Поцелуй на сцену!

 
   23 февраля.
   Снег метет. Пурга.
   Наших мужчин всего ничего. И всем им начхать. А нам тем более, но ради традиции и чтобы не выделяться из толпы, мы накануне выбрали им всем подарки. Каждому по паре комнатных тапочек. А что, вещь полезная, нужная, к тому же, зима.
   Я смотрю, как Чувырлина прячет их под стол. Никаких торжественных вручений. У нас полон зрительный зал. Нужно думать о развлечениях для горожан. И мы придумали концерт на двадцать пять номеров.
   С праздником вас!
   Калошина подмигивает мне и разевает улыбку во весь рот. Ты вручишь ему, выдает она то, что я знала еще с начала зимы. И поцелуешь его, поняла? Смотри.
Его – это наш звукорежиссер. У него глаза, как две галактики.  Моложе меня. Работает у нас с лета. Не женат. Встречается с любимой. Любимая не я.
Знаю, они добродушные. Добродушно наматывают меня на веретена почтенных сводниц. Завуалированное издевательство – вот что это такое.
Только Михайловна смотрит на меня искренне.  Пожимает плечами и индифферентно наблюдает представление.
   Ты вручишь, ты. И суют мне в руки вышеупомянутые тапочки. Я улыбаюсь. Отнекиваться – себе дороже. Я по образованию художник, так что, старательно малюя на лице форменное равнодушие, безучастно гляжу на дверь. Вот-вот войдет. Как-нибудь переживу. Обойдутся без поцелуя. Поздравлю на словах, суну подарок, и пошли они все.
Тут вскакивает Оболтусова. Вспомнила, что ей пора на другой континент. Дай мне, я ему вручу, а вы остальных, потом. Я не верю собственному счастью, и покорно, как в тумане, отдаю ей тапочки. Но я рано обрадовалась – услышав это заявление, Чувырлина вскочила, как ошпаренная и запротестовала  на весь кабинет. Оболтусова покаялась, но тапочек не отдала. Вручу я, объявила она, а поцелуешь ты. Ты молодая, тебе и целовать.
С подобной логикой не поспоришь. Бесполезно. Краски у меня хорошие. Профессиональные. Равнодушие не размазалось и не поблекло, я иду на поводу, не зная, как в таких случаях противиться. Меня родители учили уважать старших.
   Я смеюсь от души, радуюсь, что им весело. И отступаю к своему компьютеру в самом дальнем углу. Не осознаю, что убегаю, не понимаю, что пытаюсь спрятаться. Хватаюсь за соломенную надежду, что они забудут обо мне, когда появится он.
   Не повезло.
   Залетает он. Галактика в глазах, под мышкой ноутбук и смотка каких-то звукорежиссерских проводов.
   - Ярослав, дорогой наш, поздравляем тебя!... -  запричитала Оболтусова, демонстрируя ему тапочки, - пусть твоя жизнь… будь всегда…. Люби везде….Бла-бла-бла….
   - А поцелует пусть она! – гремит Калошина.
   - Да, да, да! – вопит Чувырлина.
   - Целуй же! – требуют они хором.
   Хорошо, что это продолжалось всего пару мгновений. Я улыбалась из-за монитора, слабо надеясь, что хватит и этого. Тогда Оболтусова подскочила ко мне и вытащила мое тело на середину комнаты. Чувырлина тем временем, вцепилась в его куртку и приволокла счастливого обладателя комнатных тапочек туда же. Калошина хохотала в счастливом предвкушении, а Михайловна, молча, взирала на меня из-за стекол своих всепонимающих очков.
   Краски не поблекли. Он подставил мне щеку, и я скользнула по ней краем губ. Холодная пауза, чуть шероховатая щека. Поцелуй свершился. Три наседки умилились до колик.
Ярослав вышел, бросив на меня слегка очумелый взгляд.
   Я помедлив тоже ринулась прочь. Ушла к себе в студию. Осторожно прикрыла за собой дверь и зашипела очень тихо слова, что, по моему мнению, лучше всего характеризовали только что происшедшее. Опомнившись, заметила, что сижу на полу и реву, обхватив руками голову, тихо, тихонечко, беззучно.