Берег, которого нет... Памяти друга посвящается!

   Светлой памяти друга, посвящается…



    От автора.

Я безмерно благодарен всем моим друзьям, которые помогли мне в создании и редактировании этой книги. Помогли своим участием, советом, добрым словом, да и просто хорошим отношением.
Спасибо за критику, за вдумчивое проникновение в суть книги, за беспристрастное судейство всех моих огрехов и недочётов, за придирчивость и неподкупность.
Отдельная и особая благодарность моему давнему коллеге, лучшему другу, да и просто самому честному, искреннему, и доброму человечку – Фетисову Валерию: и за самую суровую критику, и за самое надёжное плечо!!!

        С уважением, Илья Тошев.


 Предисловие.

Автор не претендует на историческую достоверность, однако не все герои, имена и события являются вымышленными…


Илья Тошев.
«Берег, которого нет…».

Светлой памяти друга, посвящается…






«Мне  захотелось поговорить  с тобой  о любви»
Евгений Шварц «Обыкновенное чудо»





         «Тошке».

Фаэтон, Фуэте, Фуэлёт
Чуть небрежный, и милый оскал ...
И паденье, и поиск, и взлёт
На перекрестье зеркал...

На перепутье дорог
Бегущий со дна человек,
Переступающий через порог,
Перебегающий через разбег...

Перегибающий через разгиб,
Перемежающий солнце и снег...
"Он, Фаэтон, этой ночью погиб?"
"Нет, - лишь закончил свой бег".

Он лишь прервал свой полёт,
Просто все сроки узнал -
Фаэтон, Фуэте, Фуэлёт,
Милый, и нежный оскал...

Илья Тошев.





ЧАСТЬ 1. «ВСТУПЛЕНИЕ».


Глава 1

Я боюсь самолётов! До жути, до коликов... Однако, подражая остальным добропорядочным гражданам, мило улыбаюсь, изредка вертя головой по сторонам: как высоко, как мило, а вы заметили, как красиво горит правое крыло? А как ненавязчиво - легкомысленно смотрится удаляющийся на парашютах экипаж? Чудесно, не правда ли? Жуть!
Правда, принятая перед отлётом, изрядная порция алкоголя сглаживает  неприятные ощущения, и противные, липкие мысли о бренности и недолговечности всего сущего. Но, похоже, мне это не слишком помогло. Пришлось отказаться от щедро раздаваемых напитков, пытаясь хоть ненадолго забыться зыбким, душным сном. А полёт всё длился и длился, превращаясь в бесконечную, средневековую пытку...
Я посмотрел в иллюминатор. Да мы ещё и не взлетали! Мой страх, и чересчур богатое воображение чуть не закончили полёт ещё до его начала.
Сделав несколько глубоких вдохов, я вновь огляделся. Все пассажиры, до коих доходил мой взор, беспокойно ёрзали в своих креслах и, оглядываясь по сторонам, заглядывали в окна, без передышки обсуждая объявление о задержки вылета. Стюардессы мелькали по проходам, улыбаясь, раздавая внеплановые напитки и успокаивая пассажиров, как только возможно. Дети в свою очередь, то просили воды, то сходить в туалет, то мороженого, а порой и новомодную западную игрушку. И всё это со слезами, криками, рыданьями, и прочим выражением недовольства и капризов. Некий карапуз даже вытребовал у молодой ещё совсем мамаши разрешения "покрутить главный штурвал", а та устало и безропотно просила о том же пробегающих иногда девушек, повторяя бесконечное: "Ну, вот видишь - тётеньки не разрешают! Я всё для тебя сделаю, солнышко моё, но нельзя нам этого - не положено! Мы ведь здесь как гости - сидим, сложа ручки, и что велят нам, что разрешают, то мы и делаем, а что не велят - то и думать забудь...".
Меня передёрнуло. Лучше смотреть в другую сторону. И тут я на свою беду обратил внимание на даму, сидящую бок о бок со мной. Пышнотелая добродушная рыжуха с белёсыми ресницами и, густо намазанными чёрным пигментом бровями, не переставая, тасовала толстыми кривыми пальцами, больше похожими на переваренные сардельки, замусоленную до неприличного состояния, старую колоду карт Таро. Правда, кое-какие знаки на них проглядывались, и, вероятно, опытная гадалка смогла бы отличить одну от другой, но я - ни слухом, ни духом о них не ведавший, никак на такой подвиг способен не был.
Заметив моё внимание, толстуха оживилась:
- А не погадать ли Вам, уважаемый? Я гадалка в седьмом, - она на секунду задумалась, - нет, пожалуй, даже в девятом поколении, и наверняка уж знаю как кому и на чём гадать. Вам вот непременно нужно на костях прогадаться. Ну, то есть я имею в виду, что я погадала бы вам на костях...
-На моих что ли? - перебил я.
Она вся зашлась пунцовым, глянула в окно, но, собравшись с силами, вновь ринулась в атаку:
- Ну не хотите на костях, так и не надо. Я Вам на чём угодно другом прогадаю всё на свете! Только скажите, и предстанете как перед всей Вашей жизнью, как на ладони!
Похоже, она совершенно не представляла, что говорит, но с прежней настойчивостью и напором продолжала "набивать меня в свои клиенты".
- Ну, хорошо! - отдышавшись, взялась за своё толстуха. - Ну, хорошо! Не хочешь на костях, кофейных зёрнах, чайных пакетиках, бобовых культурах и змеиных тропах… ладно! Вижу! Вижу, что клиент ты настоящий, и чем попало тебя не возьмёшь! - Я весь её бесконечный монолог молчал, как только мог. - Знаю, чем пронять тебя!
Она высокомерно вскинула голову и многозначительно замолчала, глядя в окно. Мне стало интересно, что будет дальше. С минуту эта странная дама молчала, сопя, пыхтя, и обливаясь потом, ждала проявления хоть какого-то интереса с моей стороны. Наконец, не выдержала и, повернувшись ко мне, выпалила одним махом:
- Даже и не отнекивайся! Раз уж судьба тебе выпала прогаданному быть, так никуда ты голубчик уже и не денешься!
Она захохотала каким-то диким, необузданным смехом. Трясясь всем телом, подпрыгивая и, переваливая с места на место одновременно все свои жиры, так называемая "гадалка" привлекла к нам внимание уже всех пассажиров этого странного самолёта. Спасло меня появление столь долго ожидаемого, хоть и слишком запоздавшего, точнее запоздавших, пассажиров.
Из-за занавески показалась сперва, старавшаяся держаться невозмутимо, но явно нервничавшая и напряжённая, стюардесса. Затем протиснулись два амбала с, болтающимся между ними, тощим невысоким человечком. Взъерошенные волосы, потухший взгляд и вялые полу-движения указывали на человека обречённого и смирившегося уже со своей участью. Лишь нервно подрагивающие кулаки ещё выдавали, затаившийся в каком-то глубоком уголке его подсознания, неверный, но теплящейся ещё огонёк надежды...
Вся эта группа протискивалась сквозь проход с каким-то мрачным торжеством. Так, наверное, казнили преступников ещё в средние века. С гибельным и каким-то кладбищенским, но всё-таки празднеством...
Проходя мимо меня, ведомый (как оказалось в кандалах), несчастный встрепенулся. "И вообщем-то неважно, - подумал я, - что кандалы зовут наручниками, а беднягу - преступником..." Как бы то ни было, но этот человечек вдруг встрепенулся, поднял свою никчёмную, уже казалось, голову и сиплым, еле слышным, но всё ещё не потерявшем силы и какой-то потусторонности, голосом прошипел:
- Не бойся, малыш! Иди куда идёшь. Судьба не оставит тебя. Верь, только верь ей изо всех сил! А когда не останется даже Веры, - казалось, что он на секунду задумался, - тогда верь Ветру...
Его уже потащили дальше по проходу, уводя в самый хвост самолёта, а он всё сипел и сипел:
- Не бывает, малыш, по другому. Ты понимаешь - не-бы-ва-ет!!!
Он ещё пытался что-то прохрипеть, но его уже тащили и тащили всё дальше, зажимая рот и избивая втихомолку по печени, почкам, или куда там ещё, только одни они и знают...
Тукали шаги. Дыханье. Невесть откуда взявшаяся, муха жужжала и жужжала. Несколько вздохов... Я осознал вдруг, что самолёт стал тих и недвижим. Точнее пассажиры затаили дыхание, и ни шороха, ни вздоха... Даже дети, будто что-то почуяв, замерли все. И не просили ни конфетки, ни порулить...
Не знаю, сколько так прошло времени, час или минута. Скорее несколько секунд. Но даже их мне хватило с избытком. Ощущая себя центром какого-то мирового катаклизма, я вскочил с места, намериваясь убежать хоть куда, но истошный, визгливый и, одновременно с тем, бесконечно хохочущий голос, заставил меня остановиться...
-Вот! - вопила моя соседка. - Вот оно! Нет, ну я же говорила!
С ошарашенным недоумением, повернув голову, я посмотрел в её блёклые, цвета загнившей сливы, глаза.
-Говорила я тебе, - зашипела она гневно и напыщенно, - прогадан ты, как ни крути, а УЖЕ прогадан... - и, опустив глаза, добавила совсем тихим и почти печальным голосом - судьба такая, понимаешь...?
Я вышел. Зашуршала занавеска, отгораживая меня от всего этого дурдома, правда, как оказалось, не надолго. Какой-то офицер гражданской авиации («Командир, что ли?») вполголоса ругал зарёванную стюардессу.
-Как ты допустила, - шипел он так, что казалось, будто это не шёпот вовсе, а рёв разъярённого мастодонта, - как, я спрашиваю, ты допустила, что этот псих бросается на людей!
Он не вопрошал, а изливал свою ярость.
-Но я..., - пыталась оправдаться стюардесса, - я не знала, что так будет. Меня не предупредили. Он был таким спокойным...
В этот момент офицер заметил меня, и, развернувшись и, ни проронив больше ни звука, вышел, оставляя стюардессу разбираться со мной по своему усмотрению.
Я решил, что лучшим выходом из этой щекотливой ситуации будет сделать вид, что ничего не заметил. Она, очевидно, подумала о том же и неуловимым движением промокнула глаза платком, затем повернулась ко мне, натягивая по дороге очаровательную улыбку. Лишь лёгкая краснота глаз говорила о том, что я совсем не вовремя. Ну что ж, мне там тоже не сахар.
-Девушка! Вы мне не поможете?
-Пожалуйста, займите своё место и пристегнитесь. Самолёт сейчас взлетит. - Самолет, правда, едва-едва завёл двигатели, ну да ей видней…
-В этом-то всё и дело! Я не могу лететь в том салоне. Там эта гадалка, да ещё и преступник какой-то, совсем меня достали! Набросились, как вороны, со своими пророчествами.
Девушка вновь улыбнулась:
-Я понимаю. В салоне бизнес - класса всего два человека. Так что устроим Вас со всем комфортом.
-Огромное Вам, просто огромное...
-Не стоит. Удобство и благополучие пассажиров – наша главная задача! – отрапортовала она, явно заученной фразой.
-И ещё, - попросил я, усаживаясь в кресло, - я очень устал и хотел бы подремать. Тем более что я вообще плохо переношу полёты и совершенно не могу ни есть, ни пить...
- Я всё поняла. Если Вам что-нибудь понадобиться - вот здесь есть кнопка вызова.
Она вышла и, почти сразу, вернулась с симпатичным пледом оранжевых оттенков. Спустя ещё минуту я уже полулежал в кресле бизнес - класса весь такой укутанный и уютный.
Полулёжа в полу-кресле, я был полу-взвинчен, полу-умиротворён. Моя полудрёма была щедро сдобрена безуспешными попытками навести на себя хоть какой-то сон.
 И я думал.
Все эти "полу -" навели меня на мысли о моём прошлом. Ведь, в сущности,  жил ли я все эти годы? Наверное, тоже "полу -"... Полу-работал - полу-отдыхал, полу-ел - полу-спал, на половину влюблялся, на половину презирал, в пол силы грустил, и в пол силы смеялся, был полужив - полумёртв... Всё было среднее, посредственное что ли и вообщем-то даже никакое.

*  *  *

Я закончил журфак Саратовского ВУЗа довольно средненько, и прозябать бы мне в родименьком городе, кабы не пригласил меня армейский дружок к себе в златоглавую, пообещав пристроить в "популярную Московскую газетёнку". А я, не думав долго, согласился. И вот вышел я одним весенним утречком на шумную и душную Московскую привокзальную площадь. Весело пели автомобильные шины, перекликались меж собой свистки гаишников; торговцы, носильщики, бомжи, приезжие, отъезжающие и прочие, прочие, прочие... Огляделся я, и с радостью вздохнул:
-"Ну, здравствуй - Нерезиновая"! – (Фраза взята из КВН – прим. автора)
Прошло время - прошла и радость. Я собственно даже и не знаю, почему всё так получилось, и получается до сих пор, но проработал я там недолго.
Нельзя сказать, что я плохо пишу. И слог вроде бы есть, и смысл, и интрига какая-то в статьях прослеживается; но не везёт мне как-то, и всё! То респондент перенесёт вдруг встречу, ссылаясь на болезнь, на неожиданно свалившийся на голову концерт, на неотложные переговоры, на чёрт-знает-что-ещё... То просто не дают готовый материал в тираж - типа Короче, мне и самому даже непонятно, почему всё так. Вроде и не метил никто на моё место, и подсиживать мелкосортного репортёришку смысла нет, однако, вот, поди, ж ты!
И маята такая в каждой газете была. Из пяти, почти, Московских лет - два я провёл в первой столичной редакции, а дальше где полгода, где год - скатываясь от "популярной Московской газетёнки" всё ниже и ниже.
Конечно, я старался избегать совсем уж жёлтых изданий и, в конце концов, прибился к некому среднему журнальчику, пишущему про всё и ни про что одновременно. Короче - если бы это "произведение" можно было бы раскрасить соответственно смыслу печатаемого, то среди всей обширнейшей радуги цветов преобладали бы белые и чёрные полосы с яркими и сочными жёлтыми пятнами.
Ничего сверхъестественного здесь тоже не происходило. В лидеры рейтинга я не выбился, внимания и популярности особой не приобрёл, даже задания мне давали как всегда мелкие и ничего незначащие - из разряда: "Да мы убрали твою статью из этого номера, так как:



Отступление 1

-Привет, тёть Маш! - выпалил я, вламываясь в двери.
Вахтёрша - сухонькая бабулька с суровым взглядом и бесконечно добрым сердцем глянула на меня поверх газеты и укоризненно сверкнула очками:
- Бегаете вы, молодые, как угорелые. Давно вот хотела сказать тебе, Мить - ты вот послушай старую, да нос свой от меня не вороти - я, чай, жизнь прожила. Вон, до каких лет доскрипела, и сейчас ещё помирать не собираюсь...
-Да что вы, тёть Маш, вам ещё...
- А ты не перебивай старую, - повысила она голос, - не дорос ещё! Слушай себе, да помалкывай, да на ус свой мотай. – Она  вдруг как-то очень по доброму усмехнулась, и я улыбнулся ей в ответ.
- Добегаешься ты, Митька, однажды, ох добегаешься! Парень-то ты я вижу хороший, шобутной только. И вот ещё... - она помялась, глядя куда-то в угол, - Маятной ты какой-то... И маята эта засела в тебе, покою не даёт. Вот ты и бегаешь, ищешь, сам не знаешь чего. До добра-то оно не доведёт! Сам понимать должен.  Только я тебе так скажу - успокоиться тебе надо, жениться, да детишек завести, коли по-человечьи век свой провековать хочешь. Это лучше всего будет. Тогда и порядок в твою жизнь придёт, корнем обрастёшь, да и... маятное всё мимо пройдёт.
-А что маятное-то? - спросил я, подходя к лифту.
-Увольняйся ты, Мить, да и вообще из репортёров уходи. Не твоё это.
Спасибо, тёть Маш, учту! - выкрикнул я, заходя в лифт. И уже  сквозь закрывающиеся двери, даже не услышал, а скорее догадался, как она почти прошептала себе под нос:
-Хоть сегодня не ходил бы туда, окаянный...
Леночка, секретарь моего шефа, была как всегда воплощённым совершенством очарования и, не менее воплощённой, неприступностью. Поговаривали что-то про её безумную влюблённость в шефа (причём разница почти в двадцать лет не играла при этом абсолютно никакой роли), про высокую в связи с этим зарплату, и даже платоническую любовь, а-ля  кинофильм "Ищите женщину". Кроме того, некоего "незаконного ребёнка", тоже не забыли включить в бесконечный список "фирменных" слухов и сплетен. Впрочем, меня всё это мало интересовало - каждый волен строить свою личную жизнь как ему заблагорассудится. Лишь бы это не вредило окружающим. А в чужую постель я склонен заглядывать исключительно из профессиональных соображений и то, выполняя какое-то конкретное задание редакции. Хотя у моих коллег по цеху профессия наоборот разжигала любопытство сверх всяких допустимых статистикой пределов.
- Проходи,- с порога заявила Леночка, и вновь принялась за свои в меру длинные и неизмеримо изящные коготочки.
- Пантерка ты наша! - я послал ей воздушный поцелуй.
- Боишься – оцарапаю? - улыбнулась она.
Дверь к шефу была классикой начальственной двери - дубовая и тяжёлая. А весь кабинет представлял собой невероятную смесь коммунистического застоя, современной технократии, домашнего уюта и детской непосредственности. В старом, обшарпанном, времён Хрущёва - Брежнева шкафу, покоились современные папки с документами. Супернавороченный компьютер на столе "великого и ужасного" соседствовал с бронзовым пресс-папье в виде бюста незабвенного Владимира Ильича. Т-образный стол, домашний диван в углу, разнообразные модели летательных, плавающих, ездящих, ползающих и чуть ли не инопланетных аппаратов гармонично дополняли обстановку. Кроме того, запрятанная в одном из углов и известная лишь посвященным, электрическая плитка с советским ещё чайником, маленький коврик ручной работы под ногами начальника и прочие мелочи делали всю обстановку той самой легендарно-домашней и незабываемой.
- Вызывали, Андрей Степаныч? - я наполовину всунул своё тело в кабинет, оставаясь нижней частью поближе к нелюбезной секретарше.
- Заходи, Дима, заходи, - шеф кхек-нул и зашурудил руками по разбросанным на столе бумагам.
Плохой, ох плохой знак! Сердцем чую - искать мне новую работу. Не зря тётя Маша предупреждала!
О ней тоже ходили разные сплетни: что, мол, колдуньи у неё в роду водились, да и сама она немного к этому причастна, но глаз у неё не чёрный, и вообще она очень хорошая... Короче её и любили, и побаивались. В любом случае в свои неполные восемьдесят она была ещё вполне бодрой и разумной женщиной, и отправлять её на пенсию, несмотря на возраст, никто не помышлял.
Я переместил к начальнику вторую половину себя и автоматически вытянулся в полный рост по струнке, собираясь очевидно закричать что-то типа: "Здравья-Желаю-Ваш-Выс-Бродь!!!". Андрей Степанович приподнял из-под густой брови правое веко и, махнув кончиком ручки в сторону примыкающих к столу стульев, пробурчал:
- Проходи, проходи, не стесняйся.
- Да я вроде и не... - забормотал я себе под нос, бочком пробираясь к одному из предложенных сидений.
- Так! - постановил шеф, отложив все бумаги и снимая с носа очки. - Говорить с тобой буду на прямую, безо всяких там обиняков. Журналист ты - так себе, да ты и сам это знаешь. Рейтинг у тебя прямо скажем никакой. Более того, - он вновь передвинул какую-то бумагу, - на твоё место есть претендент. Да, да и не перебивай меня, пожалуйста! - Будто я собирался... Степаныч сделал паузу и посмотрел мне в глаза. - Я не хочу этого, пойми! Но я тоже не всесилен. – Шеф снова помялся, отводя глаза и елозя по столу руками. - Сын одного высокопоставленного человека только что окончил столичный журфак. А этот отпрыск тоже весь с головы до ног в амбициях, мать-его-едрить-то...! Не хочу, мол, пользоваться папиным влиянием, а желаю сам себе дорогу пробивать, и начну-ка я с мелкой газетёнки... Нет, ну ты представляешь, а? Это наше-то издание, с таким тиражом и популярностью, обозвать "мелкой газетёнкой"!!! - Шеф чуть не подпрыгнул на месте от возмущения. - Короче, - отдышавшись, продолжил он, - у нас с тобой -?!! - есть теперь лишь один выход. Либо ты пишешь такое, что на уши поднимет всю общественность, и все наши конкуренты будут сидеть у нас в приёмной в надежде на кусочек эксклюзива... - Степаныч поморщился и, конкретно снизив тон, продолжил: - либо пиши заявление.
Я хотел что-то сказать, но он предупреждающе поднял руку.
- Я сказал, что ты с сегодняшнего дня на две недели в отпуске, и вопрос этот мы будем решать только по твоём прибытии.
- Спасибо, - только и прошептал я.
-Пока ещё не за что, - покровительственно заявил шеф. - И вот ещё что: у тебя накопилось много отгулов, - он вновь поднял руку, глядя в мои недоумённые глаза. Просто всё дело в том, что никаких отгулов у меня отродясь-то не было. - А так как ты не захотел присоединить их к отпуску, - Степаныч многозначительно на меня посмотрел, - то эти дни мы тебе компенсируем в материальном эквиваленте. Всё получишь в бухгалтерии - распоряжения я уже дал. Всё! Не отвлекай меня больше, ступай! Жду через две недели, - и полушёпотом, - с сенсацией…
Я вышел из кабинета, ошарашенный донельзя, и, "прозомбировав" мимо Леночки, добрался до лифта. Волшебное слово «Бухгалтерия» красовалось этажом ниже…
Меня поразил даже не сам факт грядущего увольнения, меня выбило из колеи поведение шефа. Всегда довольно суровый и, что греха таить, жадноватый, сегодня он был будто вообще не в себе. Мало того, что не сдал меня с потрохами сразу и без боя, так ещё и оплачиваемый отпуск дал, который я на самом деле отгулял с лихвой, прихватив заодно какие-то праздники. Более того, мой благодетель присовокупил к нему ещё и какую-то виртуальную премию. На самом деле есть такая штука как служебная командировка. Так вот сейчас в неё меня и отправили, правда, нелегально, и завуалировав весь процесс какими-то совершенно нейтральными терминами.
На выходе всё так же сидела и вязала тётя Маша. Я посмотрел на неё и пошёл к двери. Лишь переступая порог, услышал за спиной тихое ворчание:
- Говорила я непутёвому - не ходи туда, так нет...
Морозный воздух освежал, но мысли в порядок не приводил. В подобной ситуации единственная возможность прийти в себя - это приличное пиво в низкосортной забегаловке. Одно такое место я знал, деньги у меня теперь есть, так что дело за малым - ноги в руки, и айда за идеями.
Полтора часа, проведённые в пивнушке новых мыслей хоть и не прибавили, но настроение заметно улучшили - если меня и уволят, то, во всяком случае, выходное пособие я не только получил, но и уже успешно пропиваю.
- Митька! Какими судьбами? - здоровый широкоплечий мужик хлопнул меня по спине и, отодвинув стул, сел рядом.
- Привет, Стёпка!
- Чего отмечаешь?
- Грядущее увольнение "по собственному".
- Как это, как это? - мой старый знакомец, казалось, искренне заинтересовался.
- Просто, - я поведал ему простую и старую как мир историю под названием: "У генерала свой сын есть".
- Эх, Митька! - воскликнул он. - Не везёт тебе как... Пропасть какая-то. И чем тебе помочь, не знаю. К нам-то обратно не возьмут - история больно тёмная была.
Степан чесал за ухом, а я вспоминал. На самом деле "тёмной" была история, которую я раскопал про одну из наших эстрадных суперстар. Со звездой решили не ссориться, и я пошёл искать себе новую работу.
"Кто не рискует, - говорил этот же Степан, уговаривая меня взяться за то расследование, - тот не получает дивиденды"; и он же удивлялся потом, как я мог решиться на такую глупость. Впрочем, я давно привык к его выкрутасам и не обращал на всё это ни малейшего внимания. Приятель мой был, конечно, трусоват, и с потрохами мог сдать, как говориться как два пальца..., но идеи у него бывали шикарные. Не всегда конечно безопасные, но если уж выгорит - дивиденды считать замучаешься.
Вот и сейчас какая-то мысль терзала его душу, разрывающуюся между жадностью и страхом. Я потягивал тёмное пиво, мысленно посмеиваясь над его терзаниями.
- Слушай, Митька! Есть у меня одна идейка, будто специально для тебя придуманная.
- Долго придумывал-то?
- Да слушай ты, не перебивай!
- Ну-ну...
- Ну-ну, - передразнил меня Стёпка, - ну так вот. Слышал я штуку одну интересную. Только не спрашивай меня кто, да чего. И подробностей никаких не знаю. Поговаривали лишь, что есть в Испании городок один, где твориться что-то непонятное. Ни криминала, ни чего-либо другого, что может заинтересовать власти. Но иногда кое-какие люди ездят туда, а возвращаются сами не свои. Политик один, к примеру, после возвращения всё бросил, да в деревню подался кур пасти, да картошку выращивать.
- Кур не пасут, - машинально поправил я его, медленно впадая в ступор. Стёпка, увлечённый рассказом, даже этого не заметил.
- И это не колдуны, какие, не прочая нечисть - такого добра и у нас хватает. Фенька в том, что не с каждым такое происходит. Некоторые возвращаются в полнейшем скепсисе и утверждают, что всё это ерунда и ничего в том городишке, кроме грязи и свиней на улицах, нет. А кто-то и вообще пропадает невесть куда. Ни одни спецслужбы потом не находят. Всё это походит на полнейшую галиматью жёлтых газетёнок, только мне достоверно известны кое-какие факты. Только никакой конкретики, - он развёл руками, - ты уж извини, но сам понимаешь…
Короче, похоже всё на то, что кто-то подходит для этого, а кто-то нет, а некоторые вообще погружаются  во всё это по самые уши. Будто человек УЖЕ должен быть как-то подготовлен, чтобы это подействовало. Понимаешь?!!
- А что "это"?
- Если бы я знал, то давно уже сам бы эту историю раскрутил. Так что, если хочешь - дам я тебе один телефончик, сам позвонишь и обо всём договоришься. Только счёт на телефоне пополни - звонить в Испанию придётся.
Я изучил пепельницу, закурил, залпом допил пиво и выпалил:
- Пиши.

Глава 1 - окончание

Я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо и нежно ворковал в самое ухо: "Просыпайтесь, пожалуйста - мы уже прилетели". Я открыл глаза. Всё та же милая девушка с лицом ангела и в форменной одежде стюардессы, слегка наклонившись, нежно пела мне на ухо.
- Мы прилетели, - повторила она, убеждаясь, что я её понял. - Не забудьте, пожалуйста, ваши вещи.
- Спасибо Вам, милый ангел, - прошептал я ей в ответ. - Если бы Вы не спасли меня, мой полёт был бы сущим адом.
Её, сменившаяся с дежурной на смущённую и, ставшая тем самым совершенно очаровательной, улыбка была мне наградой и искуплением за все перенесённые неудобства.
Солнце светило столь же нещадно, как и обжигало. Я спустился с трапа и, проследовав через аэропорт со всеми его таможнями, встал под спасительный козырёк над входом. Встреча с моим проводником была назначена на стоянке автомашин, находящейся непосредственно рядом с аэропортом. Собственно говоря, я, что называется, "шёл на удачу". Единственный разговор по телефону с незнакомым человеком не давал абсолютно никаких гарантий. Да, и вообще, вся эта история моего приятеля Стёпки Корзинина могла оказаться чистым его вымыслом и конкретной подставой. Отдавал я себе в этом отчёт уже в тот момент, когда выходил из дверей бара. Другое дело, что больше вариантов у меня не было. Ни идей, ни советов, ни вообще хоть каких бы то ни было мыслей. С другой стороны и оплаченный отпуск, и "командировочные" на руках. Отчего бы не съездить напоследок за счёт фирмы в загранку. Благо у моего шефа с его начальством видно старые счёты. Так что, мне сам Бог велел попользоваться нежданно-негаданным случаем.
С такими мыслями я высматривал среди машин, стоящих на автостоянке, красный внедорожник и "большого водителя с волосами красного цвета". Очевидно, это должно было обозначать: "толстый и рыжий". Я в свою очередь, конечно же, тоже описал себя, но совершенно не ожидал, что меня хлопнет по плечу здоровенный детина, и на ломаном русском добродушно пробасит:
- Не той сторону смотришь, приятел! - Причём именно слово "смотришь" он выговорил очень чётко и по слогам. На вид этот рыжий парень был и, правда, не "толстый", а именно "большой". Выше меня на голову (хоть я и сам достаточно высок), широкий в плечах, под не большим слоем жира , чувствовались совсем не слабые мышцы.
- Ти же Димитрий? - запоздало спросил он, по слогам выговаривая моё имя. Затем добавил, поясняя: - я тьебья сразну узнат,  потому как ты один здес раша!
- Давай лучше перейдём на более привычный тебе язык, - сказал я по-английски. - Мне кажется, что я владею им свободнее, чем ты русским.  – И, похлопав по плечу теперь уже его, я добавил: - Так, Жан?






















Глава 2

- Хай, Спэниш! - заорал мой проводник в окно одинокого джипа, нашего джипа, колесящего бескрайние Испанские прерии. На самом деле "прерии" были обычной сельской местностью, а джип - замызганным и раздолбанным рыдваном, но как всегда очень уж хочется всё приукрасить! Вообще Жан оказался нормальным парнем: неглупым, довольно начитанным и с хорошим чувством юмора, что, конечно же, противоречит нерушимому постулату о непримиримости юмора нашего и западного. Ехали мы довольно долго и уже успели поговорить о разных мелочах. Трёп есть трёп, тем более дорожный. Я рассказал ему о своих сомнениях по поводу этой поездки, над чем он искренне и от души посмеялся. Он, в свою очередь, поведал мне о своих ирландских корнях - типа мои волосы - моя гордость, а также доверительно сообщил, что у него в роду «тоже был русский!». Мы обсуждали плюсы и минусы нашей и "ихней" систем обучения, особенности национальных кухонь, и т.д., и т.п.
Почему-то я всё никак не решался поподробнее расспросить его обо всей этой истории, что привела меня сюда. Куда и зачем везёт меня мой проводник, я до сих пор так и не знал. Мы ехали по красивым заповедным местам. Ехали с человеком добродушным и интересным. А его весёлый нрав располагал к доверию и непринуждённому разговору.
Первую остановку мы сделали у заправочной станции. То есть заправка у нас, это совершенно не то же самое, что заправка у них. Там тебе и кафе, и магазин, и прочие прелести буржуазной культуры. Глядя на всё это великолепие, я почувствовал радостное урчание в районе живота.
- Наверное, надо пообедать, - всунув голову в открытое окно автомобиля, предугадал моё желание, расплатившийся за бензин, Жан.
Уговаривать меня не пришлось, и вскоре мы оказались в местной забегаловке, называемой "При дороге". (Ну, или что-то в этом роде. В тот момент голос моего желудка окончательно заглушил попискивания разума, и максимальная точность перевода меня не интересовала абсолютно).
- Что желаете? - спросила миловидная официантка с меню и кофейником в руках. - Кофе? Обед? Есть фирменное - свиная отбивная, приготовленная по особому рецепту, под фирменным соусом с зелёным горошком и кукурузой. К фирменному бесплатно кола или пиво.
- Мне фирменное с колой. -  Мой напарник был не особо прихотлив.
"С другой стороны, - подумал я, - а чего тут выпендриваться? Ну что ещё может захотеть проголодавшийся мужик? Конечно же, хороший кусок мяса с приличным гарниром. Ну и чего-нибудь запить. Как коренной западный законопослушнец, от пива мой компаньон откажется однозначно. Остаётся - КОЛА! Куда же без неё, родимой... Местное заведение, - продолжал думать я, - конечно же, именно на это ставку и делает. Грамотно, а что..." И всё бы это ничего, но не хватало мне чего-то нашего, милого русскому сердцу!
-Фирменное с пивом и картошку.
- Фри? - переспросила официантка.
- Фри, - несколько удручённо вздохнул я. Приходилось ограничиваться западным вариантом, так как такое понятие, как "картошечка, жаренная с лучком и грибками", они, очевидно, не знают в принципе. Ну что ж - им же хуже...
Официантка всё же налила нам бесплатного кофе, сервис требовал, чтобы мы ждали в комфорте, и, нежно виляя бёдрами, удалилась. Спустя минуту нам принесли заказанные напитки, а буквально через минуты две или три - тарелки с пышущей жаром едой. По всему - местная забегаловка была столь же далека от амбиций серьёзного ресторана, как и от цивилизации в принципе.  Здесь не стремились мариновать людей по тридцать - сорок минут, имея в запасе уже готовые и горячие блюда, в надежде, что посетители проголодаются ещё больше и обычную столовскую "жратву" слопают, как изысканнейшие и несравненнейшие блюда. Здесь всё было проще. Милая улыбка красавицы официантки ограничивалась лишь словом "Фирменное"!
Мы ели с огромным удовольствием, наслаждаясь и причмокивая. Вопреки всем моим ожиданиям, необычного сладковато-пряного вкуса соус в сочетании с пикантным мясом делали это блюдо действительно фирменным и ни на что другое не похожим. Насытившись, мы уже не торопились и отдувались, попивая свои напитки. Я курил и обозревал окружающую меня обстановку, которая, к слову сказать, особого впечатления не производила - обычная забегаловка из рядовых западных боевиков.
Наконец мы расплатились и вышли. Жан шёл впереди, а я, отяжелевший и от этого лениво-добродушный, сзади. Уже в самых дверях я почувствовал, как кто-то тянет меня за рукав, несильно, но настойчиво, так, что становится очевидной неотвратимость последующего разговора.
На самом деле, никакого разговора не было, лишь девушка - официантка с огромными и пугливыми как у лани глазами прошептала скороговоркой:
- Уезжайте отсюда... Не надо Вам тут... Многие приезжают, но это ничего, духи дозволяют. А Вам нельзя. Никак, никак нельзя! Уезжайте прямо сейчас! - И она исчезла так же внезапно, как и появилась.
Дальше мы ехали молча, не переговариваясь, и даже не глядя друг на друга. Будто мой попутчик слышал монолог прекрасной девушки и не знал, что теперь сказать. Не мог он слышать, ну никак не мог! Слишком медленно я шёл, слишком далеко он от нас находился.
- Она всем это говорит. Правда, каждому своё, всякий раз по-разному, но... - он снова помялся, - это ритуал, понимаешь – РИ-ТУ-АЛ! Так должно быть. Так было, есть, и будет, - немного смутившись, и бросив взгляд в окно, Жан добавил - во всяком случае, пока проводником служу я.
Я не ответил, остро ощущая ненужность лишних и никчемных слов. Так мы и ехали, пока вскоре не начало смеркаться.
Я молчал, с трудом сдерживая своё любопытство - слишком уж много вопросов крутилось в моей голове. Начиная с того, что поехал я, не зная, куда и зачем, встречая по пути одних только психов (с той или иной степенью запущенности), и заканчивая тем, что узнаю - всё это просто «РИ-ТУ-АЛ»! По моему - более чем странно. Очевидно, Жан разгадал ход моих мыслей, или же для него все мои мучения были обыденностью и всё тем же ритуалом - не знаю. Во всяком случае, он свернул к обочине, остановился и заглушил двигатель.
- Извини, что я до сих пор держу тебя в неведении, но так положено. Не знаю, кто и когда это "положил", но правила я соблюдаю неукоснительно. Меня всему этому научил мой Учитель. Он тоже когда-то был проводником. Затем... - пауза... -  затем просто пошёл дальше...
Я молчал. Молчал и слушал. Внимательно и неотрывно. Мой проводник продолжал:
- Понимаешь, есть определённый ритуал, который должен быть исполнен для того, чтобы ты смог получить то, зачем пришёл.
- Но я не знаю, зачем я пришёл, Жан, - почти закричал я, - НЕ-ЗНА-Ю!
Его ни чуть не тронуло моё исступление:
- Это тоже часть ритуала. - Всё тем же тихим, невозмутимым голосом проговорил мой проводник и, помедлив, добавил, - сейчас надо сделать привал. До утра. Нам осталось лишь два часа езды. Но...
- Таковы правила, - закончил я за него!
Жан лишь тяжело вздохнул и, выбравшись из машины, принялся доставать из багажника тюки и сумки.
Спустя минут сорок у нас стояла палатка, горел костёр, и жарилось на решётке мясо. Хлеб и овощи ожидали своего часа на заботливо расстеленной скатерти. Жан порылся в багажнике своего рыдвана и достал в сумрак ночи - настоящий бурдюк с вином.
- Разливать будем по пластиковым стаканчикам, - пробурчал рыжий ирландец, - глиняные бьются...
Возражать я не стал, и вскоре благодатное тепло натур-продукта стало медленно и гармонично разливаться по нашим телам. После чего и звёзды стали ярче, и трава зеленее и мягче; и лес вокруг стал домом, а поляна - ложем...
Было дремотно и благостно. Спать не хотелось, а хотелось петь заунывные песни, и читать лирические стихи...Звёзды светили сказочным, неземным светом. Воздух чист, прозрачен и свеж. Лишь где-то вдалеке перекликались сойки, вели свой диалог  чижи, и всё это под вечный и неизбывный стрёкот кузнечиков. А текущая рядом река - пела, звала, и увлекала за собой...



В небе месяц чист и светел,
Но задумчивы глаза.
Запрягает вольный ветер
Новых странствий паруса.

Застучит в висках тревога,
Значит скоро снова в путь -
От порога до порога
Где-нибудь, да как-нибудь.

Позовёт и не обманет,
Обещает - не соврёт:
Пыль, туман, дыру в кармане,
Боль души, да гололёд.

А в награду, на стоянке,
(Где-нибудь в глуши болот) -
Черноглазой индианки
Поцелуйный мимолёт.

Мимоходное прощанье,
Нега трепетная рук:
До свиданья, до свиданья,
До свиданья, милый друг...

В небе месяц чист и светел -
Так светлее будет путь -
Что ж ты голову повесил -
Где-нибудь, да как-нибудь!



-Я тоже люблю стихи! - Жан был не похож сам на себя. Откинувшись назад, и, оперев огромное тело на мощные руки, он устремил мечтательный взгляд своих карих глаз куда-то далеко – далеко, сквозь звёзды и время; сквозь галактики и мирозданья... - Я слышал где-то хорошие стихи. Их кричали под гитару, но ты русский, ты должен знать:

"Вдоль дороги лес густой
С бабами ягами"... -

протяжно заныл ирландец  на моём родном языке, старательно выговаривая слова, и потряхивая своими рыжими кудрями, -

"А в конце дороги той -
Плаха с топорами".

Он совсем по-русски мотнул головой, и грубой ладонью огромной, волосатой лапы вытер лицо с набежавшими на глаза слезами.
- Это Высоцкий! - от смущения я взял палку и начал ворошить ею горящие угли.
Мы молчали.
- А как ты стал проводником, Жан?
- Меня привёл сюда Ден. Даниил, если полностью. Он шёл тем же путём, что идёшь и ты, что идут все. Ден надеялся, что я тоже пройду, но у меня не получилось. Видимо тропа предопределила мне быть проводником. Может быть, это и к лучшему.
- А как вы познакомились?
Ирландец хмыкнул и тоже поворошил веточкой угли. Затем приложился к бурдюку (мы уже не пользовались стаканчиками, а, следуя неписанным законам мужского братства,  пили "из горла") и, глядя себе под ноги, проговорил:
- Я могу рассказать тебе... Нет, не так! Я обязательно тебе всё расскажу, но только потом, на обратном пути. Если ты захочешь знать, и если... - он помялся, и добавил почти шёпотом, - если ты захочешь вернуться...
- В смысле...? Это что - тоже ритуал?
- Нет. Не совсем... Не в этом дело! Сейчас должен говорить ты. Ведь ТЫ идёшь путём! Понимаешь, - попытался пояснить Жан, - я должен понять тебя, для того чтобы вести дальше. А для этого я должен знать.
- Что?
- Всё. Всё, что ты сам захочешь рассказать. Я не должен спрашивать. Рассказывай всё, что захочешь, всё, что придёт тебе в голову. То, что тебя волнует в первую очередь. Очень. Очень волнует!
Я задумался. Крепко задумался! А потом начал говорить.

Отступление 2

Наверное, это и называется "Неудачник".
В детском саду я оказался довольно поздно, так как большую часть детства со мной "сидела бабушка". Потом всё-таки решились отправить меня в столь популярное детское заведение. В результате чего получилось, что я, мальчик домашний, и не привыкший к общению со сверстниками, оказался в давно уже сложившейся и сплочённой команде. В итоге не сложилось моё общение со сверстниками.
Дальше всё по аналогии. Раз и навсегда заложенные отношения, повторялись раз от разу. Школа, армия, институт... И везде я был чужим. Не изгоем, но чужим, абсолютно чужим для всех человеком. Потом работа в газете, в колонке а-ля "рядовое - невероятное"...
Здесь почему-то всё изменилось. Меня перестали сторониться. Наладилась нормальная "человеческая" жизнь. Появились хорошие друзья. Всё вошло в колею обычного рядового человека. Только одно продолжало глодать мою душу - ПРОШЛОГО НЕ ИЗМЕНИТЬ!!!
Это только в сказках, детских и взрослых, иногда появляется возможность всё поменять и прожить свою жизнь так, как бы ТЫ этого хотел, а не так как получилось...
Но жизнь текла своим чередом, и я всё более и более умело делал вид, что всё у меня хорошо, и жизнь удалась, и фонтан бьёт ключом...

ЛЮБОВЬ.

Так получилось, что любовь мимо меня всегда проходила стороной. Нет, я не чурался девушек. Мне нравились и юноши. Но любви, как таковой, не было. Лёгкие увлечения (как правило, вне стен учебных заведений) заканчивались в лучшем случае одно- или двух - разовой постелью, да и только. Затем мы как-то вдруг  взаимно охладевали и, пожелав друг другу счастья, с лёгким сердцем вычёркивали телефон из заветного списка.
Так было всегда. Я к этому привык и считал это прозой жизни и чем-то само собой разумеющимся.
Но однажды…

*  *  *

Я встретил его в ночном гей-клубе. Точнее прямо перед ним. Пока мы вместе с ещё несколькими жаждущими попасть в Московское полузакрытое заведение незнакомцами топтались возле двери, в ожидании...
Нас было человек около десяти, трясущихся от холода, пьющих, кто пиво, кто водку...
- Молодой человек! - звучавший сзади голос был... Он был приятным! С завораживающим тембром, и смеющимися, сверкающими нотками. Я обернулся. Ко мне обращался невысокого роста парень с обычной внешностью, в глазах которого плясали весёлые, озорные огоньки. - Вы последний? Мы за Вами.
Вместе с ним было ещё несколько  человек. Такие же беззаботные, бесшабашные...
- Хорошо, - ответил я, отмечая про себя этого парня мыслью, над которой сам же потом смеялся долго и горько: "Можно будет им заняться..."
Спустя некоторое время нас запустили, и все начали танцевать, знакомиться, да и вообще веселиться, оттягиваясь на полную катушку. Я здесь ещё никого не знал, поэтому держался несколько обособленно, общаясь с самим собой, и поглядывая на окружающих. Замеченный мною молодой человек мелькал то в одном зале, то в другом. Было видно, что он знаком чуть ли не со всеми, отдыхающими в этом клубе. Но уж с доброй половиной - это точно!
Я танцевал в малом зале, когда снова увидел его, в который раз разговаривающего со своими друзьями. Переходя от одного человека к другому, по ходу задерживаясь на несколько минут то около одной, то другой кучки тусующихся, он мелькал то здесь, то там, был везде и нигде...
Звучала модная песенка с красивой, ритмичной мелодией...
Я танцевал. Я видел его. Я смотрел на него.
Он танцевал, медленно приближаясь ко мне. Он смотрел на меня. Он смотрел мне в глаза.
- Как Вас зовут?
- Дмитрий. Обычно меня зовут Митя.
- Антон. Обычно меня зовут Тошка, - улыбаясь, ответил ТОШКА!
Мы танцевали. Глядя друг другу в глаза, и перекидываясь иногда какими-то фразами.
Мы танцевали!
Спустя много дней он заметил, что я совершенно не умею танцевать в паре. Не чувствую партнёра. Себе я мог это объяснить, но ему...
Мы танцевали.
Я понимал, что надо о чём-то говорить, что-то обсуждать, шутить и веселиться, но мысли путались и напрочь вылетали из моей головы, а язык намертво прирос к гортани...
МЫ ТАНЦЕВАЛИ!

*  *  *

Впрочем, не только во время танца... Я терял дар речи всегда, когда находился наедине с ним. Довольно общительный и в меру разговорчивый, с ним я терял этот дар напрочь.
Терял...
Наверное, поэтому потерял и ЕГО!

*  *  *

В ту ночь он исчез так же внезапно, как и появился. Я не успел ни договориться о встречи, ни взять номер телефона, ни хоть какие-то координаты.
Не успел. А может не сумел.
Я лишь смотрел на него неотрывно. Любовался пластикой, мимикой... Каждое движение, каждый поворот головы. Кивок. Взмах... Звук голоса. Взгляд. Слово. Смех. И ГЛАЗА...! Даже не сами глаза. И даже не взгляд! Огонёк! Этот весёлый, смеющийся, лукавый огонёк! Этот кусочек СОЛНЦА, что прожёг моё сердце, и выжег ДУШУ дотла... До пепла... Раз и навсегда...

*  *  *

- Осторожно! Двери закрываются... - доносится мне вслед. Я почти не слышу. Я волнуюсь. Боюсь и жду. Стремлюсь и не хочу. Иду. Быстро. Бодро. Почти весело. Эскалатор. Сердце стучит. Эскалатор. "Спокойнее! Всё нормально. Всё хорошо..."
Эскалатор.
Схожу.
Двери. Стеклянные, тугие...
Нету!
Подземный переход.
И здесь нет.
Лестница. Улица. НЕБО…
Закуриваю, оглядываюсь по сторонам... Словно гончая по следу - от дерева к дереву, от куста к кусту бегает мой взгляд по фигурам, лицам, рукам, причёскам... Быстро. Лихорадочно. Отрывисто.
Нету...
Ещё раз. Медленней. Внимательней. Точнее.
Нет.
Часы...
Половина девятого.
Неспешно прохожу вокруг памятника, снова и снова бегая по лицам, спинам, глазам измученным, почти безумным взглядом безнадёжного идиота.
Небо...


*  *  *

Мы встретились! Не могли не встретиться!
Зима. Точнее самое её начало, но снег и всё, присущее ей, сопутствовало и имело место быть.
Я гулял по Плешке. Было тепло и снежно. Я вообщем-то и не ожидал встретить ЕГО - счастливое мгновенье, яркий лучик, прорезающий жизнь... Найти его нереально. Ничего, кроме имени ТОШКА, я не знал.
Я вообщем-то и не надеялся.
Я гулял по дорожкам, напевал себе под нос грустные песенки и подсознательно скользил взглядом, выхватывая из ночи отдельные лица.
Взгляд выхватил ЕГО!
Он шёл в окружении приятелей, смеялся, шутил, увлекая за собой всех, кого касался его взгляд, его голос, его шутка, его внимание и безразличие...
Все, кто появлялся в поле его ауры, не могли быть равнодушными...
ОН БЫЛ!!!

*  *  *

Конечно, мы встретились. Не могло быть иначе! Не могло...
А после были встречи, клубы, тусовки... Были и ночи вдвоём...

*  *  *

Темно и тихо. Его ровное дыхание щекочет моё лицо. Успокаивает и гипнотизирует; растворяет и поглощает. Счастливый, покорно и радостно отдаюсь я его необъяснимой, почти мистической власти надо мной. Счастливый!
Не отрываясь, почти не моргая, смотрю на него, любуюсь, боясь неосторожным движением спугнуть эту хрупкую гармонию безмятежного, почти блаженного покоя.
Он спит. Глубоко и долго. Спокойно и независимо.
Я дремлю. Урывками. Легко. Почти лихорадочно.  Проваливаясь, и так же  внезапно выныривая. Смотрю. Любуюсь. Нежный. Преданный. Покорный...
Он здесь!...
Он спит!...
Тс-с-с-с-с.....!

Глава 2 - окончание

- А что было дальше? - спросил меня понурый и какой-то сам не свой Жан.
- Дальше?... - я поковырял в затухающих углях палкой и куда-то себе под нос пробормотал. - А дальше он УМЕР...



















Глава 3

Меня разбудил шум.
Голоса. Крики. Кажется, это ругаются. Я попытался продрать глаза. Получилось не очень, зато я понял, что возвращаюсь-таки к реальности. Усилием воли я перевернулся на живот и разомкнул левое веко. На обочине дороги, не далеко от которой мы обосновались, стоял спортивный автомобиль густо-чёрного цвета, а рядом что-то кричали друг другу и размахивали руками двое. Парень и девушка. Я вновь откинулся на спину. Всё-таки я вчера перебрал, хотя посидели, конечно, хорошо! Душевно!
Мой мозг напрочь отказывался участвовать в обсуждении любовных проблем, навязавшейся на мою голову парочки. Однако, сквозь гуляющие по организму симптомы похмельного синдрома, мои уши всё же улавливали отдельные реплики, из которых любая ныне модная писательница, я думаю, смогла бы состряпать вполне достойный её таланта опус.
Общая картина была такова: "Ты-меня-не-любишь-а-я-ради-тебя..., а-тебе-такому-сякому-только-одно-и-надо..., почему-я-не-послушала-маму..., лучше-бы-я-осталась-с-тем-очкастым-уродом-чем-с-тобой". С другой стороны - "Да-что-ты-мать! Да-я-тебя... Да-мы-с-тобой...  Да-чтоб-мне... КОНКРЕТНО!!!"
Наконец я дождался того момента, когда они сперва замолкли, шумно засопев друг на друга, затем хлопнули каждый своей дверцей и, наконец, кто-то из них догадался включить двигатель и нажать на педаль газа. О, благодатная Тишина! Песнь воспеваю тебе...
Правда Песнь я воспевал недолго, так как снова послышался шум двигателя, а затем и визг тормозов. "Неужели снова?!..." Я продолжал лежать с закрытыми глазами и слушать.
Шаги. Звук брошенных на землю пакетов.
- Не оклемался ещё? - голос Жана прозвучал для меня как победный гимн. - Я за продуктами смотался - нам ведь ещё одну ночь здесь ночевать. А на счёт денег не волнуйся - всё входит в стоимость.  Ты уже всё оплатил.
- А ещё-то ночь зачем? - спросил я, не открывая глаз, хотя понимал, что серьёзную информацию воспринимать смогу вряд ли. Но Жан всё же ответил:
- Не готов ты ещё. Понимаешь?
Это я понял.
Жан продолжал ходить и что-то делать, а я попытался снова уснуть. Наверное, у меня это получилось, так как, когда я снова открыл глаза, солнце было достаточно высоко, а весь наш лагерь приведён в порядок. "Надо было помочь... А, пусть! - подумал я. - В конце концов, я ведь уже всё оплатил..." Мысль, конечно, нехорошая и достойная всяческого осуждения, но... ТЯЖКО МНЕ БЫЛО!!! Похмелье всё же, и всё такое...
Оказалось, что Жан не только прибрался, но и успел вскипятить, на разведённом вновь костре, чайник. Теперь он разливал его содержимое по кружкам, щедро насыпая в одну из них какие-то травы, а вторую лишь сдобрив.
- На! Тебе это сейчас нужно, - ирландец протянул мне "щедрую" и, улыбнувшись, подмигнул.
- Будешь как новенький! Не сразу, конечно, но минут через 30-40 - вполне.
Я взял из его рук предлагаемый напиток и осторожно понюхал. Пахло вином и травами. Я собственно ничего другого не ожидал, но опасался чего-то аптечного и противно-лекарственного. На самом деле запах был приятный и в чём-то даже благородный. Я рискнул попробовать и не прогадал. Вкус был ничуть не хуже - приятно-травянистый, сладкий, с нежной оригинальной горчинкой. Вообщем, долопал я это дело в один присест и захотел было ещё, но мой ирландец, очевидно, почувствовав мои мысли, забрал кружку и зацокал языком:
- Этого хватит. Если много, то будет плохо. Норма! - и засмеялся своим открытым дружелюбным смехом.
Ну и ладно. Мне почему-то снова захотелось спать, и я не восприминул воспользоваться такой возможностью.




*  *  *

Когда я проснулся в очередной раз, солнце сдвинулось не намного и, судя по всему, проспал я совсем не долго. Рядом со мной сидел мальчишка лет двенадцати и рисовал палкой на песке. Я смотрел на него, и что-то непонятное шевелилось в моей душе - будто знал я его когда-то. Только давно. Слишком давно!
Нет, реальностью я понимал, что вижу его впервые, но какой-то другой, непостижимой ещё мне реальностью, знал, именно знал - было, и до сих пор существует, что-то... связавшее нас однажды. Однажды и навсегда! Будто и я был тогда такой же, как он, а он, почти такой, как я. И было ещё что-то огромное, тёплое и незыблемое. Настолько незыблемое, что и рухнув в один миг, устояло, и продолжало быть, и есть, и будет…
Нет! Раньше меня так с похмелья не колбасило. Климат, наверное, и всё такое. Я помотал головой, отгоняя навязчивое состояние, и привстал. Заметив моё пробуждение, парнишка вскочил, быстро затёр босой ногой свои художества и радостно выпалил:
- Вы что, уже проснулись? А Жан к реке ушёл! Пойдёмте я Вас провожу. Не хотите? Ну да сами найдёте - тут недалеко! Я бы Вас проводил, но раз уж Вы настаиваете, - его глаза хитро заискрились, - то идите сами, так уж и быть. Тут рядышком совсем, через пролесок тот только пройти - мальчишка махнул худенькой ручонкой в сторону ближайших деревьев - и река уже. Ну ладно я побежал. Вы только скажите Жану, что я всё в точности исполнил, как он велел. Ладно?
При этих словах парнишка скорчил болезненную гримасу, многозначительно почесал свой худосочный зад, затем подтянул штаны и, радостно сверкая пятками, побежал к дороге и дальше по ней, выкрикивая на бегу:
- Ещё увидимся... Удачи!
Я сообразить ничего не успел, а пыль от маленьких ступней уже начала укладываться в свою колыбель, укрывая вместе с собой это причудливое и непонятное видение. Я откинулся на песок и вновь прикрыл глаза. Шум ветра и перекличка лесных пичуг убаюкивали и несли меня по каким-то неведомым волнам воображенья и собственной моей памяти.


*  *  *

Проснувшись в очередной раз, я всё же поднялся, покряхтев для приличия, и решил-таки пойти в указанном мальчишкой направлении. Следов похмелья я не ощущал, то ли благодаря чудодейственному напитку, то ли моему очень уж продолжительному сну. Скорее и то, и другое. В любом случае уже через несколько метров я шёл бодро и довольно весело. Деревья, на которые указал парнишка, действительно оказались довольно узким пролеском, пройдя через который, я ступил на девственно чистый песок, окаймлявший неспешную сельскую речушку. Лес за ней, рыбачьи снасти и спина моего ирландского провожатого на этой стороне, гармонично дополняли идеальный похмельный пейзаж.
- Проснулся что ли? - не оборачиваясь, спросил Жан.
- Ну, что-то типа... - протянул я.
- Тогда бери ещё одну удочку, - сам он сидел с двумя, - и присоединяйся - уха сегодня по плану.
Я нашёл на берегу третье удилище со всем к нему причитающимся, нацепил на крючок наживку и, закинув, уселся рядом. Река плыла тихо и неспешно. Мы молчали. А о чём собственно было говорить? Ну, сидим. Ну, удим. Вода, правда, мутная. Ну, река же - что с неё взять? Нечего. Я тупо на неё и пялился. До того тупо, что вновь засыпать стал - не смотри, что продрых, считай, что половину дня. Видно я впрямь задремал…

*  *  *

- Ребята, а ребята! - Я встрепенулся и увидел средних размеров лодку, несомую вниз по течению в свободном плавании.
В лодке сидел средних лет мужичок с проседью в курчавых волосах. Среднего роста и телосложения, средней и вообщем-то даже "никакой" внешности, и даже серовато-землистый оттенок кожи делал его ещё более средним. Такой человек мог быть любой национальности, социального положения, общественного статуса. Он мог бы быть и испанцем, и ирландцем, и французом, даже из Новой Гвинеи или Бразилии, в конце концов, он мог быть русским или даже американцем! Хотя нет. Вот это уже перебор!
- Как клюёт? - спросил этот "интернационалец", взявшись, наконец, за вёсла и, активно подгребая к берегу, распугивая попутно нам всю рыбу.
- До тебя клевала, - пробурчал я себе под нос.
Незванец добродушно рассмеялся и начал подгребать к берегу. Не доходя, он выпрыгнул прямо в воду, распугав при этом остатки рыбы, и пошёл к нам, подтягивая за собой лодку.
- Теперь уже точно не клюёт, - я вытащил удочку из воды и начал демонстративно её сматывать.
- Да ладно! - усмехнулся незнакомец, - наловим! Я-то знаю как с ней обращаться. Ко мне что рыба, что девки – все косяками плывут.
Я посмотрел на Жана. Он продолжал молча удить рыбу, будто не касалось его происходящее. Мужик тем временем достал из лодки какой-то современный навороченный спиннинг, нацепил сверкающую блесну и, раскрутив, закинул далеко в воду. Усевшись рядом со мной, он продолжил:
- Рыба, она что баба - любит подороже, да поярче. Не важно, что съесть нельзя, главное, чтобы блестело, да сверкало. У меня вот тоже... Меня кстати Грегом зовут. Ну, так вот, баба у меня была. Любил я её - страсть сказать как, а она нет, и всё тут! Я и так перед ней и эдак - ни в какую! Так с другим и ушла. Да небогатый он вроде, ничего такого, а вот, поди ж ты! Потом я только смекнул - крутил он ей, что удочкой этой. Что ни скажет, то она и делает. Тут-то я и понял! Самому ими, бабами то есть, крутить надо, не то сбегут они, да и весь разговор.
Он замолчал и глянул на свой поплавок.
-Вона, смотри! Я же говорил...!
Он дёрнул спиннинг и начал быстро наматывать леску на катушку, подводя рыбу поближе к берегу. Через минуту на песке билась здоровенная щука. Грег закинул спиннинг в лодку, бросил туда же рыбу и полез следом со словами:
- Вот так ловить их надо.
Забравшись в лодку, он подмигнул мне многозначительно и взялся за вёсла. Уже отойдя на приличное расстояние, Грег крикнул через плечо:
- А баб у меня теперь тоже - хоть отбавляй. Девать некуда! - и он захохотал противным, отрывистым смехом.

*  *  *

Мы всё же поймали несколько больших рыбин и, собрав всё, пошли к нашему лагерю. Ирландец всё больше молчал, а если я и заговаривал с ним, то он большей частью старался отвечать односложно, либо вообще кивком головы, да неопределённым движением плеч. В конце концов я решил не приставать к нему. Ну не в настроении человек! Что тут поделаешь? Может и ему наша вчерашняя пьянка отзывается. Я-то хоть проспался, как следует, а он вскочил ни свет, ни заря, да и обхаживает меня. Деньги, понимаешь... Не всё за деньги меряется! Да разве объяснишь им - "буржуям проклятым"?
Мы вновь развели потухший уже костёр, и мой проводник начал возиться с ужином. Именно с ужином, так как солнце уже начало садиться за горизонт. Стемнело довольно быстро, и когда запахло вкусно и сладостно, а в животе призывно заурчало, было уже совсем темно, и звёзды вновь освещали нашу поляну. Я уже не обращал внимания на молчаливость и отстранённость Жана. Ему видней как вести себя - не в первый ведь раз он проводит. А может мне сейчас надо думать о чём-то? О чём-то вечном например. О любви, о жизни, и вообще...

*  *  *

- Не помешаю, добрые люди?
Я чуть не подпрыгнул.
- Да нет, - ответил я, пытаясь придать голосу бодрость и чувствуя в нём лишь неопределённость и испуг.
- Вот и хорошо. Вот и ладно! - старик в какой-то хламиде неопределённо - серого цвета скинул с глаз капюшон и приблизился к огню. Жан упорно продолжал молчать и возился с котелком, вынуждая меня самого разруливать ситуацию.
- Может, и присесть к огоньку позволите? - пробормотал он, садясь на корягу, предназначенную для ирландца. - Вот спасибо! Вот услужили, так услужили! А уху мне не предлагайте - пост у меня. Травку только ем, да воду из ручейков пью. И только то, что сам добыл. Обет у меня такой. Грехи, вишь, замаливаю. А ты, - он пристально на меня посмотрел, - не перечь мне, да слушай, что говорю. И, как у вас там говорят - на ус мотай! Так что ли, Жан?
Проводник часто-часто закивал, а потом зыркнул на меня, что, мол, слушай, для тебя это сейчас важно - смерть как!
- Ну и вот. Ну и ладно! - старик протянул ладони к огню. - Зябко у вас тут, холодно! Любви-то настоящей почитай совсем не осталось. Так и совсем замёрзнуть можете - в камни превратиться! Смотри вон! - Незнакомец ткнул невесть откуда взявшимся посохом в сторону костра. - Мотылёк, бабочка лесная, одноночка бестолковая, а и та к огню, к любви стремится. Конечно, жизнь-то у неё короткая, не чета вашей, вот и торопиться. Любовь-то она всем нужна. Все её ищут. Вы вот только одни Люди - Нелюди бестолковые, беспечные в упрямстве, да невежестве своём. Всё вам власть, да денег поболее! А вот она. Смотри-ка на неё! Да нет, ты смотри! - Он ткнул меня локтём в бок, а посохом вновь указал на огонь. - Красивая ночная бабочка, порхавшая до сих пор вокруг костра, в один миг будто подобралась вся, зависла на мгновение на месте и ринулась в самое пламя, в само сердце, в самую душу Огня! Лишь сверкающие искорки догорающего праха взмыли к небу и рассыпались вокруг среди неброских, но трепетных полевых цветов.
Старик молчал. Звёзды мерцали. Птицы... Птицы замолкли на минуту… и вновь разлились своим пением. Только теперь тихим и печальным. С редкими пересвистами и нежными переливчатыми трелями.
- Она погибла, - тихим голосом сказал незнакомец. - Но она сгорела в пламени ЛЮБВИ! Любви своей к огню, и огня к ней. И эта вспышка лишь на мгновение озарила мир. Одно мгновение, но ВЕСЬ мир! И небеса возрадовались, и воспели их любовь. Она погибла, но прах её, освещённый семенем любви, разлетелся вокруг. Здесь вырастут цветы. Много разных красивых цветов. Их будут дарить друг другу влюблённые! Здесь будут признаваться в любви! И свет вспышки маленькой, никому не нужной бабочки будет дарить любовь и радость. Разве это так мало - принести себя в жертву любви?
Разве это так много - любить? ...

Глава 3. Окончание.

Голова гудела и готова была взорваться. Во рту было то, что называется "кошки ночевали". Меня конечно уже не мутило, как в молодости, но противно было до безобразия. Руки не слушались, веки упорно не хотели разлипаться, и я готов был уже вновь провалиться  в умиротворяющее забытьё, как голос моего неотступного провожатого прорезал звенящую тишину и изрёк не терпящим тоном:
- Собирайся! Учитель уже ждёт.
Я пытался подняться, но смог лишь привстать, опираясь на руки.
- Жан! Почему мне так плохо? Мы же вчера совсем не пили.
- У вас, русских, может быть это и называется: "совсем не пили", но так или иначе мы прикончили целый бурдюк превосходного Испанского вина.
Я помотал головой и понял, что я абсолютно ничего не понимаю.
- На вот, выпей, - проговорил Жан более миролюбивым тоном, протягивая мне кружку с каким-то пойлом, - тебе сразу станет легче. Затем собирайся и поедем. Я буду ждать у машины.
Мой взгляд буквально сканировал мутно-зелёное пойло, а воспоминания "прошлого дня" накатили рвотными позывами и необъяснимым желанием выпить всё же эту мутную жижу. От безысходности я это и сделал. Вопреки ожиданиям меня не вывернуло, а наоборот нутро стало успокаиваться и благодатно потеплело. Я помотал головой и огляделся. От нашего лагеря не осталось и следа. Видно, ирландец до последнего берёг мой сон и сам все сложил и убрал в машину. Голова прояснилась, и я понял, что могу не только трезво мыслить, а даже вполне самостоятельно дойду до машины,  что и не преминул сделать.
- Ну что, оклемался? - Жан был само сочувствие.
- Да. Немного.
- Ну, тогда поехали. По дороге всё разъясню.
Вскоре мы уже вновь тряслись по бескрайним «захолустьям» Испанской провинции. Меня тянуло в сон, а Жан вёл машину спокойно и непринуждённо, то и дело поглядывая на меня. Устав бороться с дремотой и обещанием ирландца всё объяснить, я, наконец, повернулся к нему и сказал:
- Ну? Обещал - рассказывай, раз уж у вас тут "ритуал" такой.
Он рассмеялся, открыто и почти совсем по-русски "от души"!
- Хорошо, хорошо! Но ответь мне сначала, сколько мы провели здесь времени?
- Почти двое суток, - удивился я.
- Иногда бывает дольше... - многозначительно прокомментировал Жан. - На самом деле мы приехали вчера, попили вина, лёгкого вина, и ты сразу отключился. Я почувствовал, когда Путь начал вести тебя. Ты очень легко ему поддался. Видно ждал этого уже давно.
- ?!!
- Да, да, именно ждал, хоть, может быть, и сам ещё не понимал этого. Ты прошёл стандартно. Часа через два уже просто спал. Все твои встречи, приключения, события с момента нашего ужина произошли именно в эти два часа. Отсчёт можешь начать со своего стихотворения. Дочитав его, ты почти сразу отключился. Иногда "идущим" кажется, что проходят месяцы, но это очень редко. Обычно несколько дней. В реальности же всегда проходит от двух до пяти часов. У Пути нет времени. Кстати твоё слишком тяжкое похмелье - тоже лишь следствие знакомства с тобой Пути. Зато теперь ты готов...
Я тупо переваривал информацию. Хотя почему-то меня всё это мало удивило.
- Через пять минут будем на месте. Только... - помялся Жан, - ничему там не удивляйся. Хорошо?
- А что там будет? - заинтересовался я
- Там? Там будет всё...
 







Глава 4.

Обшарпанная, некрашеная дверь с бронзовой ручкой. Запах сена, навоза, пыли, солярки и чёрт знает чего ещё. Даже звук проезжающих изредка машин дополнял эту странную, но всё  же гармоничную, картину. А я всё стоял и стоял около этой двери, так и не решаясь открыть её. Жан не торопил. Но я стоял так долго, что даже он, в конце концов не выдержал, тронул меня за плечо и тихо произнёс:
- Пора.
Я распахнул дверь. Внутри был немного затхлый, но какой-то свой, необъяснимый аромат. Здесь пахло старым сыром и молодым вином, домашней свиной колбасой и прогорклым салом, а ещё потом, куриными перьями, морским ветром, солёными огурцами, оливками, постным маслом и Бог знает чем ещё. Здесь было всё! Здесь были все! Морские пираты сидели за одним столом с древнеримскими патрициями, а древнегреческие философы – с атлетами. Средневековые инквизиторы в другом углу соседствовали с современного вида испанцами и, также как они, пили вино и ели жареную рыбу. Лишь в самом отдалённом углу одиноко потягивал что–то из своего бокала маленький неприметный человечек. Ни что не выделяло его. Ни седые растрёпанные волосы, ни бордово-красный цвет лица, ни набухшие тёмно-синие прожилки на сморщенных усталых руках. Слишком уж сложно в этом заведении выделяться.
- Нам туда, – Жан указал именно на этого человечка. – Пойдём!
Мы пошли. Никто так и не обратил на нас внимания. Более того, мне показалось, что и Жан, кроме нас со стариком, никого не видит. Сам же старик, похоже, нас заметил. Когда мы почти вплотную приблизились к столику, он показал рукой на свободные стулья, не глядя на нас и продолжая смотреть куда-то вдаль и немного вправо.
Повинуясь знаку моего проводника, я сел на ближайший стул и притих. Сам он сделал примерно тоже, лишь пристально уставясь при этом в глаза старика и шепнув мне на ухо:
- Это учитель!
Мы молчали. Я не знаю сколько вообще прошло времени. И если я приехал сюда затем, чтобы смотреть на то, как глазеет в одну точку испанский старый хрыч, то это очень и очень глупая шутка. И не стоила она того, чтобы обставлять её такой таинственностью! Мне показалось, что Жан прочёл мои мысли, так как он вдруг глянул на меня, и во взгляде его было сплошное неодобрение. Я смутился и опустил взгляд.
В полном молчании мы просидели ещё какое-то время. Наконец старик посмотрел на меня и, бросив взгляд в сторону стойки, слегка приподнял указательный палец правой руки. Тотчас же возле нас появилась молоденькая миловидная девушка с подносом и застиранной серой тряпкой на левой руке.
- Вина и пиво, – бросил старик.
Девушка удалилась и, спустя минуту, появилась вновь с двумя кружками на подносе. Обычную, стеклянную с пивом она поставила перед Жаном, а коричневая глиняная кружка с тёмным красным вином предназначалась мне. Расставив всё, красавица удалилась. «Вино – так вино!» - подумал я и протянул руку к своей кружке-бокалу. Рука с тёмно-синими прожилками легла на мою.
- Не торопись, сынок, – пробормотал старик, продолжая глядеть куда то вдаль.
Я посмотрел на него. Не отрывая своего взгляда от чего-то ведомого лишь ему, учитель продолжил:
- Не торопись. Обдумай всё сперва.
- Что обдумать?
Ответом мне была очередная порция молчания.
- Зачем ты здесь, знаешь?
- Пройти путь. Жан говорит, что я давно уже ждал этого.
- Жан… - протянул старик, - Жан умница, балбес только.
Ирландец смутился и уставился в своё пиво. Учитель продолжал:
- Путь есть у каждого. На всех один, но у каждого свой. Не все понимают этого, и уж совсем мало кто сознательно ступает по нему. Путь -¬ это боль. Твой путь - это твоя боль, малыш. У тебя есть боль?
Я замялся. Какая боль? Что есть Боль?
- Боль – это потеря или предательство, а может что-то ещё… Предательство не только по отношению к тебе, но и совершённое тобой… Ты хочешь познать свою боль?
Всё смешалось и закрутилось в моей голове. Какие-то давно забытые события и приятные воспоминания, лица, голоса, разговоры, плеск волн.… А из самой глубины моей, поросшей мхом, души тоненькой струйкой вилась и просилась на волю одна мысль – Я ХОЧУ ПОЗНАТЬ СВОЮ БОЛЬ!
- Да, – выдавил я севшим, сиплым голосом.
- Не торопись, малыш, не торопись. – Старик достал глиняную трубку, не спеша, набил её табаком и прикурил от обычных спичек. Обычных спичек нашей Балабановской фабрики. «Ну-ну, давай-давай» - вспомнился мне бородатый анекдот, но удивляться я уже ничему не удивлялся.
- Понимаешь, малыш, Путь, как я уже сказал, один. Но путей – много. Всегда есть выбор. Почти всегда. – Я слушал. – До тех пор, пока ты не встанешь на путь познания – выбор у тебя будет. Но потом… обратной дороги не будет, малыш. Нет, конечно, никто и ничего не запрещает. Но ты сам, понимаешь, САМ не сможешь, да и не захочешь, больше жить простой обывательской жизнью! Ты снова и снова будешь окунаться в своё прошлое, пока не вспомнишь всё. Пока не выпьешь всю свою боль до дна. Без остатка.
Учитель вновь раскурил, потухшую было, трубку. Жан потягивал уже вторую кружку пива. А мой бокал так и стоял не тронутым. Я потянулся к нему, но голос странного старика вновь остановил меня.
- Сейчас ты можешь встать и уйти. Жан проводит тебя обратно. Конечно, ты забудешь всё, что здесь происходило. Но, согласись, это очень малая плата за спокойную, размеренную жизнь. – Он запыхал трубкой. – А можешь выпить свой бокал. До дна…
Почему-то мне врезалось именно это «до дна».
Возвращаться назад? Зачем? Что такого интересного ждёт меня дома? Или тоже купить участок и стать фермером - отшельником? Я снова потянулся к бокалу. На этот раз учитель меня не останавливал. Вино. Не крепкое, в меру сладкое, в меру терпкое, хорошее красное вино. Я выпил. До дна!
БОЛЬ! МОЯ БОЛЬ!!!




Отступление 3

Ноябрь. Поздняя осень. На асфальте унылое покрывало из слякоти и снега. Мелкие крупинки падают на одежду, лицо, заставляя нос чесаться. Это немного раздражает, но, в общем, настроения не портит. Оно и так никакое.
Грустно и одиноко.
С Тошкой мы расстались около года назад. Не нужен я ему оказался. Наверное, так надо, так правильно… Не знаю. Только почему мне до сих пор так больно? Столько времени прошло, но это время почему-то оказалось плохим лекарем. Во всяком случае, для меня.
Гуляя по центру Москвы, я оказался около Большого театра. Место в узких кругах известное. Да и я сюда в своё время тоже наведывался. Теперь мне было не до знакомств, причём давно уже, однако ноги привели меня именно на эту площадь. Несмотря на холод, я присел всё же на лавочку и закурил очередную сигарету, запивая её коктейлем из банки. Я сидел и вспоминал. И Тошку, и наши редкие встречи, и свою робость…
Проклятая робость! Не знаю, что на меня находило, но перед ним я буквально ни слова не мог вымолвить. Не удивительно, что он меня бросил. Умный, начитанный, интересный собеседник и я – молчун - Ни-бе-ни-ме-ка! Ему было со мной элементарно скучно. Поэтому и я знал о нём очень мало. Знал, что то ли он не живёт дома, то ли его у него просто нет. Во всяком случае он всегда либо ночевал у знакомых, либо шёл в ночной клуб, благо был там один час бесплатного входа.
Я допил коктейль, выбросил пустую банку и, закурив вновь, побрёл в сторону метро. На одной из лавочек расположилась небольшая компания, состоящая из людей, любящих попить водки на улице. Собственно этим они и занимались, оглядываясь и разливая в пластиковые стаканчики прямо из сумки. Среди них был Тошка! Он тоже заметил меня и подошёл. А я стоял в оцепенении. Только на этот раз это было вызвано другим. Не восхищение любимым сковывало меня теперь, а недоумение и оторопь. Тошка был весь какой-то… потрёпанный что ли! Нет, никакой грязи не было, но общий вид был уж больно затасканным…
Мы поздоровались, перебросились парой фраз, вспомнили общих знакомых.
- Я пойду, - сказал я, наконец, чувствуя неловкость и отчуждение. – Пора.
Мы пожали друг другу руки, и Тошка будто невзначай вдруг проронил:
- У меня СПИД.
Я стоял, не зная, что ответить. Помочь ему ни я, ни кто-либо другой всё равно не сможет. Тошка махнул на прощание рукой и зашагал к своей компании. А я повернулся и пошёл к метро. Меня охватило чувство брезгливости. Нет, по поводу СПИДа я не комплексовал. Я знал пути передачи, и простое рукопожатие в этом плане меня ничуть не смущало. Но… Тошка – Тошка! Что же с тобой произошло? Как ты опустился! Почему? Даже СПИД - это, наверное, ещё не повод пить на улице с бомжами…
Я посмотрел на свою правую руку и вытер её о куртку! Тщательно вытер!

Глава 4 - окончание

Я сидел в опустевшей таверне. Ни старика – учителя, ни Жана, ни прочих посетителей я уже не видел. Лишь одинокая официантка налила мне снова и пошла дальше, возиться у своей стойки. Каким-то образом я понимал теперь многие вещи – и то, что здесь было ВСЁ и ВСЕ: и старик, и Жан, и прочие обитатели этого странного заведения. И то, что я вижу только то, что мне надо видеть. И то, что я вступил на свой путь, туда, откуда нет возврата, но где есть маленькая дверца…
Я понял СВОЮ БОЛЬ. Я понял СВОЙ ПУТЬ.
Я понял всю закономерность всего, что было между мной и Тошкой. Точнее не саму закономерность, а её наличие, присутствие, что ли. Я знал, что путь только начинается, и мне лишь предстоит пройти по нему. Узнать и вспомнить всё, что было у нас в прошлом. В наших прошлых жизнях!
Узнать то, что связало нас раз и навсегда.
Узнать то, что заставляло меня искать его всю свою жизнь, а его убегать от меня.
Я понял многое.
Лишь на свою правую руку я смотрел с отвращением и брезгливостью. Но не потому, что её пожал опустившийся, но любимый мною человек.
А потому, что тогда Я ЕЁ ВЫТЕР!!!
Я поднял свой бокал, и выпил.
Коридор 1

Я стоял перед маленькой, дверцей, обшарпанной и невзрачной, ведущей…
Она выцвела давным-давно, и вообще стала уж слишком неприметной. Раньше я её не замечал. Её никто и никогда не замечал. Её всегда не замечают…
Шершавая на ощупь, она была тёплой и какой-то родной, что ли… Я толкнул её и вошёл. Впереди - коридор.
Дверь тут же захлопнулась. Почему-то я знал, что она больше не откроется. А ещё я знал, что нипочём не захочу открывать её. Я никогда не захочу возвращаться туда, откуда пришёл. Не захочу вновь стать заштатным репортёришкой, всю жизнь вспоминающим Тошку и проклинающим себя за предательство! Я выбрал ПУТЬ!
А ПУТЬ вёл меня! Вёл вперёд. Через мрак переходов, мимо стен, сложенных, то из камня, то из кирпича, то из дерева, а порою и из неведомого мне блёклого фосфоресцирующего материала. Это было удобно. Для него не требовалось ни факелов, ни свечей, ни электрических лампочек. Для остального всё это было. К тому же развешенное и расставленное в строго определённом порядке. Камням – факелы и свечи, кирпичу – лампочки…
Я шёл по коридору. Меня не трогала даже фееричная фантасмагория всего этого зрелища. Будто все эпохи, времена и нравы сплавились в единый коридор. Просто так оно и было. Просто это были ЖИЗНИ – МОИ жизни! Прошлые и будущие, случайные и закономерные, случившиеся, и те, которым никогда не суждено быть.
Я шёл.
Потемневшая от времени, залапанная и засаленная дверь привлекла моё внимание. Я остановился. Протянул руку. Потрогал её. Провёл пальцами по дереву, металлическим скобам и замкам, по штурвалу, невесть каким образом прикреплённому к ней. Она не заперта. Я знал это так же точно, как и то, что СЕЙЧАС я не войду в неё. Позже. Чуть позже.
- Я вернусь к тебе. Обязательно вернусь! – прошептал я и двинулся дальше.
Коридор. Двери. Разные двери. Занавеска. Не дверь, а именно самая обычная холщовая занавесь, отделяющая это межмирье от жизни. МОЕЙ жизни!
Я дотронулся до неё. Лишь самыми кончиками пальцев коснулся этой грубой и хрупкой материи…
Нет! Не сейчас. Не знаю что, но меня вновь потянуло именно к той, со штурвалом, двери.
И будто не было больше никаких дверей и коридоров, лишь два проёма междумирья влекут и тянут меня к себе…
Я тронул штурвал, толкнул дверь, и вошёл…








































ЧАСТЬ 2. «СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИСПАНИЯ».

Глава 1

Я продирался через густые заросли кустов и буераков, мимо порослей черёмухи, ежевики и чего-то ещё, пробираясь вдоль дороги к единственно знакомому месту - базару в близлежащем городке.
Бывал я здесь всего  раза два, но запомнил это место хорошо. Ещё бы! Если вы живёте в обычной, почти лесной глуши, и кроме отца с матерью, двух братьев, возделываемой делянки и ещё пару раз в месяц наведывающихся родственников не видите никого, то величие вашего интереса к окружающему миру понятно и вполне естественно. А если  вы вдобавок ко всему ещё и ушли из дома, то память, да и все прочие чувства, будут служить вам верой и правдой, покуда, кроме как на себя любимого, рассчитывать особо больше не на кого.
Итак я, как мог, шёл вдоль дороги, посматривая на, проезжающие изредка, телеги с нескрываемой завистью и почтением. Мой отец откладывал каждую монетку, и то хватало лишь нанять лошадь для того, чтобы отпахать, да отвезти излишек урожая на ярмарку. Кстати именно в эти, праздничные для меня дни, он и брал меня с собой.
Ну что же это, а?! На этот раз проехал красивый и очень богатый экипаж с попонами на лошадях и прислужниками на запятках. Я по привычке притаился  за деревом и затаил дыхание. Да сколько я буду прятаться и бояться, а? Надоело мне это, ну!
Экипаж уехал, и  я вышел из кустов, наступив на какой-то сук. О мои бедные ножки: замученные и истерзанные, истыканные бугорками и ветками... о как мне жалко вас! Ну больно же. Ну! Я присел на ближайший моховой пригорок и стал активно, но нежно, тереть и массировать свои загрубевшие от такой жизни ноги.
-Ждёшь кого?
Ой! Кто это?!
-Да, нет. Так, отдыхаю...
Ох, бедное моё сердечко!!! Кто ж это, а? Разбойник какой, али просто душегуб...? Ну не-ет! Не душегуб. У тех ножи за поясом, пистолеты за пазухой, да дубины в руках огромнющие...! А этот невысокого роста мужичок с лохматой рыжей бородой, такой же шевелюрой и добродушным деревенским лицом.
-Так, отдыхаю... А тебе-то чего?
-Да мне-то ничего, а только опасно мальцам ныне по лесу-то шляться. Заблудишься, али снасильничает кто... Не боишься?! - Он отошёл к дереву, и зажурчал.
- Не боюсь... - соткровенничал я. (Блудиться в лесу я сызмальства не привык, а насильничанье... Ну то вообще разговор особый.)
- Вот и ладно, - согласился он. - А направляешься-то куда?
- В город.
- К родне или в работники наниматься? - хитро прищурился мужичёк.
- Не прислужник я!
- Ну нет, так и ладно, - примиряюще кивнул рыжебородый, - а то могу и подвезти. У меня телега недалече.
Я хотел упасть от неожиданности, но моя нежная попа уже мягко покоилась во мхе. Ну ещё бы! Собирался топать своими ещё Бог весть сколько вёрст, а тут, на тебе - счастье само ко мне из леса вылезло.
- А сам-то ты чего забыл в городе? Может, замышляешь что, а меня стражникам вместо себя сдашь!
Мужик усмехнулся и почесал бороду:
-Да я-то к брату еду, гостинцев отвезти. Он у меня кузнец, давно обещал сработать кое-что. Вот и свидимся. Да ты не боись, малец, не душегуб я и не разбойник. Скучно мне одному ехать, а ты, видать, парень смышленый - и поговорить будет с кем, да и вообще...
"Вообще..."? - промелькнуло у меня в голове, - это уже интересно! Хотя нельзя так обо всех думать. Не все же такие...
- Ну, подвези, коли так...
Мы шли через лес к тому месту, где должна была стоять его телега, когда  я поймал себя на каком-то ощущении. Сомнения! С чего бы вдруг незнакомому человеку подвозить меня до города. Пока что мне не попадались взрослые мужики, испытывающие жалость к детям. Даже родной отец выгнал меня из дома без тени сомнения, едва узнал о случившемся! Не душегуб ли и вправду этот рыжебородый? А даже если и так, чего мне теперь  терять-то? Всё одно пропадать. Кому я здесь нужен? Я жил в своём маленьком и, вообщем-то, уютном мирке, состоящем из деревеньки, соседей, нескольких родственников из соседних сёл, да одного на всех жеребца. Да и того господин давал на всю деревню лишь два раза в год, за непомерную плату, собираемую всем миром. На пахоту, да осенью - отвезти несчастные крохи на базар в город.
Что-то я словами папаньки своего родного заговорил. Хоть и выгнал он меня может и не по делу, а всё ж таки кровь родная, да и не знал я никого ближе его. Маменька-то рано умерла. Земля ей пухом. А собственно разве не прав был папаша мой, хоть даже и бывший - не человек малец-то. Ну что двенадцать лет, разве возраст? Хотя к этому возрасту и не мрут уже, как мухи, а всё ж не человек ты. Пока пятнадцать тебе не исполнилось, и соответственно мужчиной ты не стал, способным не только за скотиной ухаживать, но и по хозяйству, и с бабой совладать... Старшие-то братья авось научили как...
Мы вышли к дороге, и я вдруг вслух подумал:
- А чего ты так долго ждал-то? Ведь ни тебя, ни телеги твоей на дороге не было - я второй день вдоль этого тракта топаю.
- Ох не веришь ты  мне, парень, не веришь... Будто бы я зло али насилие какое хочу над тобой сотворить! А я никогда так не поступаю, ибо веру имею, да совесть Божью.
Да что я в самом деле... Будь что будет! Какая теперь разница-то...
-Ну, так, где лошадь-то твоя, - махнул я на всё рукой?
-Да за тем вот кустиком и будет.
Мы ехали уже несколько часов. Я рассказывал ему о себе. Он жаловался на свою трудяжью жизнь. Касались и смертей родственников, и свадеб. Рассказывали и об обычаях местных, и об утопленниках, и всякое много чего упомянули ещё, пока солнце к закату не пошло.
- Далеко ещё до города-то?
- К полудню доедем. А ночевать вон у того ручья давай остановимся. Дальше долго воды не будет!
Рыжебородый (это прозвище так подходило к нему, что я даже решил не запоминать его имя) свернул с дороги и натянул поводья.
- Приехали! Марко, набери-ка хвороста, а я лошадь распрягу. Я весело спрыгнул с телеги и побежал в лес. Что ждёт меня завтра в городе? А чего я так волнуюсь то - ведь есть же на свете добрые и бескорыстные  люди!
Я притащил огромнющую охапку хвороста, мы развели огонь и принялись готовить не хитрое варево. Костёр плясал своими языками, пробуя на вкус закоптелое дно котелка, искры уносили к небу неведомые тайные послания, а мы всё говорили и говорили о чём-то. Вот как, оказывается, бывает - утром я подозревал его Бог весть в чём, а сейчас как бы брат он мне, хоть по возрасту и годится в отцы. Нет, даже лучше чем брат - те всё лезут, не спросясь, хочешь ты того или нет. А этот вон ни словом, ни намёком каким не обмолвился хоть и хочет конечно же - как без этого!
Вскоре варево сготовилось, мы поужинали, да и спать стали устраиваться. Рыжебородый дал мне даже какую-то рогожку, я укрылся и после всего того, что со мной было, быстренько уснул. Разбудил меня мой попутчик. Он придвинулся ко мне совсем уж вплотную, да и обнял во сне. Во сне?... Что-то попа моя не была согласна с таким моим мнением. Мой "благодетель" заворочался, что особенно сильно выражалось в трении его детородного органа о мою многострадальную попочку...
-Да, ладно уж, не сопи, - вздохнул я, - не понимаю я, что ли... Надо так надо. Так и сказал бы сразу, чего голову-то морочить?
На утро мы в полчаса доехали до города (это называется "к полудню"). Я соскочил с телеги и помахал своему "Рыжебородому" рукой на прощанье. Он обещал подъехать к вечеру к воротам, да и заночевать тут недалече - вдруг у меня тут не сладится, и я решу вернуться.
А ещё он сказал, что таким, как я, устроиться в городе - проще не бывает! Так-то! Я помахал ещё немного и пошёл к воротам.





















Глава 2

Стражники лениво поглядывали вокруг, изредка переговариваясь и провожая сладкими взглядами, проходивших изредка молодых барышень, да мальцов каких... "Вот сейчас они меня остановят и не пустят" - думал я, проходя мимо них и глядя на быстро мелькающие ступни своих ног. И правда! Один из них внимательно на меня глянул, а потом вдруг ка-ак топнет, и голос такой визгливый и противный:
-У-у-у-у...!
Я не выдержал и припустил, как только мог! А сзади хохот такой противный услышал - будто бы в грязи меня изваляли, да бадью какашек свиных вылили.
Не помню даже, куда и сколько я бежал, но остановился только у стены какой-то, там, где забор гнилой весь, да и куры с гусями топчутся. Совсем как у нас! Я огляделся повнимательней. Лужи, грязь непролазная, остатки помоев, птицей не доеденных, да вонища мерзкая, для меня вообщем знакомая и вполне привычная. Просто родная, если б не чужие и совсем не похожие на наши дома.
Я пошёл  наугад, в сторону, где, по-моему, должна была находиться хоть сколько-нибудь большая улица, обжитая по «городскому». Мне попадались разные и невиданные доселе здания. И двух, и даже трёхэтажные! Я, конечно, видел подобное в прошлые мои приезды в город вместе с отцом, но это было, если честно, всего пару раз. Так что, глазел я на всё это великолепие, не скрывая восторга, а порой и удивления.
Большая и оживлённая улица оказалась совсем рядом с тем местом, где я остановился, убегая от стражников. А если свернуть с неё за угол направо, то тут ты как раз и окажешься на знакомом до икоты рынке. Как раз там, где мы с моим (наверное, теперь уже бывшим) папашей и ещё несколькими соседями и торговали свои небогатые излишки. Я, теперь уже, медленно и очень не спеша, продвигался по этому базару, высматривая и вынюхивая всё знакомое и близкое сердцу моему и  уму. Ну, конечно же, нужно, говорил я себе, забыть и выкинуть из головы весь этот (теперь уже) сор и зажить новой, СВОЕЙ жизнью! Но сердечко моё бедное жмётся  и в угол забивается, как только подумаю об этом. Да, я свободен, я теперь СВОБОДЕН!!! Радоваться, вроде, надо и жить в своё удовольствие, как самому хочется, а не сопли размазывать. Только муторно как-то и страшно… Один ведь я теперь на всём свете – один! Не накормит за так никто, да и слова доброго не скажет. Да просто и корку-то сухую за что мне давать? Родственник я, что ли кому, али сделал вам хорошее что-то?... Воровать теперь придётся, да и душегубничать самому, а иначе, как прожить-то?! Брёл я так по рынку, брёл, голову ниже пупа свесив, и подумал вдруг – а чой-то я плачусь-то всё? Али Бог меня видеть перестал, али я Его уже не чую?! Не оставит поди… Да и Рыжебородый мой обнадёживал меня всё утро. Зря что ли?
И вдруг я посмотрел на всё другим, своим любимым взглядом – весело, задорно, приятно… Солнышко светит – тепло; люди кругом – авось голодным не останусь; да и охочие здесь найдутся – как без этого?! А чо мне надо-то ещё, а?!!!
Я даже подпрыгнул от удовольствия и почти счастья! А неплохо бы чего-нибудь сейчас съесть. Я огляделся вокруг. Та-ак! Лотки с овощами всякими, вон рыба, вон окорока даже кто-то выложил. Ну, нет. Туда соваться глупо. Это жутче всего охраняют, и стражники поди как раз около этого места и толчаться. А вот где капустка с редькой, там как раз место моё и прописано. И я стал прохаживаться вдоль рядов с овощами всякими, да лотки фруктные вниманием не обделять. На торговцев и торговиц я не глядел – не до того мне было. А зря ведь, наверное, иначе по-другому всё вышло бы. А может и не зря. Ведь всё ПО-ДРУГОМУ бы вышло…
Я шёл вдоль тыквы, моркови, редьки, как рука сама вдруг потянулась и схватила первое, что попалось ей.  Глотка моя, сама опять же, заголосила что-то, и я дёру дал такого, как никогда ещё у меня и не было. Пятки мои сверкали, что сковородки хозяйки правильной -  без крупинки да замутинки! И бежал бы я долго ещё, как сдавило вдруг горло, да голова моя чуть не позабыла, где находилась до этого.
- Стоять, щенок!
И вдруг как заголосят все – лови, держи, хватай его, ворюга, житья от них никакого не стало, хватают что ни попадя, а у меня тоже двенадцать детей и всех кормить  надо, а одевать, да ремеслу обучать, кто, кроме меня, их будет…. И ещё много и много чего. К тому и слов поганых да незнакомых понабавили, что выше края уже и некуда. К господину его, кричат, больше не к кому! Пусть мол разбирается, да наказывает его по своему вельможьему усмотрению!
- Ну что, щенок, - пропел мне на ухо стражник – попался? И что же мне теперь с тобой делать? Может быть и действительно господину Марко отдать? Пусть делает с тобой, что захочет!
И засмеялся так же липко и противно, как те стражники на входе.
- Меня тоже Марко зовут! – завопила вдруг моя любимая глотка. – Вот тебе крест – Марко! Отпусти. Матерь Божья тебе заступницей будет – вот те крест! Не прогневайся! Не со зла я всё это – жрать больно хочется, ажно задница  к глотке подступает!
-Да, ладно, тебе, – смилостивился кто-то в толпе. – Видать паренёк вправду не из наших мест, оголодал совсем.
- Сирота небось.
- Отпусти ребятенка-то  – не злобствуй!
- Распоясничалась эта стража, совсем проходу нет от них!
- А кто мне морковь-то, кто вернёт, а?
Не помню как, но оказался я снова почему-то в том же самом дворе – с гнилым забором, гусями да курами. Гогот, кудахтанье, да вонь… Ещё и помои кто-то из окна совсем рядом выплеснул. Как раз ножки мои ими и обдало. Кожура от картохи, слизь, да ещё мерзость какая-то их облепила. Так и стоял я весь в слезах, соплях и помоях, вспоминая и дом свой родной, и папашку с маменькой покойной, братьёв путёвых, но охочих, да и много чего вспомнил я, пока не засохло всё, да и шикать не начали из окон… Я повернулся в противоположную от рынка сторону, да и побрёл себе, не разбирая дороги.
Шёл я так себе и шёл, хотя не много, кажется, протопал, как слышу голос сзади:
- Постой! Да стой ты, слышишь?!
Снова что ль бежать? А от кого бегать-то? От суда-то Божьего далёко не убежишь! Я остановился и повернулся назад с обречённой решимостью зажратого, и не способного ни на что, борова.
- Ты недавно, что ли в городе? - Напротив меня стоял высокий парень с белыми кудрями и радушной, задорной улыбкой.
- С утра...
- А почему заорал, как резаный?
- Не знаю, - потупился я, - я вообще-то ни когда раньше не воровал.
- Понятно. Родные или знакомые в городе есть?
- Нет. - Сам не знаю почему, но мне вдруг ужасно захотелось довериться ему и слушаться во всём. Вот сказал бы умереть - умер бы!
- Сегодня погуляешь где-нибудь, а завтра с утра снова приходи на рынок. Да не боись, к тому времени всё уже забудут - чего тут только не бывает!
Он подошёл и потрепал меня по шее так, будто знакомы мы были с ним давно-давно, что даже и сами уже не помним сколько. И тепло так стало на сердце, и сладко, что только и смог я прижаться щекой к руке его и стоять так  уж и не знаю сколько времени: год, а может и секунду всего...
- Ну ладно, ладно! Ты только не делай так больше. Как придёшь - спроси Гарда, он там главный. Делай, что он скажет, и хорошо делай, но самовольно не лезь никуда. И не расстраивайся больше - всякое бывает!
Парень убрал руку и полез куда-то за пазуху.
- Возьми вот. - У меня в руках оказался огромный кусок сыра. - Голодный же.
Он повернулся и пошёл вверх по улице.
- Мы ещё увидимся? - только и сумел пропищать я (именно пропищать, по-другому и не скажешь).
- Меня Кристо зовут. Судьба сведёт - так и свидимся! - Махнул рукой на прощанье КРИСТО!!!




























Глава 3

Всю ночь  я думал только о нём… И волосы его припомнил, и имя – красивое такое, благородное - КРИСТО!!! Здорово, правда?!!… И сам он весь, как своё имя - высокий, красивый, благородный. Не смотри, что одет попроще... А руки мягкие, тёплые, ласковые и добрые такие, что прямо дух захватывает!
Так и мечтал я, пока утро не настало. А там и мысли жизненные в голову полезли: как жить дальше, кушать что, да ночевать, мол, негде… Рынок - это может и хорошо, да только не пойду я туда. Нечего мне делать там! Воровать меня не научили, а так… как прожить-то?...
Солнышко светило ярко, да ласково. Пташки пели, что весной, хоть и осень на двор ступила. Лежу я так себе на пригорке околь города, да и думаю мысли разные. Что это мне теперь делать, и куда податься. Плюнул я на всё, на город этот, да и пошёл к речке. Искупаюсь, мол, позагораю, а там и видно будет! Так и сделал. Нашёл отмель, разделся, да и бултыхнулся в воду. Плаваю себе, отфыркиваюсь, да и не замечаю ничего круг себя. Только вылезать собрался, как гляжу мужик какой-то околь моей одежды стоит, да глазом мне подмигивает. Ну, вылез я, в полный рост вставши, скрывать-то мне авось нечего, да так к нему и иду. Что-то болтается, а чем-то и нарочно виляю, мол, вот оно, смотри всё, на что хотел полюбоваться… Подхожу, так, да гляжу, не мигая прямо в глаза его бесстыжие, а он возьми, да и схвати меня за то самое место, которого слабже у меня нету. Ну не то, которое спереди, а совсем даже наоборот… Попа моя так пощады и запросила. А он смотрит и ухмыляется, да теребит ещё больше.
-Ну, что? – говорит. – Отойдём в сторонку?
 Ну, мы и отошли.… А что я мог поделать?… Ну, люблю я это дело.… Люблю.… Хоть что со мной делайте…
Вместе потом загорали, говорили обо всём помалеху. Он меня покормил даже. Ну, и промежду прочим штуку одну сказал. Я-то её сразу мимо ушей пропустил, а только потом позже гораздо вспомнил. Говорит, что южнее, к морю, мол, мне перебираться надо. Там и потеплее, да и народу побольше в портовых-то городах. Прожить, говорит, тебе там проще будет. К гостинице, мол, какой прибьёшься, где хозяин подобрее, да и перезимуешь как-никак. А тут скоро вообще не житьё будет.
Ну в общем расстались мы с ним, а к вечеру я на рынок всё же подался. Иду себе, иду, а уж смеркается, торговцы да торговки по домам расходятся. Мало кто остался, да и те собираются. Ну, и ладно! А я меж тем вдоль рядов хожу, да высматриваю себе – вдруг кто забыл али обронил что - рыбёшку какую или хоть репку завалящую. Брюхо-то снова подводить стало. Вдруг и найду чего - мне-то уж не до выбора, да не до гордости – набить его чем-нибудь, да и ладно! Смотрю, и правда! В том месте, где только что мужик какой-то запоздалый собирался – рыба лежит. Сырая конечно, жарить-то её мне никто здесь понятное дело не будет, но огромнющая, просто жуть! Схватил я её, за пазуху как мог засунул, да и бежать со всех лопаток, пока не окликнул кто. Где-то во дворах только и остановился. Эх, огоньку бы добыть где, костерок какой развести, или соли хоть щепотку! Так-то сырую больно непривыкший есть её. Помыкался я, помыкался, ну, да ладно! Делать видать нечего - погрызу как-нибудь...
Так я и жил какое-то время. Днём на речке, да на дороге обретался – где искупаюсь, где пригреет кто, да накормит. Когда и я помогу кому – в дороге-то бывает подолгу едут, а естество своё в карман не спрячешь! Вечером всегда на рынок шёл. Что-нибудь там всегда находилось. Да и рыба в том же месте, что и в первый раз, непременно лежала. Когда так, а когда и соломкой прикрытая. Видать мужичёк тот заприметил меня, да и сжалился. Решил помогать мне, чем может. Видать и вправду мир этот не без добрых людей сотворён, да и сам Боженька  не оставляет меня одного в скитаньях моих, не правдой начатых!
А однажды пришёл я к вечеру на базар (как на работу уж ходил - каждый день, к одному даже времени), да и не нашёл там ничего. Ни овоща какого гнилого, ни даже рыбки малюсенькой в месте моём заветном не было. Стою я, как в прорубь опущенный, да и скумекать никак не могу - что это за напасть такая. Гляжу, только пацан малой не вдалеке шныряет. Я к нему - он от меня, и бежать припустил. Ну, и я, конечно, за ним, а то, что за бесчинства такие! Моё это место, как есть моё. Вдруг двое ребят, постарше меня, из-за угла выходят, а малец этот за их спины и спрятался. Перешёл я на шаг, а затем и вовсе остановился. А что делать, видать меня и караулят, не убегать же теперь! Подошёл я к ним, и гляжу молча прямо в глаза им - сами мол разговор начинайте.
- У тебя покровитель кто? - спроси один.
- Кристо! - почему- то выпалил я.
- Кристо! - засмеялся тот. - Кристо здесь уже никто. К тому же уехал он.
- Ты видно новенький, - вмешался другой, что и ростом повыше, да и постарше будет, - порядков местных не знаешь. А правило здесь одно - без покровителя нельзя. Если конечно у тебя здесь дом, да родные есть, тогда другое дело. Только тогда ты и помои по базару собирать не будешь.
- Короче говоря, - вмешался первый, - чтоб мы тебя в городе больше не видели, а иначе пеняй на себя. Пошли, брат.
Ушли они, а я так и стоял, не зная, что же теперь предпринять. Постоял, постоял, да и пошёл в свой заветный закуток за сараем, где ночевал всё последнее время. И снова думал я до полночи, только на этот раз не о Кристо, а о том, как жить дальше. Вспомнил слова его, да на том и успокоился.
 


















Глава 4

Настало утро, и пошёл я на рынок искать этого самого Гарда. "Ну, тем лучше, - думал я, - может, так ещё лучше приживусь, авось Матерь Божья не оставит страдальца! Не будет Кристо болтать зазря". А почему я так думал, и не знаю вовсе, ведь видел-то его минуту, а так, будто всю жизнь мы прожили с ним, и ближе чем братья родные были...
Я стал осматриваться, да приглядываться - где бы мне найти этого, как его, Гарда?
Спустя время, я стал замечать, как поглядывают и показывают на меня друг другу местные пацаны.
Один из них, малец тот самый, наконец-то решился подойти ко мне:
- Ищешь чего, или так шляешься?
- Ищу.
- Кого?
- А тебе-то, что за нужда? - с вызовом спросил я.
- Надо мне знать. Ты не спрашивай, говори только, - попросил он миролюбиво и посмотрел так забито, что меня даже передёрнуло всего. Как-то и жалко его стало, и ещё что-то. Не пойму только чего…
- Интересный ты – говори, да не спрашивай! Гарда ищу, - сжалился я наконец. - Знаешь его?
- Жди здесь, - шепнул он и исчез.
Я немного подождал, но так никого и не дождавшись, снова пошёл по рядам, так как после ухода мальца, не только никто не подошёл, но и вообще все замечать перестали. Не нравиться мне это. Вот взгляды на себе ловить жадные, это - да! А вот что бы и не замечали меня даже, так уж и не надо мне этого совсем!
- Ты что ли Гарда-то ищешь? - Тяжёлая рука легла мне на плечо. Я оглянулся - огромнющая баба в грязном переднике и с толстенными, мясницкими руками ухмылялась в моё лицо мужицким перегаром.
- Ну, я. А ты кто ему будешь?
Баба вдруг запрокинула голову и захохотала громовым голосом, тряся при этом всем, чем только она могла похвастаться.
- Да я... ха-ха... я Гард... ха-ха-ха... я Гард и есть... ха-ха-ха... – Она, наконец, прохохоталась и, утерев свою румяную пухлую морду, выдала - меня Гарда зовут, так вот пострелята мои промеж собой Гардом меня звать приспособились, чтобы вроде и посерьёзней было, да и роль мою мужицкую обозначить. Одна я осталась - она легонько, но непротиворечимо, подтолкнула меня в плечо, и мы пошли куда-то к самому краю базара, туда, где валялись горами мешки, помои и кучи другого мусора. - Муж мой помер от лихорадки, а дело своё мне оставил. Смотритель он был. Теперь я вместо него на рынке хозяйничаю. Тут и ребятишки, вроде тебя, ко мне прибились. Где помочь чего, где поднести, где прибрать. Какие постарше, для них и работа посерьёзнее. Так вот и перебиваемся.  Ты не смотри, что я большая такая, да страшная - не обижу поди. А ты недавно как в городе?
- С неделю будет.
- Ну-ну, я и вижу! Прожрался-то весь?
- Да у меня и не было ни чего...
И рассказал я ей всё. И про братьёв своих, и про батьку правильного слишком (страх-то перед людьми, он ведь любого правильным быть заставит: и хоть сына милого, а случись так и папку с маменькой родненькой из ихнего же дома выгнать сневолит). И про Рыжебородого рассказал: как ехали мы, да как ночь нескучась коротали, и про рыбу, да случай вчерашний... Ничего я не утаил от неё. А чего? Так-то врать, да таить не привыкши, а тут тем более, чего молчать-то? Кого покрывать мне, коли я один подо всем светом Божьим остался? А самому мне стыдиться да покрываться не от кого - чай не убил, да не снасильничал кого...
-О-о-ох! - только и смогла выдохнуть тётка. - О-ох! Всем вам птичкам моим горе, как нелегко пришлось! Знаю, всё знаю, как скитались да мучились вы... Ну, погоди же, - погрозила она неведомо кому, - получите ещё... Да ты не плакайся, малыш, они ещё своё получат! В больно правильное место ты для этого попал. Ты только меня, главное, держись, да слушайся во всём.
- Кристо мне тоже самое говорил.
- Кристо парень правильный.
- Так вы его знали? - обрадовался я.
- А как же! Тоже мой воспитанник. Иди-ка вон в ту дверь и жди меня. - Она повернулась и, широко шагая, двинулась куда-то вглубь рынка.
Я остановился и огляделся кругом, переминаясь с ноги на ногу. Невысокий дом, выкрашенный охрой, стоял на самом краю площади, отведённой под рынок. Невысокий и неопрятный, но всё ещё достаточно крепкий, он был отведён под хозяйственные нужды. Главная дверь была справа от того места, где Гарда меня оставила. А эта, похоже, использовалась самой смотрительницей и её помощниками. Я почесал левую лодыжку и всё же толкнул дверь. Так! Три ступеньки вниз, и сразу же спотыкаемся о какой-то мешок. Свечей тут никто не жжёт, а сквозь маленькое закопчённые окошко пробивался лишь тусклый сумрак, в котором и угадывались основные очертания предметов. Правда, и на улице нынче пасмурно. Я пробрался на середину и сел на засаленную лавку рядом с таким же неприбранным столом. Скоро глаза привыкли, и я стал разглядывать комнату. Она и вправду была завалена какими-то тюками, мётлами и прочими вещами. С противоположной от входа стороны была ещё одна небольшая, выкрашенная когда-то в зелёный цвет, дверь, которая вела в основные помещения дома.
- Ждёшь? - Гарда вошла, неся в руках свёрток.
- Жду.
- Молодец. А то бывают такие, что схватят первое, что попадётся, да дёру. Ведь и нажиться-то не наживётся, а напортить, себе напортит. Всё одно не спрячешься. Куда тут бежать-то.
Гарда сунула мне свёрток и пошла к зелёной двери:
- Пойдём-ка.
За дверью находился небольшой коридор с несколькими дверьми по бокам и одной в конце. Она толкнула одну из них:
- Здесь пока поживёшь. Поешь и отдохни, а потом  поговорим.
Я вошёл, и дверь за мной закрылась. Смотрительница снова пошла по своим неведомым делам, а мне осталось только как-то обустраиваться. Расположиться здесь было где: застеленная кровать, две табуретки, стол, шкаф - вообщем обстановка почти королевская. Ещё бы слуг каких завалящих... Я развернул свёрток и не поверил себе: хлеб, сыр, кусок варёного мяса, огурец и половина солёной рыбины! Даже живот вдруг подвело - давно ведь не ел-то, как следует. На столе я обнаружил кувшин с водой и устроил себе настоящий королевский пир, не забыв, правда, припрятать половину на потом - ведь никто не знает, как оно всё обернётся... Затем прилёг на кровать, да и задумался в который раз о жизни своей, о переменах, какие были и какие ждут ещё, да не заметил, как уснул от сытости-то.
Разбудила меня Гарда. Я сел на кровати, а она внимательно, да с изучением посмотрела на меня, на остатки еды и села рядом.
- Давай-ка поговорим с тобой по-взрослому. Тебе лишь одна дорога теперь - взрослеть, да самому жизнь свою определять. Ты вот правильно очень сделал, что рассказал мне обо всём – я-то не обижу, а вот подсказать, да помочь тебе встать на путь свой могу.
Я слушал её молча и очень внимательно, ещё не понимая, куда она клонит.
- Ты вот ублажаешь всех, кто ни попросит, да ничего с них не спрашиваешь, а это тоже  монеты требует! Ты вот не торопись, да подумай, как следует. Жить тебе негде, работы ты не найдёшь здесь - чай своих работников у всех навалом, а задарма тебя кормить никто не будет. И куда тебе податься? У меня останешься, так и в тепле, и в сытости будешь, да и монету какую-никакую скопишь.
Гарда замолчала, долго и внимательно глядя на меня. А что?! Права ведь она. Во всём права. Никуда не деться, и некуда податься. Да и люблю я это дело, если уж честно. А так, хоть и удовольствие, и заработок. Да ещё и кормить будут, и постель, вон мягкая какая... Кто бы отказался? Я лично очень даже согласился. Даже и думать тут нечего!

























Глава 5

А ведь правду говорил Рыжебородый: таким как я очень даже просто устроиться в городе. И как устроиться - любой позавидует! (Ну, в смысле, не совсем любой, а такой любой, как я...) Работой-то и не перетруждался, а есть да спать - вдоволь. Бывало, правда, и сон, и жратву бросить придётся, коли побыть кто со мной захочет. А так - воля вольная! Ну, ещё, правда, Гард пошлёт меня с поручением каким: ну там передать кому что на словах или вещь какую. Даже раз деньги отнести доверила. Так и сказала: найдёшь мол стражника старшего и отдашь ему, а вопросов да мыслей лишних ни к чему тебе. А мне и вправду ни к чему. Меня всё это и не касается вовсе. Несколько дней я так прожил в тепле да сытости.
А утром как-то пошёл прогуляться - город ещё разок глянуть, да на базаре потолкаться. Мальцу, конечно, наказал, где искать меня, коли что. Но это вряд ли, чтобы с утра кому приспичило - эти всё больше под вечер идут, да ночью заявляются. Так вот иду я по рынку, да вспоминаю события дней последних. И мальца того тоже - он-то оказался вовсе на побегушках. Да я, если честно, так сразу и понял, когда его увидел, Гарда искамши. И двое те, что в переулке меня поймали, тоже Гардовскими оказались. Мы с ними потом сдружились даже. То и вправду братья были Кром (помладше), да Герд (этот, что постарше да повыше был). Хорошие ребята оказались, особенно Герд. Даже с хозяйкой нашей именами похожий. Может и поэтому она себе его правой рукой назначила, а может и почему другому. Неведомо, да и неважно мне это.
Так я и шёл бы, а только не знаю что, а снова дёрнуло меня что-то - возьми да и схвати я с какого-то лотка огромное яблоко. И есть-то не хотел, а вот поди ж ты! Вообщем взял, но сам не побежал, как тот раз, что опозорился перед стражниками, да всем людом честным. А иду себе спокойно, да нагло, вроде и не случилось ничего. Только на торговку глянул, спокойно так, да не спешил глаза отводить. Смотрю, а она не кричит, стражу не зовёт, да и сама схватить не пытается. Нахмурилась только, да глаза отвела. Усмехнулся я про себя - вот, мол, что значит покровитель - Гард, да и пошёл себе дальше. Только яблоко надкусить собрался, глядь, а в трёх шагах стражник стоит, да на меня пялится. Тут всё во мне и оборвалось. Даже яблоко со страху чуть не выронил. И мыслей в голове, что пчёл в улье пронеслось. Кончилась, мол, счастливая жизнь, и теперь меня точно господину, одноименцу моему отдадут на казнь лютую. Только смотрю -  не торопиться что-то стражник меня хватать - отвернулся он, да и пошёл себе дальше. Видать торговка молчит, так и ему дела никакого. Я даже опешил малость! Значит, если у тебя покровитель хороший, то можешь ты и бесчинствовать, и воровать, даже если брюхо твоё вкусностями набито, а нет - то и подыхай с голоду. А попробуешь хоть кусок завалящий стянуть, то стражникам тебя, стражникам, да господину Марко на растерзание!
Мутно мне стало. Мутно до того, что бросил я яблоко то не надкусанное, да и побрёл, опустив глаза, к дому. Да и не дом то вовсе, а так жильё какое-то, где хоть и кормят меня, а спросить-то и не собираются - хочу я чего или нет.
Так и дошёл я, в постель свою неправедную и упал, да голову зарыл в подушку. Лежал так и думал. А может и не было вообще мыслей никаких. Вспомнить теперь разве? Только видать сон меня всё-таки сморил, а как - я и не заметил. Гляжу только - а предо мною Кристо стоит. И говорит, мол, здравствуй! Нашёл, мол, я тебя там, где и ждал найти. А я глаза открываю и говорю: "Кристо, миленький, почему так долго не было тебя?!! - И обнимаю его так крепко, что он, наверное, и выбраться-то не сможет из объятий моих, и понимаю вдруг, что не сон всё это, а и взаправду Кристо мой пришёл ко мне. Специально ведь пришёл, чтобы найти, да забрать меня с собой. - Кристо! Миленький мой, ты же ведь не бросишь, не оставишь меня больше, правда?!!!". А он только смотрит на меня ласково, за плечо треплет, да говорит взволнованно: "Вставай, Марко, вставай! Клиент к тебе пришёл, - и голос у Кристо странный какой-то, на Мальца похожий – Ну, вставай же, а то Гард ругаться будет. Ну!"
Глаза я продрал, да не могу понять никак, где явь, а где сон был. Только в место Кристо Малец стоит и чуть уже не со слезами за плечо меня трясёт.
- Вставай же скорее! Клиент уже поди заждался совсем.
- Да, ну его - отмахнулся я.
- Ты что! Нельзя так. Богатый клиент, да знатный. Его не то, что отказом гневить, а и ждать-то заставлять нельзя.
- А кроме меня некому, что ли?
- Он новенького хочет, кого не пробовал ещё прежде.
- Не пойду я. Не до того мне.
Влетает тут Гард, да начинает визжать, что твой боров в мясницкой. Я её такой и не видел прежде. Вообщем пришлось мне подниматься, да идти в апартаменты, специально для больших господ предназначенные.
Братцы мои, как же мне мутно, да противно было! Другой раз я может и внимания не обратил бы. А тут, то ли из-за сна моего, а может из-за того, что силком заставили, но прям невмоготу мне было. И мужик-то жирный, да противный - пыхтит, сопит, да елозит стручком своим, что больше соплей да шуму, чем правда чего... Но я-то уже привычный стал и виду не подал, а только подстанывал, да подохивал в тон ему.
Вообщем ублажил, как надо. Он даже в благодарностях рассыпался, сказал, что ещё придёт специально ко мне. А пока, говорит, денег тебе дам даже больше, чем обещал. Ты, мол, спроси потом у хозяйки своей. А как ушёл - собрался я, да к Гарду пошёл.
- Ухожу я. Дай мне денег. Долю мне предназначенную, как оговорено было.
Посмотрела она на меня, и стало ясней ясного, что ничего хорошего можно уже и не ждать. Каких, говорит, тебе ещё денег дать. Ты, мол, жрёшь больше, чем зарабатываешь. А одежду тебе справили? А комнату ты занимаешь? Да за неё столько получить можно...! А последний клиент, которого ты ждать заставил, вообще, мол, обиделся, да не заплатил ни копейки. Спасибо ещё, что стражников не позвал..."
Стою я, и ни глазам, ни ушам своим не верю. Хлопаю только гляделками, да язык свой в чувство привести пытаюсь. Вообщем постоял я, послушал, а потом повернулся молча, да и пошёл, куда сам не знаю.
Подальше бы только...











Глава 6

-А ты через луг иди. Там тебе и море будет, а влево вдоль берега, так и до города доберёшься. Да ты не боись – недалече тут. Отдыхать не будешь, так часа за два и доберёшься. А как же! А-то может, всё же, довезу?
- Не-е! – махнул я на прощание рукой Бывалому, да и пошёл себе, не оборачиваясь. А он-то уж глядел, да оборачивался вслед мне глазищами своими. Уж так я ему приглянулся, уж так, что он прямо моченьки не знает, чтобы выразить это. Я ажно плюнул себе под ноги, будто  память всю о нём из себя прогоняя. Так он мне опостылел за эти три дня, что и описанья никакого на это не придумали. Только вот скажи что ножками своими  я не мог уже идти-то, а топать много надо было. А кроме Бывалого по той дороге почитай никто и не ехал вовсе. На глухую больно тропку меня тогда занесло. Хорошо хоть душегубы не тронули, да живёхоньким отпустили. Видать и Бывалый хорошо откупился от них, иначе б тоже не ушёл. А прозвал я его так за язык длинный до безмерья. И везде-то он был, и всё-то он знает, а истории рассказывает такие, что впору детям трёхлетним верить, а не мне, виды повидавшему такие, что не каждый взрослый за всю свою жизнь небывалую попробовать успеет.
А ещё мне очень хочется увидеть море. Уж столько про него рассказывали, такие красоты обещали, что терпежу никакого не осталось, как поглядеть на него хочется хоть глазком одним, хоть ноздрёй одной вздохнуть запах его  неописуемый. Размышлял я так, шагая через луг в направлении Бывалым указанном. И носик мой симпатичный стал таки улавливать запах необычный и ранее не слышанный. Не обманули ведь с запахом-то. Да трава с цветочками разными к нему своих сладостей добавляли так, что пьянило это не хуже вина твоего. И всё это усиливалось, да разрасталось, покуда я к морю-то этому приближался. Так что забыл я даже и о ножках своих, долгой дорогой натруженных, и об одежде, да обуви, в лохмотья превратившихся, а шёл только вперёд быстрее, да быстрее, покуда и не увидел всё сам.
Как я глядел на холм, впереди меня маячивший, так и взобрался на него. А он возьми вдруг, да оборвись, только камешки мелкие посыпались, да вниз, в воду и забултыхались все. А впереди воды столько что, наверное, все люди за всю жизнь свою не выпьют! Даже если б всё это вином да пивом было - не выпили бы! И волны огромные с клоками пены белой, да пушистой наверху. А ветер так и хлещет, чуть с ног, да разуменья не сбивает.
Спустился я с холма по самому краешку там, где оступиться  - совсем рядом, но пройти всё же можно. Уж больно мне не хочется моря из глаз своих упускать. Подошёл туда, где поположе будет, да и по песочку уже к самым волнам-то и вышел. Гляжу, а они уже самые ножки мои обласкивают. С песочком, правда, да камешками малюсенькими, но то вроде как тоже с лаской да примирением каким. Как бы говорит оно – ждало я тебя давно, да соскучилось, а вот ты и пришел, наконец. И ещё – давно же мы с тобой не виделись!
Тут я скидываю с себя всю одежду, да и прыгаю в самые волны. Они меня отталкивают назад, будто играя со мной, а я всё дальше и дальше. Плавать-то я с мальства самого приучен. Тут правда тяжелей плыть, чем в речке, да зато вода сама приветливей, да заботливее – сама тебя на руках держит. Не материнские, конечно, руки-то, но всё равно, опаски-то поменьше. Накупался я вдоволь, плескаясь, смеясь, отфыркиваясь, махая руками, и шлёпая ими по воде самой. И счастье такое накатило, ну прямо, что в детстве беззаботном, да радостном. Выбрался я на берег, упал на горячий песок, да раскинув руки, крикнул во весь голос:
- М-о-о-р-е-е-е!!! М-о-о-о-о-р-е-е-е-е-е!!!
Я счастлив! Будто это море – моё! И будто смыло оно с меня всё, что только можно было из жизни моей прошлой, да не путёвой. Будто и родился я совсем заново, и ничего не было до того, а именно сейчас, с этого самого мгновения и начинается только жизнь моя! Самая прекрасная и счастливая жизнь на свете!!!
МОРЕ!!!
Я валялся тут, наверное, полдня. И купался ещё, и загорал, пока не насытился всем этим по самое горлышко. Даже есть не хотелось, хоть Бывалый и дал мне с собой кое-что из съестного. А когда солнышко совсем уж высоко стояло, тут-то я и опомнился да, собрав манатки свои, чесанул полным ходом к городу. Мне ж таки ещё и ночлег как-то определить надо, да и вообще об жизни своей дальнейшей, да об устройстве её покумекать неплохо бы.
Не знаю, как Бывалый, а я до города добежал, что и заметить не успел как. То есть, конечно, не за пять минут, но и два часа идти, так это как раз с передыхами, да передумами ползти надо. И бежал-то я не всю дорогу, а когда и шагом быстрым шёл – уж больно мне приспичило в город поскорей попасть! Да и медлить особо тоже не хотелось. В общем, вскорости я обнаружил себя на городской окраине с, гуляющими здесь же, курами, гусями, да свиньями. А чего мне тут делать-то? Нечего! Пойду-ка я дальше вдоль берега, глядишь к порту-то и выйду.
Ну и пошёл. А тут, помимо домов, то и дело попадались расставленные, видать, для просушки сети, разного вида лодки, а то и просто дети в воде резвились, а когда и взрослые свои дела делали. Кто сети чинит, кто лодку смолит. На меня-то особо внимания не обращали, да я и не набивался вовсе. А зачем мне? Да и не к чему вовсе. Шёл я себе и шёл, зная, что вдоль берега до порта-то и дойду! А это мне как раз и нужно. А как там дальше будет, так на месте и разберёмся! Чай Господь не оставит! Коли досюда довёл, так и дальше, поди, погибать не бросит.
Вышел я на площадь, да и обомлел! Дома тут и двух, и трёхэтажные, а когда нижняя часть и каменной попадается! Да кружком так стоят вокруг площади. А народу там – что на ярмарке после обедни в Господень день! Да только не ярмарка то, а видать кажный день такое столпотворение творится, потому, как тут не только торгуют, хотя и не без этого, а и просто люди гуляют разные, а больше всё видать по делам своим ходят, да и в лавки, да лавчонки заглядывают, коих здесь просто пропасть какая-то! Почитай в каждом доме торгуют, кто чем. И платьями, и хозяйственным разным, и сбруи с уздечками для лошадей, да упряжей, и трактир тут тебе, даже ружейная лавка есть. С пиками, саблями, кинжалами, да ружьями всех мастей. Не удержался я, да и заглянул в неё. Стою себе, да оружие по стенам развешанное разглядываю. Особо мне кинжал один приглянулся с рукоятью резной, да вензелями разными по лезвию расписанными. Даже каменья самоцветные в рукоять встроены. Маленькие, правда, да большие здесь к чему? Оружие всё ж таки! Совсем я загляделся, а сзади, как гаркнут, да и не злобно вроде, а неожиданно просто, я ж весь о кинжале том замечтался, вообщем, как окликнули меня, так я ажно чуть не подпрыгнул с испугу!
- Ты что-то хотел, малыш? - обратился ко мне здоровенный мужичина с прилизанными волосами и серьгой в ухе.
- Я... я хотел... ну... – ой, чегой-то я совсем потерялся с перепугу.
- Понятно, - сочным басом прервал меня хозяин. То, что это был именно хозяин лавки, а не простой работник, мне сразу видно. Уж такие вещи я научился различать, пока шлялся невесть где. Он посмотрел на меня так пристально, что я весь в узелок сжался и будто бы совсем перестал существовать. Будто и не стало меня совсем, а ползала вместо меня мокрица или другая какая слизня. - Понятно. Ты, малыш, не смущайся, и не съёживайся так. Я ж не злоб, какой! Ты смотри тут всё так, как тебе интересно. Не трогай, главное, ничего руками - пораниться же можешь - и, заметив, что я расслабился и улыбнулся, решил он попугать меня шутейно, скорчив смешную гримасу, и, покачивая огромным кривым пальцем - а то стражу позову! Знаешь, чего они с тобой сделают?
Я знал. Видать и он это понял, так как смутился вдруг, да глаза опустив, пошёл куда-то в дальний угол дела свои делать, да бумаги перебирать.
Не знаю, сколько прошло времени, пока я рассматривал всё это великолепие, переходя  от одного стеллажа к другому, а только вдруг встрепенулся мужичок, да, глядя куда-то на улицу, говорит:
- А теперь, малец не мешай-ка мне. Торговля теперь будет.
- А чего? - спросил я его.
- Чего, чего... Корабль вон подходит. Не видишь разве?
Я глянул на улицу, и вправду - к пристани подходил огромный красивый корабль. С полотнищами белых парусов, блестящими якорями, красивыми флагами и флажками на больших крестообразных мачтах и матросами, облепившими весь корабль от палубы до мачты. Забыв про всё, окружавшее меня оружейное великолепие, я бросился на улицу, боясь пропустить тот, долгожданный и виденный во всех моих мечтах, момент, когда корабль пришвартовывается к пирсу, и на берег выходят красивые здоровые моряки в сверкающих одеждах.
Я успел. Корабль ещё только подходил, а к пирсу уже подтягивался народ. Кто поглазеть, да посудачить, а кто и приторговать чем. Моряки-то давно ничего кроме моря, да рыбы вяленой не видали. Соскучились, поди, по земному-то! Так что из лавок подтягивались работники: кто с одеждой, какой; кто со снедью всякой; какая-то старая тётка даже свою корзинку с цветами поближе подтянула – авось купит какой молодчик зазнобе своей ненаглядной букетик фиалок лазоревых. Большинство же, конечно, были просто зеваки, забавы ради столпившиеся.
Наконец, корабль пришвартовали, бросили трап, и по нему стали сходить матросы. Здоровенные мужики в грубой брезентовой робе, с обветренными лицами и огрубевшими руками. Они спускались чинно и не спеша, оглядывая площадь, улыбаясь и помахивая изредка руками. Я смотрел на них, как заворожённый. Мечты мои поползли куда-то совсем уж в определённом направлении, толи на корабль, толи ещё куда, но в окружении этих молодцев, так это уж точно! К реальности меня вернули крики да возгласы, только теперь уж не восторженные, а насмешливые, да издевательские. На самом верху трапа стоял молодой, года на три постарше меня, парень, с красивым, до жути лицом знакомым, и окидывал площадь мутным, отстранённым взглядом. А вокруг меня неслись крики, вопли и проклятия, посылаемые в его адрес:
- Шлюха! Корабельная шлюха! Нравится морячков-то обслуживать? Чай, для этого в юнги-то напросился? Напросилась – поправил кто-то, и толпа взорвалась новым приступом хохота! – Да, да, напросилась! Шлюха! Корабельная шлюха!
Юнга, казалось, совсем не слышал всей этой брани, он только ещё выше поднял голову, и шёл вниз по трапу так медленно и гордо, что даже и не каждый капитан-то сможет с таким достоинством держать себя. Лишь взгляд был каким-то далёким и отрешённым. А вокруг всё кричали и кричали. И даже матросы, прибывшие вместе с ним, тоже присоединились ко всеобщему «веселью», кивая, соглашаясь с толпой и вместе с ней хохоча во всю глотку.
Мне стало противно до жути. До коликов под рёбрами. Хотелось упасть на землю и блевать до тех пор, пока вся мерзость эта не выльется из меня без остатка. В каком-то тумане я продирался сквозь толпу наружу. Туда, где не будет этого смрада, подальше от всей этой мерзости. Я обо что-то споткнулся и тут только заметил ту самую старуху своей корзиной цветов.
- Что, милок, - протянула она трескучим пропитым голосом, - может, цветочков возьмёшь красавице корабельной? – И, хохотнув своим противным голосом, добавила, - может, и тебе, глядишь, даст, а?
И она захохотала с новой силой, истекая злобой и завистью за то, что не её, старую и спившуюся бабу, а его, молодого парня, имеют регулярно «красавцы матросы»! Меня взяла злость. Но не её лютая ненависть, а какая-то другая, и не ведомая мне доселе. Протестующая, что ли? Я бросил старухе мелкую монету, достал из корзины очаровательный букетик фиалок и, не замечая её смеха и подначек, бросился вслед юнге, уже дошедшему почти до улицы, ведущей прочь с этой площади.
Я догнал его возле той самой лавки оружейника, где был совсем недавно, и, тронув за плечо, остановил, протягивая фиалки. Моя злость куда-то испарилась. Он обернулся, глядя на меня взглядом всё тем же – пустым и отрешённым. А я стоял перед ним, смущённый и потерянный, глупо сжимая в руке свой букетик. Он очень внимательно смотрел на меня, и взгляд его теплел и прояснялся.
- Я… Ты… - мой язык совсем запутался, и я замолчал.
- Это мне? – он взял цветы и чуть насмешливо добавил, пытаясь видно привести меня в чувство, - За что это? Или влюбился?
Кажется, это помогло. Я снова почувствовал спокойствие и уверенность.
- Ты очень хорошо держался. Там, – я кивнул в сторону пристани, – надо было подарить тебе цветы на глазах у всех, чтобы видели…
- Нет. – Кристо покачал головой. – Они бы всё равно ничего не поняли.
Я вздохнул и согласился.
- Наверное, да. Прости, - мне почему-то до жути захотелось бросить всё и побыть одному, было как-то странно и не понятно. Не так, совсем не так, я мечтал встретить его.
  – Прости, мне пора, - пробормотал я.
- До встречи, Марко! – Так он тоже узнал меня? – Корабль отходит через неделю, так что ещё увидимся!
- Я.… Очень… Обязательно, КРИСТО!!! – И больше не задерживаясь и не оглядываясь, я побежал куда-то через площадь, по маленькой грязной улочке и дальше дворами, пока не забрёл в самую глушь где-то на окраине города.
Я брёл, глядя себе под ноги, на босые ступни, сбитые бесконечными дорогами, и думал о Кристо. Точнее о нас. Всякие странные и запутанные мысли лезли мне в голову, мешались и толкали друг друга. И о нашей первой встрече, и о том, как я пошёл искать его, и о том, как я пошёл искать не его, а другую, прекрасную жизнь у моря. И почему-то постоянно возникал Малец и всё никак не мог вытрястись из моей головы. А когда я хотел представить, как Кристо в первый раз посмотрел на меня, откуда-то снова выскакивал Малец и начинал канючить: "Вставай, Марко, вставай.… Ну, вставай же.… Ну!" Жалко его, конечно. Маленький он ещё, а хороший мальчишка, добрый. А Кристо? К нему меня почему-то больше не тянуло. И не из-за того, что он на корабле юнгой обретается, я-то ведь тоже, поди, не чем-нибудь другим себе на пропитание зарабатываю. А просто картина эта, ну, как он там с трапа сходил, и как его поносили почём зря, она как бы объединила нас, что ли, будто бы рядышком, вместе совсем поставила. Вроде бы заодно что ли, против мира всего этого…
Дальше начался холм, поросший кустами и небольшими деревьями. Я стал взбираться на него и, найдя подходящую кочку, поросшую густой травой, уселся, подобрав под себя ноги. И вообще, меня почему-то больше взволновала не наша долгожданная встреча, а то, как это произошло. До сих пор всё звенели и звенели в моих ушах крики: «Шлюха, корабельная шлюха.… И тебе, глядишь, даст,… Напросилась.…Да, да, напросилась… Корабельная шлюха…»! Что же это получается-то, а, братцы вы мои родные? Значит, как любить, так это мы первые, а в морду плевать за это, так тоже лучше нас никого не найти? Годится разве такое куда, а? Ведь не презирают, и не кричат похабства разные, когда просят, мол, «подсоби, дружок, посодействуй, моченьки никакой нет, как еться хоца». И не просто тупо и непотребно трахают, а и слова говорят, и по ножке погладят, и в ушко поцелуют со смаком, да удовольствием. А как при народе всём, так уже и забыли и о словах, и о чувствах их обуреваемых. Ведь чего только не наобещают, каких слов красивых не наговорят, бывает, и в любви признаются, пока по тебе елозят, а потом и морду набьют, и плюнут в неё за то, что сами с тобой и сделали. По-божески ли это? Вот говорят, мол, грех... А поступать так - не грех? Да большинство из них этот грех совершали, а многие чуть не каждый день, с охоткой, да удовольствием качаются на мальчиках, судьбой да жизнью самой к тому принужденных. А после орут чуть не самые первые: «Шлюха, шлюха…». А вот если по-другому разобраться. Вот если не похоть простая, а любовь между мальчиками или мальчиком и мужчиной, образовалась? Если они ни жизни, ни памяти друг без друга не знают, что тогда? Тоже грех? Так что, и любовь -  грех? Ведь говорят же отцы святые, мол, Господь есть Любовь. Как же любовь грехом-то, быть может? А жить мужику с бабой венчанными по всем правилам, как принято да положено, но ненавидящими друг друга до блевотины, это правильнее? Так большинство же вы именно так и живёте – в раздоре, да ненависти. А коли любит один парень другого, так сразу казнить, да на костёр. Вот так, по-вашему, и получается: за любовь - костёр, а за ненависть – почёт, да уважение.
Тяжко мне стало от всего этого. Сидел я так, сидел, думал, думал, да и, не придумавши ничего нового, побрел обратно в город, ночлег да пропитание себе искать, думая по дороге о простом, да насущном - как мне всё же пристроить себя тут половчее, да поправильнее.








Глава 7

Почему-то я снова оказался на дороге, ведущей вниз на площадь. Ох, не хотелось мне возвращаться туда, а что делать-то? Ночлег-то искать надо. А там таверна уж точно есть. Где ж я другую, на ночь-то глядя, искать буду? Ну, и иду себе неспешно. Глядь, а тут ещё одна есть. Похужей, видать, да попроще, а мне-то чего? Поди, не вельможа, какой! Ну, и заглянул я туда.
Толкнул дверь, да внутрь вошёл. Стойка тут с разными напитками да маленькой дверцей, на кухню ведущей, несколько чистых, но не скобленных давно столов со скамейками, да лесенка на второй этаж, вот и вся нехитрая обстановка. За столами ели и пили люди, сословий не вельможных, но разных и даже весьма приличных. Даже и торговые здесь кушали, беседы вели, да вина распивали. Человек в опрятной рубахе, за стойкой стоящий, обслуживал да ублажал всех, кто готов был за это расплатиться. Иногда к нему подходили за выпивкой, или ещё чем, иногда он сам подносил что-то, прям к столу. И обслуживал он всех по-разному: кому швырнёт с презрением, а перед кем и сам стелется ниже доски половой. И сразу видно, кто здесь богаче, а кто беднее, даже если на одежду и прочие разности внимания не обращать. Ну, да мне это всё уже давно не интересно. Дорога-то сюда неблизкая, да не лёгкая была – всякого повидать пришлось и многое пересмотреть, да передумать. Может и расскажу ещё когда, а пока не до того мне. Устраиваться надо как-то, да быт свой налаживать.
Подошёл я к стойке и заказал себе вина подешевле. А этот смотрит на меня и премерзко так ухмыляется, да говорит наигранно-елейным голосом:
-А мамочка твоя разрешила тебе винцо-то попивать? – И захихикал, противно так.
Гадко мне стало, ажно моченьки никакой нету. Хотел уж я и гадость какую ему сказать, и в морду самую чем-нибудь кинуть, а язык мой всё сам за меня решил:
- Нету у меня мамы, да и отца нет.
Повернулся я, да и уйти хотел, а тот вдруг совсем уж по-другому говорит:
- Да, ладно, пацан, не серчай. – Я снова повернулся к нему лицом. – Не хотел я обидеть тебя. Работа у меня знаешь какая? Всё кланяйся, да облизывай мразь всякую. К вечеру совсем уж ничего человеческого не остаётся. На вот тебе вина нормального, а не то, что ты заказывал, - он протянул мне глиняную кружку, - не самое лучшее, конечно, зато бесплатно, - и, улыбнувшись так, что мне как-то и самому даже неудобно стало, добавил, - в качестве извинений.
Поблагодарил я, да и пошёл в самый дальний угол, к тому столику, на который мне служитель кивком указал. Бокал свой поставил, и сам расположился поудобнее. Сколько мне тут ждать придётся, только Дева Мария и ведает. А место это и вправду самое для меня хорошее. Мне-то отсюда всех как на ладони видно будет, а меня только тем, кто посмотрит повнимательней, ища то, в чём ему нужность приспичила. А мне как раз это и надо!
Я сидел, потихоньку попивая вино, больше для вида, чем для чего ещё, и, ожидая, когда ко мне подойдёт хозяин. Тогда уж мы с ним и поговорим. Так всегда бывает. Договариваться, если кто не знает, только с хозяином надо. А то холоп какой понаобещает тебе невесть чего, для собственной выгоды, а хозяин проведает, да и выпорет почём зря. А то ещё глядишь и стражникам сдаст, на потеху, да на злобство какое. А хозяина, его завсегда приметить можно. Как он появляется, так все бегать, да гостям угождать с тройным рвением принимаются. Вот и сейчас – вышел из кухни дядька толстопузый, да красномордый, но то ещё ничего не значит, а то, что вокруг него служитель давешний ужом извиваться начал, да на ушко что-то пришёптывать, так то верная примета! А красномордый-то кивнул, да сразу ко мне и направился. Всё как я и думал. Выдвинул хозяин табуретку из-под стола, да против меня и уселся.
- Так что,- говорит, - работать здесь хочешь?
- Хочу, – я уставился ему прямо в глаза, да нагло так, будто с вызовом. - А что?
- Условия знаешь?
- Они везде разные. У вас какие?
- Будешь обслуживать, кого я скажу. – Он даже не пытался выяснить, какая работа мне нужна, и зачем я вообще сюда припёрся. Видать по мне и так всё сразу понятно. – Деньги буду брать сам. Твою долю буду выплачивать в конце месяца, ну или раньше, если не утерпишь и уйти захочешь. По рукам?
Я даже засмеялся.
- Так я уже работал.
- И что?
- Не понравилось.
- Да? А ты расскажи, не стесняйся. Торопиться мне не куда. Да и тебе, я вижу, тоже.
- Да уж, некуда, - согласился я. Вздохнул поглубже, да пожалостливее, да и рассказал ему всё от самого, значит, порога родимого. И про папеньку своего бывшего не утаил. Правда-то, она лучше всякой лжи да притворства помогает. Мне, так уж точно. Ведь ложь да притворство человек коли не разумением, так душою своею поймёт, да учует. А правду… Правду тоже учует, да только к ним отношение разное. Вот расскажешь всё как есть, покаешься доброму человеку, так он глядишь, и пожалеет тебя, да всподмогнёт, чем может. А доброта… Так она всё едино в каждом человеке сохраняется. Каким бы жлобом или сволочью не представал он людям, а доброе, да Божеское, хоть на самом дне душонки, да в каждом сохранилось. Это я вам, как есть, правду говорю! Сколько я перевидал-то их за путь свой не близкий, а и от самих душегубов невредимому уйти удалось. Даже хлеба, да флягу с водой на дорогу мне дали. Хоть и сами сперва конечно попользовались, но это уж как водиться…
Выслушал мой рассказ хозяин, почесал залысину огромной своей лапищей, да и хлопнул ей о стол:
- Ладно, парень ты, видать, неплохой, да и сирота к тому же. Подсоблю тебе, так уж и быть! Половину буду брать. Тут уж… - Он развёл руками. – Мне ж ещё и перед стражниками оправдываться. Но вторая половина, как есть твоя. Ещё вина тебе наливать бесплатно буду, чтоб не просто так глаза тут мозолил, а как бы отдыхаешь. А в затишные дни будешь мне по хозяйству помогать – Посуду помыть, ещё чего там, а за это похлёбку, да угол бесплатный. Согласен?
« Понятно, - подумал я, - работников у него, видать, не хватает. А с другой стороны – зато всегда сыт и в тепле. А если захочет кто, так и приработок немалый». В общем, обдумал я это со всех сторон, да и…:
- Согласен!
- Ну, тогда по рукам?
- По рукам!
- Меня Педро зовут, - сказал хозяин, поднимаясь.
- А я – Марко.
Педро кивнул, и, пожелав удачи, пошёл обратно на кухню. Ну, и ладно! Теперь только не отвернись от меня матушка удача!
Я ждал. А что мне собственно ещё оставалось делать? Время шло, я потихоньку попивал винцо, поглядывая по сторонам и высматривая кому бы построить глазки. А тут один иностранец неподалеку начал мне глазки строить и сально так улыбаться. Понятно, вот и мне клиент нашёлся. Я поймал его взгляд и многозначительно улыбнулся. Вскоре он уже сидел напротив и, коверкая слова, пытался, слегка заплетающимся языком, объяснить, что он здесь по своим торговым делам, и что он никогда ещё не видел таких красивых и одиноких мальчиков…






































Глава 8

Так я и прожил тут несколько недель. И познакомился со всеми, и сдружился кое с кем. А тот служитель, что мне первый здесь встретился, его тут все Пересом кличут, оказался очень даже неплохим парнем. Он мне и вина получше наливал, и поспособствовать чем, и работу, когда к нему определяли, полегче давал, да и вообще по душам поговорить – завсегда да с удовольствием. Остальные-то равнодушно ко мне относились. Повар вот только покою себе не находил. Он ко мне сразу дорожку протоптать решил, а я ни в какую. Не в моих это правилах, чтобы там, где работаешь, с кем попало развлекаться. Уж либо работа, либо любовь, да чувства крепкие. А так чтобы, так это не ко мне. Он уж и грозился мне, да и взаправду  похлёбку самую последнюю наливал - без жирку да смаку, что свиньям, наверное, только и накладывают. А я, мол, если хозяину пожалуюсь, то он скажет, будто бы я продукты на кухне ворую. Пусть, мол, меня взашей выгонят! А я как есть держался. Хозяину ничего не сказал – не его это дело, но и повару послабки не дал. Пусть лучше, когда голодным побуду, чем себя самого почём зря обижать перед холуём отожравшимся! Пусть знает!
Ну и живу я здесь прямо как в сказке какой! И поработать конечно приходится, но  то больше вечером, как народ весь по домам расходиться станет. Тут тебе и убираться, и мыть, да натирать всё до блеску, коли за день целый клиента не смог к себе призабавить. А коли смог – то твоё счастье, как есть! А с утра, так и вообще какие ж клиенты-то будут, кому ж так приспичить может? Это дело невиданное. Одного только и помню, это когда я от Гарда ушёл, но то дело совсем прошлое, а так почитай и не бывает совсем.
Вот и пошёл я прогуляться по городу, посмотреть, что да как, да и просто воздухом освежиться. Не всё же в запрелости подсобной обретаться! Зашёл и к оружейнику. Я теперь часто захожу туда, да на кинжал, мне приглянувшийся заглядываюсь. А хозяин и не говорит ничего, кивает только – здравствуй, мол. И дальше своими делами занимается. Наверное краем глаза-то поглядывает – кабы не украл чего, а так и виду не подаёт. Только мне-то красть зачем? Мне оно без надобности. Я-то работаю здесь неподалёку, да и вообще не из тех я, кто чужое без спросу берёт! Посмотрел я на него, на кинжал свой посмотрел, да и пошёл снова ни с чем. Авось когда и куплю  себе такой! Но это дело ещё не скорое.
А пока пошёл я снова в трактир, на рабочее своё место. Время-то поди уже к самому разгару приближается! Как раз тут вскорости мои услуги-то и понадобятся. Загулялся уже. Пора и честь знать. А я и знаю. Знаю дело своё. Так что к трактиру я подошёл никак не позже, чем работа моя начаться может. Захожу, а Перес мне знаки головой делает – подойди, мол, скажу чего. Я и подошёл.
- Конкурент тебе тут объявился! - шепнул он мне на ухо. - Хозяин его благосклонно принял, говорит, мол, молодой, да перспективный. Много, мол, клиентов собрать может.
- А я что же, уже и всё?
- Нет. К тебе он тоже претензий не имеет. Ты и клиентов привлекаешь, и по хозяйству когда…
Мутно мне стало! Ох, моченьки моей нет, как мутно!
- Да не переживай ты, - подбодрил меня Перес, - гнать-то тебя отсюда никто не собирается, а один мальчик в наше время для трактира всё равно что ничего. Некоторые вон чуть ли не десяток при себе держат и мальчиков и девок распутных! Вот и хозяин тоже старается престиж поддержать. А как же!
- Ну, спасибо, успокоил ты меня! – ухмыльнулся я, да и пошёл за свой, а теперь уже «наш» столик. А Перес так и остался стоять с недомытым стаканом, да чуть виноватой улыбкой на лице. Хотя он то уж ни в чём не виноват. Это я знал точно!
Чуть помладше меня мальчишка, со слегка спутанными чёрными волосами на опущенной куда-то к самому бокалу голове, сидел на самом моём месте какой-то грустный и потерянный.
- Долго искал-то меня, - он вскинул голову, - а, Малец?
- Да я.… Да… - он радостно улыбнулся, глядя мне в самые глаза, затем вдруг опустил голову и почему-то добавил, – меня вообще Тони зовут…
Я присел рядом на стул, и почему-то обнял его за плечо:
- Да ты не обижайся, Тони! Я ж тебя больше по привычки так назвал.
- А я и не обижаюсь. – Он очень серьёзно и немного грустно посмотрел мне в глаза. – Я просто думал ты не знаешь…
- А я и не знал. – Теперь пришла моя очередь опустить голову. – Ты прости, а?
- Да брось ты, не бери в голову! – Тони улыбнулся так, что у меня сразу потеплело на душе, и какой-то комок, лежащий на моём сердце, я уже и не знаю сколько времени, начал таять и стекать прямо в мой бокал тяжёлыми и крупными каплями.
- Ты что, Марко? Не плачь!
- А я и не плачу, я просто соскучился…
- Скучился-соскучился, скучился-соскучился … - начал кривляться Тони, дурашливо крутя и мотая головой, высовывая язык, и смешно пугая руками, пытаясь видно развеселить меня… - скучился-соскучился…
А я совсем и не поддержал этой дурашливости, а только схватил его за плечи, обнял, да и прижал к себе крепко-крепко, как только смог:
- Тони…Тони… - Только и смогло выдавить моё горло, тряся плечами, задыхаясь всхлипами, и давя всё, что ещё можно задавить… - Тони…
Мы просидели до самой ночи, так никого и не сняв, и совсем не пытаясь это сделать. Мы говорили и говорили. Мы вспоминали общих знакомых и тех, кого знал лишь один из нас. Я вспоминал свой путь сюда. Он вспоминал свой. Как он ушёл вслед за мной, пытаясь вначале найти меня, и как, отчаявшись, решил идти туда, куда только Дева Мария святая и приведёт, положив всё на волю Божию. И как пришёл в этот город и в эту таверну. И как я его окликнул… Не рассказал он лишь о трудностях, да злобах, что попадались на его пути. Не говорил об этом и я. А что тут говорить-то? Это ж всё и так всем известно. Такие люди – они везде и завсегда есть. От них никуда не убежишь и не спрячешься! Такова уж жизнь, да мир наш непутёвый… А как же!
Вообщем, пока повар нас в третий раз не позвал, мы так с места и не сдвинулись. Всё говорим, мол, сейчас, да уже идём, а сами всё про своё. Уж и повара этого обсуждать начали, да и прочее забавное в дороге попадавшееся. Я уж и про кинжал, мне приглянувшийся, поведал, и много ещё чего. А больше хохотали мы с ним, да подшучивали над каждым, что в разговоре попадётся. А только, когда повар хозяином пригрозил, так тут Тони встал, наконец, руку мне протянул, да и говорит: пойдём, мол, а то и вправду хозяину пожалуется. Где нам ещё так, чтобы вместе было?… Мы и пошли.
Уж и нагрузил нас этот повар работой, что прямо хоть плачь. Он ведь вроде как в помощниках у хозяина числится, так вот и пользуется этим почём зря! До самой ночи мы и чистили и драили всё, что ни попадя, самую грязную, да не благодарную работу делали. А нам всё и не почём. Мы всё с шуточками, да прибауточками. Там Повара обсмеём, там ещё кого. А нам-то чего? Нас сюда не повар работать звал, а хозяину, так все эти мелочи ни к чему.
Правда сделали мы всё правильно, да исправно. А как закончили, так нам и похлёбку дали, а где на ночлег устроиться, так это я и сам уж знал. Только тюфяк второй нам Перес притащил, да и то спасибо! Сели мы с Тони за стол, а перед нами лоханка с похлёбкой, нам предназначенной, да как мы начали снова смеяться, да ухахатываться! Уж и поводов для этого толковых найти не можем, а всё равно над каждой глупостью смеёмся, да рты себе зажимаем, чтобы значит не так громко было. А когда поели, так всё же постарались потише, да поспокойнее. На кухню прошли, да всё за собой помыли. И тихо так, да и не шебурша совсем, потому как рядом тот самый повар «почивать изволят» и могут нас поварешкой своей по самому заду! Мы снова прыснули, и рты себе зажимая, так и пробежали в комнату, где нам тюфяки брошены были.
То даже и не комната была вовсе, а так закуток, коморка малюсенькая, что только два тюфяка там как раз и укладывались. Но всё равно просторная настолько, что даже место оставалось, чтобы встать, да развернуться, как следует. Я забежал вслед за Тони, так и притворил сразу дверь поплотнее, чтобы, значит, хохотов наших слышно не было. А их и не  случилось. Затворил я дверь, гляжу, а Тони стоит посреди узенького прохода между тюфяками и стенкой, да и ножкой своей другую чешет. И смотрит на меня смущённо так, да чуть исподлобья:
- Знаешь, Марко, Я тут не просто так, и ублажать, как следует, умею, но так… я не знаю… я…
- …? – я посмотрел на него удивлённо, и ничего не понимая.
- Понимаешь… - Он стоял передо мной, всё ещё теребя одну ногу другой, опустив глаза вниз и бормоча. – Я раздевался всегда только ради ЭТОГО, а тут… это…
На меня будто волной дохнуло тёплой, да сладостной. Такой, что и не ведал я раньше, а только подошёл я к нему вплотную. Совсем-совсем вплотную. Настолько близко, что даже тепло его чувствовать смог. И лица, и рук, и дыханья, и запахи разные – и волос, и тела, и души… Подошёл я, обнял его за плечи воробушкины, да в самое ушко и прошептал:
- Значит ляжем спать одетыми! – А потом взял, да и в самое это ушко и чмокнул! А Тони и не отдёрнулся даже, а только ушком своим поближе придвинулся…













Глава 9

Проснулся я на утро, а Тони уже и нет. И не помню даже, как мы проспали с ним всю ночь. Только головой подушки коснулись,  так и до утра прямо. Видать и вправду устали очень, а вечером это ж совсем и не заметно было. Вообщем, поднялся я, да и пошёл потихонечку на свет Божий. А тюфяки пусть здесь валяются. Чего им ещё делать-то?
Прошмыгнул я в зал, чтобы вроде и не шуметь сильно, да и не встретить никого по дороге. А зачем мне разговоры, да шушуканья за спиной? Что, мол, опять он пустой, зря, мол, тут только ошивается, да хлеб наш отбирает. А хлеб я и не отбирал ни у кого вовсе. Эту ж работу, которую мне поручают, и так никто делать не хочет, так и норовят отлынить любым способом. Только из-под палки кого заставить, ну или таких как я, кому и так деваться не куда,  притянуть к этому можно.
Вышел я на улицу и стою себе, на небо любуюсь, да солнышку радуюсь, Гляжу, а снизу по улице, ну, из порта значит, Малец бежит, радостный такой, кричит что-то, да руками размахивает. Подбежал ко мне и, запыхавшись слегка, рассказывает:
- Марко, Марко! Я сейчас в порту был! Ты-то, смотрю, спишь, ну и дай, думаю, прогуляюсь. Так и пошёл на корабли-то посмотреть. А там как раз один фрегат и пришвартовался. Народу почитай, что никого ещё и не было, а всё равно тут же понабежали из лавок соседних, да и так кто ещё. … Те-то, что из лавок, да трактиров, предлагать сразу стали, мол, купите у нас, да остановитесь в нашем трактире, он, мол, самый лучший! Вот смеху-то! А матросы все важные такие, не спеша, по трапам своим идут, да оглядываются на всех.
- А больше там никто не спускался? – спросил я, вспоминая недавнюю картину. А Тони как-то и растерялся даже:
- Ну, боцман там, капитан, а кто ещё?
- И ни над кем там не улюлюкали?
- Да нет… - Малец совсем растерялся, - А должны были? Да расскажи ты толком!
Ну, я и рассказал. Только не здесь конечно, а отошли мы с ним сперва в место, что потише – на пригорок тот, где я после увиденного тогда мной, размышлял, сели на травку, да и поведал я ему, всё что было тогда, да как мне противно от этого стало. Долго мы с ним говорили, а всё больше молчали. Молчали, да думали. Каждый о своём.
Посидели мы так, да и пошли обратно в город – к людям, да жизни. Она-то ведь всё равно продолжается, как не крути. А мыслями, да разговорами всё едино сыт не будешь. Сперва мы посетили рынок. Не площадь портовую, где всё для приезжих, да по дорогой цене, а на самый обычный базар пошли, что в любом городе есть. Хоть большом, да портовом, а хоть и в малюсеньком совсем, как недалёко от деревни моей стоит. Ну, в смысле, теперь уже бывшей моей.
Вообщем, пришли мы на базар, да купили себе лепёшек горячих. Точнее я купил, так как у Тони денег, почитай, совсем с дороги не осталось, а заработать он и не успел ещё. Когда ж тут? А у меня всё ж, какие-никакие, а накопления имеются. По одной мы тут же уминать начали, а остальные с собой припрятали, да прямо к морю и двинули. И как только дожевали, так наперегонки сразу и дёрнули, не сговариваясь совсем даже, лишь переглянулись только – ну кто, значит, быстрее будет. Добежали и почти ровно в море кинулись. Тони лишь на пол шага меня обошёл. Хотя кинулись-то, конечно же, не полностью, а только так, щиколотки замочить, ну вроде как финиша это у нас было. Потом-то конечно вышли, да разделись сперва на песочке. Чего ж одёжку-то зазря мочить? Когда ещё новую-то купить придётся? Да и лепёшки портить зачем? Вот то-то и оно! Одежду мы рядышком сложили аккуратно, а сами прямо на песочке и улеглись. А чего, песок-то он же не грязь какая – отряхнулся, да пошёл! Ну, и море тут тебе тоже под боком. Завсегда обмыться можно.
Больше пол дня мы там провалялись. И лепёшки все съели. А как пить захотелось, так я в трактир наш сбегал, да кувшин старый у Переса выпросил. Я так часто делал. Возвращал, конечно же, потом, вот он и доверял мне. Кувшин-то, конечно, завалящий совсем, да с отколотыми краями, но мало ли кто вспомнит про него, зачем? Тут уж хлопот не оберёшься. Вообщем, и позагорали мы, и покупались всласть, а к тому времени, как народу всему по трактирам собираться, мы уж и на месте были. Чего нам заработок свой упускать-то? И так вчера день потратили на разговоры разные!
Этот вечер выдался удачней прошлого. Тони очень быстро пристроился к какому-то приезжему, по всему видно торговых дел человеку, да не из бедствующих. Но в номер они и не пошли сразу, а целый вечер сидели, болтали невесть о чём, да винцо потягивали. Я-то тоже пустой не остался, но не сразу правда, а совсем уж вечером, когда и захмелеют все, и на сладенькое их потянет. Моё это время, что ни говори, а моё! Но вот только так, как Тони, чтобы зайти, и чуть ни сразу к кому-то пристроиться, да чтоб и болтать ещё весь вечер без умолку! Такого у меня не получается. Не знаю я, как можно это делать. И не  завидую я совсем! Я даже очень рад, что у Тони так всё удачно складывается. Но чего болтать-то без умолку, а? Договорились, да и пошли себе дело своё делать. Нечего тут разговоры соплями размазывать! Тони и без них, без всех, со мной есть о чём поговорить, да побеседовать. Нам с ним и вдвоём очень даже хорошо. А с ними и нечего вовсе! Они только для денег нам и нужны. А больше и нечего совсем!
А мне матрос достался. Видать с того фрегата, что утром пришёл. У них-то своей «корабельной шлюхи» не было, вот и проголодались все. А их нынче много было! Не все тут конечно, а так, часть небольшая. Остальные-то по другим заведениям разбрелись, как обычно, да и ищут, каждый чего ему послаще будет! А мне-то чего? Пусть даже и матрос. Лишь бы платил, как следует. Получил, видать, жалованье-то, так и пусть тратит, как ему заблагорассудится! Мне главное, не обманул чтоб. А для этого у меня и способ проверенный уже есть! Плату я с него вперёд взял, мол, ты такой большой и сильный, а я маленький совсем, да слабый – не тебе чета, убегу я от тебя разве? А он-то, как водится, от слов таких растает так, что дальше некуда, и не только вперёд заплатит, а, глядишь, и сверху ещё монетку подкинет. Проверенный способ! Тут главное подольстить послаще, а то, что я от него не только пьяного, как сейчас, а и от трезвого совсем, убегу играючи, так этого ему знать и не надо совсем! Ну, этот, конечно, тоже растаял, потрепал по щеке высокомерно, да покровительственно, мол, не обижу малютку, не из таких мы, да и отвалил, как положено, с лишней монеткой. А мне другого и не надо! Деньги я, как в таких случаях и делаю, Пересу на хранение отдал. Завтра заберу, когда матросик этот уйдёт. Дело верное, и проверенное не раз. Перес-то он на таких как мы не наживается - понимает всё! Хороший он, Перес!
Мой матрос ещё спал, когда я оделся и, потихоньку притворив дверь, вышел. Ох, и измучил же он меня! Пол ночи он пытался возместить себе всё за своё вынужденное воздержание. Я совсем не выспался и еле держался на ногах, но был безумно рад, что всё закончилось, и можно, наконец, отдохнуть. Для этого у нас и есть день! Правда, что ни говори, а и деньги он заплатил не торгуясь, да ещё и с верхом. Спасибо моему «проверенному способу»!
Я спустился вниз в общий зал, а мой Тони уже что-то хихикает с Пересом на ушко! Ну, я, конечно, делаю вид что ничего не заметил. А служитель, увидев меня, оторвался от Мальца, и радостно так помахал мне – привет, мол. Ну, и я поздоровался, а чего? Перес мне сразу деньги протягивает, и всё без ошибок, да обманов, до самой меленькой монеточки, как положено. Как и всегда. Я тоже и спасибо говорю, да и монетку одну маленькую на стойке оставляю, вроде невзначай как бы. Но это тоже у нас всегда так бывает. Перес-то человек конечно хороший, а я только разве не понимаю, что ли, что и ему жить как-то надо, и то, что он прикрывает всегда нас, таких, и помогает, чем только может, ему ж тоже от этого попасть может. Что ж я не человек совсем, что ли? Я ж тоже понимаю!
Потом я на Тони смотрю, а он радостный такой! За рукав меня к выходу тащит и глазами показывает. Мол, пойдём, чего расскажу! Пошли мы с ним как и вчера, сперва на базар, а потом уж к морю, загорать. Только кувшин в этот раз сразу прихватили. Тони так и сказал, что, мол, к морю загорать, да плавать пойдём, там, мол, всё и расскажу. Потому кувшин и взяли. А так я его не брал сразу – мало ли куда меня занесёт. Около моря я лишь первые дни ошивался безвылазно. А потом мне интересно стало и на весь город посмотреть, и на рынке потолкаться, да мало ли чего ещё…
Не допытывался я о его секретах всю дорогу. Будто и не интересно мне всё это совсем. Хотя места себе совсем найти не мог. Будто поедает меня что-то изнутри. Да и не из любопытства это даже совсем, а только есть теперь у Тони что-то, что меня будто бы и совсем даже не касается! Мы так молча и прошли всю дорогу. И от трактира до рынка, и от рынка до места нашего у моря. Даже на перегонки не бежали, а шли, не спеша совсем, с достоинством даже, прямо, как люди богатые и степенные. Только там, расположившись, как следует, Тони сказал:
- Пойдём, искупаемся?
Мы и пошли.
Накупались, все также смеясь, да играясь, будто и не произошло ничего совсем. А потом, когда на берег вылезли, да сохнуть начали, тут-то только он и сказал мне, в чём всё дело. Нет, я конечно рад за него…
Тот торговый человек, с которым он вчера познакомился, и вправду купец, и совсем даже не бедный. Живёт он, правда, в землях других, что туда только на корабле доплыть и можно, а так и жизни дойти не хватит, Но больно уж ему Тони мой понравился. И хочет он его с собой взять. Дома представит его сыном приёмным, так как своих детей у него нет, а жена умерла давно. Вроде как, наследство-то надо кому-то оставлять. А там, глядишь, и взаправду оставит! А Тони, мол, меня, конечно же, не забудет, и если такое случиться, то сразу приедет сюда меня искать!
Я, конечно же, рад за него, только.… Нет, я, и правда рад, что хоть у него-то жизнь сложится, как надо, только что же я теперь и правда буду один-одинёшенек на всём белом свете? А как я раньше жил? Ох и не хочется мне обо всём этом думать! И так тошно, как подумаешь, а если только этим голову себе забивать, так и совсем жить не захочется! Главное, что у Тони теперь всё хорошо будет! А я не пропаду – чай, до сих пор Дева Мария не оставляла меня своим благословением, так, глядишь, может и теперь не оставит!
Вообщем, прокупались и прозагорали мы с ним, как и в прошлый раз. Будто и ничего не произошло вовсе. А как время собираться стало, я говорю, что пойдём, мол, обмоемся ещё разок, да и работать двинем. А Тони вдруг как посмотрит на меня виновато, да жалостливо так:
- Я договорился, что мы не придём сегодня.
- Почему это?
- Ну, понимаешь, - он снова замялся весь, и выглядел таким жалким и потерянным, что я решил подбодрить его, как смогу. Ох, как же щемило моё бедное сердечко! Но я всё ж независимо так, вроде как мне всё равно, что до кобылы соседской:
- Это что ль из-за хахаля твоего нового?
Тони кивнул, и говорит:
- Я хотел, чтоб мы с тобой в последний раз вместе.… Ну, то есть, может, не в последний.… Но… Я.… Вот.
- Да, ладно, малыш! – Я в первый раз обращался к нему, как более взрослый и опытный к неразумному малышу. – Ладно! Я же всё понимаю. Не расстраивайся. А давай, - продолжил я, добавив к голосу бодрости и энтузиазма, - давай сейчас и, правда, купим бутыль вина, и отпразднуем всё сразу, и нашу встречу, и нашу будущую счастливую жизнь!
Взгляд у Тони прояснился:
- А ты и, правда, не обижаешься?
- Да ты что? Я безумно за тебя рад! – Только при словах этих у меня такой комок в глотке застрял, что пришлось делать вид, будто я слюной подавился и кашляю.
На рынке мы, не сговариваясь, и денег не экономили, и не торговались даже совсем. И вина бутылку взяли хорошего, и овощей разных, лепёшек, и рыбину. Но тут уж Тони сам выбирал. Я, говорит, один рецепт знаю, как сготовить её повкуснее. Меня, мол, этому в дороге обучили. Рассказывать не стал, а сам, говорит, всё и увидишь, и ещё сам потом делать будешь. Вообщем с охапками еды разной мы к нашему трактиру и пошли.
Но заходить туда не стали, а вокруг обошли, да на задворках местечко себе и присмотрели. Тихое, да спокойное. Трава там высокая, да кустарник растёт всякий. От домов да людей подальше. А и вправду, нечего им на нас глазеть-то! Мы себе и полянку растоптали, и еду всю в кучку сложили, да и расположились как - никак. Хворосту, да веток натаскали, а потом Тони в трактир пошёл за огнём, да ещё чем-то, для рыбы необходимым.
Не было его довольно долго. С полчаса, наверное, а может и того больше. Вскоре, наконец, он вернулся, неся в руках и спички серные, и мешочек небольшой, и плошку с тестом. Это всё, говорит, чтобы рыбу нашу сготовить повкуснее, да поправильнее. Мне, мол, это всё повар дал. Я, наверное, на него посмотрел так, что он сразу мысли-то мои и понял:
- Не-е-е… - говорит. – Не было у нас ничего. Просто к каждому человеку свой подход найти можно. Вот и с ним поговорить по-человечески, так он мне и теста дал, и травок разных в мешочек насыпал, да таких, как к рыбке-то как раз и полагается. И не просто так, а чего сколько надо, столько всего и отмерил. Так что запекай себе, да и не думай ни о чём!
Я, конечно же, и поверил ему. А как не верить Тони-то, а?!
Вообщем, разожгли мы с ним костёр, а сами давай, то веток подбрасывать, то овощи, с рынка принесённые, на травке раскладывать, то песенку запоём какую, а то ещё что.… Да и к вину, конечно же, приложились разок другой. А как же без этого? Без этого и никуда совсем. А как углей набралось побольше, мы-то ветки в костёр старались потолще класть, так мы подкладывать туда и перестали. Дождались, значит, когда прогорит всё, а в то время Тони уже рыбку-то нашу и травами из мешочка натёр, как следует, и тестом из плошки хорошенечко обмазал. Осталось лишь угольки разгрести, да в них эту рыбку и закопать, как следует.
- Меня, - повторил Тони, - этому человек один хороший научил. Очень так вкусно получается!
А пока всё это готовилось, мы решили рядом другой костёр развести. Только уже конечно не жечь ветки попусту, а так, подкладывать по чуть-чуть, чтобы значит для настроения, да распаху душевного было. Так мы и сделали. Да и винца ещё по глоточку хлебнули, пока рыбка жарится. А это тоже настрой душе присваивает, какой положено!
А как аромат благовонный распространятся начал, так тут Тони и говорит, что почти, мол, готово, а только немножко ещё ей потомиться дать надо, а потом из угольков-то и вынуть, и рядом положить. Так, мол, она ещё дойдёт, да совсем соками, да ароматами вся пропитается. А уж минут через пять её и есть уже можно. А и вправду, когда достали мы рыбку нашу и рядом положили, тут уж запах пошёл, что, наверное, все сбегутся понюхать, да себе кусочек повыспрашивать! И корочка такая румяная, что прямо все слюнки повытекали. Хоть и в золе, конечно, да в копоти, а только нам это и не помеха совсем!
Ну, и пир у нас был, что я прямо забыл обо всём на свете! Правда, и о том, что Малец насовсем от меня  уходит, тоже забыл…
А Тони наклонился над рыбкой и тесто тонкое, да хрустящее отламывать по кусочку начал. То мне передаст, то сам отведает. Вкусно… жуть просто! А потом отщепил от рыбины кусочек, мне передаёт, да и кивает, мол, сам давай, не толкись в сторонке. А мне бы приятно, чтобы он САМ отламывал, да мне в рот самый эти кусочки и клал. Только как-то постеснялся я, что ли, что он посмеётся вроде, да ребёночком малым меня назовёт. Потому и стал есть сам. А потом вдруг взял, да ненароком вроде, отломил и в рот ему рыбки этой и положил. А Тони и не сказал ничего, а только с таким смаком из рук моих её принял, что даже и пальцы мои облизал совсем. И как ни в чём не бывало дальше мы с ним пируем, да жизнью наслаждаемся! Может зря я стесняюсь, да чувств своих сторонюсь? Дождался я, когда отломит Тони кусочек себе, да за кисть-то его и взял. А он сначала вроде и не поймёт ничего, а только, когда я руку его к своему рту подносить начал, тут он уразумел, да и сам мне протягивает и в рот кладёт. И улыбается так, что хоть сейчас хоть в воду, хоть в огонь какой, палачу под топор за него броситься, лишь бы всегда он смотрел так на меня. Лучше, конечно, таким взглядом, а даже если и другим – всё равно.…  Смотрел бы только, да глаз своих от меня не отводил никогда...!
Правда, об этом ни сразу, ни после, ничего мы с ним и не обсуждали совсем. Будто и не было ничего такого между нами. А только, когда поели совсем, откинулись мы назад, прямо как греки древние, только поближе друг к другу, так, чтобы и тепло, и почти что дыханье друг друга слышать. Да и вино попивать начали. Пока ели-то, мы о нём и забыли совсем – уж больно вкусно, да не до того было. А сейчас полулежим, такие, в траве, да и не спешно кувшин этот передаём друг другу. Я на Тони-то гляжу, а он весь серьёзный такой, да степенный, будто философ ихний – древнегреческий. Как его там – Исоп, или Гонер, что ли? Не помню я. Слышал, как господин один умный рассуждал об этих, значит, самых древних греках, и философов их упоминал – был у них такой сорт людей. Что ничего не делали, а рассуждали только. Так им ещё за это, говорят, и деньги даже платили, да и не малые!
Ну, и лежим мы так, да о нашем простом и рассуждаем с видом умным, да этим самым древнегреческим. Глядь, а тут и пожаловал к нам кто-то. Только не к нам, конечно же, а так, посмотреть – кто, мол, тут шумит, да порядок нарушает. А мы и не шумим, да и не нарушаем ничего вовсе. А только, ну их всех! Мы, тихонько так, отползли подальше, да в траве густой с буераками и спрятались. А тот, что пугать нас пришёл, походил вокруг с факелом своим, да ничего кроме кострища не найдя, и пошёл себе прочь. Конечно, мы же тихонько лежали, дыхание свое затаив, да обнявшись покрепче друг к другу. Чтобы, значит, и не высовываться из травы-то сильно, да и вообще приятней нам так, да милее оказалось!
Только когда ушёл он, мы всё равно продолжали лежать, так обнявшись, да прижавшись друг к другу. Тони тихонько сопел мне на ухо, а я ему. И не знаю даже, сколько времени так прошло, а только отрываться друг от друга нам совсем не хотелось. Вдруг чувствую, как чмокнул меня Малец мой в щёку, а я его в ответ.
- Марко, а, Марко! – Тони шептал мне на ухо тоненьким, срывающимся голоском. – Давай, ты будешь моей женой, а? Я никогда ещё не пробовал этого, а очень хочется. Да, и мало ли что ещё мне нужно будет с эти торговцем моим делать! Ты только прости меня, Марко. За всё прости и навсегда! Пожалуйста! И не обижайся совсем, а? Мне это очень нужно, ну, чтобы ты любил меня всегда и не обижался. Что бы не случилось. Всегда…
Вместо ответа я взял Тони за худенькую талию и перевалил на себя. Ну, как мужчина с женщиной этим занимаются. Потом обнял за его воробушкины плечи и поцеловал в губы так сладко, как только смог! На что всех моих умений и способностей хватило! Я так и сказал ему этим своим поцелуем, молча, конечно же, и без слов, но того и не требовалось совсем! Я сказал: « Я люблю тебя. Мне не за что тебя прощать, потому что – я люблю тебя! Я сделаю всё, что ты захочешь, потому что – я люблю тебя. Я буду ждать тебя всегда и везде… потому что – Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!...» Лишь последнее слово я произнёс вслух, на мгновенье, оторвавшись от его нежных и сладких губ:
- НАВСЕГДА!!!...





















Глава 10

Малец уехал на следующее утро. Я стоял у дверей трактира, когда он выбежал оттуда, вслед за своим новым господином. Тот неспешно пошёл вниз по улице, а Тони, задержавшись на минуту, подошёл ко мне радостный и нетерпеливый от предвкушения новой жизни.
- Ну, я поехал, да? Может мы вчера чего лишнего… Так ты прости, сам ведь понимаешь – пьяные были. Наговорили там разного… Хотя про остальное я не жалею ни чуточки, ты не думай! Проводишь нас, а?
- Нет. – Я покачал головой. Мы стояли в самых дверях, и позади меня предательски-заманчиво приоткрылась дверь. Нет, там никого не было, просто ветер – вечный спутник скитальцев.
- А то может всё-таки… - попросил Тони. – Заодно до моря прогуляешься. Всё равно тебе сейчас делать нечего.
- Нет! – рявкнул я и рванулся в спасительную дверь, подальше и от этого мальчишки, и от этого разговора, и от этого прощания.… И захлопнул за собой дверь. Сильно, чтобы с грохотом было! И встал около, припирая её своим телом. Чтобы открыть нельзя было! И стоял так, слушая, как Тони говорит ещё что-то. Затем слабенько дёргает дверь, медленно и, шаркая, отходит от неё, а после бежит всё быстрее и быстрее до самого порта или даже корабля, или ещё дальше. Куда-то совсем далеко. За самый край света! Я сполз по двери вниз и, усевшись на пол, обхватил руками голову. Чтобы никто не видел, что я плачу. Чтобы никто не знал, насколько мне ВСЁ РАВНО!!!
Несколько дней прошли как в тумане. Нет, я, конечно, не подавал виду, потому и работать старался, как прежде, и разговаривать, и улыбаться. Только всё это будто бы даже и не я уже был, а другой кто-то. Уехать бы тоже отсюда куда-нибудь далеко-далеко! Так далеко, чтобы не нашёл уже никто и никогда. Может там и Тони где встречу? А если и нет – всё равно уехать. Хоть юнгой куда уплыть, а хоть и шлюхой корабельной...
А как-то вечером мужичок один меня склеил. И неказистый вроде, и вида какого-то уж больно не богатого, а только деньгами швырялся, что купец заправский после торговли удачной. Видать, ограбил кого, или ещё чего в этом роде. А мне-то что? Я ж не стражник, чтоб в дела такие лезть. Платил бы только, а там и ладно. Без меня кому надо разберутся. Вообщем и поил-то, и кормил-то он меня весь вечер. В номер тоже и вина побольше заказал, и фруктов разных – мы спать, мол, не скоро ещё примемся! Ну не скоро, так не скоро.
Кувыркались мы, и правда, чуть не всю ночь! И к вину постоянно прикладывались. Он-то видать с прибылей нежданных всё, что мог взять хотел, а я и тоже от него отставать не собирался. Только я не с радости и не от грусти даже. Пропало во мне всё – и радость, и грусть, и чувства все будто умерли, и не я уже всё это, а так, кукла живая, что на ярмарках в райках показывают. (Райок – кукольное балаганное представление, часто на тему Рождества– прим. автора) Потому и пил с ним наравне. Потому и творил в постели невесть чего. Всё равно мне было. Лишь одного хотелось – извалять себя в грязи посильнее, в самую вонючую болотную лужу с помоями, да отходами разными залезть, да и утонуть там навсегда. Чтобы и памяти никакой не осталось!
Проснулся я рано. Часа два, наверное, только и поспал-то. Даже хмель весь из головы не вышел. А чего? Возьму сейчас вина с собой, да и пойду себе к морю отдыхать, да отсыпаться. Деньги мои у Переса пусть и остаются – сохраннее будут. Дам ему монетку лишнюю за беспокойство, и всех делов. Взял я бутылку, не початую, клиент-то мой много назаказывал, а среди ночи заставил ещё принести. Так что от него не убудет, да и опохмелиться ему тоже осталось – я ж не зверь, какой, чтоб последнее забирать! Отхлебнул я, да и пошёл себе вниз. За перила держусь, конечно же – мало ли что. А в зале и не было никого, даже Переса. Ну, и ладно, без меня с этим типом разберутся, как проснётся. Пойду я!
Меня потянуло в порт. Ну, не хочу я туда, где мы валялись вместе с Тони! Не хочу. Неспешно я шёл, пошатываясь, и отхлёбывая из бутылки. Дошёл до площади, а там почитай и нет никого. А чего? Время-то раннее! Тут и усталость меня сморила. Нашёл я себе брёвнышко неподалёку от моей любимой лавки – оружейной, значит, ну и сижу себе, дальше отдыхаю. Винцо потягиваю, да на море гляжу. Ходить-то всё равно тяжко – упасть можно, а так и безопаснее, и солнышко пригревает. Попа-то побаливает, конечно, после развлекалок ночных, ну да мне это теперь всё едино, да и не впервой поди! Не знаю, сколько я так просидел, а только подсаживается ко мне морячок один.
- Угостишь, – говорит, - вином-то?
- Угощу, - протягиваю я ему бутылку.
- Откуда ты такой?
- Работаю здесь неподалёку…
Вообщем разговорились мы с ним. Он о себе что-то рассказывал, я – о себе. Не в подробностях, конечно, а так – где работаю, да кем, недавно, мол, а сам издалёка буду, ну, и всякую подобную чепуху мололи с ним. Вино допили, а он свою бутылку достаёт.
- Будешь, - говорит? – Только это крепкое очень. Ром называется. Не побоишься?
А я и не боюсь. Чего мне теперь бояться-то осталось? Смерти разве, так от рома этого, поди, не умирают. К тому ж он и сам, первый, отхлебнул оттуда.
Я взял у него бутылку и сделал большой глоток. Горло с непривычки обожгло – что огнём твоим, но я всё ж проглотил.
- На, – он протянул мне что-то,  – запей! Это запивать надо.
Я взял другую бутылку, жадно запил прохладным белым вином.
- Ну, как, хорошо?
- Теперь хорошо! – Язык у меня совсем перестал слушаться, но мой новый друг, я думаю, всё равно меня понял. Потому что сквозь туманную пелену я слышал, как он сказал мне:
- Скоро ещё лучше будет.
- Да? – попытался я задать вопрос.
- А как же!
Всё-таки он очень хороший человек! Он так понимает меня, как никто прям. Я ж даже и сказать толком ничего не могу, а он всё равно всё понимает! И заботится обо мне, хоть и знакомы-то мы с ним какие-нибудь…какие-то… ну, в общем, какие-то знакомы! Ик… Ой!
- А куда мы идём? - Мне почему-то стало весело. – А что это за доски?
- Это трап!
- А мы что будем кататься на корабле?
- Конечно. Покатаемся, и назад приедем.
- Но только мне обязательно надо к вечеру быть дома, ну здесь то есть. А то хозяин ругаться будет, а может… ик… ой!  А может даже и выгонит. Вот!
Мне стало совсем нехорошо, и хотелось блевать, но я мужественно держался, и мир застила тьма. Лишь отдельные видения всплывали в ней -  качающийся пол, качающаяся комната  и охапка соломы, быстро-быстро приближающаяся ко мне!
Очнулся я  оттого, что голову мою расплющивает своим молотом здоровенный кузнец, а во рту было сухо и противно, как будто именно в него сливали помои со всего города! Я открыл глаза. Мне это удалось с трудом, но я всё же смог увидеть то, что меня окружает. Никакого кузнеца с помоями, конечно же, не было. Только небольшая деревянная комната с охапкой соломы, на которой я собственно и валялся, да большая деревянная бадья в углу, прикрепленная к стене с помощью крюков и верёвок. Бадью при необходимости можно было отцепить и прикрепить обратно. Наверное, это было придумано для тех дел, которые мне и необходимо сейчас сделать. Меня и тошнило, и другое тоже требовало своего выхода так, что и не знаю даже с чего начать! Я подполз к бадье и, убедившись, что был прав в её назначениях, оправился в том порядке, в котором сумел.
Упав на солому, я снова уснул. Проснулся уже оттого, что кто-то пинает меня в бок. Надо мной стоял матрос.
- Захочешь пить – вот. – Он бросил рядом со мной бурдюк. – Есть будешь?
Я замотал головой.
- Я так и думал. Если чего надо – зови. А как от пристани отойдём подальше, так я тебя и выпущу. Куда ты среди моря-то денешься?
И он, запрокинув голову, громко захохотал, и пошёл к выходу. Скрипнул засов, и я снова остался один. А меня это и не тяготило совсем. Я дотянулся до бурдюка, открыл затычку и начал жадно втягивать в себя влагу. Вода была безвкусная, зато мокрая. А этого мне как раз сейчас и не хватало! Хотя скорей всего вода была нормальная, а может даже и вкусная, просто моя ссохшаяся глотка и запёкшийся рот этого не ощущали.
Следующий раз я проснулся оттого, что кто-то зашёл в моё узилище. Это был тот же самый матрос. Он проверил, есть ли ещё в бурдюке вода, положил рядом вяленую рыбу с сухарями и, заметив, что я проснулся, сказал:
- Скоро отплываем. – Голос его на этот раз был гораздо добрее и… заботливее, что ли. – Часа через три я тебя выпущу. Отдыхай пока, да поешь если сможешь. Уж больно сильно Педро напоил тебя!
Он потолкался ещё, будто не зная, что сказать, да и пошёл себе прочь. Я всё это время так и лежал, то, глядя на него, то в потолок. Всё равно мне. Не уж-то никто не понимает насколько всё равно мне, что теперь со мной будет!
Когда он ушёл, я полежал ещё с открытыми глазами, да и заснул снова. Есть мне не хотелось. Нет, похмелье уже почти прошло, а только всё равно противно мне было. Не от похмелья, и не оттого, что я теперь тоже попал на корабль «корабельной шлюхой», а просто противно, и всё тут!
Не знаю сколько я так проспал, а только слышал сквозь сон, как корабль всё сильнее и сильнее на волнах качается. А спустя ещё время, когда я даже и не спал уже, а так – валялся в полудрёме с закрытыми глазами, меня и выпустили. Да и не то, что выпустили, а просто засовом щёлкнули – выходи, мол, если хочешь, да и гуляй тут, сколько влезет. Всё равно никуда с корабля нашего не денешься. А я и не хотел никуда деваться. Я и так бы не убежал никуда – хоть все двери пораствори, пока мы у пристани стояли. Сам же я того хотел, чтобы забыть всю жизнь свою прежнюю. А иначе Богородица и не послала бы мне этого. Никак не послала бы!
Погрыз я сухари с рыбой, да опять на солому свою завалился. Не пойду я никуда! Сами, если надо приходите. А тут вскорости и пришли. Не тот уже матрос, что ухаживал за мной всё это время, а другой какой-то. А мне и всё равно совсем кто. Заходит, значит, и говорит – сам капитан, мол, тебя видеть хочут! Ну, капитан, так капитан. Поднялся я, да и пошёл за ним. Только меня не сразу к капитану отвели, а сперва умыться, как следует, дали. Морской водой, правда, солёной, но мне-то что? Так, значит так. А потом одежду другую дали. Такую, какую у них здесь все матросы, да юнги носят. Потом только к капитану направили. Комната у него, ну то есть рубка по ихнему, большая была, просторная, да всякими штуками непонятными заставлена. Сразу видно, что не просто здесь какой-то обретается, а самый главный у них человек!
Капитану я понравился сразу. Он и заулыбался, как меня увидел, и к столу пригласил, и вина предложил, и еды разной. От вина я, конечно, отказался – хватило мне уже и того, что я до этого выпил, а от еды хорошей отказываться чего ж? И мясо с овощами тушёное, и фрукты разные, и хлеб свежий. Ну, это всё, конечно, пока мы только от порта отошли. Дня через два и капитан будет попроще питаться. А пока это что-то вроде пира. И капитану угодить, и, вроде как, меня поприветствовать. Мне-то теперь, как я понимаю, его ублажать предстоит. Самому капитану принадлежать буду! Пока не наскучу, конечно, ну, или пока новую игрушку себе не найдёт.
Так я и жил теперь. Днём по палубе, да и по другим местам разгуливал. Не делал ничего, а так, руки в боки ходил, да с высока на всех поглядывал. Они-то, конечно, и не говорили ничего, и улыбались, да кланялись при встрече. За спиной только шушукались, да сально так облизывались. А я не обращал на это и вовсе никакого внимания. А мне может даже приятно, что меня хотят все подряд на свете! А ночью я своему новому хозяину угодить старался. Старался, как только мог! Ему конечно нравилось всё, и был доволен он так, что прямо плыл весь, что свеча сальная! Только я же понимал, что всё это до той поры, пока мы в пристань не войдём, и тот Педро новую игрушку своему капитану не приведёт. А потом что?
Как говориться – будто в воду я и глядел! В одном из портов, когда мы пополняли запасы воды и продовольствия, сгружали одни товары, загружали другие, Педро привёл на борт симпатичного парнишку, примерно моего возраста. Всё повторилось в точности, как и со мной. Педро его напоил, затащил на борт, когда все основные дела были сделаны, и товары как надо перегружены. Его так же  заперли в той же самой каюте у самого трюма. Ухаживать за ним мне не доверили. Может, боясь, что я помогу ему сбежать, а может потому, что я всё ещё считался привилегией капитана. А такую «привилегию» к работам не привлекают!
Корабль уже шёл по своему, одному капитану известному пути, а я отдыхал в предоставленной мне отдельной каюте, когда ко мне без стука и предупреждения вошёл боцман.
- Теперь, - усевшись на табуретку, прохрипел он, - у кэпа новая игрушка. А ты, как и положено, переходишь ко мне. Правда не знаю зачем ты мне такой сдался? Я всё же не особый любитель подобных развлечений, ну да положено, так положено. Может и подержу тебя у себя какое-то время. Если, конечно хорошо стараться будешь. – И он захохотал!
А я старался. Старался, как мог. Мне, конечно, был привычен другой тип развлечений, но тут уж выбирать не приходилось. Боцман предпочитал ничего не делать, а удовольствие получать. Так что рот мой был занят теперь все ночи на пролёт. Со временем я привык и к этому. И к постоянной, день ото дня возрастающей вони, вызывающей с непривычки неудержимые рвотные позывы, и к унижениям моего «нового хозяина», и к насмешкам и тычкам самых распоследних матросов.… К похлопываниям по попе, и обещаниям добраться до меня, когда я, наконец, и боцману надоем. К зажиманиям в углу, и явным попыткам изнасиловать… Видимо боцмана боялись не так, как капитана. Но я привык! Человек ведь ко всему привыкнуть может. Вот и я…
А другого мне и не оставалось. Я прекрасно понимал, что после боцмана есть лишь одно место, куда можно опуститься. Лишь одно небольшое расстояние между дном и могилой, и однажды я туда спустился …
Видимо всё же я надоел боцману, и он отдал меня им. До ближайшего порта было ещё дня три пути, когда в его каюту, где я теперь проводил большую часть времени, вошли два матроса и увели меня с собой. «Теперь, - говорят, - ты будешь жить с нами» - и захохотали во все свои глотки! Меня привели в трюм. Туда, где и жили эти самые матросы. Ели, пили и спали в своих гамаках.
С этого момента вся жизнь моя слилась в одну длинную грязную и вонючую полосу. Запах боцмана стал для меня уже не вонью, а именно «запахом», который по сравнению с ароматами самого этого трюма казался даже приятным. Меня имели все, кто не был занят на вахте. Имели вместе и по очереди; одновременно, и по одному.… Давали поесть и отдохнуть, а потом начинали всё сначала. Время закончилось. Оно не имело ни начала, ни конца, Лишь одна бесконечная пытка телами…
Но однажды заканчивается всё! Закончилось и это. Может и не насовсем, конечно, но всё же хоть перерыв…
Мы пристали к берегу! Почти всех отпустили на берег погулять, да потратить свои накопления в кабаках, и трактирах. Нескольких оставили присматривать за кораблём, ну, и за мной, наверное тоже.
Я лежал в отведённом мне гамаке и смотрел, как трое, оставшихся матросов, напиваются вином и ромом. На берегу-то можно! Зря я всё же надеялся на отдых. Один из них, уже порядочно набравшись, полез ко мне. Остальные одобрительно что-то крикнули, и продолжили своё пьянство, не обращая уже ни на чего внимания. А этот очень долго расстёгивал и снимал всё, что ему мешало, то, не попадая руками в собственные штаны, то ещё чего. Я ждал. Лежал на животе, и ждал своего часа. И дождался. Я даже и не думал совсем о том, что я делаю, просто, когда он начал, наконец, стягивать с себя штаны, я протянул руку и ухватился за самый край рукоятки его ножа.
Похотливый залез на меня и начал возиться, пытаясь попасть куда нужно. Я не сопротивлялся, а только очень внимательно смотрел на то, что делают остальные двое. Они совсем напились и повалились прямо на стол, пытаясь всё же что-то мычать, и елозить руками по столу. Я начал переворачиваться на спину, говоря:
- Сейчас, родной! Сейчас я помогу тебе. Так же ведь сподручней будет!
Он что-то одобрительно промычал, но позволил мне перевернуться. А потом полез своими огромными губищами к моему рту. Тут я и ударил! Не колеблясь ни секунды! Прямо по этой вонючей, заросшей щетиной, глотке! Да поглубже так, чтобы самый хребет перерезать!!!
Кровь хлынула на меня потоком. Насильник дёргался, а я всё зажимал и зажимал ему рот, боясь, как бы он не разбудил остальных этой своей предсмертной агонией!
Я огляделся. Те двое спали мертвецки пьяным сном, положив свои головы прямо на стол. «Мертвецки!» - зло и ненавистно усмехнулся я и начал аккуратно выбираться из-под первого трупа. Да! Я так про себя и подумал – из-под ПЕРВОГО трупа! Потому как теперь их будет много. Пройдена последняя грань! Пройдена и ими, пройдена и мной! И теперь пощады не будет. НИКОМУ!!!
Я неслышно спустился на пол и, мягко ступая, подкрался к следующему из моих тюремщиков. Подошёл сзади и, приподняв голову, зажал рот рукой. А затем с размаху полосонул по горлу ножом. Пусть сдохнет, как баран на бойне! Я продолжал удерживать его одной рукой за рот, другой, беспорядочно мотающиеся руки, до тех пор, пока он не затих. А затем перешёл к другому…
Выйдя из комнаты матросов, я начал пробираться по кораблю, стараясь двигаться абсолютно неслышно, проверяя весь корабль, комнату за комнатой от самого низа до палубы. Тут никого не было! Внутри оставили лишь меня наедине с тремя идиотами! Только на палубе кто-то был. Обязательно должен был быть! И обязательно трезвый – уж больно строг наш капитан…
Всё так же неслышно ступая, я стал подниматься на палубу. Затем чуть высунул голову, стараясь, чтобы меня не было видно. Так и есть! У трапа, ведущего на берег, стоял один из матросов. Но лишь один! Ни кого больше на корабле не было! Вернувшись в трюм, я огляделся. Мертвяки меня не пугали, тем более что я сам отправил их в путь. Где бы они сейчас не находились.… И лишь один Господь рассудит нас в судный день!
Я осмотрел себя. Голый, страшный, весь в крови, я ужаснул бы кого угодно. А ведь мне ещё как-то надо обмануть того, на палубе, усыпить его бдительность, подойти как можно ближе. Совсем близко. Вплотную...!
Кое-как я нашёл свою одежду. Она валялась в самом дальнем и пыльном углу, с самого моего переезда сюда. А зачем она мне здесь была нужна?!!! А вот зачем. Я обтёрся штанами, как только смог, а затем, схватив бутылку с вином, намочил рубаху и стал более тщательно стирать с себя всю оставшуюся кровь. Пусть лучше от меня разит вином, это-то как раз я объяснить смогу. Я отхлебнул из бутылки изрядную порцию так, чтобы воняло ещё и изо рта, и, изображая сильно пьяного, болтаясь из стороны в сторону и мыча себе под нос обрывки песенок, стал шумно взбираться по трапу. На меня даже нашло какое-то вдохновение, и я деланно громко изобразил падение вниз, а затем столь же шумное, с ругательствами и проклятиями – восхождение снова на палубу.
Поднявшись, я огляделся, так как только может оглядываться человек в таком состоянии – щурясь и держась за перила. И будто в первый раз, увидев того, кто дежурил у трапа, я пошёл к нему, всеми силами стараясь изображать неровную походку и пьяную морду. Наверное, спектакль удался, так как враг мой ничего не заподозрил. Лишь спросил:
- А где остальные?
- Ох, и повеселились же мы! – Я старался придать голосу как можно больше пьяной убедительности. – Зря вы мне раньше не наливали! – попытался объяснить я свою весёлость. – Всегда бы так весело было! Ик…! А Сантьяго вылил на меня целую бутыль вина, представляешь?! А потом… ик,… а потом всё это слизывал!
Я разразился дурацким хохотом. Кажется, он даже поверил мне, так как явно ослабил внимание и стал снова смотреть по сторонам.
- А хочешь тоже выпить? Ик…! – Надо закрепить успех. – А то чего  один-то такой трезвый и злой!
Видимо ему и, правда, надоело торчать тут. К тому же судя по моим словам – смены матросу не дождаться.
- А что у тебя? – спросил он.
- Вино. Всего лишь вино! Ик…!
Он с жадностью выхватил у меня бутылку и припал к ней. А я с ещё большей жадность выхватил нож и воткнул ему в самую глотку! Его лицо приобрело недоумённое выражение, а рука всё продолжала держать бутылку у раскрытого рта. И он даже ещё пытался пить. Теперь уже, правда, не понимая, что вино вместе с его собственной кровью хлещет наружу через огромную, зияющую в глотке дыру!
Я отошёл от него и, отбросив в сторону нож, вытер об себя руки. Затем подошёл к самому борту. Не к тому, что смотрит на берег, а другому. Туда, где море! Оно было спокойное и умиротворённое. Будто говорило мне: «Всё уже кончено! Теперь ты свободен! Ты прошёл свой путь, и тебе пора дальше…»!
Я взобрался на борт, держась за снасти. Внизу, на волнах плясали звёзды, играя с луной в какую-то неведомую мне игру. А сверху они блестели мягким, успокаивающим светом, будто говоря: «Мы всегда будем с тобой!».
Я посмотрел вдаль. Где-то там, далеко-далеко, за самым краем земли, у самого заветного берега, стоял на пристани корабль. Корабль, на котором приплыл к своему берегу мой Тони! И он там счастлив! Я знаю, что счастлив! Я тоже поплыву к заветному берегу. СВОЕМУ берегу! И я знаю, что он будет там, где живёт мой Тони!
И я прыгнул в воду…
И я, поплыл…

Коридор 2

Я стоял, прислонившись спиной к холодным и влажным камням коридора!
Меня бил озноб. Но почему-то только этот тяжёлый холод камней и может успокоить меня. Снова и снова увиденная, вновь и вновь пережитая мною, моя собственная жизнь, всё крутилась и крутилась у меня перед глазами.
Я пошёл вперёд. Я должен идти вперёд! Я должен идти по своему ПУТИ, ибо я сам выбрал его! И я иду. К той самой единственной двери, что стоит ещё на моём ПУТИ…
Едва колышущаяся занавесь. Ни дуновения, ни ветерка, лишь тяжёлая, холщёвая занавеска всё колышется и трепыхается в безвольных потоках ВРЕМЕНИ…
И я вошёл…













ЧАСТЬ 3. «ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ».



*   *   *

О, Гелиос Вечный! Храни же Элладу десницей могучей и вечной своей!
…………………………………………………………………………………………
И волею Зевса, и милостью Геры наполни сосуды Любви и добра,
Которые щедро, родив, Афродита спокойною мудростью в мир принесла…

*   *   *

Нептун поёт свои песни! А мы танцуем под них безумный танец смерти! И готовы каждый миг…
И не хотим…
И можем…
И кидаемся на снасти, и держим штурвал, и кричим от безысходности, и верим в счастливый исход! Проклинаем всё, что можем и благословляем свой конец… 

*   *   *

Я – РАБ!
Я раб, а потому держу своего хозяина. Я делаю всё, чтобы он уцелел. Я могу погибнуть? Я знаю. Я могу погибнуть! И я должен, если надо, погибнуть, лишь бы уцелел ОН – мой ХОЗЯИН! Потому, что у меня ЕСТЬ хозяин! Потому, что у меня ЕСТЬ, кого спасать...
А потому я держу его! Я привязываю его к мачте. Верёвка насквозь мокрая, и потому очень плохо затягивается. Но я всё равно тяну изо всех сил. И держу! У меня даже получается одновременно прижимать его своим телом к мачте, держась за неё одной рукой, а другой рукой и зубами, как можно туже затянуть непослушный узел!

*   *   *

А мой хозяин держит меня!
Пока я пытаюсь затянуть узел на верёвке, удерживающей его, он обхватил меня обеими руками, вцепившись в мою плоть чуть ли не до крови, и держит, и не отпускает.
Покуда буря не стихла, и не успокоилась…

*   *   *

Меня зовут Море! Это потому, что я больше всего на свете люблю наше неспокойное Эгейское море! Других мальчишек тоже зовут так, чтобы сразу стало понятно, кто и что любит, или кто на что похож. Конечно, у нас есть нормальные имена, но мы привыкли называть друг друга прозвищами, и другого нам не надо. Иногда мы выбираем имена сами, иногда они прилепляются к нам непонятно почему,  но в любом случае прозвище закрепляется лишь тогда, когда мальчишка сам с ним согласен. Вот Листок, к примеру, любит рассматривать упавшие жёлтые листья, перебирать и даже складывать из них причудливые цветные картины. Прыгун – кидать в воду камни так, чтобы они, отскакивая от воды, подпрыгивали как можно больше раз. (У него, кстати, это получается лучше всех.) Ещё среди нас есть и Ветер, и Уголёк, и Олив (оливки он любит - страсть как)! 
А сегодня у нас с ребятами Военный Совет! Мы всегда называем так наши вечера. Не все, конечно, а только те, в которые мы, заранее сговорившись, собираемся все, кто смогут. Естественно никаких настоящих боевых действий там не происходит. У нас нет даже настоящего оружия, только деревянные мечи и кинжалы, да и то не у всех. Честно говоря, даже это наше оружие лишь издалека похоже на настоящее. Просто, те из нас, кто очень уж сильно хотят стать воинами, находят подходящие палки и точат их о камни так, чтобы было похоже. Вот и всё. А когда мы хотим «повоевать», то те, у кого «оружия» нет, берут засохшие ветви от олив или других деревьев, и все сражаются тем, у кого чего есть. Конечно, каких-то серьёзных травм мы не допускаем, и если кто-то не на шутку «развоевался», то останавливаем его все вместе, а потом долго не подпускаем к «боевым действиям». А чаще всего мы просто собираемся у костра, жарим на углях рыбу, болтаем, танцуем, поём и играем в разные игры. Или просто веселимся. Иногда мы даже пьём вино! Конечно, разбавляя его намного сильнее, чем мужчины. Просто добавляем немного в воду для цвета и аромата и делаем вид, что мы философы, рассуждающие об устройстве мира за чашей вина! Но это бывает очень редко. Только если кому-то из нас удаётся стащить на рынке кувшин Рецины (древнегреческое вино – прим. автора). Оно вкусное, очень ароматное и немного пахнет смолой. Нужно совсем чуть-чуть добавить в воду, чтобы почувствовать это. Так что хватает нам его надолго…

*   *   *

Я ходил по самому краю берега там, где Борода Нептуна смешивается с песком, добавляя в него морской ил, ракушки, и выбрасывая иногда полупрозрачных медуз.
Я ходил и смотрел на свои ноги. Я люблю рассматривать свои маленькие неровные ступни в тот момент, когда их вместе с берегом облизывает морской прибой. Если доходит только пена, то бывает щекотно и очень приятно. А если вместе с илом и пеной приносит медузу, то становится наоборот противно и мерзко.
- Море, Море! Вот ты где! - ко мне подбежал запыхавшийся Листок. - Сегодня военный совет! Передай всем.
- Я знаю. Мне Уголёк сказал. Да и все, наверное, уже знают. Как говорят мудрые, - пошутил я, - если Листок соединить с Угольком, то запах до всех доберётся.
- Не смешно. - Он совсем не обиделся. - А ты помнишь, что у нас ещё Рецина осталась. Кто прятал её последний раз?
- Я прятал. Я принесу, не волнуйся!
- Ну, давай, я побежал! - Листок и впрямь побежал, смешно отбрасывая тощие лодыжки и разбрызгивая во все стороны фонтаны прибрежного песка.
А я постоял ещё немного и пошёл за вином. Потому как ни одна душа больше не знала то заветное место.  А значит, принести его на Совет мог только я!




*   *   *

Я подошёл к своей пещере. Никого! Теперь главное не пропустить врагов. Притаиться за кустами, оглядеться, внимательно осмотреть окружавшие меня скалы, деревья, кусты. Невдалеке плещется море. Где-то наверху резвятся и поют птицы. Только беспокойство меня не отпускает и больно бьёт прямо в сердце!
Но нет! Никого.
Хорошо! Я встал в полный рост, и во всю свою, хоть и не слишком уж великую мощь гортани, крикнул – «Эге-ге-гей!». И где-то в горах и пещерах лесные духи с нимфами и фавнами прокричали мне в ответ – «…гей-гей-гей…»
На самом деле не было никакой необходимости таиться, прятаться и кричать зазывные кличи. У каждого из нас, ничейных уличных мальчишек, оставшихся без родителей после памятной до сих пор эпидемии, была своя пещера. В этих скалистых местах их очень много. Так что хватает всем, кому негде жить или есть чего скрывать. Нужно просто оставить в понравившейся тебе пещерке какую-нибудь свою вещь. И все будут знать, что это место занято. И никто, ни мальчишка, ни взрослый муж, не только ничего не возьмёт, но и вообще заходить не станет, если только его что-нибудь серьёзное к этому не вынудит.
Ещё раз оглядевшись по сторонам и не увидев никого из воображаемых врагов, я повернулся и пошёл к своей пещере!
Я протиснулся в довольно узкий проход (не то, чтобы совсем узкий, но взрослый муж либо очень сильный, либо очень толстый в него не пролезет, а я проходил там лишь чуть съёжившись) и попытался оглядеться. Нет! Даже днём здесь плохо видно. Узкий вход, да и загораживающие его ветви, пропускали слишком мало света. Где-то в углу должна быть лампа. Я нашёл её давно. Почти сразу, как занял эту пещеру. Лампу кто-то выбросил, так как она прохудилась, да и вообще, была довольно старой. Ну, и что, что прохудилась? Всего-то маленькая дырочка у самого верха. Если её чуть наклонить в определённую сторону, то горит она очень даже здорово! Я нашёл лампу на своём месте, поставил её на знакомый мне камень и, достав кремень, высек огонь. Масло в ней ещё оставалось, это я помнил.
 Пещеру осветило скромным светом, но ничего кроме неясных очертаний мне и не было нужно. Я прекрасно помнил свою пещеру и воспользовался огнём скорее для того, чтобы убедиться, что здесь всё по-прежнему. Здесь всё и было так, как я оставил.
Я пробрался в дальний угол и, пошарив рукой, поднял заветный камень. Даже при ясном дневном освещении никто бы и не обратил внимания на этот булыжник, а в полумраке нечего и думать найти его! Это и был мой тайник. Даже самые доверенные друзья не знали о нём. Нет, конечно, все наши знали о моей пещере, также как и я об их, но про тайник я не говорил никому. Я врал. "Если я сделаю тайник в своей пещере, то его, конечно же, рано или поздно найдут. Так что я нашёл другое, и очень при этом укромное местечко, о котором я не скажу никому и никогда. Это ТАЙНА!"
Так что достал я вино из своего тайника и, положив обратно заветный камень и присыпав его мелкой галькой и песком, сел, откинувшись на холодную каменную стену.


*   *   *

Усталый Нептун затих и закончил свои бесконечные песни
И лёг отдохнуть, морякам позволяя свой путь продолжать безмятежно…

*   *   *

- Антоний, мальчик мой! – Один из матросов перерезал верёвки, и мой хозяин стоял теперь, обхватив меня за плечи и прижимая к себе. – Я так испугался за тебя, Антоний! Ты не должен так рисковать собой.
- Я не должен рисковать вами, хозяин.
- Ну, сколько тебе можно повторять! Не зови меня так. Я отец тебе. А ты мой сын, мой любимый, единственный, данный богами СЫН!
- Да, мой господин! Мой ОТЕЦ! Мы всё реже возвращаемся к этой теме, а потому я вновь должен напомнить Вам, что лишь по зову собственного сердца я остаюсь, и буду оставаться, Вашим слугой и самым покорным в мире сыном. Ибо Вы спасли меня, и мне никогда не забыть этого!

*   *   *

Я сидел и вспоминал своих родителей. Кожевенника отца, мать поглощённую вечными трудами и заботами. Забитую и затюканную неудачником отцом. Мне было тогда лет пять. Но до сих пор я помню наши походы на рынок. Как мать уговаривала и умоляла отца быть бережливым и экономным. И как он, поддавшись на провокации своих приятелей – собутыльников, тратил последние гроши на вино и дешёвых юнцов. Гетеры, понятное дело, были ему совсем не по карману. Оставались только юные искатели приключений. Ну, что ж! Вероятно, теперь и мне придётся стать одним из них и продавать свою любовь, выменивать её на деньги, роскошь и покровительство, пока моя юность и свежесть притягивает взгляды и манит сердца владетельных мужей…

*   *   *

Счастливый берег блаженной Эллады мелькнул за кормой вдалеке!
Покрытый туманом, обласкан богами, богатый, невиданный край!

*   *   *

Антоний был здесь уже много раз со своим отцом и господином, да хранят его боги, но каждый раз он приближался к этим берегам, как в первый! Блаженный край! Почему ему так полюбилась Эллада, Антоний не знал, но каждый раз его сердце то замирало, то счастливо ухало, когда на горизонте показывался этот берег.
Это началось ещё в их первое совместное путешествие, когда отец впервые взял его с собой. Динарий, собирающийся впоследствии передать своё дело сыну, сразу начал приучать его к ведению дел, посвящать во все тонкости и нюансы торговли, переговоров, счетоводства и других сложных, приобретённых огромным опытом, наук. Антоний своим чистым, не замутнённым умом схватывал эту науку на лету, подмечал и запоминал всё, когда его отец работал, решал различные вопросы и договаривался о чём-нибудь с различными людьми. Он очень не хотел огорчать своего господина. Своего ОТЦА!
Вот и сейчас они стояли рядом на самом носу их корабля и, держась за поручень, смотрели на приближающийся берег Эллады! Они были здесь вместе уже несколько раз. Занимались делами, ходили в Термы, гуляли по берегу, возлежали на пиру и приносили дары богам. Динарий показал сыну одну маленькую пещерку, которую он использовал для разных нужд, в дни своей не слишком уж праведной юности. Там было два входа – один с моря, другой со стороны суши, но ни один из них не был заметен, если только не знать о них заранее. Сама природа укрыла от глаз людских этот заветный уголок! В молодости Динарий там и развлекался, и вёл не слишком уж честные, чего греха таить, дела и переговоры, да и просто ночевал в те дни, когда в карманах гулял ветер. Но всё это было давно. Слишком давно! С тех пор он успел и возмужать, и состариться, и разбогатеть, и потерять почти всё, и вернуть вновь, и потерять навсегда единственного сына, и обрести его…
Они подплывали!

*   *   *

Солнце пекло слишком уж сильно. Даже под пологом носилок, Динарий изнемогал от несносной жары – неизменного атрибута этого времени года. Какой всё же сегодня неудачный день! Помимо жары, его удручало другое. Сегодня бы встать пораньше, как собственно он и сделал, и пойти на рынок рабов, пока ещё не все собрались, чтобы иметь возможность выбрать самое лучшее из новоприбывшего товара. Но жена вновь захандрила, и пришлось её успокаивать, звать врачей и сидеть возле, гладя по руке и не имея не малейшей возможности хоть чем-либо помочь! Все возможные врачи давно уже поставили свой диагноз. Все возможные и невозможные лекарства перепробованы. Колдуны и ворожеи, оракулы и прохиндеи  - перепробовано уже всё, что можно и нельзя, но не помогает ничто! Слишком уж странная и неизлечимая болезнь выпала на долю его обожаемой жены. Ему об этом поведал один путник. То ли философ, то ли лекарь, то ли просто умудрённый дорогой странник. Попросившись на ночлег, отведав с дороги еды и вина, он спросил:
- От чего грустны глаза твои?
Динарий не стал скрывать и лукавить:
-Я потерял своего сына. Своего мальчика!... – Вновь навернулась слеза, и Динарий отвернулся, утирая её рукавом.
- Не стыдись, господин, своих слёз! Смело и открыто показывай их миру, ибо ты не совершил ничего, позорящего твой род! А остальное – в руках богов!
Динарий повернул к путнику лицо, полное горя и истекающее слезами.
- Да! – подтвердил. – Именно так! С открытым всем лицом!
И Динарий поднял голову! И гордость за сына, который всё же был, и мог бы стать гордостью всего рода, осветила его лицо!
- Да, - ещё раз подтвердил старик. - Так!
- Но это не всё. – Динарий вновь утёр рукавом лицо и продолжил, - Жена моя болеет.
- С тех пор, как мы потеряли сына во время той ужасной эпидемии, два года назад. Я водил к ней всех врачей, волшебников и целителей, которых только мог найти. Я ходил к оракулам и жрецам, но ничего не помогло ей. Она чахнет день ото дня. Сейчас она уже и с постели-то не встаёт. – Динарий всё же отвернулся к окну, и плечи его вздрогнули.
- Покажи мне её. – Старик встал, ожидая.
Динарий удивлённо посмотрел на него.
- Покажи мне её! – твёрдо и, теперь уже несколько властно, повторил путник.  Затем, тронув безутешного отца за плечо, мягким и почти нежным голосом добавил, - Я должен её увидеть.
Они зашли в комнату со свечами, полумраком и запахом болезни. На кровати лежала бледная, измождённая женщина. Можно было бы подумать, что её морят голодом и жаждой, если бы не обилие всевозможных напитков и кушаний на столике рядом с кроватью.
Старик подошёл к больной, заглянул ей в глаза, взял за руку, вздохнул и вышел. Динарий рванулся за ним.
- Я поставил диагноз, – вздохнул путник. Вздохнул и замолчал. Будто не хотел или боялся раскрыть страшный секрет необъяснимой болезни! Будто боги покарают его, если… - Я скажу тебе. – Он сел на скамью и, опустив голову, продолжил. – Твоя жена болеет самой страшной болезнью. – Старик вновь сделал паузу. Издевается он, что ли? – Она болеет смертью!
Динарий вскочил, не понимая, глупая ли это шутка или просто издевательство над безутешным мужем и отцом:
- Я…
- Успокойтесь, мой господин! – Странник поднял вверх руки в знак мира и доброй воли. – Я не сошёл с ума и не издеваюсь над Вами. Ваша жена, и правда, больна смертью. Хотя называют это по-разному, но суть одна – она не хочет жить! Она ХОЧЕТ УМЕРЕТЬ!
Динарий как-то весь поник и обмяк:
- Это из-за гибели нашего сына?
Старик лишь опустил голову.
Безутешный отец подошёл к окну и посмотрел на улицу. Из его правого глаза вновь вылилась слеза и покатилась по давно уже прочерченной борозде…

*   *   *

Динарий стряхнул с себя недавние воспоминания и попытался сосредоточиться на делах. Надо купить пару рабов для работы на полях и ещё на рынке кое-что по мелочи. Главное, что к началу торговли рабами, он уже опоздал, а значит, может ничего стоящего ему уже не достанется. Что ж, с этим тоже приходиться мириться. С тех пор как жена заболела, дела вообще пошли в убыток. Почти всю прибыль приходилось тратить на всевозможных лекарей, музыкантов, артистов, факиров, философов, и вообще всех, кто мог хоть как-то развлечь жену. Хоть на одну минуту пробудить в ней тягу к жизни. Конечно, всё было тщетно, но не мог он смириться и не смирялся. А деньги? Деньги ничто, когда речь идёт о самом близком тебе существе. Заработаем ещё, были бы силы. А силы будут, не могут не быть! Потому что нужны и лекари, и музыканты, и артисты, и философы, и факиры, и оракулы – лишь бы ещё хоть на один день, хоть на единый час продлить жизнь самого дорогого тебе существа!


*   *   *

Я сидел на ступеньках храма Афродиты в тщательно выстиранном хитоне, и сам весь вымытый с расчёсанными и красиво уложенными кудрями. Сегодня Городской Совет, после которого кто-нибудь из знатных обязательно устроит пир. Есть шанс!
Небо было чистым и пронзительно голубым. Жарко, но я прятался в тени храма, и мне было очень даже здорово. Другие мальчишки тоже крутились на главной площади - кто где. В такие ответственные моменты, как поиск друга – покровителя, мы старались не толкаться вместе, чтобы не мешаться друг другу. Все-таки Городской Совет, праздники и другие интересные события бывали довольно редко, а найти себе кого-нибудь в обычные дни было очень сложно. Если только кто-нибудь возьмёт с собой на пир, да и то это, как правило, лишь на одну ночь. А во время таких событий, как сегодня, принято брать себе мальчика – ученика. А это надолго, очень надолго! Ну, вот мы и ждём, когда закончится этот совет, и кому-нибудь из нас, наконец, повезёт.
Когда Гелиос направил своих коней к горизонту, мужи стали выходить из здания, где проходил Городской совет, неспешно обсуждая что-то. Некоторые сразу ушли по своим делам. Другие небольшими группками продолжали стоять на площади, мирно беседуя. Я поднялся и, подойдя поближе, стал прохаживаться невдалеке, стараясь попасться на глаза всем, кому только мог. Остальные мальчишки делали то же самое, не мешая, впрочем, друг другу.
 - Приветствую тебя, мальчик! – сказал один из мужей, подойдя ко мне.
«Наконец-то!» - подумал я, приветствуя его в ответ.
             - Ты ждёшь кого?
             - Нет. Я гуляю. Мне некого ждать.
             - А как тебя зовут?
             - Море. Меня зовут Море.
             - Красивое прозвище. А почему Море?
             - Я очень люблю море. Я могу сидеть на берегу и смотреть на него часами, не отрываясь. Мне никогда не надоедает.
             - А почему ты сейчас не на берегу?
Я смутился и опустил взгляд.
             - Ну-ну! Не смущайся. – Он пригладил рукой мои и без того аккуратно завитые локоны. – Меня зовут Гефестион, в честь бога Гефеста. Хочешь стать моим учеником? Если бы он знал, как запрыгало от радости моё сердце в этот момент!
             - А это будет правильно? – показал я свою неуверенность, правильность и скромность.
             - Конечно! Я научу тебя многим наукам, и тогда ты сам поймёшь, насколько это правильно и нужно для того, чтобы стать достойным мужем и гражданином.
Я для вида помялся ещё несколько секунд и кивнул. Он обнял меня за плечи, показывая тем самым мою теперь ему принадлежность, и мы пошли вверх по улочке. Краем глаза я успел заметить взгляды некоторых моих друзей. Взгляды одобрительные, радостные и… чуть-чуть завистливые. Совсем немного…



*   *   *

О, боги Олимпа! Храните вы нас, ступающих в земли, хранимые вами!
Туда, где танцуют, смеясь и играя, и нимфы и фавны и прочие духи…

*   *   *

Счастливые отец и сын сошли на берег! Счастливые оттого, что их путешествие, наконец-то, завершилось, оттого, что завершилось оно удачно, а значит, они смогут продать свои товары и купить другие,… а значит, дела идут, как надо, а значит – они всё ещё хранимы богами! А это значит – ЖИЗНЬ! А это значит – СЧАСТЬЕ!!!

*   *   *

Сойдя на берег, как вновь, как и всегда, Динарий обнял сына. Отдав приказанья рабам, рукой показал, мол, смотри, как прекрасен сей край плодов благодатных! И отправив слугу к человеку, представлявшему здесь их интересы, и вздохнув полной грудью, и воздав благодарность богам, спокойно и мерно ожидал, покуда придут и сам человек  и рабы.
Тот был безумно рад прибытию «таких гостей!», обрадовавшись, на самом деле, привезённым ими товарам, и скорым получением прибыли. Тут же были доставлены рабы для разгрузки корабля и слуги для присмотра за товаром и рабами, и, вздыхая и охая, нехотя и вразвалочку, пришёл жирный управляющий, бормоча и гундося себе под нос, как тяжко достаётся ему его горстка оливок!
Гостей разместили с почётом и уютом. Все вещи принесли. И Антоний с отцом, приказав взять всё, что надо, отправились в сопровождении рабов в Термы (Терма - баня в древней Греции – прим. автора).
Так было всегда. Сначала отмыться от грязи, расслабиться и отдохнуть с дороги среди пара,  горячей воды и запаха масел, а затем, уже откушав и посетив рынок, продолжать заниматься делами. К тому времени весь товар разгрузят, пересчитают и оценят. Тогда уж и можно начинать переговоры!

*   *   *

Я проснулся, но глаза ещё не открывал. Меня переполняло счастье и жажда жизни. Жизни радостной и прекрасной, такой, какая у меня уже целую неделю. С тех пор, как я стал учеником Гефестиона. Он сразу выделил мне отдельную комнату в своём огромном роскошном доме и велел рабам прислуживать мне, как господину. Мой новый учитель был совсем не скуп. Он одел меня по последней моде в новый хитон, закреплённый на обоих плечах фибулами (пряжки для крепления хитона – прим. автора), красиво украшенный пояс и даже купил мне филле (металлический обруч для головы у юношей – прим. автора). Гефестион обучал меня письму и чтению, геометрии и философии, искусствам и борьбе, правилам хорошего тона и искусству любви…
Он очень много со мной разговаривал. Рассказывал разные истории, легенды, да и просто говорил о жизни. Как надо себя вести, как не надо. Что хорошо, а что плохо. О природе, о людях, обо всём. В тот первый наш вечер мы тоже разговаривали очень долго. Учитель рассказывал мне о любви. О красоте мужского тела. О том, что настоящая и самая чистая любовь может быть лишь между мужчинами или между мужчиной и юношей. Я внимательно слушал, и лишь иногда кивал, соглашаясь.
А потом была ночь. Моя первая ночь с мужчиной! Нет, мы с ребятами, конечно, баловались, имитируя эти отношения и пытаясь, таким образом, хоть чему-нибудь научиться, но заниматься этим по-настоящему всё же побаивались. Мы лишь тёрлись друг об друга, трогая за разные места и сопровождая это лёгкими поцелуями, даже не снимая при этом одежды. А с Гефестионом я познал любовь. Настоящую мужскую любовь!

*   *   *

Сперва, мы пообедали, и выпили вина. Затем учитель проводил меня в приготовленную рабами ванну. Мы шли по расписанному узорами коридору. Его рука нежно, но твёрдо обнимала мою талию. Моя рука мягко облегала его твёрдое мускулистое бедро. Меня пьянили вино и запах мужского тела. Нас сопровождали рабы, но они были столь быстры, тихи и незаметны, что, к тому времени, я почти уже совсем перестал замечать их. Мы зашли в одну из дверей, и оказались в домашней терме. Гефестион оказался очень богат! Мало кто мог себе такое позволить. Центр помещения занимал маленький бассейн, наполненный водой. С одной стороны от него стояли каменные скамьи, накрытые толстыми шерстяными покрывалами, и маленький столик с вином и фруктами. С другой стороны - огромные чаны с горячей водой. Два раба стояли возле небольшой скамьи с кувшинами, какими-то чашами, сосудами, щётками и полотенцами. Учитель слегка подтолкнул меня вперёд, показывая на один из чанов:
- Не смущайся. Нельзя быть чистым духом, не поддерживая в чистоте своё тело.
Да, я и не смущался. «Не тем ли я и привлёк его тогда на площади, - подумал я, раздеваясь, - что в отличие от всех своих друзей, начал готовиться к этому дню заранее, тщательно вымывшись и отстирав одежду в одном из ручьёв? Кто знает…» Я залез в чан. Вода была в меру горячая с ароматными маслами и пахучими травами. Следом за мной в другой чан окунулся и Гефестион. Мы отмокали, наслаждаясь ароматами, сытостью в желудке и ненавязчивой музыкой флейты, доносящейся откуда-то. Учитель подал знак рабам, и те начали отмывать нас, то, намазывая жирной глиной, то содой, и тря при этом щётками. Закончив, они, склонив головы, и отошли на свои места. А мы, окунувшись с головой, вылезли из чанов и прыгнули в бассейн с чистой прохладной водой. Пол в бассейне был устроен особым образом, так, что можно было и стоять по грудь в воде, и лежать на гладком каменном дне. Смотря в какой части ванны ты находишься – в центре или с краю. Мы расположились с краю, так, что можно было спокойно лежать, расслабившись, положив на дно голову и не боясь при этом захлебнуться.
Наконец мы вылезли. Тут же подошли рабы, обтёрли нас полотенцами и намазали ароматными маслами. Мы возлегли каждый на свою скамью лицом друг к другу и взяли чаши, наполненные каким-то неизвестным мне вином, разбавленным, как и положено один к трём. Мы ещё о чём-то беседовали. Я рассказывал о себе, о том, как жил до этого, Гефестион – о себе. Вообщем, мы просто болтали, попивая вино, угощаясь фруктами и отдыхая после ванны.
А затем Гефестион проводил меня в мою комнату, где стояла большая бронзовая кровать…


*   *   *

И была ночь! И была любовь! Были слова и ласки. Стихи и ароматное масло. Любовь и снова слова. Не те слова, что говорились накануне. Не поучения и не пустозвонные беседы. Была ЛЮБОВЬ! В словах. В аромате масла. В стихах. В любви…
Он был нежен и трогателен в своей нежности. Он был ласков и беззащитен в своих ласках. Большой и сильный мужчина, украшенной бородой и рельефом мышц. Он мог раздавить меня одной своей огромной рукой, но вздрагивал от одного лишь моего прикосновения. Почти терял сознание от одного лишь моего дыхания на своём обветренном загорелом лице.
Он был очень аккуратен, зная, что у меня это в первый раз. Он мазал меня маслом, и нежно разминал руками. И лишь когда я был достаточно готов – вошёл. Плавно, настойчиво, но очень аккуратно.
Мне было немного больно. Чуть-чуть. И только в самом начале. А затем я полетел. Я взлетал на Олимп и опускался в Тартар. Я правил колесницей Гелиоса и плавал в пучинах Посейдона. Огонь и ветер, земля и вода, все стихии и боги, все нимфы и духи смешались в одну круговерть, плясали и радовались, стонали, плакали, смеялись и пили хмельное вино…
Мне было хорошо! Так хорошо, как, кажется, никогда и никому ещё не было! Я был счастлив! После стольких лет бездомных скитаний, после всего, чем "наградила" меня жизнь и Фемида…
Мне было хорошо! Я лежал и отдыхал, а рядом со мной, обняв меня правой рукой, отдыхал мой учитель. Мой мужчина! Мне было ХОРОШО!!!

*   *   *

О, боги! Как же хорошо после столь долгого путешествия попасть, наконец, в Термы! Туда, где тебя сперва отпарят в горячей бочке, а затем предложат окунуться в холодный бассейн, а после посидеть ещё в горячей парильне, и снова броситься с головой в ледяную воду!

*   *   *

Они стояли на ступеньках общественных бань, вдыхали прогретый солнцем воздух и наслаждались жизнью! Небо было бледно-голубое! Солнце жёлтое и жаркое! И пели птицы! И ходили по своим делам люди, и галдели о своём тут и там! Какое всё-таки счастье – жить!!!
Теперь они пройдутся по рынку. Обойдут все ряды, осмотрят все товары, оценивая и прицениваясь, выбирая и отвергая, очаровываясь и насмехаясь, умиляясь и отплёвываясь. И может быть, даже  чего-нибудь купят. Обязательно купят!
Только одну часть рынка они, как и прежде, не сговариваясь, обойдут стороной. Ту, где торгуют рабами!



*   *   *

Я открыл глаза и посмотрел в потолок. Это была волшебная неделя! Неужели теперь так будет всегда! Мне даже не верилось в своё счастье. Учитель научит меня всему, что знает сам и, повзрослев, я стану учёным мужем или воином, или даже войду в Городской Совет! Впрочем, думать о будущем мне совсем не хотелось. Я был счастлив сейчас. Тем, что имею, и что буду иметь сегодня.
Гефестион, как обычно, ушёл по своим делам и придёт только вечером. И снова будут учёба и беседы, обед и ванна, общение и дружба, и любовь. И снова будет ночь!
Я встал с кровати и подошёл к тазику, наполненному чистой прохладной водой. Умылся. Привычно взял полотенце у появившегося, будто неоткуда, раба и, вытершись, отбросил его в сторону, зная, что кто-то из них подхватит его, не дав упасть на пол. Затем я тщательно расчесался и, надев филле, неспешным степенным шагом прошёл на веранду. Теперь я завтракал здесь. Веранда была устроена на первом этаже. По сути это была просторная комната, одну стену которой заменяло небольшое каменное ограждение из маленьких резных колон и таких же перил, лежащих поверх них. Всё это, так же как и стол, и клинэ (ложе в древней Греции – прим автора), было выполнено из красивого белого мрамора. На столе меня уже ждал завтрак. Один из рабов стоял рядом со мной, почтительно держа в руках мой хитон. Я его проигнорировал и, как и был в одном филле, так и прошёл к столу. Мне не хотелось ложиться, и я просто сел на скамью, принявшись за завтрак.
Всё-таки здорово так жить! Я ещё отпил из своей чаши и, поставив её на стол, подошёл к перилам. Моему взору открывался цветущий сад. Деревья, кусты, цветы, дорожки между ними располагались в определённом порядке, что создавало ощущение какой-то неземной красоты и гармонии. Я перепрыгнул через ограждение и побежал прямо по траве. Через десяток – другой шагов я остановился на небольшой зелёной лужайке и, раскинув руки, принялся танцевать.
Тра-та-та-та-та-та-та-та,
Тра-та-та-та-та-та-та…
Надо пойти погулять. До вечера ещё очень далеко, и у меня есть масса свободного времени. К ребятам идти не хотелось. Зачем их расстраивать и давать лишний повод к зависти? Да и самому мне, если на чистоту, не очень уж хотелось вспоминать о своей прошлой жизни. Пойду к морю. Как  всегда  к  МОРЮ!
Я заметил рядом с собой раба, смиренно державшего мой хитон и, схватив одежду, побежал прямо к ограде. Если честно, то до сих пор не могу до конца привыкнуть к этим рабам, возникающим ниоткуда с тем, что тебе нужно. Ну, да, Зевс с ними! Добежав до ограды сада, я одним махом перескочил через неё и, оказавшись уже на улице, одел, наконец, свой хитон. Затем расправил его, предварительно подпоясавшись, и, тряхнув головой, неспешно и с достоинством  направил свои стопы к берегу моря.

*   *   *

- Отец! Я так люблю Храм Афродиты!
- За что?
- Он такой большой, величавый и красивый! Очень,  очень красивый!!!


*   *   *

Они стояли, облитые лучами, стремящегося к покою солнца! Юноша и муж! Отец и сын! Господин и слуга!
- Антоний! Я пойду сейчас туда, куда тебе ещё рано…
- К гетерам?
- Да.
- Тогда я пока погуляю, пойду к морю. Ты же знаешь, как я люблю море!
- Ты голоден?
- Я куплю еду на рынке…

*   *   *

Волны! Безумные волны! Сейчас неспешные и ленивые, а порой необузданные и яростные! Эти… волны!
Антоний стоял на берегу. Но не там, над пещерой, раскрытой ему его отцом, а рядом. Там, где песок и мягкий плеск набегающих волн. Там, где берег нашёптывает морю о странных созданиях под именем «ЛЮДИ». Они такие глупые! Они ругаются тогда, когда хотят целовать и ласкать друг друга. Они убивают друг друга тогда, когда готовы отдать за этого друга собственную жизнь! О, Море! Они такие глупые, эти «люди»…!
Антоний разделся и вошёл в воду. Сначала волны лизали его щиколотки, затем голени.… Всё выше и выше, всё дальше и дальше, по мере того, как он входил в эту воду!...

*   *   *

Море!
    Это мо-оре-е!!
 Это Моё М-О-Р-Е!!!
Я стою на высокой скале и безудержной высью пленюсь. Впереди расстилается гладь переливчатых волн. Белой пеною их одарили доверчиво боги, дали жизнь и покой и, любовью живущих людей, наградили могучею дланью... Так бы прыгнуть с высокой скалы прямо в чрево глубокое моря! Раствориться в спокойной тиши перекатов и волн! Рыб морских щекотать сладострастной рукой и с царём Посейдоном на дне в тишине говорить...
Я раскинул руки:
- Жи-и-и-изнь!
Я  запрокинул голову:
-  Не-е-ебо-о-о!
Я вздохнул на всю свою полную грудь:
- Ве-е-е-е-ете-е-е-е-ер!!!
Ветер мой, подхвати и неси меня в дальнее море! Ветер мой, дай мне всю глубину и простор синевы! Тихим шелестом трав и олив сладким духом, окропи свой настой медовой!
Я скинул одежду, разбежался и прыгнул...:
- Жи-изнь! Отнеси меня в пламя своё! Положи в колыбель преисполненных страстию мыслей! Заключённый в объятья твои, буду нем и беззвучен страданием сердца, и крик мой безмолвный в ночи будет вечно терзать те сердца, что стрелою Амура навечно пленны благодатью небес Афродитой!
Эй-и-и-плюх!!!
Я окунулся в воду, и тяжесть объятий Нептуна довлекла меня до дна морского и отпустила на волю небес. Я вынырнул и вдохнул глубоко и сладко. Как здорово жить! Даже странно, коль думать, чем счастие я заслужил перед небом, что Зевс своей дланью назначил мне ЖИТЬ в этом мире...!!!
Я тряхнул головой, откидывая назад волосы и стряхивая с лица и глаз капли воды, и увидел ЕГО! Нет, это был не Гефестион, посвятивший меня в любовь и мужи. И не кто-то из друзей – долгожданных и вечно любимых. Юноша. Всего года три как постарше меня. Я видел его в первый раз. Я не знал ни имени его, ни рода, но это был ОН. Я не знаю, почему так, почему именно ОН, но именно ОН!
- Ты не утонешь? – Мелодичный и чуть насмешливый голос его звучал слаще арфы и флейты. Я понял, что уже почти не держусь на воде, заглядевшись на это чудо Олимпа, и начал всё же грести к берегу.
- Я сначала подумал, что ты совсем не умеешь плавать, – сказал он, глядя мне прямо в глаза, когда мы вылезли на небольшой кусочек суши, покрытый песком и, окружённый со всех сторон скалами и морем. Странно, что я не замечал его раньше.
- Я здесь вырос. Я хорошо плаваю, – ответил я, отвернувшись и направившись к скалам.
- Я заметил, – сказал он снова чуть насмешливо. Но я почему-то не обиделся. Совсем.
- А как тебя зовут? – продолжил он.
- Море. Меня зовут Море.
- Тогда меня зови Берег, – сказал Антоний. Я посмотрел в его глаза, но он не смеялся. Ни чуточки не смеялся надо мной. И голос его был серьёзным и спокойным. И глаза – добрыми и ласковыми. И ещё чуть-чуть грустными. Совсем чуть-чуть, но где-то очень и очень глубоко. Я подошёл к нему совсем вплотную и тихо-тихо произнёс:
- Здравствуй, БЕРЕГ!
И он ответил:
- Здравствуй, МОРЕ!




*   *   *

Уже при подъезде к рынку  Динарий услышал визгливые мальчишечьи вопли. На, построенной из брёвен и досок, сцене стояли рабы в окружении могучих охранников. Маленький, тощий, косоглазый человечек объявлял цену. Затем, получив от покупателя деньги, указывал начальнику охраны на невольника, сменившего хозяина.
А кричал мальчишка, лет двенадцати, так и не сумевший смириться со своей судьбой. Ему не повезло. Его купил низкорослый толстяк со злым и кривым от излишеств и злобы лицом. Он держал мальчишку за поводок, привязанный к ошейнику, и стегал плёткой по голой спине, рукам, ногам, попе, лицу, и вообще не глядя туда, куда попадёт тугая кожаная плеть! Лишь бы было больно! И визжал при этом:
- Ах ты, маленький ублюдок! Я научу тебя человеком быть! Вы, рабы, все недостойные ублюдки! Я всех вас научу, как быть людьми! Хватило бы денег, так всех бы вас запорол до смерти, пока не поняли бы!
Динарий слез с носилок и подошёл к этому человеку. Его выворачивало наизнанку. Ему хотелось извергнуть из себя всё без остатка. Выблевать всю мерзость увиденного, но он натянул, как мог, на себя улыбку и, подойдя к новому хозяину мальчика, склонил в приветствии голову. Тот поклонился в ответ.
- Я вижу, Вы купили себе новую игрушку?
- Да! – Толстяк осклабился. – А Вы что, против?
- Да что Вы! Конечно же, нет! – Динария передёрнуло, но он всё ещё умел держать себя в руках. – Я просто… Понимаете ли…
Покупатель ещё больше расплылся в улыбке, ожидая какого-то признания. И он услышал его:
- Вы понимаете… - Динарий играл свою роль, выжимая из себя все существующие и не существующие способности… - Я очень, ОЧЕНЬ люблю мальчиков! Ну, Вы понимаете?!!... И именно такого возраста, как Ваш! А этот, именно этот мальчуган так мне приглянулся, что я готов перекупить его у Вас, не торгуясь аж за две цены.
- И что Вы с ним будете делать? – Ублюдок расплылся в ожидании.
- Я? – Динарий взял собеседника под руку и, отведя в сторону, продолжил полушёпотом, - сначала я пройдусь по нему обычной плёткой! А потом… Моя фантазия прямо захлёбывается от возможностей! Ну, как, Вы продадите мне его за две цены?
- За три!
- Две с половиной! Я знаю столько пыток!
- Я готов поступиться принципами, но только ради Вас! – Толстяк заговорщицки подмигнул. – Мы же ведь понимаем друг друга?
- Ещё как! – Динарий сунул толстяку кошель и, взяв в руки поводок, пошёл к своим носилкам, уже не оборачиваясь  и ничего не говоря!
Он купил этого мальчика, потратив все деньги, припасённые на нужды, необходимые для поддержания дел. Это значило только одно, что такую же сумму необходимо было где-то найти. Дело - есть дело. Расходы - есть расходы. И если ты тратишь важные деньги не туда, куда следовало бы, то именно такую сумму надо снова где-то добыть. Дело – есть дело!
Деньги найдутся. А даже если и нет,… Не важно! Ничего уже не важно, потому, что…

*   *   *

Мы стояли на этом, обдуваемом всеми ветрами, истерзанном бушующими волнами маленьком кусочке родной земли и, держась за руки, смотрели друг другу в глаза.
- Пойдём ко мне, Море! – сказал он, наконец.
- Пойдём, Берег! – Я отпустил одну руку и, склонив голову, прижался щекой к его плечу. И мы пошли. Вдоль скал рос кустарник, а за ним прятался маленький ход в его пещерку. В его ДОМ. Небольшая в три – четыре шага дорожка заканчивалась не очень ровной площадкой, за которой виднелся ещё один проход, уводящий куда-то вверх.
- Сюда можно прийти другой дорогой, – сказал Берег, показывая на этот лаз.
Я кивнул и, как бы невзначай, коснулся губами его плеча.
- Ну, что ты? – Он погладил меня по голове. – У нас ещё всё впереди. – Затем приподнял мой подбородок и, посмотрев в глаза, добавил – я обещаю!

*   *   *

А потом мы ходили на рынок, и Берег накупил разной еды, и вина, и масло. Я ни о чём его не спрашивал и ничего не просил. Он и сам всё-всё на свете знал и понимал. А по дороге в НАШУ пещеру мы собрали разных сучьев и веток так, что нести всё это было неудобно, и от этого очень смешно. Мы хохотали, как дурачки, какие!  А потом, зайдя в «свой дом», сложили всё в углу  и разожгли костёр. Там была такая удобная площадка, будто бы самой Геей (Богиня земли в древнегреческой мифологии. – Прим. Автора) для этого отведённая. И даже какое-то старое кострище проглядывалось, с остатками углей и золы. А вверху оказалось небольшое отверстие, куда и выходил весь дым. Берег достал сырое мясо, овощи, хлеб и ещё что-то необходимое для еды.
- А почему я тебя не видел раньше? – почему-то спросил я.
- Может и видел. Я бывал здесь…
Он продолжал заниматься с костром.
- Такого быть НЕ МОЖЕТ! – твёрдо сказал я.
Берег лишь пожал плечами. Загадочный и таинственный Берег. Мой Берег!
Когда огонь горел уже очень жарко, а сучьев и углей от них было достаточно много, мой новый и таинственный друг взял лежавшие рядом обгоревшие плоские камни и аккуратно положил их в костёр. Так, чтобы все они хорошо прогревались, но огонь бы при этом не угас.
- Пойдем купаться? – предложил он.
- А пойдём!





*   *   *

Мы забежали в воду шумно - брызгаясь, шлёпая ногами по мелководью, размахивая руками, загребая ими воду, плескаясь друг в друга, толкаясь, обнимаясь, крича и смеясь.
- МОРЕ!
- БЕРЕГ!
В какой-то миг мы остановились, взяв друг друга за руки, как тогда на берегу, и стояли так, шумно дыша и улыбаясь.
- Б-е-р-е-г.
- М-о-р-е.
Мы купались. Мы купались не так как обычно. Не так, как купался бы каждый из нас по одиночке. Мы не плавали на дальность и на перегонки. Не ныряли, кто дольше или дальше. Мы купались ВМЕСТЕ. Мы плавали и резвились, ныряли и барахтались, мы делали всё, что обычно делают люди в воде. Но мы это делали ВМЕСТЕ! Так, что почти ни на единый миг не разлучались наши руки, плечи, тела, ноги, губы… Каждое мгновение мы старались касаться друг друга, видеть друг друга, наслаждаться друг другом, БЫТЬ ДРУГ С ДРУГОМ…!
Мы купались!

*   *   *

Когда мы зашли в пещеру, огонь уже почти потух, зато камни накалились, как следует. Берег смахнул с них веточками лишние угли и пепел, аккуратно смазал некоторые из них оливковым маслом, и, пока оно не загорелось, положил сверху тонкие кусочки мяса. Затем он смазал маслом эти кусочки и положил сверху остальные нагретые камни, осторожно цепляя их маленькими рогатинами. Потом подгрёб вокруг всей этой композиции горячих углей, и мы стали ждать, когда всё будет готово. А пока Берег раскладывал рядом с нами на свежих листьях оливки, хлеб, овечий сыр, один кувшин с вином, другой с водой и две чаши. У нас будет пир!
Где-то в самом далёком уголке моего сознания одиноко и сурово стоял Гефестион со всем своим знанием, богатством и великолепием. Но как мне сейчас не хотелось даже вспоминать о нём! И я забыл. Совсем. А, ну его…
Когда все, наконец, было готово, и от мяса пошёл ароматный дымок, Берег снял верхние камни и разложил мясо на приготовленные заранее листья олив. И мы приступили ко второму завтраку. Хотя по времени это был, наверное, уже обед, ведь колесница Гелиоса упорно стремилась достичь горизонта. (В древней Греции было три трапезы – два завтрака и обильный обед вечером – прим. автора)
Гефестион! Моё обучение! Моё будущее!
Да, ну их всех…
Мы обедали. Мне и вправду не хотелось обо всём этом думать. Мне было всё равно. Весь мой разум и сознание занимал лишь Берег. Я был здесь и сейчас и нигде более находиться не собирался. Мы шутили, смеялись, рассказывали разные дурацкие истории о себе, своих друзьях и знакомых, да и просто "подхваченные ветром". Нам было так хорошо, так просто друг с другом, будто и знакомы-то мы были, наверное, уже целую сотню лет. Нам было очень ХОРОШО вместе! Мы были ВМЕСТЕ!
*   *   *

А потом была ночь!

*   *   *

А потом было утро!

*   *   *

Я лежал, не смея пошевелиться и боясь раскрыть глаза. Я знал, что ЕГО уже нет. Не знаю, как, но знал. Он тоже, как и Гефестион, ушёл по своим делам. Но он придёт. Обязательно придёт. Ведь это его ДОМ, а домой всегда возвращаются…
Я вспоминал эту ночь. Вспоминал, невольно сравнивая  с тем, что было у меня всю прошлую неделю. Может это неправильно или не хорошо, но в любом случае странно. А я всё равно, лёжа один - одинёшенек на смятой и пожухлой охапке оливковых листьев и понимая, что рядом уже никого нет, боялся шелохнуться, чтобы не спугнуть что-то. Может быть мгновение. Может быть, единственное мгновение во всей моей беспутной жизни.
Я вспоминал. Вспоминал и сравнивал их. Взрослый, мудрый Гефестион, и ещё юный Берег. Юный, старший, ЕДИНСТВЕННЫЙ!
Умелые и правильные ласки и слова одного, ведущие в строго определённом направлении. Ведущие и приводящие. Ни слова и ни движения лишнего, ненужного, мешающего и раздражающего. Всё очень умело и чётко рассчитано.
И не совсем ещё зрелая, но искренняя и трепетная любовь другого.
Я вспоминал эту ночь.
Я помнил каждую клеточку этого тела.
Я помнил каждый вздох этой души.
Каждое вздрагивание НАШИХ тел.
Каждое движение НАШИХ душ.
Навстречу друг другу.
НАВСЕГДА…

*   *   *

Я повернулся на бок и посмотрел туда, где ещё совсем недавно спал, раскинув руки, мой Берег. Мерное, спокойное дыхание, красивое, умиротворённое лицо, и запах - запах его тела. Запах свежести. Запах ветра. Я вспоминал, как любовался этим волшебным зрелищем, вдыхал этот запах, вслушивался в это дыхание и мечтал. Мои мечты увели-таки меня в царство Морфея, и я уснул. Ненадолго, но за это время Берег ушёл. Ушёл тихо и не слышно, чтобы не будить меня. Может быть, он совсем ненадолго? Может за подарком для меня? Чтобы положить его рядом со мной, пока я ещё сплю?
Я ждал долго, но Берег так и не появился. Тогда я всё же собрался, привёл себя в порядок и полез наверх через верхний ход. Оказавшись на поверхности, я огляделся. Не удивительно, что я раньше никогда не замечал этой пещеры, хоть и часто бывал в этом месте – так искусно, волею матери Геи, она была замаскирована росшим возле неё кустарником. Я часто стоял на этой скале, глядя на бушующее или спокойное море и, совсем не подозревал, что прямо подо мной живёт моя судьба. Мой единственный Берег.
«Ну, и что теперь? – думал я, как и раньше, стоя на скале и глядя на волны, украшенные бородой Посейдона. – Куда мне теперь идти? Где искать моего Берега?»
Я пошёл на рынок. Во всяком случае, встречу кого-нибудь из ребят и порасспрошу их.
Первым, кого я встретил на рынке, был Гефестион. Он мрачно смотрел на меня, не задавая вопросов, но его взгляд говорил куда красноречивее всех слов. Я смотрел ему прямо в глаза, не стыдясь и не отводя взгляд. Мне нечего стыдиться. Я не совершил ничего преступного или постыдного. Любовь оправдывает всё! Не этому ли он учил меня? А ещё он учил меня говорить только правду. И я говорил!
Он слушал молча. Лишь когда я закончил, он опустил глаза, и, повернувшись в сторону своего дома, проронил, глядя уже куда-то вдаль:
- Сегодня придёшь? Приходи. – И не дожидаясь ответа, быстрым шагом пошёл вверх по улице.
А я, ничуть не пристыженный своим «нехорошим поведением», направился совсем в другую сторону. Любовь оправдывает всё! И теперь я точно знаю, что это так! Ибо, если ты любишь по-настоящему, то любовь и не даст тебе совершить ничего плохого, а предать свою любовь - это значит предать и себя, и свою мать, и своего отца, и весь свой род, и весь народ свой.
Ибо, предавший ЛЮБОВЬ - предаёт саму ЖИЗНЬ!

*   *   *

Берег пришёл под утро. Динарий сидел на своей кровати  и хмурился в пол.
- Я ждал тебя прошлым вечером. – В его словах не было и тени упрёка – лишь грусть и беспокойство. Очень много беспокойства!
- Я знаю. – Антоний хотел, было добавить: «Простите, хозяин», но не стал. Прошло время детских порывов и признаний, клятв и самобичеваний. Все позёрства и игры, даже самые серьёзные в мире - в прошлом. Осталась только жизнь… - Я знаю. Прости, ОТЕЦ!
Динарий посмотрел сыну в глаза. Он тоже понял. Не зная причин, он понял самое главное – его сын изменился! Его сын повзрослел!!!
- Ты не обязан мне ничего рассказывать. – Динарий помолчал. – Просто я очень волновался за тебя, - и, отвернувшись и смахнув слезу… - СЫН!
Антоний бросился в ноги своему господину, хозяину, своему отцу, самому дорогому, близкому  и единственному на свете человеку  и зарыдал:
- Отец!  - Его плечи сотрясались, а промокшее от слёз лицо укрывалось в отцовских коленях. – Отец!
Антоний рассказал всё! О своей прогулке. О своей встрече. О Море, тонущем в море… О спасении… О любви… О слезах… О песнях… О ночи… О звёздах… О море… О Море!!!
- А ты – Берег?
- Я так назвал себя.
- Ты – БЕРЕГ!...
А потом они молчали. Они молчали о том, что пережили вместе и поврозь. О том, что пережить предстоит, и о том, что необходимо или придётся избегнуть. Они молчали и о дружбе, и о любви.… И не важно, что это за любовь – между отцом и сыном или между мужчиной и женщиной  или между двумя сопливыми юношами, или между двумя взрослыми мужчинами…
Любовь! В этом слове всё! Свет и тьма, начало и конец, рождение и смерть, мирозданье и итог всего. А конец ОДНОГО – это всегда лишь начало НОВОГО! А значит Любовь, погибнув, может лишь возродиться вновь! Её можно терзать и калечить, убивать, уничтожать, выжигать, топить и рвать на куски, но, возрождаясь вновь и вновь, она будет лишь всё сильнее и сильнее…
Если только это Любовь!...

*   *   *

Уголёк болтался около винных рядов. Понятно!
- Ну, что? – спросил я его, когда мы отошли в сторону. – Как улов?
- Пока никак. Жду подходящего момента.
- Объяви всем – Военный Совет! – Я многозначительно посмотрел на него.
- А что случилось?
- Да ничего особенного. Мне надо поговорить со всеми нашими, кое-что узнать.
- А что? Что ты хочешь узнать? – Уголёк был воплощённое любопытство.
Я думал, стоит ли сказать ему сейчас или потом всем вместе на Военном Совете. Если скажу сейчас, то все будут знать, о чём пойдёт речь, и не будет никакой неожиданности. А с другой стороны, зачем мне неожиданность? Наоборот, если сказать сразу, то может, разузнают чего.
- Я встретил одного человека, – сказал я. – Он назвался мне Берегом. Он появился только сегодня и говорил, что был у нас раньше…
Я рассказал Угольку всё, что знал о нём, не вдаваясь, конечно, в подробности наших отношений, описал внешность и велел всем узнать о нём всё, что только возможно. А самое главное - где его можно найти. И пожелав Угольку удачи, пошёл к морю. Теперь остаётся только ждать.

*   *   *

На Военный Совет я опоздал. Специально. Пускай поговорят и пообсуждают и меня, и Гефестиона, и мою влюблённость, пускай! Говоря взаправду, я пришёл даже раньше, но стоял в стороне на возвышении, прячась в зарослях и наблюдая за всеми. Лишь когда все поделились друг с другом своими мнениями, я вышел.
- Привет, Море! – Уголёк вскочил мне навстречу, радостно замахав рукой. И остальные тоже вслед за ним закричали – привет, привет!
Я тоже со всеми поздоровался и присел к огню. Традиционно мы начинали с того, что просто делились друг с другом какими-то новостями и сплетнями. Затем просто отдыхали и забавлялись какими-то играми, пели, танцевали, купались и просто веселились. Потом, всё приготовив, ложились вокруг стола, которым служили покрывавшие песок листья с едой и напитками, и приступали к обеду. Лишь после этого, налив в чаши «своё вино», мы приступали к самому главному обсуждению самых важных на сегодня дел. Так мы поступили и в этот раз.
Листок разлил вино по чашам, первую, как и было заведено, протянув мне, и тоже улёгся на песок со своей чашей. Все посмотрели на меня. По традиции, заведённой у нас, право первой чаши обязывало начинать и вести весь Совет. Я оглядел всех. Лица были одновременно и понимающие, и любопытные, с готовностью помочь или просто посочувствовать.
- Мне нужен Берег. Он ушёл, ничего не сказав, и я не знаю, как мне найти его теперь.
- А он тебе действительно нужен? – Я лишь посмотрел в ответ. Ветер не смутился и продолжил. – Нет, ну если он сбежал от тебя – зачем он такой нужен?
- Нужен, – просто ответил я.
Ребята молчали, задумавшись каждый о своём и все об одном. Я тоже молчал. Не мог же никто ничего не знать. Наверняка кто-то и где-то чего-то слышал или видел. Скажут, никуда не денутся.
- Знаешь, Море, - проговорил Олив, глядя смущённо куда-то в сторону, - тебе лучше вернуться к Гефестиону. Он очень богат и влиятелен. Он поможет тебе стать таким же уважаемым гражданином Эллады, как и он сам.
- Я сам знаю, что для меня лучше, – огрызнулся я. – Это всё, чем вы можете мне помочь?
- Успокойся. Никто не хочет навредить тебе. – Олив посмотрел мне в глаза. Остальные молчали. – Я скажу.
Он поднялся и налил себе вина, затем подлил всем остальным, включая меня, и сел на песок. Не лёг, как положено за столом а, пренебрегая всеми обычаями и правилами, просто сел, согнув ноги в коленях и подтянув их к подбородку, обхватил руками, умудряясь при этом держать чашу с вином.
- Я знаю твоего Берега. – Олив говорил, глядя то на свои колени, то куда-то вдаль, на тихо шелестящие волны. – Я говорил с ним.
Олив рассказал мне всё…

*   *   *

Мальчишка сидел на носилках, забившись в самый дальний угол, дрожал и тихо поскуливал.
- Не бойся, малыш, тебя больше никто никогда не тронет! – Динарий улыбнулся. – Как твоё имя? Не хочешь говорить? Ладно! Я понимаю –  ты разучился верить людям.
Динарий замолчал, и отвернулся.
- Антоний. – Голос мальчика дрожал так же, как и он сам. – А Вы, правда, будете делать со мной ЭТО? Ну, то, что Вы говорили там…
Динарий рассмеялся:
- Нет! Ну, конечно же, нет. Просто иначе этот ублюдок ни за что бы не согласился продать мне тебя!
Мальчишка ещё раз всхлипнул  и вроде начал успокаиваться.
- А зачем я Вам нужен?
- Понимаешь, Антоний, - Динарий печально вздохнул, - Мой сын погиб два года назад во время той ужасной эпидемии. Он был твоего возраста. Такой же вихрастый и милый. Ты очень похож на него. Когда я увидел тебя на площади, я подумал, что боги сжалились надо мной  и вернули мне сына.
- А теперь? – Мальчик затаил дыхание. Ведь теперь снова решалась его судьба! А вдруг этот добрый господин передумает  и вернёт его обратно к издевательствам и насилию? – А теперь?!
Динарий повернулся к Антонию, посмотрел в чистые голубые глаза и улыбнулся. Широко и счастливо:
- Боги ВЕРНУЛИ мне сына!
Мальчик прижался щекой к руке своего господина  и заплакал. Только теперь уже тихо-тихо – от счастья! А ещё он подумал, вернее, поклялся себе, что никогда-никогда не причинит неприятностей доброму господину, а если тому будет грозить опасность, то скорее сам умрёт, чем допустит, чтобы с ним что-то случилось!
Носилки уносили их всё дальше и дальше вниз по улице.
ОНИ ЕХАЛИ ДОМОЙ!

*   *   *

Я стоял перед Гефестионом в его саду. На том самом месте, где ещё вчера танцевал счастливый и беззаботный, радуясь своей жизни, теперешней жизни. Радуясь своей будущей жизни. «У меня ведь есть учитель, который и научит всему, и выведет в люди, поможет стать богатым и влиятельным. А за это всего-то надо, что получать удовольствие. И какое удовольствие! Так боги живут на Олимпе извечном!!!» Я вспоминал те свои мысли с иронией и,… противно мне было. Так противно от всего этого что, то ли выблеваться хочется, то ли повеситься – непонятно!
Гефестион стоял передо мной, глядя в глаза, и ожидая моих слов.
- Я ухожу от тебя, Учитель, – сказал я.
Гефестион вздохнул и как-то весь обмяк. Очевидно он всё же надеялся, что я ещё останусь, и всё будет как прежде. Но нет, не будет!
- Я возвращаю тебе твои подарки, – сказал я, снимая и протягивая ему фибулы и филле. – Я возвращаю тебе твоё обещание быть моим учителем! Я забираю своё обещание быть твоим учеником!
Мой бывший учитель стоял, вертя в руках свои подарки, и ни как не мог сообразить, что же надо сказать мне, что бы удержать меня.
- Но твоего Берега уже нет! – выкрикнул он, наконец. Похоже, что вся Эллада была уже в курсе происходящего. – Он уплыл со СВОИМ наставником, понимаешь, уплыл!
Гефестион так выделил слово «своим», что стало понятно, что он имеет в виду – «раз он остался со своим наставником, так и ты должен остаться со своим, а куда тебе ещё деваться». Не знаю я, куда мне теперь деваться. Да, это и не интересовало меня совсем. Важнее другое – как мне жить теперь без Берега?!!
- Это не важно, – только и сказал я.
- А что важно? То, что он предал тебя? Предал твою любовь? А ведь он предал!
- Нет. – Я покачал головой. – Может быть он не любил. А может просто не мог остаться…
- А я люблю! Тебя люблю! – Гефестион стоял предо мной и всем своим видом, как мальчишка, просил, уговаривал, убеждал и умолял остаться с ним. Казалось, он готов был упасть передо мной на колени и, целуя мои ноги, умолять, и умолять о прощении, принося клятвы любви и верности. – Ты предаёшь мою любовь!
- Нет. – Я снова покачал головой. – Не предаю. Предательство – это быть с тобой, любя другого. Это предательство и тебя, и себя, и самой ЛЮБВИ! Это самое страшное предательство!
Я поучал своего бывшего учителя, а он стоял и, склонив голову, слушал и внимал. Наверное, мир перевернулся, раз уж ученик втолковывает своему учителю такие истины, но чего только не придумают боги на своём Олимпе, бесясь с жиру от безделья.
- Я хочу быть честным и чистым пред тобой, – продолжал я. – Именно поэтому я здесь, и говорю всё это. Я не хочу тебя обманывать и предавать. Я не хочу, лаская тебя, представлять на твоём месте другого. И в порыве страсти называть тебя Берегом – не хочу. Пойми, наконец - НЕ ХОЧУ!!!
Я не выдержал и, повернувшись, побежал на улицу. Теперь уже через калитку.

*   *   *

Качался за кормой берег, и Берег стоял на корме, а вдали на самом краю моря, стоял...

*   *   *

Где-то там, на этом самом берегу, одиноко и тоскливо, прижимая к груди тощие ручонки, стоял симпатичный и одинокий, добрый и милый, независимый и до глубины души преданный мальчишка по имени - Море.
Море и Берег. Берег и Море…
Лишь тонкая грань, лишь незримая слюда отделяет одно от другого. Берег и море разделены, потому и не могут смешаться. Море и берег едины, потому и не бывает одного без другого… Они как Свет и Тень, как Да и Нет, как Жар и Холод. Они не могут друг без друга, но и соединиться не в силах. Покуда не свершится круг Сансары. Покуда не завершит свой поворот колесо судеб…
А потому…
- Море! Мой единственный, возлюбленный мой, Море!!! Я никогда тебя не забуду! Я никогда тебя не разлюблю! Но я не могу, понимаешь – не могу остаться с тобой!!! Я не могу бросить своего отца, своего господина и хозяина, я не могу предать его. Предать его любовь, ибо…
«Ибо предавший ЛЮБОВЬ - предаёт саму ЖИЗНЬ»!...
И они плыли…


*   *   *

Ветер. Просоленный морем ветер. Он дул мне в лицо, трепля волосы, развевая хитон и разгоняя мысли. Лишь одну мысль не может ни выдуть ветер, ни выжечь солнце, ни изжить своим бесконечьем время - Берег! Мой самый любимый, мой самый единственный в мире Берег!
Я смотрел на море. Но смотрел теперь совсем по-другому, чем раньше. Где-то там вдалеке, невидимый глазу, плывёт корабль незнакомого, но ненавистного мне торговца. Корабль, на котором плывёт самый любимый и самый дорогой мне теперь человек. Я хочу к нему. Я хочу К НЕМУ!

*   *   *

Под ногами шуршат камни. Маленькие кусочки огромной скалы, отвалившиеся от своего изначальства и преданные теперь на произвол судьбе и богам. Я тоже, подобно маленькому камешку этой скалы, отколот от своей прежней жизни, от своей судьбы и своего изначальства, и ничто не прирастит меня обратно. Остаётся одно.
Я поддел носком своих сандалий маленький камешек и пнул его. Пнул сильно, и он полетел по красивой округлой дуге, но, подчинившись законам мирозданья, потянулся всё же к неспешным переливам волн и, издав последний всплеск, погрузился в вечное царство Посейдона.
Я смотрел на море. Впереди мой Берег. Позади моя жизнь. Я очень люблю плавать, и как бы далеко я не заплыл, я всегда доплываю до берега. А сейчас? Я бросил вызов сам себе. А может и богам. Я ВСЕГДА ДОПЛЫВАЮ ДО БЕРЕГА!!!
Я смотрел то на море, то вдаль, туда, где прятался маленький парус на крошечном корабле, на котором и был теперь МОЙ БЕРЕГ!
И я прыгнул в воду…
И я поплыл…

Коридор 3

Я вновь очутился в этом коридоре. Позади меня были уже три двери. Три самых важных двери из бесконечного множества, прожитых мной жизней!
Были и ещё. Их было много, очень много! Но лишь одна увлекала теперь всё моё внимание. Лишь одна! Где-то впереди, в самом конце бесконечного туннеля светилась она неверным светом… НЕТ! Верным! Именно ВЕРНЫМ, потому что СВЕТОМ! Потому что именно эта дверь является самой НУЖНОЙ! А потому и самой ГЛАВНОЙ!
Я дёрнул за ручку и вошёл.
Я стоял на берегу моря. Была ночь. Были звёзды и луна. Были волны и ветер…
Я вошёл в  эти волны. Я вошёл в этот ветер!
Именно здесь, на этом самом берегу, в этом самом море и сплетаются теперь вместе все судьбы, прожитые мной когда-то. Прожитые. И вспомненные. И пережитые. И переживаемые вновь и вновь! Вновь и вновь! Пока Жизнь не соединит нас!!!
И я поплыл!



ЭПИЛОГ

Я поплыл! Волны держат меня на своих ладонях. Они тёплые и ласковые, умиротворяющие и придающие сил и надежд. Надежд на жизнь. На целое множество жизней!
Я плыву! Небо мерцает бесконечным множеством звёзд.
Я плыву! Луна легла на воду и всем своим телом указывает мне путь. Может быть, жертвуя собой, а может быть, просто резвясь и играя.
Я плыву! Ветер. Добрый и ласковый. Суровый и беспощадный. Игривый и безумный. Он добр со мной! Этот ВЕТЕР!
И я плыву!
Я плыву и знаю, что где-то там, далеко-далеко, есть берег. Конечно же, их много, этих берегов. Но где-то есть только один, единственный берег. МОЙ БЕРЕГ! Тот, к которому я стремлюсь. Тот, к которому я иду сквозь жизнь! Сквозь все свои жизни!
И если даже его ещё нет, и никогда не будет, я всё равно буду плыть и плыть к нему. К моему берегу!
БЕРЕГУ, КОТОРОГО НЕТ!
Я плыву.
Я плыву по бескрайнему морю и не знаю, доплыву ли я хоть когда-нибудь. Хватит ли сил, веры, любви… Сил верить. Сил любить. А когда заканчивается Любовь и Вера – остаётся Надежда! Но это тоже много! Очень много… НАДЕЖДА!
Я плыву!
И продолжаю плыть! Потому, что даже когда Надежда перестаёт держать на волнах и тает в дымке не случившегося рассвета – остаётся ПАМЯТЬ! Она тоже умеет держать на волнах! А потому…
Я плыву!
Я плыву, и не знаю, сколько ещё смогу плыть, но я знаю одно – пока светят на небе Звёзды, пока Луна стелет предо мною свой путь, а Ветер поёт мне о Вере, Надежде, и Любви, до тех пор Память будет держать меня на волнах этой жизни. ЭТИХ ЖИЗНЕЙ! И…
Я буду плыть!
Я буду плыть, потому, что знаю, что плыву к СВОЕМУ берегу. Даже если его ЕЩЁ НЕТ.
Я буду плыть, потому, что знаю, что он обязательно будет! Что он уже почти есть! Главное, чтобы хватило Веры, Любви, и Надежды! А Память… Ветер напоёт мне о ней, даже если я всё забуду. Он напомнит мне, потому, что Я ПЛЫВУ!
И я плыву.
К БЕРЕГУ, КОТОРОГО НЕТ!
К БЕРЕГУ, КОТОРЫЙ БУДЕТ!!!




   Москва.
Март 2009г.