Парфюм от ортопеда

В послевоенные годы на селе о курортах мало кто знал, а вот  в моей семье знали – мой дядька, главный бухгалтер совхоза, отдыхал на этих курортах каждый год и по возвращении оттуда собирал всех родственников в гости к себе, и рассказывал, на сколько килограммов он там поправился. А потом  моя мать в газете «Сельская жизнь» прочитала, что город есть на Черном море, называется Евпатория. Там в детском санатории вылечивают полиомиелит полностью! Вот мои  родители и загорелись - и полиомиелит мой вылечить и поправить худобу мою на несколько килограммов. А где путевку взять? Вопрос. Кто-то им посоветовал написать в Москву в Кремль. Тогда Хрущев в Кремле был, ему и написали. И надо же - через два месяца ответ пришел! Так мол и так: - Ваше письмо получили, поставили вашего сына на очередь. Люди и из других бараков посмотреть на это письмо приходили, а через неделю, после сильных мартовских буранов, приехал на санях мой  дед с хутора.  Сбросил на пол тулуп, дал мне  гостинец - вареное яйцо и кусок хлеба:  - От зайца! Уселся изучать письмо. Я из  тулупа сделал уже балаган, когда дед объявил:  - Ноги твои на учет в Кремле поставлены, как футболиста Боброва ноги, или балерины Улановой. Государственные ноги! Значит вылечат обязательно. Плотины вон какие строят, спутники пускают, что для них ноги? Пустяк!  Да я и сам поверил в это. Стал под новые ноги обещания давать - на горы с друзьями сходить или пенделей кому надавать, но путевку ждать пришлось долго, а потом пришел вызов в Уфу - на комиссию. Несколько врачей осмотрели меня и так и эдак. Главный в комиссии сказал моим  родителям:  - Нельзя вашему сыну  в Евпаторию ехать - у него ноги искривленные. Его вылечат, а у него ноги искривленные всю жизнь будут. Отдали мою законную черноморскую  путевку кому-то с прямыми ногами, а меня отправили в местный детский  туберкулезный санаторий на реке Уфимка - ноги прямить. Мой дед так себе черенки прямил - для косы прямые, для вил - изогнутые. Срубит черемуховую или кленовую жердинку, закрепит ее под крышей конюшни, и подвешивает к одному концу черенка грузы все больше и больше. Пока черенок не согнется как надо. Сразу грузить нельзя - сломается, терпение и время нужно. В санатории тоже так делали: ноги мне  выгнут на сколько можно и загипсуют, через месяц опять изогнут и гипсом обложат и так несколько раз. Я по грудь загипсованный лежал, а что бы не крутился и гипс не сломал - специальной сбруей фиксатором - к кровати привязан, рядом другие пацаны лежат - им спины правят, чтоб горбы не росли, кто год лежит, кто больше. Лето, жара, все лежат на террасе, кровати у всех - с колесами, чтоб утром вывозить, а вечером увозить. Санитарка несколько раз в день ходит с большим жестяным чайником   - поит всех водой. Рот открываешь, а туда вода из чайника самотеком – и глотать не надо.    Один раз в день носят чайник поменьше - с рыбьим жиром, а в тарелке луковица порезанная. Из чайника - раз! струю жира в горло, а следом кусок луковицы, чтоб не тошнило. Как-то санитарке помогала водой поить ребят ходячая девчонка из соседнего корпуса. Вся светится: от солнца, от своих веснушек и от счастья, что ходячая. Мне она понравилась - жуть! Так пока  она лила мне в горло воду, я у нее на лице 75 веснушек-конопушек насчитал. Еще больше бы насчитал, да в чайнике вода кончилась. Жалко только, что за девчонкой быстро родители приехали. На ноябрьские праздники и за мной  приехал отец. В этот же день с меня удачно сняли гипс - всего в двух местах от ноги вместе с гипсом оторвали лоскуты кожи. Положено было после снятия гипса  ходить каждый день по несколько минут – привыкать к вертикальной жизни. Я очень на это рассчитывал – мечтал обойти сначала свой корпус, потом весь санаторий. Побывать у девчат, посмотреть, кто присылал мне записки, а кто - соседу. Но не получилось. Сняли гипс, и сразу на носилках отец с санитаром потащили меня к рейсовому автобусу. В автобусе ехали, потом электричкой,  сильно кружилась голова, тошнило, но уже на железнодорожном вокзале в ожидании поезда я смог самостоятельно на костылях добрести до газетного киоска. Купил конверты, бумагу и с вокзала отправил своим друзьям по Павловке первое письмо - цену письмам уже я знал хорошо, и конверт чистый внутрь засунул - на обратный ответ. В письме же написал лишь одну новость – направили меня на окончательное лечение в Красноусольский детский санаторий.
Жизнь в Красноусольском санатории была скучной – ребята  и девчонки подобрались какие-то мелкие - 1 да 2-й классы, для них и школа была начальная. Пятого, моего класса, в школе не было, поэтому и скучно было. Главврач дала мне подшивку журналов «Вокруг света» - я все журналы перечитал, а рассказы про ковбоев и полярных исследователей почти что наизусть выучил. 
Коней, широких поясов, седел и лассо в санатории не было, а вот детские санки  нашлись. Стали готовиться с друзьями к экспедиции - каждый день на санках катались. Дорога, по которой санки могли легко катиться, была одна - она вела из детского санатория во взрослый, а дальше эта дорога шла в поселок и, по моему соображению,  должна была привести к одному из полюсов.  Вот этот великий путь  мы и стали осваивать. Садишься на санки и костылями отталкиваешься, как лыжными палками. Но неудобно  - костыли тяжелые и в наст не втыкаются. Пришлось костыли с боков санок проволочкой прикручивать, а отталкиваться специально срубленными палками. А в концы палок гвозди вбить, чтоб не скользили. Я, как самый взрослый и заинтересованный,  и себе сделал палки  и попутчикам - чтоб не отставали. Первое время только до взрослого санатория ездили - пробовали силы, а в один из солнечных январских деньков рванули в поселок – до него километров шесть  было. В дороге перекусили захваченным из столовой хлебом, а в поселке решили зайти погреться в универмаг. Вот в универмаге я не удержался -  и в галантерейном отделе выложил все свои сбережения - 3 рубля 45 копеек - за замечательный кошелек из желтой кожи, который так чудно скрипел, и пахло от него настоящим ковбойским седлом. Всю обратную дорогу этот запах будоражил моё воображение, и себя я представлял уже не отважным полярным исследователем, а лихим ковбоем. В санатории, куда мы вернулись  под вечер, нас уже ждали. Такого долгого  отсутствия четверых  воспитанников не могли не заметить, разгневанная главврач поругала меня, как зачинщика, да еще и отобрала санки.  Беда, как известно, одна не приходит - на другой день я обнаружил пропажу кошелька. Куда он делся? Я бродил по дорожкам санатория в поисках потери, и, о чудо! Уловил  запах родного кошелька. Неповторимый аромат  шел от мужчины в белом халате, который вылез  с большим мешком из санитарной машины  - он  направлялся в кабинет главврача. Я, как завороженный, пошел на этот запах в кабинет.  - А  вот и первый ваш клиент!  сказала главврач мужчине. И уже мне: - Раздевайся! Будем примерять аппарат. Конечно, я заглянул в открытый мешок , кошелька  там не было– оттуда торчали непонятные конструкции из железа и кожи: протезы и аппараты, именно от них и шел тот неповторимый запах - запах лошадиных седел и пота, запах горьковатого ветра прерий, неподражаемый запах, который французские парфюмеры с трудом смогли синтезировать и загнать в шикарный мужской одеколон, запах, который отныне и навек стал  моим родным опознавательным запахом.
Гпавврач сказала правду - уже весной я появился на пороге родного барака не на костылях, а на ногах, с щегольской алюминиевой тростью, покрытой черным лаком и с изогнутой рукояткой, которой так удобно было цеплять друзей за ноги.  Уже через три дня, без спроса  обув отцовские литые резиновые сапоги и прихватив спички и кусок хлеба, брел я со своими друзьями за каменную гору на озеро. Друзья тащили, кроме всего прочего, и ведро - выливать сусликов, а в случае удачи, в этом же ведре пойманную дичь сварить. Еще кругом лежал снег, но по оврагам шумели ручьи, а на проталинах, что появились на солнечных сторонах холмов, уже проклюнулся дикий лук - чеснок. Этот дикий овощ и сам по себе был едой для нас, а с хлебом и солью - он был настоящим лакомством. Впрочем, соль и хлеб берегли для варева. Суслиную нору обнаружили в метрах 300 от озера. Притащили и вылили в нее 4 ведра воды. Но суслик оказался упорным. Он высунул после первого ведра свою мокрую морду из норы, поинтересоваться, кто его побеспокоил, цапнул меня за руку, которой по своей наивности я попытался ухватить его за шиворот, и снова скрылся под землю. Для ускоренного выливания требовалось много воды. Пришлось мне снимать сапоги, чтоб в них, как в ведрах, воду из озера таскать. Один сапог соскочил с ноги  легко, а вот второй застрял на отсыревшем аппарате. Дружными усилиями всей компании сапог с ноги стянули, сломав от усердия стальную шину злополучному аппарату. Друзья толпой побежали к озеру, а меня, потерявшего возможность самостоятельно ходить, да и куда я без сапог! оставили  на карауле. Набросил сетку-авоську на нору, а сам улегся возле норы и затаился. Уже через пару минут в глубине норы блеснули глаза моего обидчика. Суслик не вылезал, просто  смотрел с какой-то тоской не в глаза мне, а прямо в душу. Злоба на суслика из-за прокушенного пальца сразу сменилась непонятной жалостью, оглянувшись, не видят ли друзья, убрал я с норы авоську и сказал в темную дыру: - Шуруй по холодку!  Уговаривать суслика долго не пришлось. Он выскочил, встал столбиком на пригорке, осмотрелся, и, свистнув на прощанье паровозиком, убежал в сухой прошлогодний ковыль.
Домой я топал в одном сапоге, опираясь, как на костыли, на узкие плечи своих друзей. Второй сапог, вместе со сломанным аппаратом и ведром, друзья несли по очереди в сетке-авоське. Спускаясь с каменной горы, ребята, на которых я опирался, побежали. Мне пришлось привстать на руках,  ноги  оторвались от земли, и, с замиранием сердца, полетел  я навстречу весне, навстречу жесткой и жестокой, но все же такой интересной жизни.