки в системе отопления устранены. Скоро опять станет тепло. А пока, я надеюсь, вам уютно под пледами… Если кому-нибудь пледа не хватило, обращайтесь к стюардессе…
   Елизавета потянулась, удобнее устраиваясь в кресле, и сказала:
   - Ко сну клонит от его монотонного голоса!   
   - Вы живете в Москве, Лиза? – спросил Глеб.
   - Да, теперь я живу в Москве. А родилась в городе Коврове. Вы о нем, наверное, даже и не слышали.
   - Может быть, и слышал, потому что мне приходится произносить в эфир названия многих городов, но беда в том, что я их тотчас забываю… - Он помог ей откинуть спинку кресла. – Вам так будет удобнее…
   - Спасибо, - сонным голосом сказала она.
   - Спокойной ночи…
   Лиза пробормотала что-то совсем уж неразборчивое, и дыхание ее стало тихим и ровным.
   Глеб тоже откинул кресло назад, с улыбкой глядя на ее по-детски взъерошенную голову. Блаженно улыбаясь, он безуспешно пытался вспомнить, какого цвета был мягкий кашемировый свитер, который она перед сном натянула поверх коротенькой темной юбки. Какого цвета  юбка, он тоже не заметил, зато ему удалось разглядеть Лизины колени – круглые, ровные, очень соблазнительные…
   Повинуясь внезапному порыву, который он не успел даже осознать, Глеб наклонился и поцеловал ее мягкие волосы. В конце концов, подумал он, потом можно оправдаться тем, что я немного перебрал… 
   В ответ Лиза, как бы во сне, положила руку ему чуть выше колена, и Маркушеву показалось, что при этом она теснее прижалась к нему. Зарывшись носом и ртом в ее густых волосах, Глеб надолго потерял счет времени, радуясь ее нежданной податливости и вместе с ароматом духов вдыхая еле уловимый запах ее тела. Чувствуя на своем колене ее легкую, мягкую руку, Глеб испытывал такое волнение, что у него на какой-то момент перехватило дыхание. Лиза была в такой тесной близости от него, что Маркушеву стало казаться, будто он ощущает ее доверчивое тело все целиком – с головы до пят. 
   Он сидел, не смея пошевельнуться…
   Медленно тянулось время, и каждое мгновение вводило его во все большее искушение. Наконец, у Глеба просто не стало сил ему противостоять, и он, крепко обняв ее, в страстном порыве стал целовать Лизины лицо и шею. Елизавета не отталкивала его; она сидела по-прежнему, не открывая глаз и покорно положив руки ему на грудь. Можно было подумать, что она продолжает спать…
   - Простите меня, Лиза, - прошептал, наконец, Маркушев, немного отстраняясь от нее, - со мной никогда такого не было… Вы сможете простить меня? Я совсем не хочу потерять вас из-за собственной глупости…
   Прошло какое-то длинное мгновение, прежде чем она, не открывая глаз, прошептала:
   - Я совсем не сержусь. Все хорошо…
   - Спасибо тебе, маленькая мама!..