продолжение романа карьера

20.


                М А С Т Е Р

   Глеб не стал дожидаться Лизиного телефонного звонка, а решил позвонить ей сам, и как только закончилась передача, он, нигде не задерживаясь, чуть ли не бегом  направился к себе, набрал ее номер и тут же услышал ее волнующий голос. 
   - Алло…
   - Ну, знаешь, просто поразительно, как ты действуешь на меня! Даже всего лишь при звуке твоего голоса меня пробирает чувственный озноб!..   
   - Я надеюсь, пароксизмы чувственности не помешали тебе расслышать в моем голосе искреннюю радость оттого, что я, наконец, могу с тобой поговорить!   
   - Извини, что я не смог встретить тебя в аэропорту! Никак не получалось… Ты когда приехала домой?
   - Приблизительно час назад. Пробки были ужасные, но я из-за них не волновалась: ведь до завершения твоей программы, когда я, наконец, могла бы поговорить с тобой, оставалось еще достаточно времени.   
   - А ты даже успела и передачу посмотреть?
   - И ты еще спрашиваешь?!.
   - Лиза, дорогая… Ты все-таки не представляешь, как меня волнует твой голос, - я просто умираю!..    
   Глеб услышал кокетливо-приглушенный смех молодой счастливой женщины:
   - Ну, почему же, думаю, что представляю…
   - Тогда перейдем к делу! Надеюсь, у тебя за время долгого отсутствия  желания не совсем остыли?..
   - Вовсе нет! Скорее наоборот…
   - Впрочем, вероятно, ты очень устала с дороги и лучше уж мне не беспокоить тебя? В общем, скажи честно: удовлетворишься ли ты сегодня только моими объяснениями в любви или мне надо приехать и доказать ее на деле?
   - О чем речь! Конечно, я верю каждому твоему слову! И все-таки будет лучше… и гораздо приятнее, если ты докажешь свои слова делом. Пожалуйста, приезжай как можно скорей, я хочу тебя видеть!.. 
   Глеб удовлетворенно рассмеялся, чувствуя, как сладко млеет душа от переизбытка чувств.
   - Этим вечером, в эфире, я нервничал, как никогда, еле-еле довел программу до конца. И все из-за тебя: не терпелось скорее услышать твой голос. Я читаю текст, а мысли мои витают бог знает где: вероятно, ее самолет уже приземляется, теперь она, наверное, спускается по трапу, а сейчас, должно быть, садится в такси, - хотел бы я знать, о чем она при этом думает и что на ней надето?!. – Глеб услышал ее громкий смех. – Кстати, а что на тебе сейчас?
   - Абсолютно ничего. Я собираюсь принять душ.
   - Представить только: абсолютно ничего!..
   - Конечно, потому что к твоему приходу я должна выглядеть как можно лучше, а для этого мне надо не только принять душ, но и переодеться, сделать макияж…
   - А я приеду к тебе прямо сейчас?
   - А почему ты спрашиваешь? Я же сказала: приезжай как можно скорее.
   - Ты еще любишь меня? – полушутя, полусерьезно спросил Маркушев.
   От такого вопроса Лиза буквально зашлась смехом.
   - Глеб, ты просто дурачок!
   - Ну, знаешь… - игривым тоном оправдывался он. – Прошло ведь больше недели, мало ли что могло случиться…
   - Слушай, хватит болтать глупости!..
   - Нет, серьезно… Ты ведь опять могла познакомиться с кем-нибудь в самолете, и он мог тебе понравиться… А мне было так одиноко, так тоскливо  без тебя!
   - Перестань издеваться надо мной и приезжай! Отныне тебе уже никогда не будет больше одиноко!.. 
   С этого дня они стали жить вместе в двухкомнатной квартире Лизы - как муж и жена. Счастливые дни бежали один за другим, наполняя душу Глеба нежностью и покоем. Кроме взаимной любви, каждый из них имел хорошо оплачиваемую престижную работу, которая, правда, разлучала их на целый день. Первой из дома уходила Лиза. Она вставала очень рано, и Глеб старался не мешать ей, пока она приводила себя в порядок и одевалась, а после ее ухода в маленькой кухне сам готовил себе завтрак. Вечером, освободившись от дел, они иногда посещали какую-нибудь выставку, шли в кино или в театр, но чаще всего, после недолгой вечерней прогулки на свежем воздухе, спешили домой, чтобы остаться наедине.
    Дома, по привычке, Маркушев обычно брался за газеты и журналы, которые выписывала или приносила с собой Максимова, и, лениво шурша страницами, выискивал в них то, чего не было в телевизионных информационных сообщениях, которые ему приходилось озвучивать в эфире. У Лизы была также обширная домашняя библиотека, но Глеб не проявлял к ней большого интереса. Ему лишь нравилось, сняв книгу с полки, подержать ее в руках, перелистать страницы и, принюхиваясь к запаху типографской краски, наугад пробежать глазами несколько строк, - но читать он не любил. Исключение составляли только детективные истории Сименона, которые он чуть ли не с детства знал почти наизусть и все-таки с удовольствием перечитывал их вновь и вновь. Они его не столько волновали, сколько успокаивали.   
   Елизавета старалась изменить этот порядок. Она начала с того, что попыталась заинтересовать Глеба книгой академика Тарле о Наполеоне, мемуарами маршала Жукова и повестью Константина Паустовского «Золотая роза». Однако эти книги лежали на журнальном столике нетронутыми.   
   С некоторых пор, находясь в хорошем настроении после просмотра по телевизору интересного футбольного матча или сатирических рассказов Михаила Задорнова, Глеб иногда снимал с полки какой-нибудь поэтический сборник. По растрепанным переплетам ему нетрудно было догадаться, какие из представленных на полке поэтов были особенно любимы Лизой, и, желая сделать ей приятное, он демонстративно показывал, что тоже не прочь познакомиться с ними. Беглым взглядом пробежав страницы со стихами Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой или сонетами Шекспира, он с шумом закрывал книгу и оставлял ее на видном месте.
   Однако больше всего на свете Маркушев дорожил их тихими, задушевными  беседами перед сном, когда он удобно устраивался на диване, а она садилась рядом и ловкими, тонкими пальцами нежно ерошила ему волосы. Такие минуты, как правило, заканчивались физической близостью. Их интимные отношения  уже не отличались, как прежде, особенной изобретательностью и пылом, но по-прежнему оставались столь же желанными и волнующими. Ни Варя, ни Алиса, вообще ни одна из его прежних женщин не приносила Глебу такого счастливого удовлетворения в сексуальной жизни. 
   Его коллеги по работе не оставили без внимания произошедшие в нем перемены. Сначала Матвей Зверев, специалист по корректировке речи, однажды заметил:
   - У тебя практически не стало ошибок, Глеб, и выглядишь ты прекрасно!  Завидую и не понимаю, как тебе это удается в нашем сумасшедшем доме! - И он удивленно развел руками.
   А потом как-то раз Углов, доставая из ящика письменного стола толстенный бутерброд с кровяной колбасой, вдруг смерил Маркушева мрачным взглядом и неодобрительно проворчал: 
   - Кажется, ты начинаешь прибавлять в весе, милый мой. По-моему, тебе уже воротнички тесноваты. Ты сам-то не замечаешь разве?..    
   Глеб рассказал об этом разговоре Елизавете, лежа с ней в постели и наслаждаясь теплым, нежным ароматом ее густых волос и обнаженного тела.
   - У меня нет причин волноваться, - заключил он, посмеиваясь, - ибо ожирение и еженощное общение с тобой просто по определению взаимно исключают друг друга. 
   - Однако, между нами говоря, я до сих пор не встречала никого, кто бы так же, как и ты, любил поесть! 
   - Возможно. Но виной тому мое голодное детство.   
   - Бедный малыш! А, знаешь, я тебя прекрасно понимаю! Вот, например, мой брат наплодил кучу детей и теперь у него, как у хорошего семьянина,  нет других забот, кроме одной – их всех прокормить! И не просто прокормить, а сделать так, чтобы они питались очень хорошо! – Прыснув со смеху, Лиза насмешливо добавила: - Он даже завел себе специальное портмоне, в котором хранит фотографии своих многочисленных и упитанных чад… 
   - А что в этом смешного? – с искренним недоумением, в котором явственно прозвучали нотки осуждения, спросил Глеб.
   Елизавета тут же посерьезнела и виновато коснулась его руки.
   - Должно быть, ты тоже хотел бы иметь много детей?
   - Да, я очень хочу мальчика. От тебя…
   - Странно, почему у вас с Варей не было детей?
   - Я и женился-то на ней только из-за того, что она была беременна от меня. Однако, в конце концов, из этого все равно ничего не вышло…
   Елизавета замолкла на какое-то время, и сразу стало слышно, как где-то очень далеко тревожно завыла сирена скорой помощи.
   - Я бы никогда не вышла замуж только из-за этого… даже за тебя, - после некоторой паузы сказала Лиза, и в ее голосе было столько спокойной и непреклонной решимости, что душа Глеба непроизвольно дрогнула, словно испугавшись чего-то…   
   - Что ты хочешь этим сказать? – вопросительно улыбаясь, осторожно спросил он.
   - Только то, что сказала…
   - Кстати, Варвара собирается окончательно освободиться от меня, как только ей позволит время. Мне сказал об этом Сайм Лотман.
   - Ладно, хватит об этом. В конце концов, это ваши личные дела, - сказала Лиза и, словно грезя наяву, с шутливой мечтательностью протянула: 
   - Как бы мне хотелось увидеть твою фотографию, на которой ты изображен маленьким-маленьким мальчиком, маменькиным сыночком!
   - Я никогда не был маменькиным сыночком по одной простой причине: у моей мамы не было любимцев. Она любила только себя.
   - Глеб, а ты ведь никогда не рассказывал мне о ней!
   - Как же, я пробовал, и не раз… Просто это очень трудно для меня… После ухода отца у матери появились новые друзья… Вот, собственно, и все… Но я никогда этого не забуду! Мне было всего-навсего девять лет!.. А я все видел… - Глеб на мгновение запнулся, словно чья-то  рука изнутри крепко стиснула его горло, и когда он заговорил снова, его голос стал сухим и резким. – Ненавижу вспоминать об этом! 
   - Не надо, не продолжай! - поспешно сказала Лиза.
   - Между прочим, ты тоже ничего не рассказывала мне о своей маме.
   - А зачем мне о ней рассказывать? – загадочно улыбаясь, сказала Лиза. – Ты ее наверняка знаешь. Ее знают многие, почти все. Моя мама – народная артистка России Зоя Павловна Петруничева. Для меня она самый близкий, самый родной, самый любимый человек!
   - К слову сказать, у моей матери от природы был красивый голос, и она умела довольно искусно пользоваться им. Может быть, именно от нее я и унаследовал свой счастливый дар. Бывало, один из моих преподавателей частенько говорил мне: уж очень ты сладкоголосый, Маркушев, каждое слово в твоих устах звучит как музыка!   
   - А что твой отец? Он никогда больше не появлялся?
   - Один раз появлялся. Несколько недель назад. Спустя двадцать восемь лет. К тому времени я уже не знал, жив он или умер, - и вдруг вижу его в своем офисе! Я, как только увидел его, сразу вспомнил все… Но при этом, как не старался, не мог припомнить ни одной его улыбки. Даже намека на какое-нибудь подобие его улыбки в моей памяти не осталось. Я помню только то, что в доме он был тираном, очень скорым на руку и очень грубым по отношению к своей жене, моей матери… Я тогда вдруг вспомнил то, что, казалось бы, уже давным-давно навсегда ушло из моей памяти. Например, как плакала моя мать из-за того, что он не давал ей спуска даже за самую незначительную ошибку, но при этом никогда не признавал свои собственные огрехи.
   - Двадцать восемь лет!..- изумленно повторила Елизавета.
   - И даже по прошествии двадцати восьми лет, он не счел нужным в чем-либо покаяться или за что-то извиниться! Он наотрез отказался хоть что-нибудь объяснить мне… Нет, - сокрушенно покачал головой Маркушев, - он мне не отец и никогда им не был. Я так ему и сказал. Я дал ему немного денег, и он ушел. Я внимательно наблюдал, как он выходил из моего офиса, - с грустью в голосе продолжал Глеб, - и думал о том, что я так никогда и не узнаю о нем больше, чем знаю сейчас! Как будто бы он умирал на моих глазах… И вот что еще подумалось мне тогда: если у меня когда-нибудь будет сын, то я хотел бы, чтобы он получил то, к чему я всегда так тянулся всей своей детской душой, - родительскую любовь и вместе с ней хоть чуточку уважения…  Чтобы ему было что вспомнить, когда он вырастет…
   Елизавета молчала и лишь крепко держала его за руку.
   - Вот такие новости на данный момент, уважаемые слушатели! – уверенным и бодрым голосом объявил Маркушев, почти так же, как он обычно делал в конце передачи перед выходом из эфира. – Впрочем, нет, это еще не все… Ты ведь хотела, чтобы я рассказал тебе о своей матери?.. - Они лежали теперь лицом к лицу, и душевное волнение, которое отражалось в глазах Глеба, только усиливало впечатление от его неожиданной исповеди. -Первый раз я все видел, когда однажды вошел в общую комнату. Там все были в стельку пьяные, и какой-то мужик запустил  руку под юбку моей матери, а она при этом хохотала, как безумная. В другой раз я проснулся среди ночи. Рядом спал мой брат. Мне не давала покоя мысль, что моя мать  лежит в это время за ширмой с чужим мужчиной. И вдруг я услышал ее голос: «Пожалуйста, успокойся… Тебе все можно, дорогой, только не этим способом…» Мне хотелось убежать из дома, но вместо этого я затаился на своем месте, боясь даже вздохнуть, потому что не хотел, чтобы они поняли, что я все слышал… И был еще третий раз…
   - Хватит! Пожалуйста, не надо больше!.. – воскликнула Лиза. Она зажала ему рот ладонью, и он почувствовал, что она плачет. Она плакала так, словно он ее сильно обидел…   

   Конечно, Углов был не прав, до хрипоты доказывая Шереметеву, что зрители не смогут переварить лишнюю порцию рекламы. Еще один, дополнительный рекламный блок все-таки появился в программе Маркушева, но все – и зрители, и съемочная группа, и, главное, сам Анатолий Анатольевич Углов - восприняли его так, как будто вовсе ничего не произошло. С большим трудом Глеб удержался от соблазна лишний раз напомнить продюсеру, что в итоге все-таки Шереметев вышел победителем в их споре. Маркушева остановила мысль о том, что он все равно никак не может повлиять на беспардонное жульничество в эфире, давно уже ставшее привычным, а вот настроение хорошему человеку уж точно испортил бы…
   А в том, что Углов действительно хороший человек, Глеб лишний раз убедился, когда узнал, что, как только во Франции улеглись беспорядки, Матвея Федина все-таки вернули из Парижа и назначили на работу в команде Маркушева. 
   Федина сопровождала молодая жена, небезызвестная Клод, - та самая  секретарша, относительно которой  Матвей в Париже клялся и божился, что никогда на ней не женится, будь она хоть трижды беременной от него.
   Матвей Федин несколько раз приглашал Глеба отметить его новое назначение и счастливое бракосочетание, но Маркушев каждый раз под разными предлогами отклонял его приглашение. Он не хотел жертвовать ни одним из своих свободных вечеров, ибо привык посвящать их все исключительно общению с Елизаветой. Однако Федин не отставал.
   Они никогда не были друзьями. Мало того, до недавнего времени вообще не знали друг друга. Однако, имея в виду, что Федин стал его коллегой по работе, Маркушев все-таки сдался. 
   - Хорошо, давай посидим где-нибудь вдвоем после работы…
   - Нет, без Клод никак нельзя. Честно говоря, именно она подала мне идею  пригласить тебя к нам в гости на роскошный ужин. Ей очень хочется похвастаться перед тобой нашей новой квартирой.
   - Но, Матвей, как мы с ней будем общаться? Я ведь не говорю по-французски!
   - А зачем нам французский? Мы все будем говорить по-русски!
   - И Клод?
   - И Клод тоже! Она ведь из семьи русских эмигрантов. Ее настоящее имя – Клавдия, а Клод – это так, для парижской публики…
   - Ты мне этого не говорил.
   - Просто не пришлось как-то…
   - Хорошо, встретиться, конечно, можно, только не у вас дома, а в каком-нибудь ресторане… Давайте пойдем в «Капри». Не могу сказать, что я такой уж большой любитель итальянской кухни, - мне больше по душе наша русская еда или, в крайнем случае, немецкая, - но блюда из морепродуктов итальянцы готовят, бесспорно, лучше всех.
   - Отлично! Клава просто в восторге от итальянской кухни!..
   И вот она сидит перед Маркушевым, зарывшись лицом в гору спагетти, обильно посыпанную сыром, - новоиспеченная сеньора, заметно пополневшая, уверенная в себе,  не скрывающая плотской радости от обилия еды и питья, которыми заставлен весь стол.
   Слабая, узкоплечая, сутулая фигура Матвея выглядела непристойно  ничтожной по сравнению с Клавдией, отчего брачный союз этой семейной пары представлялся Маркушеву явным мезальянсом. А ведь Глеб помнил ее живой, стройной парижанкой, блиставшей неподдельным очарованием. Теперь от ее прежнего обаяния не осталось и следа… 
   - Как поживает Жан Кроул? – спросил Маркушев, чтобы хоть как-то поддержать разговор.
   Клавдия, не отрываясь от тарелки, равнодушно пожала плечами, совершенно очевидно давая понять, что Кроул ее нисколько не интересует.
   - Я надеялась, что мы сегодня познакомимся с вашей женой, - заглотнув солидную порцию итальянских макарон, сказала она таким тоном, с каким классная руководительница обращается обычно к нерадивому ученику: «А я была уверена, что ты явишься сегодня в школу со своими родителями!..»      
   - Сожалею, что пришлось вас немного разочаровать.
   - Помнится, Матвей как-то раз упомянул о том, что якобы ходят упорные слухи о вашем разводе.
   Маркушеву показалось, что она произнесла это с нехорошей ухмылкой, похожей на хихиканье, но он мог ошибиться, потому что рот Клавдии был забит макаронами и сыром.
   - Это не твое дело, - смутившись, решительно обрезал ее муж. – Заткнись и больше не касайся этой темы.
   После нескольких выпитых рюмок голос Матвея стал сердитым и недовольным, как в Париже. Глядя на его мрачную физиономию, Глеб невольно подумал о том, что, пожалуй, и у них, как в свое время и у него с Варей, беременность невесты  сыграла свою роковую роль при заключении брака.      
   Он решил переменить тему разговора.
   - А что с твоими сюжетами из Белого дома, Матвей? Кажется, что-то из твоих репортажей мы использовали на этой неделе?
   Федин насупился еще больше.
   - Я потратил десять дней на сбор материалов, и вдруг Григорьев объявляет мне, что они не годятся. Спрашивается, зачем тогда нужно было брать меня на работу, если моими материалами нельзя пользоваться?!. 
   - Да, я тебя понимаю, - сказал Глеб, пытаясь изобразить сочувствие.
   - Правда?.. Честно говоря, я так старался, что у меня вся задница была в мыле! А получу я за все, скорее всего, сущие копейки!..  Если только вообще что-нибудь получу…
   Клава снова вежливо хихикнула:
   - Лично мне кажется, что Матвей трудится очень много, возможно даже больше вас, Глеб, а вот получает намного меньше… Конечно, я не знаю, сколько получаете вы, но думаю, что немало!
   - Ты заткнешься, наконец? – рявкнул Матвей.
   - Клава, я делаю то, что мне поручают, и при этом совсем не думаю о том, много это или мало, - по возможности вежливо и спокойно сказал Глеб.
   - А что вам еще остается – за такие-то деньги! Я вас прекрасно понимаю! Послушайте, Глеб, поговорите с кем надо, чтобы Матвею стали платить побольше! Ну, пусть дадут хоть небольшую надбавку! В скором времени она придется нам весьма кстати. – Клод добродушно рассмеялась и выразительно похлопала себя по животу.
   - Неужели? Вот так сюрприз! – Сделав вид, что слышит об этом в первый раз, изумленно воскликнул Глеб. – От души поздравляю!
   Матвей исподлобья бросил на него благодарный взгляд.
   - Она не ожидала, что жизнь в Москве такая дорогая, - сказал он. – Я начинаю подумывать, не вернуться ли нам обратно в Париж.
   - Только без меня! Я без ума от Москвы! Правда, Матвей?.. 
   - Еще бы! Ведь ты обшарила все бутики на Тверской и почти в каждом из них обнаружила много такого, чего тебе обязательно надо купить! - кислым тоном пробормотал Федин.
   После нескольких бокалов красного вина в речах Клод все явственнее стали звучать французские интонации. Казалось, еще немного – и она вообще перейдет на французский язык.
   - Нет слов, я скучаю о Париже, - спустя некоторое время призналась Клавдия со слезами на глазах. – Париж – уютный город, мне в нем было хорошо. Но, бог мой, я так счастлива, что сбежала, наконец, от этого tapette Сомова! И Матвей тоже безумно рад этому…
   - А разве не лучше было бы уйти от Сомова и найти себе другую работу в Париже? – спросил Маркушев.
   - А вы думаете, я не пыталась? Да только оказалось, что там меня никто не ждет! 
   Глеб из вежливости понимающе покачал головой, чувствуя некоторое облегчение оттого, что, судя по всему, тему о его доходах наконец-то закрыли.
   Федин, уже не думая о том, чтобы чокнуться с Глебом, выпил рюмку водки, нюхнул корочку черного хлеба и сказал:
   - Кстати, до меня дошли слухи, что Кирилл Моторин, наконец,  возвращается. Он будет работать на партийных съездах.
   - Ты ведь знаешь, что я встречался с ним в Чечне? 
   - Конечно, знаю. Он писал мне об этом. А вот знаешь ли ты, какими прозвищами он наградил тебя и Женьку Власова? Павлин и Кролик! Об этом, насколько я знаю, он написал не только мне, но и другим своим друзьям.  Немного зло, конечно, но, честно говоря, в этом что-то есть! Нет, тебя я ни в коем случае не имею в виду, - что касается тебя, то это, безусловно, полная ерунда, тут нечего и говорить! А вот Женька действительно похож на кролика!..
   Глеб впервые услышал об этих прозвищах и от неожиданности весь вспыхнул. Клавдия, сощурившись, как большая сытая кошка, с наслаждением наблюдала за ним.
   Индюк… Интересно, насколько прочно пристало к нему это прозвище? Очень может быть, что за его спиной все давно уже смеются над ним, в особенности Беланов. Глеб ясно представил себе, как Федин со своей французской Клавой от души потешались над тем, как ловко Моторин его поддел. 
   Стараясь не показать виду, насколько сильно задела его выходка Кирилла Моторина, Маркушев спокойно усмехнулся и попытался перевести беседу на другие рельсы:
   - Честно говоря, никогда не замечал, что в Женьке есть что-то кроличье… Мне и без того, откровенно говоря, очень жаль его! Не желал бы я себе такой же муторной работенки, как у него! 
   - Фрр… - фыркнул Матвей Федин. – Нашел кого жалеть! А ты знаешь, сколько у него в банке? Эх, хотел бы я перевести его денежки на свой счет!..   



   - Индюк! – обиженно и возмущенно воскликнул Глеб, сокрушенно качая головой. – Как тебе такое прозвище нравится?
   - Ах, оставь, пожалуйста! Всегда найдутся охотники придумать какую-нибудь пакость против человека с твоим положением! - сказала Лиза. – Им трудно устоять против такого соблазна. Я не понимаю, почему это тебя так расстраивает!   
   Елизавета надела узкие зеленые брюки и салатного цвета прозрачную блузку, под которой ничего не было. Вся одежда на ней идеально подходила для жаркой погоды, а сама она была похожа на красивого мальчика, коротко, по-летнему, подстриженного.
   Лиза поставила перед Глебом пластмассовую флягу с виски, цыпленка табака и салат. Себе она достала из холодильника бутылку испанского розового вина. Это было ее любимое столовое вино.
   Обычно к этому моменту Глеб Маркушев успевал полностью расслабиться и, как правило, пребывал в счастливом состоянии духа. Однако  на этот раз он никак не мог успокоиться, пускаясь снова и снова в рассуждения о письмах Кирилла Моторина.
   - Ну, полно, дорогой! – остановила его, наконец, Лиза, ободряюще улыбаясь ему через стол. – Это была всего-навсего безобидная маленькая шутка, не бери в голову! – Она встала и включила телевизор.
   - Зачем ты включила этот ящик? Он не даст нам спокойно поговорить. Или будет что-то очень интересное?
   - По третьему каналу должен быть документальный фильм об особенностях  современного демократического движения в России. По-моему, очень интересно узнать, как представляются эти самые особенности создателям и героям фильма. Как ты считаешь?
   Вместо ответа Глеб решительно вышел из-за стола и выключил телевизор.
   - Я сыт по горло сказками о современном демократическом движении в России! Так же, как и демонстрациями оппозиции, которые больше похожи на уличные карнавалы, и войной в Чечне… С тех пор, как я оказался в этой телекомпании, изо дня в день я только ими и занимался, причем сразу всеми, - и продолжаю заниматься до сих пор!.. Знаешь, по окончании рабочего дня у меня одно желание – забыть о них! В свое свободное время, после работы, я хочу только есть, пить и спать с тобой. Все! Больше ничего!..
   Улыбка мгновенно исчезла с лица Елизаветы.
   - И тебе никогда ничего другого не хочется? – настороженно взглянув на него, тихо спросила она.
   - Нет, представь себе – совсем не хочется!.. Во всяком случае, не тогда, когда ты рядом со мной… Как только я покидаю студию, все, кроме тебя, остается где-то очень далеко позади меня!.. 
   Ее глаза смотрели на него с мольбой и недоумением.
   - Глеб, но ведь в жизни есть вещи, которые нельзя выключить, как телевизор! А разве в свободное от работы время у тебя никогда не возникает потребность поразмышлять о последних новостях, полученных из газет, по радио или по телевидению?
   - Практически нет, очень редко… Надеюсь, ты не станешь из-за этого волноваться?
   - И тебя нисколько не трогает то, что происходит вокруг нас? Например, кто в этом году станет президентом?
   - Мне интересно узнать о строительстве новой станции метро, об открытии очередного торгово-развлекательного центра недалеко от нашего дома, о ценах в ресторанах… А что касается президентов, - я не вижу никакой разницы! Все они из одной колоды!..
   - Ах, Глеб, Глеб… - разочарованно сказала Лиза, откладывая вилку.
   - Ну что – «Глеб, Глеб»?!. Не станем же мы, в самом деле, портить себе настроение из-за всякой чепухи! – широко улыбнулся Маркушев. – Бери вилку и ешь свой салат.
   Лиза молча взяла вилку и, опустив глаза в тарелку, принялась за еду.
   После ужина он все-таки согласился посмотреть вместе с ней телевизионные дебаты между Григорием Явлинским и Аманом Тулеевым.  Уютно пристроившись рядом с ним на их любимом диване, поджав под себя ноги и немного подавшись вперед, Елизавета внимательно наблюдала за тем, что происходило на телевизионном экране.
   Маркушев молча, чтобы не мешать ей, покуривал сигарету и с удовольствием думал о только что завершившемся великолепном ужине. Его приятно поражали не только  кулинарные способности Лизы, но и ее умение превратить обычный прием пищи в праздничную, радостную церемонию.  Точно так же она стремится делать праздничным и радостным каждый день своей жизни, и Глеб с затаенной завистью вынужден был признаться самому себе, что ей это удается. В этом смысле она, безусловно, была сильней его…
   Маркушев вздохнул и внимательнее присмотрелся к тому, что происходит на телеэкране. В то время как Григорий Явлинский демонстрировал недюжинные ораторские способности, Аман Тулеев ограничивался пространными рассуждениями общего характера; если Явлинский обращался к камере, то его оппонент или сидел с полузакрытыми глазами, или вдруг начинал упорно смотреть в какую-то точку на стене студии. Создавалось впечатление, будто Григорий Явлинский находится в Останкино, а Тулеев пребывает где-то очень далеко от Москвы – в родной Кемеровской области…
   Другими словами, в то время как один из них обращался к людям – конкретным людям в отдельно взятом регионе во время вполне определенной избирательной кампании, то другой имел дело исключительно с абстрактной аудиторией и абстрактными идеями.
   Глебу стало абсолютно ясно, что Тулеев проиграет на этих выборах.
   Он наклонился и поцеловал Лизу в волосы.
   - Завтра можешь звонить во все колокола, ибо у тебя будет повод похвастаться: сегодня твой любимчик наверняка победит!    
   - Ты действительно так думаешь? – радостно спросила Лиза.
   - Ну, вообще-то говоря, мне больше нравится тот, другой… Он держится как-то попроще и больше похож на обычного человека, не политика…   
   - Мне казалось, что касается политики, ты абсолютно безразличен ко всем и ко всему.
   - Так оно и есть. Просто я полагаю, что ни Явлинский, ни Тулеев не получит достаточное количество голосов, чтобы стать президентом.
   - Григорий Явлинский все-таки добьется своего!
   - Почему ты так думаешь?
   - А потому, что он единственный из всех кандидатов, кто по-настоящему неравнодушен к нашим заботам.
   - А разве Ельцин равнодушен к ним?
   - Борис Ельцин хочет стать президентом, потому что все остальное ему уже не интересно, просто он вошел во вкус, ему понравилось владеть всем!..
   - Зюганов тоже намеревается стать президентом…
   - Пожалуйста, не мешай, дай послушать!
   Маркушев пальцами ласково коснулся ее шеи, а затем стал легонько гладить ее вдоль позвоночника – вверх и вниз, вверх и вниз…
   Внезапно она резко отстранилась от него. Такое случилось впервые.
   - Что с тобой? – слегка ошарашено спросил Маркушев. 
   - Глеб, я же просила тебя: дай послушать! Неужели тебе настолько безразлично, о чем они говорят?
   - Да, потому что – было бы тебе известно - мне не безразлична только ты. И поэтому я хочу, чтобы ты выключила этот чертов телевизор!
   - Милый, успокойся!.. Ну, пожалуйста…
   - И все-таки я хочу, чтобы ты выключила телевизор, направилась в спальню и занялась со мной любовью!
   - Не сейчас, давай потом, немного позже… - умоляюще скрестив руки на груди, попросила Лиза.
   Глеб не выдержал и рассмеялся, затем молча поднялся и пошел на кухню. Плеснув себе вина, он вернулся к Лизе, которая по-прежнему с неослабевающим интересом наблюдала за телевизионными дебатами. Наслаждаясь ароматом испанского вина, Глеб терпеливо ждал окончания передачи, а чтобы заполнить свои мысли чем-нибудь приятным, снова вернулся к воспоминаниям о сегодняшнем семейном ужине при свечах…
   Тем временем дебаты подошли к концу. Участники передачи распрощались с телевизионной аудиторией, но до выхода из эфира они в течение нескольких секунд должны были оставаться на своих местах. И эта вынужденная немая пауза лучше всяких дебатов показала Маркушеву разницу между двумя кандидатами в президенты: в то время как Аман Тулеев, безмятежно откинувшись на спинку кресла, с рассеянным видом оглядывал студию, Григорий Явлинский, наоборот, подтянулся, еще более расправил плечи и смотрел прямо в камеру. И этот взгляд показался Глебу настолько наигранным, рассчитанным на публику, что он не сдержался и пробормотал:
   - Фу ты!.. Политикан до мозга костей…
   Его реплика вывела Лизу из себя. Она резко повернулась и сердито посмотрела на него.
   - Да, он политик! Он политик, потому что должен им быть! Для того чтобы добиться успеха, ему надо быть политиком! Ты сам это прекрасно знаешь. Явлинский понимает, как важно в его положении уметь делать все…
   - В том числе – стянуть побольше денег от своих спонсоров… - не выдержав, саркастически выпалил Маркушев.
   На ее глаза неожиданно навернулись слезы.
   - Ты просто ненавидишь всех, кому удалось разбогатеть! 
   - Ничего подобного… Я от души завидую им…
   - Явлинский – единственная надежда для нашей страны!
   - Интересно, наша страна знает об этом?
   Елизавета внезапно поднялась и, глядя ему прямо в глаза, горячо спросила:
   - А почему бы тебе не помочь ему и не поведать об этом с телевизионного экрана?
   Ее обращение к нему больше походило на жалобный плач. Глеб никогда не видел Лизу такой расстроенной. Тряхнув головой, она повернулась к нему спиной. Маркушев поднялся со своего места, чтобы обнять ее за плечи, но Елизавета мягким и быстрым движением увернулась от него и почти бегом выскочила из комнаты. Глеб услышал, как хлопнула дверь в ванную комнату,  щелкнул замок, а затем послышался шум льющейся в раковину воды. Он медленно побрел следом за ней и несколько раз дернул за ручку двери.
   - Лиза, прости, пожалуйста, - как можно мягче сказал он. – Ну не станем же мы, в самом деле, воевать из-за политики!.. Честное слово…
   - Уйди! – умоляюще и зло простонала она.   
   Ужин, вино, совместный вечер, - все было испорчено! Маркушев вернулся в гостиную и со злостью выключил телевизор, который заходился истошными воплями, навязывая зрителям рекламу женских прокладок. 
   «Как можно хоть что-нибудь воспринимать всерьез, когда все кончается пошлой рекламой?!. - с досадой и отчаянием подумал он. – Если и дальше так пойдет, то скоро я вообще перестану понимать, что такое реальная жизнь!»      
   Обиженный до глубины души, он молча стоял несколько минут в полной растерянности: ведь это была их первая ссора. Из ванной все еще доносился шум воды, и Глеб подумал было опять двинуться туда. Однако вместо этого он сунул недокуренную сигарету в пепельницу и решительно направился к выходу. Если ей вздумалось показать свой характер, он ответит тем же!.. На улице Маркушев поймал такси и поехал к себе домой. С тех пор как Лиза приехала из Рима, он впервые ночевал в своей квартире.