Тришка

***
-И вообще часто задаюсь вопросом, слышишь?.. Али нет? – растягивая произнес Максим Петрович, генерал армии Российской Империи.
-Слышу, Ваше высокоблагородие, слышу, - прозвучал в ответ усталый голос откуда-то снизу.
-Ты слушай и учись, неуч крепостной. Если меня ударили, это я сейчас аллегорично выражаюсь, - блеснул умными словечками Максим Петрович, - то почему это я должен терпеть?.. Извините, это не в моих силах. Я человек военный, бравый солдат, прошедший немало войн, и я еще терпеть должен, когда меня какой-то мелкий бес бить будет? – вскипел Максим Петрович и гневно ударил рукой по столу.
-Эй-да, батенька, не «по Толстому» Вы живете, Ваше высокоблагородие, - заявил «голос снизу». Это был генеральский денщик Трифон, который чистил пыльные сапоги Максима Петровича, только что вернувшегося с охоты.
-Кто там голос подал? – заржал конским смехом довольный генерал, поглаживая свою длинную седеющую бороду. – Ты что ли, Тришка, рот там свой открыл? Обормотище несчастный, иль кто другой? А ну, отвечай! – грозно приказал Максим Петрович, даже не смотря в сторону слуги.
-Я, Ваше высокоблагородие, так точно, - прямо подтвердил тот, не переставая драить генеральские сапоги полусухой рваной тряпкой.
-Эка оно невидаль, - разозлился и начал искрить желчью Максим Петрович, - чтобы мне какой-то мелкий прислужник советы давал и упрекал в чем-то!.. А ну-ка, поднимись-ка с колен! – закричал Максим Петрович, в ярости подскакивая со стула, отчего последний с грохотом упал.
Трифон медленно отряхнулся, осторожно поправил свою рубаху и только попытался встать с затекших ног, как тут же кубарем полетел вниз на грязный пол. Максим Петрович потер вспотевшие ладони и спокойно уселся на поднятый другим слугой стул, жестом приглашая Тришку вернуться к неожиданно прерванной работе. 
Тот, еле поднявшись, потрогал свою горячую, красную, пылающую от сильного боевого генеральского удара правую щеку, нащупал холодную левую и безмолвно уставился своими спокойными глазами на задумчивого генерала, изучающего новый английский табак, лежащий на столе.
 Максим Петрович нехотя повернул голову и с каплей сочувствия посмотрел на избитого им же слугу, переводя взгляд то на свои недочищенные пыльные сапоги, то на него, и Тришка снова опустился перед хозяином на уже стертые колени и принялся дочищать генеральские сапоги.
-Чтобы еще смел мне говорить, - бурчал себе под нос генерал, - чтобы только смел, обезумели совсем эти крепостные, спаси и сохрани Господь от таких слуг, - проговорил Максим Петрович, набожно перекрестившись на икону Святой Троицы, что находилась в углу, - что же будется, если… Это же… Эй, Тришка, что ты там говорил? – смиловался Максим Петрович и улыбнулся молодому слуге.
-Я, Ваше высокоблагородие, говорил, что живете Вы не «по Толстому». То есть, не по-христиански, - начал он простодушно, - в церковку Вы ездите, свечки ставите, но… Живете не по-христиански. А ведь в чем все заключается?
-В чем? – с непониманием в голосе повторил генерал, с интересом уставившись на своего слугу, сидевшего подле него.
-В том, что своей жизнью, своими поступками нужно показать верность Христу, ведь так? Ведь все дело не в свечах и не в тех деньгах, которые Вы кинете нищему?..
-Но ведь и в этом, - возразил Максим Петрович Тришке, - милостыня – она ведь…
-И в этом, и в этом!.. Но и не только!.. Ведь нужно самому крепко уверовать, что путь, которому Вы следуете – единственно верный путь и то, что по нему и достигнете своего спасения!.. И нужно всеми своими поступками, каждым своим делом подтверждать правильность своего пути!.. Иначе это будет говор без дела, а это излишнее лицемерство, Ваше высокоблагородие. Ведь так? – на одном дыхании выпалил Тришка.
-Ну, так, - закивал головой все еще ничего не понимающий генерал.
-А Вы, Ваше высокоблагородие, этого… Извините, и этого не делаете! Вы лицемерите, потому что… Потому что только строите из себя вид, но ничего такого не делаете!.. Это… Это только напускное! – в запале произнес Тришка и чистыми глазами полными уверенности в своих словах уставился на генерала в ожидании нового наказания.
Но, к удивлению денщика, тот лишь расплылся в благостной улыбке и потрепал Тришку по грязным засаленным черным волосам, опускавшимся на сутулые плечи.

Весь перемазанный грязью с генеральских сапог, весь во всем нечистом и непотребном – во всем своем нелепом, ужасном и неприемлемом для приличного человека виде Тришка прямо-таки светился от счастья, от того, что генерал похвалил его и погладил по непослушным вихрастым волосам.
От того, что обычно злой тиран и деспот, диктатор в своем собственном поместье взял и неожиданно пожалел обычного крепостного мужика, чистившего ему сапоги и сидевшего перед ним на коленях.

Не переставая светиться чуть ли не небесным светом, Тришка зачарованно слушал генерала, который восхищенно начал говорить:
-Эй, да ты у меня философ!.. Вот был бы ты повыше положением или чин военный имел, я бы тебе пристроил куда-нибудь, а там, гляди ж… Но прав ты, Тришка, прав, что ничего сделать я не могу. А почему не могу, можешь сказать? – спросил тот усмехаясь.
-И это могу сказать, Ваше высокоблагородие. Вы, я помню, какую-то систему переустройства общества придумали, правильно? – заученно проговорил Тришка, любуясь проделанной работой. Сапоги генерала блестели так, что в них отражалось даже радостное замазанное грязью Тришкино лицо.
-Ну да, придумал, - горделиво произнес Максим Петрович, выпячиваясь вперед, - было такое дело. Мы тогда стояли с полком в лесу одном, момент для контрманевра ждали. Тогда мне и пришла в голову мысль, что все люди – это поезд. Бесконечный, огромный такой поезд с множеством вагонов, в котором каждый – личность.
Генерал торжественно выпрямился, смакуя каждое свое слово, взвешивая каждый речевой оборот, от чего приходил в немой восторг, в необъяснимую эйфорию и радовался, словно ребенок, как только замечал светящееся триумфальное лицо Тришки.
-Не имеет значения хорошая или плохая, но, будем полагать, что личность. И в этом поезде каждый… кхм… вагончик цепляется за предыдущий и так далее, то есть каждый держится за рядом стоящего. Так и в обществе: все зависят друг от друга, все одинаковы, - с толикой напыщенности заявил генерал, ожидая восторга своего слуги.
-А почему же тогда есть крепостные? – хитро спросил денщик, наклонив голову и сощурив левый глаз, что вызвало у Максима Петровича некоторое недовольство.
-Это политические дела, Тришка, не нужно лезть на рожон, когда этого не нужно, - отмахнулся он и снова принял вид торжествующего революционера, к чьим идеям наконец-то прислушался обычный народ.
Тришка скорчил непонимающую рожу.
– И вообще, зачем ты меня попросил это рассказать? – с видом полного безразличия произнес генерал, хотя Тришка прекрасно знал, что тот необычайно горд от того, что еще раз блеснул своим умом перед обычным крепостным денщиком, не способным даже ничего прочесть.
-Да потому, что в каждом поезде есть руководящий, машинист, то есть локомотив. И никто не равен, потому что все стадо обязательно будет вести кто-то третий – не крепостной, не генерал, а кто-то третий. Царь, например, и будет вести. Но Вы не царя, а себя ставите на место такого локомотива, хотя и не показываете этого… Хотя и не говорите в открытую, но втайне ведь гордитесь... А, значит, и выше Бога себя ставите и себя правами распоряжаться над всеми наделяете. А это не правильно.
-Хм, а неплохо-таки сказано… Локомотив, значит, будет... Выше Бога, да?.. Так ты говоришь, что я неправ, - начал закипать Максим Петрович, брызжа слюнями во все стороны, - не прав, да?.. Ну-ка, Тришка, поднимись-ка еще раз с колен да не отряхивайся, все равно наземь полетишь! – крикнул генерал и влепил Тришке оплеуху, а когда тот, по обыкновению, повернулся другой щекой, то Максим Петрович в порыве гнева и злости ударил его еще раз, да только так сильно, что денщик не удержался на ногах и упал.
-Будешь знать, окаянный, как господам грубить!.. А ну вставай! Вставай, я что говорю! – все громче и громче кричал Максим Петрович, расталкивая практически безжизненного слугу.
-Ваше высокоблагородие, простите, но больно, - сказал Тришка, сглатывая подступающие к горлу слезы, - очень больно.
-Да что же я сделал?.. – со страхом в голосе произнес Максим Петрович.
Генерал кинулся что-то искать, взял первую попавшуюся под руку тряпку, облил её холодной водой и приложил к Тришкиной щеке.
-Тришка, ты меня прости, Христа ради, - зашептал он, крестясь, - не хотел так сильно, правда, не хотел, Бог свидетель, что не хотел. Бес попутал, не хотел, Тришка, не хотел!.. – извиняющимся тоном продолжил Максим Петрович, разводя руками и крестясь через каждое слово.
-Ничего, Ваше высокоблагородие, ничего. Все хорошо, я сейчас поднимусь, мне нужно еще другие Ваша сапоги дочистить, - еле-еле выговаривая слова, начал Тришка, как вдруг его прервал гневный голос Максима Петровича.
-Ничего?.. Я перед ним унижаюсь, перед какой-то крепостной крысой извиняюсь и чуть ли не собачкой бегаю, а он мне «ничего»?.. Да… Да ты мне благодарен быть должен за то, что хозяин твой перед тобой так стоит и такие вещи говорит!..
Максим Петрович злостно выругался и пнул своего денщика, согнувшегося на полу от нестерпимой боли.
И он пинал его и пинал, и Тришка все также пытался оправдаться, и генерал продолжал его бить: все сильнее и сильнее, отчего у крепостного даже кровь пошла носом.

***
На гневные генеральские крики прибежали местные мужики со двора и оттащили вопящего и брюзжащего генерала от полумертвого слуги, истекающего кровью. Максим Петрович мгновенно же слег в постель с высокой температурой и нервным расстройством, а Тришку еле как перенесли в конюшню, где и оставили спать до следующего дня.
Генералу ежедневно носили дорогие обеды, к нему несколько раз на дню заезжали богатые соседи с женами, молча сочувствовали бедному Максиму Петровичу и уезжали, давая обещание обязательно заехать завтра с новыми новостями. Вся его болезнь, а, точнее, нервное расстройство проходило в чтении западных книг или игре в шахматы.
А к Тришке лишь иногда заглядывали местные кухарки или господские служанки и приносили чего-нибудь съестного, а он, обессиленный и больной, впихивал кусок, который не лез в горло, чтобы хоть как-то выжить.

***
В одну ночь, когда Тришка практически уже выздоровел и уже вполне мог сам ходить, он услышал, как кто-то тихо крадется по конюшне и, прекрасно понимая, что ответа он вряд ли дождется, спросил:
-Кто здесь?
-Тришка, это я, Борис, конюх!.. У нас идея есть, - голос слышался все ближе и ближе, пока холодная обмерзшая рука не тронула денщика за плечо.
-У кого это «у нас»? И что это за идея? – осведомился Тришка, пытаясь разглядеть в темноте фигуру местного конюха, сидящего совсем к нему близко, однако глаза, обычно привыкшие к темноте, отказывались видеть что-либо.
-Вздернуть барина!.. На виселице!.. Мы договоримся, все получится!.. Ты посмотри, как он с нами обходится! Разве это человечно? Разве это по-христиански?..
-А разве убить – это по-христиански?.. Упаси Боже, о чем ты, Борис?.. Вздернуть генерала? – ужаснулся Тришка, сжимая в своих руках посеребренный крестик.
-Эй, да что ты!.. Убить змею – это лишь на пользу людям, - убежденно заявил Борис с патетическими нотками в голосе.
-За ним, как и за всеми нами, грешки водятся, но за что его убивать? – искренне недоумевал Тришка, прижимая руки к голове.
-Он думает, будто народ туп, глуп и ничего не понимает. Пусть мы и безграмотны, но побольше, чем он понимаем в некоторых делах, а он нас за дураков считает. Никогда не стоит шутить и держать за дураков тех людей, которые тебе в чем-то помогают, пусть даже это и обычные слуги, - горячо прошептал Борис, наклонившись прямо к уху Тришки.
-Но зачем?.. Зачем?.. Ведь можно же с ним поговорить, как это сделал я, - начал Тришка, но тут же осекся, услышав сердитый хрип Бориса.
-Мы такие же люди, Тришка, такие же люди, как и Максим Петрович!.. Плох тот генерал, что не сумел услышать глас народа!.. На твою поддержку мы не рассчитываем, ты болен, но знай, что завтра свершится величайшее событие! И настанет время, когда потомки или ближайшие соседи пожмут наши руки! – воскликнул Борис и так же тихо, крадучись, словно тигр, вышел.

В эту же ночь Тришка собрал свои скромные пожитки (все то, что мог отыскать, не входя в дом) и, перекрестившись на долгую дорогу, отправился, куда только глаза глядят.

***
Прошло несколько лет.
По совету Максима Петровича Трифон отправился служить, а после нескольких удачных сражений, в которых он не жалел своей жизни, но трепетно и благоговейно охранял жизнь других солдат, которые бесстрашно кидались наперерез вражеским войскам, стал генералом и начал жить на широкую ногу.
Однако он никогда не забывал, откуда он пришел и ценой чего он покинул свой дом. Как только на пути ему встречался нищий или кто-то еще, по виду такой же бедный и незащищенный, Трифон сразу же давал ему столько монет, сколько выгребал из своего кармана, а на слезные благодарности просил только одного: помолиться за здравие раба Божьего Максима.
Когда нищие узнавали, что их благодетеля зовут Трифоном, то искренне недоумевали, почему же он все время просит за кого-то другого, на что Трифон обыкновенно отвечал:
-Все, чего я мог бы просить у Бога – так это вразумления, и я буду молить Его о том, чтобы Он мне его дал. Потому что однажды, - здесь он обычно отводил глаза в землю, - из-за того, что мне не хватило то ли ума, то ли сердца я подверг опасности одного человека.

Несколькими неделями позже, на очередной прогулке под его лошадей кинулся полусумасшедший старик, который показался Трифону до боли знакомым: что-то в чертах его лица напоминало какого-то приятеля, а, может быть, и бывшего сослуживца.
Трифон подобрал старика, гонимого всеми местными жителями, и отвез его к себе в поместье. Оказалось, что этот бедный и нищий старик скитается уже давно: он бежал из своей деревни, а теперь пытался найти хоть какой-нибудь кров.

-Откуда ты, мил человек?.. Случайно не из N-ской деревни? – спросил Трифон, подозрительно оглядывая сидящего напротив старика.
-Да, Ваше высокоблагородие, именно оттуда!.. Бежал я давно, как только мои собственные крепостные на меня нападение устроили!.. Скитался по всем городам да деревням, пока не промотал все свое состояние в карты и даже… свои генеральские погоны! – прошептал старик и покраснел от стыда.
-Максим Петрович, Вы?.. – не веря своим глазам и ушам, спросил Трифон.
-Тришка?.. Трифон… Ваше высокоблагородие, возьмите меня к Вам! – заплакал Максим Петрович, падая на колени и целуя начищенные ботинки молодого генерала.
-Оставьте, Максим Петрович, оставьте!.. Поднимитесь же Вы, - тихо и обеспокоенно произнес Трифон, опускаясь к Максиму Петровичу и поднимая его с протертых колен, - поднимитесь же Вы, что за фарс! Это я…
-Что, Ваше высокоблагородие? – ужаснулся Максим Петрович и побледнел.
-Это я должен перед Вами на коленях стоять, я, а не Вы!.. Это Вы из-за меня в такое положение попали, - сказал Трифон и упал на колени перед Максимом Петровичем, сжимая его вспотевшую руку, - это я должен перед Вами извиняться и просить, чтобы Вы меня, грешного, простили!.. Максим Петрович, простите?..
-За что прощать, Ваше высокоблагородие? – все так же, как и раньше, непонимающе спросил Максим Петрович.
-Ко мне в ту ночь конюх Борис заходил и все рассказал об их плане по нападению, о том, что они Вас вздернуть хотели, а я ушел!.. Простите, Максим Петрович, простите!
-Прощаю, Ваше высокоблагородие, еще тогда простил, - виновато сказал он.
-Просите у меня, чего только хотите, - счастливо выпалил Трифон.
-Мне стыдно просить у Вас, Ваше высокоблагородие…
-Максим Петрович, милый, просите чего хотите!.. Мне так стыдно перед Вами, что я тогда так подло сбежал из конюшни и оставил Вас на растерзание дворовых!
-Вам?.. Стыдно?.. За то, что спасали свою жизнь?
-Стыдно, что к Вам не пришел, что Бога в себе предал, стыдно, - плакал Трифон, тряся за руку Максима Петровича, - стыдно!.. Ну чего Вы хотели?
-Мне холодно, Ваше высокоблагородие, - заскулил генерал, - очень холодно.
-Ничего, вот, - Трифон пробежал глазами по кабинету, но не нашел никакой одежды, как вдруг глаза его засветились, - вот, моя рубашка, держите!..
-Ваше высокоблагородие, не стоит!..
-Да нет, забудьте, Максим Петрович!.. Неужели Вы думаете, что в такую минуту я смогу отвернуться от Вас, - искренне недоумевал Трифон, снимая свою одежду, - погоны, говорите, потеряли, в карты проиграли?.. Вот Вам и верхний плащ мой, генеральский, с погонами. Вы согрейтесь, а я пока что отойду!.. Но всенепременно скоро вернусь.
Трифон укутал дрожащего от холода Максима Петровича в свой плащ, надел на окоченевшего старика рубашку, а сам убежал ставить чай.
-Храни Вас Бог, Трифон Александрович, я Вас благодарю за все, - прокричал Максим Петрович вдогонку, - за то, что не злобны Вы, и в такую минуту все мои прегрешения забыли… Я же Вас, Ваше высокоблагородие, бил и гнал, первым Вашим врагом был, а Вы меня, словно родного брата любите!..
-Мы с Вами, Максим Петрович, тысячу шагов прошли!.. Так почему бы не пройти две тысячи? А потом и три, и четыре, и пять!..
-Ваше высокоблагородие, благодарю Вас за все!.. Вы мне жизнь спасли в тот момент, когда я к Вам с просьбой своей и жуткой тоской по жизни постучался… Точнее, бросился под колеса, - с чувством сказал Максим Петрович.
-Да успокойтесь Вы, успокойтесь! Не нужно благодарить! Не нужно!..