продолжение романа карьера

21.


   «Неправда, что человек сам строит свою судьбу. Судьба наша предначертана свыше, - думал Маркушев, читая только что полученную информацию о неожиданных изменениях в предвыборной гонке. – Правда, что счастлив тот, кто родился в рубашке!..»
   Борис Ельцин наверняка был одним из таких счастливчиков. Вечером, перед самым началом передачи,  пришло срочное сообщение о том, что, по данным социологических опросов, проведенных ВЦИОМ, президенту Ельцину все-таки удалось переломить совершенно, казалось бы, безнадежную для него ситуацию и выйти на первое место в предвыборной гонке. Что касается Григория Явлинского, то у него, по оценкам экспертов, практически не оставалось никаких шансов  победить на выборах, - настолько низким оказался его рейтинг.
   Эту информацию Маркушев передавал в эфир с особым старанием и с подчеркнуто бесстрастным выражением, потому что он был уверен в том, что Лиза смотрит каждую его передачу. Теперь она сможет убедиться, что он все-таки был прав, предрекая Явлинскому поражение.       
   Вот уже четыре дня Глеб не видел ее и даже не разговаривал с ней, - с того самого вечера, когда он ушел из ее квартиры, оставив Елизавету рыдающей в ванной комнате. И главное – из-за чего слезы? Из-за политики!..
   Теперь-то он понимал, что ему не следовало уходить. Не по-мужски как-то получилось. Не надо было обращать внимания на ее истерики, - нужно было просто лечь на диван и полистать газету, пока она не успокоится!.. Однако что сделано, того уж не вернешь. Да и не мог он поступить иначе, не в его характере в такой ситуации просто сидеть, повинно сложив руки, и ждать у моря погоды – ради кого бы то ни было, даже ради Лизы Максимовой, жалобно рыдающей по другую сторону запертой двери!..
    Он давно уже заметил у нее склонность к подобным выходкам, – в первый раз это случилось в тот памятный вечер в римском аэропорту. Или нет, даже еще раньше, - когда однажды вечером на Монмартре они любовались панорамой города, и он отказался поддержать ее бредовые рассуждения, в которых обычные беспорядки на парижских улицах она пыталась представить чуть ли не революцией! Да и что, собственно, можно было тогда обсуждать, ведь каждый знает, как сильно парижане любят стулья ломать по всякому поводу!..
   «Рано или поздно это должно было произойти между нами, - с грустью размышлял он, - однако проще и умнее было бы проявить взаимное уважение и принять друг друга такими, какие мы есть».
   Кое-как, в тоске и душевной смуте, Маркушев в полном одиночестве промаялся бесконечно долгие выходные, делая все возможное, чтобы не поддаться искушению и не позвонить Лизе, прекрасно понимая при этом, что лишь банальное горделивое упрямство мешает каждому из них сделать первый шаг. Впрочем, теперь,  когда, кажется, кончился весь этот тарарам с предвыборными гонками, она наверняка немного успокоится, снова обретет свое «я», и тогда, пожалуй, они смогут вновь вернуться к прежней безмятежной совместной жизни…
   Впрочем, Глеб полагал, что в какой-то  степени эта разлука пошла им только на пользу. Во-первых, размолвка показала,  насколько они нужны друг другу, а во-вторых, теперь уж они едва ли сорвутся до такой степени из-за такой ерунды, как политика!.. По крайней мере, за себя Маркушев ручался…
   Программа тем временем близилась к завершению, и со своим комментарием на экране появилась Елена Мизулина, одна из ближайших  соратниц Григория Явлинского. Глеб питал искренние симпатии к этой обаятельной и умной женщине. Было очевидно, что Мизулина близко к сердцу приняла провал «яблочников», рассказывая о том, как с самого начала они дружно взялись за дело, много, самоотверженно и охотно трудились, но теперь вынуждены с огорчением наблюдать за тем, как всякие надежды на успех окончательно ускользают от них. Слушая ее, Глеб не мог отделаться от ощущения, что Мизулина, хотя и переживала постигшее их поражение, уже не придавала ему большого значения. Похоже, она давно уже поняла, что Григорий Явлинский не сможет возглавить предвыборную гонку, и уж тем более ему никогда не быть президентом!
   Как только кончилась передача, к Маркушеву, который по обыкновению какое-то время оставался сидеть перед выключенной камерой, неспешно собирая со стола листки с ненужным теперь сценарием, усталой походкой подошел Анатолий Углов – без пиджака, в расстегнутой рубахе с засученными рукавами и с голубыми широкими подтяжками на мощном животе.   
   - Уф, что-то я сегодня устал!.. Просто не верится, что все, наконец, кончилось и можно топать домой. Однако перед уходом вот о чем я хотел бы тебя предупредить, Глеб: пожалуйста, не исчезай, обязательно дай мне знать, где тебя можно будет найти ночью. Время сейчас беспокойное, мало ли что может произойти… Впрочем, это я так, подстраховываюсь на всякий пожарный случай, - ведь пока нигде, кажется, не горит…
   - С чего это вы вдруг, Анатолий Анатольевич? Я всегда ночую дома, - глядя продюсеру прямо в глаза, простодушно сказал Глеб.
   Углов только махнул рукой и, не сказав ни слова, отправился восвояси.
   Борис Федоров, лукаво улыбнувшись, понимающе подмигнул Маркушеву.
   - Пойдем куда-нибудь, Боря? Примем по стаканчику!.. - подмигнув ему в ответ, предложил Глеб.
   - Эх, пошел бы с превеликим удовольствием! Но у меня на сегодняшний вечер полно работы!..
   Мысль о том, что эту ночь, как и множество других ночей в последнее время, ему предстоит провести в одиночестве, заметно портила Маркушеву настроение, и чтобы не впасть в меланхолию, он один поплелся в ресторан на противоположной стороне улицы. Примостившись в самом конце бара, Глеб заказал виски с содовой.
   В этот поздний час посетителей было мало, но два телевизора за спиной бармена продолжали работать. С полдюжины таких же, как Маркушев, неприкаянных полуночников, скорчившись на высоких барных табуретах, не отрываясь смотрели в телевизионные экраны, - одни в полной рассеянности, с пустым взглядом, словно не зная куда себя деть, а другие – более внимательно и даже с некоторым интересом в глазах.
    Бармен, новоиспеченный поклонник Беланова, стал с превеликой осторожностью, долго и тщательно устанавливать перед Глебом бокал с виски, расправлять розовую салфетку и безо всякой нужды перекладывать с места на место столовые приборы. Маркушев устало и даже с некоторой неприязнью наблюдал за его привычными манипуляциями, под которыми, видимо, подразумевалось проявление особого внимания к столь знаменитому гостю. Однако чем больше бармен суетился, тем все очевиднее становилось,
что ничего другого, кроме банального желания заработать хорошие чаевые, в этой суете не было.   
   Изобразив на своем лице какую-то глумливую улыбку, бармен фальшивым тоном бодро объявил:
   - Ну и вечерок сегодня – полно новостей! Не правда ли, Глеб?..
   Столь фамильярное обращение, безусловно, тоже было неотъемлемой частью особого обхождения со знаменитостью. Видимо, этот человек был из числа тех ресторанных людей, которые полагают, что большой профессиональный опыт позволяет им обращаться к своим именитым гостям без особых церемоний. Недаром он был в курсе всех сплетен в окрестностях Останкинской башни. Зато к чужим успехам он почему-то относился скептически и любил в таких случаях повторять: «Все дело в том, кому как повезет!.. И больше ничего!..»
   - Да уж, тот еще вечерок… - согласился Глеб, не видя никакой возможности отвязаться от него.
   Бармен придвинулся ближе:
   - Сегодня вечером здесь был Познер…
   - Надо же!..
   - Уверяю вас, он пришел сюда из-за меня. Я знаю Владимира уже много лет, Глеб. Когда мы с ним познакомились, я работал в кафе на Пушкинской площади, неподалеку от редакции газеты «Московские новости». В то время Познер еще не был знаменитостью и частенько забегал ко мне перекусить. Ах, какое тогда было время! Теперь все не так!
   - Что и говорить, теперь, конечно, все не так, как раньше!..
   На телевизионном экране вдруг появился Явлинский. Он произносил речь перед немногочисленной унылой аудиторией, собравшейся то ли в холле гостиницы, то ли в каком-то зале. Ни одного его слова не было слышно. Вместо него быстро и неразборчиво читал текст журналист, который вел репортаж. Но и его тоже Маркушев не мог слышать, потому что бармен, закрывая собою экран, продолжал безумолчно трещать – теперь уже о газете «Вечерняя Москва»:
   - Во все времена она была лучшей газетой в городе, Глеб! А какие в ней появлялись материалы!.. Их авторами были не только наши, но даже мировые знаменитости!.. А телевидение? Телевидение тогда тоже было ого-го!.. Виктор Балашов, бывало, захаживал сюда каждый день… каждый день!.. Как теперь Дмитрий Беланов… - Он взглянул на Маркушева с немым укором, словно пытаясь упредить его возражения. – Я постоянно обслуживаю Диму…
   - Понимаю…
   - Выпейте, это за счет заведения… Хорошо, что босс уже ушел домой. Когда кто-то пьет за наш счет, он всегда требует, чтобы это было только от его имени!.. Вы меня понимаете, надеюсь? Кстати, только не подумайте, что он щедрый человек, - вовсе нет!.. О, что вы! - кто угодно, только не он!..
   Несмотря на то, что его визави почти полностью загородил собой экран телевизора, Глеб сумел все-таки заметить, что вечерняя информационная программа подходила к концу. Сквозь беспрестанную трескотню бармена, похожую на пронзительный стрекот цикад, до Маркушева вдруг донеслись   отдельные слова ведущего: «… сегодня… скоропостижно… ушла из жизни… народная артистка…»
   В это мгновение кто-то из посетителей крикнул:
   - Эй, приятель!..
   Бармен был вынужден оставить, наконец, Маркушева, чтобы наполнить пивом бокал бритоголовому толстяку, с массивной золотой цепочкой на слоновьей шее.
   Теперь никто не мешал Глебу хорошенько рассмотреть телевизионную картинку. С экрана на него смотрело молодое, красивое, женское лицо, с чарующей улыбкой и лукавыми глазами. И лицо, и улыбка, и, главное, выражение глаз показались Маркушеву настолько знакомыми, что он невольно вздрогнул. Он мог поклясться, что никогда прежде не встречал эту женщину, – и все-таки ему казалось, что он видел ее.
   - Красивая была баба! – грустно заметил бритоголовый, вытирая потный лоб бумажной салфеткой. – Каждый раз, когда я видел ее по телевизору, я поражался – какие глаза, какая улыбка!.. А вот фамилию так и не запомнил…
   - Максимова ее фамилия, - снисходительно усмехнувшись, небрежно подсказал бармен. – Максимова… «Принцесса Турандот»…
  - Да-да, точно, - Максимова!.. «Турандот»!.. Ох, какие же у нее были необыкновенные глаза: зелено-голубые, яркие, просто ошеломляющие какие-то!.. 
   Глеб вздрогнул. Вот почему та женщина в траурной рамке казалась ему такой знакомой, - просто у нее были Лизины глаза! Значит, это была ее мать!
   И он сразу представил себе Лизу сейчас в пустой квартире, совсем одинокую. Его сердце сжалось от жалости: пожалуй, это уж слишком много для слабой женщины:  сначала этот чертов Явлинский со своим политическим провалом, а теперь – смерть матери…      
   Глеб быстро расплатился, выскочил на улицу и поймал машину…



   Маркушев все еще возился с ключами на лестничной площадке, когда вдруг щелкнул замок, дверь отрылась, и на пороге появилась Лиза. Не
говоря ни слова, Глеб нежно прижал ее к себе, - и вот так, обнявшись, они долго стояли в темной прихожей, неподвижно и молча.
   - Тебе же холодно! - спохватился, наконец, Маркушев, заметив, что Лиза была в одной ночной рубашке. Он запер дверь и на руках понес ее в спальню.
    Бережно накрывая Лизу одеялом, он шепотом сказал:
   - Я вовсе не хотел тебя будить. Мне казалось, ты не спишь…
   - Я знала, что ты придешь… Я это действительно знала… - как бы не слыша его, словно занятая своими мыслями, повторяла она. 
   Сбросив свою одежду на пол, он прилег рядом с ней.
   - Постарайся снова заснуть. Я тебя согрею, ты вся холодная, - прошептал Глеб.
   Лиза лежала с широко открытыми глазами, которые в предутреннем свете казались серыми. По ее виду Маркушев понял, что перед этим она плакала и, судя по всему, плакала навзрыд, не переставая, а теперь не плачет только потому, что у нее просто нет слез и не достает сил для этого…   
   - А я и не спала. Но теперь, наверное, засну…
   - И я тоже постараюсь заснуть вместе с тобой…
   Это все, что они сказали друг другу в ту ночь…
   Когда Глеб наутро проснулся, Лизы уже не было. На прикроватной тумбочке лежал клочок бумаги, на нем ее рукой – очевидно, в спешке - были нацарапаны три слова: «Мне пора, извини»… Так началась ее скорбная трехдневная вахта, которая закончилась рукоплесканиями поклонников ее матери, собравшихся у театра, чтобы проводить любимую актрису в последний путь. В течение этих трех суток они встречались только поздно вечером, и за это время ни один из них даже намеком не коснулся событий того злосчастного дня…
   По ночам, разбуженный тихим плачем Елизаветы, Глеб лишь ласково целовал ее в волосы и крепче прижимал к себе, - но ни в этих поцелуях, ни в их прикосновениях не было и намека на сексуальность…
   В воскресенье они проснулись очень поздно, в разгар дня, и, как по команде, разом взглянули друг на друга.
   - А ты улыбаешься, - сказала Лиза. – Гляди-ка, ты и впрямь улыбаешься!..
   - Это только потому, что ты сегодня выглядишь гораздо лучше, солнышко мое!       
   - Ты был настолько внимательным и  заботливым по отношению ко мне, что просто нельзя тебя за это не любить!
   - Только за это?
   - Я люблю тебя за это, я люблю тебя за то… - шутливо пропела Лиза, смущенно и ласково уткнувшись носом в его плечо. Она выглядела такой измученной и опустошенной, что Глебу жалко было на нее смотреть.
   - И я люблю тебя! Ты не представляешь, чего мне стоило заставить себя обходиться без тебя. Бог знает, как долго еще это могло продолжаться. Но как только случилось то, что случилось, сразу стало ясно, что все мои обиды – просто суета сует, они мгновенно лопнули как мыльный пузырь, - я тут же поймал машину и поехал к тебе!..   
   - А может, тебе все-таки было бы лучше остаться там, где ты в тот момент находился? – с ревнивой ехидцей спросила Елизавета.
   - А знаешь, где я был в тот вечер? – рассмеявшись, спросил Глеб. – В пивном ресторане, среди таких же обездоленных полуночников… Но дело не в этом. Просто в ту памятную ночь я не мог оставить тебя одну, когда ты вся в слезах и в горе…
   - Давай забудем об этом, - сказала Лиза. – Ты здесь, и я этому очень рада!
   - Скажи, пожалуйста, просто удивительное совпадение: ведь я чувствую то же самое!..
   Елизавета задумчиво смотрела в окно, за которым стоял яркий, солнечный день.
   - Впервые за все это время мне хочется двигаться… И вообще, наконец-то я чувствую себя живой! – сказала она.
   - А не махнуть ли нам куда-нибудь на природу?
   - Это было бы так здорово, Глеб!
   - А теперь и ты улыбаешься! – заметил он. – Почти улыбаешься… если, конечно, хорошенько присмотреться…
   После недолгих раздумий оба остановили свой выбор на музее-усадьбе «Архангельское». 
   Они долго бродили по тенистым аллеям старинного парка, пока случайно не вышли к церкви Архангела Михаила. Церковь стояла на крутом берегу Москвы-реки, и крутизна обрыва казалось такой высокой, что у Глеба слегка перехватило дух. С какой-то заоблачной высоты он смотрел, как далеко внизу прибрежные луга сменялись безграничными полями, за которыми по невысоким холмам тянулись до горизонта зеленые перелески. Вокруг была такая несказанная красота и такой необъятный простор, что Глебу очень хотелось поделиться своим настроением с Лизой. Однако, обернувшись к ней, он тут же забыл о своем намерении: хотя, казалось, она тоже любуется прозрачной, залитой солнечным светом далью, однако взгляд ее был настолько безучастным, отсутствующим, что Глеб предпочел не беспокоить ее.
   Маркушев понимал, что Лизина душевная травма еще не зажила, и поэтому держался так, как будто все идет, как должно. Он и в самом деле так считал, но все-таки иногда ему казалось, что, кроме смерти матери и провала Явлинского, Лиза до сих пор не может ему простить их последней размолвки. И эта мысль с каждым днем все больше тревожила его, поскольку он полагал, что чем дольше она будет носить в себе обиду на него, тем меньше останется шансов на то, что все между ними уладится.    
   Вот и сейчас: прошло уже достаточно долгое время, как они пришли к церкви Архангела Михаила, и Лизино молчание затянулось настолько, что Глеб почувствовал себя уязвленным из-за того, что, занятая своими мыслями, она как будто перестала замечать его. Чтобы привлечь ее внимание, он, как бы заигрывая с нею, слегка подтолкнул ее и полушутя-полусерьезно попросил:      
   - Лиза, скажи что-нибудь!
   - Красиво, - то ли растерянно, то ли недоуменно пожав плечами, произнесла она, но сделала это как бы вскользь - вяло и безразлично.
   - О чем ты сейчас думаешь, Лиза? – не выдержал он. 
   - Ах, как я не люблю, когда мне задают этот вопрос! Какая разница, в конце концов, о чем я думаю! Но даже если это тебе действительно интересно, то мне все равно нечего тебе сказать, потому что в данную минуту я ни о чем не думаю. Просто любуюсь…
   - Тебе действительно хорошо?
   - А почему ты спрашиваешь? Разве это не видно по мне? – спросила она, не поворачиваясь к нему и продолжая смотреть прямо перед собой.
   - Да я, собственно, просто так спросил, безо всякой задней мысли. Хотел в этом убедиться. Ведь за весь день ты практически не произнесла ни одного слова.
   - А разве обязательно что-то говорить? По-моему, и без слов может быть хорошо…
   - Конечно, может быть и так… Говорю же: я просто хотел в этом убедиться…
   Внезапно Лиза повернулась к нему всем телом и, ласково улыбнувшись, крепко поцеловала в щеку.
   - Как бы там ни было, спасибо тебе за все! – взволнованно, чуть ли не со слезами на глазах, сказала она и, взяв Глеба за руку, повела его к выходу из усадьбы.
   Поужинав в летнем ресторане, на открытом воздухе, они решили возвращаться домой по Рублевскому шоссе, однако, едва свернув на него, тут же оказались в пробке.  Впервые за весь день Лиза включила магнитолу, и теперь по радио «Эхо Москвы» они слушали бесконечные интервью и комментарии о шансах кандидатов в президенты. Было не совсем ясно, зачем они там, на радио, затеяли это обсуждение. Теперь, когда стало понятно, что Борис Ельцин, совсем недавно пребывавший в состоянии политического нокдауна, вдруг не только поднялся на ноги, но и стал уверенно набирать очки, всякие разговоры о его возможных конкурентах выглядели издевательской насмешкой над радиослушателями. Пустословие участников передачи раздражало Маркушева.
   Комфортно расположившись за рулем собственного авто, весь во власти сладостных впечатлений от вкусного ужина на лоне природы,  Глеб, состроив брезгливую мину, легким нажатием пальца заткнул рот очередному политическому комментатору. Он ничего не хотел слышать. Этот предвыборный марафон – настоящая национальная трагедия, и Маркушев не хотел иметь к ней никакого отношения, ибо ее масштабы были слишком велики для такого малозначительного, обычного человека, как он. Эта жестокая междоусобица там, наверху, привела к тому, что одни, вроде Григория Явлинского, стали политическими трупами, а другие, особо рьяные и бескомпромиссные борцы за так называемую демократию, и вправду поплатились жизнью. Зато он, Глеб Маркушев, по-прежнему жив и здоров, и жизнь его, между прочим, очень даже неплохо складывается, во всяком случае, гораздо лучше прежнего! И потому он хочет все оставить как есть как для себя, так и для своей женщины, которая сейчас сидит рядом с ним.
   Глеб украдкой взглянул на Лизу Максимову. В рассеянном свете придорожных фонарей ее задумчивое, неподвижное лицо было неестественно белым, словно вылепленным из гипса. Он думал, что она будет сердиться на него за то, что он выключил приемник, но, казалось, она даже не заметила этого. И все-таки в ее облике было нечто настораживающее, какое-то неясное беспокойство исходило от нее. Странно, но сегодня в течение всего дня Глеба почему-то постоянно преследовало подсознательное чувство тревоги. Оно возникло еще утром, как только он проснулся бок о бок с Елизаветой. Тогда это чувство было настолько слабым, что, казалось, тут же растаяло в воздухе. Во второй раз, уже более ощутимо, оно кольнуло его в сердце, когда Лиза поцеловала его в щеку в Архангельском. И вот теперь, в третий раз, когда его так насторожила перемена в настроении Лизы, он понял окончательно: что-то явно было не так!.. Но что именно это было, он не знал. Просто ему почудилось, словно что-то очень важное, что до этого момента принадлежало им обоим и объединяло их, куда-то вдруг бесследно пропало…


   
   Маркушев решил попытаться возместить потерю с помощью тех доступных для него способов, которые он определил для себя по опыту первых дней их совместной жизни, а именно: не касаться запретных тем и не ворошить прошлое, особенно если оно связано с их размолвками, большими или незначительными – все равно. В то же время Глеб стал держаться с ней так же, как в самом начале их отношений, когда еще только пытался завоевать ее: то есть всегда оставался внимательным, бдительным и осторожным. Физической близости между ними по-прежнему не было.
   «Ну что же, - утешал себя Глеб в связи с этим малоприятным для него обстоятельством, - придется подождать, пока она созреет для этого…»               
   В работе наступило некоторое затишье, так что вечерами Маркушев почти всегда был свободен. Лето выдалось долгое и жаркое, и на городских улицах царил относительный покой. Такое же относительное спокойствие было в политической жизни. Как сказал Константин Бардов в одном из своих комментариев из Петербурга: «страна постепенно возвращается к обычному для себя состоянию апатичной покорности». И даже подготовка к предстоящим выборам, мягко говоря, не особенно волновала российскую общественность.
   - Хотелось бы мне встретиться с одним из твоих политических друзей, - как-то раз, скорее в шутку, чем всерьез, заявил Глеб во время ужина в только что открывшемся ресторане «Царская охота». 
   Лиза улыбнулась ему своей новой, неопределенной и скупой, улыбкой, которая появилась у нее совсем недавно:      
   - Честное слово, мне кажется, тебе было бы неинтересно.
   - Почему? – с иронией настаивал Маркушев.
   - Тебе будет скучно с ними. Ведь они говорят только о политике.
   - И я могу поговорить с ними о политике!
   - О, я нисколько не сомневаюсь в этом! На работе ты только этим и занимаешься. Кстати, наши ребята от тебя почти не отстают, каждый свой свободный вечер они посвящают политическим делам…
   - Включая твоего приятеля-юриста?
   - Да, он один из них. А у тебя есть возражения по этому поводу?
   Глеб натянуто усмехнулся:
   - Пока нет. По крайней мере, до тех пор, пока кто-нибудь из них не вздумает волочиться за тобой…
   - Не волнуйся. Я не даю им повода для этого, - сказала Лиза. – Для меня дело – прежде всего.   
   - То есть ты хочешь сказать, что они все-таки пытаются заигрывать с тобой? А кто именно, если не секрет?
   - Послушай, Отелло, - устало отмахнулась от него Лиза, - ешь, пожалуйста, свой ужин. Остынет…
   Маркушев не любил, когда Лиза вот так просто пыталась уйти от ответа, и, возможно, в другой раз он, как обычно, непременно настоял бы на своем, но сегодня он предпочел последовать ее совету и вновь охотно принялся за еду. Глеб решил не портить себе удовольствие, ибо ужин в «Царской охоте» оказался выше всяческих похвал, даже, пожалуй, лучше всего того, что ему довелось попробовать до этого в других московских ресторанах. 
   В течение всего вечера Елизавета, как это часто теперь случалось, пребывала в каком-то странном, неестественно спокойном состоянии, похожем на отрешенность. И только когда вместе с десертом им подали бутылку Шато Пальмер, она вдруг оживилась и восхищенно воскликнула:
   - Боже, что за вкус у этого вина!
   - Действительно, вино превосходное, - мне кажется, у него вкус лета. Между нами говоря, такой же вкус имеют губы Елизаветы Максимовой, когда я целую ее теплым, пригожим вечером. Но описать его словами совершенно невозможно!.. Нужно просто откинуться на спинку стула и полностью отдаться во власть пленительного очарования этого волшебного напитка, представляя себе при этом, что ты целуешь Лизу Максимову!
   - Должна признаться, что оно, это очарование, действует весьма успешно! – игриво обронила Елизавета, бросив на Глеба лукавый взгляд.
   Когда Маркушеву подали счет, она вдруг пожелала заглянуть в него, чего раньше никогда не делала. Увидев ее внезапно округлившиеся глаза, он  удивленно спросил:
   - В чем дело? Что-нибудь не так?
   - Это же куча денег, Глеб!
   - Что поделаешь, таковы расценки в ресторанах господина Новикова!
   - А тебе не кажется, что это слишком?
   - Все относительно, дорогая. Например, у меня достаточно денег, чтобы заплатить по этому счету, а кому-то эта сумма действительно может показаться непомерной… 
   - Господи, да на эти деньги можно было бы приобрести уйму всякого добра для тех, у кого ничего нет!
   - Для детских домов, например?
   - Хотя бы…
   - В принципе ты права, конечно, - вздохнул Маркушев после короткой паузы. – Однако я полагаю, у тебя нет намерения испортить этот великолепный вечер? А вместе с ним и множество других, таких же милых, наших с тобой совместных вечеров? Ведь, я надеюсь, ты и впредь не откажешься пообедать или поужинать со мной, как обычно?..
   Казалось, Лиза не слышала его вопроса, - она внимательно рассматривала свои часики «Cartier», которые получила от него в подарок по возвращении из Европы.
   - Хотела бы я знать, сколько ты потратил денег на еду. Только на еду и вино. С тех пор, как мы встретились в Париже…
   Глеб от души рассмеялся:
   - Не считал, но думаю, что о-о-очень много!
   - Не одну тысячу долларов, я полагаю?
   - Скорее всего. Но согласись, - они были потрачены не напрасно!
   Лиза виновато вздохнула:
   - По моему убеждению, никто не имеет права таким образом транжирить деньги! А я чувствую себя виноватой, потому что потакаю тебе в этом…
   Глеб попытался заглянуть ей в глаза, но она упорно смотрела на свои часики.
   - Так!.. Теперь тебе остается только сказать, что эти часы тоже не нужно было покупать!
   - Они просто прелесть, - спокойно сказала она, - но покупать их не следовало.
   Лицо Маркушева стало мрачным.
   - Лиза, - он осторожно взял ее руки в свои. – Я не узнаю нас… и не узнаю тебя… Где та женщина, с которой я ездил по Европе совсем недавно? Она ничего подобного не говорила. И она держалась совсем не так, как сейчас держишься со мной ты… С того момента, как… Одним словом, ты знаешь, что я имею в виду… И вот теперь мы сидим здесь, после прекрасного ужина, который, как я искренне надеялся, доставит тебе удовольствие, но вместо этого… - В голосе Маркушева зазвенели нотки отчаяния. – Что, в конце концов, происходит? Почему ты стала другой? Что мне нужно сделать, чтобы вновь обрести тебя? Что нам обоим нужно сделать, чтобы мы опять обрели друг друга? Может быть, из-за сострадания к нищим бомжам и малолетним сиротам нам нужно вообще отказаться от еды и питья? Нет, не думаю, чтобы все было так просто… Я понимаю, у тебя умерла мама, к тому же этот боров Явлинский, который каким-то образом умудрился стать частью твоей жизни, тоже, образно говоря, сыграл в ящик… Однако нельзя же постоянно быть из-за этого в трауре! Хватит думать о мертвых, пора подумать о живых!..
   Лиза вздрогнула, и ее глаза наполнились слезами.
   - Поверь, я не хотела и не хочу причинять тебе боль. Извини, если иногда так получается… Просто я говорю, что чувствую… что думаю… что составляет мои убеждения… Иначе я не умею!   
   - Понимаю… Но пойми и ты: единственное, чего я хочу, - чтобы мы вернулись друг к другу,  чтобы нам было хорошо вместе! Может быть, виной всему другой мужчина? Скажи, если это так… Тогда другой разговор…
   Она покачала головой:
   - Никакого другого мужчины у меня нет.
   - Ты знаешь, что я хочу жениться на тебе. Мне казалось, мы оба этого хотим. Как только моя жена устроит все свои дела, мы вольны делать что угодно! Лиза, - спросил Глеб, испытующе глядя ей прямо в глаза, - разве ты больше не хочешь выйти за меня замуж?
   -Я не хотела бы, чтобы мы оба совершили ошибку, - немного помедлив, грустно ответила она. – Тогда буде гораздо труднее.
   Маркушев крепко сжал ее руки.
   - Ошиблись? О чем ты говоришь?!. Никогда в жизни я не был настолько уверен в себе, как сейчас! С самого первого дня нашего пребывания в Париже!.. И как мне казалось, ты разделяла со мной эту уверенность.
   - Поначалу так оно и было, - тихо сказала Лиза. – А теперь я лучше узнала тебя, Глеб, и лучше разобралась в наших отношениях. И вижу,  насколько глубоко и серьезно мы порою расходимся с тобой во взглядах…
   - Конечно. Это естественно. Потому что ты женщина, а я мужчина! Но разве женщина и мужчина не могут приспособиться, приладиться друг к другу? Разве они не способны измениться к взаимной радости? Ради тебя, ради нашего чувства я готов пожертвовать чем угодно! Я действительно очень хочу стать таким, каким ты меня представляешь!
   - И ради этого ты даже способен пробудить в себе интерес ко всему, что происходит в мире, который тебя окружает, в котором ты живешь? – с лукавой вкрадчивостью спросила она. – Говоря твоими словами: вот ведь, оказывается, как все просто на самом-то деле!
   Они молча смотрели в глаза друг другу, и он по-прежнему держал в своих руках теплые ладони Елизаветы. Взгляд ее ясных, красивых глаз, обычно завораживающий и мягкий, сегодня был необычно твердым и настороженным.  И именно по этому непреклонному взгляду Глеб  понял, насколько она была далека от него в этот момент.
   Наконец, Лиза сказала:
   - В конце месяца у меня начинается отпуск.
   Маркушев в изумлении уставился на нее:
   - Почему ты ни единым словом не упоминала об этом раньше?
   - Потому что никак не могла решить, как мне лучше его провести: съездить к родственникам в Киев, к которым я давно уже собираюсь, но никак не доберусь, или придумать что-нибудь поинтереснее…
   - Надо было посоветоваться со мной, я бы сразу сказал, что тебе делать, - провести отпуск вместе со мной!
   Всплеснув руками в радостном волнении,  Лиза недоверчиво спросила:
   - Разве ты не занят? В таком случае, не податься ли нам с тобой куда-нибудь за границу?
   - Отличное предложение! Лучше не придумать!
   - Господи, Глеб!.. И ты действительно сможешь выбраться со мной?.. – зазвучавшая в ее голосе неподдельная радость тут же погасла, как только она увидела, как вдруг изменилось выражение его лица. – Понятно, у тебя ничего не получится…
   - К сожалению, - да, никак не смогу!.. Я совсем забыл! Углов приказал всем оставаться на своих местах, потому что предстоят партийные съезды, возможны всякие сюрпризы перед выборами, то да се… А разве нельзя поехать потом?
   Грустно пожав плечами, Лиза снова опустила глаза:
   - А потом уже у меня не получится. Я могу ехать только в июле. Так что давай забудем об этом.
   - Солнышко мое, – бодро сказал Глеб, - но ведь впереди будет еще много отпусков!
   - Нет, - словно рассуждая сама с собой, Лиза задумчиво покачала головой, - скорее всего, для нас с тобой  этот был единственным!.. Мне казалось, если бы нам удалось  побывать в тех местах, где у нас все начиналось, и если бы вдруг мы вновь стали прежними, тогда, может быть, все… - Она запнулась на полуслове и, по-детски - кулачками - быстро смахнув внезапно накатившие на глаза слезы, отрывисто сказала: - Пожалуйста, закажи мне кофе… крепкий…


   Тем временем Маркин, которому, должно быть, сильно наскучило сидеть в душном офисе, когда за окном ярко светит солнце, а на голубом небе нет ни облачка, придумал для себя поездку по Европе якобы для инспектирования зарубежных бюро телекомпании.
   В честь отъезда Валентина Серафимовича в одном из ресторанов аэропорта «Шереметьево» собралась большая тусовка. Маркушеву очень не хотелось быть на этом приеме, но присутствие на прощальной церемонии было обязательным не только для всех руководителей дирекции информационных программ, но и для основных телеведущих. Так что Глебу Маркушеву  пришлось разделить эту участь вместе с Дмитрием Белановым и Германом Сицким, которые к его приходу были уже на месте. Рядом с ними, широко расставив ноги и гордо выпятив большой живот, стоял Анатолий Анатольевич Углов и потягивал из большого фужера какой-то напиток бледно-оранжевого цвета.
   - Что пьем? – подойдя к нему, поинтересовался Глеб, с искренним любопытством заглядывая в фужер.
   - Водочку, конечно. Запомни, мой дорогой: я предпочитаю пить только водку… - благодушно буркнул продюсер, глядя куда-то мимо него.
   - Какая же это водочка? – искренне удивился Маркушев и тут же догадался: - Или она разбавленная?
   Углов утвердительно кивнул.
   - Господи, Анатолий Анатольевич! Зачем же разбавлять-то? Вы же, по-моему, всегда были большим любителем чистого продукта!
  - Так надо. Для конспирации… Чтобы не было лишних вопросов…
  - Ах, вот что!.. А большой босс тоже здесь?
  Углов только рассмеялся в ответ:
   - К твоему сведению, в настоящий момент большой босс находится в Англии. Но это между нами…
   - Наверняка он отправился туда в поисках дополнительных источников для поддержания своего скромного многомиллионного бизнеса. 
   - Не советую тебе даже шутить на эту тему. Особенно в присутствии всех этих людей… - и он повел взглядом вокруг.
   В этот момент к Маркушеву величаво подплыла Раиса Маркина, - такая же расчетливая и холодная особа, как и ее супруг. Она держалась с королевским достоинством и, надо признать, сумела сохранить признаки былой красоты. 
   - Хотела бы я знать, - чокаясь с Глебом, сказала Маркина, - как вы проводите свои выходные дни, господин Маркушев. Я близка к тому, чтобы поставить на вас крест…
   - Пожалуйста, не ставьте на мне крест раньше времени, Раиса Павловна! Лучше попытайтесь сделать еще одну попытку, когда вернетесь, - не сочтите за труд, если можно…
   - Зовите меня просто Рая, - с плотоядной улыбкой на тонких чувственных губах сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Кстати, а где вы прячете свою супругу? Для Вали это просто неразрешимая загадка.
   - На некоторое время она решила съездить к родственникам в Питер. 
   - О, так вы пустились в загул!
   - Можно и так сказать, если вам угодно…
   - Надо будет подыскать для вас кого-нибудь посимпатичнее… Или вы уже не страдаете от одиночества? 
   От необходимости отвечать на этот каверзный вопрос Глеба избавил внезапно возникший между ними Герман Сицкий.
   - Я не помешал? – восторженно гаркнул он,  и по его слегка порозовевшим  глазам сразу было видно, что он, по обыкновению, уже пребывает в не совсем трезвом состоянии, и ему позарез нужно с кем-нибудь пообщаться.   
   - Убирайся отсюда, Герман, - очень холодно, но весьма вежливо отрезала Раиса Павловна. – Ты здесь лишний.
   - Просто удивительно: я всегда безошибочно выбираю как раз тот момент, когда мне надо незамедлительно убраться к черту!.. – И, слегка качнувшись, с выражением несказанного восторга, которое неподвижно застыло на его красном лице, Герман двинулся дальше.         
   - Вы могли обидеть его, - заметил Глеб.
   - Его нельзя обидеть, и вы прекрасно это знаете!..
   Разговаривая с Раисой Маркиной, Маркушев заметил, как Беланов, верный своему принципу всегда быть рядом с начальством, с наигранной веселостью  о чем-то запросто болтал с хозяином пышной пирушки и его верным помощником Игорем Шереметевым. Видимо, почувствовав, как кто-то смотрит на него, Беланов неожиданно обернулся и бросил на Глеба полунасмешливый, полунадменный взгляд.
   Эта сцена не ускользнула от внимания Раисы Павловны.
   - Как вы с ним ладите?
   - С кем? С Димой?.. Наши рабочие графики составлены таким образом, что мы почти не встречаемся…
   Маркина вдруг зашлась громким, мелким, дробным смехом, как будто тысячи стеклянных шариков покатились по паркетному полу.
   - Вы настоящий дипломат, Глеб Петрович, вне всякого сомнения!.. На мой взгляд, Беланов – коварный и злой человек, что, однако, не помешало ему поднять рейтинг программы.
   Глеб вежливо улыбнулся:
   - Вот уж не думал, что наши профессиональные дела могут стать предметом пристального внимания такой очаровательной женщины! 
   - Милый мой, если бы вы знали, где я работала до того, как познакомилась с Валентином!.. – многозначительно намекнула Маркина, красноречиво подняв кверху указательный палец. – Я способна разглядеть опасность даже сквозь трехслойные звуконепроницаемые стены студии!.. Однако, завершая нашу беседу о ваших взаимоотношениях с Белановым, хочу сказать, - и это, вероятно, вам известно лучше меня, - Валентин Серафимович любит вас, очень любит… - Выразительно взглянув на Маркушева, Маркина сделала небольшую паузу и потом медленно, с расстановкой добавила: - Но вот что, пожалуй, для вас более существенно: еще лучше к вам относится самый большой человек, который находится там, на самом верху…
   - Такое всегда приятно слышать, Раиса Павловна. Однако до сих пор мне так и не довелось увидеться с ним.
   - Это не обязательно. Для него важно только, чтобы вы хорошо работали. Всегда поступайте так, чтобы ваше рыльце не оказалось в пушку, и тогда вы сможете оставаться на своем месте, сколько пожелаете, Глеб Маркушев.
   Осушив свой бокал, Раиса Маркина лукаво кивнула ему и неторопливо направилась к другим гостям. 
   Нетерпеливо взглянув на часы, Маркушев стал осторожно пробираться к выходу. Он боялся опоздать к Лизе Максимовой, которая, по случайному совпадению, в тот же день, но из другого аэропорта, уезжала в отпуск к родственникам… 
   Покидая банкетный зал, Глеб дружески помахал рукой Раисе Маркиной. Ему пришла в голову дерзкая мысль, что было бы совсем неплохо сделать ее своей союзницей!..


   - Почему ты так рано? – спросила Лиза, когда он вошел в квартиру. Сложив руки между колен, босая, в одной лишь белой майке, она с усталым видом сидела на кровати, у ног ее стояла забитая до отказа дорожная сумка. При появлении Глеба ее лицо не выразило ни удивления, ни радости, - оно оставалось безучастно-спокойным, как будто ей было совершенно не до него. – Я только что собрала свои вещи. Может, я потеряла счет времени, и мы уже опаздываем?
   Глеб нежно поцеловал ее взъерошенные волосы:
   - Не волнуйся, у нас еще уйма времени! К счастью, мне удалось выбраться оттуда быстрее, чем я ожидал!
   - Ну что, было очень весело?
   - Помнишь ресторан на верхнем этаже аэровокзала с окнами на летное поле?.. Я чуть не умер там от скуки. Тем более, что и выпить-то мне нельзя было, - вечером на работу… Спасибо Раисе Маркиной, она меня немного отвлекла своими разговорами…
   - Кстати, насчет выпивки… Я купила бутылочку вина, чтобы как-то отметить мой отъезд. Думаю, один или два бокала тебе не навредят…
   Она стремительно юркнула в кухню и скоро вышла оттуда с бутылкой французского «Veuve Clicquot» и двумя бокалами в руках.
   - Открой, пожалуйста… Я почти уверена, что после такого пресного банкета несколько глотков хорошего вина будут для тебя весьма кстати.
   - Какая же ты у меня умница! Мне это все очень напоминает старые добрые времена!
   - А что, разве я не имею права тоже устроить маленький прощальный банкет? Чем я хуже Маркина? – с кокетливым вызовом спросила Елизавета, весело улыбнувшись Глебу. – Следи только, чтобы я не опоздала на самолет…
   Однако, Маркушеву показалось, что в ее улыбке не было обычной искренности, душевной простоты, - она больше походила на показную вежливость. И вообще все ее сегодняшние манеры, как и само настроение Лизы, казались Маркушеву всего лишь искусной игрой, и, подыгрывая ей, он   терзался мыслями о том, что все это могло значить на самом деле.
   Эти мысли мучили его в течение всех последних дней и ночей; они постоянно стояли между ним и Елизаветой, превращая их отношения в тяжелый сон, в котором, несмотря на свое страстное желание дотянуться до нее, он никак не мог этого сделать!..
   - Подставляй бокалы! – бодро скомандовал он, извлекая пробку.
   Высоко подняв бокал, чтобы его мог пронизать яркий солнечный луч, падающий из окна, Маркушев изумленно воскликнул:
   - Посмотри-ка, в солнечных лучах это вино вспыхивает просто божественным светом!
   Однако ему не удалось заразить Лизу своей восторженностью. 
   - В течение двух часов я держала его в холодильнике, - сказала она рассудительно. – Надеюсь, это правильно?
   - Представления не имею. Но думаю, что правильно, если ты так сделала!..
   Глеб обнял Лизу за плечи и властно притянул к себе. В ответном движении ее тела он почувствовал лишь привычную податливость, - и ничего больше, - ни нежности, ни ласки, ни любви… Однако Маркушев тут же убедил себя не придавать этому особого значения, решив, что виной такому впечатлению могла быть всего лишь его излишняя мнительность, порожденная бесконечными сомнениями.   
   - Лиза, а ведь, пожалуй, не им, а нам с тобой следовало бы сейчас скакать по Европам…
   - Такие люди, как мы с тобой, едва ли найдут когда-нибудь время, чтобы вместе поездить по белу свету, - тихо сказала Елизавета. Она осторожно освободилась из его объятий и, присев на кровать, потянулась за стоявшими рядом тапочками. – Ты раб своей карьеры на телевидении, а я по своей натуре неисправимый трудоголик, активная общественница и вообще, как ты говоришь, лезу во все дыры…
   - Когда-нибудь такой день все-таки настанет, - как можно убедительнее  заметил он. – А пока не хочешь ли ты рассказать мне, что собираешься делать у родственников в Киеве?
   - Спать, гулять, читать, снова спать… и так каждый день…
   - А тебе неинтересно, что я собираюсь делать в твое отсутствие?
   Лиза надела тапочки, резким движением откинула назад волосы и со скрытой усмешкой в глазах взглянула на Глеба.
   - Сделай милость, расскажи мне, пожалуйста: что ты собираешься делать после моего отъезда?
   - Я буду днем работать, а вечером напиваться, потому что без тебя мне будет очень тоскливо… И так каждый день…
   Лиза посмотрела на часы, стоявшие на тумбочке.
   - Если они не обманывают, то мне пора умываться и одеваться!..
   Она поднялась с кровати.
   - Эге, минуточку!.. Это случится не раньше, чем моя любовь пожелает тебе счастливого пути! – решительно заявил он.
   Лиза ответила на это коротким, тихим смешком:
   - Ты с ума сошел! Я потом долго не смогу подняться!
   - Тогда я отнесу тебя на руках к трапу самолета… Идет?
   Глеб осторожно поставил бокал на тумбочку и, продолжая одной рукой обнимать ее, другой стал расстегивать бюстгальтер.
   - Мы уже забыли, когда это было в последний раз!
   - Глеб, миленький, у нас ведь нет времени, - бубнила она, уткнувшись носом в его грудь и постепенно ослабевая.
   - Стой спокойно! Неужели ты думаешь, что я позволю тебе уехать просто так, - ничего не оставив мне на память?..
   Теперь она стояла на расстоянии вытянутой руки от него, бюстгальтер валялся у ее ног. Глеб медленно наклонился и стал целовать ее грудь…
   - Какой же ты хитрый! Знаешь ведь, что против этого я не могу устоять!..
   Ее вздрагивающие при каждом поцелуе плечи безвольно опустились…
   - Вот теперь я слышу голос той самой Лизы, которую знавал когда-то и которую теперь хочу получить обратно!..
  Он притянул ее к себе и опустил руку…
   - Глеб, Глеб… - шептала она, слегка задыхаясь. – Знаешь, когда ты вот так берешь меня, - ты берешь все!..
   - Почти все…
   Маркушев поднял ее на руки и положил на кровать. Она с покорной неподвижностью лежала на спине и смотрела на него грустным взглядом. Ее печальные глаза, казалось, говорили ему о том, что все это происходит в последний раз. Но он уже не замечал этого…