Найдёныш

       – Василий! – мама строго посмотрела на меня. – Ты всё понял? Сидишь в кузове до самой деревни. А там дедушка с бабушкой тебя встретят. Попробуй только где выпрыгни!..
       – Да понял я! Понял! – ответил я, не задумываясь. А чего думать-то? Мне восемь лет. Я уже взрослый. Могу за себя постоять. Кулаки у меня – ого-го! А думают пусть хлюпики.
       Мама подержала рюкзак, пока я вдевал руки под лямки. В этом потёртом рюкзаке папа с войны принёс кусок серого сахара. То, что сахар был в крупинках табака и песке, никого не волновало. Главное – он был сладкий. И мы целую неделю пили с ним чай.
       Чаем мама называет воду, заваренную душицей. Петька – он старше меня на целый год – говорит, что настоящий чай не такой. Я не верю ему. Он-то откуда знает? У него – только мамка, отец на фронте без вести пропал. Мама их жалела, но и нам приходилось о-го-го!..
       Она повернула меня к себе, погладила по голове:
       – Надеюсь, на свежем воздухе ты подрастёшь немного! – и грустно вздохнула.
       Я взглянул на неё снизу вверх. Мама – красивая. Только очень худенькая… И одета во всё серое. А я почти вижу её в красном платье из кумача… Но – нельзя. Она – учительница. Её уважают. Когда я прихожу к маме, в учительской меня подкармливают: и однорукий директор, и даже строгая математичка. Перепадает то сморщенное яблоко, то кусочек хлеба…
       Папка с войны вернулся на костылях, но сразу пошёл на завод – устраиваться на работу. Мамка говорит, что он – особенный. Я знаю. У Мишки со второго этажа отец пришёл на двух ногах, неделю пил, гонял их с сестрёнкой, потом застрелился из обреза. Мишка хвалился, говорил, от деда обрез-то. Старинный, с пыжами вместо патрон. Я как-то подержал этот обрез. – Тяжёлый!
       Мама ещё раз вздохнула, но дядя Ваня высунулся из кабины грузовика и прикрикнул на неё:
       – Марфа! Чего мальчишку затискала? Небось, не к чужим людям отправляешь… – Васька! – это уже он – мне. – Полезай в кузов! На мешки с зерном приляжешь, ватником укроешься. Утро-то!.. – он поёжился и нырнул в кабину, оттуда донеслось. – Май месяц всё же!
       Я вывернулся из-под маминой руки и полез на дерево, под которым стоял грузовик. Пока лез, радовался: хорошо, что есть дядя Ваня, что папка живой. А у Маши из второго подъезда – только бабушка старенькая. Машку в дедом отдавали, но она сбежала обратно к бабе Дусе…
       Я спрыгнул на мешки, кинул рюкзак в угол, нашёл ватник, натянул его. Правда утонул в нём, но сразу стало уютно и тепло. Я помахал маме рукавом, показывая, что у меня всё хорошо.
       Мама улыбнулась, и мне показалось, что это она – маленькая и уезжает, а я – взрослый и остаюсь. Мне стало её жалко – до слёз. Но я же – мужик! Проглотив комок в горле, я крикнул:
     – Целое лето буду только есть! Приеду большой и сильный, и всех побью во дворе!
       Мама рассмеялась, но как-то грустно, и помахала мне рукой:
       – Слушайся там, хорошо?
       Я ответил, что буду. Но она не услышала, потому что мотор затарахтел. И грузовик, подняв клуб пыли, поехал. Мама шла некоторое время следом, но потом отстала, махая и махая рукой…

       Ехать хорошо! Особенно, если денёк погожий и солнышко пригревает. Птицы поют, деревья мимо проносятся. Здорово! Я поглядывал по сторонам. Вон колхозный сад, в который мы с Мишкой и Петькой лазили… Но глаза стали слипаться. Видно, укачало. Да и пригрелся…
      Проснулся я от резкого толчка. И падения. Я так приложился к земле, что дух вышибло. Не мог вздохнуть. И слёзы из глаз рекой лились. Ничего не понимая, выпутался из ватника и огляделся. Оказывается, уснув, я свалился. А грузовик дяди Вани уже мчался дальше в клубе пыли. Задний бортик отвалился и раскачивался на петлях, бухая о кузов.
       Я закричал:
       – Дядя Ваня! Стой! – и побежал за машиной. Но заболел ушибленный бок, и я остановился. Отдышавшись, огляделся. Впереди маячили какие-то дома, туда-то и ехал грузовик. Я подхватил ватник, закинул его на плечо, и зашагал по дороге…

       На вытоптанном поле ребятня гоняла тряпичный мяч. Я засмотрелся и остановился. Так ловко у них получалось пинать его, что он даже катился некоторое время. Мне захотелось поиграть. Я приплясывал от нетерпения. Но с просьбами не лез. Ждал. Может, возьмут в команду?
       Один из ребят, вихрастый, крепкий, чуть повыше меня ростом, на бегу обернулся и улыбнулся. У него не было двух передних зубов. У меня тоже один недавно закачался и выпал. А мальчишка, подтянув на бегу штаны, подпоясанные верёвкой, вдруг крикнул:
       – Эй, пацан! Как тебя?.. Иди сюда!
       Я, бросив ватник на землю, поспешил к зовущему:
       – Василий я…
       – А я – Тимофей. Будем знакомы! – и он сунул мне крепкую грязную ладошку. Я пожал её.
       – Слышь, Василий! Дуй на ворота! – и он показал рукой на два камня в отдалении.
       Я с гордостью, что мне доверили такой ответственный пост, помчался к камням, встал чуть впереди и посередине и приготовился ловить мяч.
       Долго ждать не пришлось. Пацаны катились ко мне, словно грозовая туча под напором ветра. С гиканьем, воплями, руганью, они отбирали друг у друга многострадальный кусок тряпья. Я удивлялся, как он ещё сохраняет какую-то форму.
       И вот мяч летит прямо мне в руки. Я хватаю его, оглядываюсь. Вижу, Тимофей делает мне знаки.  Я кидаю мяч ему. Он начинает его гнать к другому краю. К другим камням-воротам. А там постоянного вратаря нет. Гляжу, ребята то одного туда пихнут, то другого.
       Тимофей этим воспользовался да и загнал мяч в ворота.
       – Ур-ра! – радостно завопил я. – Наша взяла!
       После этого гола мяч продержался ещё немного и … развалился. Ребята стояли над жалкими остатками мяча и вздыхали. Тимофей с серьёзным видом собрал все лоскутки и солидно заявил:
       – Дед починит! Завтра снова – товарищеская игра. Как договаривались… – он обернулся. – Вась, айда ко мне! Мамка щей обещала наварить!
       При этом слове у меня слюнки потекли. Я вспомнил, что мама в рюкзак положила мне ксок хлеба. Но он остался в грузовике дяди Вани. А где теперь его искать, я не знал.
      – Айда! – согласился я.

      Дом Тимофея удивил меня: просторный, светлый, с большой белёной печкой. Целых три комнаты, холодные сени, тёплые сени. В главной горнице – несколько больших застеклённых окон. Везде: на полу, лавочках и лежанках красовались половики и накидки явно связанные вручную. Моя бабушка такие же вяжет. Крючок у неё толстый, чёрный. Она им очень дорожит…
       В доме так вкусно пахло, что у меня помутилось в голове и заурчало в животе.
       В горнице нас встретила женщина необъятных размеров. Я даже рот открыл от удивления. Она разрумянилась у печи, щёки её пылали, как те спелые яблоки, что мы с друзьями воровали из колхозного сада. Глаза у неё были добрые, лучистые. Она только посмотрела на меня, и мне сразу стало спокойно. Она улыбнулась, и на пухлых щеках появились ямочки. «Как у Машки!» – подумал я. И сам разулыбался.
       – Ага! Вижу, у моего Тимоши новый дружок объявился! – сказала, словно пропела хозяйка. – Вот и славно! А ну-ка, скидывайте пыльники свои! И шагом марш – мыться!
       Тимоша развёл руками, мол, так надо. Мы вышли в тёплые сени, скинули портки и рубашки. Он подвёл меня к большой бочке, оттуда зачерпнул деревянным ковшом воды, показал на ушат:
       – Наклоняйся ниже, я тебе на спину полью!
       Я наклонился. Когда ледяная струя выплеснулась мне на спину, я заорал так громко, что он засмеялся. Я начал быстро-быстро тереться руками, чтобы согреться. Тимофей кинул мне кусочек тёмного мыла. Я стал намыливаться. Потом он снова полил меня водой, и снова. И я понял, что уже привык, и мне совсем не холодно. А потом он мылился, а я ему поливал… Когда свежие, розовые от ледяной воды мы неловко втиснулись друг за другом в горницу, большая женщина уже приготовила нам одежду. Я натянул штаны непонятного цвета, но они были чистые и аккуратно залатанные. Рубашка, что досталась с плеча Тимофея, пахла свежестью и … сеном.

       – Вот теперь – за стол! – скомандовала хозяйка дома.
       Мой друг ухмыльнулся и подтолкнул меня к огромному – во всю горницу – столу. Я невольно оробел. В комнате собралась вся семья Тимофея. Во главе стола восседал седобородый дед в белоснежной косухе. Рядом с ним – отец Тимоши, крепкий, ещё не старый дядька. Напротив меня примостился совсем молодой парень. Когда я посмотрел на него, он вдруг подмигнул мне, как давнему знакомому. Маме Тимоши помогали две девчушки, подпоясанные одинаковыми передниками с вышивкой, они носились по горнице, ставили на стол миски с квашеной капустой, солёными огурцами и грибами.
       Тимофей уселся на лавку сам и усадил меня рядом с собой. Скоро и его сестрёнки присели за стол. Мама Тимоши наливала всем щи в большие глиняные миски. Мне, как и всем, до краёв! И ложку деревянную дали. И по знаку деда все начали есть. Ох! Я чуть язык не проглотил! Так вкусно я за всю свою короткую жизнь не ел! Щи были густые: и капуста, и морковка, и картошка! Мне даже попался небольшой кусочек мяса. Белое. Вкусное!..
       Не успел я расправиться со своей порцией, как одна из сестрёнок Тимоши поставила на стол  большой чугунок. И все стали брать из него картошку. Мне досталось целых две. Я не заставил себя ждать, накинулся на них, почти не чистя. Это было очень вкусно!..
       Меня никто ни о чём не спрашивал. Только тётя Анисья (я краем уха услышал, что так все называли маму Тимофея) спросила: чей я. Я сказал, что ехал к деду Игнату и бабе Агафье Арсеньевым в деревню Каменку. Она, улыбнувшись, отправила нас с Тимошей спать на печь. Я было замялся, хотел спросить: а как называется эта деревня? Но постеснялся. Подумал: вдруг засмеют? Скажут: во даёт! Свою деревню не узнал! И потому поплёлся за Тимошей. Мы забрались на печь. Там было тепло и душно. Мы примостились на одном старом одеяле, другим укрылись.
       Мне хотелось о многом расспросить своего нового друга, многое ему рассказать. Про маму, про город, моих друзей, отца, про деда с бабкой, как я потерялся… Но глаза слипались. Наверное, от тепла и от сытной пищи. Я только пробормотал:
       – Спасибо!
       Он легонько ткнул меня кулаком в плечо и, хмыкнув, ответил:
       – Спи, давай!.. Найдёныш!..
       Я хотел спросить его: почему – найдёныш? И как они поняли, что я потерялся? И ещё хотел сказать, что вся его семья – необычные люди, их будто война не тронула. Как мои дед и бабка на фотографиях старых, где они ещё молодые, красивые, сильные, добрые…
       Но язык заплёлся, глаза закрылись, и я уснул.
       Проснулся я от гомона: сестрёнки Тимоши уже встали и хлопотали по дому. Моего друга уже и след простыл. Я слез с печки и смущённо потоптался по горнице. Девчонки переглянулись, хихикнули. Но тут вошла тётя Анисья, шикнула на сестрёнок, а мне сказала:
      – Доброе утро, Вася! Иди-ка на двор, Тимоша уже там. Он тебе покажет: где у нас что.
       Я вышел на залитый солнцем двор. Тимофей быстро протащил меня в огород, показал на деревянный домик с окошечком. Ну, я не дурак, понял. Сделав свои дела, я вымыл руки в лохани с чистой дождевой водой. Потом мы что-то поели, и мой друг потащил меня на речку. А потом мы снова играли в футбол. И вечером мылись ледяной водой в тёплых сенях. И спали на печке. И день изо дня продолжалось это чудесное время. Я не понимал, где настоящее, а где сон. А ночью  мне снилось продолжение каждого удивительного дня. Я что-то делал вместе с Тифошей, куда-то шёл, мы удили рыбу, собирали ягоды, играли с его сёстрами в прятки, лазили на деревья в саду. Там-то я свалился с дерева, и опять на тот бок, который ударил, когда падал с грузовика, за что получили от тёти Анисьи мы оба: и Тимофей, и я...
       А потом пришли мои дед и бабка. Они встали надо мной, разглядывая, ничего не говоря. А я только смотрел на них, и бок потирал – больно ведь! А потом я увидел, что бабушка плачет. Слезинка спряталась в одной из морщинок и только блестела, а не катилась.
       – Не плачь, бабуль! – сказал я и, протянув руку, вытер слезинку. – Мне совсем не больно!
       А она вдруг схватила мою руку и прижала к щеке:
       – Нашёлся! Господи, нашёлся!
       Я недоумённо посмотрел на деда, но его лицо было словно камень. Лишь седые брови шевелились. Да серые глаза сердито поблёскивали. Он разлепил упрямо сжатые губы и сказал:
       – Вставай, «найдёныш»! Скажи спасибо, тёте Анисье! Если бы не она, то… 
       Тут я понял, что это не сон. Что дед Игнат и баба Агафья – настоящие. И что лежу я на полу, куда свалился с печки. Везёт же мне на падения!..

       Тётя Анисья и Тимофей проводили меня до калитки, за которой стояла старая лошадь, запряжённая в подводу. Тётя Анисья погладила меня по голове, совсем как мама:
       – Заезжай в гости, найдёныш! Буду рада!
       Тимофей пожал мне руку и сказал:
       – Ты – хороший вратарь! Теряйся почаще! – и, не выдержав серьёзной мины, засмеялся.
       Я с радостью согласился в следующий свой приезд (если он состоится) постоять на воротах.

       Во время пути дед со мной не разговаривал. Я исподтишка разглядывал дорогу. Только-только до меня начало доходить: как далеко я оказался от родной деревни! Как же тётя Анисья нашла моих дедку и бабку?.. В избе дед снял с себя ремень и сказал:
       – Скидывай порты! Пороть буду!
       Баба Агафья встрепенулась:
       – Не трожь мальца! Он не виноват в том, что заснул! Сынка меньшенького своего, нерадивого Ваньку пори!  Если бы бортик не отвалился, Васька бы не выпал.
       Дед  Игнат пошевелил хмуро бровями, посопел и вдел ремень обратно в штаны…

       Вечером я лёг спать, и мне приснилось, что мы с ребятами снова гоняем тряпичный мяч, и мне так хорошо, как никогда в жизни! Ведь у меня появился настоящий друг!..
       Многое из этого происшествия для меня так и осталось загадкой. Например, то, что на следующий год я специально упросил дядю Ваню завезти меня к Тимофею в гости, но такой семьи в соседней деревне не оказалось… Как и во всех других, расположенных чуть дальше…
                27.12.10 г.