продолжение романа карьера

16.


   … На вершине горы стоит мама, - руки опущены, лицо печальное, на голове простой белый платок. Она молча глядит сверху, как Глеб с трудом карабкается в гору со стаканом воды в руках. От того, успеет ли он принести ей стакан с водой, якобы зависит ее жизнь… Гора крутая, высокая, Глеб задыхается и, наконец, понимает, что, сколько бы он ни старался, ему не хватит сил преодолеть ее. В отчаянии он умоляюще смотрит вверх, туда, где должна быть мама, а вместо нее видит Митьку Беланова, - тот  издевательски улыбается и  укоризненно разводит руки… А вокруг, по всему склону горы, стоят незнакомые люди, они кричат, свистят и улюлюкают, как зрители на стадионе во время футбольного матча. Расплескивая воду, Глеб вне себя от ярости замахивается стаканом, чтобы вдребезги разбить его о камень, но в этот момент наверху опять вдруг появляется мама, печаль на ее лице неожиданно сменяется приветливой улыбкой, и Глеб с облегчением понимает, что она вне опасности и хочет успокоить и подбодрить его…
   В этот момент из-за горы поднимается ослепительное солнце, нестерпимо яркие лучи бьют ему прямо в глаза и совершенно ослепляют его…
   Маркушев проснулся оттого, что теплый солнечный лучик медленно перемещался по его лицу, - это самолет, сильно накреняясь, описывал гигантскую дугу. Он открыл глаза и увидел Лизу Максимову, которая, сидя рядом, с улыбкой смотрела на него.
   - Взгляни-ка, - сказала она и за руку потянула его к окну.
   Они кружили над Парижем. Глебу почему-то казалось, что Париж встретит их дождливой погодой, но в это утро дождя не было. Наоборот, вокруг было совершенно чистое голубое небо, совсем как на рекламном плакате, и много прозрачного утреннего света.
   Самолет медленно снижался по направлению к аэропорту Орли.
   - Боюсь и заикнуться о том, что было вчера. По крайней мере, до тех пор, пока вы не скажете, что прощаете меня… - виновато пробормотал он.
   - А ничего и не было, – безмятежно ответила она. – Сначала заснули вы, а вслед за вами и я. По-моему, этим и закончился вчерашний вечер…
   На ее правой руке было изящное небольшое колечко с зеленым жадеитом, под цвет ее глаз.
   - Осмелюсь все-таки спросить, почему вы были так заботливы ко мне?
   - Не знаю. Так получилось…
   - Может быть, коньяк подействовал?
   - Может, и подействовал, но не настолько, чтобы говорить об этом.
   - Я смогу увидеться с вами еще раз?
   - Конечно… 
   Глеб взял ее за руку: у Лизы были длинные, нежные и легкие, как кружева, пальцы.
   - Я рад, что встретил тебя, Лиза!
   - И я рада.
   - Поедем в Париж вместе?
   Она немного грустно покачала головой:
   - Не получится. В Орли меня ждет машина. Наш парижский партнер заберет меня в свой собственный дом недалеко от Фонтенбло. Выходные дни я обычно провожу там.
   - Он женат?
   Лиза засмеялась своим детским, заразительным и звонким, смехом.
   - О да! На очень милой и совсем молоденькой француженке. – И тут же, кокетничая, ревниво прищурилась: - А ты женат?
   - Ну, как сказать? Формально – да, а фактически к настоящему моменту мой брак окончательно распался.
   - Может быть, это просто своего рода супружеский мораторий, когда люди, пытаясь спасти брак, расходятся на некоторое время? 
  - Нет, между нами действительно все кончено… Слушай, давай лучше поговорим о вещах приятных! Надеюсь, я смогу тебя увидеть в понедельник?   
   - В понедельник я еду в Бове. И вообще, я буду очень занята вплоть до среды.
   - Значит, во вторник тоже нельзя? – уныло протянул он.
   Она снова засмеялась:
   - Нет, раньше среды никак не получится!..
   На табло зажглось предупреждение «не курить», и стюардесса сдвинула шторки, разделяющие их с салоном, в котором летели туристы. 
   - В какой гостинице ты собираешься остановиться? – спросила Лиза.
   - Кажется, «Морис».
   - Кажется или точно?
   Глеб извлек из кармана ваучер.
   - Вот, погляди сама, что написано. Я по-французски не знаю ни слова! - он ткнул пальцем в название отеля - «Meurice» - Представления не имею, как это звучит по-русски!
   - Я знаю эту гостиницу. Мы сделаем очень просто: я оставлю для тебя сообщение у портье.   
   - Отлично!.. А теперь, может быть, поцелуешь меня на прощание?..
   - Непременно…
   Она обвила его шею руками, и он крепко прижал к себе ее податливое, ласковое тело.
   Так они и сидели, обнявшись, до того момента, пока самолет не стало трясти на бетонных кочках взлетной полосы. Двигатели взревели в последний раз и затихли…
   Они прибыли в Париж…


   В аэропорту Глеба встречал Женька Власов. Лицо у него было бледное, словно слегка напудренное, с темными кругами под глазами. Обеими руками он держался за живот. Завидев Маркушева, Женька с кислой улыбкой помахал ему. 
   - Опять проблемы с желудком? – без труда догадался Глеб.
   - Кажется, начинаются. Да я сам во всем виноват. Раззадорили меня здешние забегаловки разной вкуснятиной, ну я, по глупости, и решил: приняла б душа, а брюхо не прогневается. А оно еще как прогневалось! – просто переворачивает меня всего наизнанку!.. 
   - Какие у нас планы?
   - Сначала едем на работу, потом я везу тебя в гостиницу…
   Париж ничем особенным не поразил Маркушева. Обычный большой город,  охваченный утренней суматохой. Точно так же, как в Москве или в Питере, пронзительно взвизгивали клаксоны автомобилей, тут и там вдоль дороги в нетерпении и спешке метались люди с поднятой рукой, пытаясь поймать такси, а вдоль тротуара, совсем как в Твери, катил на велосипеде растрепанный мальчишка, зажав под мышками длиннющий батон хлеба.
   Глеб чувствовал себя счастливым, - должно быть, парижский воздух подействовал на него благотворно.
   Все службы телекомпании расположились на третьем этаже старой гостиницы неподалеку от бывшего королевского дворца Пале-Рояль. В переполненном разбитом лифте Маркушев с Власовым поднялись наверх. Когда они вышли из лифта, огромный холл перед входом в коридор весь был забит металлическими чемоданами, похожими на сундуки, кофрами, футлярами, коробками и чехлами, в которых находилось телевизионное оборудование. Их охранял безучастный ко всему на свете старик в полинявшей униформе. Он стоял у открытого окна в густом облаке табачного дыма, пахнущего пожаром, и указательным пальцем увлеченно гонял по подоконнику голубую пачку из-под сигарет.
   По темному душному коридору они прошли к номеру 331 и остановились перед закрытой дверью, за которой раздавались громкие голоса и взрывы смеха.
   - Опять этот Жан в своем репертуаре, черт бы его взял! - пробормотал Власов, открывая дверь. - Клоуны хороши только в цирке, в жизни они меня раздражают. Ну, точно, вот и он, собственной персоной…
   Небольшого роста человек, в сером помятом пиджаке и выцветших джинсах, с копной растрепанных черных волос на голове, стоял на стуле спиной к двери и изображал какую-то пантомиму. И фигурой, и движениями он очень напоминал Чарли Чаплина, и, глядя на него, все присутствующие веселились от души. Внезапное появление Маркушева и Власова за спиной мима вызвало новый взрыв хохота. Чарли Чаплин обернулся и, увидев вновь прибывших, проворно соскочил со стула.
   - А, господин Маркушев! – протягивая руку, бойко воскликнул молодой человек на хорошем русском языке. - Меня зовут Жан Кроул… Наконец-то вы здесь! Мы вас заждались…
   - Где Сомов? – сердито насупившись, спросил Власов.   
   - В российском посольстве, берет интервью у министра иностранных дел.  Бардов тоже там…
   Кроул произнес фамилию питерского комментатора на западный манер – «Бардофф».
   - Хорошо, показывайте нам свое хозяйство… - со страдальческим лицом опять схватившись за живот двумя руками, простонал Евгений Власов.
   Чарли Чаплин оказался мастером на все руки. Под его руководством команда техников напичкала двухкомнатный номер прибывшим из Москвы оборудованием, плотник смастерил нечто вроде подиума, и в результате получилась неплохая студия. Кроме того, для Эдуарда Григорьева оборудовали линии связи: ему надлежало, как обычно, составлять перечень основных событий дня и укладывать свежие информационные материалы в рамки сценария. Парижский корреспондент Василий Сомов и Константин Бардов готовили телевизионные сюжеты, работая непосредственно перед камерой. Предполагалось, что из студии передачи будут идти в прямой эфир, без записи.
   Маркушеву работа «клоуна» понравилась.
   Показывая взглядом на Власова, с сосредоточенным видом делавшего какие-то пометки в записной книжке, и на склонившегося над компьютером Григорьева, Кроул одобрительно заметил:
   - Ваши московские коллеги зря времени не теряют.
   - Они очень добросовестные люди, Жан, - ответил Глеб, - и я, между прочим, тоже…
   - Конечно!.. Даже я иногда работаю, для разнообразия. Особенно мне достается по вечерам. Только не подумайте ничего такого, я серьезно говорю!.. - Он вдруг насторожился и, комично жестом приставив ладонь к уху, радостно возвестил: - А вот, кажется, и господин Бардофф идет…
   Действительно, в проеме открытой двери показалась мощная фигура Константина Бардова, а вслед за ним в студию вошел Василий Сомов. Маркушева сразу же подкупило то, как дружественно и спокойно обошелся с ним Сомов. Бардов вел себя совершенно иначе. Глебу бросилось в глаза, что его отношение к нему осталось прежним. Это была их первая встреча после памятной вечеринки в Питере, однако, в отличие от Сомова, который с теплой улыбкой на лице обменялся с Глебом крепким рукопожатием, Бардов лишь сухо кивнул ему головой.
   - Все подготовлено отлично! - сказал Глеб Сомову.
   - Благодарите за это Жана. Он поклялся все сделать так, чтобы Маркушев остался доволен. Он любит вас…
   - Вообще-то говоря, Маркушев всегда доволен. Тем не менее, спасибо, Жан…
   Кроул отвесил ему церемонный поклон:
   - В таком случае позвольте покинуть вас, джентльмены. Мне еще нужно хорошенько подготовиться к вечерней смене, которая, как это часто случается, может стать для меня весьма непростой…
   - Шерше ля фам? – с улыбкой спросил Глеб.
   - Я предупреждал вас, месье Меркушев, чтобы вы не подумали ничего такого!.. А на будущее имейте в виду, что, кроме женщин, у французов есть еще одна сильная страсть – политика…   
  С этими словами Жан поспешно развернулся к двери и едва не сшиб с ног подошедшего сзади Григорьева.
   - Пардон, месье, - расхохотался Кроул и так игриво подмигнул Эдуарду, что тот слегка опешил…
   - Константин Николаевич, звонил Углов… У него есть к вам какие-то вопросы… - почтительно доложил он.
   - Ты имеешь в виду, что он опять намеревается рассказывать мне о том, что можно и что нельзя говорить в прямом эфире сегодня вечером?.. – со злой иронией спросил Бардов. – Ну, что поделаешь, надо позвонить! Я подожду тебя в твоем офисе, Вася… - уже спокойно сказал он Сомову, выходя вслед за Григорьевым.
   Когда они вышли из студии, Сомов спросил:
   - В чем дело, Глеб? Бардов сердит на тебя?..
   - А я думал, ты не заметил. Он никак не может простить мне того, что я не участвовал в забастовке.
   - И всего-то?.. Мне казалось, на сегодняшний день инцидент полностью исчерпан и виновных уже нет…
   - По-моему, все так считают, кроме него.
   - А, может, ему не дает покоя то, что тебя посадили на место Визенталя? Он прибыл только вчера, а уже позволил себе сделать пару колких замечаний в твой адрес.   
   - Например?..
   - Во-первых, он сказал, что ты пытаешься изображать из себя пророка, а на деле являешься обычной марионеткой, которая не смеет высказать ни одной собственной мысли.
   - А еще что?..
   - Кроме того, он заявил, что, в отличие от Визенталя, ты не только не пытаешься бороться против этой порочной системы, но даже не осуждаешь ее…
   Маркушев внимательно посмотрел Сомову в глаза, и ему показалось, что они настолько понимают друг друга, словно были знакомы много лет…
   - Вася, Владимир Визенталь есть Владимир Визенталь, а Глеб Маркушев – это Глеб Маркушев!..
   Умные карие глаза Сомова плутовато блеснули…
   - Как насчет того, чтобы завтра поужинать вместе со мной? У тебя найдется время?.. – спросил он.
   - На протокольных мероприятиях, подобных этому, невозможно найти человека свободнее меня!..
   С важным видом к ним подошел Женька Власов.
   - Извините, что перебиваю, Василий Павлович, но я должен забрать Глеба Маркушева на фотосессию.
   - Что за фотосессия? – спросил Глеб.
   - Сначала мы едем в центр города и делаем там несколько твоих фотографий. Нам надо показать ключевую фигуру нашей программы на фоне местных достопримечательностей – Эйфелева башня, Триумфальная арка, надгробие Наполеона, Елисейские поля… Кстати, нам крупно повезло: мы успеваем до наступления вечера переслать фотографии в информационные агентства, в газеты и журналы…
   - Теперь ты понимаешь, что я имел в виду? – с заговорщицким видом спросил Глеб Сомова.
   - А что?.. Действительно, дел у тебя невпроворот!.. – рассмеявшись, заметил Василий.


   Гостиничный лифт своими размерами и внутренним убранством напоминал тронную палату.
   - Кому-то такое сходство может показаться строительной нелепостью, но это не так, - заметил Евгений Власов. – Сомов рассказывал мне, что эта гостиница когда-то предназначалась для членов королевской семьи.
   Может быть, кому-то другому и было бы приятно хотя бы на некоторое время поселиться в доме, предназначенном для королевской семьи, но Глеб отнесся к этому спокойно. Он уже многое повидал и ко многому привык.   
   Окна роскошных смежных комнат, в которых остановились Маркушев и Власов, смотрели на дворцовый парк Тюильри, - его великолепие и величавость казались особенно восхитительными в угасающем свете дня.
   - Эх, хорошо бы задержаться здесь на месячишко! - грустно вздохнул Женька. После того как фотоснимки были отправлены в Москву, проблемы с желудком уже не так сильно беспокоили его.
   - А мне как-то все равно, - равнодушно буркнул Глеб и направился в душ.
   Не успел он переодеться, как раздался стук в дверь, - на пороге стоял Матвей Федин, второй корреспондент в парижском бюро. Несмотря на его  молодость, у него было какое-то старчески-угрюмое выражение лица.
   - Такое впечатление, как будто я сто лет знаком с тобой, Глеб, - с нескрываемой завистью сказал он, обмениваясь с Маркушевым рукопожатиями. – Вот что такое каждый день видеть человека на экране телевизора!.. Несколько раз тебя показали даже по французскому телевидению.
   - Да?!. Вот уж не знал об этом!..
   - Как насчет того, чтобы перекусить? Сомов распорядился кормить тебя на счет бюро. Так что можно рвануть, куда душе угодно…
   - Поступай по своему усмотрению, Матвей…
   Они прогулялись немного по Елисейским полям, а потом пошли ужинать в ресторан «Лорен», на открытом воздухе, под парижским ночным небом.
   Матвей Федин словно ждал того момента, когда ему предоставят возможность излить кому-нибудь душу.
   - До чего же мне тут надоело, Глеб! - начал он с места в карьер, как только они уселись за столик. - Понимаешь, больше всего меня задевает то, что очень многие мои материалы в Москве не используют. Я не знаю, то ли они сдают их в архив, то ли просто выбрасывают в корзину! Откапывать эксклюзивную информацию становится просто бесполезно… Предположим, мне удалось добыть какую-то клубничку, что-то по-настоящему интересное, что можно было бы показать в твоей передаче, но очень-очень срочное, горячее… Ну, ты понимаешь… А мне велят послать пленку по почте, чтобы не тратиться на космическую связь! Вот и получается, что пока этот материал дойдет до Москвы, он уже никому не нужен… Он не нужен даже Беланову, для утренней информационной передачи… Доступ к нашим линиям связи тоже ограничен, видимо из-за экономии… Или вот, и того пуще: однажды я добыл интересную информацию, но при этом вместе со мной был корреспондент Интерфакса. Мы работали на пару. И что ты думаешь! Наши олухи в Москве покупают этот самый материал у корреспондента информационного агентства, используют его, а затем присылают мне для ознакомления. Как тебе это нравится?!. И такое случалось несколько раз!..   
   Он тяжело вздохнул и залпом выпил рюмку коньяка.
   - Понимаешь, у меня такое впечатление, как будто меня здесь нет… Словно обо мне совсем забыли!..
   - Но вот сейчас у тебя появилась большая возможность, Матвей…
   - Эта возможность полностью принадлежит Васе Сомову, ибо дипломатия – по его части…      
   - А как насчет работы на радио?.. Совсем недавно я слышал твое выступление…
   - Я выступаю на радио только тогда, когда отказывается Сомов… Кстати, мне поручили написать для тебя материал, который тебе предстоит завтра прочитать на радио. Это должно быть в виде твоего свободного монолога о парижских впечатлениях. Что ты на это скажешь?
   - Я могу только сказать, что впервые слышу об этом! 
   - Кстати, когда шефам на радио удается заполучить какого-нибудь известного телевизионщика, они готовы отстранить от эфира любого из своих работников…
   - Почему бы тебе не плюнуть на все эти заботы? – спросил Глеб. – Неужели ты не можешь не думать о работе? Разве так уж плохо жить в Париже просто так, безо всякого дела, без нервотрепки? Я бы не отказался…
   - Что и говорить, мне очень нравится жить в Париже. Но загвоздка в том, что я нахожусь здесь достаточно долго и пора бы уже вернуться в Москву, чтобы не оказаться выброшенным за борт. Ты, конечно, понимаешь меня… Просто глупо долгое время оставаться вдали от центра… Ну, и, конечно же, мне нужен регулярный выход в эфир, чтобы сделать себе имя! В конце концов, ты сам прекрасно знаешь, как это делается!..
   Чувствуя, как сами собой смыкаются веки после превосходного ужина, Маркушев терпеливо слушал и думал о том, что рассуждения Федина почти полностью совпадают с рассуждениями многих его коллег по ремеслу в Москве, с одной лишь существенной разницей – те, наоборот, стремились уехать за границу и особенно в Париж…
   - Глеб, можно тебя попросить об одном одолжении?
   - Если то, о чем ты собираешься меня просить, в моих силах, то можно, конечно…               
   - Прошу тебя, замолви за меня словечко перед Угловым…  Попробуй улучить для этого минуту-другую, ладно?
   - Насчет работы в Москве?
   - Я согласен ехать и в Питер, только вытащи меня отсюда! Сделаешь?
   - Обещаю, Матвей!..
   - Если ты возьмешься, у тебя все получится! Я знаю… Не думай, что я не понимаю этого!..   
   - Кажется, Василий – отличный парень! – сказал Глеб, лишь бы переменить тему разговора. – Он тоже рвется домой?
   - Нет, ему здесь нравится. За последние двенадцать лет он, по-моему, ни одного дня не проработал в Москве. Вася успел поработать всюду, кроме Москвы.
   - Похоже, у него сладкая жизнь.
   - Так ведь красиво жить не запретишь!..
   За чашкой кофе Федин доверительно поведал Глебу о том, что совсем недавно переспал со своей секретаршей-француженкой, очень милой девочкой, и теперь его мучают сомнения, не влипла ли она… Клод, его подружка, конечно, не такая глупенькая, как все остальные француженки, которые, честно говоря, жуть какие дурочки, но и она все чаще  стала заговаривать о замужестве… Однако как раз о браке (с кем бы то ни было) он, Матвей Федин, думает сейчас меньше всего! Лучше всего для репортера оставаться холостым, особенно если ты работаешь на телевидении, ведь на телевидении рабочий график намного сложнее, чем, скажем, в газете… Так ведь?..
   - Совершенно верно, - уверенно подтвердил Маркушев.
   Матвей облегченно вздохнул и продолжал:
   - Вот, например, Жан Кроул знает, что делает… На работе он не прикасается ни к одной девчонке! Я теперь тоже понимаю, что мне не следовало бы заводить роман с Клод, но – после драки кулаками не машут!..
   - Жан, по-моему, большой оригинал.
   - Для француза он хороший парень.
   - И Сомов мне очень понравился!
   - Я тебе скажу кое-что такое, о чем мало кто знает, - перегнувшись через стол, шепотом сказал Федин. – Он гомосексуалист. Конечно, это трудно представить, но это так… Просто он очень осторожен… - Однако, судя по всему, гомосексуализм Сомова не представлял для Федина большого интереса, его больше интересовали девочки. – Продолжим лучше о секретаршах… Как тебе работается с Ритой Вишневской?   
   - Она у меня больше не работает, решила навсегда уехать в Рим.
   Матвей хитро взглянул на Маркушева.
   - Но до ее ухода между вами что-то было, не так ли?
   - А тебе-то что до этого, старик?
   - Брось ты, все мы через это прошли!.. Да и у меня самого было бы то же самое, если бы я не оказался здесь.
   - Наверное, я исключение, - сказал Глеб. – Как-то вот не сложилось! У нас с Ритой были исключительно деловые отношения.
   - Ну конечно, конечно… - словно нехотя согласился Федин, и вид у него стал совершенно унылый…
   На этом их разговор в ресторане закончился.
   Матвей настаивал, чтобы Маркушев взял такси, но Глеб предпочел идти до гостиницы пешком.
   Он медленно брел по парижским улицам и думал о Рите…


   Маркушев сидел в каком-то закутке, напоминающем просторную телефонную будку. Отсюда ему предстояло читать материал на радио. Перед ним были только микрофон и Жан Кроул, - больше ничего. С ностальгической улыбкой Глеб сказал французу:
   - Насколько спокойней была жизнь раньше! Скажи, Жан?.. Я ведь многие годы проработал на радио, и все было просто, понятно и хорошо… А теперь мое изображение на экране стоит во много раз дороже и требует в сотни раз больше специалистов…            
   - Месье Маркушев, вы говорите о светлых временах! Я тоже не могу их забыть!..
   - А как сложилась для тебя вчерашняя вечерняя смена, к которой ты так тщательно готовился?
   - Без особенных успехов. Но они еще будут, обязательно будут!.. К нашей деятельности стали проявлять интерес коммунисты, а это о многом говорит… Правда, профсоюзные боссы не очень довольны тем, что студенты везде хотят быть первыми. – Чаплиновские усики Жана дрогнули в улыбке. – Я с ними не согласен, мне, например, нравится работать в Сорбонне. Я возобновляю старые знакомства с jeunesse universitaire. А сколько там хорошеньких девушек, вы представить себе не можете, месье Маркушев!..
   За стенкой самодельной телефонной будки один из техников наладил, наконец, связь, и чей-то незнакомый голос из Москвы весело сказал:
   - Как тебе Париж, Глеб?
   - Очень нравится!.. А что у вас там происходит?..
   - Ты прекрасно знаешь, что здесь никогда ничего не происходит!.. Ты не можешь раздобыть мне там какую-нибудь работу? Имей в виду, за мной не заржавеет… Попробуешь?
   - Буду рад…
   Их голоса отзывались эхом, словно они разговаривали в пустом зале с великолепной акустикой.   
   - Сигнал отличный… Готовы к записи в любой момент…
   Слушая себя через наушники, Глеб наслаждался звуком собственного голоса. Матвей Федин написал обычный для таких случаев материал – несколько общих слов о том, как прекрасен в эти дни Париж, какая установилась по-настоящему летняя погода; ну и конечно он особо отметил,  что саммит проходит в духе взаимопонимания, хотя пока никто не берется предсказать, удастся ли обеим высоким сторонам уладить имеющиеся разногласия…
   В заключение Маркушев по традиции представился радиослушателям, и на этом запись закончилась.
   - У вас все в порядке? – спросил он куда-то в пространство.
   - Даже слишком… Может быть, ты хочешь кому-нибудь передать что-нибудь?
   - Нет, спасибо. Впрочем, передайте большой привет Углову!..
   - О, это непременно, - с нотками иронического подобострастия заметил знакомый голос. – Спокойной ночи, Париж!
   - Спокойной ночи, Москва! Хотя, вообще говоря, у нас еще только начинается вечер!.. – ответил Жан Кроул…
   Снимая с себя наушники, Маркушев подумал о том, что надо бы подарить Федину бутылку хорошего виски, ведь за этот первый свой радиорепортаж из Франции он наверняка получит неплохой гонорар, а Матвею не достанется ничего! Эту одну из мелких и бесчисленных превратностей жизни ему обязательно надо было хоть как-нибудь скрасить…
   С такими мыслями Глеб отправился в ресторан «Картон» на ужин с Василием Сомовым. Следуя указаниям Кроула, он вышел к оперному театру и пошел вдоль бульвара к площади Мадлен. Смешение яркого света и ночной мглы создавало иллюзию, как будто на город опустилось нежно-голубое облако.
   Хотя Маркушев пришел немного раньше назначенного времени, Сомов уже сидел за угловым столиком, потягивая коктейль «Шампань». Глеб, не раздумывая, заказал то же самое.
   - Такое впечатление, как будто в Париже только тем и занимаются, что пьют целыми днями!
   - К этому быстро привыкаешь, Глеб. Но при этом здесь употребляют очень мало крепких спиртных напитков.
   - Раз уж мы заговорили о выпивке, то я считаю, что нет ничего лучше нашей российской водочки…            
   - Кто бы спорил! У нас в офисе припасено несколько бутылочек для особо важных гостей… Между прочим, Жана водка совсем не вдохновляет, он к ней даже не прикасается…
   Глеб рассмеялся:
   - Ох уж этот Жан!.. Женька Власов называет его клоуном…
   - Может быть, он действительно похож на клоуна, но на самом деле Жан - бесценный человек! Если бы он работал у американцев, они платили бы ему бешеные деньги… Но – увы! – у нас он получает крохи, и рано или поздно мы, конечно, потеряем его… Причем, я уверен, что больше всех и удивляться, и даже возмущаться по этому поводу будет наше московское руководство!..
   - Да, я сразу заметил, что Жан оборотистый парень и при этом мастер на все руки.
   - Кто бы знал, как трудно найти и выпестовать для себя такого человека, как Жан Кроул. А для Москвы все легко и просто, они там привыкли жить на всем готовеньком…
   - А каковы твои планы, Василий?
   Сомов слегка пожал плечами:
   - Спроси что-нибудь полегче! Вот уже два года, как я здесь, и совершенно незаметно пройдут еще два года, а то и все четыре, прежде чем в Москве задумаются о том, как со мной поступить дальше. Ты знаешь, как это бывает…
   Сомов заказал ужин, - да еще какой! Сначала шел горячий паштет в волованах с крошечными, ароматными, маринованными по-французски огурчиками в сопровождении чего-то замысловатого под названием «gratin de homard», состоящего из нарезанных тонкими кусочками омаров, лесных грибов и трюфелей в золотистом вине. Затем подали дичь на вертеле, под ярко-желтым соусом, со стручками свежей фасоли,  а к ней -  красное бургундское вино «Clos des Ducs»… А завершила ужин бутылка настоящего французского шампанского - с прекрасной клубникой и нормандскими сливками, такими густыми, что их можно было нарезать ломтиками…
   Ничего подобного Маркушев доселе никогда не пробовал.
   - Боже мой! – только и сказал он.
   Сомов наблюдал за ним с веселым видом и, видимо, был весьма доволен тем, что заказанный им ужин произвел на Глеба такое неизгладимое впечатление. 
   - Мне нравится, как здесь кормят, - сказал он. – Несмотря на то, что это всего лишь ресторан с тремя звездами, я люблю бывать в «Картоне», и, кажется, меня тоже здесь любят. Конечно, сановные московские гости менее чем на пять звезд не соглашаются, поэтому я веду их или в «Tour d’Argent», или в «Grand Vefoure», или куда-нибудь в этом роде. Иногда после этого меня просят обеспечить встречу с парижскими девочками… По-моему, многие московские визитеры полагают, что в этом, собственно, и заключаются основные функции парижского бюро… - Сомов ухмыльнулся. – Может, у тебя тоже есть желание податься к девочкам?
   - Ну нет, большое спасибо, Василий. Сегодняшнего ужина с меня вполне достаточно!..
    - Да, такова уж житейская философия французов… Еда, простое потребление пищи является для них едва ли не самоцелью. Из этого здесь можно сделать профессию. Совсем не обязательно чем-то торговать или, скажем, писать о еде, достаточно просто есть не переставая… Одним из важных видов деятельности для местной публики стало пустое времяпрепровождение в кафе: ты можешь почти ничего не заказывать и даже не читать книгу или газету, а просто сидеть и наблюдать за прохожими, за тем, как мимо течет повседневная жизнь… Как будто ты на берегу реки…
   Слушая Сомова, Глеб с удовлетворением оглядывался вокруг. Ресторан был полон. В основном здесь был русский журналистский корпус. За соседним столиком Маркушев увидел Бардова в компании аппетитно жующих людей, и среди них он заметил Эдуарда Ермилина.
   - Василий, сколько времени здесь пробудет Константин Бардов?
   - Кажется, он уезжает в субботу вместе со всеми.
   - Он мне очень нравится, ведь поначалу мы были даже друзьями.
   Видимо, почти детская откровенность Маркушева очень тронула Сомова, - он чуть ли не с нежностью взглянул на Глеба и сказал:
   - Судя по всему, тебя это действительно беспокоит… Почему бы тебе не объясниться с ним в самолете? Тем более что там он будет в расслабленном состоянии…
   - А что, отличная идея! Пожалуй, я попробую…
   И Маркушев снова обернулся к столику, за которым сидел Константин Бардов. В этот раз Эдуард Ермилин заметил его и дружески помахал рукой, и этот приветливый жест напомнил Глебу о его былом намерении послать Алисе какую-нибудь открытку. Однако теперь ему почему-то вовсе не хотелось думать об Алисе Гориной, его мысли неотступно кружились вокруг Лизы  Максимовой. В какой-то момент ему даже захотелось поделиться ими с Василием Сомовым, но Маркушев вовремя спохватился…
   Первый, кто попался Глебу на глаза, когда он вернулся в студию, был Эдуард Григорьев. С чрезвычайно мрачным видом он держал в руках обрывок телетайпной ленты.   
   - Ну, что еще? – весело спросил Глеб. – Опять какая-нибудь буря в стакане воды?
   Григорьев молча протянул ему клочок бумаги. Это было сообщение российского информационного агентства. Маркушев быстро пробежал глазами первые две строчки, и, как бы не поверив им, внимательно прочитал их еще раз: «Военный корреспондент Ренат Темирканов сегодня рано утром подорвался на мине-растяжке. Ему было тридцать шесть лет…»