Семейные сцены. Быт

    М. Ровная
      
      
      
      
      
      

    СЕМЕЙНЫЕ СЦЕНЫ
      
      

    БЫТ
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Всё выше, выше. Светлая отвага,
       Всегда идти за дальнюю черту.
       Высок, - узнай иную высоту.
       Но не забудь: верна земная тяга,
       И знай, стремя к воздушному свой взор:
       Начало храма - каменный упор.
      

    К. Бальмонт
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Лена Шилова, словно потерянного ребёнка, схватила в объя­тия ко­роб­ку со срезами. Заметалась: открыть и полюбоваться пря­мо здесь, под входным портиком? Скорей нести сокровище на ка­фе­д­ру? Самоотвер­женно блюдя приличия, кланяться и благода­рить?
       - Какое же Вам... Я Вам так... Вы даже не представляете, как Вы меня...
       - Представляю, - улыбнулась Эсфирь. Кивнула налево: - Доб­рое утро, Таня.
       - Беги, Лен, глянь их в микроскоп. Обалдеешь, - сжалил­ся Дюк. Кивнул направо: - Привет, Тарас.
       Лена, приплясывая от нетерпения, потянула мужа за курт­ку. Глеб прочувствованно прижал руки к груди:
       - Тиночка!.. Здравствуй, Андрей... Я прямо не знаю, как Вас бла­го­дарить!
       - Я что-нибудь придумаю, - успокоила Эсфирь. Покоси­лась на дверь, глотающую хмурых, как это утро, мучеников науки. Ещё дважды поздоровалась. Пожалуй, хватит. Она проторчала на виду у всего уни­верситета вполне достаточно для утоления Юр­с­кого тще­­славия. Господи, это до какого же ополоумения надо влю­бить­ся, чтобы решить, будто ею стоит хвастаться. Да и время...
       Она сдвинула рукав плаща над часами. Дюк, прищурив гла­за, - сей­­час они были нежно-фиолетовыми, - протянул ей сигаре­ты. Во взгляде и жесте отчётливо читалось: "Стоять". А ради чего, собственно? Какую мизансцену братец по воде строит на этот раз? Интересно.
       - Мне вообще-то пора, - всё же трепыхнулась Эсфирь.
       - Куда? - безмятежно удивился Дюк. - Ты уже на работе. При­­­вет, Лёха. Подпись в журнале. Сумка на столе. Всё путём.
       - А я где?
       - Живот схватило, - он вдруг помрачнел. - О, чёрт... Этого я не учёл. Привет, мартовский заяц.
       На веснушчатой физиономии приближающегося ваганта го­рел азарт щенка-сеттера, впервые нюхнувшего след утки в камы­шах.
       - Привет, остроухие, - проявил он наблюдательность и осве­домлён­ность: у Эсфири, как и у Дюка, уши скрывались под воло­сами.
       - Тин, это Никодим. Мой брат, - без особого подъёма пред­ста­вил Дюк. - Дим, это Эсфирь.
       Рыжик сделал классическую стойку. Ничего не скажешь - по­ро­да. Смерть уткам.
       - Алиса, это пудинг, - мяукнула Эсфирь. - Пудинг, это Алиса.
       - И кто кого съест? - заинтересованно откомментировали со стороны.
       - Представленных не едят, - напомнили с другой стороны. - Пра­вило Кэрролла.
       Дим, восторженно тыча в женщину пальцем, заявил:
       - Я тоже хочу такую!
       - Верный выбор, - под общий смех злорадно ухмыльнулся Дюк. - Гу­ба не дура. Теперь тебе осталось только уговорить прин­цессу.
       Эсфирь, созерцая дымок своей сигареты, обронила:
       - Н-ну, в принципе я доступна разумным аргументам.
       - Стравливать Коганов!.. - ахнули все четыре стороны. - Ну, знаете, Тина!.. - А распилить магнит на два монополя не хотите? - Пилите, Шура, они золотые!
       У Дима отвисла челюсть.
       - Разум?.. В таком деле?.. В такой области?.. Э-э... в таких мес­тах?..
       - Вот именно в этой области разум нужнее всего, - доконал его Дюк. Начал отсчёт, выбрасывая пальцы. - Один, два, три...
       На семи Дим вышел из нокдауна:
       - Nihil est intellectu, quod non prius fuerit in sensu.
       Эсфирь отделала Локка Лейбницем:
       - Nisi intellectus.
       - Аут, - приговорила почтеннейшая публика.
       Но Дим умел держать удар.
       - Наконец-то я встретил человека, с которым могу обсудить ак­ту­альные проблемы сенсуализма!
       - Подкатился раз монах к монашке, - оскалился Дюк.
       - Собирался поиграть с ней в шашки, - врубились в ситуацию зри­тели.
       - Им, гагарам, недоступны, - отмахнулся Дим. - Поверьте, прин­цес­са, для женщины с философским складом ума я - идеаль­ный собеседник. Добронравен, мягкоузд, неприхотлив в еде и спо­собен трепаться на любую тему.
       - Это точно, - подтвердили вокруг. - До бесконечности.
       - Не то, что этот рыжий хмырь, глядящий на Вас, как Георгий на драконьи сокровища. Итак, с чего начнём? - галантно предло­жил Дим.
       - Без разницы, - продемонстрировала Эсфирь философский склад ума. - Ніде нічого нема.
       Анекдот знали все.
       - Димыч, ну куда ты голову суёшь? - ласково остерёг Глеб. - Я свои­ми глазами видел: вот этот самый свитерок Эсфирь, как крюч­­ком, вязала стрелой Амура.
       - А агрессор стоял в углу, - добавила Рина.
       - С распухшей попкой и надранными ушами, - приправила по­дроб­ностями Нина.
       - Не всякий свитер неразрывно связан! - отважно парировал Дим.
       - Да, - вздохнул Дюк, обследуя опустевшую пачку из-под "При­мы". - Ткань мироздания побита молью. Мир анизотропен. Мы обитаем в юдоли скорби. Неопровержимое доказательство че­му - тот факт, что как выражение "наличие отсутствия", так и вы­ражение "отсутствие на­личия", оба - я подчёркиваю! - означают отсутствие, но никак не...
       Эсфирь оборвала ламентации, сунув ему свои сигареты.
       - Во! - отметила аудитория. - Разумные аргументы в дейст­вии! Учись у старшего брата, Дим!
       - Но есть! - вдохновился никотином Дюк. - Есть ещё святые, бро­саю­щиеся бюстом на амбразуры, есть скромные герои, што­паю­щие дыры...
       - Но-но, - оскорбилась Эсфирь.- Ты что мне шьёшь?
       - Юр прав, - вмешалась застрявшая на балагане Лена. - Вы свя­тая. Вы меня просто спасли. И, главное, такая работа! Да никто, кроме Вас...
       Дим обрадованно шлёпнул на Эсфирь этикетку:
       - Починяем, помогаем, звёзды чистим, мир спасаем, стены лСбом прошибаем! Самый доступный разуму аргумент - "Пропа­даю! Кто, если не ты?"
       - Философ, - оценили болельщики. - Зрит в корень. По оч­кам выхо­дит вперёд.
       Эсфирь привычно прикрылась щитом своего кредо. Своим бо­лез­ненно непрошибаемым тупиком. Ничего. В резвящейся ком­па­нии никто не различит под изящным Лецовым афоризмом её синя­ков и шишек. В искристом потоке хохм видны только хохмы.
       - Ну, положим, пробьёшь ты головой стену. И что ты будешь делать в соседней камере?
       Сквозь шум балагана стрелой прошёл тихий спокойный го­лос, мимоходом выдернув Эсфирь из тупика в свет и свободу:
       - Общаться.
       - Ой... А ведь правда... - она, задыхаясь, моргая, пыталась со­риен­тироваться в беспредельном сияющем мире, разглядеть лучом взлетев­ший перед нею путь. - А если пробить все стены - и камер не будет!
       Победная улыбка Дюка сменилась глубокой озабоченностью:
       - Стриж, ты охренел? У Тины всего одна голова! Тин, ну нельзя же любую метафору принимать как руководство к дейст­вию!
       Его увещания пропали втуне. Эсфирь, заворожённо бормоча: "Троп есть тропа", - обернулась к шагнувшему из-за колонны по­во­дырю.
       - Ни фига себе... - осип до шёпота Дюк. - Где ты её нашёл?
       Фалина, надёжно укрытая в убежище под Сергеевым локтем, а пото­му смелая, тявкнула:
       - Надо знать места.
       - Где поют единороги, - достроил Сергей.
       Аттракцион стремительно превращался в театр абсурда.
       - Как чудесно поёт форель, - осмыслил происходящее Дим.
       - Форель? Ночью? - не поверил зал.
       Ананке тоненько заскулила, стремя морду то к Дюку, то к Ди­му, то к Эсфири, не в силах ни нарушить, ни соблюсти уговор assis et chut. Дюк, почему-то по кругу, - против ветра, что ли? - вздра­ги­вая кончиком хвоста, переливаясь солнечными и тёмными поло­са­ми, на мягких лапах заструился к Фалине. Сергей, задыхаясь, неу­­веренно протянул руку. Слов­но Фома к вернувшемуся Иисусу. И тотчас встретил маленькие, - ещё меньше, чем помнил, - выгла­женные реактивами пальцы.
       В пронзительной тишине прошелестело:
       - Блин, на первую пару опоздаем.
       Зрители рассосались, вежливо отводя глаза от сросшейся не­ви­ди­мыми нервами квадры нелюдей. От замерших, озарённых внутренним жа­ром лиц. От тихой грозной музыки передвижений. От сакрального текс­та взглядов и жестов.
       Остался Дим. Для него нориски со всеми их шизами - и див­ными, и при­кольными, и страшноватыми, то и дело вылезающими, точно ос­ли­ные уши, из-под нормального человеческого прикида - были своими, при­вычными. Правда, в таком отъехавшем состоя­нии он ещё ни одного не видал. Самый крутой их шиз - самокон­т­роль, тотальный и непроби­ваемый. А тут - все четверо! Эпидемия! Всё страньше и страньше, как говаривала Алиса. Всё интереснее и интереснее в этой стране чудес.
       А главное - не мог Дим доверить им Стрижа. Ни козочке-ти­хо­не, что привела его, а теперь мылится свалить с Юром. Ни очу­ме­лому от гор­мо­нов братцу. Ни впавшей в философский ступор стервозной принцессе.
       Фалина первой вспомнила о кнопке самоконтроля.
       - Ну, я пойду? Малыш, ты дальше как?..
       - Да. Спасибо, Фай.
       - Ага, счастливо, - клином встрял между ними Дим.
       - Да, - Дюк взял Фалину под руку - так непринуждённо, что она не сразу и заметила. - Мы тогда в конюшне не договорили. О тенденциях, темах и образах в раннем творчестве Стрижа. Мы сейчас куда?
       - Мне даже можно самой выбрать - куда? - кротко удивилась Фа­лина. - Или Вы просто ещё не придумали?
       - Придумал. Пять вариантов. Хотите на ипподром?
       - Огласите весь список, пожалуйста, - невольно увлеклась она.
       - Юр, ты бы лучше уговорил Фалину купить сапоги. Зима на носу, - сдёрнула их с облаков на землю Эсфирь.
       - Шесть, - покладисто учёл Дюк.
       - Это чревато, - негромко предсказал Сергей. - Владимир Сер­гее­вич и Михаил Антонович запросто могут уговорить друг друга нырнуть в кольцо Сатурна.
       - А что, это мысль, - злорадно поймала его Фалина.
       - Н-нда, - призадумалась Эсфирь.
       - А вы буцкайтесь тут во все стены мира, Жилин с Быковым, - от­брил Дюк. - Пошли, Фаэлин. Нырнём.
       И тихоня - правда, взбрыкивая, фыркая, грозя золотыми рож­ка­ми - "А Вы ничего не забыли? Вам, кажется, нужно вот в это красное здание. Букет хвостов прекрасен на драконе. Но на Геор­гии?.." - пошла!
       - Наплюнь, - велел Дим покинутому Стрижу. Попробовал было ото­рвать его от Эсфири. Но зараза уцепилась за Сергея, как вошь за кожух, и глядела на него глазами тонущего котёнка.
       - Наплюну, - легко согласился Сергей. - Отведи Нюшу в ви­ва­рий, ладно?
       - Ладно, - буркнул Дим. Всё ясно. И у этого крышу снесло. - Идём, Нюш.
       Собака лизнула его и снарядом бросилась на Эсфирь.
       - Зачем я красилась?! - со смехом взвизгнула та, открыв объя­тия. - Хоть тушь не смывай, зверя!
       У Дима чуть отлегло от сердца. Пожалуй, этой Стрижа можно доверить.
       После недолгой борьбы мужчинам удалось разнять слившихся в эк­стазе, бабе надавали по рукам, псину скрутили, на обеих при­крик­нули, и Дим потащил недоласканную Нюшку прочь.
       - Я виноват, - сухо произнёс за спиной Сергей.
       Дим резко остановился. Этого ещё не хватало! Да все эти дол­ба­ные принцессы должны Стрижу руки лизать! А он...
       Он невесомо прикоснулся к её виску.
       - Но я ничего не могу изменить. Эстер. Я обречён на тебя.
       - Это я виновата, - высокомерно выпрямилась она. Обеими ру­ками при­жала его кисть к губам. Зарылась лицом. - И ничего не могу изменить...
       - Дурдом, - шепнул Дим в длинное собачье ухо. - Линяем от­сюда. А вдруг это заразное.
      
      
       - - - - - - -
      
      
       - Тин! Это мы! - с порога, во избежание щекотливых ситуа­ций, предупредила Фалина. - Привет, птица. При... Мюмзя! Ты куда?
       - Я ширше, - вступился за питона Дюк, подставив ему шею. Мюм­зик потёрся о Дюкову щёку и сомлел. - На мне ему спать про­сторнее, паразиту постельному.
       Пристроил свёртки на трельяже, между прихотливо прекрас­ной вазой гутного стекла с багряной кленовой веткой и свечным огарком в гени­ально архаичной, неповторимо кривой-корявой, в потёках глазури и вмятинах от пальцев мастера, плошке стиля би­дзен. Вчера, в угаре, Дюк и не заметил этих штуковин. А сколько их ещё впереди, открытий чуд­ных! Как постепенно, милыми мело­чами, будет проявляться бездонная душа родного дома. Всей жиз­ни не хватит.
       Из кухни выплыла ещё одна милая мелочь. Чинная, тихая, до­маш­няя и пушистая. Как обычно. Дюк и Фалина украдкой перегля­нулись. Чего угодно ждали они от своих козней, только не такого высокомерно безоблачного штиля.
       - Привет, Фай, - она, как заведено, поцеловала сестру. Та об­лег­чённо всучила ей два снопа - георгинов и хризантем. - Привет, Юр.
       Дюк с видом "без этого нельзя, так уж заведено" влепил Эс­фи­ри безешку.
       - В вазы не влезет, - решила она. - Юрочка, принеси, пожа­луй­ста, из ванной кувшин и ведро. С водой.
       - Точно, - шепнула сестре Фалина. - Не скажешь - сам не нальёт.
       - Серенькое? - спросил из ванной Дюк.
       - Оно там одно, - отозвалась Эсфирь.
       - А в нём губка.
       - Выложи на полку за унитазом, - Эсфирь тоже перешла на шё­пот. - Этим выезженная лошадь отличается от дрессированной. Не повторяет тупо всю затвержённую программу, а, чутко ориен­ти­руясь на партнёра на спине, держа с ним контакт...
       - Та-ак. Тебе уже и это в нём нравится.
       - Фань, я что-то не пойму: кто с ним прошлялся весь день? Кто притащил его сюда? Кто кому нравится?
       - Ой, а что, не надо было тащить? Я думала, тебе будет при­ятно.
       - Зараза.
       - Выдра.
       Дюк поставил рядом с ними тару. Раскрыл неизменный блок­нот. Ненаглядные ведьмы, дивные ангелы, сидя на полу, разбирали вороха цве­тов, нежили взором каждый, зарывались носами в про­хлад­ные вен­чики. Сблизили головы. Повернулись. И ещё ракурс. И ещё...
       Но мимолётна красота. Последняя хризантема встала в пуза­тый пластмассовый кувшин. Женщины поднялись, не коснувшись руками пола. Словно распрямившийся бамбук.
       - Вас кормить? - предложила Эсфирь.
       Они синхронно вздрогнули:
       ­- Нет!
       Эсфирь заинтересованно подняла брови:
       - Ресторан в кольце Сатурна?
       - Подумаешь, ресторан, - простила ей скудость воображения Фали­на. - Юрочка меня познакомил со своей Мамой. Ида Ясонов­на - самая добрая, самая умная, самая талантливая мама на свете...
       По мере перечисления Дюк ухитрялся одновременно таять в лужу и до потолка задирать нос.
       - Но? - чутко уловила Эсфирь.
       - Но она решила, что Юр с вечера не евши...
       - Как - не евши?! - возмущённо завопила Эсфирь.
       - Ма тебя ещё не знает, - поспешно утешил Дюк.
       - ...А я чересчур худая, - со вздохом договорила Фалина.
       - И отбиться никак? - сочувственно заахала Эсфирь.
       Они безнадёжно замотали светло сияющими головами.
       - Бедненькие. Ну, что ж, Фай, зато тебя познакомили с Ма­мой, - с иезуитской улыбочкой заключила Эсфирь. - За всё надо платить.
       - Завтра твоя очередь, - порадовал Дюк. Замер, забыв закрыть рот. Дошло, наконец... Сёстры хихикнули. - Вы чё, дамы? Фаня го­лодная была! Это вам шахматы, что ли? Тронул - ходи?
       - Ладно уж. Трогай так, - великодушно сжалилась Фалина.
       - И не бери в голову. Я не худая, а Фай уже не голодная, - рас­чёт­ливо рассудила Эсфирь.
       - А вообще-то дельная мысль, - убедившись, что за ним не гонятся, остановился Дюк. Взвесил. Поразмыслил секунды две. - Нет, правда, сестрички, она мне нравится! Чем дальше, тем боль­ше! Идёт. Женюсь. На обеих.
       Сёстры оторопело раскрыли рты.
       - А... Э... - произнесла Фалина. - Нормально!
       - "Россия - щедрая душа", - задумчиво осознала Эсфирь.
       - Мне нужен и дом, - Дюк левой рукой притянул к себе Эс­фирь, - и далёкий берег, - Фалина оказалась под правой рукой. - И никуда я не доплыву ни без моря, - летучий поцелуй налево, в вы­со­кую скулу под бронзовой прядью, - ни без ветра, - поцелуй на­пра­во, в сокрытую под узлами шрамов нежную щёку. - Ни без па­лу­бы, ни без паруса.
       - Хорошо излагает, собака, - оценила Эсфирь. - Учитесь, Киса.
       - Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон, - под­твердил Дюк.
       - И, главное, какая продуманная, чёткая программа. Ты бу­дешь его вдохновлять, как пух от уст Эола. А я - драить палубу.
       - По-моему, ты об этом и мечтала, - невинно напомнила Фа­лина.
       - Мыть гальюны?
       - Дорогие мои крошки! Не надо дуться, не надо ссориться, - лас­ково урезонил Дюк. - Чтобы прекратить всякие споры, оба цвет­ка я возьму себе.
       Крошки раздули на него очковые капюшоны:
       - Я тебе подарю машинку для скатывания губы. Увидишь - тебе понравится.
       - Как у нас в садочке расцвели цветочки, я из них сплету ве­ноч­ки для своей для пятой точки.
       - Я хотел по-хорошему, - затуманился Дюк. Перевесил питона с себя на женщин, предусмотрительно заняв им руки. - Добром про­сил. А раз вы так...
       Нырнул за дверь и уже оттуда посулил:
       - Я вас Стрижом законтачу. Залюбите, как миленькие.
       Дверь захлопнулась. Сёстры в некоторой растерянности уста­ви­лись друг на друга.
       - Ушёл, - попыталась смириться с участью Эсфирь. - Вот ведь гад. Это куда?
       - Давай пока на кухню, там разберём. Тирин, - осторожно на­ча­ла Фалина, собирая с трельяжа пакеты, - ты не сердишься?
       - На что? - не сразу включилась Эсфирь.
       - Понятно, - успокоилась Фалина.
       - А-а. Что люди, близкие мне до слияния, неизбежно слились? Это же счастье.
       - А всё-таки не надо нам было смотреть в одно зеркало.
       - Почему? И потом, я думаю, в зеркало его глаз смотрят все жен­щи­ны мира. Мы с тобой - лишь избранные, удостоенные от­вет­ного взгляда.
       - Мы не сказали "да", милорд, - гордо подчеркнула Фалина.
       - А "нет" мы сказали, что ли? Он же не идиот.
       - М-да. Влипли. И что нам теперь делать?
       - Испить чаю и лечь спать.
       - Прекрасный план, - от души согласилась Фалина. - Только я ещё всё-таки хоть пару листов к Энде... А ты что делаешь? Что это будет?
       На кухонном столе валялись дырявые куски линолеума, куча выби­тых из них крошечных кружочков и явно стыренный с работы пробой­ник для лабораторных пробок.
       - Вот, кружочки, - доходчиво объяснила Эсфирь.
       Фалина пожала плечами. Распаковала самую большую ко­робку.
       - Смотри.
       - Наконец-то! - ахнула Эсфирь. - Прелесть какая! Кожа! Ов­чи­на! Толстая подошва! А гармоничные! Примерь и продемон­стрируй.
       - Подожди, это ещё не всё, - Фалина вручила ей книгу.
       - Лотман! - рассмеялась Эсфирь. - А там - акварель?
       - Точно. Как ты... А-а! Вот в чём дело! Вот с чьей подачи! А я-то думаю: откуда у него все эти чёткие планы!
       - Фай, Фай, он и сам вполне способен...
       - Ага! Готов с радостью сделать всё, что я ни захочу, но поня­тия не имеет, чего я хочу. Не то, что...
       Фалина осеклась. Эта тихая тень, конечно, держится безуко­риз­ненно. Но держится таким концентрированным покоем, что тронуть её - даже именем - страшно. Вдруг упадёт.
       - Клевещешь, - грудью встала Эсфирь. - Дюк понимает, чего я хочу, раньше и точнее, чем я сама.
       - И ему, наверное, со мной намного сложнее, чем с тобой, - вздох­нула Фалина. - Ну что за путаница, Тирин, ведь ты же, ты хо­тела такого! А мы с ним всю жизнь будем драться. И болеть синя­ка­ми друг друга. Как сиамские близнецы. Чудище о двух головах и одном сердце.
       - Умопомрачительное зрелище, - в предвкушении захихикала Эс­фирь. - Дракон удачи дерётся с Повелительницей желаний. Мне обеспе­чено развлечение на всю жизнь. Но ноги у тебя всё-таки от­дельно от Дюковых. Ты сапоги-то покажешь?
       - Ах, да, - Фалина прошлась по кухне в новых сапогах. - Ну, как?
       - Обалдеть. Таскать Вам, не перетаскать. Сейчас обмоем. Да­вай, переодевайся, чисться, я ставлю чайник.
       - Угу.
       В комнате было что-то не так.
       Фалина бродила вдоль окна и по всем трём закуткам, распуты­вала гребнем волосы - опять душем задела - и пыталась опреде­лить, что из­менилось. Был на квартиру налёт? К нам заходил беге­мот? Вроде всё как всегда, не считая георгинов в её спальне и хри­зантем в Эсфириной...
       Уже завязывая пояс халата, она поняла. Позвала:
       - Ти-ин! А где селеницереус? И лиметта? Ой, и роз нет!
       Эсфирь встала в дверях, прислонясь к косяку. Буднично сооб­щила:
       - Я их отдала.
       - Как - отдала? Кому?
       - Елене Петровне.
       - Зачем? - вытаращилась на неё Фалина. - Почему? Тин, ты что?
       - Они колючие.
       - Здрасьте! А до сих пор они не были колючими? Тинка, у те­бя иногда такие задвиги бывают! Отдать самые красивые цветы! Только потому, что они могут кого-то...
       Эсфирь надменно смотрела ей в ключицы.
       - Господи, Тиришенька, прости, - прошептала Фалина. - Я о нём не подумала. Это у меня задвиг.
       Сестра, опустив лоб в ладони, соскользнула по косяку на пол. Фали­на села рядом. Обняла её.
       - Тирин, солнышко, ну теперь-то чего плакать? У тебя он уже не уколется.
       - Больно, - сквозь беззвучные всхлипы выдохнула Эсфирь. - Больно.
       Фалина процитировала детского врача со шприцем:
       - И будет, и будет больно!
       - Я знаю. Фаэлин, Эсфирь выпрямилась. - Ты спросила, не оби­де­лась ли я на вас с Дюком. Если ты так смотришь на это... У тебя есть все основания обидеться на нас с Сергеем.
       - Ну, привет. А кто его к тебе привёл?
       - То есть... ты нарочно?.. специально?..
       - Тирин! - Фалина пощёлкала пальцами перед её глазами. - Вер­нись в свой ум.
       - Вот как. Дюк с одного конца, ты с другого. Интриганы, кук­ло­воды, психократы...
       - Хорошо, - Фалина чуть отстранилась. - Я беспардонная свод­ня. Мне всегда казалось, что встречи открывают, а не пере­кры­вают новые пу­ти. Кроме того, извини, Тин, ты ранена не се­го­дня. Но, может, и вправду лучше было бы оставить вас в ваших глу­хих тупиках. Может, когда-нибудь у вас зажило бы.
       - Нет.
       - Но если тебе это так больно и тяжело - в конце концов, всё ещё можно переиграть. Просто не встречайся с ним больше.
       У Эсфири мгновенно высохли слёзы.
       - Как это?
       - Хочешь, я сама с ним поговорю. Уверяю тебя, Сергей пой­мёт с полуслова и никогда...
       - Подожди, что за бред? Это что - reductio ad absurdum? Ты са­ма - мне в угоду - убьёшь Сиринга? Да ты бы первая мне за него глотку вырвала, если б я оказалась способной на подобную ту­пость и мерзость. Я же утром вас видела.
       - Ну вот, теперь ты наверняка в своём уме, - облегчённо ска­за­ла Фалина.
       - Ты била мне морду, чтоб убедиться?
       - Как ты? Успокоилась?
       - Я и была спокойна. Всё так, как должно быть. Да, рождаться боль­но и тяжело. Но как можно переиграть рождение? - она вста­ла. - Ладно. Пойду, уберу хлам со стола. Чайник стынет.
       Фалина поднялась следом.
       - А где мы возьмём азбуку Брайля?
       - Уже взяла. В энциклопедии.
       - А Сергея ты уговорила?
       - А при чём тут Сергей? - удивилась Эсфирь. - У него своя сво­бодная воля, у меня - своя. В моём доме развлекаюсь, как хочу.
       - Не убирай. Я тоже хочу развлекаться, - Фалина повертела про­зрачную пластиковую банку с кофе, уже украшенную узором ре­льефных точек. - И ещё нужны магниты.
       - Не надо. Я нашла целый мешок крышек на консервные бан­ки - ну, эти, для самовскрывающихся. Хорошо, что не выбросила. Буду клеить на них. А на тебе Энде висит.
       - Ну его к чёрту. Бирки важнее.
      
      
      
       - - - - - - -
      
      
      
       - Ау! Есть кто живой?
       - Нет! - Фалина, бросив кисть, метнулась в прихожую и по­пыта­лась вытолкать Дюка за дверь. Физики утверждают, что при долж­ном терпе­нии и упорстве даже корабль можно вручную ото­двинуть от пирса. - Юрочка, сам же говорил - у тебя сегодня четы­ре пары, и портрет не готов, иди туда, в мастерскую, не сердись, меня нет!
       - А на вид, на запах, на ощупь не скажешь, - поверил алгеброй Дюк. - И пихаешься так живенько...
       - Юр, ну пожалуйста, дай мне хоть что-нибудь написать, - бук­­суя, пых­тела Фалина. Ох, не верьте физикам. - Я и так вчера весь вечер потратила на Серёжиных родственников...
       - Стриж таскал тебя к родственникам?! - испугался Дюк. - За что? С чего это он так озверел?
       - Это не он. Это Ольга. Застукала нас в мастерской - не хрю­кай, мы работали! - и сама меня пригласила. И всячески привеча­ла. Очень я ей понравилась. Особенно внешностью.
       - Вкус у тётушки в порядке, - отдал Ольге должное Дюк.
       Фалина с досадой отстранилась. Дюк немедленно сгрузил на неё кулёк с мандаринами, сбросил куртку и стал разуваться.
       - Юр, ты прекрасно понимаешь, о чём я.
       - О тебе, - промахнулся Акела. - Фея-Феерия, ты у меня та­кая. Ты даже тётю Олю чаруешь. Всё путём. Я и не сомневался. Ма­ло того, что ты...
       - Да нет же. Я о Сергее.
       Дюк озабоченно выпрямился.
       - А что такое? Она его опять цапнула?
       - Нет. То есть... Это не "цапнула". Это гораздо хуже. Юр, это прос­то ужасно.
       - Ай-ай-ай, - всполошённо закудахтал Дюк. Поволок Фалину в кух­ню, вручил сигарету и полез в соседский буфет. - Что ж ты, без подго­товки, без прививки - в партайгеносское логово! Стрижу-то до фени, он от Мюллера ушёл и от Бормана уйдёт, а с тобой мог бы и сообразить, балда, как на тебя с непривычки...
       - Ты уверен, что ему до фени? - с надеждой спросила Фалина.
       - Чтоб я не дождал. Он закалённый. Почти двадцать лет тре­ни­­ровки, - Дюк открыл ей бутылку тоника. - Ну, рассказывай.
       - И ведь она вроде бы такая умная женщина. И выдумать, буд­то он... ну... не пользуется успехом у девушек, и...
       - Так тут она права. Успеха валом, штабеля у ног, а ему в лом протянуть руку и попользоваться.
       - Нет. Как ты не понимаешь, - Фалина мучительно стиснула руки. - Она считает, что Малыш никому не нужен. Что он... ущер­бный. И что я с ним только потому, что тоже никому больше не нужна.
       - Чего-чего?.. - утоп в этой абракадабре Дюк.
       - Потому, наверное, я ей и понравилась. Как живое доказа­тель­ство её правоты. Получается, я как будто на её стороне. И пре­даю его.
       - Абзац, - в полном упоении выдохнул Дюк. - Во косит шиза на­ши ряды!
       - Если бы на моём месте была Тирина! Тогда бы Ольга сама уви­дела... Я не знаю, как её переубедить. И при этом не навредить Малышу. Я вообще не понимаю. Она такой сильный человек, она столького достиг­­ла, состоялась во всём, от семьи до творчества... Неоткуда в ней быть ни страхам, ни обидам, ни комплексу непол­но­ценности, нечего вы­ме­щать. Почему она его так топчет? Зачем ей это надо?
       - Ты меня спрашиваешь, почему и зачем пьяница пьёт, а иг­рок играет? Я тебе чё, пифия?
       - Юр, я не знаю, что делать.
       - Ничего, - мгновенно выдал решение Дюк. - Ты уже всё сде­ла­ла. Как надо.
       - Здрасьте!
       Он перецеловал, расплетая, её пальцы.
       - Не веришь мне - послушай мудрого Гераклита: скрытая гар­мония сильнее явной. Ты на своём месте. Спасибо дракошке - он помог тебе вписаться в тётушкину кривую картину мира. Ты суме­ла и пленить её, и успокоить. Ты её нейтрализовала, Фань! Усыпи­ла её бдительность. И на­плюнь на её зеркала, в них мы все - уроды и выродки, и наша несрав­ненная Тирин - тоже. А переубеждать её? Чтобы она очнулась и увидела в тебе стерву-чаровницу, зло­дей­ку-разлучницу?
       - И замучила Малыша. Ой, нет, - ужаснулась Фалина. - И ника­кой Тины. Ты прав. Лучше я. Я согласна подставить дракону вто­рую щёку.
       - Лучше мне, - Дюк взял её лицо в ладони. Отдышавшись от поцелуя, перескочил: - А как полковник? Не пикировал на тебя? Не шёл на таран?
       - Нет. Он объективнее и осторожнее Ольги. И мне не дове­ря­ет. Присматривается. Бдит, как бы я Сергея не обидела.
       - Во объективность! - оценил Дюк.
       - Юр, его можно понять. Для него "натурщица" - зверь неве­до­мый, а значит, опасный... Батюшки, - спохватилась она, - шес­той час, вот-вот придёт Сергей и погонит меня на подиум, а здесь ещё работы немерено! С тобой все планы кувырком!
       - Фа-ань, - огорчился Дюк, - чего бы я тебе мешал? Или я пыт­ли­вый интеллектуал, чтоб ловить в кулак солнечного зайчика? Гордый царь природы, чтобы ставить силок на степной ветер? Ра­бо­тай, коли тянет. Человек имеет право на невинные извращения.
       - Так не тянет уже, - пожаловалась Фалина, зарываясь в силок объятий. - Не хочу. Хочу к тебе в кулак.
       - Без проблем. Залезай, он твой. Это всё твоё.
       - И это? - скользнула ладонью Фалина.
       - И это. И это. И это...
       - Подожди, мы запутались! - рассмеялась она, дурея в вихре его ласк. - Это всегда было моё.
       - Я за самим собой пришёл.
       - Я не отдам Вас, Теодоро.
       И тут же, вопреки речам, отдали друг другу друг друга и себя в при­дачу - глаза в глаза, утопая в зрачках, творя телами единый стих, ловя губами короткие вздохи - и перепутались окончательно и бесповоротно.
       - Опять я попалась, - разнеженно пролепетала Фалина. - Обо­ро­тень. Золотой дракон. Самый красивый. Забирай себя и уходи.
       Дюк теснее прижал её к себе, не дав откачнуться.
       - Спокойно, Амброзий. Мы их окружили.
       - Юр, милый, мы так никогда не остановимся. А мне ещё мет­ра три красить.
       - Тебе, наверное, в детстве, - впал в психоанализ Дюк, - да­ри­ли подлые книжонки с провокационным слоганом "раскрась сам". Но зачем корячиться самой, если можно найти любителя на это дело?
       - Я и есть любитель. Поэтому... - она запнулась, прочувство­вав прелесть ситуации. Том Сойер просится белить ей забор! - А-а. Ты тоже? Хочешь участвовать?
       - Хоть в режиме трёх "П". "Подержи - подай - принеси".
       - Тогда подай меня к рабочему месту, - повелела Фалина.
       Они зорко встали перед хорошо подсохшей, готовой к сеансу сте­ной. Перед прорывом в сверкающий юг.
       - Ух, ты, - прищурился Дюк. Никогда бы не подумал, что Грин такой неслабый мужик. Ну, Фаэлин, если ты даже из него вытянула воина света...
       - Кроны надо увязать. Сыро.
       - Вертикали я бы усилил. Ещё крепче композицию.
       - Хм... Да. Пожалуй.
       - А здесь бы ударил бликом.
       - Свет же оттуда. Солнце там.
       - Ну и что? Твой мир или нет? Солнце - ты.
       - Это хулиганство, - заворожённо двинулась за искусителем Фа­лина.
       - Мы не створные, - определил позиции Дюк. - Ни у Грина, ни у Солнца. Идём, куда нам надо.
       - Идём. Ты бери этот кусок, я - этот.
       Дюк провозгласил, прицелясь кистью:
       - Чтобы оживить статую, пни её кулаком в живот.
       - Пропала планета, - вздохнула Фалина.
       Продолжили беседу в молчании, языком линии и цвета, тре­ля­ми сол­нечных брызг, акцентами теней, контрапунктами рефлексов, полифо­нией сфумато.
       - Я просто сыграю. О музыке яснее всего говорит сама музы­ка, - до­летело из прихожей на тихих крыльях картавых "р". Фали­на и Дюк, встрепенувшись, синхронно сунули кисти в мыло. Есть на свете вещи поважнее возлюбленного искусства. - Нет, Тин. Ухо­дим. Здесь занято.
       - Стоять! - Дюк перехватил их у двери. - Шаг влево, шаг вправо...
       - Прыжок на месте приравнивается к попытке улететь, - сло­жи­ла крылья Эсфирь.
       - Правильно понимаешь, - облобызал её Дюк.
       - Почему от тебя краской пахнет? - наехал на него Сергей. - Фай, ты что, пустила этого оглоеда к стене?
       - Я за Фаню и к стенке встану, - пируэтом вывернулся Дюк.
       - Стена большая, всем хватит, - щедро поделилась Фалина. - А что ты собирался играть?
       - Косой дождь сильных долей.
       - Ч-что?
       - Сейчас покажу. И вы всё поймёте.
       Все послушно потянулись за Сергеем в гостиную.
       - Понять - это нелегко, - бормотала Эсфирь. - Я не знаю тех­ники.
       - Врёшь, Феерейн.
       Дюк, заломив бровь, покосился на Эсфирь. Та снизу вверх смот­рела на Сергея, как спаниель на хозяина. Что он с ней сделал? Куда их занес­ло за неполных три дня? Не пора ли брать Стрижа за грудки и втолко­вывать, как надо обращаться с сестрой по воде?
       Стриж меж тем хладнокровно взнуздывал звезду:
       - Ты глубоко и гибко владеешь как минимум пятью. Чаще все­го при­меняешь технику интендирования.
       - Как-как? - понатужилась усвоить Эсфирь.
       - А что, этих техник даже много? - невольно заинтересовался Дюк.
       - Полно. Пока отследили около сотни. Сколько их всего - не­из­вестно.
       - А можно конкретней? - попросила Эсфирь. - Что такое ин­тен­ди­ро­вание и где я его взяла?
       - Изобрела. Вслед за святым Ансельмом Кентерберийским, - Сер­гей крутанул вниз до упора вертящийся табурет. - Каждый, кто осознан­но пользуется своим разумом, создаёт для себя техники по­нимания текстов культуры - так естественно, что обычно не фик­си­рует их как отдельные и особые техники. Ты, - он взял её паль­цы, это так просто, проще и легче, чем дышать сквозь болючий ком под лопаткой. Не ища, не зовя, лишь протяни руку - и она откликнется. За это можно жизнь отдать. - Ты просвечиваешь текст лучом рефлексии до глубинных экзи­стен­циальных смыслов: жизнь, смерть, свобода, истина...
       - Точно! - хлопнула в ладоши Фалина. - Категории предель­ных оснований. Тиринка их всюду отыскивает, даже в тыкве.
       - Но смыслы и есть во всём, - пожала плечами Эсфирь. - Я ни­чего не выдумываю.
       - Само собой, - подтвердил Сергей. - Ты - их источник.
       - Однако. Насколько я поняла, все эти легионы техник работа­ют в основ­ном на сознательном уровне, - ушла из луча рефлексии Эсфирь. - Но ведь есть ещё такие штуки, как ритмизаторы и суг­гес­тивные тексты.
       - "Каждый текст, - согласно улыбнулся Сергей, - представля­ет собой двойственный или множественный текст, а также содер­жит следы дру­гих текстов, которые нельзя обнаружить при класси­ческой интер­претации". Конец цитаты. Все тексты - матрёшки. Тексты внушения - матрёшки с секретом. Но и на потайной ящик есть техники.
       - Конструирования или взлома? - уточнил Дюк, решив пока не брать брата за грудки. Сами разберутся. Они друг друга стоят.
       - И те, и другие.
       - Ну-ка, ну-ка... - вцепился Дюк.
       - И вот то, о чём мы с тобой говорили... - завернулась к хвос­ту Эсфирь.
       - А о чём вы говорили? - дуэтом встряли Дюк с Фалиной.
       Сергей поднял крышку рояля.
       - Вот о чём.
       Выслушали с наслаждением.
       - Странно, раньше мне Стравинский не нравился, - удивлённо при­зналась Фалина. - А как красиво, оказывается! А где тут косой дождь?
       - По родной стране прошёл стороной, - предположил Дюк.
       - Вы что, глухие? - завёлся Сергей.
       - В сравнении с тобой - безусловно, - констатировала Эс­фирь. - А несовпадения ритмов - это так и должно быть?
       - Наконец-то. Вот это оно и есть! М-м... Жарр. У него проще и отчётливее. Слышите?
       - Да!
       - Метрические акценты в параллельных голосах сдвинуты во времени, связи между ними не вертикальны. Смысловые структу­ры силь­ных долей рассогласованы до взаимоотрицания. Напряже­ние противоположностей в целостном единстве образа.
       - А, вот ты о чём, - врубился Дюк. - Я - царь, я - раб, я - червь, я - бог, от жажды умираю над ручьём.
       - Печаль моя светла, - добавила Эсфирь. - Смотри, ей весело грус­тить, такой нарядно обнажённой.
       - Вот да, - посветлел Сергей. - Я же знал, что вы не глухие. Вы слы­шите суть. Даже самую глубокую. В начале всех искусств лежат ритм, тон и тембр, и словесный художественный текст го­раз­до ближе к музы­каль­ному, чем к словесному нехудожествен­ному.
       - Это ещё наш попугайчик знал, - фыркнула Фалина. - Он пел под музыку и под стихи.
       - Так это же был ваш попугайчик, - в один голос ткнули пар­ни.
       - Вернёмся к теме, - тронул удила Сергей. - Это дипластия - смыс­лопорождающее отождествление взаимоисключающих, до­пол­нительных друг другу образов, смыслов или текстов. Тин назы­вает это высоким бредом.
       - Напоминает затянутую сшибку возбуждения и торможения в коре головного мозга, - потянула связь Фалина.
       - Совершенно верно. Только приводит не к нервному срыву, а к прорыву за пределы пространства сознания.
       - Э, ты куда? Сядь на место!
       - Сиринг, это что, всё?..
       - Малыш, это нечестно! Сыграл два отрывочка, раздразнил...
       Они замолчали, обняв его.
       - Может, вам ещё и спеть? - по слогу продохнул сквозь ка­шель Сергей. - Или музицирование, или лекция.
       - Лекция, - выбрала Эсфирь.
       - Давай, рассказывай, - поддержал Дюк.
       - А и то, и другое никак нельзя? - попробовала выклянчить Фалина.
       - Никак, - отрезал Сергей. - Здесь нельзя курить, а на кухне нет рояля.
       - Ладно, - сникла Фалина. - Пошли на кухню.
       - Внутренне противоречивый текст, столкновение смыслов, - про­дол­жал Сергей, освежив мозги дымком, - провоцируют подсо­знательные и сверхсознательные усилия осмысления абсурда, по­рож­дающие пучок новых смыслов - имплицитных...
       - А по-русски слабо?
       - Скрытых и потому свободных от контроля сознания. Они дей­ствуют там, в глубинах, абсолютно беспрепятственно. И в чис­ле прочих действий - облегчают и даже инициируют переход в из­менённые состоя­ния сознания.
       - Так просто? - изумился Дюк. - Прочёл "Ехала деревня мимо мужика", или "Rosa mystica", или "Jabberwocky" - и впал в транс?
       - Не так просто, - согласился Сергей. - Что такое сделать рит­ми­затор, текст, работающий на уровне сверхсознания, вы все сами знаете.
       - Знаем, - вздохнули все.
       - Никакие техники не катят, - приняла беспощадную реаль­ность Эсфирь.
       - Ни техники, ни знания, ни умения, ни опыт, - отжал девят­над­цатилетний опыт Сергей. - Каждый раз - первый и последний. Как рождение. Но и в суггестивных текстах - в заговорах, молит­вах и мант­рах, в формулах гипноза и аутотренинга, в политических и рекламных тирадах, - вполне постижимых и воспроизводимых, а то и нарочито при­ми­тивных, скрытая информация кодируется до­воль­но хитро, на несколь­ких уровнях. Кстати, в самом трансе, в прин­ципе, нет ничего экстраорди­нарного. Люди переживают тран­со­вые состояния сплошь и рядом - как звёздные миги счастья, выс­шего накала чувств, вдохновения или еди­не­ния с миром. Ес­тест­венный ритм входа в транс - двадцать минут в каж­дых девя­носта.
       - Каждые полтора часа?! - обомлела Фалина. - Хочу!
       - Где?! - озверела Эсфирь. - Где это чёртово ежечасное вдо­хно­ве­ние?!
       - В принципе, - ухмыльнулся Дюк. - Стриж отчётливо сори­ен­тировал. Теоретически-то мы войти можем. Имеем право. Но где ключ от двери?
       - Высокий бред - одна из отмычек, - указал путь Сергей. С при­свистом втянул ртом воздух. - И артисты пользуются ею во­всю. Начиная с названий. L'Бge d'airain, "Медный век"...
       - Бронзовый, - помог Дюк.
       Сергей озадаченно моргнул.
       - Почему тогда le front d'airain - медный лоб?
       - Не бери в голову, - утешил Дюк. - Умом Россию не понять. А дру­гими местами - очень больно.
       Эсфирь мялась и маялась с мандарином в руке, неуверенно по­гля­дывая на Сергея. Фалина решила её проблему:
       - Малыш, хочешь мандарин?
       - Да. Merci, Фай... Эстер! Что, я сам не мог очистить?
       - Ты как с сестрой по воде разговариваешь? - прорвало Дю­ка. - Вот кашляй теперь! Чтоб знал, Кохова дубина!
       - Тирин полвека всем всё чистит, - улестила Фалина. - И мне, и Дю­ку. Что тут такого? Можно же простить человеку маленькие сла­бости?
       - Прости, Тин. Я не знал. Простите. Это было мелко, - его го­лос, омы­­тый солнечным соком, снова окреп. - Но я ещё придумаю что-нибудь достаточно вредное, чтоб вы ко мне охладели.
       Его просто высмеяли.
       - Это у тебя не вредность, - добила Фалина, - а твёрдость духа.
       - Так что там всё-таки с бронзовым веком? - вернулась Эс­фирь.
       - Он у Родена сначала тупо назывался "Раненый воин". Но он и так раненый воин!
       - И впрямь, - пригляделась к методу Эсфирь. - Нулевая ин­фор­ма­ция. Интересно - была бы матрёшка бездонной, если бы её обозвали в соответствии со здравым смыслом - скажем, "Тайна монастырской биб­лиотеки"?
       - "Имя розы"! - запротестовал весёлый хор.
       Наперебой сыпанули стёклышками, складывая витраж:
       - Мечети Синана и высокая готика. Тысячи тонн камня снару­жи создают бесконечное пространство света внутри.
       - Юр, Малыш этого не знает.
       - Знаю. Там они слышимы - и бесконечность, и свет.
       - "Юноша без перчатки".
       - А чего я с чем там столкнул?
       - Икону с джинсами и сигаретой.
       - Так он всегда в джинсах и с сигаретой, при чём тут я?
       - Гениальное несовпадение-совпадение Золотухина с Моцар­том в "Маленьких трагедиях".
       - Рёандзю.
       - "Особенности национальной рыбалки" с этой беседкой.
       - А что там?
       - Японская беседка на берегу Финского залива, дивный вечер, му­жики в беседке любуются сияющей в небе - Землёй.
       - Нет. Мне вас, русских...
       - Рифма, - додумалась Эсфирь. - Частичное отождествление разных смыслов на первичном, звуковом уровне.
       - Кстати, Стриж, что там с несколькими уровнями кодирова­ния? - при­помнил Дюк. - Сколько и какие?
       - И хватит ли их на чашечку кофе? - увязала искусство с жиз­нью Фалина.
       - Хватит, - обнадёжил Сергей.
       - А в мастерской еда, - невинно обронила Эсфирь.
       - Переезжаем, - скомандовал неистребимо голодный Дюк.
       Переехали. Теснее, но куда уютнее, чем в шикарном Полищу­ков­ском пищеблоке.
       - А мне что делать? - спросил Сергей, ткнувшись в частокол из шес­ти споро собирающих на стол рук.
       - Излагать, - выразила общее желание Эсфирь. - Тебе слойку с мясом или с сыром?
       - Мне кофе.
       - Сиринг, но надо же хоть иногда что-то есть...
       - Отвечать на вопрос! - рявкнул Дюк. - Вы в строю или кто?
       - Без ужина - никакого кофе, - выдвинула проект закона Фа­лина.
       - С сыром, - поднял белый флаг Сергей. - Излагаю. Эстер коп­нула до фундамента. Неосознаваемо глубокий уровень - зву­ко­вой. Фоносе­мантический.
       - По-моему, это как раз полностью доступно чистой техни­ке, - хмык­­­нула Эсфирь. - По Журавлёву.
       - А-а, ты её знаешь?
       - А я нет, - заявил Дюк.
       - Это очень просто, Ваше Величество, - заслонила Сергея Эс­фирь. - Каж­дая фонема для большинства носителей языка - не для всех, конеч­но - обладает определёнными качествами. И если её час­тотность в тексте значимо выше или ниже нормальной, то и сам текст в восприятии ста­тистического большинства приобретает или утрачивает соответ­ст­вующие свойства. Мы ощущаем звуки речи как приятные или непри­ятные, сильные и слабые, нежные и жёст­кие, светлые и тёмные, радост­ные и печальные - первым это заме­тил, конечно, не Журавлёв, а наш глобально первый Ломоносов: "Частое повторение письмени "а" способ­ствовать может к изобра­жению великолепия, великого пространства, глу­бины и вышины".
       - По-моему, глубина - скорее "у", - заметила Фалина. - А вы­шина - "о" или "и". Ну, а что Журавлёв?
       - Определил звуковые значения русских фонем, прогнав их по двадцати пяти шкалам на тысяче испытуемых, и составил форму­лы расчёта воздействия звука с учётом его частотности и позиции в слове. Так что по его методе можно сляпать текст с любыми нуж­ными тебе характеристиками. Даже любого цвета.
       - Вот этого не надо, - взъерошился Дюк. - Мне с этим цвет­ным слухом один хмырь давеча всю плешь проел.
       - Семь лет назад - это "давеча"? - огрызнулся Сергей.
       - Почему, говорит, у Стравинского флейты, фаготы и тромбо­ны дают пятно красного и пятно синего? Почему у Виардо до-диез мажор серебрится, а ре-бемоль мажор золотится? Почему фа ма­жор у Скрябина багровый с кровавым отблеском ада, а у Римского-Корсакова - светлой зелени? И почему у всех ре мажор жёлтый, как Солнце? А я отдувайся за все их глюки. Вот найти бы того юэн­сина зеленоглазого, который подкинул ему идейку с ре мажо­ром и цефеидами!
       - И по наглой рыжей морде, - соболезнующе поддержала Эс­фирь.
       - Где же его найдёшь, - облизнулся Сергей, успевший, пока Эсфирь и Дюк разглагольствовали, управиться с пирогом.
       - Так я и знала, - пробормотала Фалина. - Ну, выдра.
       - Это же сколько морд надо бить, - разленился Дюк. - И На­бокову с его "Другими берегами". И тёзке твоему с его шизофре­ни­ческим цвет­ным сонетом. Voyelles! "А" - вонища и чёрные во­лосатые мухи, каково? "Э" - простодушные истерики...
       - Ты охренел? В его контексте candeurs des vapeurs - это "чис­тая белизна туманов".
       Сёстры тоненько взвизгнули.
       - И, кстати, для Набокова "А" тоже чёрное, - сшил Сергей.
       - Синестетики паршивые, - приговорил Дюк. - Красное оно!
       - А может, для французов... - начала Фалина.
       - Красное, - сообщил Сергей.
       - И для русских, - вставила Эсфирь.
       - Зато "И" у него кашляет кровью, - не унимался Дюк. - Бу­дешь возражать?
       - Не буду, - выкашлял Сергей.
       - То-то. Да "И" вообще синее!
       - А у Набокова? - подпрыгнула на табурете Фалина.
       - Палевое. "У" - зелёный покой морщин, влепленных алхими­ей в усердные медные лбы!
       - Вот это бред, - восхитилась Эсфирь. - Малыш, правда?
       - Не медные, а высокие, - подчистил Сергей. - Кипит.
       - Медные гармоничнее, - встала Эсфирь. - Они действительно зеленеют. Кому чай, кому кофе?
       - Кофе, - решили в едином порыве, готовые к ещё одной бод­рой ночи.
       - А я читала в переводах, там всё так прилично, - пригорюни­лась Фалина.
       - Traduttore - traditore, - разъяснил Дюк. - Переводчик - пре­датель. Хо­ро­шо хоть к последнему слову Рембо дополз до истины. Синяя тиши­на постижения, дух-разум, Скрябинский фа-диез ма­жор, Тейярова Омега, миры и ангелы - Ses Yeux.
       - Скрябин и де Шарден тоже на твоей совести, - отбрил Сер­гей, никак не связавший Ses Yeux с собой.
       - Знаешь, Стриж, по-моему, все эти звуковые значения - пол­ная туфта.
       - А как ты думаешь, почему дамы зовут меня "Малыш"?
       - Потому что ты большой, - благоговейно вымолвила Фали­­­на. - И сильный.
       - Длинный, чёрный и костлявый, - проворковала Эсфирь.
       - Фоносемантические характеристики слова "Малыш": боль­шой, тёмный, жёсткий, мощный и мужественный, - перечислил Сергей.
       - Мы попали? - обрадованно удивилась Фалина.
       - В глаз. Просчитано программой "Диатон". Между прочим, ваши славянские заговоры и молитвы - отчётливо синие, а жёстко кодиро­ванные мантры и формулы НЛП - красные.
       - Ладно. Согласен, - увенчал победителей Дюк. - Сам всегда счи­тал, что "женщина" - слово грубое, а "юноша" - мягонькое, жен­ственное и кокетливое. Ну, это первый этаж. А на других есть такие же прибам­басы?
       - Есть. Слоговые сближения. У Гоголя "Россия" тянет за со­бой хвост слов "пространная", "расскажет" и "спасительный", а "Петербург" от­даёт эхом в "интерес", "будет" и "как будто". У Ба­ра­тынского "му­дрость" раскрывается в "мимолётность", "миры" и "мечтатели". Ритм. В стихах - понятно, в прозе ритм строится ма­лой длиной слов, сино­нимами, теми же звуковыми повторами, па­ра­доксальными и раз­мытыми высказываниями. Золотое сечение. В него запускают основную идею - всё, что находится в точке золо­то­го сечения текста, идёт пря­миком в под­сознание, минуя все филь­тры. Так же действуют ключевые слова или фразы в узлах, соответствующих чистым музыкальным интервалам - но для этого текст должен быть достаточно длинным. Можно ещё кофе? Сле­­дую­щий этаж - текст в тексте. Слова, частотность которых в текс­те су­щественно выше нормы, образуют самостоятельное смысло­вое поле, вставленное сообщение. Есть и более крутой метод - фрагментация, техника рассеяния Эриксона. Сообщение по слову вносится в ней­т­раль­ный текст и при передаче выделяется шриф­том, тоном, жестом - всё равно, главное - незаметно, чтобы не встревожить подсознание.
       - Я чегой-то не тоё. Если незаметно, его и не заметят... А-а, понял. Подпороговый раздражитель.
       - Именно. Усвоят, не заметив - подсознательно, а значит, не­кри­ти­чески. Как двадцать пятый кадр. Не вдруг, конечно. Когда ты выраба­тывал у меня условный рефлекс на свет, падающий на ла­донь, я обу­чился только с пятой попытки.
       - Не "только", а "уже". Алиске и Диму потребовалось больше десяти.
       - И вставленное сообщение с первого раза, скорее всего, не сра­бо­тает. Но с третьего-четвёртого - почти наверняка. Потому они и крутят рекламные ролики, пока не стошнит. Тин, это божест­венно. Что ты туда положила, кроме корицы? Кардамон?
       - Да.
       - Но где ты его взяла?
       - В сумке. Слушайте, а ведь я видела что-то такое, - заду­малась Эс­фирь. - Она там в нужных местах сладострастно подвывала и взмахивала шифоновым подолом. "Каждой женщине хочется быть элегантной. Но как сложно найти модные модели больших размеров! Можно ли стать строй­ной, не отказываясь от любимых тортов и чипсов и не тратя лиш­него времени на тре­ни­ровки? Можно! Теперь у вас есть новый уникаль­ный препа­рат "Липовит", раз­работанный ведущими специалистами на осно­ве каких-то там ти­бетско-друидских рецептов. Всего за две недели приёма "Липо­вит" избавит вас от лишнего веса, целлюлита, рака и насморка. Больше вам не придётся мучить себя диетами и тре­на­жёрами. Но­вый природный препарат "Липовит" - жизнь без проблем!"
       - "Хочется больших тортов и чипсов, можно есть больше без проблем", - встряхнула мозаику Фалина. - А что, они правы. Если все похудеют - кому они будут продавать свой "Липовит"?
       - А я слышал следующее, - сдвинул брови Сергей. - Чем она там взмахивала, не знаю, но голосом работала неплохо. "Я веду активный образ жизни, поэтому у меня нет времени мотаться по городу от ви­за­жиста к массажисту, с шейпинга в солярий и от шефа на отсос. Где же вы­ход? Я сказала всем проблемам: "Уходи", обратившись в салон "Ан­же­ла". Здесь всё создано для ме­ня: экс­клю­зивное оборудование, ква­лифицированные специалис­ты, бассейн, ароматерапия и прочая хрень. Я выхожу отсюда об­новлённой. Эти двери ведут в рай. Доверьте свою молодость и красоту салону "Анжела"!"
       - Ни фига себе, - ошарашенно пробормотал Дюк. - Я-то чего ду­мал - если совместить текст внушения с условным рефлексом, можно, наверное, снимать спазмы сосудов, или приступы стено­кар­дии, или глю­козу в крови снижать. А эти подонки...
       - А как ты сформируешь рефлекс на уровень глюкозы в кро­ви? - не поняла Фалина.
       - Да ну его к чёрту, если этим можно отправить в рай какую-нибудь Анжелу.
       - Дюк, если молотком можно проломить череп, из этого не сле­­дует, что им нельзя забивать гвозди, - обронил Сергей.
       - По-моему, мы впали в кратилизм, - заключила Эсфирь. - В Пла­тоновское заблуждение, будто имена вещей выражают их суть, и кто зна­ет имена - знает и вещи. Хотя даже Кратил у Платона не утверждал, что, зная имена, можно управлять вещами. А уж тем бо­лее людьми. У них всё-таки бывает самосознание и свободная воля - а значит, способность противостоять любому внушению.
       - Контрсуггестивный потенциал, - подтвердил Сергей. - Непо­­вино­вение. Гегель считал его главным пороком человека, Уайльд - основной добродетелью, и оба сошлись на том, что он, единственный, движет историю. Но сколько их, неуправляемых?
       - Ну, раз на Анжелу пришлось катить специальный суггес­тив­­ный текст - скорее всего, она как раз из непослушных, и он на неё не подей­ст­вует, - рассудила Фалина.
       - Да и текст вшивенький, - добавила Эсфирь. - И вообще, все они построены на статистических ногах. А захочешь внушить что-нибудь данному конкретному человеку - а он, как Рембо, слышит "и" вовсе не синим. Или у него после вчерашнего голова болит, и подсознание забито одним-единственным светлым образом - швар­к­нуть тебя бутылкой, чтоб не зудел. Или он в душе японец. Для европейцев, например, бой - нечто плохое, сильное и актив­ное, а для японцев - красивое, слабое и пас­сив­ное. Идеал Недея­ния. В общем, текст хороший, а включаешь - не ра­ботает.
       - Я так и не понял, как сделать, чтоб работал, - почесал в за­тыл­ке Дюк. - То есть, с техниками вроде всё ясно, но вот как его всё-таки сделать-то?
       - Найти мастера, - усмехнулся Сергей. - Который умеет пи­сать такие штуки мимо всяких техник. Даже по-японски. Европей­ские тексты внушения яркие, сильные и возвышенные, а этот - тём­но-синий, тихий, низкий и пассивный, слабый и медленный, лёг­кий и нежный. Как бой. Тень под ногами, манящая в бездну Пу­ти, где падение есть начало взлё­та. Из простых и кратких слов со­ткан высокий бред, скрепленный закли­наниями - звуковыми сино­ни­мами: "Тишь - лишь - крыши - дышат - малыш - спишь - бли­же". В золотом сечении: "Час придёт, и встанем мы на краю луча и тьмы". Вставленное сообщение из слов, встречающихся чаще нор­мы: "На краю - бездна - душа - луч".
       - Та-ак. Гонял песенку через компьютер, через этот твой "Диа­­­тон", - уличила Фалина.
       - Само собой.
       - Я ни сном ни духом ничего никуда не вставляла, - возмути­лась Эсфирь.
       - Вот, - проиллюстрировал Сергей. - Что я и говорил.
       - Не пойдёт, - цыкнул зубом Дюк. - Это ж ритмизатор. Он, ко­нечно, тоже внушает, но использовать его как суггестивный - из­вини, Стриж, всё равно, что Арчимбаутовой шпагой пахать. Или сколачивать комод с потайными ящиками из Рублёвских левкасов. Тоже доски.
       - Тирины ритмизаторы, - глубокомысленно изрёк Сергей, - суть синтез меча и орала.
       - Ой, кто похвалит меня лучше всех! - застыдилась под сес­трин смех Эсфирь. - Но я тут ни при чём, честное слово. Не я пи­сала. Бог писал. А может... как посмотреть. Вон мусульмане, на­при­мер, называют поэта "пёс шайтана".
       - Боже, а боже, - почтительно приценился Дюк, - ты заказы бе­рёшь? Нужен суггестивный текст для проверки на вшивость. На мас­совую аудиторию. Проверять, так проверять. Возраст - от двад­цати до семи­де­сяти. Образование - высшее и недовысшее. Прозой. Замас­ки­рованный под...
       - Курсовую, - предположила худшее Фалина. - Изверг! Тебя же из университета выгонят!
       - Зато станет ясно, кто там движет историю, - хищно оскалил­ся Дюк.
       - Подумаешь, бином Ньютона, - лениво уронила Эсфирь. - Я тебе и так скажу.
       - У нас на биофаке - Нестеренко, Голембиовская и Берн­штейн, - с ходу выдал Дюк.
       - Совершенно верно. Так в чём дело?
       - Разумеется, не в том, чтобы нам было ясно, - как маленькой, растолковал Сергей. - А в том, чтобы стало ясно всем.
       - Хм... - стихла Эсфирь. - Создать с виду научный текст - зер­кало, в коем дхоин увидит себя подлинным - неведомо чьей игрушкой...
       - Платон считал, что мы - игрушки бога, - подпёр автори­те­том Дюк. - А потому, грит, надо брать пример и жить играя.
       - Хороши игры. За что вы их так? - воззвала к милосердию Фа­ли­на. - Это же страшно. Хотя... После такой прививки они уже никогда не будут марионетками. Иммунитет на всю жизнь.
       - Вот да, Фай. Именно. Суггестивный текст, активирующий контр­суггестивный потенциал, - очертил яблочко в мишени Сергей.
       - Тему надо продумать, - перевела на деловые рельсы Эс­фирь. - Должна быть настолько несусветная чушь, чтобы заглотать её можно было только под гипнозом. Курсовая для этого, я пола­гаю, не подойдёт.
       - Спокойно, сестрички, - остановил панику Дюк. - Я осторо­жен и пре­дусмотрителен... Не "ха-ха"! А я, между прочим, чис­люсь в сту­денческом научном обществе! И имею священное право на свободный поиск.
       - Это уже легче, - перевела дух Фалина. - Ф-фух. А в чайнике ещё есть что-нибудь?..
       - Нет. Я поставлю, - встал Сергей.
       - ...И выбрать лучше что-то на стыке наук.
       - Феерейны играют на меже миров, - мурлыкнул Сергей.
       - А что? - поддержала сестру Эсфирь. - Смежная тема осво­бож­дает от шор узкой специальности и растормаживает восприя­тие.
       - Кроме того, в чужой области все плавают и верят на слово, - убе­дила Фалина. - Взять какую-нибудь тайну веков. Например, кто привёз из Мексики в Древний Египет тыкву.
       - Тур Хейердал, - пальнул Дюк.
       - Или откуда родом рожь, - стишила страсти Эсфирь.
       - А откуда родом рожь? - полюбопытствовал Сергей.
       - А кто её знает. Есть гипотезы переднеазиатские, есть кав­каз­ские, но мне кажется, она откуда-то отсюда. Ведь явно северная культура. Фай, а может, тыква сама приплыла? Как кокосовый орех. По морю-окияну.
       - Ну всегда эти рыжие всё опошлят! И прекрасно же знаешь, что сама она бы приплыла в Норвегию. С Гольфстримом.
       - Если варить тыквенную кашу, - сосредоточился Дюк, - нуж­ны: гео­графическое картирование генофонда, генохронологичес­кое датиро­вание этносов, наложить всё это на археологические кар­ты, добавить палинологические данные...
       - Что такое "палинологические"? - спросил Сергей.
       - Палинология изучает пыльцу растений, - ответила Эсфирь. - В том числе ископаемую.
       - И ДНК овечьих или козьих костей со стоянок. На диссер тя­нет, - подытожил Дюк.
       - Генов, пыльцы и костей мало, - полез в свалку Сергей. - Иден­­ти­фицировать носителей археологической культуры с кон­кретным этносом можно только лингвистическими методами.
       - Нет, - вздрогнул Дюк. - Стриж, пожалуйста, не встревай в это дело.
       - Почему? - растерялся Сергей.
       - Ты и так висишь на волоске. Я ещё, может, и отобьюсь, а ты вылетишь по любому, дай только повод.
       - Ты их надавал дюжину - и не чешешься. А я, в отличие от те­бя, никому на мозоли не...
       - Ещё бы! Ты ходишь выше голов. А у дубов самолюбие. Ти­та­ническое. От кого другого они бы ещё стерпели, что видит даль­ше, но ты им просто в лом, как голубь мира - памятнику. Или тебе диплом не нужен?
       - Такой ценой? - Сергей отступил от плиты к подоконнику. За грань их круга. - Чтоб дубы могли тешить себя мыслью, что меня держат в ВУЗе из милости - я должен соответствовать? Трепетать, прикидываться ветошью и не отсвечивать?
       Эсфирь успела раньше молниеносно реагирующего Дюка и мгно­венно бросающейся на помощь Фалины.
       - Наоборот, - отняв ладони от мокрых глаз, спокойно сказала она. Волчонок насторожённо поднял голову. - Это твоя милость - учиться или работать. Твоя добрая воля. У тебя какая пенсия?
       - Сто двадцать. А что?
       - Нам с Фалиной приходилось жить на сотню вдвоём. Сорока тебе хватит на хлеб, кофе и "Приму", двадцать уйдёт на мыло, трусы, носки и - иногда - обувь или куртку из секонд-хэнда, трид­цать - за квартиру, и ещё останется на книги или ночной Интернет. Всегда, каждый месяц, откуда бы тебя ни вышвырнули. Ты незави­сим и неуязвим.
       Сергей открыл было рот. Молча глотнул воздух.
       - Аут! - в полном восторге завопил Дюк. - Одним точным брос­ком - все проблемы! Тирин, полоз золотоглазый, из любой клетки найдёшь выход... Нет. Ты - выход, Тин. Ты - свобода.
       Сергей, как лунатик, двинулся к ним. Его подхватили, усади­ли, потискали, пододвинули чашку и пепельницу.
       - Малыш, - лесным ручьём обвил его мирный, надёжный и ми­лый быт, - а как же можно лингвистически определить народ, если и народ, и его язык давным-давно исчезли?
       - Можно, - обрёл дыхание и голос Сергей. - Слушайте, а ещё пирога не найдётся? Нет! Не три! Один! Можно, Фай. Рукописи не горят. Языки не исчезают. Ветвятся, сливаются, остаются в ныне жи­вущих субстратными и суперстратными слоями...
       - Полегче, здесь дамы, - рыкнул Дюк.
       - Как бы вам, чайникам, подоступнее... - затруднился Сергей.
       - Для домохозяек, пожалуйста, - определила Эсфирь.
       - Моё первое имя - кельтское, второе - римское, третье - гер­ман­ское. Пусть тесто - это латынь. Она пришла с римлянами в Галлию и заткнула сыр - кельтский язык галлов. Галлия заговори­ла на латыни. Потом набежали германские племена, полопотали по-франкски, по-бургунд­ски - и тоже съехали на латынь. И вот пол­­торы тысячи лет Франция говорит на латыни, изменившейся за это время до, как это сказать поделикатней, французского, потому что народ всегда и везде говорит неправильно, не повинуется и де­лает с языком, что хочет. Но и сегодня хлеб моего языка снизу всё-таки отдаёт сыром: Paris - это галльский субстрат, а сверху тмин попадается: la France - это германский суперстрат. Каждый язык - слойка. На карте русских говоров изоглоссы "цоканья" и "чока­нья" очерчивают границы расселения древних финно-угорских племён.
       - Финский субстрат, - кивнула Фалина.
       - Именно.
       - А тюркизмы в русском - суперстрат?
       - Нет. Адстрат. Дары до-ордынских соседей. И вот это что са­мое интересное. Вы слышали о культуре Убейд?
       - Слышали.
       - Это в Междуречье, ещё до шумеров, да?
       - Как сейчас помню, - поделился Дюк. - Хорошая была культу­ра. А потом как налетели с Бахрейна гады-шумеры - и всё. Кир­дык.
       - Не всё, - тряхнул головой Сергей. - Люди Убейда говорили на неродственном нам языке. Евфрат они называли Урутту - крас­ная, медная река. Шумеры переняли у них это слово - "уруд"...
       - Руда! - ахнула Фалина. - Рудый - рыжий - рэд - руж - ро­дос... Вот это да. Но тогда получается, что мы - ну, индоевропей­цы - ещё до разделения на языки были соседями шумеров. Мы ро­дом откуда-то из Передней Азии, а вовсе не с Карпат и не из При­чер­номорья! А другие адстраты у нас есть? Кто там был рядом - семиты, хатты...
       - Есть. От хаттов - барс. От семитов - Эстер. Фай, ты гени­аль­ный лингвист.
       - Просто ты доступно объясняешь. А можно насосать из уже из­вест­ных языков какой-нибудь совершенно неведомый - при­шель­цев из-за моря, скажем?
       - Можно. Если кто-то приходил, конечно. Так насосали эгей­ский и минойский.
       - Кажется, мы вернулись к тыкве, - отследил Дюк. - Насчёт при­шельцев из-за моря Платон рассказывал, что Критий рассказы­вал, что дед ему рассказывал...
       - Что Солон когда-то рассказывал, что один египтянин расска­зы­вал, - подпел хор, - что за девять тысяч лет до того в море за Гиб­рал­таром был остров.
       - Лемурию ещё приплети, - Эсфирь шваркнула на деревянный кругляш очередную джезву кофе. - Гиперборею, гору Меру, Шам­ба­лу, пресвитера Иоанна и людей с пёсьими головами.
       - А кто хотел дикую чушь? Чем тебе плоха Атлантида? Вы про­чувствуйте: минус десятое тысячелетие, палеолит, Скандина­вия под ледником, по Европе бегает народ в шкурах и с дубьём, жу­ёт корешки, малюет мамонтов на скалах, а тут!.. а здеся!.. Туч­ные нивы, два урожая в год, каналы, мосты, гавань, все флаги в гости - чьи, интересно? - алю­миниевый храм...
       - Какой алюминий? - подавился Сергей. - Это орихалк, что ли?
       - Ну да. А что? А тут ещё и Афины! В палеолите! Цивилизо­ваннее атлантов! Прогрессивные и гуманные греки их, гадов, по­беждают - нечего завоёвывать Средиземноморье! - гром, молния, землетрясение, цунами, и вся сцена с грохотом проваливается на дно морское.
       - Осталась одна тыква, - набросала финальную картину Эс­фирь.
       - Ага. Спіймали гарбуза. Душераздирающая история. И до че­го реалистичная!
       - Вот только не было в то время в Средиземноморье даже за­валя­щенькой катастрофы.
       - Нашли, кому верить, - проворчал Сергей. - Египтянам. И с чего эллины считали их мудрецами и знатоками древности? Да во времена Солона саисский Египет только-только отряхался после группового асси­рийского изнасилования, и в его воспалённом во­ображении... Злые вы. Грех смеяться над убогими.
       - Что до девяти тысяч лет, - изготовилась к броску Эсфирь, - так у них у всех были нелады с хронологией. Вон даже Плиний считал, что Зороастр жил за пять тысяч лет до Троянской войны, хотя тот был совре­менником Солона и жил почти через семьсот лет после неё. Наверняка и у Платона, и у египтян в голове была такая же каша, как у Плиния. Чем они хуже? И вообще, мне ка­жется, история Атлантиды искажена двумя психологическими ошиб­ками.
       - Та-ак, теперь ещё и психология, - призадумалась Фалина. - Скоро мы дойдём до атомной физики.
       - Обязательно, - взбодрил Дюк. - Радиоуглеродное датирова­ние впарим для солидности.
       - Психологическими? - с любопытством переспросил Сергей.
       - С датой - типичная реакция вытеснения. Солон, Критий и Пла­тон дружно отодвинули на тысячи лет захват пришельцами Сре­дизем­номорья и катастрофу с землетрясением и потопом, пото­му что победи­тели-афиняне, их прогрессивные предки, и были те­ми самыми захват­чиками. Вернее, одним из отрядов захватчиков, будто бы атлантов.
       - Улёт, - окосел Дюк.
       - Норма-ально, - устояла привычная к полётам Эсфириной мы­сли Фалина.
       - Тин, нельзя ли поподробнее? - кротко попросил Сергей. - Нет. Стоп. А вторая ошибка?
       - Солон с египтянином не договорились о терминах и напута­ли с ори­­ентацией. Как я, когда читала в детстве "Монте-Кристо" и никак не могла понять: почему у Дюма Албания на востоке, когда она далеко на западе?
       - Но Албания на вос... А! - рассмеялся Сергей. - Я понял. Еги­п­тянин, мысленно стоя в Саисе лицом к морю, то есть к северу, говорит: земля в море за Средиземным, за проливом направо. "Ага", - смекает эллин, мысленно стоя в Афинах лицом к морю, то есть к югу...
       - И у него получается за Гибралтаром, в Атлантическом океа­не, - под­хватила Фалина. - А на самом деле, выходит, Атлантида была в Чёрном море? Ну, Тинка!
       - Они, конечно, всё переворачивали, - похмыкал Сергей. - И карты у них были то югом, то востоком вверх, и финикийский алеф эллины на рога поставили. Но до твоих боевых смерчей на восемь сторон света, Тин, они бы не додумались.
       - Не лезет, - горестно сообщил Дюк.
       - Что?
       - Остров шестьсот на четыреста километров в Чёрное море не лезет. Крым обламывается. Или Платон и с размерами наврал?
       - Так это Солон решил, что остров, - невозмутимо отмазалась Эс­фирь. - А египтянин, скорее всего, сказал просто "земля за про­ливом".
       Сергей провёл пальцами по столу, обрисовав гирлянду морей.
       - Шестьсот километров от Дарданелл - это где-то на границе Румы­нии и Молдавии.
       - Яссы, - поддакнула Эсфирь.
       - Тю! - осенило Дюка. - Чёрт! И оттуда четыреста - до Киева. Культура Кукутени - Триполья!
       - Опять Триполье? - взбунтовалась Фалина. - Сколько можно этой вони? И так уже трипольцы - наши предки, щирі українці. Это в минус третьем тысячелетии, когда и славян-то ещё не было! Ну скажи, Малыш!
       - Не было. Даже санскрита. Индоевропейцы только-только от­слоили первую диалектную группу - хеттскую.
       - Вот, - Фалина нырнула рукой в его пальцы. Потёрлась носом о плечо, твёрдое даже сквозь свитер. Ей ужасно хотелось к не­му на коле­ни. Но навязываться? Но ещё больше запутывать сеть от­­ношений? - И так уже эти доисторические украинцы - первая цивилизация на планете, оплот прогресса, светоч знаний, разнесли, как вирусы, по миру культуру. А теперь они ещё и атланты?
       - Наоборот, - сказала Эсфирь.
       - Опять наоборот?!
       - Трипольцы вообще не имеют отношения ни к одному кон­крет­но­му этносу.
       Сергей под шумок утянул Фалину, куда ей хотелось.
       - Тоже неплохо, - вкусил Дюк. - И кого ты предлагаешь? Тау Кита, М тринадцать, галактику Андромеды?
       Эсфирь понесло юзом:
       - Нет, нет, Юр, только не туда. После позавчерашней сцены возле уни­верситета, когда мы все четверо так непринуждённо за­светились, нам не хватает только подкинуть толпе идейку об ино­планетянах. Держи-хватай Хэйнских прогрессоров!
       - Авось, - рулил безбашенный Дюк. - Не линчуют, не сожгут.
       - Нет, Дюк, - выровнял на трассу Сергей. - Эстер вообще о дру­гом. Трипольцы были конгломератом. Сбродом. В трипольских поселениях отследили малоазийских хаттов, эгейцев, индоевропей­цев, и это навер­няка ещё не всё.
       - Как! Это так и есть? Пыжилась, тужилась - и опять придума­ла давно всем известное? - заела себя Эсфирь.
       - Звёздочка, - улыбнулся ей Дюк, - ты не историк, не архео­лог, не лингвист. Ты не придумала.
       - Ты грокнула, - согласился Сергей.
       - Во. Так что договаривай, не тяни.
       - Сейчас. Попробую сформулировать. М-м... - Эсфирь поёр­за­ла на жёстком табурете. - Между прочим, я тоже хочу. Ай! - она сгруп­пировалась уже в воздухе, не опрокинув табурет лишь пото­му, что стук дёрнул бы Сергея. - Медведь-бурбон-монстр! Орки­нус орка!
       - Точно! - рассмеялся Дюк. - Вот кто я! Иштар, ты...
       - Нет, - отстранилась от лавров к истине Эсфирь. - Это грок­ну­ла Фаэлин.
       Дюк поднял на Фалину глаза. Её ожгло ознобом.
       - А у меня два колена.
       - У меня тоже, - тихо предупредил Сергей.
       Фалина показала Дюку язык.
       - Ну, народ. Пойдёшь по шерсть - вернёшься стриженным, - увял Дюк. Повернее подгрёб Эсфирь к себе. - Ладно, блюдём ста­тус кво. Рассказывай, Тин.
       Эсфирь, сузив глаза, вгляделась в бездну времени.
       - Историю движут неуправляемые. Возмутители спокойствия, нон­кон­формисты и бродяги с шилом в заднице. Любой социум, раз­растаясь, сбрасывает этот сброд, чтобы сохранить стабиль­ность. В Запорожскую Сечь, Сибирь, Америку, Австралию, в крестовый поход - так было везде и всегда, в конце концов "семинолы" во Флориде и "хабиры" - евреи в Пе­редней Азии означает одно и то же: "беглецы". А там, где мигра­ционные потоки этих сбросов пе­ресекаются, в точках смешения генов, взаимо­действия и синтеза культур возникают центры цивилизации. Си­ринг, ну что ты да­вишь­ся, смейся в открытую. Опять я изобрела вело­сипед?
       - Извини, Тин. Это теория Кулборна. Правда, в несколько нео­жи­данном повороте.
       - Главное, что на твоих велосипедах хорошо ездить, - вдохно­вил Дюк. - Дальше давай.
       - Почти вся территория Европы и Средиземноморья в минус чет­вёртом - третьем тысячелетиях - это добропорядочный неолит. Осед­лость, скотоводство, земледелие, плуг и ткацкий станок, лепят шнуровую и линейно-ленточную керамику, валяют каменными то­по­рами мегалиты и не спеша приглядываются к меди. Но в восточ­ном углу уже города и державы - Египет, Крит, Аккад, Шумер, ха­наанейский Иерусалим, хаттский Чатал-Гююк, неведомо чей, уже тогда трёхтысячелетний Иерихон, крепости, водопровод, иерогли­фы, бронзовое оружие, золотые цацки и храмовые проститутки. Культура. На запад она диффундирует от племени к племени: пока привыкнут, усвоят, передадут соседям - нор­мальный темп в тыся­чу лет. И мгновенно взвивается на северо-восток, по Балканам и че­рез Карпаты до Днепра.
       - Сброс, - кивнула Фалина.
       - И какой! Один "Мыслитель" из Чернаводы чего стоит! Три­полье - огромные по тем временам поселения, кольцевая плани­ров­­ка, как у ат­лан­тов, двухэтажные дома с расписными стенами, как в Чатал-Гююке, родственные критским статуэтки женщин на быке, эгейская керамика, египетские бусы, шумерский ячмень, кав­казская пшеница, кто-его-знает-откуда рожь, собственная метал­ло­об­работка и даже личная дурь - бинок­левидные сосуды. Вероятно, связанные с общеиндоевропейским культом близнецов. У них бы­ло всё, чтобы стать городской цивилизацией. Вмес­то этого в минус втором тысячелетии они исчезли. А на Средиземно­морье обруши­лись орды индоевропейских племён. Первая волна - хетты, отхва­тившие у хаттов Малую Азию, фракийцы, ахейские греки - эти бы­­ли ещё ничего, они выбили пеласгов, зато построили Микены и на рав­ных влились в Критскую цивилизацию.
       - И раздолбали Трою, - ввернул Дюк.
       - Без этого нельзя. Нечего было Трое торчать на торговых пу­тях и драть непомерные пошлины. Дальше было куда хуже.
       - Санторин.
       - Да. Повальные разрушения, гибель Крита, год темноты и хо­лода, го­лод, мор - и вторая волна. Дорийские греки, сглотнувшие ахейцев, фри­гийцы, уничтожившие Хеттское царство, италийцы, снёсшие с лица зем­ли иберов, иллирийцы, германцы... Миграци­он­ный напор был таким, что отжал из Азии на Ханаан и Египет бан­ды арамеев, евреев и каких-то гиксосов. Семиты - тоже при­личные люди. Все вместе они устроили со­крушительную резню, развалили Средиземноморскую цивилизацию и - по­бедители, по­беждённые собственным варварством - провалились в "Тёмные века".
       - Впечатляющий конец, - поморщился Дюк.
       - Как называется последняя гексаграмма Книги перемен? - на­пом­нил Сергей.
       - "Ещё не конец", - кивнула Эсфирь. - Впереди всегда грядёт гло­бальное "но". Выкарабкавшись кое-как из кровавой каши, эти уб­людки выплавили железо. Выковали костяк современной техно­ло­гической циви­лизации. И в диалоге языков создали софт, из ко­торого разрослась наша сегодняшняя культура.
       - Алфавит, - органным аккордом завершил Сергей. - И ещё не конец. Один вопрос. Что их отсюда гнало? Тогда, во втором ты­сяче­ле­тии, индоевропейцы ломанули не только в Средизем­но­морье. Они дошли до Индии, истребив там Хараппское царство, и до Ки­тая, разрушив царство Инь. Что или кто появился в этих местах и разбудил в трипольцах уснувшую было охоту к перемене мест?
       - Ага. От кого они драпали в такой остервенелой панике, что раз­бежались по всей Евразии, сметя всё на пути? - колоритно сфор­мули­ровал Дюк. - Хороший вопрос. Верно адресованный.
       - Именно нам и исключительно для внутреннего употребле­ния, - уточнила Эсфирь.
       - Только вы могли дать на него мгновенный ответ, - обалдел Сергей.
       Фалина возжаждала аргументов:
       - Юр, а почему ты думаешь, что это были нориски?
       - Я? - изумился Дюк. - Думаю?!
       - Угу, - прыснула она.
       Всё понятно. Юрочка просто знает. Как он сказал, так и есть.
       - Ну? - Дюк обвёл их орлиным взором полководца. - Отсмея­лись? Зна­чит, так. Завтра у нас лошади, послезавтра - филармония, в поне­дельник - Фанин светлый Велен... Со вторника шмонаем все материалы по Триполью, отслеживаем пыльцу ржи и подорож­ника...
       - С какой радости? - как муху с лежанки, смахнула наполео­новские планы Эсфирь.
       - Стоп, - одновременно с нею сказал Сергей. - Я что-то не понял. Ты собираешься всерьёз это доказывать? У нас вроде была пря­мо проти­воположная цель: скормить учёному народу лапшу. Эс­­тер и так дала чересчур убедительную гипотезу.
       Но для Дюка идеальной армией был именно вот такой сброд неуправ­ляемых нонконформистов.
       - Одно другому не мешает. Для публичного трёпа мы всегда найдём, что наплести. Но для внутреннего употребления... А вдруг докажем? Интересно же!
       - И вдруг действительно выясним, кто мы? - первой встала под зна­­мёна Фалина. - Кто были предки норисков - мутанты, другой вид Хомо или в самом деле хэйниты какие-нибудь?
       - Кровь эльфов, - сдаваясь, буркнула Эсфирь.
       Обломать Стрижа было не в пример сложнее.
       - И я должен реконструировать все эти языки и выпутывать из них Старшую Речь или следы пришельцев? У меня комп взор­вётся!
       - Не дави из меня слезу. Твой комп и не такое выдерживал. Стриж, сам же говорил: келхэ ветеи... как там?
       Сергей прочёл со странными дифтонгами и придыханиями:
       - Келхэ ветеи хакун кэлла
       калаи палха-ка на ветэ
       ся да а-ка ейа элэ
       йа-ко пеле туба вете.
       - Что это? - неизбежно заинтересовалась Фалина.
       - Что это? - зачарованно выдохнула Эсфирь.
       - Иллич-Свитыч. "Язык - это брод через реку времени. Он ве­дёт нас к жилищу ушедших. Но туда не сможет дойти тот, кто бо­ит­ся глубокой воды".
       - Иллич-Свитыч? - затрепетала Эсфирь. - Так это нострати­чес­кий?
       - Да.
       - Он писал стихи - на ностратическом?.. Тринадцать тысяч лет назад язык - и человек - уже могли...
       - А что? - не понял её удивления Сергей. - Поэзия - кровь язы­ка. На любом можно писать стихи. Но, надеюсь, от меня вы этого не по­требуете?
       - По стихам у нас Тирин, - расставил посты Дюк. Эсфирь скрутила ему фигу. Он раскрутил и поцеловал маленькую, как ле­песток, ладонь. - А ты начни для разминки с чего-нибудь прос­тенького. Ценники, запи­сочки, лозунги на заборах...
       - Отвали, - процедил Сергей. - Нечем тебе меня достать. Пись­менность Лемноса и критское линейное письмо А уже де­шифровали, этрусский язык взломали, а печати Хараппы и кохау ронго-ронго не в тему - слишком далеко отсюда. Я в безопасности.
       - Я не изверг, - заверил добрый Дюк. - Они, трипольцы, когда Крит грабили, обронили там в одна тыща семьсот... маленькую та­кую гли­няную писульку.
       - В Фесте?! - пискнула Эсфирь, сползая с Дюка под стол.
       - Изверг! - обомлела Фалина.
       - Не выйдет, - дрался, как лев, Сергей. - Я его в руках не дер­жал. И даже если я доберусь до Ираклиона, мне его из музейной витрины...
       - А это не твоя проблема. Повырезаю штампы на все знаки, как положено, и оттисну тебе точную копию. Глины дашь?
       - Чтоб ты не дождал, - рассмеялся Сергей. - Ну, держись, дя­дя. Мы с Эстер сочиним текст Фестского диска, таинственный, как "Курочка Ряба", магический, как "аум мани падме омм", и влепим его в золотое сечение доклада. Прочтёшь - и околдуешься на всю жизнь.
       - Тю, - фыркнул Дюк. - Напугал ежа... Я вами троими дав­ным-давно околдован. На разрыв сердца. Насмерть.
      
      
      
       - - - - - - -
      
      
       В три, как условились, Дюк, отдраенный до пушистого золото­го сияния, в вызволенном, наконец, из химчистки парадном костю­ме вишнёвой замши и бежевом гольфе, ткнул кнопку у правой тор­цовой двери на верхнем этаже старого, двухэтажного, с виду впол­не паршивого дома в скучном районе между Комсомольским и Ду­бовым парками.
       Дверь открылась прежде, чем отзвенел звонок. Дюк петухом всту­пил в домашний круг света, волоча за собой, точно червяка в подарок, полудохлого, горящего в лихорадке, но, как всегда, без­уп­речно лощёного Стрижа. Поставил на стул у вешалки кошёлку с завтрашними подарками. Влился в хор приветствий:
       - Вот и мы, цигель-цигель, там такая теплынь, прям ваше дам­ское лето, успеем ещё в кафе... ой... ух, ты...
       Ух, какие. И какие разные в этих одинаковых платиновых опра­вах, несущих их глубокий блеск, как лист кувшинки - каплю росы.
       И вроде ничего особенного. Спокойные потоки волос. Обвив­шие шею и льющиеся на грудь ожерелья из соединённых серебря­ными звенья­ми кабошонов: у Фалины - золотистые, как её глаза, горячей Землёю рож­дённые гелиодоры, у Эсфири - созданные чис­тым разумом лилово-зелёно-синие гранатоиды. Предельно прос­тые платья, тонко и точно очер­тившие линии тела. Прозрачные струи кардиганов. Высверки гладких чёрных туфель.
       И всё.
       Во что ещё нарядить дрожащий в расплавленном воздухе По­це­луй Солнца?
       Чем украсить холодный и далёкий, но неизменный Стоячий Свет?
       - Это неправильные бабы, - выдохнул Дюк. - Стриж, они уже готовы! Одеты, причёсаны, носы напудрены...
       - И надушены, - добавил Сергей.
       Дюк шагнул к женщинам. Внимательно их обнюхал. От Фали­ны, как обычно, еле уловимо тянуло степным ветром, полынью и донником. От Эсфири - дождём, травой и хризантемами. Сёстры пахли собой. Мир на месте.
       Фалина попыталась цапнуть его за нос.
       - Мы одеты и обуты, мы побрились в две минуты, - подтвер­ди­ла Эсфирь.
       - Нет, я так не согласен, - решительно обиделся Дюк. - Я не могу ориентироваться в нелинейном мире!
       На него рухнула лавина.
       - Линейный обозвался!
       - Правильный нашёлся!
       - Как наш мёд пить, так мы правильные пчёлы...
       - А не полети у "Жигуля" карбюратор - мир бы тебя устроил?
       - Нелюди! - твёрдо держал штурвал Дюк. - Женщина должна ещё бегать в бигудях и огуречной маске, с утюгом в одной руке и юбкой - в другой. Какого зрелища вы меня лишили! Я ж наде­ялся!..
       - У нас нет бигудей, - панически пискнула Фалина.
       - Дамы, будьте людьми, - проворчал Сергей. - Разденьтесь и утешь­те этого Мура утюгом.
       - Да, Серёженька, - воспрянула Фалина, получив чёткие ин­струкции. - С удовольствием.
       - Ха! - не дрогнул Дюк. - Откуда в Ареле утюг? У вас даже би­гудей нет!
       Фалина зарозовела радостно и смущённо.
       - Могу устроить маску из дрожжей, - творчески подошла к де­лу Эсфирь. - Шипит, пенится и стреляет. Пойдёт?
       Сергей, кашляя от смеха, привалился спиной к косяку. Дюк лов­ко сменил галс и вильнул в ближайшую бухту:
       - Зачем же зря переводить время, силы и дрожжи? У тебя и так дивно выходит шипеть "тарелочкой".
       - Нет, Юр, правда! Тебе нравится? - не выдержала Фалина, оглядывая себя и сестру.
       - Н-ну... - Дюк профессорски заложил руки за спину, кач­нулся с носков на каблуки и борзо задребезжал виртуальной бо­род­кой: - Поли­фо­нически кантабильный ансамбль, я бы даже ска­зал - когерентный карильон драпировок, конгениальный класси­ческим канонам медитатив­ных ритмизаторов, тем не менее не ре­левантен в универсуме икониче­ско­го образа, структурирован­но­го доминантой ваших... э-э... естествен­ных эпидермальных обла­че­ний, свободных от детерминизма социальной локализации, за­мы­кающей бесконечность Я, не тождественного даже самому себе, в семантической клетке знаковой идентификации. Чего бы я ржал?
       - А я, кажется, понял, - похвастался Сергей. - Дюк сказал, что прикид неслабый и очень вам идёт, но без - лучше, ибо ни один прикид не адекватен вашей красоте, беспредельной, как вы сами.
       - А по-моему, Дюк сказал, что только голяком мы означаем са­мих себя, - подхватила игру с темой Эсфирь. - И чтобы выра­зить себя адекватно, мы должны надеть все мыслимые прикиды.
       - А по-моему, наоборот - снять, - противосложением вступи­ла Фа­лина. - По-моему, Юрочка как раз сказал, что тело ничего не означает, в отличие от прикида. Тело - не знак, и поэтому лишь те­ло не лжёт, ведь ложь существует только в мире знаков. Ой. Что, раздеваться?..
       Сергей повёл контрапункт к доминанте:
       - Одетые или нагие, мы существуем в знаковом мире. Вне зна­ков нет не только лжи, но и истины.
       - И разума, - в унисон поддержала Эсфирь. - Раздевайся, не разде­вай­ся - нам не выйти из семиосферы. Кстати, отсутствие одеж­ды в нашей культуре - тоже знак, куда более выразительный, чем любой при­кид. Я остаюсь, в чём была. Ведь и мы сами для окру­жающих - знаки самих себя.
       - Тексты, - врубил все регистры Сергей. - На неведомом язы­ке. Как сама жизнь. Она ведь тоже семиотический процесс. По Ка­леви Куллю жизнь есть сам себя читающий текст.
       - Точно! - узрели свет Истины три биолога.
       - Ну и фугу вы сбацали, - отдуваясь, облизнулся Дюк.
       - Сам первый начал. Ах, да! - спохватилась Фалина. - Тексты, а тексты! Мы на концерт пойдём?
       - Там, конечно, будет не так интересно, - вздохнул Дюк. - Лад­но, поехали. Успеем ещё где-нибудь кофею выпить, пока не началось.
       - Можно здесь, - предложила Эсфирь.
       - А я хочу где-нибудь, - ударилась в разгул Фалина. - В конце концов, у меня канун дня рождения.
       - Сочельник, - поддакнул Сергей.
       - Сиринг, - собралась духом Эсфирь, - ты очень хочешь на концерт?
       - Началось, - скис Дюк.
       - Начинается! - зарычала Фалина. - Вытащить тебя из дому тяже­лее, чем бегемота из болота!
       - Очень, - твёрдо соврал Сергей.
       Фалина вздрогнула, вдруг разглядев: Малыш, до боли краси­вый сего­дня, и в самом деле болезненно красив. Встревоженно запро­тестовала:
       - Не похоже. У тебя явно температура!
       - Только у вакуума нет температуры, - научно прихлопнул её Сергей.
       Снял её ладонь со лба, на миг прижал к шершавым от жара гу­бам. Двинулся вдоль стены вправо, к вешалке с верхними вещами. А может, к ковру на стене. Поймаем - узнаем.
       Дюк и Эсфирь оттянули его от стула.
       - Предупреждал же я, что сёстры тебя раскусят, - припомнил Дюк.
       - Выплюнут, - Сергей снял с распялки Фалинин плащ. - Alors, с вещами на выход. Фай!
       Фалина покорно пошла к нему в руки, дала себя одеть, зачаро­ванно лепеча:
       - А откуда ты знаешь, где у нас вешалка? Тебе Юр рассказал?
       - Я там помню, где у вас вешалка, - буркнул Дюк.
       - А что же, по запаху? Или Тиринка тебе передаёт?
       - Или тряпки глушат эхо шагов и голосов, - прикрылась Эс­фирь.
       - И ты слышишь?! А ещё?
       - Ещё? - Сергей шагнул ближе к центру. Вытянувшись, легко хлопнул в ладони. Все замерли, не дыша. Второй хлопок. Сергей встрях­нулся. - Площадь - метров восемь, высота потолка - около трёх, слева что-то деревянное - несколько дверей или большой шкаф, рядом ванная, пахнет свежей водой и лимоном, прямо - узкий коридор, скорее всего, в кухню: там в глубине холодильник и часы, направо - открытая дверь в гулкую комнату, где цветёт жас­мин, между нею и коридором - окно... нет, наверное, стеклянная дверь... зеркало. Трельяж. Но это уже не я, это Тин, не рви ты себе жилы, я же всё равно не буду в него смотреть! А остальное верно?
       - Да.
       - Это невероятно, - задохнулась Фалина. - Малыш, ты гений.
       Но Тирину и гениальностью было не пронять.
       - Сиринг, давай я тебя всё-таки уложу, разотру и напою трава­ми, а?
       - Поставь богу свечку, - подначил Дюк.
       - Я вам не подопытный кролик, - огрызнулся Сергей. - Како­го чёрта! Вы уже час на старте землю роете, красивые до обалде­ния, вас оркестр с гитаристом ждут - и чтобы вам опять не сыгра­ли? И никто, кроме Дюка, вами не полюбовался? Это нечестно. Тема исчерпана, разве нет?
       - А мне только один Юрочка и нужно, чтобы на меня смот­рел, - светло созналась Фалина.
       Дюк налетел на неё и зацеловал куда попало, клянясь: "Это я тебе обеспечу".
       - А по мне, так и Юрочке не обязательно, - лениво уронила Эс­фирь. - По ночам темно.
       - Могу привести вам его аргументы, - продался Дюк. - Любо­пытная логическая конструкция. Нельзя, говорит, лишать человека обещанной радости. Это предательство.
       - Я предпочитаю живого-здорового клятвопреступника чахо­точ­ному рыцарю, - молниеносно выбрала Эсфирь.
       - Как мы можем радоваться, когда тебе плохо! - возмутилась Фа­лина.
       Сергей озадаченно хлопнул ресницами.
       - Ничего не плохо. Подумаешь, осенняя простуда! И вообще кому какое дело, это только меня касается.
       - Бредит, - с ужасом определила Фалина.
       - А потом раскашляется посреди пианиссимо, - каркнула Эс­фирь. - Помешает человечеству и помрёт со стыда.
       Сергей рассмеялся и раскашлялся.
       - Прификсировать? - деловито предложил Дюк, сграбастав его тяжёлой дланью. - Будем лечить? Или пусть живёт?
       Эсфирь встретилась взглядом с лиловыми и жёлтыми глазами. Улыбнулась.
       - Я сама справлюсь.
       - Тогда мы не будем мешать.
       - Счастливо.
       - Пока.
       Сергей сжал пальцами виски.
       - Зря, Тин. Для визитов я сегодня тоже не гожусь.
       - Ты мне годишься всегда и всякий. Иди сюда.
       - Как пахнет, - он остановился. - Розмарин, мелисса, лавр, мирт... Сколько их у вас?
       - Много, - Эсфирь подвела его к окну. Ведь не попросит. Или сго­рит от любопытства, или ломанёт сам, расшибаясь о мебель. - Подокон­ник во всю стену, почти девять метров, и ещё снаружи отец пристроил ящик-зимовку. Вот мы и оттягиваемся.
       - L'olivier! - обрадовался он, точно брату, огладив двухлетний кус­тик маслины. - Самшит... Руэллия... А это кто пушистый?
       - Крымский ладанник.
       - Ого, как у вас литопсы цветут. А это? Очень красивый.
       - Чай.
       - "Так вот ты какой, северный олень!"
       Оба прыснули.
       - Кстати, в кошёлке вам ещё два вазона.
       - А я тут при чём? У меня день рождения через полгода.
       - А в марте мне придётся выслушивать такой же бред от неё? - взял будущее за грудки Сергей.
       - Ах, вот как вы устроились, - со смехом поняла Эсфирь. - Двойной кайф ловите. Можно, я их сразу и выставлю? Зачем им томиться вза­перти? Фай всё равно не заметит, пока её носом не ткнёшь.
       - Заметит. Она стр-рашно пахнет, особенно ночью. До голов­ной боли.
       - Она? - изумилась Эсфирь. - Как интересно! Мне почему-то казалось, что ты подаришь шафран. Настоящий, осенний. Из Про­ванса.
       - Попала. Шафран тоже.
       - Сейчас принесу сумку.
       Сергей поймал её за плечо.
       - Не поднимай, она тяжёлая, - сообразив, улыбнулся. - Ройся в ней, сколько хочешь. Там всё ваше. Подарки, бутылки и сласти.
       Эсфирь выкопала из неподъёмного баула вазоны. Сняла бу­мажные колпачки. Под одним радостно и нежно лиловела, глазела рыжими пес­ти­ками лужайка самой драгоценной пряности планеты. Из-под другого в прихожую хлынул совершенно психоделический аромат.
       Эсфирь сразу узнала её, хотя никогда прежде не видела. Прос­то на автомате вычислила по признакам. Но одно дело - отщёлкать её по застрявшему в голове определителю. И совсем другое - пове­рить и принять, что вот она живая перед тобой. Вот в твоём доме два пят­надцатисантиметровых овальных прикорневых листа обня­ли друг друга короткими черешками. Вот перед твоими глазами по­драгивают, стайкой слетевшись на стройный цветонос в мелких стеблевых листьях, хрупкие белые лунные химеры: три луча шле­мом, два врастопырку, характерная узкая губа и длинный тонкий шпорец.
       "Люби мене, не покинь".
       Она понесла их к солнцу, от потрясения думая вслух:
       - Вас сюда, маленькие мои... А ты по опушкам, влажным лу­гам и кустарникам... Значит, яркий рассеянный свет... Вот так... Господи, не бывает. Не может быть. Она не может цвести в сен­тябре.
       - Вразуми её, - поддержал Сергей, идя к Эсфири из дальнего конца.
       - Она не может расти в горшке. Она микоризная. Её даже не во вся­ком ботаническом саду могут развести. Не поддаётся введе­нию в куль­туру. Где ты её взял? Нигде. Негде. Сам вырастил. Боль­­ше никто. Только ты. И цветёт. В горшке. В сентябре.
       - Маргарит Львович! - выдернул её из транса Сергей. - Всех можно ввести в культуру. Даже людей.
       - Да, - пришла в себя Эсфирь. - Теперь можно. Есть кому.
       - Лев Маргаритыч, не творите себе кумира, - он бережно отвёл плеть пассифлоры на столе, заваленном иллюстрациями к "Бес­конечной книге". - По логике видов в этом саду должны быть розы и цитрусы. Странно. Почему их нет?
       Попалась.
       Судорожно попыталась выкрутиться смешком:
       - Женщины - и логика?
       Нельзя было так шутить. Так грубо и глупо. Инерция мышле­ния, при­вычный расчёт на нормального мужика: тот просто хохот­нул бы, потешенный и интеллигентной иронией, и завуалирован­ным иронией призна­нием женской второсортности, и напрочь за­был бы, от какой темы его отвлекли яркой погремушкой шутки, и вообще не заметил бы, что его отвлекли.
       Сергей же в один бесконечный непоправимый миг удивился - сфо­кусировался - расчислил - и побледнел, каменея скулами. После при­зрач­ного горячечного румянца это было особенно жутко.
       И нельзя пасть ему в ноги и, биясь лбом в колени, вымаливать про­щение. Такого он точно не простит. Всё рухнет окончательно.
       Всё уже рушится.
       Но за руку-то его ещё можно взять?
       - Мюмзик, иди вон, мне нужна тахта.
       - Не гони его. Пусть об меня погреется.
       - Ладно. Устраивайтесь вдвоём. Я скоро приду.
       - Куда ты?
       - На кухню.
       Он попытался встать.
       - Я с тобой.
       - Нет. Лежи, грей питона, - она подоткнула вокруг него вяза­ный плед. - Я скоро. Вот, вместо книги. Трогай тихонько, он бу­маж­ный.
       - Что это?
       - Но и сомнёшь - ничего страшного. Я ещё сделаю.
       - Mon Dieu !.. Qu'est-ce que c'est ?!
       - Я так и думала, что тебе понравится, - Эсфирь поцеловала пылаю­щий лоб. - Мюмзя, охраняй его.
       Когда она вернулась, перекурив, выпив пустырника, с круж­кой го­ря­чего варева и флаконом эфирных масел, Сергей всё ещё ощупывал звёздчатый додекаэдр. На ключицах у него лежала сова, совала голову под ласкающие её пальцы и блаженно прихрюкива­ла. Ниже спал питон.
       - Всех, кого достану, натру пихтой и можжевельником, - чест­но предупредила Эсфирь.
       Животные бросились наутёк.
       - Как ты это сделала? - сипло спросил Сергей. Его трясло. По­жа­луй, надо было и ему в глинтвейн бухнуть пустырника.
       Эсфирь отняла у него бумажную безделушку.
       - Свитер снимай.
       - Как ты сумела пронизать друг другом, свести вершинами и сторо­нами двенадцать пентаграмм?
       - Наклеила на додекаэдр двенадцать пирамидок. Знаешь, что такое додекаэдр?
       - Да. Понятно. Расчёт и синтез. Непостижимо. Это совершен­ство. Это божественная гармония.
       - Надеюсь, тебе не пришло в голову, что я сама его изобрела? Я только рассчитала развёртку и склеила.
       - Только!.. - охнул он.
       - Ну и плечи у тебя. Полный пузырь масла уйдёт.
       - Я предупреждал, что вырасту.
       - Да, конечно. Само собой выросло, как бурьян, без вёсел, пла­вания, фехтования, без ежедневных... О, - коротко, будто от вне­запной боли, выдохнула она, остановив ладонь под его левой ло­пат­­кой. - Вот они.
       - Вёсла? - ехидно осведомился Сергей. - Вирусы?
       - Каверны.
       - Мне не шейте, - с пленительными наглючими Дюковыми ин­­тона­циями заявил Сергей. - Я - этот... идеал здоровой нормы. У меня самая чистая флюорограмма в мире.
       - Диагност я, конечно, не ах, - смешалась Эсфирь. - Но если даже я чувствую, сквозь все твои пустотные блоки... Как пылевое облако. Мел­кие и много. А Дюк тебя слушал?
       - Вы оба - параноики, упорствующие в заблуждении.
       - Сиринг, - её чистый спокойный голос стал совсем бесплот­ным, - ты вообще понимаешь, что у тебя запущенный туберкулёз, да к тому же осложнённый плевритом?
       - Не запущенный. Просто рецидив. Осень. Я его держу. И удер­жу.
       - Как ты вчера ездил верхом? Как ты вообще стоишь на но­гах?
       - Потому и держусь, что стою. Не бери в голову. Пройдёт. Уже про­ходило. Кстати, можно взаимно пересечь двенадцать звёзд иначе. Тогда они образуют двадцать трёхгранных лучей, а не две­надцать пятигран­ных. И ядро, высеченное ими в центре - не доде­каэдр, а икосаэдр. И ещё два варианта посложнее, с ямами, если пе­ресекать не пентаграммы, а двенадцать пятиугольных или двад­цать треугольных граней...
       - Сдаюсь, - Эсфирь перехватила его думающие в простран­стве руки. Скользнула по ним губами. - Я тебе потом покажу вся­кие-разные, у меня их полно. Только я - вычитала о них в книгах с картинками и про­сто воспроизвела. А ты... Творить звёздчатые мно­гогранники в вообра­жении, без чертежей, без эпюр... Ты мате­матик. Тополог. Какой дурак надоумил тебя мусолить психолинг­вистику? Ты её и так знаешь. От природы.
       - Не дурак, а дура, - сквозь смех выкашлял Сергей. - Была у меня ин­трижка семь лет назад. Увлечение молодости. Надоумила "за" точь-в-точь этими твоими доводами "против". Попроси у эль­фа совет - услы­шишь в ответ и "да", и "нет".
       - Срам какой, - пробурчала Эсфирь, обматывая его шарфом. - Клеишь кого попало, слушаешь чьи-то глупости. Выпей.
       - Спасибо. М! - приятно удивился он. - Это лекарство? Они же все жутко мерзкие.
       - Мои - нет.
       - Что здесь? Каберне, мёд, лимон, мирт, корица, имбирь, роза...
       - Барвинок, зверобой и эхинацея.
       - Афродизиак получается, - прытко просчитал Сергей. - Сек­суаль­ный стимулятор.
       - Отличное лёгочное зелье, - возмутилась Эсфирь. - Подума­ешь, лёг­кий побочный эффект. И ещё хорошо бы положить тебя на иппли­катор Кузнецова.
       - Я ждал чего-нибудь подобного с первого глотка, - он обес­си­ленно откинулся на подушку, вытирая со лба испарину. - Уж очень было вкусно. Это неизбежно должно было кончиться кипя­щей смолой или сном на гвоздях.
       - Ладно, - Эсфирь нырнула к нему под плед. - Не хочешь на гвоз­ди - приступим к кипящей смоле.
       - Ты с ума сошла! - зашипел Сергей, отпихивая её. Из него вдруг попёрли параграфы какой-то идиотской инструкции: - Я про­­стуженный, инфекционный, меня надо изолировать, не допус­кать контактов, выделить отдельную посуду, всё кипятить...
       Эсфирь расхохоталась.
       - Ты чего? - оторопел он. Не удержавшись, приник к ней. - Ме­ня Ольга так учила. Что, неверно?
       - Извини, - всхлипнула она. - Всё верно. Всё очень разумно и правильно. Пусть подохнет, зато никого не заразит. Сиринг, даже животные знают, что самый надёжный способ лечения всего на свете - контакт.
       - Нет. Ты не должна платить по моим счетам. И мне худо, Тин. Зелье у тебя хорошее, да я ни к чёрту. Я не могу.
       - Не можешь - что? Ничего не нужно. Только быть. Лежать, ды­шать и выздоравливать. Дыши...
       - Томограф, - он взял в кулак обе её кисти. - Что тебе до моих внут­ренностей? Может, тебе ещё интересно, какой у меня стул?
       - Конечно. А как же? Что может быть интереснее и важнее те­бя - и твоего здоровья в том числе?
       - Ты. У тебя болит живот. Вот что важно. Здесь, pas?
       - Ну, не так уж...
       - Всегда? Каждый месяц?
       - Угу. Но это ерунда, через день-два начнётся - и полегчает... Сиринг! - сердито ахнула она под его губами, мгновенно высосав­шими боль. - Ты всё перепутал, это же я? тебя лечу!
       - Столб даёт сдачи автомобилю только в порядке самооборо­ны, - под­грёб её к себе Сергей.
       Она радостно раскрылась навстречу ему, и они исцелили друг друга от всего на свете. Кроме любви.
       - Поцелуй любви желанный, - задыхаясь, шепнул Сергей, - он с водой солёной схож: тем острее жаждешь влаги, чем неистовее пьёшь.
       Звезда в его руках спокойно сунула року фигу:
       - Что ж, на этот самый случай дан нам веры хлеб горючий, соль любви, что так сладка, и надежды два глотка.
       - Тин, - виновато замялся он, - а у тебя не найдётся чего-ни­будь поесть?
       - Вот! - в восторге вскричала она. - Действует! Сейчас при­несу.
       - Нет уж, - он встал вслед за ней, не отпуская её руку. - Боль­ше ты от меня не смоешься.
       - И не собираюсь.
       Его одежда, края и углы мебели, ковёр под ногами, тихое про­странство этого неведомого дома, тонкий звон лютни за стеной. Всё лелеяло его. Всё было океаном света. Потому что во всём была она.
       Он прикоснулся к ней. К трём мягким складкам под аккурат­ным втянутым пупком. К плавному, как воздушная яма, изгибу та­лии. К тяжёлому полушарию груди. К душистым лучам волос. К целующим пальцы губам. К ресницам, дрогнувшим и намокшим под пальцами. Снова потрясённо убедился:
       - Ты со мной.
       - "Я последую за моим Предназначением".
       - Ольга когда-то сказала, что никто не будет любить меня так, как она.
       - Разумеется. Все любят по-разному.
       - Нет. Она говорила о другом. И ты знаешь, о чём. Но всё вре­мя ускользаешь от этого, как от капкана, и запутываешь следы. Я для тебя - капкан?
       - Не понимаю, - холодно выпрямилась она.
       Хорошо хоть не отстранилась. А толку? Лицо высокомерно и от­чуждённо, как у египетской статуи.
       Сергей отнял руку.
       - Твоё право. Не понимать удобнее, - он глотнул. - А если бы я видел - ты бы вышла за меня замуж?
       - Вздор, - он вздрогнул от внезапной, хорошо знакомой, Вил­лемовой ледяной ярости в её голосе. - Слова. Ничего не стоит свить мир из слов и обустроить его условными наклонениями. Но никаких "если бы" не существует. Есть только реальность. В коей ты занимаешься со мной любовью, не предлагая мне стать твоей женой.
       Он подобрался. "Чтоб я больше не слышала ни о каких Фее­рейнах. Для неё люди - куклы. Она уже в школе, притаившись в уголке на зад­ней парте, натянула паутину и училась дёргать за ни­точки. И не на нас тренировалась - на учителе! Ему это стоило жиз­ни. А нас она вообще игнорировала. Хотя все мои одноклас­сни­ки были и умнее, и, главное, человечнее неё".
       Ба необъективна. И всё же...
       - А ты хочешь, чтоб я предложил? Зачем?
       - Я ничего от тебя не хочу. Ничего не прошу. Не ставлю ника­ких условий, - отчётливо определила условия Эсфирь. - Не надо кормить меня плацебо "если бы да кабы, так уж я бы". Я и так с то­бой.
       - Стоп, - Сергей, морщась, судорожно мотнул головой. - Я не понял, чем я тебя обидел.
       - И я не поняла, чего ты от меня хочешь. Может быть, обезо­па­ситься от возможного риска, заранее, на всякий случай, заручив­шись моим согласием? Чтоб рисковала я? Сказала "да", даже не зная, хочешь ли ты меня? Это повышает самооценку, правда?
       После долгой мёртвой паузы Сергей, сделав усилие, с болью, свис­том и хрипом перевёл дыхание и тихо процедил:
       - Ты меня не поймала.
       - Я тебя не ловила, - ещё тише отозвалась она. - Это ты пы­тал­ся меня поймать.
       - Ты свободна.
       - Изволь. Однажды ты уже отшил меня. И я выжила. Кажется.
       - Петли. Логические петли. Зачем ты меня опутываешь? Зачем тебе нужно моё унижение? Или я для тебя недостаточно унижен? Я не стану тебя просить, Капелла. Ни о чём. Ты права. "Если бы" не существует. Я никогда тебя не увижу. Вот моя единственная ре­альность. Прости, что отнял у тебя столько времени и души. Мне очень жаль.
       Она прошелестела:
       - Мы встретились с тобой за гранью
       возможного. Но всё, что есть,
       нельзя ни отменить заранее,
       ни предпочесть.
       "Тин" - значит "нет". В этой заклятой комнате отовсюду тор­ча­ли стены. Сергей, схитрив, отступил к подоконнику и добрался до при­хо­жей кружным, зато знакомым путём.
       Но и там уже шуршала плащом она.
       - Merci, - он принял у неё трость. - Adieu.
       - Как скажешь, - безучастно ответила она.
       Сергей, как бабочку, снял с локтя её кисть.
       - Нет. Это из других отношений.
       - То есть? Не пойдёшь же ты один.
       - Именно пойду, - сухо отрезал он. - И именно...
       - Ты не знаешь дороги, - перебила она.
       - Знаю. Шёл же я сюда.
       - С Дюком. Один раз. Там обрыв.
       - Да. В парк. Хватит. Уймись. Ты мне ничего не должна.
       - Подожди, - она уцепилась за его пиджак. - Послушай. Я в иди­от­ском положении. У меня фора. Это нечестно. Я не собираюсь липнуть к тебе или дальше выяснять отношения. Просто давай урав­няем позиции. Я молча, не мешая, провожу тебя, хотя бы до метро, до той точки, где ты будешь свободен...
       - Я свободен. И мы сровняли наши позиции с землёй. Пусти.
       - Нет. Я не могу. Там обрыв. Пожалуйста, Сиринг. Ну пожа­луйста...
       Она вдруг опустилась на пол, обняв его колени.
       - Прекрати! - прошипел Сергей. Поднял её, тряхнув, как на­шко­дившего котёнка. - Une comИdienne! Хочешь уравновесить по­зиции? И играешь истерику? Ну, я тебя сейчас вылечу. Тремя сло­вами. Любо­пытно, как ты будешь выкручиваться. Эстер, будь моей же...
       - Да.
       - Hein?..
       Сергей, ослабев, сел на линолеум. Вместе с Эсфирью. Друг друга они так и не выпустили.
       - Я идиот, - выдохнул он. Она, зарывшись в него, как в мате­ринскую утробу, исходила слезами у него на груди. - Какой я иди­от. У Меча Предназначения два острия. Одно из них - ты. Ты - путь. И истина. И жизнь. Тин... Давай попробуем встать. Или мы пропали.
       - А, плевать, - шмыгнула она носом. - Пропали, так пропали.
       Дверь распахнулась. Дюк, остолбенев на пороге, вопросил:
       - Это как же, вашу мать, извиняюсь, понимать?
      
       Даже животные знают, что лучшее место в мире - дом, и луч­шее место в доме - кухня. Холодильник под старым плющом по­лон еды. Стол в круге света уставлен банками, лотками, тарелками и чашками. Для ночных бесед на пол брошены старые спальные мешки из кладовки, два одеяла и вязаный плед. Бронзовый эльф неутомимой рукой плетёт и мерно, час за часом стряхивает со струн в мир время.
       - О-ой, - Фалина блаженно потянулась, сумев по-кошачьи по­тереться сразу обо всех троих. - А сигарету дадите? Мне через вас не добраться. Спасибо. Тирин, ты была права. Впредь никаких кон­­цертов, сразу в постель.
       - Не искушай меня без нужды, - мобилизовался Дюк. По ши­ро­те души загнул в восьмой век: - Так ослаб от страсти нежной, что, когда к тебе пойду, может статься, и от ветра по дороге упаду.
       - Ты пока ещё не тень, - хмыкнула Эсфирь. - И не умер, хоть от страсти умираешь каждый день.2
       Фалине, как назло, не приходило в голову ничего арабского. Она пальнула навскидку:
       - Голубя ко мне не присылай, - подумав секунду, нашла ещё. - Знаю я - у вас заведено с кем попало целоваться под лу­ной.
       - Для поцелуя всё же нужен кворум! - оскорблённо возразил Дюк.
       - Коль мыслишь, я любовь свою к тебе скончала, так ищешь там конца, где не было начала, - вздёрнула нос Фалина.
       Дюк ухмыльнулся:
       - Кто знает нашу богомолку, тот с ней узнал наедине, что взор плутовки втихомолку поёт акафист Сатане. Не скучно с ней! Всегда сначала она завСпит горячо: "О варвар! Изверг! Я пропала!" - а по­сле: "Милый друг, ещё!.."
       - Быть в аду нам, сёстры пылкие, - беззаботно согласилась Эс­фирь. - Пить нам адскую смолу.
       - Богу на Страшном суде вместе ответим, Земля, - отмахну­лась Фалина.
       - А я что, я ничего, - кротко проворковала Эсфирь. - Я могу и раннего Рембрандта почитать.
       - О, как милее ты, смиренница моя, - растрогался Дюк. - По­ту­пив скромно всё, что только можно...
       - О, нет, дорогой, не воротишь долой меня ни мольбою, ни си­лой. Кто варит свой мёд, тот сам его пьёт, а я его крепко сварила.
       - О, эти трения, возникшие меж нами!.. - погряз в грёзах Дюк. Впрочем, ненадолго. - Слушайте, а этот почему молчит? Вроде не спит, курит. В дырявые лёгкие. И молчит.
       - Их бин малад, - отмазался Сергей. - И, друг заботливый, боль­­ного в его дремоте не тревожь.
       - Сейчас не спи, укрывшись пледом, - призвал Дюк. - Сейчас эпоха песен просит. За нами слава ходит следом...
       - И дело следственное носит, - торжественно подпели сёс­тры.
       Сергей, сдаваясь, рассмеялся:
       - Ну почему в русском нет множественного числа к слову "трепло"? Слышали бы вы со стороны, что вы несёте!
       - Куда денешься, приходится, - изъяснила священный долг Эс­­фирь. - Молчат гробницы, мумии и кости - лишь слову жизнь да­на. Из древней тьмы, на мировом погосте, звучат лишь письмена. Кто их рас­слышит, кто нащупает и прочтёт на истёртом обломке, кто переведёт и передаст дальше, кто сплетёт Текст - плот через реку времени, если не мы?
       - Источник смысла, - убедился Дюк. Он, конечно, всегда знал, что Стриж бьёт мыслью без промаха. Но попасть в суть, не дрог­нув, когда мишень - Тина - это... Это надо быть Стрижом.
       - Вот-вот, - указала на сестру сигаретой Фалина. - Ходячий ответ. И ведь сама - лентяйка страшная. Но зато рядом с ней мож­но делать, что хочешь: Тирин докажет, что в этом и есть смысл жизни. Очень удобно.
       - Ага, - уловил, наконец, Сергей. - Вот, значит, чего я хочу. Ва­лить бальсу для вашего "Кон-Тики". Ладно. Ловите.
       Вопросов полон мир - кто даст на них ответ?
       Отцы пустынники и жёны непорочны...
       - Ух, ты! - азартно взвыли отцы и жёны.
       - ...Душою воспаря в раденьях полуночных
       О смысле бытия на третьей из планет,
       Народной мудрости живительный источник,
       Заветных образов небесный огнь и свет
       Распили на троих, к утру усох и след,
       И пепел огненный развеяло, как бред.
       - Улёт, - оценил Дюк.
       Фалина принялась загибать пальцы:
       - Хайям, Пушкин, Михайлик, Одоевский, Волошин... и?..
       - Отсебятина, - отследила Эсфирь. - А говорил, не умеешь. Рас­­кололся. Учтём.
       - Увольте, - отпрянул Сергей. - Я по натуре не Пушкин. Я по на­туре кадавр.
       - Есть хочешь, - поняла Эсфирь.
       - М-м...
       - Хочешь, - поддержала Фалина.
       - Но я уже ел.
       - Ломтик рыбы и гренок с сыром! - возмутилась Эсфирь. - Это же просто неприлично для двадцатилетнего двухметрового мужика!
       - Мне девятнадцать.
       - Тем более!
       - А я как раз двадцатилетний, - встрял Дюк. - И дико хочу жрать. Встаём?
       - Встаём, - согласились остальные. - Мюмзя, вали отсюда. Мы встаём.
       Никто не сделал попытки подняться. С минуту они валялись в выжидательном молчании. Потом стали смеяться, всё громче и громче, сплетясь и уткнувшись друг в друга.
       - Но рано или поздно нам всё равно придётся разъединиться, - апеллировал к здравому смыслу Сергей. - Хотя бы в туалет.
       - Или к столу, - поманил себя Дюк. Не сработало. - А если по­про­бовать напрячь силу воли?
       - Это как? - вмиг отупела Эсфирь.
       - А завтра понедельник, - увяла Фалина. - Даже уже сегодня. И вы все разбежитесь.
       - Я хитрая. У меня отгул, - похвасталась Эсфирь.
       - А мы начнём новую жизнь со вторника, - решил Сергей.
       - О! - Моисеем, обретшим скрижали, замер Дюк. - Вот он, глас истины! В понедельник какая жизнь?
       - Правда? Вы все останетесь? На весь день? Это будет такой подарок!.. Никаких больше не надо!
       - Но-но, - осадил Дюк под восходящую эльфову квинту.
       - Два, - приподнялся на локте Сергей. - С днём рожденья.
       - С днём рожденья, - Эсфирь попыталась поцеловать сестру. Но не пробилась.
       - С днём рожденья! - Дюк вскочил. - Начинаем материали­за­цию духов и раздачу слонов! Сеанс чёрной магии с одновремен­ным разоб­лачением!
       - Малыш, оденься, тебе нельзя мёрзнуть! Тирин, ну хоть ты скажи ему!
       - Замёрзнешь тут с вами, в кипящей смоле...
       - Юр, ещё мяса разогреть?
       - Грей.
       Фалина, хлопая глазами, стояла в центре весёлой кутерьмы. Эс­фирь вручила ей её тайные мечты: длинный кружевной жилет из связанных крючком цветов и листьев, - и ухитрилась же ни разу не попасться с ним на глаза, - посеребрённые сандалии - пучок узких ремешков и шпилька, - и богатейший набор пастели, девяносто шесть тонов.
       - Тинка! - взвыла Фалина. - Тебе на что папа дал двести рэ?! Ты опять без сапог осталась!
       - У меня прекрасные ботинки, почти совсем новые, - чмокну­ла её Эсфирь.
       - Ты это восемь лет твердишь! Сколько можно всё на меня тратить?!
       - Чья бы корова!..
       - Брэк! - скомандовал Дюк.
       Мужчины грохнули на пол баул. Две бутылки. Бананы-манда­рины-виноград. Миндаль в шоколаде. Четыре глазастых килика с бесшабашно свободной, светлой и гармоничной Дюковой роспи­сью: сплетённые в пляске волны, звёздные спирали, птицы, дель­фины, крылатые кони и драконы удачи. Два черепаховых гребня с лаконичными, стремительно изящными барельефами: единорог в прыжке над зубчатой стеной и играющая в воде выдра.
       - Значит, обо мне ещё и в марте вспомнят, - изнемогла от вос­торга Фалина.
       - На память не жалуемся, - скромно подтвердил Дюк.
       - Фай, ты лучше всех, - улыбнулся Сергей - так облегчённо и ра­достно, что Фалина с подозрением уставилась на сестру.
       - А Тина чем хуже? Что вы тут без нас...
       - Сегодня твой день, - не далась Эсфирь. - Примерь гребень. Как волосы держит! И как нежит душу!
       - Сейчас. Ещё немножко полюбуюсь...
       - Тогда примерь это, - Дюк встряхнул в пальцах лунную пау­тинку.
       Сетка для волос. Струи тонких цепочек и жемчуг. В зыбком мер­ца­нии каждой жемчужины дрожала восьмилучевая звезда.
       Эсфирь тихо охнула.
       - Мальчики, где вы это взяли? - слегка осипла Фалина. Дюк и Сергей перевили её волосы цепочками. Ласка невесомого металла, тёп­лого от их рук, отозвалась в теле мгновенным стаккато снежной ясной свежести. Даже мир вокруг стал отчётливее. - Вы с ума со­шли. Это же не серебро. Это же...
       - А кто догадается? - весело отмахнулся Дюк. - Кто поверит? Миф - он и есть миф.
       - Боже мой. Тирин, да посмотри же! Куда ты всё время убега­ешь?
       - Я уже рассмотрела. Подумаешь, бесценный магический ар­те­­­факт со звёздами Феанора. Тебе такое и носить. Вот куда.
       - Шафран! - истаяла Фалина. - Малыш, это из Прованса, да?
       - Да.
       - Чудо. Вот чудо. Красивое-красивое. А можно, я выщипну один пестик и попробую?
       - А что ты меня спрашиваешь? Он твой. Ешь хоть весь.
       - Не советую, - поделилась горьким опытом Эсфирь. - Я уже по­про­бовала.
       - Вечно ты экспериментируешь на себе. А это?.. - Фалина опять замерла, прижав к губам единорога на гребне. - Нет. Этого даже Феанор не мог. В горшке. И цветёт. В сентябре.
       - Во бред, а? - Глюк, правда? - присоединились коллеги.
       - Обскуранты, - проворчал Сергей.
       - Любка. Ночная фиалка. "Люби мене, не покинь"... - Фалина об­вела их солнечными глазами. - А как же иначе? Куда я от вас де­нусь? Попробуйте, отрежьте!
       - И эта ревёт, - озадаченно отметил Дюк. - Люди, может, вы с голодухи?
       Из СВЧ-печи выплыли отбивные с луком, лимоном и баклажа­нами. В вазе раскинулся отмытый, играющий каплями виноград. Сочными лепестками распустился бутон сыра. Тихо, с тонким дым­ком, отхлопнула пробка. Бокалы, украшенные прикоснувши­мися к ним руками, расцвели золотым аи.
       - Итак, - заговорил Дюк, - воспразднуем существование Фаэ­лин Феерейн. Мир корячился тринадцать миллиардов лет, дабы, на­конец, во вспышке творческого озарения явить самому себе эта­лон. И первый же Фанин шаг доказал её совершенство. Ты выбра­ла время и место. И шагнула в бытие - к нам. Ты здесь и сейчас. Не договариваясь заранее, в безмерном времени и беспредельном пространстве мы сумели выйти почти в одну точку и встретиться. Ты пришла первой. И дождалась нас. Спасибо, Солнечный зайчик. За тебя.
       - За тебя.
       - И вам спасибо, - благосклонно кивнула Фалина. - Хотя во­об­ще-то толь­ко Тина явилась вовремя, чинно-благородно. А вот вы где шлялись...
       - Пороги, - пояснил Сергей. - Реку времени можно пройти только эстафетой. И пока мы ждали своих палочек - факела, кисти, пера или белой трости - мы имели счастье видеть, - маленькая ру­ка в его руке похо­лодела, но не дрогнула, - в броуновской толчее одиночек и двоек - спя­щих, рубящих мачты в козырный камин, де­рущихся черпаками над про­боиной, рвущих жилы веслом - как про­ходят дистанцию Бенедикт, Агния и Рахиль Феерейны. Они взвалили на себя тройной груз - и, выйдя духом-разумом в трёх­мерный мир, достигли большего в кубе. Вот путь. Спасибо нашим учителям. Спасибо людям, давшим миру вас. За них.
       - За них.
       - Да, - молвила Эсфирь. - Ещё не рождённые, вы уже пости­гали.
       Дюк, с набитым ртом, протестующе засемафорил обеими ру­ками. Сергей легонько сжал отданную ему руку.
       - Стоп. Эстер, в очередь.
       - Да, Тин, сейчас по программе - ты. Эстер, звёздочка... - Фа­лина запнулась. - Позвольте! У нас же теперь есть гужевые! Муж­чины, я полвека тужилась высказать Тине что-нибудь достойное её. Не женское это дело. Может, теперь вы возьмётесь?
       В наступившей тишине Эсфирь с весёлым любопытством обо­зрела компанию.
       - Однако! Стало быть, никто из присутствующих не может обо мне доброго слова сказать?
       - Не смеем, - благоговейно повинился Дюк.
       Сергей потёр переносицу.
       - Но ты не добрая. Любое определение мельче тебя. Сетью слов можно выловить даже кита. Но как поймать океан? Ты... - он щёлкнул пальцами, сплетая сеть из слов, - une intИgritИ totale.
       - Наше всехнее всё, - перевёл Дюк. - За тебя, Свет неизмен­ный.
       - За тебя.
       - Кстати, - Дюк отставил бокал - точно отвёл ветку, засло­няю­щую мишень. - Теперь вы можете внятно изложить, почему вы сидели на полу под дверью и рыдали оба?
       - Нет, - отрезал Сергей.
       - От восторга, - изложила свою версию Эсфирь.
       У Дюка льдисто сверкнули глаза. Фалина, испугавшись за Сер­­гея и сестру, налетела на него:
       - Что ты к ним пристал? Может, они погулять хотели. А тут простуда, а Малышу это опасно. Обидно до слёз.
       - Фаэлин, ты гений, - просиял Сергей. - Всё так и было!
       - Фань, нам светит нескучная жизнь, - порадовал Дюк. - Вол­ки, конечно, воины такого класса, что не убивают друг друга. Фи­зи­чески. На это я и уповал, оставляя их одних. Но если они ежене­дельно будут рвать свою жизнь в клочья и клацать клыками друг другу у глотки...
       - Вы сами всю дорогу цапаетесь, - в классическом стиле "сам ду­рак" развернула тему Эсфирь. - Любимое занятие - "баран, ба­ран, буц".
       - Рога обломать, зубы повыдергать, - придумал Дюк. - Ну че­го вы опять ржёте? Я дело предлагаю. Построиться и дружными рядами в ЗАГС. Свадьба на весь крещёный и некрещёный мир. Бас­сейн с фон­та­ном из шампанского, чтобы все были мокрые и лип­кие, похабные вели­чаль­ные песни хором в обнимку, конкурс, кто больше выпьет, горелки с раздеванием пойманных, танцы жи­вота на столе среди морд в салатах, заблёванный рояль и финаль­ная драка с испанскими воротниками.
       - И я наконец-то смогу запустить в тебя тортом! - ликуя, до­рвалась Фалина.
       - Давайте лучше макнём его в холодную воду, - посоветовал Сергей.
       - Не фиг, не фиг. Воду мы уже разделили.
       - Тогда что тебе ещё нужно?
       - Всё. Ведь повод какой!
       - Есть в мире хоть один повод, из которого ты не устроишь балаган?
       - Не балаган, зануда. А ритуал. У кого-нибудь есть возраже­ния по существу?
       - Вообще-то, - заикнулась Фалина, - если красивый...
       - Во-во. Красивый и со смыслом.
       - Н-ну, что ж, - встала Эсфирь. - Извольте.
       Выключила свет. Ритуал. Вдохновляющий тоник, каждому свой. Сестре - красоту. Дюку - смысл. Что она в силах дать Сер­гею? Красочное действо для него не существует. Что можно дать отдающему? Что сде­лаешь для того, кто упрямо и недоверчиво хватается делать сам? Чем помочь человеку, если он первым под­ставляет плечо, спасает и помогает?
       Виновата. Не знаешь. Не умеешь. Не дотягиваешь до него. Всучила ему свою жизнь, словно ребёнок взрослому - бумажную безделушку. А зачем она ему нужна?
       Стань зеркалом. Тихой водой. И ты дашь ему хотя бы его от­ражение.
       - аэн, - произнёс голос во тьме. Между ладонями белой нагой тени затрепетал и окреп огонёк. - анно. Арт. Атэ?рон. анэм стэ?ро виссетэ?рам.
       - Малыш, что ты хочешь? - шепнула Фалина, удержав Сергея.
       - Трость.
       - Сейчас принесу. Сиди.
       - Возле вешалки. Что она делает? Алтарь?
       - Да. Из круглой табуретки, - беззвучно ответил Дюк. - Крас­ные и бе­лые свечи. Зеркало. Курильница. Ведьмин красный шнур. Чаша с водой. Льёт вино в кубок. Сыплет соль на пол. Чертит би­оллайном на свечах, на воде, на соли... Интересно, что.
       - Merci, Фай. Она взяла атальм?
       - Да.
       - Мне нужно к ней.
       Эсфирь обернулась на шелест клинка, скользящего из ножен.
       Меч держал проход меж мирами, пока она атальмом возводи­ла в воз­духе границу. Дюк и Фалина вступили за черту, к алтарю. Сергей убрал клинок с межи, замкнув всех в магическом круге.
       Тихие звуки Старшей Речи. Эхо четырёх голосов. Капли воды, благословляя, открывают силе лоб, глаза, уши, нос, рот, грудь, жи­вот, лобок, пальцы рук и ног. Столб лиловатого сияния силы, за­полнившей пространство круга. Четыре змейки крови на змеистом мече. Кровь на чёрном луче атальма и на алом шнуре. Четыре алых узла, разных, - кто какой сплёл, - но равно надёжных, оживают удвоенными зеркалом бутонами очищающего огня, вспыхивают синими солёными искрами.
       Обнявшись, четверо шагнули через шпагу. Нож вошёл в ку­бок, - од­но­разовый пластмассовый стаканчик из-под газировки, - смешав их кровь в вине. Глоток. Глоток. Глоток. Глоток.
       Сергей поднял меч из белой, в пурпурных пятнах, соли. Снял межу. Последним росчерком под контрактом полыхнули свечи. За­навес тьмы. Запах воска, благовонных смол, горелой органики и орхидеи "Люби мене, не покинь". Медленно сереющее окно. Вы­сокий час Тигра. Наедине друг с другом и с миром.
      
      
       - - - - - - -
      
      
       - Нужно провести сквозь факел не только пробку, но и верх­нюю часть пробирки, - комментировала свои действия Тина. - И ни в коем случае не выходить из зоны огня. Всё, что её покинуло, нестерильно.
       Зина, подавляя страдальческие вздохи, машинально кивая и сохра­няя выражение старательного внимания, ждала, когда это кончится.
       - Пробку не выдёргивать, а плавно выкручивать. Моя уже не нужна. А Вы свою будете держать у факела.
       Нет, ну так же классно придумала - не поступать сразу после шко­лы, а пойти в университет работать, годик покантоваться среди преподов и студентов, всё разнюхать, со всеми перезнакомиться, стать своей, и тогда проскочить вступительные - раз плюнуть... А тут хуже, чем в классе. Муштруют, муштруют... Ну ладно ещё ста­рухи командуют - так и эта кикимора болотная туда же со своими вечными "надо" и "нужно".
       - Петлю надо прокалить докрасна, держа в факеле почти вер­ти­каль­но - только так Вы дезинфицируете её полностью. Остудить на стенке пробирки и в среде. При погружении петли среда не должна шипеть.
       Застряла в лаборантках, вот и отыгрывается на новенькой. Зу­дит и зу­­дит. И как только самой не надоест. А ещё добренькой при­дуривается - то посуду перемоет, то анекдот в тему, то юбку или стрижку похвалит. А сама ходит в каких-то допотопных ба­лахонах. Хоть бы раз губы накрасила. Типичная моль. Вот и зло­бится.
       - Острым краем петли разделить каллус на части. Не топя в среде и не кроша в кашу.
       Каллусом озабоченная, как же. А у самой глаза дурные, под глазами круги, и весь день на дверь зыркает. Можно подумать, те­бя там ждут. На белом "мерсе", с чемоданами от Версаче и биле­том на Багамы. Можно подумать, если ты ему сделала что-то там для курсовой, так он уже твой навеки. Это мы ещё посмотрим. У меня их вон сколько, хвостами бе­гают. И теперь, когда, наконец, появился настоящий, уступить его какой-то клуше лет на пять себя старше? Сиди себе в старых девах или лови какого-нибудь очкас­того, обсыпанного перхотью доцента, только и спо­собного, что ну­дить про учебный процесс и вторичные метаболиты. Ещё если б Татьяна на него повелась - тогда другое дело, не так обидно, про­тив Таньки, с её супермодельной внешностью и папой-академи­ком, ни у кого никаких шансов. Слава Богу, У Таньки свои замо­рочки, прям парижские тайны, даже на имя не колется, то ходит злющая - и не подступись, то, как сейчас, мокрые глаза в микро­скоп прячет. Да чтоб из-за этих козлов так...
       - Давайте пробирку.
       - Что? - вздрогнула Зина.
       - Перед Вами полный штатив пробирок с тремя вариантами пита­тельной среды для культуры тканей, - с безотказной, безуко­ризненной, безмерной, издевательской учтивостью подсказала рыжая моль. - От­кройте, пожалуйста, любой из первых номеров.
       - Э-э... Через огонь?
       - Разумеется. Я Вам только что показывала.
       - М-м... Вот так?
       - Почти. Пробку не надо было выбрасывать.
       - Ой, я забыла. А что теперь делать?
       - Посмотреть на свою пробирку.
       - А что?
       - Вы отнесли её от факела сантиметров на тридцать.
       - Ой, - Зина поспешно сунула пробирку к огню.
       - Оставьте, она уже не годится. И откройте другую - с учётом накопленного опыта, - Эсфирь оглянулась на знакомое "здравст­вуйте". - Привет, солнышко.
       - Сеете? А септическим можно?
       - Нужно, - она отстранилась от горелки навстречу Фалинино­му поцелую. - У тебя темпера на джинсах.
       - Где?
       - Вон, на левом колене. Кусок лиловой тени из подмышки Бе­гущей.
       - Не попала. Это из её...
       - Можно, можно! - налетели на гостью Нина и Рина. - Мы здесь все септические. С прошедшим Вас, Фанечка! - До ста лет Вам здоровья, счастья... - Фанечка, может, чайку?
       - Лучше керосину.
       - А какое Вам спасибо за флексагоны! Я уж Тине говорила, мой Лёш­ка от них просто в восторге. - А мои за них чуть не пере­дрались. - Да у меня даже муж два вечера их крутил, такая, гово­рит, топология!.. - Фа­линочка, а Вы ещё не сделаете? Что Вам стоит?
       - Я только раскрасила, делала Тина. И, боюсь, у нас не будет времени...
       - Да-да, конечно, когда сможете! - А то мои ребята так про­сят...
       Фалина, отступая перед потоком горючих детских слёз, беспо­мощно оглянулась на сестру. Та хладнокровно сковала его льдом:
       - Я же дала все развёртки. Детишкам ничего не стоит освоить и склеить самим.
       - Да они не умеют!
       - Я тоже сначала ничего не умела. Увы, в ближайшие десять лет мы будем заняты.
       Вернулась к горелке. Зина таращила большие голубые глаза на Эсфирины руки.
       - Как это у Вас... Вы и туда, и сюда, а пробирка - как прикле­енная.
       - Об этом я и говорила. Не выходить из зоны огня.
       - У меня никогда так не получится.
       - Зина, Ваша задача - не сокрушаться о грядущих бедах, а здесь и сейчас открывать пробирку. Вот так. Расслабьтесь, тогда она перестанет дрожать, и я в неё попаду. Внося культуру, надо по­стараться не задеть стенку: потёки среды могут инфицироваться. Да и неэстетично.
       - Ну это вообще невозможно! - возроптала Зина. Это всё рав­но, что мечом в ножны без пальца попасть. Даже японцы не... - она осеклась на полуслове. - У Вас случайно получилось.
       - Случайно - тоже метод, - улыбнулась эта лахудра. - Лишь бы получалось. Теперь слегка вдавить, но не топить: ткани нужно дышать. Извлечь петлю, не касаясь стенки, и снова прокалить. Пронесите пробку и горло пробирки через огонь и прямо в факеле плотно закройте. Прекрасно. Давайте следующую.
       - Не могу! Я обожглась! - застонала Зина, дуя на палец.
       Эсфирь перехватила петлю в левую руку, правой провела над ожо­гом, смахнув красноту.
       - Всё. Давайте, Зина. У нас ещё два образца впереди.
       Зина понуро потянулась за следующей.
       - Что это? - поинтересовалась Фалина, дотирая микроскопи­ческое пятнышко на джинсах. - Чей каллус?
       - Какая-то охразия из Полинезии, - Эсфирь перенесла в све­жую сре­ду очередной комочек. - Закрывайте. Вроде бы синтези­рует цитоток­си­ческие алкалоиды.
       - Кто же это вам её из Полинезии... - Фалина хихикнула, до­га­давшись.
       - Вот-вот. Они, родимые. Так, номер один - пять штук, отлич­но. Фай, отмойся от керосина и надпиши на них дату, ладно? Итак, Зина, этап открывания-закрывания Вы блистательно освоили. Бе­рите второй номер и петлю.
       - Я?! - опять запаниковала Зина. - У меня не получится!
       - Это мы уже обсуждали, - мило обломала её Эсфирь. - Впе­рёд. Нет, не возите её туда-сюда, а погрузите в факел целиком. Да, вот так. Не спешите, остудите на стенке. Теперь можно.
       - А он не разделяется, - заскулила Зина, ковыряя каллус.
       - Ничего удивительного, - подбодрила Эсфирь. - Объект и не обязан Вам помогать.
       - Злая Вы всё-таки, Тина, - озверела от натуги Зина.
       Эсфирь удивлённо подняла брови:
       - Вы полагаете, это я его подговорила?
       Вокруг захихикали. Хорошо им, их эта мымра не мучает...
       - Учись, учись, Зинуля, - Нина прижала пальцем слово в жур­нале, листая словарь. - Ля дисторсён, дисторсён...
       - Искажение, - автоматически помогла Фалина.
       Две пары зелёных глаз метнули в неё быстрые взгляды: сест­ра - вос­хи­щённо-изумлённый, Татьяна за микроскопом в дальнем углу - почему-то яростный.
       - Подходит, - удовлетворилась Нина. - У нас, Зиночка, прави­ло: каждый сотрудник должен уметь всё, что делают в лаборато­рии. Полная взаимозаменяемость.
       - Меня Тина так же школила, когда я сюда пришла, - подтвер­дила Рина. - М-м... Это сколько же лет? Восемь, десять?..
       Глаза у Зины стали совершенно круглыми и заметались меж Риной и Тиной. У Татьяны, наоборот, прицельно сузились. Фалина быстренько нырнула в уютный кокон блока. Сестра же - вот это да! - врубила заслон. Вполне грамотный. Не так искусно пролон­ги­рованный, как папин, - того хватало на семь-восемь лет, - зато точнее распределённый в пространстве, с мощными узлами у рабо­чих мест.
       Татьяна упала глазами на бинокуляр. Рина перестала шевелить гу­бами, подсчитывая непослушные годы, и с прежним усердием заболтала колбочкой под микробюреткой. Нина уткнулась в ста­тью.
       - Да-а! - переклинило Зину. - Все делают, кому что нравится! Одна я должна всё на свете!
       - Переносите, - мягко напомнила Эсфирь. Поймала своей про­бир­кой петлю. - Видите, ничего сверхсложного.
       - Вон Тане нравится срезы смотреть - она и смотрит!
       - Нет-нет, петлю прокалите.
       - Угу. Редкий кайф - весь день в окуляр пялиться, - процеди­ла Татьяна.
       - А на компе, так Нина Олеговна, меня и не пускают!
       - Да что тебе на нём делать? Шарики гонять?
       - А как крыс забивать, так всегда Тина!
       Фалина икнула.
       - Зина, ну что ты мелешь, - сморщилась Рина.
       - Мне нравится убивать? - почти ласково уточнила Эсфирь.
       - А что, у тебя это здорово получается, - ядовито заметила Та­тьяна.
       Фалина отложила дрогнувший маркер. Уплотнила блок, пре­вратив кокон в шипастую раковину. Непонятно. Неприятно. Тина - и грубый обман? Не может быть. Но эти женщины - не сговори­лись же? Да и незачем им врать. Но разбираться сейчас, здесь - не время и не место. Потом. Наедине. В подходящий момент.
       - Фай, я не работаю с крысами, - с досадой продралась сквозь шипы Эсфирь. - Мои темы - на растениях, я же говорила. Но кры­се нет дела до наших тем, принципов и внутренних разборок. Ей больно.
       - Понятно, - возвращаясь к жизни, перевела дыхание Фали­на. - Опять кто, если не ты.
       - А мне, например, их жалко, - гордо заявила Зина.
       - Ты, Зин, на грубость нарываешься, - строго предупредила Нина. - Эти Феерейны даже живую рыбу никогда не покупают, не то что...
       - Жалко, - задумчиво повторила Эсфирь. - Поэтому Вы реза­ли не­счаст­ную зверю медленно. Чтоб меньше мучилась, да? Кого Вы жалели - ис­терзанное животное или себя, ненаглядную, трога­тельно ранимую?
       - Да Вы просто ищете, на ком зло сорвать! - снесло с катушек Зи­ну. - Думаете, Вы тут самая умная, да? Думаете, если на Вас кто-то обратил внимание, так Вы уже...
       Тут она сбилась с мысли, потому что эта ненормальная, про­тив вся­ких ожиданий, против естества человеческого, не обиде­лась, не вспыли­ла, а прыснула смехом, тщетно стараясь стереть его ладошкой.
       Фалина, тоже трясясь от сдерживаемого смеха, шагнула к сто­лу. От­ня­ла у остолбеневшей девушки орудия труда.
       - Бегите, Зина. Это же опасно - ссориться с людьми, умеющи­ми убивать.
       Зина моргнула. Оценила перспективу. С достоинством дёрну­ла пле­чи­ком: "Подумаешь!" - и, на всякий случай не поворачива­ясь к Эсфири спиной, отступила в угол. К единственному в лабо­ратории человеку, от которого хотя бы теоретически можно ждать понимания и поддержки.
       - Легкомысленные вы всё-таки особы, Феерейны, - осудила Нина. - По­прыгуньи. Всё вам хихоньки. Так и пропорхаете всю жизнь.
       - Выходит, самая умная - ты, - шепнула Эсфирь, окуная пет­лю в пла­мя. - Вот только почему в рожу вцепляются мне? Надо бы переори­ен­тировать девочку.
       - А-а, испугалась?
       - Так ведь впервой. До сих пор я ещё не удостоивалась подоб­ной чес­ти. Я не знаю техники борьбы за мужика. И не собираюсь её осваи­вать.
       - Не проскочишь, - посулила Фалина, подставляя ей пробир­ку. - Не сегодня-завтра тебе тоже кто-нибудь за Малыша глаза вы­царапает.
       - Потерпим. В конце концов, человек должен быть открыт но­вому знанию.
       - А уж такого знания мы теперь наверняка нахлебаемся от пу­за. Обе.
       - Нет, ну ты видала, какие суки! - тихо делилась Зина, косясь на их тан­цующие пальцы.
       Таня безразлично пожала плечами: мол, видала и не таких.
       - И ещё смеются! - захлёбывалась обидой Зина. - Да кто ей дал пра­во издеваться!
       - Право, Зинуль, не дают, - уголком яркого рта усмехнулась Та­тьяна. - Право берут.
       - Если хочешь знать, у меня прав больше. Он мне первой два раза улыбнулся.
       - Кивнул один раз, сказал: "Проходите-проходите, здесь ду­ет" - один раз.
       - Да! И я, между прочим, красивее!
       - Да он всем улыбается. Красивым, некрасивым... Твой Коган, Зиночка, не козырный туз, а джокер. Котяра, гуляющий сам по се­бе. И Ти­на это прекрасно понимает. Она не дура, за ветром в поле гоняться не станет. Потому и смеялась.
       - А я, получается, дура? - засопела Зина.
       - Все мы, бабы, дуры, - с горечью сказала Татьяна, устанав­ли­вая на предметном столике очередной препарат. - Твой тебе хоть улыбается.
       - Ну-у, Тань, кто бы жаловался. Ты хоть кому улыбнёшься - и он готов.
       - А он меня в упор не видит.
       - Быть не может! - восхищённо ахнула Зина. - Тебя?! Он у те­бя такой крутой? Или, что, совсем ботаник пыльный? Зачем он то­гда тебе такой нужен? Самолюбие заело?
       Татьяна молча залила препарат иммерсионным маслом и углу­билась в изучение.
       - Ну и пожалуйста, - оскорблённо поднялась Зина.
       Слава Богу, хоть не надо возвращаться к опостылевшему кал­лусу: стервы Феерейны уже выключили горелку, замочили пробир­ки и возятся у весов.
       - Тебе ещё много?
       - Где-то на час. А ты что так рано? Фрэзи Грант не идёт?
       - Я не хотела, чтоб ты возвращалась домой одна.
       - Да, - шевельнула губами Эсфирь. - Вот мы придём, откроем дверь, а их там нет. Пусто.
       - Ужин готовить не надо, - попыталась найти просвет Фалина.
       - Покой и воля, - разделила её усилия Эсфирь. - Будем тихо-мирно ткать свои иллюстрации и переводы. Как Пенелопы. Да счи­тать Плеяды, как Сафо.
       - Тирин, они и так провели с нами полтора дня и две ночи. На­до же им и дома показаться. И не навсегда же они там застрянут. Ну подождём, Плеяд вон, говорят, целых семь, пока сосчитаешь...
       - Невооружённым глазом видны девять.
       - Чьим? Твоим? Я, например, ни одной не различаю.
       - А вообще-то их больше пятисот. Хватит на все полтора года.
       - Ты тоже думаешь, - вздохнула Фалина, - пока они не доу­чатся?..
       - Доучатся, получат дипломы, найдут работу, построят дом, посадят дерево... И что там ещё им нужно, чтобы почувствовать себя само­стоя­тельным мужиком, главой семьи и всё такое.
       - Господи, какие же они ещё глупые.
       - Ну, а как, по-твоему, мы можем убедить их пойти к нам "в прийми"?
       - Не знаю, - подумав, созналась Фалина.
       - Я - тем более. Значит, они умнее нас, - изящно вывела Эс­фирь.
       - Что муженёк ни сделает, то и хорошо, - тихонько фыркнула Фа­лина. - Вот уж не думала, что ты станешь идеальной женой.
       - Так чьей же!
       - Конечно, они умнее. И ещё наглее, упрямее, норовис...
       - Тина! - в дверях воздвиглась начальница: очки на лбу, в ру­ке испи­санный лист. - Здравствуйте, Фалиночка, с днём рожденья Вас. Загорела, посвежела...
       Сёстры прочирикали: "Да, Вера Ивановна?" - "Здравствуйте, Вера Ива­новна, спасибо". Тина, как ни в чём не бывало, продолжа­ла размеши­вать стеклянной палочкой в стаканчике какую-то бур­ду, подливая воду.
       - Тина, чем ты занимаешься?
       - Это... - начала было Эсфирь.
       - Отвлекись на минутку от кофе. Что это такое: как ни зайду - ты отды­хаешь.
       - Это реактив Драгендорфа. Для фосфорилхолина, - Эсфирь отста­вила стаканчик. - Не срочно. Я слушаю, Вера Ивановна.
       - Разумеется, не срочно, - не дала сбить себя с настроя на­чальница. Ри­на и Нина с головой ушли в работу, стараясь выгля­деть как можно бо­лее занятыми. Зина схватилась мыть посуду. - Сначала хорошо бы под­го­то­вить пробы, нанести, разогнать, высу­шить, а тогда уж думать о про­яв­лении.
       - Уже сохнут, - мирно доложила Эсфирь. - Что случилось, Ве­ра Ивановна?
       - Ну-ка, припомни: ты зачем ездила в командировку?
       - В которую?
       - В Бобровицы, э-э... - начальница, вернув очки на место, за­глянула в письмо. - Прошлым летом. Какое у тебя было задание?
       - Вера Ивановна, я привезла акт, протокол, отчёт, Вы всё за­визиро­вали, - невозмутимо отфутболила Эсфирь.
       - Я-то помню, что я визировала, - вернула ей пас начальни­ца. - Я хочу от тебя услышать, что ты там натворила.
       - М-м... - Эсфирь возвела очи горе. - Фай, ты не помнишь, за­чем я ездила в Бобровицы?
       - Одни студенты на уме! - уличила Вера Ивановна.
       Фалина, покусывая расползающиеся в усмешку губы, подска­зала:
       - Насчёт бобров.
       - Точно, - просветлела Эсфирь. - Определение вредителя со­сновых по­садок до вида и рекомендации по биологическим мето­дам борьбы.
       - А при чём тут бобры? - озадачилась Нина.
       - Из-за Бобровиц, - уела Татьяна. - Тину тянет в филологию.
       - Вот, это в точку! Может, объяснишь всё-таки? Зина, постой-ка на шухере, - Вера Ивановна отошла к включённой вытяжке, за­курила, вы­пус­кая дым под стеклянный заслон. - Это вообще была задачка для ка­кого-нибудь энтомолога. Ну да ладно. Бондарь - прогрессивный руково­ди­тель, радеет за интегральные методы, вы­писал себе эколога. От тебя тре­бо­валось определить вид короеда и соответствующую феромонную ло­вуш­ку. А ты что за самодеятель­ность там развела? Какие бобры?
       - Я не энтомолог, - Эсфирь достала сигарету. Вера Ивановна по­дви­нулась, пуская её к вытяжке. - Ну прописала я ему ловушку от типо­графа. Только сосна там всё равно расти не будет. Изведут короеда - раз­мно­жится сосновая совка. Или ещё кто-нибудь. Но съедят лес неиз­бежно.
       - Почему? - уже по-деловому спросила начальница.
       - Потому что Бондарь - прогрессивный руководитель, - без тени иро­нии ответила Эсфирь. - Восстанавливает леса, сажает ле­созащитные по­лосы - кстати, грамотно, по Колесниченко, с опти­мальным составом видов. И в ту низинку воткнул сосняк вроде бы правильно. Но потом с одной стороны от него отвёл от реки запру­ду, чтобы разводить карпов. А с другой проложил новую дорогу. И перекрыл сток грунтовых вод.
       - Ясно. А посоветовать дренаж? Не догадалась?
       - Невыгодно. Он сам посчитал. Моё дело - не советы, а ин­форма­ция. Зачем ему хилые сосны, если можно завезти туда пару бобров - и через несколько лет у него будет роскошный ольшаник, обогащающий почву азотом, и улучшение водного режима по всем угодьям? Да само на­звание села указывает, какая экологическая ни­ша туда просится. Та­тья­на права.
       - Тише там, хохотушки! - цыкнула в сторону Вера Иванов­на. - И вообще, закругляйтесь, домой опоздаете!
       - Уже-уже, Вера Ивановна.
       - Мы люди дисциплинированные, правильные.
       - Не то, что некоторые.
       Фалина, на всю жизнь привязанная к некоторым, покосилась на часы и взялась домешивать реактив Драгендорфа.
       - Ну, хорошо, - лязгнула гусеницами Вера Ивановна. - А по­чему вы с учительницей биологии и ордой малолетних хулиганов повыдергали во­доросли из рыбного ставка?
       - Так это хара была, - Эсфирь всё больше напоминала тос­кую­щего у доски безнадёжного двоечника. - Харовые выделяют ме­тилтио­ди­тиолан, ингибирующий фотосинтез фитопланктона. Поэ­тому и запруда у него была с сияюще чистой водой: предмет его гордости. Карпы, естест­вен­но, голодали. Им подсыпали комби­корм - они стали ещё и зады­хать­ся. Теперь, без хары, водичка там, конечно, не для купания. Зато диато­мей и, стало быть, рыбы дол­жно быть навалом.
       - Ну, в общем-то... - кивнула Вера Ивановна, сверившись с пись­мом. - Так ты про это и читала им лекцию?
       - Почему "лекцию"? Просто рассказывала попутно. В лужах много вся­кого интересного. И потом, должны же дети знать, что и зачем они делают.
       - Ясно. Ходячая "Философия природы" в своём репертуаре. Всех гру­зишь, даже детей не пожалела. Вон над тобой уже коллеги смеются, - по­вела фланги начальница. Развернула орудийную башню. - А почему ты запретила ему поливать лён и сажать ябло­невый сад?
       - То есть, как - запретила?.. - даже растерялась Эсфирь. - Кто я ему? Равный над равным права не имеет!
       - Вера Ивановна, Тина вообще никогда никому ничего не за­пре­щает! - не выдержала Фалина.
       - Да не съем я Вашу любимую сестрицу, успокойтесь! Себе дороже. Попробуй ей что-то запрети - в лицо рассмеётся. Ладно, не запретила. Предупредила - это тебя устраивает?
       - Возле льна у него растёт рыжик льняной, - втянула когти Эс­фирь. - Гадость страшная: вода с него подавляет рост льна про­центов на со­рок. Если не поливать, потери будут меньше. А сад он собирался са­жать на месте старого. Яблоня аутотоксична. Там вся почва отравлена про­дуктами распада амигдалина.
       - Господи, за что на мою голову эти биохимики? Занималась бы сейчас своим мониторингом популяций большого дятла и горя не знала... - Вера Ивановна вновь повела пальцем по строчкам. - А это что за бред? Бороться с фитофторой картофеля, обрабатывая клубни перед посадкой фитофторой! А?
       - Это не бред. Это тривиальный испорченный телефон. Я пред­ло­жила ему полученный из фитофторы сенсибилизатор, акти­вирующий синтез фитоалексинов в самом картофеле.
       - Ясно. Вакцину.
       - Да, вроде. И ещё - перемежать посадки картофеля луком и опрыс­ки­вать капсидиолом или просто вытяжкой из перца. Комп­лексная защи­та, как он хотел.
       - А что ты ему наболтала про пожнивные остатки? Ты что, против щадящего пахотного режима?
       - Отнюдь. Отличная технология. Но остатки биомассы пшени­цы и ов­са выделяют фенолкарбоновые кислоты, угнетающие про­ростки пшени­цы. Кроме того, на соломе развивается пеницилл, выделяющий ток­сич­ный патулин. Элементарное почвоутомление. Это тысячи лет из­вестно.
       - Ну уж ты опыт веков к своему новомодному биогеоценоло­гиче­скому подходу не приплетай!
       - Помилуйте, Вера Ивановна! - взмолилась Эсфирь. - Что же в нём новомодного? Сукачёв ввёл понятие "биогеоценоз" в сорок четвёртом, Абелин предложил тождественный термин "эпиморф" почти век назад, в четырнадцатом, Мёбиус разглядел биоценоз на устричных отмелях в тысяча восемьсот семьдесят седьмом...
       - А Геккель придумал слово "экология" в тысяча восемьсот шесть­де­сят шестом, - хором вспомнили Вера Ивановна и Нина.
       - А Волга впадает в Каспийское море, - подытожила Татьяна.
       - Вот именно, - согласилась Эсфирь. - Мы говорим о вещах, кото­рые по идее должны уже навязнуть всем в зубах. Сколько дол­жно пройти столетий, чтобы экосистему перестали представлять себе как чан с хлореллой?
       - Ладно, поговорили, - закруглилась Вера Ивановна. - Ты приехала к хорошему человеку, с конкретной целью, вместо этого сунула нос во все дыры, раскритиковала всю его работу...
       - Вовсе нет, он очень толково хозяйничает...
       - ...Заморочила ему голову, - повысила голос Вера Ивановна.
       - Пришла и всё опошлила, - пригорюнилась любящая старшая сестра.
       - Я ещё и не так могу, - хладнокровно проинформировала Эс­фирь.
       - В общем, сама виновата. Теперь он просит прислать специа­листов, чтобы... где тут... а, вот. Чтобы проверили почвы на со­держание фенол­карбоновых кислот, патулина, цианидов и бензаль­дегида - ты смотри, всё записал! Ты ему диктовала, что ли?
       - Ни Боже мой.
       - А он, видишь, усвоил. И чтобы нашли оптимальное место для план­таций валерианы и пятипала. А это ещё что такое?
       - Лапчатка белая. Она у них там растёт в лесах, но рассеянно. А трава хорошая. Радикально лечит зоб.
       - Да ну? Без операции?
       - Да.
       - Так ты там, значит, по лесам швендяла. Цветочки собирала. Ну, всё, Тина. Ты меня достала. Подгоняй тут свои дела и с поне­дельника поедешь.
       - Нет.
       - Что значит - нет? - не поняла начальница.
       - Я больше не могу ездить в командировки. У меня измени­лись...
       - Что значит - не можешь? А кто же поедет?
       - Кто угодно, - с улыбкой пожала плечами Эсфирь. - Разве я - са­мый квалифицированный специалист?
       - Что значит - кто угодно? - Вера Ивановна поверх очков оглядела лабораторию. - Кого я пошлю, по-твоему?
       - Я не могу, - мгновенно отреагировала Нина. - У меня ребё­нок. И муж хуже ребёнка.
       - Твоему Лёшке тринадцать, здоровый парень уже! - заняла оборо­ну Рина. - А моим девять и десять!
       - Зато они у тебя с бабушкой!
       - Что, Зина поедет? - риторически вопросила Вера Иванов­на. - Так она ничего не умеет. Или, может, Таня?
       - Я? - выпрямилась Татьяна. - В деревню? Грязь месить? И вообще, у меня отец болен. У него язва.
       - Вот видишь. И я не могу: у моей Стаськи защита на носу. Так что не дури. Из-за этого своего Когана совсем распустилась. Романы романа­ми, а работа в первую очередь.
       - Сбой в логике, - спокойно отметила Эсфирь. - Для всех вас в первую очередь - интересы близких. Для меня тоже. Я не остав­лю мужа. Ни на один день.
       - Это ещё что за ультиматумы? У нас, между прочим, незаме­нимых нет, - в запале пригрозила начальница. - Три выговора - и скатертью дорога, я на твоё место хоть завтра человека найду.
       - Как Вам угодно, - бровью не повела Эсфирь.
       - Мужа?! - ахнула Нина, проглотив, наконец, новость.
       - Как - мужа?! - дошло до Веры Ивановны.
       - Тиночка, и молчала! - завопили Нина и Рина. - Поздравляю! А когда? И хоть бы словечко! А мы и не поздравили! И не отмети­ли! Такое событие зажала!
       - Ай да Коган, - крякнула Вера Ивановна. - Ай да сукин сын.
       - Не совсем, - уточнила Эсфирь. - То есть он, конечно, по всем ста­тьям ай да, но...
       - Но вообще-то он мой муж, - скромно подала голос Фалина.
       - Господи!.. - зашлась Рина. - Фаня!.. Да как же?..
       - Неправда! - брызнула слезами Зина. - Быть этого не может! Вы про­сто назло выдумываете!
       - Нет, Зина. У меня бы фантазии не хватило, - честно объяс­нила Фа­лина.
       Вера Ивановна уронила со вспотевшего носа очки.
       - Девки, вы меня в гроб вгоните. Фанечка, деточка, он же Вас бросит через месяц! Бабник, пустомеля, ветер в голове, он ещё пять раз женит­ся и десятерых бросит!
       Фалина беспечно пожала плечами:
       - Чего меня пугать, Вера Ивановна, у меня три пожизненных заклю­чения.
       Захихикали даже зарёванная Зина и Татьяна, не сводившая с Эс­фири сверкающих изумрудных глаз. Скандал грозил с оползнем смеха съехать на нет.
       - Тина, ты-то хоть объяснила бы сестре, он же и за тобой ухлё­сты­вает! Что у вас за отношения, я не понимаю! А вы что сидите, уши разве­сили? Ну-ка по домам! Трудовую дисциплину наруша­е­те!
       Сотрудницы послушно засобирались.
       - А от тебя, Тина, я не ожидала, - из глубины обманутой души вы­плес­нула Вера Ивановна. - Я-то думала, ты - сама порядоч­ность. А тут как с цепи сорвалась. Вот уж, действительно, в тихом омуте...
       Тина, по своему обыкновению не пользуясь воронкой, - лень по­мыть, видите ли, - переливала готовый реактив в узкое горлыш­ко распы­лителя. Тонкая, со спичку, рыжая струя казалась отлитой из стекла.
       - Да ты меня слушаешь?
       - Конечно. Мне очень жаль Вас разочаровывать, Вера Иванов­на, но я и не сидела на цепи.
       - Оно и видно. Замуж, милочка, так не выходят. Обзавелась, на­ко­нец, семьёй, положением - так пора бы и остепениться, про обязанности подумать, а не про гульки, вести себя прилично, как замужняя женщина, а ты совсем совесть потеряла, с Коганом кру­тишь и этому слепому мальчику, брату его, голову морочишь - на­шла, кого динамить! Стыдно, Тина! Глупо и непорядочно! Такого мальчика!..
       - Глупо, - с идиотской блаженной улыбкой мурлыкнула Ти­на. - По­про­буй его продинамь. Легче Будду перенирванить. Но, Вера Ива...
       - Ладно, - вдруг зло выпалила Татьяна. - Поеду я в эти долба­ные Бобровицы.
       - Уж позволь мне решать, кто куда поедет, - срезала Вера Ивановна, до осатанения утомлённая бесплодным боем с Фалиной и Эсфирью - со светом и с тенью. - Ничего, Тине только полезно будет. Сменит обста­новку, проветрится - глядишь, дурь из головы и вылетит. А муж никуда не денется - если и вправду муж, а не ещё одна блажь. Потерпит недель­ку. И учти, Тина: будешь ещё вертеться возле филологов - поставлю вопрос...
       - Здравствуйте.
       Своеобычное "А вам чего, мальчики?" - рассыпалось в песок у Веры Ивановны в горле. Какие там мальчики... Озоново свежий резерв противника. Азартный заряд Зевесовых стрел. Тихое зерка­ло эльфий­ского клинка.
       Нина, Рина, Таня и Зина застыли в немой сцене, прижав сумки к бюстам. Скандал, кажется, переходил в новую фазу. По закону "Градус не снижать".
       - О. И Фаня здесь, - накрыл с поличным Дюк. - Н-ну, жёны? Сколь­ко ещё ждать? Четверть пятого.
       - Недосуг на часы посмотреть? - процедил Сергей.
       - Уж и погулять нельзя? - виновато всхорохорилась Фалина, солда­тиком вскочив с табурета.
       - Я уже, - панически засуетилась Эсфирь. - Прости, родной, мы тут с Верой Ивановной...
       - С шестнадцати до восьми твой сеньор - я, - холодно напом­нил Сергей.
       Легонько подбросил трость, перехватил в центре тяжести, прокру­тил пропеллером - смертоносное оружие, готовое к удару по двум точкам сразу.
       Дюк будто бы невзначай положил ладонь на пряжку окованно­го гра­нёными ребристыми бляхами ремня.
       - Ах, вы так? Драться? - Фалина огляделась, извлекла из ступ­ки воз­ле весов пестик тяжеленного лабораторного фарфора, умос­ти­ла в руке. - Я готова. Кто первый?
       - Я, - Эсфирь вытянула из-под гребня трёхгранную иглу с чёрным каменным навершием. - Интересно, успеет кто-нибудь из вас отбить дротик?
       - Успею, - высокомерно поднял голову Сергей. - Кидай.
       - А я успею поймать, - оскалился Дюк. - Ты на ночь-то моли­лась?
       - Круто!.. - в благоговейном ужасе охнула Татьяна.
       - Милицию... - безголосо пискнула Зина.
       - Лучше спецназ, - взвесила Нина.
       - Дурдом, - сомлела Рина.
       Вера Ивановна молча выпала за дверь. Вслед за нею - бочком, боч­ком, опасливо прощаясь - улизнули остальные. В коридоре их догнала и толкнула в спины ударная волна хохота.
       - Ну и вид у вас был! - Фалина не сразу попала пестиком в ступку. - Бан­диты, перепугали бедных женщин до судорог.
       - Да-а, - Эсфирь, щурясь от удовольствия, убрала иглу в при­чёс­­ку. - Прямо как у антсаев. Очень впечатляюще.
       - Мы мирные люди, - зарычал Дюк.
       - Мы даже слов таких не знаем, - кротко поддержал Сергей. - Это вы шатаетесь по храму науки с дротиками в зубах.
       - А что делать, - оправдалась Эсфирь, беря у него трость - пусть тис­кает обеими руками, - если в любой момент могут вло­мить­ся сту­диозусы и с воплем "Всем дрожать!", свистя нунча­ка­ми...
       - Базуками, - не стал мелочиться Дюк.
       - Вы и базуки где-то свистнули? - восхитилась Фалина. - Нет, Тин, ну куда ж мы против них, с голыми дротиками...
       - Малыш, а ты действительно можешь отбить?
       - Метни, - отшагнув, предложил Сергей.
       - В тебя? - хмыкнула Эсфирь. - Ты в своём уме?
       - А чего с ним миндальничать? - удивился Дюк. Вдруг мол­ние­нос­но, без замаха, ударил в шею и в живот Сергея - нет, туда, где тот был миг назад. Сухим листом отлетел в сторону, оттолк­нулся от вытяжки и вскочил уже из кувырка. - Ну, как? Я доступно объяснил?
       - Вполне, - глотнула Фалина.
       - Извините, ошибочка вышла, не было никаких антсаев, - от­трепе­тала и стихла Эсфирь.
       - Я тебе что, наглядное пособие? - проворчал Сергей. - А если б я какую-нибудь колбу разбил? Ты цел?
       - А чё мне сделается. Да в порядке я, Стриж, - Дюк прижал Сергее­ву ладонь к своему лбу. - Хозяйка, хроматограммы опрыс­кивать будем?
       - НЩ их, завтра успею, - отмахнулась Эсфирь. - Идёмте лучше к компьютеру, я... Юр!
       - Юр, ты что?! - рванулась к нему Фалина.
       Дюк тяжело обвис в руках Сергея.
       - Не в порядке я... А всё комп, бесий искус, полдня на ём ЯМР-спектры интряп... иприт... и трень... Ох, чегой-то худо мне...
       - С-скотина, - облегчённо выдохнул Сергей.
       - Интерпень! - чуть не плача, взбеленилась Фалина. - Я поду­мала, ты себе что-то отшиб!
       - Осторожность и предусмотрительность, - диагностировала Эс­фирь, перетекая в позу укуса. - Напрочь.
       - А давайте я его проинтерпретирую, - с готовностью встрях­нул дядю Сергей.
       - Но-но, - воскрес Дюк. - Тин, так что там у тебя с компом?
       - Хм... - раздвоенный язычок ещё мгновение трепетал у его шеи. Жаж­да делиться информацией пересилила. - Я нашла в Ин­тернете кое-что интересное.
       - На тему?
       - Привет. Кто планировал со вторника перешмонать Триполье и иже с ним?
       - Ну-у? Иже уже? Пошли.
       Сергея, как по команде, крепко взяли за плечо, ласково - за локоть и невесомо прикоснулись к пальцам, предлагая взять само­му, что хочет.
       - Трое на одного? - со смехом взбрыкнул он. - В очередь!
       - Потерпишь. Давай, топай, там Инет на шару дают.
       - Я пока спрятала их в свою папку, с глаз подальше, - бормо­та­ла Эс­фирь, старательно возя мышью. - Сейчас... Если что-то подойдёт, мож­но переписать на диски. Или отправить по вашим емэйлам?
       - А диски есть?
       - Есть.
       - Гад буду, ты скинула сайты сюда, - ткнул в дисплей Дюк. - В эту хрень никто, кроме тебя, не сунется.
       - Почему? - спросил Сергей. - Какая хрень?
       - "Вторичные метаболиты - семиохемики", - прочувствован­но про­чёл Дюк. - Просто, изящно и сильно. Это вам не какая-ни­будь там вуль­гарная Хараппская письменность или тёмная энергия Вселенной.
       - Не будешь ты гадом, как ни тужься. Вот они.
       - О! Карты! Генохронология! Кости! Горшки! Пыльца! Атас!
       - Правда, это на английском и румынском...
       - Без разницы. Стриж, с румынского переведёшь?
       - Хорошо хоть, не с суахили.
       - Тин, с меня пять благочестивых бесед, - Дюк ногой подтя­нул под себя стул, отнял у Эсфири мышу и пулемётно защёлкал. - Щас мы их совместим...
       - Всё, - безнадёжно заключила Фалина. - Чтоб дитя не меша­ло, займи­те шаловливые ручонки - подарите ему бензопилу.
       Эсфирь пододвинула Дюку стопку дисков:
       - Дома поиграешь.
       - Зануды, - обиженно сдался Дюк. - Уши мой, брейся на ночь...
       - Семиохемики, - сосредоточенно повторил Сергей. - Орга­низмы синте­зируют вещества, специально предназначенные для передачи ин­формации другим членам экосистемы? Я правильно понял?
       - Да.
       - Например.
       - Половые аттрактанты. В том числе духи.
       - Ваши духи - репелленты, - улыбнулся Сергей. - Ты пах­нешь, как Бет­ховенская Седьмая симфония. Фай - как "Глория" Вивальди. Не по­флир­туешь.
       - А Юр - как Девятая, - подыграла Фалина. - А ты...
       Эсфирь быстро подняла голову; сёстры столкнулись взгляда­ми и запе­чатали друг другу едва не слетевшее с губ великое, роко­вое, как река времени, слово.
       - Синестетики! Уже им музыка воняет, - ринулся разгонять тучи Дюк. - Тин пахнет: "Какое мне дело, что будет с саблезубым тигром?" - а Фай: "Я согласна бегать в табуне, но не под седлом и без узды". Чёрт, всё равно репелленты получаются...
       У Сергея дрогнули полуопущенные ресницы. От ресниц на щёки лились прозрачные лиловые тени.
       Все трое напряглись. Стрижу баки трёпом не забьёшь. Если решит вер­нуться к "Реквиему", вцепится - душу вытрясет...
       - А между видами? - сжалился он.
       - Гиббереллины, - не замедлила Эсфирь. - Гормоны роста у расте­ний.
       - Так они вроде для внутреннего употребления, - удивился её про­маху Дюк. - Тоже, конечно, сигналы, но в другой системе.
       - Неуд, - мяукнула Эсфирь. - Они вырабатываются микориз­ным гри­бом - гиббереллой. Симбиозные разборки. Кстати, расте­ния тоже хоро­ши. Например, хмель, бузина и шалфей для защиты от пожирателей рас­те­ний синтезируют эстрогены, снижающие плодовитость человека и, следовательно, численность его попу­ля­ции.
       - Впредь - никакого пива, переходим на пейотль, - решил Дюк. - А это что? Ага, это Стрижу. "Когда Яра отправился в поход на Лилимува, Ярамува его устранил..." Слушайте, жуткая исто­рия! Тархумува, оказы­вается, не любил Лилимува!
       - Ай-ай-ай! Ужас какой, - разволновалась Фалина. - А кто они такие?
       - Это одна из дешифровок Фестского диска, - пояснил Сер­гей. - Геор­гиев, перевод с лувийского. Читал неверно, слева на­право.
       - А. Я опоздала, - смутилась Эсфирь. - Стирай, Юр.
       - Стоп. Я пока нашёл только две - эту и Марселя Омэ, о гибе­ли Ат­лан­тиды. Полный бред.
       - А у Тины этих дешифровочек штук пятнадцать, - похвалил­ся Дюк. - Надо?
       - Само собой, - Сергей потёр переносицу. - Так вот чем ты занима­ешься. Взаимодействия веществ как акты коммуникации. Язык молекул. Экохимический семиозис.
       - Точно. Ты ей: "Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу", - за­ле­бе­зил Дюк. - А она тебе: "Не то, что мните вы, Природа! На­хал! Во мне душа! Во мне свобода! Язык под лимонным соусом!"
       - Стоп, стоп, - Эсфирь вышла в соседнюю комнату и верну­лась с па­ке­том домашних ореховых сухарей.
       - Благодетельница! - расцвёл Дюк.
       - Смысл, душа и прочие метафизические конструкты меня не каса­ются, - очертила Эсфирь. - Моё дело - пачкать и мыть посуду.
       - Встань, - сухо скомандовал Сергей. - Стой прямо и говори прав­ду. Мы с Дюком длинные, перед нами можно не сгибаться, не опускаться на корточки...
       Она опустилась рядом и зарылась носом в его живот.
       - А-а! - злорадно вскричала Фалина. - Кто вечно жаловался, что с му­жи­ками хоть ничком падай, чтобы быть ему вровень? Вот будешь теперь тянуться на цыпочки и прыгать выше головы.
       - Феерейн не прыгает, - опротестовал Дюк. - Феерейн летает.
       - Никому не поставить нас на колени, - с достоинством отме­ла Эс­фирь, вставая с колен. - Лежали и будем лежать. Здесь, в ла­бо­­ратории, я за­нимаюсь наблюдениями и экспериментами, а не околонаучной эссеис­тикой. Давайте всё-таки не путать звёзды и их отражения в пруду, рабо­чую гипотезу и красивую метафору.
       - Не выйдет, - парировал Сергей. - Ты всегда и везде зани­маешься од­ним делом - переводом. Перевод - единственный из­вестный нам спо­соб создания новой информации. И путь к пони­ма­­нию - не отождествле­ние, а тоже перевод. И здесь ты решаешь всеобщую и единственную на­уч­ную проблему - проблему перево­да с языка объекта на свой, язык на­блю­дателя. Выразить объект средствами другого языка - единственный путь к постижению его сущности. И сделать это невозможно без семан­ти­ческой универса­лии - метафорического переноса понятий. Против за­кона асиммет­ричного дуализма языкового знака не попрёшь.
       - Вроде до сессии ещё далеко, - призадумалась Фалина. - А из тебя валит, будто ты только что какую-нибудь семантику сдал.
       - Ну, сдал, - вспыхнув румянцем, буркнул Сергей. - Это влия­ет?
       - Нет, - согласилась Эсфирь. - И я не против метафор. Если не подме­нять ими проверяемые опытом гипотезы и не приписывать объекту свой язык. Коммуникация, знак, смысл, семиозис - терми­ны, неприме­ни­мые к биологическим процессам. Ты сам прекрасно знаешь: операции со знаками - феномены культуры, а не природы.
       - Почему?
       - Хороший вопрос, - оценил Дюк. - Тин, чего ты шарахаешь­ся от зна­ков и смыслов, точно структуралист? Ещё Лейбниц, как сейчас пом­ню, говаривал: "Не боись, что наблюдения над знаками уведут нас от ве­щей: напротив, они приведут нас к сущности ве­щей".
       - Так ведь нас же, а не их. Знаки существуют только для нас. Это мы наделяем вещи значениями. Это мы осмысливаем мир. Мы сколько угод­но можем называть танец пчёл языком и находить у кварка шарм - от наших метафор кварк не станет краситься, за­ви­­ваться и строить глаз­ки. Интерпретировать любой обмен сигна­ла­ми как язык, искать в хе­море­гу­ляторах значения и смыслы - зна­чит впадать в антропоморфизм.
       - Тирин, а тебе не кажется, что ты впадаешь в антропоцент­ризм? - под­сказала Фалина.
       - Во-во. Почему ты так уверена, что язык - исключительно на­ша фенька? - полюбопытствовал Дюк. - Звёздочка, если тебя никто не слы­шит, даже психиатр, это же не значит, что у них языка нет. Может, им в лом корячиться с переводом. Или просто ты для них ненаблюдаема.
       - Между прочим, язык ненаблюдаем, - обронил Сергей.
       - То есть, как? - опешила Фалина. - А чем тогда ты занима­ешься?
       - Вот сухарь грызу.
       - Поставить чайник? - привстала Эсфирь.
       - Нет. Я ещё должен съесть Ольгин обед. Фай, а жизнь наблю­даема?
       - Ой. Да, - въехала Фалина. - В неё зондом не ткнёшь. А мы-то! Изу­чаем её, изучаем!..
       - Ну и что? Так даже интереснее, - заявил Дюк. - Или нам камешки с Пизанской башни кидать? Что ты предлагаешь наблю­дать, Стриж?
       - Мы можем отследить только чужое речевое поведение и со­стоя­ния нашего собственного сознания. Или поведение популя­ций, особей, клеток и вторичных метаболитов. Уже наши непосредст­вен­ные объекты исследования суть антиэнтропийные гомеостаты, системы, по сложности сравнимые с нами. А мы из наблюдений строим гипотезы о языке и жиз­ни - бесконечно сложных системах следующего уровня, частью которых являемся мы сами.
       - Нам даже неизвестно, две это разные системы, или они под­систе­мы одной системы ещё более высокого порядка, - кивнула Эсфирь. - Ну и что? Не изучать?
       - И неизвестно, годятся ли наши гипотезы in vitro для жизни in vivo, - вздохнула Фалина. - Мы слушаем чужие разговоры и хотим их понять, вмешиваясь. Различили какое-то слово - повторяем и по ответу пыта­емся определить его смысл.
       - Сигнал посылаем: "Вы что это там?" - а нас посылают об­рат­но, - про­иллюстрировал Дюк. - Как Фигаро. Сказал англичан­ке: "God dam" - по­лучил по морде.
       - Вот-вот. Мы же вмешались - и тем самым нарушили разго­вор. Ткну­ли в объект зондом - изменили его поведение.
       - Текст меняет контекст, - подтвердил Сергей. - Этим ещё Ви­нер маялся.
       - Исследование фондовой биржи может перевернуть биржу? - при­пом­нила Эсфирь. - Появление антрополога изменяет исследуе­мое сооб­щество? Это естественно. Перейдя от камешков к антиэн­тропийным го­мео­ста­там, мы изучаем уже не объект, а систему "объ­ект - исследо­ватель". Ну и что?
       - Ну и как называется такая система? - вопросом ответил Сер­гей. - Когда объект и исследователь соизмеримы по уровню слож­но­сти, право­мерно ли вообще говорить об исследовании? Может, всё-таки уже о ком­муникации? Или о диалоге?
       - С кем? - взъелась Эсфирь. - Только не надо чарующих мета­фор "диа­лог с миром" и "ответ реальности". Конкретнее, пожалуй­ста. Диа­лог предполагает взаимное стремление к диалогу, обоюд­ное созидание смы­слов и хотя бы частичное понимание. То есть соу­частие как мини­мум двух сознаний. Моего и - чьего? Экосис­те­мы? Жизни? Биосферы?
       - Не сознаний, а интеллектов, - уточнил Сергей.
       - Та-ак, - пошатнулась Фалина. - Приехали. Сейчас начнём опре­де­лять, что такое сознание, интеллект, разум, мышление...
       - Значение и смысл, - поддал жару Дюк. - А ты мне невинную бен­зопилу пожалела!
       - Чего б я ныл? - фыркнул Сергей. - У вас одно-единственное сознание, не фиг делать определить. А у нас их пять. Conscience, con­naissance, esprit, sens и luciditИ.У вас - значение и смысл, у нас - acception, sens, signifie и signification. И ничего, держимся.
       - Ты нас-вас не равняй, - отбрил Дюк. - Наше мышление - от слова "мыша", а votre mentalitИ - от "mentir". Так что выкручивай­ся сам.
       - Выкручусь. Par des trucs.
       - Трюками? - переспросила Фалина. - А-а, в штуковинах!
       - Понятно, - включилась Эсфирь. - Что должна делать неве­до­мая шту­ковина, чтобы мы признали её интеллектом.
       - Носить шляпу и галстук, - моментально выдал Дюк.
       - На присутствующих я признаков интеллекта не наблюдаю, - при­ме­нила метод Эсфирь. - Теперь разберёмся с сознанием. Если штуковина обладает свободой воли, знает о своём знании, способ­на к целепо­ла­ганию... Сиринг, я поняла. Ты прав. Сознание вне сферы объективного на­уч­ного знания. Мы не можем даже с уве­ренностью определить, целе­направленно или обусловленно дейст­вует штуковина, а уж со свободой воли и знанием о знании - пол­ный затык. Я могу сказать наверняка, что система обладает созна­нием, только если я и есть эта система. Правда, для этого я должна знать о существовании себя, то есть обладать ещё и самосознани­ем, которое вообще-то для функционирования сознания не обяза­тельно. Поэтому далеко не каждое сознание знает, что оно - созна­ние. Например, Ананке или Архимед не знают.
       - Разобрались, - удовлетворилась Фалина. - Давайте вернёмся к ин­тел­лекту. Он хоть каким-то краем входит в сферу объективно­го знания.
       - Мы его по Лотману, - словно коклюшки перекинула Эс­фирь. - Штуковина, орудующая информацией. Собирает, сохраня­ет, каким-то образом перерабатывает, транслирует и - самое глав­ное - индетер­мини­рованно генерирует новую. Хм... Получается...
       - Попалась, - зачарованно выдохнула Фалина. Тинка в ловуш­ке! Необы­чайное зрелище.
       - Получается человек, культура и биогеоценоз, - сочувственно резю­мировал Дюк. - Браво, маркиз. Мне понравилось, как Ваша свет­лость выкрутились с определениями.
       - А ты не то же самое делаешь? - огрызнулся Сергей. - Не тас­каешь саламандре хворост? Я очень насорил?
       - Ни крошки, - глянула Эсфирь. - Наоборот. Итак. Интеллект су­щест­вует только как собеседник. Только в режиме диалога. Без контакта с другим интеллектом он просто не работает. Его включа­ет текст на входе. Винер был неправ, говоря, что мы слишком хо­ро­шо настроены на объект, чтобы быть толковыми зондами. Мы не зонды. Мы собеседники. Тыча в объект, мы загружаем его входы. Вмешиваясь, мы понуждаем его к диалогу. Мы созидаем в нём ин­теллект. И, может быть, пробуждаем сознание. Я не знаю, разумен ли мир. Но если говорить с миром, рано или поздно мне ответит ра­зум. Это не метафора. Это реальность, - она подняла глаза на Сер­гея. - Ты к этому меня вёл?
       По коридору за дверью под шарк шагов свирепо пронеслось:
       - Ты же не д'Эвердьё за ручку тебя водить сто лет копаешь эту тему кто лучше тебя в ней разбирается так оформи наконец диссер а то...
       - Разумно, - икнув, одобрил реальность Дюк.
       - Нормально, - удержала равновесие Фалина. - Мир всегда так на Ти­ринку рычит.
       - Какой диссер, не дождётесь, - очумела Эсфирь.
       Сергей, проводив ухом отлетевшие голоса, потянул из карма­на часы.
       - Мне пора. Если я и сегодня не приду ночевать, лучше мне вообще там не появляться.
       - Это мысль, - взвесил Дюк, распихивая по сумкам диски.
       - Отвали, провокатор. Через полгода.
       - А что будет через полгода? - спросила Фалина, выводя его в ко­ридор.
       - Диплом. Работа. Независимость.
       - И деньги пятого и двадцатого, - обрисовал радужные пер­спективы Дюк. - На Нестеренко навесили хозтему по иммобилизо­ванным фер­ментам, тоска зелёная, зато никто не хочет, он меня с весны, как только одипломлюсь, берёт на неё эмэнэсом.
       - Как - с весны? - не поняла Эсфирь. - А пятый курс?
       - А экстернат на что? - изложил программу Сергей.
       - Ах, вот почему ты уже спихнул семантику.
       - А я - биокибернетику, - поведал Дюк. - Подожмём пятку и втис­немся.
       - А потом сядешь иммобилизованным на хозтему, - пленилась Фа­лина. - Вот счастье-то. Жить в испанском сапоге. А Малыш най­дёт себе ти­хое местечко в каком-нибудь заплесневелом отделе информации. Пе­ре­водить технические инструкции и рекламные проспекты.
       - Я знаю, что у меня на роже всё написано, но не в таких же подроб­ностях, - растерялся Сергей.
       - Ну, и насколько вас хватит? - осведомилась Эсфирь. - Вы или взо­рвётесь, или потеряете себя. Вы просто сдохнете.
       - А ты не теряешь себя, сидя по уши в этом отстойнике? - за­вёл­ся Дюк. - Через полгода у тебя будет дверь! Откроешь и вый­дешь на волю!
       - Диплом даст мне право на секретаря, - добавил Сергей. - Ты - или Фай - сможешь получать зарплату просто за то, что ты мо мной.
       - Особенно если ты себя угробишь. Тоже мне, филистеры на­шлись. Что за вздорные игры в мирных обывателей, в суровую правду жизни и верный кусок хлеба? Мы с Фай для вас что - клет­ки? Стойла? Пыльные мешки на головы?
       - Стриж, может, ты что-нибудь понял? - включил дурочку Дюк. - Ты же всё-таки специалист. Потому что я не понял даже - хотят от нас чего-то или, наоборот, не хотят. До свиданья, Маряро­новна.
       - Минуточку, молодые люди, - консьержка вышла из медита­ции над грандиозным, в две полных колоды, "Карнавалом". Отло­жила кар­ты. - Этл, в филармонии четвёртого Левицкий, я Вам оста­­вила, как всегда, два билета. И вам, юноши. Нужно? Возьмёте?
       - Спасибо, Мария Ароновна, - слегка смешалась Эсфирь.
       - Очень нужно, - заверил Дюк. - Мы бы взяли. Но только че­ты­ре вместе.
       - Тогда вам повезло, - нелепые седые букольки нырнули в ящик стола. - Как раз случайно места подряд.
       Мария Ароновна поверх пасьянса веером выстлала билеты.
       - Правда, балкон. Но вы же всегда берёте на галёрку. Ну? Бе­рё­те? Что вы остолбенели, молодые люди?
       - Мария Ароновна, - шагнул к столу Сергей, - соблаговолите Вашу руку.
       - И Вы не будете учить нас жить? - не сразу поверил Дюк. - И кто кого достоин - недостоин, мерить не будете?
       - Спасибо, - улыбнулась Фалина. - Теперь нам, и правда, по­везло.
       - Вы повернули наше везение, - раскрутила образ Эсфирь.
       - Да! - полез за кошельком Дюк. - "Карнавал" сошёлся.
       - Посмотрим, - консьержка погладила склонившуюся к ней смо­ля­ную голову. - А что же мне - без конца носки вязать? У меня всего два вну­ка. Эти карты мне, между прочим, для работы и пода­ри­ли. Со сти­хами.
       - А можно стихи? - как надо, отреагировал любопытный Сергей.
       - Терпение! Patience! - подняла палец Мария Ароновна. - Ты, карты, тишина - и время входит в транс - и вечность, пленена за­дум­­чивым покоем, калачиком у ног свернулась. Мир с тобою. А мо­­жет быть, и Бог. Вот кому-нибудь из вас когда-нибудь дарили та­кие стихи?
       - Знакомый стиль, - бормотнул Сергей. - Кого-то напоминает.
       Эсфирь потянула его за рукав:
       - Спасибо Вам большое, Маряроновна. До свиданья.
       Под портиком сёстры разом плюхнулись на корточки.
       - Минуту, у меня тут пряжка...
       - Ой, шнурок развязался...
       - У обеих? - усомнился Сергей. Замолчал, зажав рукой грудь и мик­ро­дозами втягивая вечерний ветер.
       - Продолжим? - бодро предложил Дюк.
       - Что продолжим? - насторожилась Фалина.
       - Скандал.
       - О Господи!
       - Разомнёмся перед беседой с тётей Олей.
       - Нет, - отдышался Сергей. - Дамы, вы скоро?
       - Уже, - выпрямились притворщицы.
       - Я сам с ней объяснюсь. И не сейчас. Перед уходом. Потому что объ­яс­нение неизбежно будет прощальным. А выход - долгим. Поэтап­ным. Не могу же я просто выдернуть кабель из сети.
       - А чего, если завис, и надо перезагрузить...
       - Ты так уже комп раздолбал. Это моё дело. Только моё. Я не стану вас впутывать.
       - Балда. Твоя жизнь - не наше дело? Или наша семья - не на­ше дело? И вообще, кто ты такой? Король Арелата перед укрощён­ными вилланами? Командор Храма Арчимбаут д'Эвердьё перед смиренной братией?
       - LibertИ, ИgalitИ, fraternitИ, - процедил Сергей. - Отныне ходим в сор­тир и на экзамены вчетвером.
       - Ты меня не путай! Встать тётке поперёк - это тебе не отлить про­тив ветра и не доцента завалить. Это наш последний и реши­тельный. Веч­но ты ломишь в атаку в одиночку, рыцарь долбаный!
       - Ольга - одна.
       - Малыш, ты, конечно, и сам идеально справишься, - загово­ри­ла Фа­лина. - Но, по-моему, просто из уважения к Ольге Ефи­мов­не в последний и решительный надо идти всем вместе. Семьёй. Чтобы она видела, что всё всерьёз. Разве мы такие уж слабые или невоспитанные, что нас надо прятать за спину? Ляпнем не то? Рас­плачемся? Или обидим Оль­гу Ефимовну?
       - Эстер, - позвал Сергей. - А ты что молчишь? Добей меня. Чтобы мне уже со всех сторон было стыдно.
       - Значит, так, - рассудительно молвила Эсфирь. - Никаких пое­­дин­ков чести. Я не Наталья Гончарова - Ждать исхода в будуа­ре, красиво заламывая руки. Лесная засада, зелёные плащи, верёв­ка, натянутая над тропой, и арбалеты с отравленными болтами. Мо­гу даже сварить яд. И пусть стыдно будет мне.
       Дюк проанализировал:
       - Когда такая, как она - ведь надо знать мою кузину! - себя не помня, бьёт мужчину?!.
       - Картина, думаю, ясна, - кивнула Фалина.
       - Слушайте, смиренная братия, - прыснул Сергей, - а вы меня-то хоть пустите? Или уж сами отстреляетесь, а я отсижусь в обозе?
       - Во всяком случае, - Фалина виновато оглянулась на сестру - при­дёт­ся той возвращаться в пустой дом, - если сегодня ты не со­би­раешься всё выкладывать, тебе лучше придти со мной или с Дю­ком. Ольга Ефимов­на обязательно по тебе что-то заметит. Просто невозможно не заметить. И ты уже от выяснений не отвертишься. А так всё-таки при­крытие.
       - С тобой, - решил Сергей.
      
       - Наконец-то! Я бы уже с ума сошла, если б не знала, что ре­бёнок с Вами. Ну, здравствуйте, Фалиночка, - Ольга Ефимовна, вытирая руки, поцеловала воздух возле её уха. - А ты, друг милый, так и будешь лизаться с собакой?
       - Она меня не пускает, Ба.
       - Оставь поводок, я её выводила, - Ольга Ефимовна крепко взя­ла голову внука в ладони, пытливо вгляделась в лицо, вспыхи­вающее, словно маяк, дрожью дурманной улыбки. Покосилась на Фалину. Та как мож­но скромнее опустила глаза и постаралась слег­ка покраснеть. - Хоть про­сту­да прошла, слава Богу. Выгля­дишь куда лучше, чем позавчера. Потерпите немного с ужином, скоро придёт Степан Сергеевич...
       - Спасибо, Ольга Ефимовна, я ненадолго и...
       - Слышать ничего не желаю. Вас ждёт именинный пирог. Ну, идите к себе, не путайтесь под ногами, - оборвала она поток вос­торгов и благо­дарностей.
       Ананке, счастливая, помчалась в Сергееву комнату, указывая недо­тёпам-хозяевам верный путь. Прыгнула в своё кресло, по­кру­тилась и устрои­лась: жизнь-то налаживается.
       - Я не стану закрывать дверь, - шепнул Сергей в волосы Фа­лины.
       - Да. Пусть слушает, не напрягаясь.
       - А мы займёмся чем-нибудь нейтральным.
       - Угу. Чем?
       - М-м... - завис Сергей. - Идей полно, но все они страшно да­леки от нейтральности.
       - А так? - отступила на шаг Фалина.
       - Ещё хуже. Вернись.
       - Можем почитать дешифровочки, - придумала она. - А вдруг там что-то интересное. Правда, стул у тебя только один...
       - Будем обжиматься вдвоём на одном стуле, как прыщавые школь­ники?
       - От нас этого и ждут, - улыбнулась Фалина.
       - Давай диск, - Сергей включил компьютер и монитор. Вы­греб из-под крышки стола периферию. - Это тебе, это мне. Садись.
       Сел рядом на пол, удобно прислонясь к тумбе. Выложил на колени две штуковины. Одна из них, поменьше, под его пальцами замелькала узорами штырьков.
       - Ух, ты! - ахнула Фалина. - Брайлевский дисплей! И такой крошечный!
       - На сорок символов. Бывают и больше, но стоят...
       - Могу себе представить. А это клавиатура? Где же такие де­ла­ют? Во Франции? В Америке?
       - В Донецке, - гордо оповестил Сергей. - Научно-производ­ствен­ный кооператив слепых. Подарок дяди Лёвы. С принтером - полторы тысячи, а...
       - Ого! Нормальный комп со всеми прибамбасами - пятьсот.
       - ...А французский тифлокомплекс, тупой, как сункус, в руб­лях - ты­сяч двадцать.
       - Малыш, а бывают такие программы, чтобы озвучивали? Это, на­вер­ное, удобнее? Я думала, у тебя что-то такое.
       - Синтезатор речи? Погремушка для анацефалов? Я вообще-то гра­мотный, - оскорбился Сергей.
       - Покажи, как он работает, - подлизалась Фалина. - Он пока­зывает всё, что на мониторе?
       - Кроме картинок.
       - Ну, понятно. Текст. И ты печатаешь - Это тут же появляется на дисплее?
       - Естественно. На обоих - твоём и моём.
       - Что-то на твоей клавиш маловато...
       - В самый раз. Вот эти восемь - точки компьютерного брай­ля...
       - Как - восемь? - испугалась Фалина. - Он же шеститочеч­ный! Что мы тогда с Тирин зубрим? Не то?
       - Вы ненормальные, - рассмеялся Сергей. - Вам-то зачем брайль?
       - То есть, как это - зачем? Мы тоже хотим быть грамотными! Зна­чит, эти восемь клавиш набирают все буквы и цифры?
       - Не только. В программе двести девяносто четыре брайлев­ских кода, ими можно сделать всё то же, что и на стандартной кла­виатуре. Вот, смотри, кодом я подвожу курсор - знак начинает ми­гать. Видишь?
       - Угу.
       - Эти клавиши - такие же, как у вас. Эти - функция, сцепле­ние клавиш...
       - Чтобы не обязательно жать все восемь одновременно?
       - А то и больше - с функцией или с пробелом. Эта - аудио­кон­­троль. Если я нажму несуществующий код...
       Компьютер протестующе пискнул.
       - Ты помнишь все эти коды? - обомлела Фалина.
       - Нет, конечно. Только нужные. Что за чёрт... Так, ещё раз. Дэвис, де­шифровал на хеттском... Фай, что на твоём экране?
       - "Оттиски печатей, я отпечатал оттиски, мои оттиски печа­тей, я оттиснул, я поставил печати..." Малыш, тут этого добра ещё на полстра­ницы. Всё читать?
       - Не надо. На моём то же самое. Я решил, что он сбрендил.
       - По-моему, это Дэвис сбрендил. О-о, а вот уже что-то поинте­ресней...
       - Что ты сделала?
       - Ой, извини. Мышкой дёрнула. Вернуть?
       - Зачем? Так быстрее. Зря я, что ли, тебя сюда тащил? Отпад, Фай!
       - А я что говорила! "Владыка, шагающий на крыльях по без­ды­хан­ной тропе, звездокаратель..." Атас!
       - "Пенистая пучина вод, псорыба..." Надо подсунуть Тине. Она оценит.
       - Ядом заплюёт, - предостерегла Фалина.
       - Отобьёмся, - Сергей отложил орудия труда и встал. - Здрав­ствуй­те, Степан Сергеич.
       - Здравствуйте, - крутанулась на стуле Фалина.
       - А-а, блудный сын вернулся, - Степан Сергеевич заглянул в ком­нату. - С прошедшим Вас, Фалина. Заяцкие лабиринты изуча­ете?
       - Какие лабиринты? - точно гончая, почуявшая след, встрепе­нулся Сергей.
       Степан Сергеевич отяжелел лицом.
       - Компьютер твой, можешь давать им баловаться кому угодно, но вот девушке не мешало бы по крайней мере поставить тебя в из­вест­ность...
       - Стоп, - шагнул между ними Сергей. - Компом балуюсь я.
       - Здесь картинки, - поставила в известность Фалина. - Две сто­роны диска.
       - Степан Сергеич, расскажите о лабиринтах, - нетерпеливо по­требо­вал Сергей.
       - А что рассказывать, - пожал плечами Степан Сергеевич. - Ну, видел такие, когда служил на Белом море. Круглые, спираль­кой. Выло­же­ны из камней прямо на земле, чаще всего - на берегу. Только без этих иероглифов внутри. Какие-то древние капища, что ли...
       - Все за стол! - донеслось из кухни.
       - Мы идём, Оленька! Руки только вымою!
       - Всё правильно, - заворожённо выговорил Сергей. - На бере­гу. Круг и спираль. Солнце и вода. Ритуал перехода через межу миров перед ре­аль­ным выходом в море. В иной мир. Или обряд воз­вращения. Спа­сибо, Степан Сергеич. Гениальная версия.
       - Версия чего? Ладно, ребятки, потом. Давайте, очень есть хо­чется.
       Именинный пирог оказался циклопической четырёхэтажной куле­бякой. Рассыпчатый рис, жёлтый и пряный от карри. Порей с маслинами и острым сыром. Жареные шампиньоны. Сочная рубле­ная свинина. Начинки канонически переслоены блинчиками. В сви­те - золотой куриный бульон и свежий салат с зеленью.
       Минут десять Ольга Ефимовна строго проверяла, как у неё по­лучи­лось, и с удовлетворением удостоверялась: всё в порядке. Сте­пан азартно наслаждался, мыча и кивая, когда она подкладывала ему добавку. Фа­лина мурлыкала над своим полкусочком, как котё­нок над блюдечком с молоком. Малыш...
       - Малыш, что ты с ним ковыряешься? Его не анатомировать надо, а кусать, жевать и глотать. Оставь вилку. Или что, не нра­вится?
       - Очень нравится. Никто не печёт так, как ты. Твои пироги - му­зыка в тесте. Но это симфоническое барокко "четыре в одном" - для меня сли­ш­ком сложно, Ба. Я блуждаю в завитушках, теряя суть.
       - Ну так не будь таким сухарём-минималистом, распробуй - и всё поймёшь.
       Но ведь похвалил всё-таки.
       - Ещё?
       - Нет, Ба, merci. Ещё только Гаргантюа осилит.
       - Фалиночка, а Вам?
       - Не могу. Лопну, - в отчаянии простонала Фалина. - А так хочется! Господи, до чего вкусно!
       - Да что за молодёжь хилая пошла? - возмутилась Ольга Ефи­мов­на. - Вон берите пример со Степана Сергеевича!
       - Я тоже пас, - отдулся Степан Сергеевич. - Я, Оленька, ем, как русский солдат. После боя. Расстегнувшись. А Сергей - как Ночная тень. Перед боем. Затянув пояс.
       - Какие ещё ночные тени?
       - Тогда мы пойдём? - навострился Сергей.
       - Куда! - Ольга Ефимовна принялась собирать со стола тарел­ки. Фа­ли­на тотчас присоединилась. - Два дня ни слуху, ни духу! И теперь у тебя не найдётся двух минут посидеть за семейным сто­лом? Дай мне хотя бы убедиться, что ты у меня есть.
       - Я есмь, Ба, - покорно, но несколько двусмысленно конста­ти­ровал Сергей.
       - Нет-нет, - Ольга Ефимовна отстранила Фалину от ракови­ны. - Вы пока гостья. И Вы всё равно не отмоете так, как надо. Лучше вон с Ма­лышом достаньте чашки и прочее, сейчас будет чай с именинным пи­рогом.
       - С чем? - на грани апоплексического удара просипела Фали­на. - А это что было?
       - Просто ужин, - слегка скокетничала Ольга Ефимовна.
       Сергей встал к буфету.
       - Ба, а можно кофе?
       - И мне, пожалуйста, если можно.
       - Фалина, и Вы туда же! Кофе на ночь! Потом до утра на ком­пью­те­ре, а потом, не выспавшись - на занятия. И много ты из лек­ций усвоишь? Я бы этот Интернет просто запретила. Хуже нарко­тика.
       - А чего, у них там игра в детектив, - вступился за детей по­доб­рев­ший от домашних радостей Степан Сергеевич. - Лабирин­ты, шифровки, версии. Развивает логику.
       - Не лабиринты, - поправил Сергей. - Фай, растворимый бу­дешь?
       - Конечно. Какой есть.
       - Держи. Это Фестский диск.
       - Переведи, - велел Степан Сергеевич.
       Ольга Ефимовна трагически уронила лопатку для пирога.
       - Так я и знала. Нашёл-таки себе задачку по зубам. Шамполь­он с Кнорозовым могут отдыхать. Но, пока ты ещё не потратил без толку свою жизнь на единую теорию поля, может, хоть пирога попробуешь?
       - Нет, Ба. Некуда.
       - А я попробую, - решилась Фалина. - И пусть лопну. Малыш, он с ли­монным желе, а сверху - безе с тёртым миндалём, представ­ляешь? Если его не попробовать - жизнь будет прожита зря.
       - Сдаюсь. Будем жить не зря, - улыбнулся Сергей. Ольга Ефи­мовна, просияв, наполнила его тарелку, пока ребёнок не переду­мал. - Извините, Степан Сергеич. Перевожу. На Крите вечно тол­кутся археологи. Как осы на варенье. В тысяча девятьсот восьмом году итальянская экспедиция бом­била дворец минойской эпохи в городе Фесте. Третьего июля один из гробокопателей, Пернье, об­сле­дуя кладовку для продуктов, нашёл под слоем земли разбитую табличку, исписанную линейным письмом А...
       - Есть ещё Б?
       - Да, оно появилось три века спустя, у завоевавших Крит ми­кенских греков. И рядом с табличкой - печатный текст.
       - Чего-чего? - подавился Степан Сергеевич.
       - Корявый терракотовый диск диаметром около шестнадцати санти­метров. С обеих сторон расчерчен на пять витков спирали. В витках со­ро­ка пятью штампами - отдельный штамп для каждого зна­ка - выдав­лена надпись. На одной стороне - сто восемнадцать знаков, разделённых чертами на тридцать групп. Слов или фраз - неясно. На другой - сто два­дцать три знака, тридцать одна группа. Диск датируют примерно минус тысяча семисотым годом. Его происхождение неизвестно. Глина, из ко­то­рой он сделан, не крит­ская. Знаки не имеют ничего общего ни с одной известной нам письменностью. Двести сорок один знак - слишком мало, чтобы достоверно истолковать язык текста или хотя бы определить, к ка­кой языковой семье он принадлежит.
       - Не понял, - отметил Степан Сергеевич. - Если не знаешь ни пись­мен­ности, ни языка, эту надпись ни с какого бока не подко­вырнёшь. Ка­кая разница, сколько в ней знаков?
       - Есть такая штука - комбинаторный метод. Плюс этимологи­ческие связи и сходная структура родственных языков. Бауэр, на­пример, рас­колол угаритский клинописный алфавит, как только учуял, что язык текстов - семитской группы.
       - А. Значит, главное в методе - лингвистическое чутьё. И что же, никто даже не попытался этот ваш диск прочесть?
       - Осторожно, Стива, эта болезнь заразительная, - предупреди­ла Ольга Ефимовна.
       Сергей ёмко изложил историю страстей:
       - Пытались.
       - Безрезультатно?
       - Спекулятивно. Под двести сорок знаков можно подогнать текст на любом языке. Хоть на русском.
       - Там после псорыбы и идёт на русском, - подтвердила Фали­на. - "О, велик, остёр разум мой! Обрету с тобой беду..."
       За столом хохотнули.
       - Вот это уж точно, - оживилась Ольга Ефимовна. - Горе от ума.
       - А в сладком, оказывается, что-то есть, - открыл Сергей. - Не так чтобы смысл жизни... - подцепил вилкой ещё кусок благоу­ханного, тающего во рту дива. - Хм... а на кой чёрт мне смысл жизни...
       - Давно бы так, - умилённо проворчала Ольга Ефимовна. - Понял, наконец, в чём суть барочных завитушек?
       - Значит, надо искать ещё такие надписи, как на этом диске, - увяз в заразе Степан Сергеевич.
       - Так нету, - проурчал Сергей, явно готовый отправить Фест­с­кий диск вслед за смыслом жизни. - По сей день ничего не нашли.
       - Плохо искали, - отрубил Степан Сергеевич. - И вообще у вас, гума­нитариев, дело поставлено из рук вон.
       Сергей заинтересованно подался к нему, отложив вилку. На­стро­ил­ся. Локатор. Прямо пророком себя чувствуешь. Какой ещё сын так внем­лет отцу?
       - Собрать команду, - сжал кулак Степан. - Лингвисты, геоло­ги, ар­хеологи. Установить, из какого региона глина, кто в те вре­ме­на торговал с Критом, прочесать все эти языки. Потом, штампы долж­ны быть. Никто не станет вырезать сорок пять штук ради од­ной-единственной записи. Наверняка было производство, клепали их пачками, даже если эти знаки использовались только для обря­дов, ну, не в обиходе, а... э-э...
       - Сакральная письменность, - ухватил Сергей.
       - Точно. Клепали для ритуального оружия, щитов там, амуле­тов, для мастерских вроде типографий - те же диски печатать. Да ес­ли этот диск - такой важный талисман, без него ж ни один мо­ряк, тем более язычник, не то что в море не выйдет - на борт не поднимется! Ему ж ни туда, ни назад пути не будет! Значит, искать в затонувших кораблях, в портовых районах, а не во дворцах. И всюду, где есть спиральные лаби­ринты. Тут нужен крепкий коман­дир. Тогда будет толк. Будет органи­зация, план наступления, дис­ци­плина, и чтобы всяк солдат знал свой манёвр. А вы - одиночки. У вас каждый копается в своей кладовке и но­сится со своей теори­ей, как с писаной торбой...
       Оля наконец-то одобрительно кивнула. Девица внимательно, но с не­хорошими искорками в жёлтых глазищах таращилась на Степана. И не разберёшь, что её так тешит - дельные советы опыт­ного офицера или бред сивого мерина. У неё ничего не поймёшь. Вечно улыбочка, "спасибо", "пожалуйста", "извините"... Зато Ма­лыш слушал хорошо. Правиль­но слушал. Как "Наставление по произ­водству полётов". Мотая на ус.
       - ...В общем, настоящих буйных мало, вот и нету вожаков, - подыто­жил Степан.
       Цитате рассмеялись все, дружно и охотно. Надо почаще скола­чи­вать такие вечера. Даже с Фалиной. Чтоб мальчик побольше ел и поболь­ше смеялся.
       - Ну, буйства нам здесь не надо, - рассудила Ольга Ефимов­на. - А в остальном ты абсолютно прав.
       - Да, - истово согласился Сергей.
       - А ты не просто слушай да поддакивай. Ты делай выводы. Чтобы прожить со спокойной совестью и чего-то достичь, чтобы можно было гор­диться прожитой жизнью, нужно уметь сосущест­вовать и сотруд­ничать с людьми, организовывать их, действовать в команде. То есть прежде всего уметь руководить и подчиняться. А ты этому учиться реши­тельно не желаешь. Ну вот, пожалуйста, я только заговорила, а он уже засыпает. Ты что же, думаешь про­жить в обществе, игнорируя его? Этаким волком-одиночкой, вроде твоих хиппующих, юродствующих болтунов-приятелей?
       - О ком ты, Ба? - недоуменно сдвинул брови Малыш. - Кто именно?
       - Да все. Мои племянники с племянницей, Ким с Таисой, Ан­дрей с Галей, Дод, Анвар, Снежана... Лень работать, бороться, до­биваться успеха, вот и делают вид, будто не зависят от обществен­ного мнения, наплевать им на всеобщие ценности, они выбрали по­кой и свободу... А на самом деле - просто неудачники. А начина­ется всё с поблажек самому себе. Неохота парить брюки, гладить манжеты и воротнички - буду ходить в джинсах и свитере, ничего, и так сойдёт...
       Малыш попытался затрепать серьёзную тему, точно игрушку:
       - Но, по-моему, волк - стайный зверь. Даже джинсатый. Фай, бы­вают волки-одиночки?
       - Нет.
       Ольга Ефимовна едва заметно ужесточила тон:
       - Конечно, Фалиночка для тебя сейчас - высший авторитет. И, ко­нечно, сейчас она с тобой во всём согласна, даже вопреки здра­вому смыслу. Но, ты уж поверь, Фалиночка компетентна далеко не во всех вопросах.
       - Конечно, - мягким эхом отозвалась Фалина. Она была доста­точно компетентным этологом и зоопсихологом, чтобы не сры­ваться с позиции исследователя в иерархическую разборку.
       - Оля, глянь, пожалуйста, чайник ещё не остыл? - вмешался Степан Сергеевич. - А то у меня тут пирог остался.
       - Сейчас подогрею. Ладно, дети, Бог с вами, живите, как хоти­те, - мах­нула рукой Ольга Ефимовна. - Если жизнь вас не научит здравому смыслу, то и мои советы ничего не дадут.
       - Ne conseil que de furieux, - с отчётливым ритмом, тихо и от­стра­нённо произнёс Сергей. Не он говорил - говорили стихи. -
       Ne soy vanter que de faulx coing,
       Ne tol repos que vivre en soing,
       N'encontre que de maleureux,
       Ne doulceur qu'en femme estourdie,
       Il n'est jouer qu'en maladie,
       Ne bien conseillИ d'amoureux.
       Ольга Ефимовна гневно побледнела.
       - А ты вспомни, кем он был и чем кончил, твой Вийон!
       - Ой, - схватилась за часы Фалина, - простите, пожалуйста, мне уже совсем пора. Дома волнуются, и ещё через парк бежать, а там так темно, кошмар...
       - Стра-ашно? - ехидно протянул Сергей, вставая. - Идём.
       Степан хмыкнул. Значит, врёт, паршивка. Ничего она не боит­ся. Да и не пристанет к ней никто, разве уж в кромешной темноте. Но слиняла - и Сергея с собакой утянула провожать её - очень кстати.
       - Ну, что он тебе нахамил? - спросил Степан, захлопнув дверь, ещё вибрирующую отзвуками "большое спасибо" и "до сви­дания".
       - Да надёргал строк из Вийона, ты же слышал.
       - Я в академии английский сдавал.
       - Ну... - Ольга потёрла висок, вспоминая. - Вот же наглец... "Толь­ко буйный рассудителен. Гордиться..." нет, "хвалиться, так только штам­пами для чеканки фальшивых монет".
       - Наглец, - крякнул Степан. - Только не он же, Оленька, а Вийон.
       - Не вижу ничего смешного. "Только жизнь, полная усердных тру­дов, и есть покой и отдых. Только неудачнику достаётся счаст­ливый случай"... Или "счастливая встреча"?..
       - Встречает счастье. Ну, ну?
       - "Только беспутная женщина истинно нежна. Только в болез­ни и играть жизнью"... Нет, лучше "наслаждаться жизнью".
       - А это ещё что за заморочки? Он что, из-за паршивого брон­хита ком­плексует? Или из-за...
       - Да вся баллада - бессмысленный бред! И, наконец...
       - "И лишь влюблённый мыслит здраво", - процитировал ре­френ Степан.
       - А говорил, не понимаешь.
       - Да что ж я, "Балладу истин наизнанку" не читал?
       - Сергей перевёл - "противоистин".
       - Ага. Дополнительных, значит. Так это не просто абсурдист­ский бред. Это...
       - У всех левшей мозги набекрень, - вздохнула Ольга. - Вот и у моего.
       - Не только в этом дело, - Степан привлёк её к себе. - Да, Олень­ка, боюсь, ничему мы его уже не научим. Он выбрал себе других учителей.
       - Что значит - "выбрал"? - выпрямилась она. - Каких ещё "других"? Он всю жизнь у меня на глазах!
       - Фамилии, явки? - Хмыкнул Степан. - Не скажу, не знаю. А почерк, руку мастера - вижу. "Эй, вы, задние, делай, как я. Это зна­чит - не надо за мной. Колея эта - только моя. Выбирайся своей ко­леёй".
       - А-а, ну это всем юнцам свойственно, - успокоилась Ольга. - Го­нять по бездорожью, нарушая правила. Самоутверждаться. Пе­рерастёт. Это не вытирай, поставь на сушилку. Всё. Идём спать, Стива.
       - В полдесятого? Сейчас по третьему каналу... - Степан, со­образив, прикусил язык. - Ты права. Пока он её до троллейбуса до­ве­дёт, пока Нюшку прогуляет... Мы всё успеем. В койку бегом марш!
      
      
       - - - - - - -
      
      
      
       Фильмы назывались заманчиво. "Печали поздней любви" по вто­рому каналу и "Пылающее сердце" по седьмому, с разницей в двадцать минут. Степан всю жизнь любил сентиментальные мело­драмы, обрёл в Ольге родственную душу и на сегодня предвкушал полный набор спо­койных семейных радостей. Неторопливо позав­тракать втроём. Со вку­сом поработать над статьёй, никто не меша­ет, но все рядом, под боком. На диване похрапывает собака, из кухни текут аппетитные запахи, в соседней комнате шаманит син­тезатор или тихий голос, забавно картавя даже по-японски, бормо­чет: "Фуруикэ я - кавадзу тобикому - мидзу-но ото". Потом в об­нимку с жёнушкой поумиляться трогательной кинош­ной истории. Пообедать в домашнем кругу, да чтоб обед за разговорами плавно перетёк в ужин. Устроиться в кресле с газетой и свежим номером "Авиации и космонавтики" в ожидании "Телепрессклуба" или "Спор­тив­ного обозрения"...
       И вот нате. Всё наперекосяк, кроме собаки, недописанной ста­тьи и кухонных запахов. С самого утра. С появления Фалины.
       Спору нет, на редкость привлекательное создание, если не смотреть на её лицо. Фигурка. Волосы. Хорошо двигается - чётко и целеустрем­лённо, как рысак-фаворит на последнем круге. Неглу­па. Деликатные ма­неры, никакой грубой развязности, свойствен­ной современным девицам. Но чуть с ней расслабишься - непре­мен­но укусит. Исподтишка, взгля­дом, улыбкой, так, что и не при­дерёшься, ты в старых сычах, а она - ду­шечка-лапочка, такая при­ветливая и милая, такая выдержанная, что рано или поздно понево­ле задумаешься: выдержка ли это? Или холодная рас­чёт­ливая бес­чувственность?
       С нею и смылась из дому главная семейная радость, не допив кофе и неопре­делённо пообещав вернуться "к ужину". И Оля сло­вечка против не сказала. "Да, Фалиночка, конечно, Фалиночка..." К какому такому ужи­ну, если он времени не ощущает, ест когда попало, бывает, и среди ночи шарит в холодильнике?
       Всё наперекосяк. Жёнушка вместо посиделок в обнимку с му­жем месит глину и вертит гончарный круг. На экране поздняя лю­бовь, бугры мышц и ни одной извилины, гоняет какими-то гулки­ми лабиринтами, не­пре­рывно паля по своим печалям из огромного, как клоунский ботинок, кольта. Пулемётную ленту он затолкал в барабан, что ли? А пылающее сердце - это, оказывается, доменная печь сверхпрогрессивной конструк­ции. Ну не соскучишься с ними.
       Если уж пошла такая полоса, жди худшего. Степан вздрогнул от телефонного писка. "Малыш, - оборвалось сердце. - Случилось что-то. Вот и доверь ребёнка этой... Фу, что это я паникую. Навер­ное, просто опять не придёт ночевать, чёртов паршивец. Ну и ла­душки. Дело моло­дое. И мы с Олей хоть оттянемся вволю".
       - Алё, - донеслось из кухни. - Кто? Господи, Лариса! Быть те­бе богатой. Естественно, не узнала: видимся раз в году. Ты права, хорошо бы, да где выкроить время? Ну, как ты, что ты? Работаю. Ларочка, я же свободный художник. Поэтому работаю без выход­ных и праздников. Сейчас? А что случилось? Да-а? Ты меня заин­триговала. Приезжай, ко­неч­но, будем рады тебя видеть. Жду.
       Степан с досадой выключил телевизор и пошёл к жене.
       - Через полчаса придёт Лариса Лескова, - сообщила она. - Что, не стоит смотреть? А я собиралась присоединиться.
       - Что ты делаешь? - с ужасом спросил Степан.
       Ольга, мерно крутя ручку, вдавила в мясорубку ещё ком гли­ны.
       - Да вот решила поэкспериментировать в новой технике. То есть, тех­ника-то старая...
       Она подхватила жгут глиняных червей, обвила ими графин-ко­лач на гончарном круге. Степан шумно выдохнул.
       - Ф-фу. А я уж подумал, что это будут котлеты.
       Ольга рассмеялась:
       - Безумие мира - там. За окнами и телеэкраном. В мою кре­пость ему хода нет. Ну, как?
       - Горгона Медуза.
       - Не нравится? - удивилась Ольга.
       - Нет, почему же. Красиво, - Степан присмотрелся так и этак. - По­хо­же на праздник урожая. Первый сноп, цветы...
       - Вот так-то лучше, - Ольга прибрала со стола, превратив его из рабочего в обеденный, и принялась отмывать мясорубку. - А рас­пишу, покрою глазурью, обожгу - вообще будет загляденье.
       - Он уже загляденье, мастерица моя ненаглядная, - Степан по­мед­лил, разминая сигарету. - А что ей от тебя понадобилось?
       - Ларисе? Не представляю. Говорит, у неё для меня потрясаю­щая но­вость. Ты же её знаешь, она и на всех наших сборищах веч­но делится но­востями: кто защитился, кто развёлся, кто в Америке, кто в Израиле...
       - Этим можно и по телефону поделиться. Не обязательно пе­реть­ся с Лукьяновки сюда.
       - Стива, не могу же я сказать однокласснице: "Нет, не приез­жай". Тут кто-то упоминал котлеты? - она улыбнулась ему, выти­рая руки. - Обед готов.
       - Да не хочу я обедать. Хотя бы в выходной можно поесть по-чело­ве­чески, всей семьёй? Встречаешься с девушкой - пригласи её в дом, что мы, звери какие? Где его носит целыми днями?
       - Стивушка, не дёргайся. Он же ушёл с Фалиной.
       - Потому и дёргаюсь.
       - Да и обедала она у нас недавно, каких-то три дня назад. Ко­нечно, я бы тоже предпочла, чтобы они больше были здесь, у меня на глазах. Но Фа­лина - такая порядочная девушка, что я со спокой­ной душой...
       - Да я её вообще видеть не хочу! - перебил Степан. - "Поря­дочная"! В жизни не встречал более скользкой особы. И чем она вас с Сергеем так приворожила?
       - Скажи просто, что тебя шокирует её внешность. Типично мужской взгляд.
       - Ну при чём тут! Внешность, как внешность. Мордашка, ко­нечно, не приведи Господи, зато всё остальное в порядке. Но не в этом же дело, Оля!
       - Именно в этом! Её уродство - гарантия её верности. Девочка ум­ненькая, прекрасно понимает, что ей выпал единственный шанс, что Ма­лыш - её счастливый билет, и уж volens nolens будет крепко держаться за него. И, слава Богу, кроме него у неё никогда никого не будет. А между муж­чиной и женщиной самое главное - вер­ность.
       - О-оля! Даже утюгу гарантия - год, а ведь он железный!
       - А уж она для Малыша - просто дар судьбы. Тихая, скром­ная, доб­рая, без претензий, настоящая Золушка...
       - Хотел бы я знать, как тихая, без претензий Золушка ухитри­лась скапка­нить принца. Благодаря только скромности и доброте, не иначе! Все эти тихони с потупленными глазками - себе на уме, корыстные ли­цемерки.
       Ольга изумлённо всплеснула руками:
       - "Корыстная"! Помилуй, да зачем ей тогда Малыш? Что с не­го взять?
       - Вот-вот, давай, наконец, спросим себя: зачем он ей? Да низа­чем! Флиртует с ним, пока позирует. Свобода нравов! А он, телок, принимает всерьёз.
       - Я тоже. Уверяю тебя, Фалина...
       - И вообще, все эти натурщицы, волосатые художники, лабу­хи, вся эта расхристанная богема - ты же сама говорила, не его это!
       - Стива, я тоже художница, - потемнела Ольга.
       - Ты - другое дело. Ты взрослый, самостоятельный человек, за­вое­ва­ла своё прочное место в искусстве. А Сергей... Зачем ты вообще толк­нула его в этот омут?
       - Вот ты как на это смотришь? Я учила его всему, что умею и что ему доступно. Ещё в Талмуде сказано: "Кто не учит сына ре­меслу, тот учит его преступлению".
       - Но он же не ты, Оля! Нужно же было подумать - что ему до­ступ­но? Одарённого ребёнка можно выучить чему угодно, он всё на лету схва­тит. И лепит он классно, не спорю. Но у мальчика бле­с­тящий логи­че­ский ум, ему бы заняться математикой, или вон в программисты, спо­кой­ная кабинетная работа, круг серьёзных, до­стойных людей, способных его оценить, а тут он разбрасывается, ищет себя, теряется среди этих прощелыг, вроде Дюка, он, конеч­но, парень заводной, талантливый, но с ним же всё равно, что ря­дом с вулканом...
       - От общества Юры я сама не в восторге, - поддакнула Ольга из недр шкафа с кастрюлями.
       - Да что, он один? А эти вчера с ним? Ввалились с альбомами, шаржи друг на друга малюют, Фалину и Снежану эту в позы на ок­но поставили, болтают о рефлексах, контражуре, о валёрах каких-то... При Сергее! Они ловят радости жизни, а он, небось, душу се­бе пережигает, пы­та­ясь прыгнуть выше головы, быть им вровень... Что ты там ищешь?
       - Не ищу. Вот она.
       Ольга поставила перед Степаном странное, очень странное, выре­зан­ное из светлого дерева существо.
       - Не понял, - он взял её на руки. Пошла. Повертел. Поднял на ладо­ни. Странная какая. Не продохнуть. Глаз не оторвать. И лежит в руке - как идеально пригнанная рукоять боевого ножа. - Кто это? Женщина? Тюлень? Волна? Ящерица?
       - Это вместо тарелок для битья. Погладь.
       Существо струилось под ладонью, выгибая спину, лаская паль­цы, неуло­вимо, словно пламя, переливалось перед глазами. От мёртвого де­ре­ва по руке к плечу, к сердцу в мерном, упругом, веч­ном ритме прибоя текло живое тепло.
       - Подействовало? - с лёгкой улыбкой осведомилась Ольга.
       - И ты держишь это на кухне? В посудном шкафу?!
       - Я могу позволить себе такую роскошь. Она сделана для ме­ня, мне в подарок, - Ольге пришлось силой отнимать у мужа ста­туэтку. - Захо­чу - сделает ещё. Итак, кто кому вровень? Кто выше головы?
       - Да. Ты меня убедила. Программистов вокруг пруд пруди. А ты выу­чила мальца такому... Чему надо, - он потянулся. - Олень­ка, а не пообедать ли нам?
       - Давай, - охотно поддержала она. - Может, ещё успеем.
       Её остановил звонок в дверь.
       - Ну, вот, - разочарованно буркнул Степан. - Успели.
       - Здравствуйте, новобрачные! - Лариса расцеловала одноклас­сни­ков, наполнив прихожую ароматами дождя, осенних листьев и отсырев­шей замши. - Я ведь вас ещё не поздравила, а должна была бы первой, у меня теперь профессия такая. Знаете, где я себе пен­сию зарабатываю? Вы упадёте. В районном ЗАГСе.
       - Ну, ты даёшь, - упала Ольга. - Чаю? Кофе?
       - Ой, нет, я и так мокрая.
       - Значит, коньячку, - сообразил Степан.
       - С удовольствием.
       - Ну, проходи в комнату.
       - Кстати - хотите, обрачую вас по высшему разряду? С хором и бан­дуристами.
       - Нет! - в унисон отрезали Степан и Ольга.
       - Я так и думала. И знаете, почему? Наверняка не знаете. Те тоже не за­хо­тели никаких церемоний, поставили подписи, схвати­ли документы и убежали. А когда я спросила, где родители - они же, наверное, хотели бы присутствовать при таком торжественном событии, - он мне сказал: "У них с нами и так событий хватает. За­чем же их лишний раз волновать?" И я вам скажу, после того бала­гана, что они мне устроили, он таки был прав.
       - Ничего не понимаю, - начала сердиться Ольга.
       - Я так и подумала, что вы ещё пока не в курсе дела. Сейчас объяс­ню. Ну, за вас, - Лариса пригубила коньяк. Осторожно, не за­дев помаду, положила в рот квадратик шоколада и миниатюрное фирменное Олино печеньице. - Оля, а я видела твоего Сергея. Зря ты его от нас прячешь. Та­кой мальчик! Красивый, воспитанный, и держится так уверенно - я даже не сразу...
       - Лара, ты уходишь от темы. И где ты могла его видеть?
       - Ничего не ухожу. Позавчера я зарегистрировала брак твоего вну­ка. Угадай: с кем?
       У Степана от неожиданности с губ сорвалось: "Ни х..." Ос­таль­ное он успел поймать зубами и, давясь, проглотил. Ну, Фали­на! Ну, лапочка! Оля-то была больше, чем права!
       Он покосился на жену. Та сохраняла полное самообладание. Лишь скупая улыбка говорила: "Что мне гадать. Я своего внука знаю".
       - С Тиной! - торжествующе выпалила Лариса.
       - С кем? - икнул Степан.
       Оля, по-прежнему стойко держа прямую спину, вдруг побеле­ла до синевы.
       - С Тиной?..
       - Ну да! Феерейн!
       - С этой нашей, что ли? - дошло до Степана. - Рыжей мышей с задней парты? Брось, Лар. Что за хрень.
       - Чё "гав", я сама обалдела! Она меня, кстати, не узнала. Но я-то её - сразу! Она совершенно не изменилась. Такая же мыша, как была.
       - Вот и подумай, - подсказал Степан. - Сколько ей лет?
       - М-м... В самом деле, - въехала Лариса. - Да. Не сходится. А может, это её дочка?
       - Лара, ну ты же паспорт её смотрела. Что там написано? Ка­кой год рождения?
       Лариса с минуту тужилась. Растерянно пожала плечами:
       - Ты знаешь, не помню. Как-то не обратила внимания.
       Ольга оцепенело кивнула. Норисков заслон. Тина. Проклятые Фее­рейны. Тина. Она так и знала.
       "Мыша"... Тупицы. Если б они могли почувствовать, как дав­но чув­ст­вовала она, ужас этого болота, медленно и неотвра­тимо на­­пол­зающего на её жизнь, грозящего пожрать смысл и счастье её жизни... Нет, хоть сейчас не надо лгать себе. Это уже произошло. Тина поглотила Малыша не позавчера. Он предал давно. Потому и молчал. Потому и прикрывался Фалиной, единственной Ольгиной надеждой, единственной соломинкой...
       - Ну, неважно, - махнула рукой Лариса. - Наверное, дочка. Но что они потом отчудили! Во-первых... Стёп, можно ещё?
       Степан машинально налил объёмистые коньячные фужеры под за­вязку. Никто не возразил.
       - Будьмо! Во-первых, сама не понимаю, как это получилось, но он меня в пять минут уговорил поженить их с ходу, без всяких сроков на раз­мышление. Я, говорит, двадцать лет мыслю, запредельно бесплодное занятие, и вообще мне интеллектуальные перегрузки...
       - Господи, а Дюк-то откуда взялся? - выдохнула Ольга.
       - А-а, я так и подумала, что этот Коган - твой родственник.
       - Племянник.
       - Сразу видно. Они прямо как братья. Да что там, не всякие родные братья так нежно друг к другу относятся. Хотя они у меня там чуть не передрались.
       - Малыш с Дюком?! А ну отдай фужер, - не выдержал Сте­пан. - Те­бе уже в голову шибануло.
       - Нет, ты послушай, - Лариса фыркнула. - Представляешь, я их спра­шиваю: кто на ком женится? А этот говорит: "Щас бросим жре­бий"!
       Степан, несмотря на напряжённость ситуации, заржал. Лариса, об­ли­зы­вая измазанные шоколадом пальцы, продолжала увлечённо живопи­сать:
       - Ну вот, покопался он там чего-то, протягивает им в ладони две спички. Дамы, говорит, одна чёрная, другая белая. Ну, Сергей же твой - брюнет, а...
       - Я поняла.
       - Эти хихикают, как будто всё так и надо, её сестра ещё гово­рит: "Одна чёрная, другая без головы"...
       - Чья сестра? - попытался разобраться Степан.
       - Ну, я думаю, что сестра. Фалина Феерейн. Сестра, наверное, кто же ещё.
       Ольга одним глотком хлопнула коньяк. Закрыла глаза. Всё ру­шится. Всё.
       - Да нет, это точно Тина! - убеждённо воскликнула Лариса. - Вы по­слушайте, это только она могла просечь. Мигом выдернула спичку, спрятала в карман и спокойненько заявляет: "У меня чёр­ная". Сестра, конечно, ей говорит: "Мухлюешь, подлая. Покажи". А та на зелёном глазу: "А ты посмотри на свою. Наверняка белая". И точно! Фалина ахает: "Аферист! Что ж мне, теперь всю жизнь с этим иродом? О варвар, изверг, я пропала!" Сергей - а он у тебя такой корректный, сдержанный, настоящий аристократ - говорит: "Нет проблем. Мы с ним сейчас выйдем на два слова, я вам верну его чёрным". И все хохочут! Я им говорю: "Вы, клоуны, цирк бродячий, вы расписываться-то будете или нет? Хоть помните ещё, за­чем сюда пришли?" - и тоже хохочу, а самой так завидно! Ду­маю: а действительно, зачем они сюда пришли? Ведь это и так се­мья, сло­жившаяся, любящая, как будто они лет десять вместе про­жили - и прожили в радости! - Лариса оглядела каменно молча­щую чету. - Вы уж не очень его ругайте. Хотя он свинтус, конеч­но. Оля, Стёп! Ну неужели вы ни столечко за него не рады? Себя вспомните! Сами-то!..
       Степан откашлялся.
       - Я ужасно рад. Правда, это всё ещё надо...э-э... осмыслить. Уло­жить в голове. Новость действительно сногсшибательная. Н-ну... я на тебя надеюсь, Ларик. Когда они придут к тебе регист­рировать ребёнка, ты нам звякни.
       - Обязательно, - рассмеялась Лариса. - Ну, побегу. И не пере­живай, Оль. Вон мой Владька мне тоже месяцами не звонит. И сла­ва Богу! Раз сын не нуждается в маме - значит, у него всё в поряд­ке. И вообще, вы же молодожёны! - она на миг прижалась к подав­шему ей курточку Степану, клюнула Ольгу в щёчку. - Знаете, что я вам скажу? Ерунда это всё, что дети - наше будущее. У них своё будущее, у вас - своё, заработанное. О нём и думайте. И счастливо вам.
       - И тебе счастливо.
       Дверь милосердно укрыла их от чёрной вестницы.
       - Не вяжется, - резюмировал Степан. - Не стыкуется у неё.
       Ольга устало опустилась на диван. Повертела в пальцах пус­той фу­жер, измазанный по краю шоколадом и коралловой пома­дой. Пришла и всё перепачкала...
       - Что не вяжется?
       - Да ничего! Ну как Сергей мог тайком с кем-то встречаться? Кто-то же должен был его провожать? Кто? Фалина? Своего пар­ня - на свидания к своей же сестре? Ты можешь себе такое пред­ста­вить? Да какая жен­щина вообще потерпит подобное двойное предательство - не то, что по­могать! Дюк? Чтобы он упустил юб­ку? Или кому-то её усту­пил? Да и ка­кая юбка обратит внимание на парня - на любого, не только на Сергея! - если рядом с ней твой племянничек? Ну разве что у них уже всё было, и они уже друг другу надоели, и Дюк сплавил её нашему телку: "На тобі, небоже, що мені не гоже".
       Ольга бросила на него пронзительный синий взгляд.
       - Может быть. На Юру это похоже.
       - А по-моему, не очень. И всё равно не сходится, - Степан сел ря­дом с ней, обнял жену. - Сама посуди. У нынешних детей с этим ника­ких проблем, полная воля. Вон в каждой аптеке безопасный секс, если ты не полный идиот. Чего им бежать в ЗАГС? Только ес­ли друг от друга сов­сем уж невтерпёж, верно? А тут? Ни он к ней, ни она сюда, к нам на шею... Так что ж это за брак такой? Зачем?
       - Стива, ты очень разумный человек. Но эти... люди... не под­дают­ся разумному объяснению. Ты пытаешься сложить из счётных палочек трансцендентные числа.
       - Всё можно сложить, Оленька, - уверенно улыбнулся Сте­пан. - Был бы разум. В конце концов сломать палочку. А скорее всего, знаешь, как дело было? Девчонка таки оказалась полной ду­рой и залетела. Её просто штамп в паспорте был нужен, чтоб роди­те­ли не наезжали. Пустая формальность. И наш рыцарь, наш бла­город­ный дурачок немедленно бро­сился на помощь. Как в лифт к Фа­лине.
       Ольга с коротким сухим смешком прильнула к мужу.
       - Это ты - рыцарь, Чкалов ты мой родной. Да. Как было бы просто, как легко и понятно - девчонка с ребёнком... Мне надо по­звонить.
       Степан молча сходил в кухню за телефоном. Ольга оскальзы­ва­лась пальцами на клавишах. Обречённо поднесла к уху бомбу-болтунью.
       - Ида... Спасибо, твоими молитвами. А у вас как? Так уж и всё? А ты знаешь, что твой сын женился? Как это - который? Что, и Дим тоже?.. Ну разумеется, о Юре. Ах, так он ещё и приводил к вам обеих?!. Угадала. Да. Да чему же тут радоваться! И тебя не волнует, что твой даже не удо­су­жился поставить вас с Лёвой в из­вестность? Ах, ты так на это смот­ришь? А-а. Конечно. Накормить мужиков - это важнее всего. Что ж, не буду тебя отвлекать. Спаси­бо, и ты целуй своих.
       - Ну, что она говорит? - нетерпеливо спросил Степан.
       - Идиотка, - процедила Ольга. - Говорит, попутного ветра и семь футов под килем. Они с Лёвой, видишь ли, давно пропускали мимо вни­ма­ния вереницу его пассий. А эти обе - свои, ты пред­став­ляешь? Она, говорит, их в душу взяла и честно старалась отго­ворить от этого бес­путного бродяги бесстыжего. Ну, Тина, гово­рит, воплощение здравого смысла, она уж если пойдёт замуж, то за самого лучшего в мире... Нашла здравомыслящую!
       - Ну, чего, я помню, она...
       - Но вообще, говорит, это их проблемы, понадобится по­мощь - по­жа­­луйста, а тянут сами - с Богом, у неё своих дел по те­мя, скоро придут с рыбалки Лёва с Димом, опять притащат пару каких-нибудь горчаков в майонезной банке и к ним беззубку, чтоб плодились-размножались, гор­чаков придётся устраивать в аква­риуме, а мужиков утешать фарширован­ными перцами. Нет, как тебе это нравится? Тут вопрос будущего детей, вопрос жизни и смер­ти, а у этой беззубки один фарш в голове.
       - Оля, а она не так уж и не права. Я бы тоже дал им перебе­ситься и нау­читься самим решать свои проблемы.
       - Ты не понимаешь, - измученно пробормотала Ольга, на­би­рая сле­дующий номер. - Танюша, ты где? А когда будешь дома? Да, очень соску­чилась. И очень хочется отвести душу. Встретим­ся - расскажу. Значит, я зайду часиков в шесть-семь, идёт? Ну, по­ка, до встречи.
       Степан заломил бровь.
       - Бежишь от внука? От сопливого мальчишки?
       - Ты не понимаешь, - повторила она. - Это не забавы моло­дых. Не сумасбродства юности. Всё очень серьёзно и очень страшно.
       - М-мда. Если это и в самом деле Тина, так она вроде уже вы­росла из забав. Да и не была она сумасбродкой даже в юности. Но что в этом страш­ного - я действительно не понимаю. Подумаешь, дурит дитё, гор­мо­ны в голову ударили...
       - Тина! - Ольга сардонически скривила губы. - Эстер её имя. Иш­тар. Астарта. Женская ипостась демона Астарота. Оголтелая феминист­ская богиня вражды, раздоров, скандалов, вампирской похоти и изо­щрён­ного священного блуда.
       - Оля! - шокированно укорил Степан. - Ты с нею всё-таки в одном классе училась. И вообще, она была девочка...
       Что он хотел сказать? "Тихая"? "Скромная"? Память подвела его. Память выпустила демона из давно и, казалось, прочно запеча­танной тем­ницы. Маленького, пухленького, незаметного - пока од­нажды в ответ на какую-нибудь ерунду, глупую мальчишескую вы­ходку этот скучный снеговичок, снежная погибель в мерцающей ледяной броне силы, горды­ни и холодного брезгливого любопыт­ства не поднимет серые ресницы и не взглянет тебе в глаза.
       И хорошо ещё, если молча. Перекукожишься, но хоть жив оста­нешься.
       Ах ты, чёрт, мелькнуло у него, а тот скандал с физиком, её уход на­ка­нуне выпускных экзаменов, его уход и смерть от инсуль­та в тридцать пять лет - уж не её ли это работа?
       - Вот-вот, - ответила Ольга его неуютным воспоминаниям.
       Зажмурилась на миг, прижав к губам стиснутые кулаки. Сде­ла­ла три глубоких вдоха. Быстро - будто боялась, что не хватит ре­шимости прыг­нуть в прорубь - нажала "восьмёрку" и длинную че­реду цифр.
       Не чёрная штуковина с кнопочками - само пространство спро­сило задушевным, негромким, всепроникающим голосом:
       - Худо, Ольга?
       - Это твоя работа, - яростно ткнула она. - Это ты их свёл. Ты всегда стремился разрушить мою жизнь.
       - Что мне твоя жизнь? Я никогда не стремился разрушать ми­ры, - мяг­ко, словно ребёнку или слабоумному, промурлыкал Го­лос. - Это за­ко­номерное следствие твоего собственного решения. Я не отпускаю чу­жих ошибок, Ольга. И не принимаю их на себя.
       - Мне не нужны твои индульгенции. Какие миры? Какие ошибки? Я говорю о Малыше и...
       - Я тоже. Но я даже не могу объяснить тебе, что ты натво­ри­ла. Ибо так же не знаю, к чему приведёт их контакт, как ты не ве­да­ла, что тво­ришь, когда сама везла его навстречу контакту. Я тебя предупреждал: не тяни его в Киев.
       - Ладно, ты ни при чём, - уступила пядь Ольга. - Проехали. Что те­перь делать?
       - Что хочешь, - разрешил Голос. - Время необратимо. Они уже встре­тились.
       - Ну прямо! Разводов в мире больше, чем свадеб. Ты просто решил умыть руки.
       - Ты толкнула камень. Я должен остановить лавину?
       - Нет, - сквозь зубы сказала Ольга. - Всего лишь вразумить свою зарвавшуюся ведьму. Так-таки ты уж совсем не можешь спра­виться с собственной внучкой!
       - А... - ошеломлённо крякнул Степан, окончательно теряя ориента­цию.
       - Приматы - внуки цинодонтов, - задумчиво молвил Голос. - Сын Че­ловеческий - внук приматов. Я всего лишь нориск, Ольга. Я делал, де­лаю и буду делать всё, что должно. Но не знаю, что бу­дет. Ты расшатала будущее. И я не могу умыть руки. Я не знаю, где теперь в этом мире вода.
       Голос истаял в глухих переходах пространств и времён. Ольга уронила руки на колени.
       - Кто это такой? - начал злиться Степан. - Чего он тебя пуга­ет? Чего вы оба трясётесь? Тоже мне, трагедия - мальчик решил пройти курс молодого бойца у старой, опытной метрессы с боль­шим стажем!
       - Господи, Стива, дело совсем не в этом! - простонала Ольга.
       - А в чём? Что за дурь вы здесь развели? Демоны какие-то, гла­за без белков, смотреть тошно, голоса мимо телефона, у одной ожоговые рубцы от птичьих когтей, другая хлещет средство Мак­ропулоса, этот лепит стекло, как глину, тот прикуривает из горсти без спичек... Что здесь происходит, в конце концов?! Я что, тоже должен бояться этих дешёвых приколов?!
       Ольга отпрянула от него в угол дивана.
       - Что ты несёшь?
       А бледное лицо с лихорадочно блестящими глазами явственно говорило: "Он заметил. Он вовсе не такой безопасный простофиля, как я думала". И ещё - или Степану лишь почудилось? - "Зачем я пустила его в свою жизнь?"
       Нет. Не может быть. Почудилось. У неё просто нервы разгуля­лись. Она сейчас не способна на разумные мысли и действия.
       Степан, похолодев, помчался за валерьянкой. Накапал Ольге воню­чей дряни. Подал воды. Укутал шалью.
       - Ну, успокойся. Ничего страшного. Не принимай так близко к сердцу. Я с тобой. Всё будет хорошо. Вот вернётся этот паршивец, я его выпорю. Офицерским ремнём. И всё наладится.
       - Хочу видеть, - невесело усмехнулась Ольга, - как ты хотя бы пе­ре­станешь сдувать с него пылинки.
       - А хочешь обед сюда? Или поспишь?
       - Поешь сам. Я полежу. Мне надо подумать.
       Он поцеловал её.
       - Лучше поспи.
       Есть по-холостяцки, в одиночку, Степан категорически не же­лал. Перемыл фужеры, сунул Нюше две котлеты и в компании с собакой и статьёй устроился в другой комнате. Там, правда, не бы­ло ни бра, ни на­стольной лампы, приходилось таскать с собой. Там вообще были только низкая жёсткая лежанка, собачье кресло, стенной шкаф, компьютер с кучей брайлевских прибамбасов, де­сятка два книг на полке, уморительно по­хаб­ная и до дрожи жуткая "Пляска смерти" из полупрозрачного желтоватого алебастра да три вазона на голом окне. Душистая кружевная геранька, корявое хвойное деревце-бонсаи и какой-то куст с терпкими вкус­ными лис­тьями. В этой скудно обставленной, неуютной вроде бы, без зер­кал, часов, портьер и картин, конуре, где всегда чисто и свежо пах­­ло морем, к Степану Сергеевичу приходил вдохновенный покой. Или спокойное вдохновение? За два с небольшим часа он добил статью, вы­гулял собаку, славно перекурил, зажевал бодрящим лис­точком - на кусте их полно - и набросал половину тезисов к семи­нару.
       Собака навострила уши. Спрыгнула с кресла. Степан Сергее­вич по­спешил следом. Предупредить ребёнка, пока за него не взя­лась Оля. Ра­но­ва­то он сегодня. Как почувствовал. И к лучшему. Все успеют закон­чить взбучки-разборки, помириться и успокоить­ся до отбоя.
       - Привет. Я её вывел, раздевайся.
       Ребёнок встревоженно потянул носом.
       - Ольге плохо?
       - Хуже всех сейчас будет тебе, - Степан взял у него пальто. Уда­рил наотмашь - невинного, удивлённого, беззащитно откры­то­го - ударил больнее, чем офицерским ремнём: - Ты влип, парень. По уши. В тину.
       Нет, но какой воин. Уже готов к схватке. Собран, свободен, спо­коен. Весь - холодный текучий огонь.
       - От кого вы узнали?
       Правильно. Бей в корень. В предателя.
       - Доносчица работает в ЗАГСе. Не повезло вам, Киев - боль­шая дерев...
       - Малыш! - Донеслось из большой комнаты. - Иди сюда.
       - Спасибо, Степан Сергеич, - чуть слышно сказал Сергей. - Вы дали мне меч перед боем.
       И Стива переметнулся, поняла Ольга Ефимовна, увидев сонно отре­шён­ное лицо внука. Разболтал. Врасплох не получится. При­дёт­ся менять план беседы на ходу.
       Она вздохнула, собираясь с силами.
       - Итак, я должна тебя поздравить?
       - Нет, - тихо ответил Сергей.
       Ольга Ефимовна слегка сбилась. На миг блеснула безумная на­деж­да: а вдруг Стива с его выкладками прав? Лариса наврала или напутала?
       - То есть?
       - То есть?
       - Ты не должна, Ба. Как ты хочешь.
       - Как я? хочу? - саркастически переспросила она. - А как, по-твоему, я могу отнестись к поступку, который ты сам же от меня скрыл, точно что-то постыдное? - Внук молчал. Ольга Ефимовна смягчила тон. - Пой­ми, Малыш, я готова уважать и твои чувства, и твоё стремление к само­стоятельным решениям. И, конечно, чем-то же тебя привлекла эта жен­щи­на, что-то, значит, есть в ней такое, что заставило тебя примириться с её возрастом и-и... богатым про­шлым... - она паузой пригласила его по­рас­спросить. Проявить нормальную юную любознательность, если уж на то пошло. Беспо­лезно. Он даже не бросился защищать свою избранницу. Он ненор­мальный. - Впрочем, это как раз естественно, мальчиков часто тя­нет на опытных женщин... Но пойми и ты меня. Я давно знаю Эс­фирь. Очень давно. И не могу симпатизировать безвкусно молодя­щейся каме­лии, вульгарно накрашенной, вызывающе ярко и не­ряшливо одетой, с нечёсаными волосами, облупленным лаком на грязных ногтях, в зашитой через край юбке, перекрученных кол­готках и нечищеных туфлях со сби­тыми каблуками...
       Она верно выбрала цель. Сергей посерел, качнулся и осел на ковёр, впив­шись пальцами в ворс. Ананке испуганно ткнулась в него, пытаясь уте­шить поцелуями. У Ольги Ефимовны от жалости опять закололо серд­це. И всё же она торжествовала. Как хирург, обнаруживший и мас­терски удаливший опасную опухоль. Тине конец.
       - Разумеется, это мелочь, - покладисто добавила она, закреп­ляя победу. - И я понимаю, что для тебя это не имеет такого зна­че­ния... Речь о другом. Как я могу поверить в твою самостоятель­ность, если тобою играют в поддавки твой Дюк, которому ты так безоглядно доверяешь, и две его подружки? Тебе дали поиграть одной - какая милая, чистая, доб­рая девочка! - поманили тебя на­деждой и, не церемонясь, отняли. Ты безропотно отдал. Тебе кину­ли, как обноски - бедному родственнику, дру­гую, надоевшую. Ты с благодарностью принял. Я тебя не узнаю, д'Эвер­дьё! Где твоя гордость? Прости, что говорю тебе горькую правду...
       - Ты лжёшь, - безжизненно сказал Сергей.
       - Что?! - вспыхнула она. Всё насмарку, ничем не проведёшь недо­верчивого злого волчонка, с его звериным нюхом, с его сверх­челове­ческим чутьём, опять она в дураках перед ним, как досадно, как страшно и стыдно, Господи, как стыдно... - Ты всё-таки ду­май, с кем говоришь, друг любезный!
       - С кем? - потерянно прошептал он. - Я жил в иллюзорном мире. Мне казалось, что я тебя знаю. Мне казалось, что ты знаешь меня. А твой мир, вот он какой. В нём близких можно и должно обманывать. Для их блага. В нём я неполноценный. Меня легко обма­нуть. И ты этим поль­зуешься...
       Он падал, падал ничком на истоптанный ковёр, и два взрослых силь­­ных человека, убивающих его, одна - любовью, другой - де­ли­катным невмешательством, были уже готовы рвануться с дивана и из-за двери на помощь. Но он выпрямился. Сел удобно и устой­чиво, обхватив руками колено - длинный мосластый щенок, вот-вот почешет ухо нескон­чаемой задней лапой. Буднично заключил:
       - Ты великолепна. Человек, способный увидеть свою пользу даже в чужой слепоте, непобедим.
       - Ну как тебе не стыдно! - Ольга Ефимовна вскочила к нему - упасть рядом на колени, прижать к груди упрямую, неуправляе­мую, враждебную, родную голову... Не посмела. Лишь погладила жёсткие, упруго отталкивающие ладонь вихры. Собака заворчала на неё. - Ведь сам знаешь, что говоришь глупости. Ну прости. Вот до чего дошло. Мы уже ссоримся из-за неё. Малыш, милый мой, единственный мой, у тебя никого нет, кроме меня, и я не могу без­участно смотреть, как ты гиб­нешь. Пусть по форме я была не пра­ва. С виду Тина всегда была чис­тюль­кой. Но внутри... Послушай меня, я старше и намного опытнее, я художник, в конце концов. Я вижу не только форму, но сущность - в жесте, взгляде, изгибе губ...
       - On ne voit bien qu'avec le c;ur, - голос Сергея вдруг зазвенел сжа­тым в пружину металлом. Речь чуть замедлилась и изменила ме­лодику, звуки обрели певучесть, интонации - сдержанный, поч­ти затаённый накал неистовой надежды: услышь меня. - L'essentiel est invisible pour les yeux. Les yeux sont aveugles.
       Ольга Ефимовна до хруста стиснула пальцы. Выдохнула сквозь зубы:
       - Вот, значит, как было дело. Вот чем она тебя взяла. Умна. При­знаться в любви пулей Сент-Экса. Всё сделал за неё он. Даже не приот­крылась, ни слова своего, а ты - наповал.
       Сергей потрясённо поднял голову.
       - Признаться?.. Так она тогда... призналась мне в любви?..
       - Что она с тобой сделала! - Ольга Ефимовна взяла его голову в ладони, жадно вглядываясь в залитое слезами, пепельное, осу­нув­шееся, далёкое лицо. Где он сейчас? С той. - Она же трясина. Вампир. Мужчина для неё - орудие. То ли алтарь, то ли жертва её Молоху. Да если бы ты ви­дел, ты бы вообще не привлёк её внима­ния. Её просто захотелось остренького. Минутный каприз гурмана. Она высосет тебя, выбросит пус­тую кожуру в ближайшую урну и даже не обернётся, и забудет тебя через минуту, она всегда была такой, её уже в школе звали "Снежная Королева"...
       "Снеговичком её звали, - уточнил про себя за дверью Степан Сер­геевич. - И Тиной болотной".
       - Да. "Чем ближе к небу, тем холоднее", - улыбнулся Сергей.
       - Но человек живёт на земле. А она - не человек, пойми ты!
       - Я тоже.
       Он встал, неотвратимо и страшно, как фотонный корабль на столбе света. Ольга Ефимовна медленно отступила.
       - Я не человек, Ба. И, может быть, я бы действительно погиб, если бы у меня не было никого, кроме тебя.
       - Ах, вот как... - гнев свёл ей судорогой горло. Она глотну­ла. - Ты думаешь, ты кому-то нужен. Думаешь, теперь тебе есть, куда уйти. Ду­маешь, тебя там примут с распростёртыми объятиями и не дадут пинка через неделю-другую, когда надоест водить тебя за руку, кормить с ло­же­чки и без конца читать тебе всё, что не рас­познаётся со сканера. Дума­ешь, ты поймал синюю птицу и мо­жешь строить свою жизнь, как тебе заблагорассудится. А я тебе больше не нужна. Поэтому со мной теперь можно не считаться. Моё мнение, мои интересы можно игнорировать. В таком случае тебе больше нечего делать в моём доме.
       Она распахнула шкаф. Сменила домашние брюки и свитер на элегантное платье. Освежила лицо лёгким макияжем. Зверёныш упрямо мол­чал. Ни объяснений, ни извинений. А ведь некуда ему идти. Некуда деваться. Разве что к Лёве. Но кто в здравом уме и трез­вой памяти сунется в этот кагал?
       Ничего. Надо просто дать ему время. Сам всё поймёт.
       - Я ухожу к Татьяне Михайловне, - застёжка цепочки вы­скаль­зывала, рвала волосы на шее. - Будь добр, застегни мне ку­лон.
       Нет, всё в порядке. Не может мальчик с такими нежными ру­ками так осознанно и зло противостоять ей. Это пустое детское упрямство. Всё наладится.
       - Спасибо, - она поправила кулон в узком вырезе платья. - Вернусь в десять. А ты пока подумай. И если не одумаешься, если не хочешь мира в доме - чтоб к моему приходу тебя здесь не было.
       - Да.
       Это прозвучало как-то уж очень спокойно. Без раскаянья и без вы­зова. Как бы ему и впрямь не взбрело в голову пересидеть грозу у сердо­больных Коганов. Или в мастерской.
       В любом конфликте, если хочешь добиться примирения, пред­усмо­три и перекрой человеку все пути к отступлению, все лазейки. Оставь ему один-единственный выход. К тебе. И он будет есть у тебя с руки.
       - И в студии тоже, разумеется, - предусмотрела Ольга Ефи­мовна. - Она мне давно нужна. Завтра с утра я её займу. Ни твой, ни тем более Юркин мотлох мне там ни к чему. Потрудись освобо­дить помещение.
       - Да.
       Степан ждал с её кожаным плащом в руках. Не понижая голо­са, - всё равно тот услышит, - напряжённо сказал:
       - Оля, он уйдёт.
       - Посмотрим.
       Она потянула к себе кожанку. Степан не отдавал.
       - Оля, он уже ушёл. Остановись. Я ему никто, а ты ещё мо­жешь...
       - Пусть погуляет. Я сама виновата. Слишком берегла его. Ни­чего, хлеб­нёт настоящей жизни, расквасит об неё нос - быстро по­умнеет.
       - Стояли звери около двери, - горько вымолвил Степан. - Он умнее нас с тобой. И не просто умнее. Он люден. Ты это называ­ешь ненор­мальным? Ты за это в него стреляешь?
       - Только, пожалуйста, без патетики и без истерик. Ты дашь мне одеть­ся или нет?
       - Ну, что ж... - он развернул плащ. - Я тебе падать в ноги не буду. Ты взрослый человек. Иди. Погуляй.
       Она хлопнула дверью. Жирная точка. Конец.
       Нет. Ещё нет. Степан Сергеевич ринулся к Сергею. Столкнул­ся с ним. Встряхнул.
       - Ну хоть ты-то понимаешь? Она же больше всего на свете бо­ится тебя потерять!
       Сергей мгновенным проворотом освободился из его медвежь­ей хватки.
       - Меня это уже не касается.
       - Совсем хочешь свалить? С концами? Подумай. Если она вер­нётся, а ты вещи собираешь, она сразу сдаст назад.
       - Степан Сергеевич, я пленных не беру.
       - Ты всё-таки остынь, - Степан Сергеевич тащился за ним, боль­ше не решаясь к нему прикоснуться. - И она за четыре часа остынет. Слушай, а давай пообедаем! Ты же, наверное, голодный? А уж потом, на сытую голову, будешь что-то решать.
       - Я не... - Сергей запнулся. - Да. Вы тоже хотите есть, да?
       - Зверски.
       - Одну минуту.
       Он обшарил базу на полочке в прихожей. Щёлкнул тумблером пе­ленга. Из только что покинутой комнаты отозвался телефон.
       Степана Сергеевича затрясло.
       - Ну что ты за человек! Вот уж точно - каменный! Меня нет, да? Неко­му сказать: "Дай телефон"?
       - Простите, - виновато вздрогнул Сергей. Нашёл его рукав. - Про­сти, па. Можно телефон?
       Степан на миг крепко прижал его к себе. Худущее, горячее, нервно дрожащее, хрипящее под старым чёрным свитером. Пере­ведя дыхание, буркнул:
       - Ну, то-то же. А то...
       - Прости, - повторил Сергей, морщась от его боли. - Хуже всех сейчас тебе. И у меня даже нет времени тебе помочь.
       - Да помогать-то сейчас надо тебе, - улыбнулся Степан.
       - Тогда посмотри, пожалуйста, в справочнике номер Общест­ва сле­пых. Отдел трудового и бытового устройства.
       - Чего-о?! В общагу?! Совсем охренел?!
       Сергей переступил через его негодование, как через окурок.
       - Найду по ноль девять.
       - Может, ещё и университет бросишь?! На завод пойдёшь?! Прово­лочки крутить?!
       - Синхронным переводом я зарабатываю не меньше. Но если пона­добится - пойду.
       - А ну садись! - Степан толкнул его в кухню, на табурет. - Щей на­лить?
       - Нет. Котлету.
       - Держи вилку! Паршивец нестриженный. Бомж нашёлся. Жри свою котлету! Сиротинка с молодых-юных лет... Чего улыба­ешься? Убить тебя мало!
       В кармане ожила поганая чёрная штуковина.
       - Слушаю, Лебедев! - рявкнул Степан.
       - Здравствуйте, - дохнуло пространство. Сжатое пружиной сердце мира.
       - А-а, - осип Степан. - Привет, Снежная Королева.
       Ему с улыбкой протянули раскрытую ладонь:
       - Привет, Чкалов.
       - На, - он сунул в уже ждущую руку ненужный, в общем-то, те­ле­фон.
       - Что, Тин? - нетерпеливо бросил Сергей.
       Однако. Не тон для новобрачного.
       Мир тронул осторожной мягкой лапой:
       - У тебя всё в порядке?
       - Да. Я занят, Эстер. Позвоню позже, идёт?
       В её голосе зазвенел тёмный металл:
       - Что случилось?
       - Я свободен, - сухо сообщил Сергей.
       Степан, враз обессилев, опустил ложку. Вот оно что. Вот оно как. А он-то, простофиля, со своей любовью, со своим сочувстви­ем... А это не Ольга пинала бедного мальца. Это малец вёл её на верёвочке. На бойню.
       Нет. Нет. Малец сжёг себя, чтобы спалить клетку. Кто ж нам ви­новат, деревянным счётным палочкам, что мы строим из себя клетку для феникса.
       - О, чёрт! - взвилась пружина. - Планировали, называется! И ты один принял на себя все розги! Я сейчас приеду.
       - Нет. Ты меня не застанешь. Я ухожу.
       Степану вдруг почудилось, что он оглох. Или сердце мира оста­но­вилось.
       - Куда? - наконец, с лёгким академическим интересом осведо­ми­лась она.
       - На две ночи - к Коганам. В понедельник найду жильё. Всё, Тин. Мне некогда. Счастливо.
       - Сиринг, - тростником прошелестела она. - Хочешь, я выпро­шу обратно лиметту и розы? Что нужно сделать? Что изменить до­ма, чтоб тебе здесь понравилось? Чтоб тебе захотелось домой?
       Опа. Молодец Тина болотная. Засосала. От такого любой влюб­лён­ный сосунок съедет с катушек. Да чего там, не только сосунок. Любой, как Малыш, на минуту задохнётся и проглотит язык. Давай, отомри, будь мужиком, сделай её, наговори ласковых глупостей, сладкими речами из бабы можно верёвки вить. В обща­гу он собрался...
       - Достать лежак подлиннее, - велел Сергей. - Мне надоело спать на полу.
       - Угу, - учла она.
       - Отдать мне опеку над пианино. Я его настрою, как надо.
       - Да хоть наоборот.
       - Выстлать ковровыми дорожками путь в комнату, кухню и ванную.
       - Уже.
       - Что?..
       - Я как раз укладываю.
       Ну что ты таращишь синие глазищи в никуда и набухаешь сле­зой? Баба тебе под ноги дорожкой стелется. Скажешь ты ей, на­конец, доброе сло­во? Ведь нарываешься, парень! Не наглей, этой не угодишь - заморо­зит. По себе помню.
       - А ковры со стен убрать. И банку с водой со стола. Почему там вечно торчит банка с водой?
       - Для акварели. Мы уберём.
       - Птицу в клетку, питона в террариум, аквариум выбросить, - вошёл во вкус Сергей. - Я его рано или поздно разобью.
       - Не ври, ты отлично... Мы выбросим. Фай в школу отдаст.
       - Отнять у эльфа лютню. Посадить семь розовых кустов.
       - Фу на тебя! - со смехом ахнула Тина. - А я уши развесила!
       - Сидеть дома и ждать мужа.
       - Когда? - потребовала она.
       - М-м... - Сергей потёр переносицу. - Через два часа... Или три...
       - Я дотерплю. Я постараюсь. Я намелю нам кофе на семь ве­ков.
       - Мало. Мели навсегда.
       - Знаешь, сына, - вздохнул Степан, - а лежак должен покупать ты. За свои деньги.
       - Знаю.
       - А они у тебя есть?
       - Да.
       - Малыш, свобода - это действительно навсегда. Со всеми вы­текаю­щими на своём горбу. Крыша над головой, кусок хлеба, бабе цветы, дитям мороженое... Назад не повернёшь. Даже в крайнем случае.
       - Крайний случай мне не грозит, - надменно усмехнулся Сер­гей. - Мне хорошо. Судьба дала мне свободу без ответствен­ности. У меня все­гда будет кусок хлеба. Инвалидная пенсия.
       - Ах, ты... - Степан глотнул. - Ты ещё жене такое скажи.
       - А это она мне сказала.
       - Тогда ты кругом прав, - помолчав, подытожил Степан. - На­до же. Тина болотная...
       - И Фаэлин. И Дюк. Извини, отец, ещё один звонок.
       Он управлялся с телефоном ловчее старших. Два лёгких каса­ния с вы­ходом в память. Сергей ласково - куда ласковее, чем с Ти­ной - за­ворчал:
       - Что ты делаешь в чужой студии? А кто будет стену расписы­вать? Всю?! Fort bien. Мои поздравления. А теперь дай Дюку этюд­ником по го­лове, отними у него кисть и тащи его к телефону. Да. Да, Фай. Верёвка? Нижний средний ящик под моим стеллажом. Дюк, немедленно бери "Жигуль" и вывози из студии книги и своё добро. Да, нас переезжают. Нет, я сам. Студия важнее. Отвали. Во­зьму диски, дедов можжевельник и зубную щётку. Ну и чёрт с ними, я ещё наваяю. Слушай, ты займёшься делом или мне ехать в студию? И "Валакхилью" оставь, пуп развяжешь. Пакуй свои холсты, у тебя их...
       Сергей, морщась, отвёл от уха трубку, рокочущую: "...Да ещё и твои работы заполучить - подавится она! А мне её жалко, тётка всё-таки! А мои холсты можешь засунуть себе в зад, мазохист!"
       - Дай-ка сюда, - Степан отнял у Сергея телефон.
       - Я за тобой приеду, и только попробуй кинуть ей хоть одну свою вещь отступного - я тебя своими руками...
       - Юра.
       - Здрасьте, Степан Сергеич, - опасно оживился Дюк. Понятно. На Ма­лыша вожак прайда только порыкивать может, и то не всерь­ёз. Но уж зато гада, посмевшего обидеть львёнка, всласть порвёт в клочья. - Лучше отдайте Стрижа по-хорошему.
       - Заедешь сюда, возьмёшь у меня ключи и перевезёшь всё, что надо, на Кулибинскую, шесть, квартира двенадцать. Это на Галага­нах, между метро "Нивки" и "Святошин".
       - Хм... - слегка остыл Дюк. - Это что, Ваша квартира?
       - Нет. Теперь - Сергея.
       - Ух, ты...
       - Но... - оторопел Сергей.
       - Выполняй, - Степан бросил осточертевший телефон в кар­ман. - Ты доешь когда-нибудь? Сколько можно мусолить парши­вую котлету?
       - Неправда. Ты мне подсунул уже третью.
       - А ты ешь, а не считай! Ну, что такое? Поперхнулся? - он по­стучал мальчишку по спине. - Порядок?
       - Угу, - продохнул тот. - Спасибо.
       - Чёрт те что! Правильно Ольга говорила. Уже где-то расква­сил нос.
       - Нет, - недоуменно возразил Сергей.
       - А откуда кровь на платке? - уличил Степан.
       - А, да, - Сергей смущённо смял платок. - Об жизнь.
       Бросил вдруг вспыхнувший ком на тарелку.
       - Ты чего дуришь, парень? - отшатнулся Степан. Белоснеж­ный, в алых кляксах лоскут догорал, оседая чёрными хлопьями. - Постирать нельзя? Ладно, твоё дело. Пошли паковаться. Ты куда?
       - Вымыть посуду.
       - Ты ещё полы вымой, - Степан поволок его прочь из кухни. От­крыл шкаф. - Складывай, я принесу баул. Да-а, вещичек у те­бя... Будто тебя вчера подкинули. Как же это Оля допустила?
       - При чём тут она? Мои вещи. Мне хватает. Па, я возьму син­те­затор и брайлевские штуки, они не нужны ни тебе, ни...
       - Нет, - оборвал Степан. - Ты возьмёшь свой компьютер.
       - Но...
       - Разговорчики! На кой чёрт нам два компа? А у твоих де­вок...
       Сергей насторожился. В прихожей взвизгнула Ананке. Сергей рва­нулся, налетев на дверцу шкафа. Степан подхватил его. Открыл коротко звякнувшую дверь. Сергею на грудь, хватая ртом воздух, упала чуть под­рос­шая, чуть похудевшая, отрастившая длинные во­лосы Тина болотная.
       - Не дотерпела, - констатировал Степан.
       Она промычала что-то невнятно покаянное.
       - Бегать не умеешь, - отметил Сергей.
       - Не умею. Мерзейшее занятие. Уймись, Нюш, я тебя тоже люблю.
       - И откуда же ты добежала, не умеючи, за... - Степан взгля­нул на часы, - двадцать восемь минут?
       - Там ещё метро было, - смутилась Тина.
       Потянулась к Сергею, встав на цыпочки.
       - Нет! - он резко отстранил её. - Меня нельзя целовать.
       - Эту тему мы уже обсуждали! - полыхнула полярной пылью Снеж­ная Королева. - Во мне столько же микобактерий, сколько в тебе, не выпендривайся, туберкулёз не заразен, я биолог, я лучше знаю, нагнись сейчас же и дай губы! Или мне прыгать по тебе, как белке по жирафу?!
       - Нимфоманка, - прорычал Сергей, нагибаясь.
       Степан оцепенело привалился к стене. Умирает. А Оля: "Брон­хит, бронхит"... А ребёнок умирает. И молчит. Бегали же ещё сегодня утром, два жёстких спарринга, "Давай, давай! Тренируй ды­халку!", хоть бы слово жалобы. "Об жизнь", поганец деликат­ный...
       А может, им, мутантам, и впрямь не заразно и не страшно... То­лько Степана, чурбана тупого, надо было спасать, сжигая пла­ток...
       Они оторвались друг от друга. Вдохнули глубоко и свободно. Слов­но оба приложились к кислородной подушке.
       - Где Оля? - спросила Эсфирь. - Я готова к экзекуции.
       - У подруги. Так ты мчалась под плети? И думала, что я дам тебя избить?
       - Я хочу быть с тобой, - заявила она с целеустремлённостью самона­водящейся ракеты. - Под плетью, так под плетью. Какая разница? Н-ну? Закажем такси? Или позвонишь Коганам?
       - А чего им звонить. Открой дверь.
       - Чё за понты! - с порога фейерверком взорвался Дим. - Чё здесь творится у вас в Бухаре?!
       - Вторая часть Марлезонского балета, - отточенно определил Сергей.
       Степан неожиданно для себя хохотнул. И вырвался из зато­пив­­шего его смертного ужаса. Ужас остался в сердце. Но освобо­дил голову. Не паниковать. Не тонуть в тоске. Действовать.
       - Подожди, Дим, - остановил Лёва. - Степан, где Ольга? Стриж, Эстер, чего она от вас хочет?
       - Да поехали к нам, потом разберёшься! Машина под домом!
       - Подожди, Дим. Степан, что происходит? Приходим мы с ры­балки, а Ида...
       - С горчаками и беззубкой? - не утерпел Степан.
       - Д-да... - Лёвушка озадаченно поправил очки. - А что, весь сыр-бор из-за них?
       - И беззубку тащили? - заинтересовалась Эсфирь. - Вы их и раз­мно­жать собираетесь?
       - Но, коллега, взять в дом живое существо и не обеспечить ему эко­логические...
       - Долго вы будете тянуть Стрижа за хвост? - заорал Дим. - Рыбам - так экологические условия! А Стриж скоро от тёти Оли будет кровью харкать! А вы всё выясняете, что происходит!
       - Дим, заткнись и открой дверь, - спокойно переключил его Сергей.
       В прихожей стало совсем тесно.
       - О, я же говорил - все здесь. Стриж, мы всё вытащили, - бод­ро доложил Дюк. - Тихо, Нюшка!
       - Уже? - обалдел Сергей. - Куда?
       - К Полищукам.
       - Ты в своём уме?
       - Ты сказал переехать - мы переехали.
       Фалина под шумок тихой сапой пробралась к Сергею, расстег­н­ула свою сумку на ремне и затянула его кисть в недра, к какой-то белой пластмассовой банке. Сергей, засияв, склонился с поцелуем к её руке.
       - Вот они завтра вернутся, - элегически напомнила Эсфирь, в упор ничего не замечая, - и вас поубивают.
       - Я их уговорю, - отмахнулся Дюк.
       - Тирин, Малыш приказал немедленно, - несокрушимым до­водом припечатала Фалина.
       - Подумаешь, Полищуки, - влез Дим. - И это ещё когда будет! А вот сейчас если мы немедленно не свалим, нас тётечка покусает!
       - Степан, так где Ольга? Могу я поговорить с сестрой?
       - Степан Сергеич, Вы не передумали с ключами?
       - Па, ты поговори, а мы мотаем.
       - Мальчики, а куда вы, собственно, мотаете?
       - Пока никуда, вон ещё сумка не уложена.
       - Все к нам! Ида уже блины печёт.
       - Почему к нам? У Стрижа дом есть, его там баба ждёт.
       - Ты чё?! Вот же обе его бабы здесь!
       Этак они прогалдят до Олиного пришествия. Пора призвать рыжую ораву к порядку. Степан поставил голосовые связки в ко­мандное поло­жение.
       - Tout beau, - негромко сказал Сергей. Всё стихло. - Отец, рас­скажешь Дюку, как найти твой дом. Дим, поможешь мне со­брать вещи. Дядь Лев, отвезёшь Фалину с вещами домой - к нам домой - и отгонишь машину к студии. Фай, возьмёшь на руки ва­зоны. Собака в машине не поместится. Дим, поедешь с нею своим ходом. Фай, объяснишь, куда. И сведёшь Ананке с совой и змеёй. Это только ты сумеешь. Я, Дюк и Эстер едем к Полищукам. Если успеем всё вывезти и распихать, сходим к тёте Иде на блины. А сейчас, Тин, свари всем кофе. Чтоб молчали.
       - Вы мне рот не заткнё... - пробурчал Дим.
       Других возражений не было. Степан нашёл карту Киева, разо­стлал перед Дюком, ткнул пальцем. Достал из пианино заначку. Дим потащил из дому гитару. Лёвушка - стопку книг, листая на ходу верхнюю. Мельк­нула Фалина с геранькой, как с ребёнком, на руках. Эсфирь с сигаретой в зубах варила кофе.
       - Тина, - сгруппировавшись, начал Степан. - У тебя с ним пра­вда серь­ёзно? Он же тебе верит. А ты? У тебя с ним какие отно­шения?
       - Облигатного симбиоза, - следя за литровой кастрюлей, ма­шиналь­но пробормотала она сквозь цигарку.
       Так не лгут. Даже себе. Так, минуя контроль сознания, проры­вается истина.
       - М-м... Облигатный - это когда друг без друга сразу помира­ют?
       - Угу. Налить?
       - Налей. А с тобой-то... с вами... он будет жить?
       - Да, - ответила она так спокойно, что он опять сразу поверил. На­вер­ное, именно это Малыш называет "ответ реальности". - Сер­гей иде­ально здоров духом. А значит, и телом. И вообще не бери в голову. Это наша забота.
       - Тина. У него кровохарканье.
       - А что, для этого не было причин?
       - Были, - признал Степан. - Но теперь-то их нет?
       - Совершенно верно.
       - Спасибо, - он поставил в раковину пустую чашку.
       - На здоровье.
       - Я не за кофе, - буркнул Степан. - Вот. Любые лекарства, фру­к­ты, санатории, всё, что понадобится. Здесь пока шестьсот, я потом ещё сни­му. И договорюсь с приятелем, доктор медицины, главврач Центра... Ну что ты уставилась? - завёлся он. - Что важ­нее - твоё самолюбие или его шанс?
       - Ещё кадку с можжевельником, - вымечтала она. В её глазах плес­калось мокрое Солнце в лесном озере. - Надо три, а мы на­скребли всего сотню. Ионизатор Чижевского. Горный воздух. Гра­наты, курага, творож­ные торты, сёмга, икра... Господи, сколько все­го я смогу в него впих­нуть! Здесь на всё хватит, и не дёргай приятеля, мы лечим друг друга сами, не засвечиваясь, и ты уже сде­лал главное, отец дарит меньше жиз­ни, чем ты.
       - Ну, скажешь тоже, - Степан облегчённо перевёл дух. - А я думал, ты встанешь в позу.
       Эсфирь с улыбкой кивнула:
       - Я тоже, прибежав на сигнал "SOS" и протянув руку терпя­щему бедствие, всегда готова к тому, что в ответ он даст мне по морде.
       На пороге елейно замялся Дим.
       - Тин, звёздочка моих очей, а если я не дам тебе по морде - про­тя­нешь кофею, а?
       - Эстер, и мне, если можно.
       - Тирин, и мне, ладно?
       - Капелла, иди сюда, - расшвырял терпящих бедствие тихий голос из комнаты.
       - Во-от как её зовут, оказывается! - просек Дим.
       - Что нужно, чтобы стать магом? - нацелил на него палец Лёва.
       - Выучить Истинную Речь и подлинные имена всех на свете, - сдал на "отлично" Дим. - Всего делов. Степан Сергеич, Вам тоже налить?
       - Да я уже... А, давай, - вздохнул Степан. - Как просто в этом "Вол­шебнике Земноморья". Узнал имя - получил власть над ду­шой. Выучи только истинный язык.
       - А Малыш говорит - все языки истинны, - побила всех выс­шим ав­то­ритетом Фалина, мСя посуду.
       В прихожей снова, осыпав его душу сполохами искр, клац­ну­ли клинок и кремень:
       - Не буду я один жрать икру и гранаты.
       - Клизмой вгоню.
       - Брэк! - весело прикрикнул на них Дюк. - Никаких клизм, са­дист­ка! Достаточно наручников и воронки в пищевод.
       - Тина, значит, альфа Возничего. А Сергей кто? - будто бы под­дер­живая игру, вскользь поинтересовался Степан.
       - Полярная, - просто, как "здрасьте", - сказала Фалина. Бли­зо­ру­ко щу­рясь, провела пальцем по тылу тарелки. Кивнула: хрус­тит. - А Вы - Альтаир.
       В точку. В сердце. Без всякой специальной истинной речи. Настоя­щий маг найдёт истину и завладеет твоей душой на любом языке.
       В комнате с голым окном резала глаза люстра.
       - А ну брось сигарету! - бешено рявкнул Степан.
       Сергей хлопнул ресницами. Видно, на него никогда не повы­ша­ли голоса, и он просто не знал, как положено реагировать.
       - Вот и я говорю, - Дюк отобрал у Сергея сигарету и затя­нулся.
       - Компьютер забери.
       - Вот и я говорю, - Дюк выдрал из розетки кабель, сложил комп и исчез.
       - Скелеты не забудь. И куст этот. Как он хоть называется?
       - Парагвайский падуб. Матэ. Эстер взяла черенок. Кстати, его вкус­нее не жевать, а заваривать, как чай.
       - Ну, не так уж много я и сжевал... Погоди, ты что, его остав­ляешь?
       - Да.
       - Мне? И "Пляску смерти"? Отдаёшь?..
       - Ты приходил сюда всегда, когда меня здесь не было. Не из-за компа же. У тебя есть свой.
       - Малыш, да Дюк тебя за "Пляску" собственными руками...
       Сергей только рассмеялся.
       - Ну... - вздохнул Степан. - Только лучше бы ты оставил мне номер телефона.
       - Сорок четыре - двадцать два - пятьсот тридцать пять.
       - Запомню.
       - Мне пора.
       - Ладно. Долгие проводы... Иди к своим, нориск. Лети, стриж.
       - Ты летаешь выше, - улыбнулся Сергей.
      
      
       - - - - - - -
      
      
       Счастье. Полное. Острое. До горячего покалывания в пальцах. Своим ключом отомкнуть дверь в рай.
       Он забросил в прихожую баулы, рюкзак с книгами и торжест­венно, на вытянутых руках, внёс кадку с молодым, бодрым, пол­ным ядрёного аромата кустом, всю дорогу от сада норовящим вы­царапать Дюку глаза.
       - С вещами! - радостно заверещал эдем. - Тирин, ты была права!
       - И с можжевельником! Ты тоже была права!
       Дюка с двух сторон поцеловали невозможно прекрасные жё­ны, об­ла­чённые в солнце... ой, нет, в старьё с засученными рука­ва­ми, пузыря­ми на коленках и навеки въевшимися брызгами ремонт­ной краски. Пре­лесть какая. Нормальный здоровый быт. На Дюка навалилась ополоумев­шая от счастья, не опомнившаяся ещё после вчерашнего возвращения в отчий дом собака.
       - А лужу восторга слабо? - скомандовал Дюк.
       - Шуточки у тебя, боцман... - побежала за тряпкой Тирин.
       По Дюку взвился и лёг головой на плечо питон. Архимед с хриплым воплем: "Планёр построил рождённый ползать!" - пря­нул с другого пле­ча на Фалину. Сова встопорщилась было на за­клятого врага, но уже миг спустя под магическими, снимающими все заклятия Фаиными ладош­ками птицы, вертя головами, мирно разглядывали друг друга. Из коридо­ра по направляющему ковру уверенно, даже не трогая стену, притопал Стриж, тоже чёрт знает в чём. Со всей уверенности под тройное "Стой!" врезался в колю­чую крону и в сердцах помянул Лорку:
       - Когда умру - в можжевёловой роще старой...
       - Стало быть, лет через триста, ­ подсчитала Эсфирь. - Малова­то будет!
       - Этот сдышишь - ещё приволоку, - пообещал Дюк, потроша сум­ки, как фокстерьер - лисью нору. - Так. Еда. А тапки где?
       - Куртки лучше в кладовку, а не на пол, - подсказала Фалина.
       - Обязательно. Чёрт, я ж их вроде сверху... О, вот они. А дре­во куда? Сразу на кухню?
       - Лучше в комнату, - вдруг поменяла планы Эсфирь. - К Ар­манову фини­кийскому.
       - Здрасьте, - удивилась Фалина.
       - А на кухню - один из наших.
       - Какая разница? Таскать их туда-сюда...
       - Ну просится он к финикийскому, - беспомощно обосновала Эс­фирь. - Стиль.
       - А-а, тогда да, - кивнула Фалина. Стиль сестра чуяла лучше, чем собака - запахи.
       - А чудо какое! - Эсфирь присела на корточки рядом с Серге­ем. Куст растопырился перед нею, будто топ-модель на подиуме. - Вопло­щение силы жизни. Не то, что наши кроткие магазинные птен­чики. Откуда он, Юр?
       - Я же говорила - Юрочка достанет, - рассеяла сомнения в Юрочки­ном всемогуществе Фалина.
       - Он вообще не такой, - заметил Сергей, перебирая иглы.
       - А-а! Ну конечно! - прозрела Эсфирь. - Это другой вид. Не ком­мунис, а... хвоя длиннее, килеватая, две полоски... Юниперус оксикедрус. Можжевельник красный.
       Дюк замер, недовыдернув куртку из-под обвившего его Мюм­зика.
       - Не годится?
       - Ещё как годится! Вот только растёт он в субтропиках, в Гор­ном Крыму и на ЮБК, охраняемый вид, стерегут его с собаками и базуками, отломишь веточку - расстрел на месте.
       - Ты его удержи на месте, - фыркнул Сергей.
       Дюк патетически простёр руку к оксикедрусу:
       - Найдите на нём хоть одну сломанную ветку!
       - Нет, правда, Юр, где ты его спёр? - увлеклась Эсфирь.
       - Почему сразу "спёр"? - восстал невинно оклеветанный Дюк.
       - В университетском ботаническом, - определил Сергей. - Это там такие ушаты вместо кадок.
       - Купил, - прониклась сочувствием Фалина. - Даже заплатить хотел.
       - Но не догнали, - оправдал Дюка Сергей.
       - Почему сразу "купил"? - завопил Дюк из кладовки, сражаясь с двумя куртками, штормовкой и рушащимися на голову распялка­ми. - Что, других способов нет? Во скудная фантазия!
       - Собаки стояли на шухере, - осенило Эсфирь. - Декан пере­да­вал древо через забор.
       - Мы даже не успеем закончить нашу суггестивную байку, - пред­рекла Фалина. - Тебя вышвырнут из университета раньше.
       - Всенепременно! - с энтузиазмом подтвердил Дюк. - Раньше, поз­же, но все там будем. Так должно же что-то остаться на добрую память. Нет, Стриж, не хватай куст, я сам.
       - Какого...
       - Ты с ним не впишешься. Держи. Это на кухню.
       - Ого, - принял кошёлку Сергей. - Кархародона завалил?
       - Съедим.
       Сергей, взмокнув от внезапной слабости, опустился на колени. За­жал ладонью рот, давя в себе рвущий нутро кашель. Уйдите, вы­родки, что вы впились в меня, как утопающие в единственный плот, я же смерть выдыхаю, ведь знаете же...
       Шесть рук легли ему на спину и грудь, пронзили жгучими иг­лами импульсов. Крепкие пальцы безжалостно ткнули в точки на предплечьях и на внутренней стороне бёдер. Его дёрнуло, словно током. И отпустило.
       Ананке, протиснувшись, наконец, вылизала ему нос. Он сглот­нул солоноватую пену.
       - Вы бы ещё иголки вогнали.
       Жёны прерывисто перевели дыхание.
       - Хорошая мысль, - принял к исполнению Дюк. Тон у него был де­ло­вой. А вот голос - сорванный.
       - Но-но, - Сергей оттолкнулся от пола. Дюк поднял его. - Без фа­натизма.
       - Дышишь?
       - Сойдёт.
       - Малыш, может, тебе всё-таки лечь? - отважно предложила Фа­лина.
       - "Мальволио, не пора ли Вам в постель", - проворчал Сергей. На­шёл сумку с едой. - Паникёры. Чем больше там дыр, тем боль­ше места для кислорода.
       - Логично! - обалдела Фалина. - Значит, ты просто освобож­да­ешься от лишнего?
       - Именно.
       Сёстры, как подсолнухи, подались было вслед за Сергеем. Дюк пяткой затолкал баулы за стул. Успеется.
       - Ты извини, Юр, мы там заняты, ты уж сам распихай свои ве­щи, ладно? - растоптала его чаяния Эсфирь.
       Он без особой надежды дёрнулся с крючка:
       - Прям щас вот так сразу?
       Одуванчики оборотились к нему. Н-да. Не скучно быть солн­цем.
       - Твои полки - вторые сверху, по росту, - проинструктировала Эс­фирь. - Плюс четыре распялки и две обувных корзинки. Помес­тишься?
       - Н-ну... Если поджать пятку... И если ещё сдадите угол на стеллаже...
       - Малыш тоже был прав! - застонала Фалина. - И этот с кни­гами!
       - А весь стеллаж не хочешь? - зашипела Эсфирь.
       Дюк отпрыгнул к двери, прикрывшись рюкзаком и мелко кре­стясь. С безоглядной удалью вякнул:
       - Хочу.
       - Ну? Куда их девать? - отчаянно огляделась Фалина.
       - А некуда, - радушно развела руками Эсфирь. - Они и так уже валяются по всему дому и втихую размножаются делением. Вон разве что на подоконник, под вазоны. Чтоб цветы зимой не мёрзли.
       - Или поставить ещё один стеллаж вместо шведской стенки, - пуга­нула Фалина.
       - А на чём кланяться небу? - вернулся и с ходу влез в свалку Сергей.
       - В парке на дереве, - указала скатертью дорогу Фалина.
       - А мы с Фай можем на ваших шеях, - распоясалась Эсфирь, сроду не качавшая поклонов небесам.
       - Давай, - загорелся Сергей.
       Дюк опасливо выглянул из-за рюкзака:
       - Ящики под тахтами.
       - Попробуй, втисни туда ещё хоть одну книгу, - отрезала Эс­фирь.
       - Полки над дверями, - придумал Сергей. - Уголки и доска от стены до стены.
       - Уже, - вздохнула Фалина. Эсфирь молча провела его руку к пол­ке. - Ладно, Юр, так и быть, сложи их пока на нашу тумбу, я потом...
       Эсфирь, коварно обойдённая на последнем круге, сорвалась с рыси в галоп:
       - А почему это все на вашу?
       - А чей муж?
       - А кто его нашёл?
       - А кто её брил, - подначил Сергей.
       - Пополам, - великодушно уступила Фалина.
       - Не делится, - застыдился Дюк. - Гэндзи - один, Фолтын - один, Неждана-колдуна с драконом водой не разольёшь...
       Сёстры с клёкотом закогтили злосчастный рюкзак. Архимед взмыл на вешалку, каркнув: "Поезд стой раз-два!" Стеллз метну­лась за спа­се­нием к Сергею. Мюмзик величаво пробудился и при­открыл один глаз.
       - За что? - вскрикнул Дюк. - Это не я! Это Гуттенберг!
       - Иди отсюда, гений гамбита, - сквозь смех велел Сергей, от­дирая биб­лиофилок от добычи.
       Отодрать, само собой, не удалось. Есть всё-таки на свете кое-что не по силам даже Стрижу. Мастерски сданную жертву унесли в гнездо, свежуя на ходу. Теперь искать книгам место - их забота. И забота не без приятности. А то вон у обеих уже губы серые. И наверняка такой же каменный ком в груди. Жжёт, как кипящая ки­с­лота.
       Гений гамбита навьючился и в обнимку с оксикедрусом отпра­вился в другую сторону.
       Думал - для нудного дела. Оказалось - для утешения сердца. Вот он, наш дом. Штабель пахнущего снегом постельного белья. Радуга пушистых полотенец. Пакеты с высокомерно простым бе­лым хлопком, про­зрачные и закрытые, как Тирин. Пастельные об­лачка кружев, - пале­вое, золотистое, розовое, - увенчанные одино­ким нарядным лифчиком Фаниного первого размера. Педантичные чёрные и синие стопки.
       Дюк могучим ударом влепил на место своё барахло. В сосед­нем отсеке вывалил обувь, развесил джинсы, рубашки и парадный костюм­чик. В следующем занял свою полку алым, вишнёвым и бе­жевым свите­рами, взвеселив два чёрных, три серых и полянку из ли­лового, весенне-зелёного и осенне-коричневого. Секунду поду­мал. Народ в определённо уборочном состоянии. Правда, затеять страду здесь и сейчас, в воскрес­ное утро, в доме, только что при­нявшем в лоно семьи братьев по воде, супругов и повелителей - это было бы уже чересчур. Но, с другой сто­роны, стиль их туале­тов...
       Он со вздохом переоделся в латаные тренировочные штаны и футболку.
       И не зря.
       Книги, ещё тёплые от быстрых прикосновений и сканирую­щих взгля­дов, грудой покоились в углу дивана. Дражайшая отпо­ласкивала от пены абажур. Тирин драила раскуроченную вдрызг, до труб, плиту, и без того чистую. Супруг и повелитель, несолидно торча на табурете, мыл эмалевый потолок.
       Дюк умостил магазинного птенца на подоконник, выпутался из хвои и скорбно заключил:
       - Такие, значит, у вас представления о медовом месяце.
       - Не мешай нам веселиться, изверг, - деловито отмахнулась Эс­фирь.
       - Вот те, бабуля, и Юрьев день. А я-то спешил сюда всем сер­дцем, - Дюк обозрел остов плиты, - не поемши, кофею не испим­ши...
       - Вон, в миске, Идины блины, - кивнула Эсфирь. - В холо­дильнике к ним сметана, рыбный паштет и хреновый соус.
       - А хочешь, мы тебе курью ногу оставили, - добавила Фалина.
       - Я похож на человека, способного в одиночку глодать курью ногу?
       - Тогда мой стену, - ткнула пальцем Эсфирь.
       - Веселитесь, - пробурчал Дюк, терзая мочалкой безответный ка­фель. - Тяжелобольные тут у вас по потолкам скачут...
       Тяжелобольной непочтительно хихикнул, чуть не слетев с та­бурета.
       - А их положено держать в постели!
       - Пробовали. Выкручивается, - сложила оружие Эсфирь. - Да­же ночью рвался то к компу, то к форточке, то к сигаретам...
       - Уж я его заманивала, заманивала, - наябедничала Фалина со стола, привинчивая абажур. - Танец живота в эротическом белье испол­няла...
       - Не было на тебе белья, - уличил Сергей.
       - А я всё пропустил! - ужаснулся Дюк.
       - Не всё, - успокоила Фалина. - Отодвинь, пожалуйста, буфет.
       Дюк с готовностью подошёл к монументальному готическому соору­жению морёного дуба - а может, и чугуна - с солнечными ви­траж­ными окнами. Из неистребимой любознательности спросил:
       - А что там за ним?
       - Грязь, - в три голоса просветили его.
       - Вы чё? - подавился Дюк. - Мыть будете? За буфетом? Там же не видно!
       - Дуся, - проникновенно начала Фалина, - Вы меня...
       - Отодвинь - увидишь, - предельно лаконично, экономя дыха­ние, сказал Сергей.
       Дюк с разительной точностью воспроизвёл незабвенную Рину Зелё­ную в "Весне":
       - По-моему, они ненормальные.
       - Юр, родненький, - Эсфирь запястьем отвела от щеки встрё­пан­ные волосы, - тебе этот дом нравится?
       - Н-ну... Да. Больше всех домов на свете.
       - Так вот это потому, что он чистится и моется везде. А не толь­ко там, где видно.
       Дюк с полминуты глядел на неё, открыв рот. Истово кивнул и отта­щил буфет от стены. За витражными цветами и птицами тонко зазвенела посуда.
       - Да. Вот суть. Основа яви - в непроявленном. Истина - не впе­реди, не сзади, не справа, не слева, а здесь. В глубине.
       - В вышине, - поправил сверху Сергей.
       - В вышине, - согласился Дюк. - Тин, я тебя люблю.
       - А при чём тут я? Измерения существуют независимо от ме­ня, и вы сами ходите по их тропам. Интересно: откуда я это свин­ти­ла?
       - Отсюда. А эту штуковину надо сверху.
       - Всё, - Сергей сошёл с табурета. - Посмотрите, я ничего не про­пустил?
       Эсфирь подняла голову и выдохнула:
       - Ох, ни фига себе...
       - А ты говорила - перекрашивать, - припомнила ей из-за бу­фета Фалина.
       - Чего ещё куда двинуть? - поиграл мышцами Дюк. - Стриж, тебя под кран?
       - Да, - обрадовался Сергей.
       - И меня отсюда, - задушенно пропыхтела Фалина.
       Дюк обустроил Сергея и нырнул в щель к жене. Буфет затряс­ся, взвыв бокалами.
       - Вы ещё на люстру залезьте, - посоветовала Эсфирь, ставя на воз­рождённую плиту чайник.
       - Светлая мысль, - вдохновился Дюк. - Фань, пошли на люс­тру?
       - Успеем, - проворковала Фалина. - Не отвлекайся.
       - Остались окно и пол, pas? - спланировал Сергей, вытирая руки. - Это мы с Дюком сделаем.
       У Эсфири вырвался смешок.
       - Знаю я, как Юрочка вымоет окно, - она сунула в печь блины и кури­цу. Мимоходом показала Сергеевой руке, куда вешать поло­тенце. - Виде­ла у Коганов. Он его шаржами разрисует.
       Из-за буфета донеслось зловредное хихиканье.
       - Я вымою, - нашёл выход Сергей.
       Эсфирь сняла вязаную грелку-колокольчик с заварочного чай­ничка. Сцедила настой. В самый раз. Не холодный и не горячий. На хрупкой гра­ни между двумя "нельзя" - воспалением лёгких и угрозой кро­вотечения.
       А толку его лечить? Этот выродок отлично знает, что махать тряпкой на сыром осеннем сквозняке ему смертельно нельзя. Что у него между ушами? Опилки? Солома? Младенческая уверенность в своей неуязвимости? Детские хитрости: притворюсь, будто про­блемы не существует - и она рассосётся? Подростковая пороховая смесь из бра­вады, упрямства и гипертрофированного самолюбия? Юношеская тяга к героическим свершениям и красивой смерти? Или жёсткий взрослый счёт - на дни, на часы, на минуты: плевать на себя, времени мало, надо успеть сделать как можно больше?
       А сказать ему: "Не спеши" - глупее, чем посоветовать родить­ся блон­дином. Только разозлишь. Ну не умеет он не спешить. Не может плюнуть и отложить на потом. Научится, конечно. Позже. Когда отсле­дит в себе слабое место и возьмётся за себя сам.
       Но сейчас - что делать? Как остановить, как развернуть из ту­пика эту неукротимую, лихорадочную гордость?
       Сергей удержал руки, вложившие в его пальцы чашку с травя­ным настоем. Дёрнул каменеющую тишину, словно деликатный щенок - подол забывшей о нём хозяйки:
       - Честное слово, я не буду рисовать шаржи.
       - Пропала Тиринка, - летучим вздохом отозвалась тишина. - Как же она вытянет японский сдавать?
       - При чём тут японский? - завёлся Сергей. - Я всё успею!
       Но Эсфирь уже поймала брошенный сестрой фалинь:
       - А по справедливости! Я шесть лет в университете училась мыть сте­кло. И если ты у меня отбиваешь дело всей жизни, то и я у тебя про­сто морально обязана...
       - Я понял, Тин, понял. Я покусился на святое, заветное. Нечес­тивец.
       - Вот! - вырвалась из омута Эсфирь. - Точно!
       То ли на её смех, то ли на запах еды из щели, как тараканы, вы­лезли слегка запыхавшиеся и страшно довольные Коганы. Дюк устремился к чай­нику и банке с кофе. Фалина грюкнула звуковые бакены: к столу - та­бу­рет, на стол - звонкую россыпь ножей и вилок.
       - Мы действительно всё успеем, - сказала Эсфирь, расставляя тарелки. - Двенадцатый час, а уже почти всё сделано! Без вас мы бы дня три провозились, не меньше. Нюш, лопнешь. Ну ты хоть бы лапу мне дала, что ли... Нет, голос я не просила! Малыш, а тебе сколько блинов?
       - Один.
       - Четыре, - встрял Дюк, никогда не упускавший случая потор­го­ваться.
       - Два.
       - Три, - предложила компромисс Эсфирь.
       - Два. С творогом и паштетом.
       - Ладно. Так что ешьте спокойно, и пусть вас не волнует этих глу­постей. Кстати, подумайте, кто что хочет на обед.
       - Чего бы я ни захотел, мне не отвертеться от прополисного масла, травяного чая, печёнки и молока с алтеем, - безнадёжно пе­речислил Сергей.
       - Да ради Бога! - воодушевилась Эсфирь. - Могу украсить ме­ню по­лез­нейшим снадобьем - соком алоэ с мёдом и барсучьим жи­ром. Чтоб тебе было, с чем сравнивать. И пюрешкой из варёной моркови.
       - Лучше из цикуты, - сравнил Сергей.
       - А я хочу жареных зеленух, - надумал Дюк. - Или польских.
       - Привет, - увяла Эсфирь. - Где я их тебе возьму? Это же в лес надо ехать.
       - Ну? Так в чём дело? Машина под домом.
       - Та-ак, - протянула Фалина тоном инспектора детской комна­ты ми­ли­ции. - Плакали наши планы. Пришёл и всё опошлил.
       - Ты кто? - цепко прищурилась Эсфирь. - Мой ангел ли хра­нитель, или коварный искуситель, иль хитроумный совместитель? Мои сомненья разреши, обман неопытной души.
       - Какие уж тут сомненья, - невозмутимо парировал Дюк. - Не вся­кий Вас, как я, поймёт. Кто давеча ночь напролёт рыдал мне в жилетку? Что, мол, милые-ненаглядные лисички уже отошли, зато теперь зеленухи и польские в самом разгаре, нет грибов прекрас­ней...
       - Так вот чем вы по ночам занимаетесь, - умозаключил Сергей.
       - Слушайте, - дрогнула Эсфирь, - а правда, может, поедем, а? Ведь сезон же кончается. Может, ну её к чёрту, эту уборку? Нику­да она от нас не денется.
       - Езжайте, - дуэтом благословили Фалина и Сергей.
       - А вы? - жалко пролепетала Эсфирь. - Я - в лес по грибы, а вы здесь вкалывать будете, да?
       - Все в лес по грибы, - ехидно призвал Сергей. - Но предуп­реждаю: меня дед натаскивал только на трюфели.
       - А чего, в Севеннах ты однажды белый нашёл, - вспомнил Дюк.
       - Угу. Я на него упал. Споткнувшись о корягу.
       - А я - только по мухоморам, - пристроилась к Сергею за бар­рикаду Фалина. - Больше никаких не вижу. Нет, если споткнусь о белый, я его, ко­нечно, найду...
       - Как - не видишь? - побледнел Сергей.
       - Близорукость, - успокоила она.
       - Фай, я слышал, есть такая штука, называется "очки".
       Фалина потёрла сразу занывшую левую скулу.
       - Нет, - перебил себя Сергей. Нашёл исцеляющими пальцами боль­ное место. - Контактные линзы.
       - Не хочу. От них глаза воспаляются. И вообще - всё, что мне надо, я и так прекрасно вижу.
       - Какая мысль! - проникся Сергей. - Нет. Какое мироотноше­ние! Вот подлинная свобода воли. Не глотать покорно все навязы­ваемые ре­аль­ностью впечатления, но самой выбирать, на что смот­реть.
       - Сиринг! - Фалина упала со стула к нему в объятия. - Я же всю жизнь пыталась им всем объяснить! А Тиринка всю жизнь ме­ня пилила: "Носи очки, человек должен быть в курсе!" А ты сразу всё понял!
       - Фань, а давай я тебе для грибов подарю лорнет, - воспарил мыслью Дюк. - И в курсе будешь, и свобода: хочешь - смотришь, не хочешь - не смотришь.
       - С лорнетом по грибы, - оценила Эсфирь.
       - А мне фижмы, как хемулю, - заказал Сергей. - Мягше па­дать.
       - Джинсы с турнюром, - выдала Эсфирь фасончик haut couture.
       - Сзади и, самое главное, спереди, - добавил существенную подроб­ность Дюк.
       Ананке, взволновавшаяся было при волшебном слове "лес", разоча­рованно оглядела веселящихся, изгаляющихся друг над дру­гом хозяев и снова свернулась калачиком на диване подле Сергея.
       - Ладно, - отсмеялась Эсфирь. - Давайте, доедайте, кофе сты­нет. И мне ещё окно мыть.
       - Зачем? - философски рассудил Дюк. - Можно подумать, ес­ли ты его отмоешь, оно покажет ещё что-то, кроме всё того же дво­ра. А пред­ставьте себе: Фаня небрежно роняет этюдник в машину, занимает мягкий трон, её элегантно доставляют на пленэр, в золо­тую осень, и пиши себе вечный кайф близоруких художников - ак­варели по мокрому...
       - Ой! - отчаянно заскулила Фалина. - Хочу!
       - А вокруг - никаких печёнок с прополисом, - добивал Дюк. - Лё­гоч­ный сосновый воздух, шёпот деревьев, дубы шелестят так, осины - этак, барсуки поют, живая музыка жизни...
       - Всё, я тоже готов, - сдался Сергей.
       - Кофе в термос! - пришпорил Дюк.
       Ананке с восторженным воплем слетела с дивана и заплясала вокруг них. Архимед, тоже знающий хорошие слова, предусмот­рительно занял мес­то на Дюке и вцепился покрепче. Стеллз с плю­ща, вертя головой, увле­чённо следила за кипучим алармом сборов. Кор­зина, сигареты, дик­тофон, хлеб, бумага, сыр, вода для собаки и акварели, сапоги, шоколад...
       - Твоё пальто потом не отчистишь, - озабоченно бормотала Эс­фирь, - в жакете продует, в штормовке холодно...
       - Натяну и то, и другое.
       - Не налезут. Они тебе уже малы, Малыш. Ты растёшь.
       - Надену шарф, - традиционно решил проблему Сергей.
       - Интересно, - вздыбила холку Эсфирь, - а в Антарктиде у этой безбашенной нации форма одежды - тоже шарф?
       - Вокруг тебя миллион половозрелых киевлян, все выросли, без шар­фов, готовы к употреблению. За каким чёртом тебя потяну­ло на...
       - Тин, Малыш, а у нас есть подходящий шарфик, - встала между вол­ками Фалина. - Как раз по погоде и Малышу по раз­меру.
       - Точно! Фай, гениальная идея! - воспрянула Эсфирь.
       Нырнула в кладовку и выволокла шарфик.
       Дюк выпал в осадок.
       - В чём дело? - нетерпеливо спросил Сергей.
       - Да, Стриж, это таки твой размерчик. Доисторический вяза­ный пла­ток полтора на полтора. Уж замотаешься, так замотаешься.
       - Поверх смятой Бородином кирасы, - доваял образ Сергей.
       - Не примазывайся, не было тебя здесь, - восстановил истори­че­скую точность Дюк. - Какие у тебя могли быть общие дела с На­полео­ном, шуан недобитый? Закутаешься, как миленький.
       - Вы охренели? - свистящим полушёпотом осведомился Сер­гей. Уже у двери, готов к бою, рука на рычажке замка, трость напе­ревес. - Я что, чахоточный - в бабьем платке ходить? Если я не знаю, как я вы­гляжу - значит, мне можно выглядеть пугалом?
       Дюк и Фалина открыли было рты для возмущённых протес­тов.
       - Нет, - отчеканила Эсфирь. - Ты из тех редчайших людей, чей вид адекватен сути. На любой семнадцатилетней девочке кира­са выглядела бы смешно - но на Орлеанской Деве она стала обла­чением Девы. На тебе и платок будет одеянием мужчины и воина.
       Сергей, сражённый наповал, вспыхнул, как ребёнок. Отпустил замок.
       - Тин, ты... это ты кто видит. У тебя глаза устроены иначе.
       - Нормально, - зарычал Дюк. - И не спорь с женой. Не насту­пай на эфу.
       - Платок брать? - кротко спросила Фалина.
       - Да.
       - Стеллз, пойдёшь с нами? Так, мы ничего не забыли?
       - В лесу разберёмся, - подтолкнул в светлое будущее Дюк.
       Фалине даже не пришлось самой тащить тяжеленный этюдник в машину.
       - Между прочим, - поведала она, устроившись на мягком си­денье, - Ар­ман не только не связывался с Наполеоном. Он и в шуа­нах не был.
       - И не сомневаюсь, - заверил Дюк. - Из маркиза роялист, как из те­ле­скопа кувалда.
       - Ты знаешь, где он был? - встрепенулся Сергей. - Откуда?
       - От него, - пожала плечами Фалина.
       - Примкнул к Национальному собранию и штурмовал Басти­лию? - пред­положил Дюк.
       - Нет.
       - Кстати, Фань, он не плавал с Лафайетом в Америку воевать за неза­висимость?
       - Плавал. И воевал. Но в Революции он вообще не участвовал.
       - Хм... - Дюк дворами-переулками выехал на Саратовскую и даванул на акселератор. - Значит, наверное, подсобивши амери­канцам, лома­нул вокруг света с Грэем на "Колумбии" или с сопле­менным Лапе­рузом на "Буссоли". Лаперуз всех брал - и учёных, и художников, чем больше, тем лучше.
       - Вся экспедиция Лаперуза полегла на атолле Ваникоро, - на­помни­ла Эсфирь.
       - А может, он свалил раньше. Где-нибудь на острове Пасхи. По каким-нибудь своим делам. Или на Камчатке. А потом вернул­ся домой автостопом.
       - В восемнадцатом веке, - фыркнула Фалина.
       - А что? Вон этот, как его, вице-консул...
       - Лессепс, - подсказал Сергей.
       - Да. Доставил же он в la belle France от самого от Петропав­ловска Ла­перузов отчёт.
       - За сколько лет? - уточнила Фалина.
       - В тот день, когда дед погиб, Виллем добрался от Алкмаара до Эвер­дьё за четверть часа, - подкинул информацию к размыш­ле­нию Сергей.
       - Портал? - Зеркало? - Джамп? - хором рассыпали веер вари­антов.
       - Я знаю о норисках не больше, чем вы, - хмуро ответил Сер­гей. - Умее­те вы открывать-закрывать портал или пользоваться зеркалом? Я тоже. А о джампе я вообще впервые услышал от Фай. Мы изгои. Я - по­нят­но. Но вас за что?.. Наверное, они и дедовы книги мне оставили толь­ко потому, что я не могу их прочесть. И никто не может. Я отсканировал одну страницу и подсунул наше­му великому мэтру Вискряку - он долго гладил меня по головке и возмущался гадами, которые меня, бедного-убогого, разыграли. Нет, говорит, такой письменности, и языка, следо­ва­тельно, такого нет, и быть не может, потому что не может быть никогда.
       - Старшая Речь, - зевнула у него на плече Эсфирь. - Две анто­логии сти­хов, два тома звёздной лоции, два - ксенобиологии, два - ксенопси­хо­логии, три - сравнительной семиотической системати­ки культур и двух­том­ный сборник бредовых коанов с оригиналь­ным названием "Сумма технологии" - в нём как раз есть разделы о порталах и зеркалах, но я до них ещё не добралась.
       - Новобрачная, ты что, всю ночь читала? - ошалел Дюк.
       В зеркале заднего вида встретился взглядом с её затопленны­ми зыбкой тьмой глазами. Конечно, всю ночь. Над Стрижом. Сто­рожа его жизнь.
       - Ну, не всю... - заскромничала рыжая врушка. - Но не загля­нуть мы же не могли. В паузах между танцами живота.
       - А про джампы там ни-че-го, - вставила Фалина.
       Сергей откинулся на спинку сиденья.
       - Значит, я не зря их хранил. Вы прочтёте. И научите нас с Дюком.
       - Учить гусеницу летать... - усомнилась Эсфирь.
       - По-моему, вам достаточно просто напомнить, - поддержала сестру Фалина. - Вот, например: Юр, знаешь, почему ты назвал остров Пасхи?
       - Ну?
       - У норисков там был космодром. Он упоминается в лоции.
       - О! - осенило Дюка. - Маркиз провёл бурные годы револю­ции в какой-нибудь Седьмой Звёздной.
       - Судя по тому, что я о нём знаю, скорее всего он был дома, - воз­ра­зила Эсфирь.
       - Фай, - воззвал Сергей. - Момент истины! Где был дед в бур­ные го­ды революции?
       - Дома. Держал заслон. Открыл приют с госпиталем для бе­женцев и сирот. Чинил дороги и мосты. Кстати, его крестьяне бы­ли свободны от до­рожных и мостовых податей. Интродуцировал сою и перуанский ама­рант. В общем, просто вёл хозяйство, зани­мался своей землёй и своими людьми.
       - Частное лицо. Частная жизнь, - резюмировала Эсфирь. - Просто дер­жать свой дом, свою землю и своих близких. Кто бы они ни были: семья, народ, человечество или всё живое.
       - Это круто, - восхищённо признал Дюк. - Держать жизнь. Это кру­че Седьмой Звёздной. Хочу быть частным лицом.
       - Первое условие частной жизни - быть живым, - заметила в про­странство Эсфирь.
       - Да я вроде нормально еду, - удивился Дюк.
       - Из Парижа в Даккар, - минорно кивнула Фалина.
       - Нормально, - успокоил Сергей. - Дюк всегда так ездит.
       - А ты нет, что ли? - брякнул Дюк.
       - Что?.. - обмерли сёстры.
       Дюк, холодея, снизил скорость до тихих-смирных девяноста. Изба­ло­вала его эта компания. Компания, в которой можно быть собой. Обна­жён­ным. Не притворяясь и не скрываясь. Не прячась в броне образа, мас­ки или роли. Не пряча заветное или запретное по тайникам. Без драпиро­вок - тебя видят сквозь них. Без запертых потайных ящиков - никто не станет шмонать твою душу.
       Привык. Разнежился. Открылся. И нет, чтобы самому влип­нуть - под­ста­вил Стрижа, кретин.
       Стриж, даже не пытаясь объясняться или оправдываться, с ин­тере­сом ждал реакции жён.
       - Юэнсин, - голос Фалины дрожал от ужаса и восторга. - Жаль, планета маловата, разгуляться малышу негде!
       - Жилин с Юрковским, - тоном капитана Быкова определила Эс­фирь. - Я газую, кум рулює, жмем. Фанфаронский налёт на Бам­бергу вы ещё не устраивали? Или небольшой, абсолютно безопас­ный поиск в пещеру к марсианским пиявкам?
       - Опасность - понятие субъективное, - резво продолжил игру в цитаты Дюк. Был бы не за рулём - зацеловал бы ненаглядных се­стёр. - А пияво­чек мы не обижали. Мы ж не экологические дика­ри какие.
       - Тирин права: только драть, - безнадёжно вздохнула Фали­на.- Пия­вочек ему жалко. Биолог... Приедем - в рожу вцеплюсь. Я тебе не Крутиков.
       - Это мы мигом, Жар-птенчик. Где бы тут свернуть...
       - Дальше, - сказала Эсфирь. - Там справа будет шлагбаум - под него.
       - Под шлагбаум? - с живейшим любопытством переспросил Сер­гей. - Тин, ты полагаешь, это даёт больше шансов на жизнь?
       - Пробьёмся, - весело рыкнул Дюк.
       - Пробьёмся, - подтвердила Эсфирь. - Под ним народная тропа.
       - Я обожаю этот народ, - сомлел Сергей.
       - Малыш, - Эсфирь скользнула рукой ему под штормовку. Угревшаяся там Стеллз недовольно зафырчала, легонько цапнула палец, но подвинулась. Эсфирь прижала ладонь к клокочущей груди. - Из борьбы с собой, кто бы ни победил, в любом случае выходишь побеждённым.
       - Нет. Новый опыт и новое знание о себе в любом случае есть побе­да. И вообще, дамы, не берите в голову. Я грамотно вожу ма­шину. Гаиш­ни­ков не давлю, - Сергей поймал жену, исхитрившую­ся упасть на него на вполне благопристойном вираже. - Юзом не заворачиваю. Кстати, куда мы едем? Мы ведь уже в лесу, разве нет?
       - Тин, куда мы едем? - переадресовал Дюк.
       - Налево и до поляны. Сам увидишь.
       - А здесь тебе чем не нравится?
       - Здесь - лес. Там - пленэр.
       - Ага, - Дюк остановил машину у поляны при развилке дорог, к ко­то­рой сходились сосновый бор, дубрава, берёзовая роща и осинник. - Да. Оно самое. Красота - это страшная сила.
       Ананке выскочила первой, понеслась кругами по поляне. Ар­химед взмыл и исчез в кронах. Эсфирь застегнула платок на шее у Сергея при­па­сённой булавкой. Из-под платка выглянула Стеллз, сонно поморгала на лесные красоты и закопалась обратно.
       Они стояли, слушая оживающую тишину.
       - Овсянка, - поднял голову Сергей. - Совсем близко.
       - Да, они всегда жмутся к опушке, - шепнула Фалина.
       - А там ручей, слышите? И поёт троглодит.
       - К-кто? - отвалил челюсть Дюк.
       - Крапивник, - перевела с латыни Фалина.
       - Идёмте туда?
       - Лучше не надо, - сказала Эсфирь. - Ручей-то он ручей, но течёт по болоту.
       - Дрозд, - замерла Фалина. - Певчий дрозд!
       - Иволга, - схулиганил Дюк.
       - Двадцать девятого сентября? Иволги уже с месяц, как улете­ли. Ой, а это кто? Похоже на зеленушку.
       - Концовка, как у зеленушки, но в целом больше напоминает чижа.
       - А по-моему, это клёст. Трели, как у зеленушки, но с треском.
       - Это пересмешка иктерина, - не выдержал Сергей. - Ассорти из чужих песен.
       - Вот вам, граждане биологи, - смиренно повесил нос Дюк. - Учишь­ся, учишься, грызёшь гранит, кроша зубы, а потом приходит этот остроухий и ставит всех на место.
       - Так вы же не птиц слушаете, - фыркнул Сергей. - Вы в мел­коско­пы смотрите.
       Оттолкнулся от надёжного бока "Жигуля" и двинулся в лес.
       - Малыш, ты куда? - дёрнулась Фалина.
       - Теперь убедились, что я не виноват ни в каких корягах? - тос­кливо сказал ему вслед Дюк.
       - Это вообще не твои проблемы, - отшил Сергей. - Кому какое...
       Споткнулся, гордо запутался в молодых осинках, продрался на­сквозь и опустился на колени, на дразнящий пальцы клинописью веток моховой ковёр.
       Эсфирь присела рядом.
       - Ты хотела собирать грибы, - напомнил Сергей.
       - А их так и ищут - на карачках. Почему попутно я не могу ответить тебе?
       Коганы, толкаясь, нечленораздельно поминая освещение, то и дело складывая перед глазами рамку из пальцев, устанавливали этюдники.
       Да, не позавидуешь им. Хоть разорвись. Так красиво, куда ни глянь. Благородная бронза дубов. Стройные факелы сосен. Дрожа­щее пламя осин. Фонарики бересклета. Невесомый свет берёз, оси­янных солнцем. Смотри, любуйся...
       Лес зарябил и померк в слёзном тумане.
       - Как красиво, - задохнулся Сергей, трогая лакированный кустик брусники. Каждый кожистый лист в весёлой пляске ветвей тонко и точно очерчен почти идеальной кривой Декарта. Живые "почти", схожие и неисчерпаемо разные, как улыбки на знакомом лице.
       По безмерному лабиринту скрипов, шорохов, шелеста и щебе­та плыли воздушные струи запахов.
       Впереди слева. Ручеёк пушистых, круглых, фестончатых лис­точков. Родственник мяты, земляной плющ. Лёгкие шёлковые лис­тья в нервюрах жи­лок, крыльями взлетевшие над ожерельем ягод. Печать Соломона. Дихотомические микродеревца, сплошь оброс­шие упругой шёрсткой. Волчья лапа - ликопод. Ажурный султан­чик какого-то злака. Сдобная шляп... Вот он.
       - А этот болетус - что, несъедобный?
       - Ой, - Эсфирь отёрла глаза. - Вот это да! Ка-ако-ой подоси­новик! Слушай, ты удивительно удачно спотыкаешься и натыка­ешься. Всякий раз - на что-нибудь дельное.
       - На тебя, например. Да. Я сказочно везучий, - гордо заявил Сер­гей. - Ну? Бери его, что же ты!
       - Сам бери. Он вышел к тебе. Нож дать?
       - У меня есть, - Сергей аккуратно срезал гриб, прикрыл мхом ям­ку. - Держи. Тин, а есть тут папоротник?
       Она огляделась.
       - Тебе какой - орляк или щитовник?
       - Sur tout, - выбрал он.
       - Тогда это тоже подойдёт. Сюда.
       - La campanule! - растаял он. Лиловый колокольчик даже не кач­нулся под его рукой. - Ещё цветёт! Тин... - он выпрямился. - Ты ухо­дишь?
       - Нет. Я здесь. Открой рот.
       - Заче...
       Её ладонь на губах. Душистая прохлада. И пахнущая осенью черни­ка. Сергей поцелуями собрал ягоды. Насторожился.
       - Кто это?
       - М?
       - Идёт. Слышишь?
       - Самолёт. Здесь недалеко Антоновский аэрод...
       Он прикоснулся к её губам: тише. И, пока она тёрлась носом и ще­кой о его руку, слушал мелкие осторожные шажки.
       - Ёж, - дохнула ему в волосы Эсфирь. - Трогать не дам. Ко­лючий.
       - Как селеницереус.
       - Ты меня теперь всю жизнь попрекать будешь, да? - жалобно заны­ла она.
       Он в семь поцелуев нашёл её губы. С изумлением и стыдом со­знался:
       - Я счастлив.
       - Что в этом странного? Блаженство - такое же необходимое и ес­тест­венное состояние духа-разума, как свобода. Сиринг, тебе не нужно с кровью выкашливать свою вину. Ты ни в чём не виноват перед Ольгой. Ты ничего ей не должен. Она вменяема и дееспосо­бна. Ради Бога, не взва­ливай на себя ответственность за чужие ре­шения - это посяга­тель­ство на чужую свободу воли. И не падай под паршивую хворь, как под заслуженную кару.
       - Ты права, томограф. Запомни, как ты права. Будь права для себя, не только для меня.
       - Что? - не поняла она.
       - Это не кара. Это случайность. Ничьей нет вины, Эстер. Что бы ни было, запомни - ты была для меня жизнью, счастьем, свобо­дой, и будь для себя. Всегда.
       - Нет, - бесстрастно отстранила она предложенную виру - словно он пытался соблазнить Снежную Королеву горстью леды­шек. - Не пойдёт. Я не выбираю этот конец. У меня просто нет вы­бора. Только с тобой. В Арел, так в Арел.
       - Нет! - он судорожно спрятал её в объятиях. - Diantre, и она ещё раз­глагольствует о свободе. А сама... Что, мне уже и умереть нельзя?
       - Ни в коем случае.
       - А если я выживу... Что делать? Эстер, что я должен делать, чтобы тебе со мной было лучше, чем без меня - если без меня никак?
       - Делай, что хочешь.
       - Аурин, - одними губами прошептал Сергей. - Теперь я по­нял, с кем сплёл свою жизнь. Женщина? Любовь? Нет. В моей руке сам Аурин.
       - Нет. В нём сплетены две змеи. Это мы - Аурин. Как ты ду­маешь, мы так и будем всю жизнь говорить друг другу "нет"?
       - Нет, - уверенно отрезал Сергей.
       Их прорвало смехом. Смех сломался в кашель, и рядом немед­ленно возникли Коганы.
       - Ну? - грозно осведомился Дюк.
       - У меня мысль была. Я её думал. Поделиться хотел. Только откаш­лялся, как положено...
       - А я спугнул, гад.
       - Именно. Ищи её теперь по щелям.
       - Ничего, Стриж, они как блохи: если уж хоть одна завелась... Ух, ты! Чего Тин нашла! Это получше мысли будет!
       - Не я, - похвасталась Эсфирь. - Сергей.
       - А трюфели где?
       - Малыш, а хочешь красивую-красивую берёзу? - предложила Фа­лина. - И вереск? И дуб с тремя стволами?
       - Хочу. И ещё мне обещали папоротник.
       Эсфирь сунула ему пучок дриоптериса и опахало орляка.
       - Merci. И ещё, если можно, записать лес. Отдельно от трёпа.
       - Ну, барин, ты и задачи ставишь, - призадумался Дюк. - Тут надо четыре кляпа.
       Смех слился с птичьим щебетом и рассеялся в шорохе листвы. Сер­гей, упившись совершенством папоротника, хрупкой гармони­ей вереска, прелестью берёзовых плетей, спокойной мощью дуба, разогнал ретивых поводырей заниматься своими делами и залёг с диктофоном, как сытый леопард, на изогнутой дубовой ветви. Ко­ганы наперегонки тщились пой­мать и пришпилить к картону стре­мительно падающее Солнце. Эсфирь бродила вокруг, шурша, как ёжик, появлялась и исчезала, осторожно, не оставляя следов, выни­мала из-под листьев грибы, бисерно строчила в блокноте, закапы­вала на корм сапрофитам окурки и исписанные листки. Собака, нервничая, бегала от человека к человеку и старалась согнать всех в стадо.
       Фалина и Дюк встретились руками над папкой для бумаги. От­кры­ли, уступая друг другу. Папка была пуста.
       - Извели, - обескураженно констатировала Фалина. - Всю. Когда мы успели, Юр? Ну и зараза эти блиц-этюды.
       - Н-да. Хуже Строговой. Прав был Гоген: подлая планета, по­года не­прерывно меняется, писать пейзажи с натуры - всё равно, что бороться с комарами, отрывая им жужжалки.
       - Что будем делать? Искать планету, где у комаров есть жуж­жалки? Или голову с "таинственным центром мысли", как у Гоге­на, чтобы писать из головы?
       - Что до меня, то я в неё ем.
       - Тогда давай...
       - Фань, а что если...
       - ...Разведём костёр.
       - ...Костёр разложить?.. Фаэлин, свет мой, - он ткнулся в её воло­сы. - Les grands esprits se rencontrent!
       - Чего-чего великие умы? - увязла в переводе Фалина.
       - Всегда найдут общий язык.
       Огненные языки с уютным треском поднялись над поленьями в акку­ратно выкопанном круге. Гаснущий день стихал. В птичьем звоне всё от­чёт­ливее солировала стеклянная свирель вечерней бол­тушки - мали­нов­ки, подзадержавшейся с отлётом на юг. Короткие трели с характер­ным скрипом. Фиоритуры подлиннее, почище, по­сложнее. Муаровая мело­дия, долгая и лёгкая, как полёт опавшего листа. Лес, занемев на миг, в тон и в такт мириадами голосов отве­тил флейте, и серебряная сиринга ответила ему, переведя на язык божественной музыки всё, что говорили языки Божьего мира - листва и осень, птицы и высокий закат.
       С нанизанных на прутик грибов капнул и зашипел в огне сок. Сергей убрал флейту за пазуху. Спрыгнул с дерева. Ананке немед­ля ныр­нула ему головой в руки и потащила в компанию, к костру, к горячим сэндвичам и горячему кофе.
       - Творцы, - подвёл итог дня Дюк. - Творим, стало быть, то да сё. L'art robuste seul a l'ИternitИ. А мы чем балуемся? Пастельки, свирельки, акварельки. Одна надежда: на Эфу.
       - А я тут при чём?
       - Ну, как же. Помнишь, из чего он предлагал гнать нетленку?
       - Мрамор - кстати, не очень-то прочный в нынешнем воздухе, цвет­ная эмаль и бронза. Ну, и? При чём тут я?
       - И стихи, - подсказал Сергей, скармливая сыр сове и зелену­ху - во­роне.
       Эсфирь свернулась "тарелочкой":
       - У Готье узкий европейский взгляд на вещи. Художник, пи­шущий ие­роглифы на песке прибоя меж двумя волнами, или скла­дывающий бумажного журавлика, или играющий концерт для флейты с вечерним лесом, так же беседует с миром и вечностью, как и ренессансный подхалим, к восторгу Готье запечатлевающий в несокрушимом металле медальный профиль какой-нибудь высо­копоставленной сволочи.
       - Атас, - насладился Дюк. - Бей европейцев!
       - Тирин, может, он не сволочь запечатлел, - вступилась за Европу Фа­лина. Отняла у Сергея надкушенный хлеб, переслоила сы­ром, шляп­кой подосиновика, кружком помидора и вернула в его пальцы. - А ме­цената.
       - Merci, Фай. Одно другому не мешает. Большинство мецена­тов - сволочи.
       - Ни Готье, ни ренессансный творец, ни медальный меценат не знали моно-но аварэ, - торила путь Эсфирь. - Можете вы пред­ставить ваши акварели и пастели, эти толчки пульса на меже дня и ночи, живой трепет мгновенной прелести, щемящее чудо метамор­фозы, смерти и рож­дения - отлитыми в эмаль?
       Фалина представила и содрогнулась. До озноба. До оскомины.
       - Не надо, - решил Дюк.
       - Кстати, Европа не безнадёжна. Кое-кто понимает. Унылая пора, очей очарованье, приятна мне твоя прощальная краса - это ведь о том же. И вообще, я вам грибочков набрала. Еда - это тоже вечное.
       - И Пушкиным побаловала, - расшаркался Дюк. - Шестистоп­ными ям­бами. Очень вкусно. Как в ресторане. Как будто ты гото­вить не умеешь
       - Я честно пыталась предложить вашим свирелькам-акварель­кам рав­новеликого поэта.
       - А нам других не надо, - отмёл Дюк.
       - Нам нужна ты, - поддержала Фалина.
       - Ты и без ямбов равновелика, - исчислил Сергей.
       - Ладно, - Эсфирь покорно извлекла из кармана блокнот. - Любите­ли шестистопных ямбов и домашней стряпни. Сами нарва­лись.
      
       Неспешным шёпотом опавшего листа
       отходит тихий день. По-летнему горяч,
       осеннюю печаль в улыбках бликов пряча,
      
    То золотист, то ал, мерцает на кустах,
       струится по ветвям, играет в кронах луч,
       задумчивой звезды последний взгляд летучий.
      
       Лесная тишина чарующе чиста.
       Ручья вечернего доверчивая речь.
       Слышнее шаг ежа, чем самолёт далече.
      
       Безмолвным вздохом ввысь уходит высота,
       небесный занавес отдёргивая прочь
       и встречу с вечностью торжественно пророча.
      
       Вот замерла земля, безвидна и пуста.
       Из сумерек судеб - трагедий, фарсов, притч -
       на пламенном плече возносит ночь Возничий.
      
      
       - - - - - - -
      
      
       Коридорный гул всосал сотрудниц вместе с их щебетом. Дверь сыто чавкнула. Всё. Впереди почти четыре часа свободы и покоя.
       Н-да. На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы. Огрызки, окурки, дырявый пакет, бутылка из-под воды. Растоптанные му­хо­­мо­ры и увядшие букеты диких цветов.
       Веник застенчиво прикрывает кучу осколков, на островном столе в луже тиосуль­фата киснут крекерные крошки, всюду валяются фильтры, бюксы и покровные стёкла, склянки не убраны, микроскоп не зачехлён...
       Эсфирь, как гребень по колтуну, прошла по лаборатории, расчесала бесформенный бедлам во вполне пристойное рабочее логово. Вы­клю­чила тупой верхний свет, оставив только сильмарилл своей втиснутой в угол за вытяжкой оранжерейки - там две лампы ещё длили компактный, в треть квадратного метра, летний день. Заверши­тельным штрихом вы­ло­жила на свой стол смысловой центр - чистый лист бумаги. Теперь здесь мож­но существовать. Пространство собрано. Так мишень строит болтав­шиеся за спиной палки-жилки в нацеленный лук.
       Стреляй.
       Да-да. Всенепременно. Вот только скажу пару добрых слов своим настырным ненаглядным...
       Она выглянула в коридор и с лёгкой досадой убедилась, что проре­зав­­шееся вдруг ясновидение - не иллюзия. С обеих сторон приближа­лись ненаглядные. Один - неслышно, мягко и с блондинкой. Другой - не­слышно, твёрдо и с брюнеткой.
       - Какого чёрта, Дюк, это была моя идея! - превентивно, за версту до схватки, зарычал он.
       - Можешь расслабиться, - великодушно одарил Дюк. - Я её во­площу.
       Эсфирь прислонилась к косяку, издевательски сложив руки на груди.
       - Это ещё как идея захочет, - озвучила Снежана. - Оставь надежду всяк, сюда входящий.
       - Входящий? - хмыкнула Эсфирь. - Надежда вас надула. Но пасаран.
       - Вступила в переговоры - наполовину сдалась, - расколол её Сергей, идя на грозу.
       - Сама дверь открыла! - радостно поддержал Дюк. - Какой мир пред­почитаете в это время дня - почётный, понечётный?
       - Да хоть трансцендентный. Но после восьми, - Эсфирь обеими ру­ками упёрлась в Сергея. - Индивид имеет право на слободную любовь!
       - Ну и воплощай, - надула губки блондинка. - А я пошла.
       Дюк с готовностью чмокнул её:
       - Иннуль, ты разбиваешь мне сердце в осколки. И в каждом оста­нется твой светлый об... А вы все циники! Ну чего бы я кашлял?!
       - А того, - Инна гордо закинула за плечо набитую конспектами сумку. - Оно у тебя и так из осколков. Сердце-калейдоскоп.
       - Верный образ, - согласилась Эсфирь. - Истинная прелесть - в раз­нообразии.
       - Ну никак ни с кем не получается проститься навеки, - озадаченно посетовал Дюк вслед удаляющейся стройной спине.
       - Дамы, он гонит волну, - предупредил Сергей. - С той же Инной Дюк простился навеки уже раз пятьдесят.
       Эсфирь адресовала Дюку самую ледяную из своей коллекции змеи­ных, с плотно сомкнутыми губами, ухмылочек.
       - Значит, мало. Могу помочь. Юр, потренироваться на мне тебя устроит?
       - Ой-ой-ой, - тихонько сказала Снежана, прячась за мужские спины.
       - Сразу пятьдесят раз? - деловито примерился Дюк.
       - Триста тридцать. Каждому. Я вас предупреждала, что сегодня за­ня­та? Говорила, что буду работать до восьми?
       - А вдруг ты передумала, - придирчиво проверил Сергей.
       - А вдруг ты передумаешь, - поманил Дюк.
       - Не волнуйтесь - я не уехал, и не надейтесь - я не уеду.
       - Хода, таки да, нет, - смиренно осознал, наконец, Дюк. - Значит, он с другой стороны. Сваливаем, Стриж. Пошли в обход.
       - Ходить в обход, понятно, не очень-то легко! - прониклась ситуа­ци­ей Эсфирь. Все её глыбы льда разлетелись блёстками смеха.
       - Не очень-то приятно, - осмелела Снежана.
       - И очень далеко, - замученно просипел Дюк.
       - Идите, идите, - неумолимо напутствовала Эсфирь. - Всё равно Путь бесконечен. Дао пусто, но неисчерпаемо.
       - Стоп. А шестьсот шестьдесят прощальных поцелуев? - хладно­кров­но напомнил Сергей.
       - Нет, ну зачем же так схоластически... - попятилась Эсфирь, тще­т­но дёргая руку из тонких горячих пальцев. - Ай!.. Я больше не буду ни­ко­­гда-никог... Догматизм - неправильное мировозз... Спасите-помо­гите!
       Ни один из хихикающих - кто сочувственно, кто злорадно - зевак не рискнул сунуться с помощью. Нормальные герои свалили то, что оста­лось от Эсфири, на её стул, подхватили Снежану и, взбодрённые, от­правились в обход.
       Эсфирь осторожно обследовала себя - нет, вроде всё цело, всё на месте. Взяла ручку. И осталась, наконец, наедине со своей непаханой бе­лой нивой.
       Итак. Суггестивный текст, текст - намёк и подсказка, внушающий сопротивляемость внушению. И они хотят, чтоб я такое сочинила. В полной уверенности, что я сумею.
       А как?
       Пока не знаешь, как надо - продумай, как не надо. Ни в ко­ем случае нельзя совать туда режущую уши "рожь" и визгливый, как стек­ло под пено­пластом, "Фестский диск". Ну, это несложно. Рожь заме­нить нейт­раль­ным Secale cereale. И поиграть украинским "жито" и анг­лий­­ским "рай". Диск запустить тихой сапой, дабы не встревожить роб­кие умы: "знаме­ни­тая глиняная табличка с лабиринтовой надписью, най­ден­­ная в раз­валинах древнего Фаито и хранимая в музее Ираклиона". А там по­йдёт просто "лабиринтовая табличка".
       А ведь можно и сам текст закрутить в классический спиральный крит­ско-заяцкий лабиринт. Всего-то семь поворотов-связок к центру, семь обратно...
       Вот только не надо. Твоя задача - подтолкнуть аудиторию на взлёт, а не в погружение.
       Но разве погружение - не начало взлёта?
       Вот сама туда и лезь. В обход, спиралями, тесными вратами, до той глубинной точки, где выдох мира обернётся вдохом, вход - выходом, корни - вершиной и бездна - небом. А народу в пустыне протори пря­мую тропку. С горизонтом и светом впереди.
       Ну, и? С чего начать?
       А, пожалуй, с начала. Самого-самого. Отворить собратьям дверь, дать войти, осмотреться, освоиться...
       Дверь. Врата. Дорога. "Путь" не годится - тёмное и тихое. Для ла­би­ринта.
       Игра. Слово - сама отрада. И как раз для Дюка - толкать-то речь будет он.
       И дерево. Свежее, весёлое, крепкое, просторное. Природа, свобода, игры по кустам, мясо с дымком и разговоры у костра.
       Да. Вот. Вольная воля. Что ж, извольте. Это я могу.
       "За вратами рая росли два дерева. Древо познания и древо бес­смер­тия. У прародителей был выбор. Либо великая игра с природой - и дале­ко не всегда мир говорит нам "да". Либо вечные незатейливые радости овоща, жирующего на удобренной грядке. Адам и Ева отворили верную дверь. Кто из нас, коллеги, сорвал бы другой плод и двинул гладкой дорогой?"
       Теперь коллег надо втянуть и заворожить движением, попутно объ­яс­­няя тему. "Междисциплинарное исследование" - ужасно. "На стыке наук" - категорически не катит. Что бы такое двойное, сдвоенное, как две ноги по дороге, два киля по волнам...
       "Вдаль от берега незыблемых парадигм, на катамаране лингвистики и геногеографии мы пойдём по реке времени в водоворот древних, как родина, проблем: какие народы обитали на земле Орианы, от Днестра до Днепра, тридцать столетий назад? Какой сеяли хлеб? На каком языке го­во­рили? И, главное, куда они подевались?"
       "Палинологические данные свидетельствуют" - нет. "Анализ ДНК кос­тей, пыльцы и семян показал" - нет. "Проведено картирование ге­но­фонда" - нет.
       "Перед вами зримый образ - паутина генов людей, зверей и рас­тений в её временном развитии. Этим неводом мы выловили ядерные скоп­ления этно- и лингвоареалов и проявили структуру связей в куль­туре Три­полья - векторы миграционного взаимодействия..."
       Красиво-то как. Векторы. А можно и тензоры с резольвентой. Мы учёные или мы не учёные? Нагрузим коллег лапшой, чтоб уши отва­ли­лись, чего мелочиться...
       - Опять в темноте сидишь?
       Вера Ивановна включила свет. Ну надо же - стихи сочиняет! Не всхли­пывает в углу, не курит нервно и зло - нет, спокойненько марает бумагу. Всё как всегда. Будто не она тут всю неделю строила из себя Джульетту - в своей, конечно, цинично насмешливой манере: я вам, дескать, ещё и не такого нагорожу, а если вы принимаете игру за жизнь, иронию за чистую монету - ваши проблемы.
       И будто не он час назад ушёл с другой.
       - Уже отзаседались? Так оперативно? - похвалила вышестоящих Тина.
       Собрала исписанные листы, отложила текстом вниз. Готова, мол, к роскоши человеческого общения. Хоть Вы и нарушили моё творческое уединение. И вообще наука ваша с её горизонтами, заседаниями кафедры, зарплатой и чином-степенью, и коллектив с его интересами, отноше­ниями и общественным мнением, да и вся эта бытовуха с работой и до­мом, кухней и магазинами, детьми и ремонтами, тряпками и телевизором мне до лампочки, я натура поэтическая, полёживаю себе с умной книж­кой на диване в воздушном замке и поплёвываю сверху на вашу мыши­ную возню: не мои проблемы.
       И водить слепого в туалет, выходит, непоэтично. Временное за­тме­ние. Поиграла в пылкие страсти, в экзотику, надоело, бросила. Не её про­блемы.
       Хотя ещё вопрос, кто кого кинул. Он-то шёл весёлый, румянец горит, глазищи светятся, и девица так и виснет на нём, так и млеет. А эта си­дит, как сыч, в пустой лаборатории... Ну точно, Афина: вся в латах олим­пийского пофигизма. Да только если проработаешь бок о бок с чело­­­ве­ком годы и годы, так уж изучишь его до донышка, со всеми его замо­­рочками - даже такого ходячего компьютера без инструкции по эксплуатации, как Тина. Раз она вместо обычной своей вежливо вни­ма­тель­ной улыбки нацепила вот эту вежливо отстранённую - прямо не улыбка, а заиндевелое, задёрнутое морозным узором окно, - значит, дела у неё не ах. Плохи дела.
       А не жадничай. Чего уж хорошего! Журавль в небе Жар-птицей про­свистел мимо, к милому ангелу, девушке-красавушке - а кто удив­ля­ется и ахает, что он выбрал Фалиночку, тот ни в птицах, ни в людях не разбирается. А безобидная запасная синица в руках обернулась соколом-Гором. И разнёс он, небось, воздушный замок в дым. А что, вон как он её "к ноге" ставил - приятно вспомнить...
       Тина прислонилась к вытяжке, непринуждённо повторив позу Веры Ивановны. Протянула ей огонёк, закурила сама. И, видно, как-то там по-своему истолковала отразившиеся на начальственном лике приятные вос­поминания. Потому что спросила о самом главном, самом важном, самом заветном:
       - Стася не звонила? Что у неё?
       - Звонила, - пламенно кивнула Вера Ивановна. - Замучили её! По ар­хивам сильно цеплялись. Ну, Стаська столько материала собрала, нате вам: и перепись Москвы за тридцать восьмой год, а там чёрным по белому, что Шовкун работал в печатне у Василия Бурцова, и переписка Шов­куна с Мерсенном...
       - Ого! С Интернетом семнадцатого века? Который с Галилеем, Де­картом, Ферма, Паскалем...
       - И с Шовкуном, - гордо подтвердила Вера Ивановна, упиваясь ве­ли­кими именами. - И дневник его, и экспертиза почерка - это ты верно подсказала, очень пригодилась - ну, словом, всё! Два замечания было. За недооценку роли Мелетия Смотрицкого...
       - Но он же вроде помер где-то в начале тридцатых? Или просто больше не к чему было придраться?
       - Выходит, не к чему! - триумфально рассмеялась Вера Ивановна. - Ну и ещё за опечатки, для того их в диссере и оставляют, нельзя же совсем без замечаний. Словом, ни одного чёрного шара! Прошла под апло­дисменты!
       - Весь мир на ладони, ты счастлив и нем, - подытожила Тина.
       - Точно! Как ты всё-таки умеешь...
       У Веры Ивановны задрожал голос. Она подняла очки на лоб, полезла за платком. Пока сморкалась и отирала глаза, Тина в несколько неслыш­ных взмахов преобразила стол: салфетки, корзинка с печеньем, шо­ко­лад в стеклянной пиалушке, тёмная доминанта бутылки.
       - В общем-то с самого начала было ясно, что Стася защитится не­из­бежно, - говорила Тина, нарезая сыр - кубиками, не по-людски, ну да уж ладно. - И умница, и пахала три года без продыху. Но взойти на вершину так артистично - это уже не только ум и усердие. Это талант.
       - Да, Стаська у меня... - растроганно подтвердила Вера Ивановна. Толь­ко что коллеги тарахтели, казалось бы, то же самое: "Конечно, по­ду­­­маешь, что ей та защита, она у тебя такая умница, и чего было так за неё переживать", - а звучало совершенно иначе. - Ой, Тиночка, мне пря­мо неудобно, наоборот получается, это я? должна выставлять, собиралась завтра тортик, шампанское...
       - Всё Вы да Вы. А Вам? - отозвалась Тина из недр объёмистого пакета. - Лимон, апельсин или и то, и другое?
       - А что это в бутылке? Твоя настоечка?
       - Угу. Аир, мирт, зверобой, мелисса, мускат, роза, сушеница и мёд. После резкого сброса такого напряжения Вам просто необходимо.
       - Давай к ней лимончик. Куда это ты столько цитрусов набрала? Цукаты будешь варить?
       - Сергею. Чтоб каждый день съедал два апельсина и лимон.
       - Ничего себе, раскатал губу! У него что, цинга? Открытый тубер­кулёз? Здесь ему не Средиземноморье, слушай его больше!
       - А как же, - усмехнулась Тина. - Слушаю и повинуюсь. Как поло­жено. Ну, за Вас.
       - За Стасю, - поправила Вера Ивановна.
       - Нет. За Стасю - завтра, гуртом, шампанское. А сегодня, в тиши­не - за Вас. За фундамент. Без Вас не было бы ни Анастасии Арефьевой, ни её диссертации, и не вернулся бы из забвения гениальный Игнатий Шовкун.
       - Спасибо, - совсем расчувствовалась Вера Ивановна.
       - Это Вам спасибо.
       - М-м... Нектар. И, ты знаешь, сразу отпустило. А то я весь день на таких нервах...
       - Естественно.
       - За рецензию так и не взялась... Да ещё кафедра эта...
       - А что там? Было что-нибудь интересное?
       - Как не быть, - Вера Ивановна соорудила себе многослойный сэнд­вич из печенья, сыра, лимона, грамотно сдобренного кофе и сахаром, и дольки шоколада. - Давай-ка ещё по капельке.
       - Угу.
       - Вот, например, тему твою хотят закрыть.
       - У меня есть своя тема? - приподняла бровь Тина, бестрепетной рукой наполняя мензурки.
       - Ну, знаешь! - вскипела Вера Ивановна. - У меня твои ухмылочки уже вот где сидят! Я тебе про такие важные, серьёзные вещи говорю, что тут смешного!
       - Только важные, серьёзные и глубокие вещи достойны смеха. Что смешного в мелком, дешёвом и глупом?
       - Ты научный сотрудник, в конце концов! - поставила её на место Ве­ра Ивановна. Тина покладисто пожала плечами: мол, как скажете, мне до фени - научный я, ненаучный... - Ты мне тут дурочку не строй, я тебя уж сколько лет знаю. С такой головой и такими руками, как у тебя, и до сих пор без степени - стыдно, Тина! Стыдно! Что за манера - вечно отси­­живаться в углу и делать вид, что тебя не существует! Знаешь же, как у нас: сама не выступишь - никто тебя не заметит. Пора уже поше­ве­лить­ся, выйти на люди, проявить себя, показать, наконец, на что ты способна!
       - Минуточку, я что-то запуталась, - помотала головой Тина. Встала на щелчок чайника. И когда успела его налить и включить? - Чаю?
       - Можно.
       - Вам не кажется, что мы отвлеклись? Ведь речь шла не обо мне, а об одной из наших тем? Надо обосновать её новизну, актуальность и судьбоносность? Хорошо, я сделаю. Письменно. Вера Ивановна, мы же так удобно распределили: на бумаге излагаю я, на трибуне - Вы, самая уважаемая, или Татьяна, самая красивая.
       - А тебе, выходит, ни уважения, ни красоты не надо, лишь бы тебя не трогали. Не выйдет! Никто вместо тебя за твой консорциум биться не станет.
       - А-а, вот о чём...
       - Учти, - Вера Ивановна сердито помолотила пальцем по краю сто­ла, - мне эта грязная смесь торфа, цианобактера, микромицетов и Бог его знает, чего ещё ты там в своём ведьмином котле намешала, нужна ещё меньше, чем тебе. Так что придётся уж тебе самой о своих игрушках по­за­бо­титься. Тем более, это из-за твоих фортелей, из-за этих твоих рома­нов на него бочку катят.
       - Не думаю. Бочке уже почти три года, а...
       - А ты подумай, - настоятельно посоветовала Вера Ивановна. - Не соп­лячка семнадцатилетняя, пора бы с умом подходить. Тем более, ты де­вушка прагматичная, сама прекрасно понимаешь, что развлекаться с яр­кими мальчиками - это одно, а брак - совсем другое. Особенно в вашем с Фалиночкой положении: вдвоём в однокомнатной, на твои сто во­семьдесят и её случайные заработки, ни поддержки, ни перспектив... Тут не до жиру, тут надо искать "без материальных и жилищных проблем", а не "для романтического досуга", и чтоб человек был серьёзный, интел­ли­­гентный, ответственный, заботливый, чтоб крепко стоял на ногах, - ув­лёкшись, живописала идеал Вера Ивановна. - Надо жизнь устраивать, а ты всё в куклы играешь, ни забот, ни хлопот... В стенах университета со студентами крутить, это ж додуматься надо! Ты что, не знаешь, как у нас на это смотрят? По неприятностям соскучилась?
       Тина внимала с терпением тренированного культуролога, которому бессвязно пересказывают слезливый бразильский сериал. Ничего, пусть послушает, ей полезно. А то когда ещё будет такой случай поговорить по душам.
       Вера Ивановна остановилась перевести дух и допить чай.
       - А как у нас на это смотрят? - спросила Тина, будто только что с Лу­ны свалилась и крепко приложилась головой. - Вот, например, Латунский женился на студентке - Вы стали смотреть на него как-то иначе?
       - Ну, ты себя с Латунским не равняй, - осадила её Вера Ивановна. - Муж­чина, мало того - профессор, завкафедрой... И вообще, там всё было понятно, по-человечески!
       - А-а, ну да, - опять не к месту развеселилась Тина.
       - Ну, я ещё понимаю - Коган, он кому хочешь голову заморочит, ну увлеклась, запуталась, всяко бывает. Так разберись в своих делах сама, ты же взрослый человек, что ж ты принца втягиваешь! Нашла, на кого хо­мут надевать. И сама туда же. В одну телегу - даже не коня и тре­петную лань, а... - Вера Ивановна поискала что-нибудь абсолютно, категори­чески несовместимое, как вода и пламя, - а кэльпи и сириэла!
       - На клотике, - добавила мазок Тина, спаяв кораблём вольную ко­бы­лу-волну внизу и летящий огонь святого Эльма вверху в единое целое.
       - М-м... - Вера Ивановна потянула из пачки сигарету. - Поставь-ка ещё чайку.
       Отвлекающий манёвр удался. Пока её мило обслуживали, Вера Ива­новна вернула в строй, под боевые стяги, разбежавшиеся мысли. Оста­лось только растолкать и выгнать на позиции кайфующего в наглой неге противника.
       - Тина, да спустись ты, наконец, со своих облаков на землю! Ну ка­кая вы друг другу пара! Он мальчик нравный, да ещё с такой проблемой, ему же святая нужна! Ласковая, нежная, чтоб любила по-настоящему, жертвовала ради него всем...
       - С какой радости? - удивилась Тина.
       - Вот видишь, ты к этому не готова! - закрепила победу Вера Ива­нов­на. - Потом, тебе о ребёнке пора думать, а ты хоть знаешь, что у него с глазами? А вдруг что-то наследственное?
       - Страсти какие, - участливо поддакнула Тина.
       Ну ничем не проймёшь эту деревянную, корой покрытую душу. Да и есть ли она там вообще, душа?
       - И не очень-то надейся, что ты его штампом в паспорте удержишь, - зашла с другого фланга Вера Ивановна. - Он уже и сейчас-то - тихий, вежливый, а вон с каким гонором. А повзрослеет, в силу войдёт - только ты его и видела, "тиха вода греблю рве". И с чем ты останешься? Бу­дущее само не сложится, его строить надо - семью, репутацию, карьеру, а тебе лишь бы твоё "здесь и сейчас". Вот ты ему цитрусы покупаешь, а он уже: то с одной девицей под ручку, то с другой... Ну ты посмотри на неё, я за неё испереживалась вся, а она улыбается! До собственного мужа дела нет!
       - Есть, - заверила Тина. - Я им горжусь.
       - Ну, знаешь... - Вера Ивановна в горестном изумлении развела руками. - Если у вас так...
       - А как ещё? - тщетно перебрала варианты Тина. - Вера Ивановна, во-первых, как Вы сами верно заметили, Сергей - человек юный. В его возрасте и надо гулять с девушками. Как, впрочем, и в любом другом.
       Вера Ивановна невольно хихикнула, запутавшись в карнавальном серпантине её логики.
       - Во-вторых, - рассудительно продолжала Тина, - как говаривал кладезь мудрости виконт Болингброк, две дамы - лучше, чем одна.
       - Лучше всего, конечно, пять! Чтоб наверняка перегрызлись! - Вера Ивановна, справившись с непрошенным весельем, покачала головой. - Ох, Тина... Это ты сейчас так легко говоришь, пока своими глазами не видела.
       - Почему же не видела, - лениво мурлыкнула Тина. Только что не потянулась и не зевнула. - Может, конечно, не всех... Но кто их считает?
       - И ты к этому так?.. Чтобы он вот так, а ты...
       Вера Ивановна из-под вылезших на лоб очков уставилась на бес­путную дуру. В тропической зелени тинистых глаз райскими пташками - затейливые хвостики, нарядные хохолки - порхали девицы.
       И правда. Не станут они считать. Они так далеко, в чужих, неуютных для декоративных пташек мирах - сокол... нет, стриж-саланган меж скалами, небом и морем, и пара журавлей, танцующая в ветреной степи.
       А ведь и эта - тоже птица, ознобно поняла Вера Ивановна. "А вот ещё, Верушка, есть птица, стриж - не стриж, сокол - не сокол, сова - не со­ва, полуночником прозывается. Увидеть его трудно, умеет глаза от­водить. На земле сидит - мимо пройдёшь, не заметишь, из-под ног взмоет, на ветку сядет - и пропал, будто и нет его, сам веткой стал. В клетке не жи­вёт, бьётся до смерти, кормушкой брезгает, гордый. Летает в ночи, точ­но привидение какое, и не видно его, и не слышно, и в небеси пляшет, пет­ли вьёт. То, бывает, шипит да мурлычет, а то как заквилит - аж серд­це захолонет. Это он, говорят, судьбу вещует. Врут, небось, кто ж его пой­мёт, полуночника-то... А ещё молоко любит, за козой ввечеру не усле­дишь - беспременно выдоит, а она и ухом не ведёт, такой он тихий, мя­­гонь­кий да пушистый... А кто потом от той козы молоко пьёт, тому в сер­д­це тоска входит, сказано в Писании: во многой мудрости много печали..."
       - Не может быть, - оттолкнула наваждение Вера Ивановна. При­ме­рещится же! Тина, как Тина, тихая, мягкая и пушистая, ничего в ней нет от того острокрылого призрака, серой тенью мелькнувшего мимо лица, вью­щего петли в лунном саду, и ничего она не вещует, где ей, ду­ри­ще, ви­­деть будущее, она и в настоящем-то бродит путаными, неведо­мы­ми, невидимыми тропами... - Да если б ты их видела, ты бы ему сумку отда­ла, а не пёрла на себе эти лимоны! - торжествующе ткнула в неувязочку Вера Ивановна.
       Теперь дурища вытаращилась на неё.
       - Как это? Он с девушкой, а я нагружу его сумкой - тащи домой? Всю малину ему испорчу?
       - Да-а, - разочарованно вздохнула Вера Ивановна. - Понятно. А я-то думала, у тебя всё-таки хоть какая-то любовь, какое-то чувство.
       - Любовь - не чувство, - обыденно определила Тина. - Любовь - ори­ентация бытия.
       Что-то, клубящееся в мутном хаосе за прочными бастионами созна­ния, поднялось из глубины, прорвалось острым уколом... Раздражения, чего же ещё. Опять Тина выпендривается, опять эти вздорные петли сло­вес, парадоксы, оброненные будто невзначай - ничего, мол, особенного, всем известная банальность, простая, пресная и полезная, как молоко, пейте, не сомневайтесь...
       Отрава, козодоем порченная. Бред. Пляска масок в неверном свете факелов. Карнавал - Шествие Теней, Дикий Гон, обманными огнями, стран­ным смехом, высокой тоской манящий за собою, за межу, на запрет­ные тропы.
       - Да что с тобой спорить, - отступилась Вера Ивановна. - Если человек не хочет понимать, ему всё равно ничего не докажешь.
       - Мы спорим? - призадумалась Тина. - Вера Ивановна, может быть, если Вы сведёте доказательства к конкретному выводу, я с ним со­гла­шусь? Чем именно я огорчила сердца благонамеренных обывателей и что мне надлежит делать, дабы утешить общественное мнение?
       - Да я в твои дела не вмешиваюсь! - рванулась из ловушки Вера Ивановна. Угораздило же так попасться! Впервые в жизни у неё просят прямого совета, ведь всегда же об этом мечтала! И впервые в жизни нечего ответить: что ни посоветуешь - всё выйдет криво. Мир наиз­нанку, массаракш... - Просто активнее надо быть, как-то всё-таки участвовать в жизни коллектива, защищать свою позицию, своё дело, в конце концов. Что за равнодушие, об тебя уже все, кому не лень, языки чешут, а ты так и будешь молчать, будто тебя это не касается?
       - "Три дела, однажды начавши, трудно кончить", - с идиотским глу­­бо­комыслием отметила Тина.
       - "И третье - чесать, где чешется", - хохотнула Вера Ивановна. Ну как устоять на котурнах в балагане! - Ты лучше у Пруткова другое вспомни. "Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?"
       - И ещё: "Самолюбие и славолюбие суть лучшие удостоверения бес­смертия души человеческой".
       - Вот-вот! И ещё: "Бди!" Так что бери все свои материалы по консорциуму и иди к Латунскому. А то, неровён час, и в самом деле закроет тему.
       - Ничего страшного. Она всё равно уже дважды закрыта. Ну запре­тит в третий раз - отведёт душу, успокоится и опять забудет.
       - Но... - растерялась Вера Ивановна. Латунскому немудрено за­быть, что ему те эмэнэсы, но у неё-то самой как могло из головы выле­теть? - Так какого же ты с ней возишься?!
       - А что, Латунский - Иисус Навин? - невозмутимо осведомилась Тина.
       - Нет, вы посмотрите на это солнце! Устроила тут подпольную лабо­раторию, грязь развела, горшков понаставила, место занимает, посуду, термостат, холодильник, а свет, а реактивы - в рабочее время и за ка­зён­ный счёт, между прочим! Ты что себе думаешь?
       - В эти горшки я сею пшеницу в восьмой раз. Без пауз, каждые че­тыре месяца. Землю не меняю. Азотом не кормлю.
       - Иди ты, - Вера Ивановна рефлекторно устремилась к оранже­рей­ке. Обозрела весёлые заросли. - А вот это - не пшеница.
       - Манник. С другими штаммами. Это я только начала.
       - Она ещё и манник собирается вводить в культуру. Одно не закон­чила, за другое схватилась. И вообще, не морочь мне голову. В восьмой раз она сеет! Сама тут недавно пела, что пшеница аутотоксична!
       - Да. Но моя грязная смесь с её фенолкарбоновыми кислотами справ­­ляется. Впрочем, это побочный эффект. Главное - анабена консор­циума вступает в симбиоз с пшеницей и её эндофитом и фиксирует не десять килограмм азота на гектар, как в свободном состоянии, а до двухсот, почти на уровне ризобиума бобовых. Вот разве что с пыльцой и семенем не передаётся. Итак, на сколько я облегчила казну?
       С минуту Вера Ивановна смятенно созерцала азотфиксирующую пшеницу. Небыль как ни в чём не бывало наливала колос.
       - Ну... - она прокашлялась. - Ты пока не спеши радоваться и бе­жать в кассу за Нобелевской. Горшок - ещё не доказательство, ты сна­чала в полевом опыте проверь...
       - Разумеется.
       - С Таней отправила! - охнула Вера Ивановна. - Бондарю! Тайком, за моей спи...
       Тина глянула ей в глаза, и Вера Ивановна осеклась. Да, действи­тель­но, девка два дня нудила что-то про Бондаря, консорциум и пробный учас­ток озимых. Будто у неё, Веры Ивановны, других забот нет. Сама за­варила, сама пусть и расхлёбывает. Вера Ивановна ей так и сказала. Кто же знал!
       - Вы совершенно правы, Вера Ивановна, - без тени издёвки улыбнулась Тина. - Зачем Вам связываться со столь щекотливой штукой, как нелегальная тема, пока она не дала ясных практических результатов?
       - Ну, Тина... - Вера Ивановна осела на стул, держась за спинку. Отдышалась. - Совсем ты сдурела. Тебе за эту штуку зубами надо дер­жаться! А ты устраняешься, на Татьяну спихнула. Что за наплева­тель­ское отношение! Такую работу сделать, это же уму непостижимо, и - нате, берите, кто хочет! Да ты представляешь, сколько теперь соавторов набежит и кто окажется главным?!
       - Конечно. В кассу пойдёт Латунский. Я, скорее всего, останусь там же, где Розалинда Франклин с её ДНК и Джоселин Белл с её пульсарами.
       - Так бороться надо, а не болтать тут языком да хлопать ушами! А тебе лень поднапрячься, чуть какие трудности - ты сразу на дно!
       - Бороться за приоритет? - Тина лениво стряхнула пепел с сига­ре­ты, откровенно не собираясь напрягаться. - На кой он мне сдался?
       - Тина, ну что мне - элементарные вещи тебе объяснять? Что ты из себя строишь?
       - Мы можем строить только из того, что у нас есть - из себя самих. А вот что мы строим? Сколько Ньютон с Лейбницем драли друг другу пейсы - но разве нам сейчас не всё равно, кто из них первым придумал диф­ференциалы? Кто подарил нам стекло и ноль, исихию и иголку? Раз­ве им сейчас не всё равно, помним ли мы их имена? Людям нужна тьма, чтобы увидеть звёзды - но разве звёздам не всё равно, где там на Земле день, где ночь?
       - Ты не звезда, Эсфирь, - помолчав, медленно молвила Вера Ива­новна. - Ты - пустота. Ушко иглы. Дырка. Окно. Ты - ноль.
       - Ноль, - с улыбкой кивнула Эсфирь. - Межа. Точка равновесия. На­чало координат.
       - Иди домой.
       - Не могу. Мне в семь колбы с качалки снимать.
       - С охразией?
       - Угу.
       - Сниму я твою охразию, отфильтрую, взвешу, в холодильник по­став­лю. Всё равно не уйду, пока рецензию не напишу: дома не дадут, - Ве­ра Ивановна с усталым вздохом встала, сгребла чашки. - Иди, иси­хаст­ка. Созерцай свой пуп земли. Корми его апельсинами.
      
      
       - - - - - - -
      
      
       Вечер - время волшебных окон.
       В границах рам бытовая картинка становится картиной, тесноватый комнатный мирок - безграничным миром. Фрагмент чужой жизни сияет целостным смыслом - именно оттого, что фрагмент, что мотивы и цели, на­чало и конец этого бытия скрыты от тебя. Ты за кругом света, твой ми­молётный взгляд не различает ряби сиюминутных побуждений, порывов и поступков, пределов, препятствий и преодолений - и поэтому тебе вид­на глубина, чистая, как это окно, открытое тьме, сквозь колкое кружево мож­жевельника осветившее старый каштан и дорогу домой. Волной по ста­диону навстречу ночи встают вереницы домашних огней: тыся­че­гла­зый, бессонный, упрямо живой разум варит суп, моет пол, читает, бе­се­ду­ет, учит и учится, играет и работает, любит и скандалит, рисует на оконном стекле чем-то полупрозрачным журавлей, творящих рассветную магию танца, - чем, чем, да моим перламутровым лаком для ногтей, - какая там ночь, какой сон, какая смерть, когда ещё столько надо сделать! Мы не умрём, мы снова и снова затеплим огонь и возьмём стило, иголку, нож, резец, кисть, веник, отвёртку, нас много - у-уй, сколько нас черти при­­­­­несли! Полную кухню. Кирдык. Вместо нормального вечера в халате - а может, и без - предстоит естественно-разговорное представление. Обо­­­жаемый жанр. Господи, а чем же их кормить? Обед-то есть, но разве его хватит на такую ораву? Бедная Фай! Мечется, наверное, между пли­той и печью, чистит, крошит, жарит, испепеляемая священным долгом хо­­зяйки. Нет чтобы просто испечь ту же картошку: есть хотят - сами по­чистят, справятся...
       Эсфирь, спеша на помощь, единым духом взмыла по лестнице. За ро­димой дверью, позеленевшей от изумления, пели хором. Даже двумя хорами. "Алеют птицы на заре, и нет к прошедшему возврата, - глубоко копал женский. - И утром верится всегда: что не сбылось вчера, должно случиться завтра". "Дивлюсь я на небо та й думку гадаю, - возмущённо соображал мужской, - чому я не сокіл, чому не літаю?!"
       В битву рулад тараном вломился голос Полищука-младшего: "Если б кто на спину мне бы присобачил два крыла, я б летал себе по небу наподобие орла!"
       Не комнату ему расписывать, а задницу.
       Под хохот Эсфирь осторожно просочилась в прихожую. На кухне галдели:
       - Так вот, это был не только путь, но и танец, и назывался он geranos - "журавль"!
       - Да что вы упёрлись в этот Крит, лабиринтов по всей Европе валом, и называют их "пляски фей"!
       - Или "ведьмины круги".
       - А на Руси - вообще "Вавилоны", это как объяснить?
       - Элементарно. Народная этимология. На самом деле - "Авалон". Иду, Стеллз, иду. Пусти, Фай...
       - Всем оставаться на местах, добровольцы - ты и ты, встретим, скру­тим, доставим.
       На Эсфирь налетели сова, собака, Дюк с питоном на шее и добро­вольцы. Затормошили, вытряхивая её из пальто, подсовывая тапки.
       - Здрась-тёть-Тин!
       - Привет, - она пригляделась к левому дитю. Кажется, из второй квартиры. Очередной растяпа. - Ключи потерял?
       - Ага! - радостно сознался сосед. - А мама пришла тоже дома оста­вила а дядь-Юр говорит делов-то штихелем откроем а...
       - А видели чего мне тёть-Фай на стене нарисовала? - перебил пра­вый. - Классно, да?
       - Очень. А как тебе Болгария?
       - Ага! - поделился впечатлениями Стасик.
       - Свободны, - скомандовал Дюк.
       - Есть, капитан!
       - Дядь-Юр, а в бейдевинд можно лисели ставить?
       - А сам проверь.
       - Спасибо, - сказала Эсфирь вслед мальцам.
       - Ага! - донеслось уже из комнаты.
       На кухне шушукались: "Тина вообще..." - "Ну так уж и всё..." - "Спорим, она..."
       - Что здесь происходит? - чуть слышно спросила Эсфирь.
       Дюк пожал плечами:
       - Жизнь. Прикажете прогнать?
       - Жизнь? - хмыкнула Эсфирь. - Ладно. Лучше, конечно, пому­читься.
       - Народу любопытно, - успокоенно пояснил Дюк, следуя за нею в ван­ную. - И повод есть: поздравить с законным браком. Пришли поню­хать насчёт скандала, нарвались на нашего короля и, как миленькие, иг­ра­­ют в королевские фанты.
       Эсфирь, вздрогнув, закрутила кран и спрятала лицо в полотенце. Вот оно как. Значит, смутные промельки у неё в голове - не отходы со­чи­ни­тельства, не эпифеномен. А проблеск пути.
       - Так это Сиринг навёл их на лабиринты? - уточнила она, вытирая руки.
       - А что, анекдоты колоть? Компания сборная, друг друга не знают. Общую тему в зубы - и нехай крутят колесо верньера.
       - Чтобы звёздочка не выходила из кружочка, - прониклась вели­чием замысла Эсфирь. Обозрела физиономию в зеркале и потянулась за пудрой. Синяки под глазами - не в тему. - Хорошая идея.
       - А то! Гораздо лучше, чем зеркало. Через зеркало Стрижу не пройти.
       Они встретились взглядами в зеркальной глубине. Эсфирь медленно кивнула. Через лабиринт мы пройдём все вместе. И выйдем туда, куда нам перекрыли дороги. Или туда, откуда вошли. Или не выйдем. Делай, что должно. И будь, что будет.
       - А место силы, чтоб его построить, я найду, - заверил Дюк. - Ро­гулькой.
       - Я и без лозы знаю места силы, - она встряхнулась. - А во что иг­ра­ют детишки? В комнате хоть что-то целое ещё осталось?
       - Всё путём. Я им бродилку поставил. Гонки чайных клиперов.
       - А-а, - оценила Эсфирь. - "Фермопилы" участвуют?
       - Наш человек! - шёпотом вскричал Дюк. - А как же! И "Ариэль"! И "Лейлу"!
       - Ну, и как? Ты сумел привести "Катти Сарк" первой?
       Дюк потрясённо присел на край унитаза.
       - Откуда ты знаешь?
       Она улыбнулась ему, расчёсывая освобождённые от шпилек волосы.
       - Должен же кто-то дать ей удачу. Хоть раз. Хотя бы виртуально. Радость моя рыжая.
       - От рыжей слышу. А что? Ведь корабль же, Тин!
       - Да. Единственная вещь, действительно необходимая человеку.
       - Э-э... Я чегой-то...
       - Ну, прочие штуковины не обязательны. Дом, водопровод, машина, даже книга - по сути, ленивки. Можно ходить пешком, мыться в ручье, спать под звёздами и держать тексты в памяти. И только без корабля никак. Плыть по синему океану и лететь по чёрному - без этого человеку не быть.
       Дюк уставился на неё, как целитель на раненого: с чего начнём - ру­ка, нога, спирт? В комнате вопили: "Блин, опять оверкиль! Суперкарго на рею!" В кухне токовали своё: "Абсолютно эгейского происхождения, семь витков спирали - это свернувшийся змей Офион, Млечный Путь..." - "Вот сейчас Тина придёт, она Вам расскажет о всечеловеческих архе­ти­пах и универсальных предельных основаниях". - "Слушайте, фило­ло­ги, а откуда само слово "лабиринт"?" - "А фиг его знает". - "А в Египте был такой храм". - "А наша "лавра", пещерный храм-лабиринт - не род­ст­венное?" - "Фай, ты гений". - "А может, от "лабрис" - секира Зевса. Вот и ритуальная секира из Аркалохори со знаками Фестского..." - "Дод, достал уже со своей секирой, подумаешь, похоже на башку панка на диске, если воображение буйное..." - "Галя, ты ближе к печке, до­стань, пожалуйста... Ти-ин! Где ты там? Всё готово!"
       - Я-то и синим обойдусь, - очертил задачу Дюк. - Но вам-то, юэн­си­нам, нужен чёрный...
       - Э, э! - Эсфирь вцепилась в него. - Ты что, прям щас побежишь его искать? Успеется. Идём, глянем, что там готово.
       - Всё. Ты, как всегда, вовремя. Я же знал, что передумаешь!
       Оказывается, на шестнадцать квадратных метров вполне можно вти­с­­нуть дюжину человек, и ещё для двоих место останется. Фай на ко­ле­не у Сергея, Снежана - у Дода, Галя - у Андрея, Таиса - у Виктора, Ал­ла - у Кима. Грамотно упаковались. Поодиночке только соседка без клю­ча, креп­кая молодая женщина в деловом английском костюме, во­пиюще офи­циальном на фоне сплошных джинсов и свитеров, вот только лицо у неё сегодня не деловое - опрокинутое, дрожащее, озарённое рас­те­рянной улыбкой прозревшего Савла, кто ж это её так? - и - батюшки! - милей­ший Мстислав Всеволодович.
       А на столе-то три едва початых бутылки сухаря, - небось, гости на­тас­кали, - и миска горячего сырно-чесночного соуса на спиртовке, а кар­то­шечку отобрали помельче и таки испекли в фольге, полив маслом и пере­сыпав провансальскими травами, и к ней запекли баклажаны, над­резав на лепестки и начинив помидорами, луком и половинками котлет - да, теперь всем хватит, а пахнет-то как!
       "Инсайт" урезал свадебный марш на губах, рюмках и вилках. Анд­рей патетически простёр руку к Эсфири:
       - О женщина, гордись законным мужем! Корми его едой, храни от стужи! Быть может, он не лучше остальных - но, может быть, он остальных не хуже?
       Ах, вот о чём вы спорили. Отвечу ли я на хайямку - хайямкой. Фиг вам.
       - Добрый вечер, - она слегка поклонилась честной компании, лишь на одном из лиц стараясь прочесть: понравится, не понравится? - Ожива­ет свеча, что-то тихо шепча молчаливой громаде меча.
       - Сдаюсь, - поднял руки Дод.
       - Что я говорил! - упился победой Полищук.
       - Это тоже Ладыженский? - несмело заикнулась соседка.
       - Конечно!
       - А можно мне на моё место? - кротко попросила Эсфирь.
       Фалина со вздохом уступила ей Сергея и перебралась к Дюку. Мсти­слав Всеволодович тотчас пробился к Эсфириной руке:
       - Эсфирь Бенедиктовна, дорогая, примите мои искренние по­здрав­ления! Такое редкое, полное, совершенное счастье, вдохновенный союз творческих душ...
       - Спасибо, - улыбнулась Эсфирь.
       - И наши соболезнования, - ухмыльнулся Виктор. - Творчество и се­мей­ное счастье - это надо уметь скомбинировать!
       - Кресло-качалка на альпинистской трассе, - со знанием дела оха­рак­теризовал Ким.
       - Тин, тебе каберне?
       - Угу.
       - Эсфирь, Вы действительно помните все стихи? - продолжила ис­сле­дование Снежана. - Любого поэта наизусть?
       - Великое Дао! - ужаснулась Эсфирь. - Скажи, пожалуйста...
       - Какого хрена?! - дружно подхватил хор молодых глоток.
       - Зачем грузить голову, если можно записать и прочесть?
       - Лентяйка страшная, - пробурчала Фалина.
       - Недаром Платон сказал, - дала языку волю Эсфирь, - что Сократ сказал, что один египтянин сказал, что письменность несёт мнимую муд­рость и разрушает мудрость истинную, память и культуру. Если, гово­рит, у меня есть книга, мыслящая за меня, и духовный пастырь, совесть которого может заменить мою...
       - Врёшь, вредина, это уже не Платон, - прижал её к себе Сергей.
       - Это Кант, - тихонько присоединилась к нему соседка.
       - Оба члена хороши - И Лагранжа, и Коши, - с объективностью ма­тематика взвесил Андрей.
       - Да-а, как же - разрушает память! - затосковала Фалина. - По­про­буй, упомни все эти буковки! А слоговые знаки! А иероглифы! А кертар даэрон!
       - Ой, нелегко! - взвыл народ. - Фита да ижица - розга к телу бли­жется!
       - А башка панка на диске! - пуганула Таиса.
       - А косая черта в конце поля! - подогрела панику Эсфирь.
       - Вы заметили? - удивился Дод. - На них мало кто обращает вни­мание.
       - А интегралы! - схватилась за голову Галя.
       - А ноты! - всхлипнул Ким.
       - Все ни разу не грамотные, - умилённо заключил Дюк. - Идеал Со­крата.
       - Да! - горестно шмыгнула носом Галя. - Горько, граждане!
       - Дай поесть, - зарычала Эсфирь, наматывая вязкие нити фондю на кусок хлеба. Вручила вилку с пышным белым комом Сергею и получила очищенную картофелину. - Вот, ясно вам, что такое вдохновенный союз творческих душ? Еда! А не какие-то там поцелуи!
       - Желаете ласк по команде? - хищно ощерился Дюк и полез лобзать Галю. Та вполсилы обозначила визг оскорблённого целомудрия. Фалина театрально вцепилась супругу в рожу.
       В шуме смеха, подначек и комментариев Сергей тронул дыханием волосы Эсфири:
       - Что они делают?
       - Спасают меня от поцелуев по команде, - шепнула она.
       - Меня тоже.
       - Думаю, народ понял. Больше им горько не будет.
       Словно подтверждая, Таиса и Алла под аккомпанемент Виктора с Ки­мом, заламывая руки, заголосили на фольклорный манер:
       - У царя у Соломона был жён два батальона, только слышно: "Пер­вый взвод! В спальню с песнею вперёд!"
       В кухню сунулась любопытная мордочка Стасика.
       - А чего это вы тут всё время хохочете?
       - Мал ишо! - весело рявкнул Андрей. - Бери, чего хотел, на себя и на того парня и дуй отсюда.
       Стасик отчалил, под завязку груженный шоколадом и апельсинами.
       - Да что ж это такое французы выдумали, - жалобно заворчала Сне­жана, увязнув в миске, - тянется и тянется!
       - Крути, - подсказал Сергей.
       - Встань на табурет, - посоветовал Дюк.
       - Вот кто у вас творчески мыслит, - кинул в Дюка пальмой пер­венства Дод.
       - Да, к фондю надо сервировать стремянку, - учла Эсфирь.
       - Чтоб на золотой свадьбе была стремянка, - заказал Мстислав Все­володович.
       - Обязательно. А вы все - будьте любезны - чтоб на ней присутст­вовали.
       - Как штык!
       - Полвека - не срок.
       - За золотую свадьбу!
       - Ну, вы себя и грузите. Вот мы четверо: все лабухи, одним делом занимаемся, дышим в такт, и всё равно без конца грызёмся. А совместить всё, что вы творите...
       - Так не совмещать надо, - развернул перспективы Дюк, - а залечь, каждый в своей экологической нише, и...
       - Отстреливаться, - вставил фитиль Сергей.
       - И никто никому не мешает, балда!
       - Позвольте, молодые люди! - всполошился Мстислав Всево­ло­дович. - Так нельзя! Надо учиться прощать, идти на взаимные уступки, искать консенсус...
       - Найти консенсус - и по морде его, по морде, - мечтательно под­дак­нула Эсфирь.
       - Какие ниши, какие уступки! - демонстративно возмутилась Таиса. - А разобраться, чьё творчество самее?
       - Все сверху, - выступил в роли рефери Андрей.
       - Все срослись, - сказала Алла - словно лесной ветерок дохнул, - с таким консенсусом, что нам и не снилось. Посмотрите: мы все друг дру­гу руками мешаем, а Фалина с Серёжей была правшой, с Юром - левша. Вам на неё молиться надо.
       - А мы что делаем? - стеной встали три голоса.
       - С жертвоприношениями, пожалуйста, - воспользовалась ситуа­ци­ей Фалина. Принялась скромненько загибать пальцы: - Музыкой, ста­туями, стихами, картинами, научными открытиями...
       - Правильно! Так их!
       - Да Коганам вообще надо писать вдвоём, как братья Гонкуры.
       - Ага. Эдмон бегает по редакциям, Жюль стережёт рукопись, чтобы не украли знакомые.
       - Нет, вы бы видели, как они нам стену сделали! Жить - не умереть!
       - Мы только не поняли, что там в волнах. По-моему, чайки, Галя считает, что дельфины, тёща говорит - ялик и в нём дама под зонтиком, а Стаська вообще русалок увидел. Ну, два таких мазка загогулинами, белый и розовый. Это вы что написали?
       Коганы вопросительно глянули друг на друга.
       - Мы написали два цветовых пятна, белое и розовое, - твёрдо ска­зала Фалина. - Они там были нужны.
       - Загогулинами, чтобы в ритм, - попопулярнее разъяснил Дюк.
       - Браво! - вскричал Мстислав Всеволодович. - Позиция подлинных художников!
       - Подождите, но зачем они там нужны? - взялся анализировать Дод. - Вы же этими пятнами хотели выразить какой-то образ, идею, они что-то означают, верно?
       - Нет-нет, Давид, Вы не... - заволновался Мстислав Всеволодович.
       - Не знаю, как в живописи, - вмешался Виктор, - а в музыке ни один звук отдельно ничего не значит. И вообще музыка ничего не озна­чает, ну, то есть... не то, что в ней нет смысла, она просто есть... ну...
       - Мы как собаки, - в надежде на помощь созналась Алла. - Пони­мать - понимаем, а словами...
       - Слова - это в литературе, - адресовала Таиса. - Там что ни слово, то смысл.
       - Нет, - подхватила опалённое знамя Эсфирь. - В литературе тоже слово нужно для создания текста, и всё. Художественный текст, как и лю­бое произведение искусства, неразложим на отдельные значимые эле­менты, он континуален, он сам - единый и целостный знак, и означает он только самого себя.
       - Изучали теорию текста? - поймала её Снежана.
       - Ни Боже мой. Но я умею их делать. Знаю, как, - Эсфирь удобнее при­слонилась к Сергею. - Обыденный текст - словно современный ла­би­ринт, "сад блужданий", хаос из коридоров, тупиков, поворотов и разви­лок. Их можно бесконечно менять, убирать и пристраивать, от этого сеть станет только забавнее - или зануднее. Художественный текст - клас­си­ческий спиральный лабиринт, один-единственный путь в глубину и об­рат­но, к новому рождению. Этот путь состоит из самого себя, в нём ни­че­го нельзя изменить, и никто не выходит из него тем же, кем вошёл.
       - Вы не слишком высоко подняли планку? - хмыкнул Дод.
       Соседка чуть подалась к Эсфири, внимательно и серьёзно ловя её взгляд:
       - И лабиринты Вы тоже не изучали?
       - Пока нет, - так же тихо ответила та. - Если бы Вы согласились рас­сказать...
       - Вот поэтому, - подавил всех Мстислав Всеволодович, - живопись - высшее из искусств! И в картине главное - внутренняя необходимость, гармония, внутренняя полная жизнь полотна, а не случайная внешняя форма изображённых предметов. Но, в отличие от математически аб­страктной музыки и - уж простите великодушно за прямоту - призем­лённой, погружённой в материю беллетристики, живопись изначально, сущностно духовна, ибо говорит цветом, а цвет сам по себе - носитель идей. Каждый мазок на полотне обладает самостоятельным глубоким смыслом. И это не только моё личное мнение...
       - Это Кандинский, "О духовном в искусстве", - подбодрил его Сергей. - Рассуждения о цвете.
       - Вы читали Кандинского? - обрадовался Мстислав Всеволодович. - Тогда Вы поймёте...
       - Малыш-то, конечно, поймёт... - заскулила Фалина. - А другой би­ле­тик нельзя?
       - Чёрный квадрат, - страшным голосом припечатал Дюк. - Чего уж тут непонятного. Подумаешь, бином Ньютона.
       - Я Кандинского не читал, - по-простому рубанул Ким. - Я читал Белого. "Всякая форма искусства имеет исходным пунктом действи­тель­ность и конечным - музыку".
       - А я - Блока, - в такт вступила Алла. - "Вначале была музыка. Му­зыка есть сущность мира".
       - Давайте побьём друг друга авторитетами! - призвал народ Андрей.
       - И выясним, наконец, какое искусство самее! - злорадно потёрла ладошки Таиса.
       - Le monde existe pour aboutir Ю un livre, - мгновенно, не целясь, вы­стрелил авторитетом Сергей. - Мир существует, чтобы стать книгой. Малларме.
       - Если бы всё, что происходит в душе человеческой, можно было передать словами, музыки бы не было на свете, - парировал Виктор. - Серов.
       - Пора уйти в глубины естества, - включилась в игру Эсфирь, - и научиться складывать слова, как складывали их былые маги. Граница меж мирами - лист бумаги, последняя строка всегда права. Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами ис­кусные.
       - Аут, - резюмировал Дюк.
       - А чьё это, про разномыслия? - почтительно поинтересовалась Алла.
       - Эстер, Сергей ещё не гонял Вас через тест Келли? - загорелся азартом Дод.
       - Первое письмецо апостола Павла коринфянам. А что такое тест Келли?
       - Не письмецо, а послание, - строго поправил Мстислав Все­во­ло­дович. - Поверьте, молодые люди, я никоим образом не хочу умалить цен­ность прочих видов искусства! Но ведь сущность искусства - в при­косновении к трансцендентной истине, к потустороннему Свету, к Богу. А проявление божественного Света в материи - цвет. Цвет действует на человека в целом, воспринимается не только чувственно, но и духовно, и сам выражает наше астральное тело в физическом. Слова условны и обра­щены к ограниченному сознанию, тогда как цвета, минуя сознание, го­во­рят на языке истины с нашим высшим Я, ибо несут значения безус­ловные, естественные, общечеловеческие, постигаемые не разумом, но душой.
       Мстислав Всеволодович сделал паузу, набирая воздух для про­дол­жения.
       - Как интересно, - восхитилась Фалина. - А какой трансцендентный смысл несёт, например, цвет детской неожиданности или бедра ис­пу­ган­ной нимфы?
       - А ты закрой глаза и разум угаси, - напомнил Дюк. - Тогда въедешь.
       - А фиолетовый - это нос пьяницы или епископ? - призадумалась Таиса, разглядывая на просвет рюмку с каберне.
       - Нос епископа, - хихикнула Снежана.
       - А жёлтый - китайский император, земля или измена? - раз­рез­вилась Галя.
       - Жёлтый - ре мажор, - мотнула головой Алла.
       - Это у китайцев земля жёлтая, - заявил Дод. - А у нас - красная.
       - А красный - это Димка Коган или пятки тёти Марыси? - доломал тему Ким.
       - Экий Вы, батенька, ползучий прагматик, - укорил Андрей. - Вам о духовном толкуют, а Вы на него - голыми пятками...
       - Слушайте, а ведь с естественными значениями можно и без языка обойтись! - осенило Виктора. - А то с ним такая морока, пока объяс­нишь, чего хотел сказать...
       - Роза есть роза есть роза есть роза, - проиллюстрировала Снежана.
       - Слова, слова, слова, - прочувствовал Дюк. - А без объяснений пят­кой в глаз, чтоб все цвета радуги - и в момент наступит просветление в уму.
       - Нет, я бы вас всех прогнал через репертуарную решётку! - алчно возмечтал Дод.
       - Через что? - испуганно пискнула Фалина.
       - Это техника такая, для диагностики личностных конструктов. Тест Келли. Построение многомерных семантических пространств. Метод экс­периментальной психосемантики. Психосемантика изучает смыслы зна­чений.
       "Инсайт" синхронно отвалил челюсти.
       - Смыслы значений, - уважительно повторил Андрей. - Уж по­сла­ла, так послала.
       - Значение, - заговорил, наконец, Сергей, - имеет языковую при­роду, оно объективно и познавательно. Смысл имеет психологическую природу, субъективен и ценностен. Каждый человек создаёт свои, уни­кальные личностные конструкты, не всегда вербализуемые - смыслы, цен­ности, критерии оценки и способы истолкования мира. Система кон­структов позволяет ему выстроить модель реальности. Именно эту мо­дель, систему знаков, порождённых его сознанием, он воспринимает как внесознательную, объективную и безусловную реальность. И только с по­мощью конструктов строит образы себя и других, своё поведение и от­ношения с миром. Методом Келли мы реконструируем систему кон­структов, восприятие мира самим человеком, очищая результаты иссле­дования от влияния конструктов исследователя.
       - Круто, - признал Виктор. - Так вот чем ты на досуге раз­вле­ка­ешься...
       - Что-то у вас жуткий субъективизм получается, граждане линг­висты, - усомнился Андрей.
       - Должны же быть какие-то системы отсчёта, объективные кри­те­рии этих конструктов, - поддержала мужа и коллегу Галя.
       - Чьи? - осведомился Сергей. - Исследователя? Статистического боль­шинства?
       - Реальности!
       - То есть твои?
       - Ой... - поняла Галя.
       - Молодые люди, - с достоинством прорвал заслон Мстислав Все­во­лодович, - это не вы отвергаете духовную реальность, а она вас. Вы пу­таете звёзды и их отражения в пруду.
       - И чем Вильгефорцу не нравился пруд? - недоуменно подумала вслух Эсфирь. - Что он имел против зеркала и сонара? А ведь если пруд закрутить вокруг оси - получится телескоп.
       У Мстислава Всеволодовича от благородного негодования задро­жали губы.
       - Вы не понимаете, Эсфирь Бенедиктовна. Молодость эгоистична. Вы все упиваетесь своим благополучием и даже не хотите понять, что я пы­тался помочь вашему ближнему обрести духовное зрение, что Бог лю­бит всех и всем открывает дорогу к истине, и неважно, за какие грехи - его или его родителей - наказан Сергей Иосифович, в конце концов, все мы грешны...
       - Нет, - тихим взрывом заткнула рты Эсфирь. - Не все. Тому есть сви­детельства в Евангелии от Иоанна.
       - Э-э... Простите, я что-то...
       - Случай со слепым нищим, - обронил Сергей.
       - А я не знаю, - чуть слышно прошуршала Алла.
       Эсфирь, не разжимая губ, улыбнулась кольцу замерших, бледных, на­сторожённых лиц.
       - Дивная история. Шёл как-то раз Иисус с ордой учеников по Иеру­салиму. И увидели они нищего, слепого от рождения. Подать бы да отва­лить - так нет же, эти оболтусы по должности обязаны лезть к равви за поучениями по любому поводу. Они и спрашивают: "Ребе, кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?" - "Да никто, - отвечает Иисус. - И он, и родители его безгрешны".
       - Господь испытывает не грешных, но праведных, - сумел, наконец, вставить Дод.
       - Разумеется. Но для Мстислава Всеволодовича, как истинного хри­с­тианина, комментарии к Талмуду не релевантны.
       Мстислав Всеволодович героическим усилием превозмог ледяную одеревенелость языка и горла.
       - Позвольте!..
       - Вот и они возопили: "Позвольте, ребе!.." - "А это, - говорит Ии­сус, - специально. Для того, чтобы на нём явились дела Божии. Дабы Я с блес­ком продемонстрировал, что могу то, чего никто не может. Пока, - говорит, - Я в мире, Я свет миру". После чего плюнул на землю, в пыль, размазал, засветил нищему в физиономию и велел: "Иди в баню".
       У аудитории вырвались нервные смешки.
       - Позвольте! - изнемог Мстислав Всеволодович. - Всё было совсем не так!..
       - Так, - расчистил жене дорогу Сергей.
       - Естественно, мужик и пошёл в баню: надо же было отмыться. И, от­мывшись, прозрел. А пока он стоял, потеряв ориентацию, сжимая раз­ламывающуюся от рези в глазах голову, и нехотя осознавал, что теперь ему грозит голодная смерть, ведь милостыню ему больше не подадут - не за что, и родители настолько бедны, что в своё время не смогли опла­тить его обучение ремеслу - иначе он бы работал, а не нищенствовал, верно? Пока он пытался переварить Божий подарочек, его скрутили и по­волокли к фарисеям, на допрос с пристрастием: откуда он знает Иисуса, не еретик ли и не шпионит ли на Японию. Родителей, кстати, тоже тяга­ли, но безгрешные мама с папой отмазались: знать не знаем, ведать не ве­даем, сын в совершенных летах, его и спрашивайте.
       - Вы всё исказили! - в ужасе лязгнул зубами Мстислав Всево­ло­дович. - Вы не поняли сути! Всё это мелочи рядом с великим чудом ми­лосердия Божьего! Христос вернул человеку зрение!
       - Отнюдь. Иоанн сам пишет, что до того подобных прецедентов не было. А сейчас есть. Иисус зря тужился. Они тогда ещё не знали, что зре­ние можно только вернуть. Тому, кто когда-то видел.
       - А, я понял, - сказал Сергей. - Так в любом возрасте можно выу­чить иностранный язык. Но освоить язык как таковой - только до пяти лет.
       - Совершенно верно. Ты не получил зрительного опыта в детстве - и уже никогда не научишься видеть, даже если чудо Господне или техно­ло­гическое даст тебе световые ощущения. Твой мозг задействовал нера­ботающие зоны другими способностями и возможностями. Занято. Сво­бодных мест нет.
       - Да Вы просто изверг рода человеческого, - потрясённо убедился Мстислав Всеволодович. - Отнимать у человека надежду...
       - Надежда? - весело фыркнул Сергей. - Сад блужданий? Я по­доб­ного хлама не держу. Есть только один надёжный ориентир - знание. А кро­ме того, Мстислав Всеволодович, даже если мне посулят зрение, я ни­кому не позволю плевать мне в лицо. Эстер - человек нежный, де­ли­катный. Она всего лишь дала Господу по морде. Я бы его по мостовой размазал.
       - Браво, - сипловато выдохнул Дод.
       - Боже мой! - простонала соседка, всплеснула руками и расхохо­та­лась. - Простите... Я себе представила... как Вы и Он... кроткий плот­ник... подоткнув подолы... голыми пятками... двойными тай­фунами...
       Вслед за нею крякнул Виктор. Зазвенели смехом Галя, Таиса и Сне­жана. Наконец, Мстислав Всеволодович, сражённый собственным разви­тым воображением, охнул, взвизгнул и согнулся пополам.
       - Вы, Катенька, даже не представляете, насколько верно пред­ста­ви­ли, - покивал Андрей. - Я с этим ушуистом один спарринг попробовал - на всю жизнь хватило.
       - Неверно, - мягко отмолвила Фалина. - Иисус лучше всех знал, кому плевать в глаз, кому класть руки на плечи. Малыш лучше всех знает, с кем драться, за кого стоять насмерть. Если бы они встретились, они бы разделили воду.
       Дюк взял чашку с вином - бокалы и рюмки достались гостям - и не­возмутимо предложил:
       - За боевые искусства.
       - За мастеров боевых искусств, - встал Ким, потянув за собою Аллу и глядя почему-то на Эсфирь.
       - За команду мастеров, - отодвинул табурет Андрей.
       - За ансамбль, - поддержала Таиса.
       - За умножающих разномыслия, - провозгласила Снежана.
       - За разделивших воду, - грокнул Виктор.
       - За строящих лабиринты, - внесла свою лепту Катя.
       - И телескопы, - кашлянул Мстислав Всеволодович.
       Поднявшись, уже не сели. Андрей, отставив пустой бокал, позвал:
       - Стас! Закругляйся!
       За стеной взорвался протестующий вопль.
       - Щас я его, - пообещал Дюк и отправился разбираться.
       - И моего Вовку тоже, пожалуйста! - попросила вслед Катя.
       Начались сумбурные объятия, пожелания и приглашения, кавардак у вешалки и у двери. Общими усилиями оторвали Дюка и мальцов от ком­пьютера. Мстислав Всеволодович церемонно откланялся, уже в две­рях достав из портфельчика подарок - упакованную в белую бумагу неболь­шую картину. Стасика вотще попытались усмирить диском с бродилкой.
       - Сами так вон сколько с ними! - верещал он на лестнице, дёргаясь в руках родителей, филологов и "Инсайта". - А мне так ни минуточки! А с тобой я ещё встречусь! Ты у меня ещё увидишь!
       - Я тебе тоже кое-что покажу! - посулил сверху Вовка.
       - А я так и не рассказала вам, что вы хотели, - виновато вздохнула Катя. - Вам ведь очень нужно - про лабиринты? Я их в каждой экспе­ди­ции строю. Это такое!.. Но нам уже правда - пора.
       - Ничего, - утешила Эсфирь. - Есть Интернет и библиотеки. Найдём. И не в последний же раз мы с Вами встречаемся.
       - Приходите просто так, хоть с ключами, хоть без, - развила тему Фалина.
       - За солью, - улыбнулась Эсфирь.
       - А ты, - Дюк положил руку на Вовкино плечо, - только когда ком­пьютер свободен.
       - Правда?! Можно?!
       - На два часа, не больше, - уточнила Фалина. - Чтоб успел уроки сделать.
       - Да нам мало задают!
       - И когда меня не будет дома, - добавил Сергей. - Обычно я при­хожу после восьми.
       - А кто будет? А дядь-Юр будет?
       - Нет, ну что Вы, если Володя Вам помешает... - смущённо забор­мотала Катя, притянув сына к себе.
       - Это я помешаю, - сухо уведомил Сергей. - Я болен.
       - Тю, - бросил Дюк, жонглируя штихелем. - Возомнил. Твоя зараза лю... другим не передаётся.
       - Лучше перебдеть.
       - Ой, нам уже совсем пора, - подстегнула себя Катя. - Спасибо вам...
       - И Вам спасибо.
       - Так Володе можно придти, да?
       - Само собой.
       Исполнили последние такты ритуала. Фалина привалилась спиной к двери. Помотала головой.
       - Ну, Тирин, ты сегодня и оттянулась. Ну, змея. И как тебе вечерок?
       - Прекрасно! - жизнерадостно отозвалась Эсфирь. - Кашлял всего два раза, без крови, хрипы еле слышные, правда, плевра ещё скрипит, тут тянет, тут булькает, надо будет тебя...
       - Фай, сделай что-нибудь! - пятясь, взмолился Сергей. - Переключи эту фанатичку!
       - Переключаю, - Фалина выволокла из кладовки швабру и пылесос. - Вот.
       - Да, - переключилась Эсфирь. - Натоптали.
       Дюк вернулся через полтора часа. Как он и надеялся, дом уже вы­лизали.
       - Крепкий замок попался, - хмуро посочувствовала Фалина.
       - Лестница длинная, - процедил Сергей.
       - Место силы искали, - угадала Эсфирь.
       - Это нам, - Дюк шлёпнул на стол общую тетрадь. - Её записи. Тео­рия - полный бред - и личный опыт. Ну, мы идём в парк? Что слу­чилось?
       - Может, ты мне объяснишь, что случилось? - яростно потребовал Сергей. Пробежал пальцами по картону в простой деревянной рамке, вслу­шиваясь в ритм масляных мазков. - Почему они хлюпают носами и молчат? Что это?
       - Мы не молчим, - затравленно буркнула из угла Фалина.
       - Картинка, - покорно доложил Дюк. - Хорошая. Хм... Нет, и впрямь здорово написано. Называется "Иисус. Созерцание лотоса".
       - Это я из них уже выбил, - нетерпеливо пришпорил Сергей.
       - Правда, это не лотос, а кувшинка. В пруду.
       - Вы ревёте из-за ботанического невежества соседа?
       - Я не реву, - гордо хлюпнул носом Дюк. - Я твёрд духом. А сес­трич­ки... может, от восторга? Всеволодыч-то, оказывается, таки худож­ник. И когда успел?..
       - Что успел? - осатанел до шёпота Сергей.
       - Написать. Мы же давеча только познакомились... Шесть дней назад, - поспешно исправился Дюк, покосившись на Сергея. - А этот Иешуа - ты.
      
       - - - - - - -
      
       Двенадцатая квартира в доме номер шесть на Кулибинской ещё не пропиталась мёртвой затхлостью запустения, но отчётливо припахивала пылью и застарелым одиночеством. Дело не спасали даже завалы хол­с­тов, левкасов, альбомов, коробок с красками и контейнеров с воском, да­же мольберт и сияющая посреди комнаты почти законченная "Валакхи­лья". Да, Тирин права: мальчикам нельзя дышать этим суконным воз­духом. Одного тоска заест, другой себя уборкой угробит.
       Фалина распахнула настежь балконную дверь. Огляделась. Работы не так уж и много. А какой стиль! Обшарпанный канцелярский стол у окна, украсно украшенный разнокалиберными кружочками - от стопок, пивных бутылок, подстаканника и монитора. Козырный шкаф-купе с приклеенной скотчем запиской: начертанный сангиной телефон Ма­лы­ша... да нет же, Ольги Ефимовны. Потёртое грузное вертящееся кресло на железной ноге. Самодельный стеллаж от пола до потолка с полу­пус­тыми полками: книги уехали к хозяину. Шведская стенка и наво­ро­чен­ный тренажёр: наверняка вот-вот отправится вслед за книгами. Дешёвый диван-кровать, застланный гарусным ковром, древним, как Исфахан, изысканным, как арабская вязь. Хлипкий пластмассовый чайный столик на колёсиках, наивно расписанный "под Китай". Музыкальный центр и крутой телевизор с DVD-плеером. На телевизоре две модельки: любовно собранный из палочек, ниточек и тряпочек планёр Лилиенталя и высо­ко­мерно отливающий облицовкой шаттл. Всё. Здоровый аскетизм и спо­кой­ная всеядность вкусов.
       В кухне внезапно задребезжал, оживая, холодильник. Смотри-ка, нашёлся кто-то умный, включил...
       Кухня была идеально приспособлена для того, чтобы вскипятить чай­ник, поджарить яичницу, нарезать хлеб-колбасу и открыть банку кон­сервов. Чай, кофе и сахар, впрочем, имелись. Фалина задумчиво повер­тела единственную, чёрную от многолетней грязи и копоти кастрюлю. Нет, это потом. Такое с налёту не отдраишь. Странно: на фоне чистю­сень­ких пола, кафеля, стола, плиты и раковины, зеркального чайника и свежеотмытой добела сковороды...
       Свеже. Фалина, проверяя гипотезу, заглянула в аптечку. И даже рас­смеялась. Ну, конечно, Тинка. Полный набор первой помощи от всех нев­­згод, кроме цунами и атомной войны. Это норискам-то с их регенера­ци­ей! Значит, и в холодильнике... Да, порядок. Зря тащила хлеб, масло и сыр.
       Порыскав по квартире, она нашла пылесос, ведро и Сергеевы диски. Намешала в воду лаванды, лимона и пихты. Содрала увядшие от дум, пыли и табачного дыма шторы, запихнула в пакет - дома постираем. И, под концерт Сен-Прё, со щёткой наперевес атаковала диван.
       Отмыв и отчистив всё, что можно, Фалина отмылась сама и, под Оду к радости, взобравшись на стол, последним штрихом повесила до­маш­ние старенькие, но вполне приличные серебристо-белые шёлковые занавески.
       Она уложилась минута в минуту.
       - А это вообще та квартира? - недоверчиво нюхнул Сергей. - Кто здесь магией балуется? Фай?..
       - Фай! - просиял Дюк. - Вот теперь это как раз именно та квартира!
       Фалина грозно подбоченилась.
       - А вы кто такие? Все честные студенты сейчас на лекциях сидят, в морской бой режутся! В крестики-нолики в Банаховом пространстве!
       - Ты что, на люстре висишь? - захлопал ресницами Сергей.
       - У мелких млекопитающих, - понёс знания в массы Дюк, - жутко интенсивный метаболизм. Поэтому они такие агрессивные.
       - Это я ещё добрая. Вот сейчас слезу...
       К ней тотчас протянулись четыре руки.
       - Прыгай.
       - И делай с нами, что хошь. Нам уже всё по фиг.
       - А что случилось? Что вы ещё натворили?
       - Всё.
       Её немножко потискали. Фалина зашипела, крутанула пару ушей и встала, наконец, на пол.
       - Стриж досрочно спихнул японский, - похвастался Дюк, тычась во все коробки и ящики.
       - А Дюк - цитоархитектонику и биосинтез белка, - поднял градус Сергей, засучивая рукава свитера. - Дюк, в субботу ты со словами "Во, заодно выпрямится" сунул что-то под телевизор. Палитру, нет?
       - Точно! Вот она, родимая! А потом мы посетили семинар по опе­рантному обучению, и Стриж два часа переводил бихевиористам, чего же они тужились сказать.
       - А Дюк по просьбам трудящихся продемонстрировал оперантное обучение в действии.
       - На ком? - захотела скандальных подробностей Фалина.
       - Не знаю, я не видел, - быстро отмазался Сергей.
       - Ох, и шороху было, - с мечтательной ухмылкой вспомнил Дюк. - Так разве мы не заслужили расслабиться?
       - Заслужили.
       - Фань, ты нас уважаешь?
       - Я вами горжусь, - проникновенно заверила Фалина.
       - Тогда попозируешь часок для Юйкиного портрета, а? Стриж, или Фаня нужна тебе? Хотя вообще-то сегодня моя очередь...
       - Нужна. Всегда. Но позировать уже не обязательно. У меня всё уже в этой, как её, - Сергей постучал себя стеком по лбу.
       - В печёнке? - любезно подсказал Дюк.
       - Какая разница? - сосредоточенно бормотнул Сергей, разминая тающий в его пальцах кусок воска.
       - Юр, я что-то не поняла, - увязла Фалина. - Что значит - я для Юй­ки­ного портрета?
       - Ну вот этой красавицы в бантиках. Если я до двенадцатого ок­тяб­ря его не сдам, её матушка меня изнасилует.
       - А-а, вот почему ты тянешь, - сообразил Сергей.
       - Я свободный художник. Хочу - творю, не хочу - не творю. И потом, до сегодня всё сентябрь был!
       - Юрочка, я не посягаю на свободу творчества, - заколебалась Фа­ли­на, - но мне как-то до сих пор казалось, что портрет пишут с портре­ти­руемого.
       - Это формализм, - пригвоздил Дюк.
       - В таком случае, кого ты напишешь - Юйку или меня? - попы­та­лась достучаться до его здравого смысла Фалина.
       - Юйку, - Дюк взгромоздил на мольберт недописанный холст. Ото­шёл на шаг, по-собачьи склонил голову набок. - И тебя. И Стрижа. И весь мир. Ребёнок, Фай! Дверь в небывалое. Бесконечный веер начАл. А мелочи, всякие там глазки, носик, зуб выпал - это у меня давно в этой, как её... ну, в общем...
       Он похлопал себя по поджарому заду.
       - Вот ты как видишь, - постигла Фалина. - Хм... Ну, ты и задачи ставишь...
       - Тут одному не справиться. Тут нужна муза. Вот такая.
       - А что, пожалуй, я сама так делала Королеву Фантазии...
       - Привет! А у кого ж ещё я метод свистнул?
       - Да. Это метод. Давай попробуем.
       - Давай, - обрадовался Дюк. - Раздевайся.
       - Чего-о?! - обалдела Фалина.
       Из угла за "Валакхильей" ехидненько выползло:
       - Юечке твои сиськи будут очень к лицу.
       Не понимаете вы тонкую душу артиста, - кротко простил им Дюк.
       Фалина с безнадёжным вдохом разделась.
       - Мне встать, сесть? Как?
       - А как хочешь.
       Она устроилась с ногами в кресле. Дюк, подумав, зажал кисть в зу­бах, переставил кресло вместе с женой, придвинул поближе горячий ра­диатор.
       - Вот так. И смотри туда. О! Именно с таким выражением.
       - Я вам что, допинг? - проворчал Сергей.
       Но не напрягся, не передёрнул плечами. Значит, смотреть можно.
       - Ты вода, - улыбнулась Фалина.
       - Эндорфин, - обозвал Дюк, щурясь то на Юечку, то на Фалину. - Н-ну... Начнём с чего-нибудь простенького...
       Он умолк. Сергей отрешённо выглаживал "Валакхилью", выверяя объё­мы. Молчала и Фалина, по себе знающая, как сложно взойти к прос­тому. Лишь иногда меняла позу, поворачиваясь к радиатору озябшим боком.
       Сергей отступил от статуи, вытирая руки. Глухо сказал:
       - Всё.
       Поток тишины унёс его голос осенним листом.
       Потом скрипнуло кресло. Плеснула кисть в растворителе. Тихие шаги окружили "Валакхилью". Фалина глотнула. Дюк длинно при­свист­нул:
       - Меньше трёх недель. Ну и темпы.
       - Да. Я успел, - Сергей смял бумажную салфетку. - Но что я успел?
       - Не ври, Стриж, ты отлично знаешь, что ты сделал. Ты поймал ветер и идёшь первым. Это вершина. Неведомая новая земля.
       - Я ничего не могу сказать, - пролепетала Фалина. - Только "нравит­ся" или "не нравится". Но это неприложимо... Когда тебя выдёр­ги­вают сквозь небо - это же не "нравится", это совсем другое... Куда ты?
       - Я тоже артист. Моё место в буфете.
       - Правее, - подсказал Дюк.
       - Ой, вы же, наверно, голодные! - спохватилась Фалина.
       Дюк мотнул головой.
       - Нет, - с досадой бросил Сергей. - Просто глотну воды. Это я могу сделать самостоятельно?
       Коганы переглянулись. Что делать, если человек устал и хочет по­быть один? Не лезть к нему. Его сейчас всё бесит.
       Дюк вернулся к мольберту. С отвращением каторжника, глядящего на кайло, обозрел холст. Задумчиво щёлкнул зажигалкой. Перекур. Фа­ли­на потянула из-под подушки на диване плед, прислушиваясь к стукам и шорохам за стеной. Он здесь всего второй раз, мало ли что - уронит, ушибётся...
       Ох, нет, всё куда хуже.
       - Волчара, - Дюк уже не бегу раздражённо ткнул сигарету в жёлтый крон на палит­ре. - Что за манера - прятаться, когда лекари рядом. Я его когда-нибудь... Чёрт, где тут выключатель? Чёрт!..
       Фалина налетела на него сзади. Вспыхнул свет. Она зажмурилась на миг. Машинально подняла с пола брошенный второпях, пышущий жа­ром чёрный свитер.
       Сергей, прижимая к груди блистер мо льдом, склонился над рако­ви­ной, залитой светлой пенящейся кровью.
       Его ударил сдвоенный импульс, спекая паренхиму, замыкая изъе­ден­ные, стиснутые всем усилием задыхающейся воли сосуды. Ещё один. И ещё. Он вырвался из горячей вязкой трясины. Смог втянуть толику воздуха. Захлёбываясь, выкашлял:
       - Rien de grave...
       - Заткнись, дыши кожей, задохнёшься. Гони кровь в большой круг. Помочь? Перетянуть бёдра?
       - Нет.
       Боль и кашель съёжились, ушли в глу­бину, и он сквозь клокочущую в горле, заполнившую рот и нос га­дость пытался вдохнуть. Осторожно. Глоток за глотком.
       - Фань, что ему можно вколоть?
       - Нориску - ниче... Можно, - Фалина рванулась было к аптечке. За­стыла.
       - Отпусти его, - велел Дюк.
       Она подняла на мужа мёртвые, со зрачками во всю радужку, глаза.
       - Успокойся и отпусти, - мягко повторил Дюк. - Я удержу. Стриж, ты отлипнешь когда-нибудь от урыльника?
       - Малыш, возьми, - Фалина сунула ему полотенце. - Ты ничего не испачкаешь. Нигде не капнешь.
       Тот выпрямился, прижав ткань к губам. Шатнулся и стал оседать.
       Дюк плюхнулся на табурет, притянув Сергея.
       - Откинься на меня. Как следует. Расслабься.
       - И получи... удовольствие... - прохрипел Сергей.
       - Убью, - рыкнул Дюк. - Вот реанимирую - и убью. Перестань ржать! Порвёшь всё, что мы срастили!
       - Колю, - предупредила Фалина. - Это викасол. А глюконат каль­ция и аскорбинку - в вену. Быстрее подействует.
       Сергей вытянул руку, без всякого жгута вздул вену.
       - Мы всё сделали? - сосредоточился Дюк. Фалина сдёрнула с Сергея джинсы и тормозила точки на ногах. - Лёд, гемостатики - есть. Аналь­гетики...
       - Наплюнь, - сплюнул Сергей.
       - Транквилизаторы. Чтоб успокоить перепуганного до колик па­ци­ента.
       - Фиг вам, - крепнущим голосом нахамил пациент.
       - Его пугать надо, а не успокаивать, - Фалина сердито разболтала сахар в брусничном соке. - Может, стал бы осторожнее... серьёзнее... А то несолидно как-то умирает.
       Сергей опустил полотенце.
       - Уже нет.
       - Выпей.
       - Г-гадость... Сколько здесь?..
       - Пять ложек. Надо бы ещё слаще.
       - Давай, давай, - одобрил Дюк. - Из тебя нахлестало с пол-литра, если не больше. Классику читывал? Надо возместить потерю жидкости.
       Фалина забрала у Сергея стакан. Повела ладонями по его рёбрам.
       - Как тут? Юр, ты тоже проверь.
       - Каша, - сквозь зубы сказал Дюк. - Две каверны уже зарастали, извес­тью брались! А теперь половина лёгкого - в кашу. Ничего не по­нимаю.
       - Если кровь затекла в нижнюю долю...
       - Нет, - Сергей прерывисто вдохнул. - Чисто.
       - Вроде да.
       - Фай, я её всю... И уже не идёт... Я же чувствую.
       - Чисто, - проверил Дюк. - Всё. Вытащили.
       Сергей, мерсикнув, немедленно попытался высвободиться из дер­жа­щих его рук и встать.
       - Тебе понравилось подыхать, придурок? - ласково спросил Дюк. - По­­вторим номер на "бис"? Куда тебя несёт?
       - Который час?
       - Где-то четверть восьмого, - на автомате сработала Фалина.
       - Семь двадцать, - глянул на часы Дюк.
       - Я должен придти домой... как надо... в порядке.
       - В Арел ты придёшь, а не домой.
       - Всё равно она узнает, - добавила Фалина, замывая пол. - Тебе нельзя вставать.
       - Я что, лёгкими хожу? Ты охренел?! Надорвёшься!
       - Надорвусь - брошу, - пообещал Дюк.
       Прибыв на диван, Сергей опять принялся буянить:
       - Отвали. Хватит в меня качать. Ты сейчас сам упадёшь. Пусти.
       - Может, связать? - прикинула Фалина. - Хотя Малыш прав, Юр. Ты действительно вот-вот свалишься.
       - Да во мне сил немерено! - неубедительно изобразил гориллу Дюк.
       - Ладно. Я тебе хоть чаю сделаю.
       - Только не пять ложек сахару. Без фанатизма. Четыре.
       Фалина кивнула и поплелась обратно в кровавый кошмар кухни.
       Поставила чайник. Теперь бутерброды... Нет, вымыть раковину... Нет, замочить полотенце. Чужое. Неудобно. Надо отстирать, откипятить. В ванной должен найтись какой-нибудь таз...
       На полдороге её застукали.
       - Что я говорил! - с апломбом заявил Дюк, хотя ничего такого он не говорил.
       Эсфирь обвела их пустым и прохладным, как пропасть, взглядом. За­мученную сестру с пропитанной алым тряпкой в руках. Сергея, вы­цвет­шей фотографией полулежащего на подушке и двух свёрнутых курт­ках. Выпотрошенного Дюка, цепко держащего его за руку. Сверкающую, полную жизни - Его жизни - "Валакхилью": миг молнии в мареве мира, мир молнии в мареве мига.
       - Ну? - жёстко произнёс Сергей.
       У него не было сил ни на что, кроме слов. И он выстроил стену из слова. Ты можешь на неё опереться. Пробить - нет.
       Дюк, словно шариком гипнотизёра, заболтал самым главным:
       - Тин, мы все в наличии, комплект, можешь пересчитать.
       Эсфирь перевела дыхание, повесила пальто и отняла у Фалины по­лотенце.
       - Падай. Я уберу. Кому сколько жарить яиц?
       - Пятнадцать, - облегчённо простонала Фалина, заползая к Сергею под плед.
       - Четыре, - трезво оценил свои возможности Дюк.
       Эсфирь положила невесомую ладонь на грудь Сергею. Сосредо­то­ченно кивнула.
       - Угу. Понятно. Юр, достаточно. И, кстати, силу надо качать не из себя, а сквозь себя. Открой каналы и немедленно восстанавливайся. Я скоро.
       - Это всё? - Сергей отпустил её ускользающие пальцы. Осторожно ше­вельнулся, будто проверяя: неужели и вправду - ни клетки, ни кан­далов? - Никаких сцен, слёз, восторгов, "я как чувствовала" и "я же пре­дуп­реждала"? Маргадон, один надо было зарядить.
       - Может, тебе ещё и кружку воды в старости? - уже в дверях про­цедила Эсфирь.
       - Малыш, ну не получаются у Тирин мелодрамы, - забормотала Фа­лина. - Один раз попробовала, так меня до сих пор мелодрам смех раз­бирает.
       - Ничего, сцены нам Лена устроит, - каркнул Дюк. - Обхохочемся.
       - За каким чёртом её сюда понесёт? - насторожился Сергей.
       - Ну... Если бы я был тётей Олей, я бы их обоих вызвал. Чтоб вер­нули заблудшее чадо в лоно семьи.
       - Малыша?!. А как?! - изумилась Фалина.
       - Как всегда. Никак, - хмуро ответил Сергей. - На меня вывалят ушат родственных чувств и налегке отвалят. Я по долгу чада вытерплю и отряхнусь.
       - Что, Лена такая...
       Фалина замялась, ища эпитет и поточнее, и помягче. Дюк замотал го­ловой:
       - Орхидея! Бель эпок! Мечтательная поэтическая натура, полный шкаф предчувствий и эмоций на все случаи жизни. Стрижа грузит - жуть.
       - Это вам она Лена. А мне - мать. Я на неё даже огрызнуться не вправе.
       - Ну, положим, ты ещё как огрызаешься... - Дюк повёл носом, ловя плы­вущие из кухни запахи. Встал, подцепил чайный столик. Надо же - дер­жать в доме такое убожество... - Пойду, помогу.
       - Тебе велели восстанавливаться.
       - Юр за этим и идёт, - мурлыкнула Фалина.
       Путь оказался дальше, а ноша - тяжелее, чем он ожидал.
       - Юр, там был столик, дрянь, но... - Эсфирь обернулась от плиты. - А, ты уже. Спасибо.
       Слегка прикоснулась к его лбу.
       - Ух, ты! - вырвалось у него.
       - Вот так. Через себя. Не исчерпываясь. Понял?
       - Понял. Через тебя.
       - Зараза, - она с коротким смешком потёрлась об него. - Конечно, через меня. Загружай.
       - Ого, - Дюк задержал на ладони очередную тарелку. Чуть тёплую - после двух с пылу, с жару. - А это ты как сделала?
       - М?
       - Это Стрижу, да? Как ты её охладила в полминуты?
       Эсфирь пожала плечами:
       - С перепугу, наверное. Глюкозу ему давали?
       - Н-ну!
       - Значит, на сладкий чай он не согласится. Так, готово. Пошли.
       - Тин, мы всё сделали, что нужно.
       - Угу, - подтвердила она.
       - Осталось бронхоскопию, интубацию, строгий постельный режим и запретить разговаривать.
       - Н-да?
       Из-под пледа вынырнула Фалина.
       - А если Малыш и вправду замолчит?
       - Нет, ну зачем же так буквально... - занервничал Дюк. - Son silence est une calamitИ publique!
       - Не дождётесь, - приподнимаясь, успокоил Сергей.
       Дюк подпёр его собою, как спинкой. Эсфирь пустила по рукам та­релки:
       - Давайте. Малыш, держи. Попробуем печалям начала перейти... Э, люди, в чём дело?
       - Дальше, - выразил общие чаяния Дюк.
       - Что - "дальше"?
       - Стихи, - деликатно намекнула Фалина.
       - Какие стихи? Вы чего? Я просто так ляпнула, мало ли чего я сболтну!
       - Эстер болтает просто так, - хмыкнул Сергей. - Ну-ну.
       - Ладно, переживём без стихов, - постно вздохнул Дюк.
       Умял свою яичницу с колбасой, потом, не заметив, подсунутую вти­харя Эсфирину долю, выдул чай и заявил:
       - И вообще это неправильное кровотечение.
       - Mille pardons. Как умею.
       - Угу. А бывает правильное, - буркнула Фалина.
       - Какого чёрта, мы же бдили, и Стриж горстями глотал глюконат каль­ция, литрами лакал крапиву с шиповником, откуда взяться крово­те­чению? Как будто он аспирину наелся.
       Сергей медленно опустил вилку.
       - Не как будто, - уточнила Эсфирь. - Это аспирин.
       - А я думала, мне показалось, - охнула Фалина. - Но этого не может быть! Серёженька, ты же знаешь, что тебе нельзя, салицилаты - антикоа­гулянты! Тебе так плохо было?
       - Да при чём тут Сергей, - зашипела Эсфирь. - Сиринг, что ты про­сил в медпункте?
       - Пенталгин, - бесцветно произнёс он. - Чтоб не кашлять в мик­ро­фон. Дюк, ты меня раздавишь.
       Дюк ослабил судорожную хватку.
       - Извини.
       - И она сказала: "Конечно, деточка, вот, это поможет".
       - Ну, я её, - со свистом выдохнул Дюк.
       - Малыш, она вовсе не хотела тебя обмануть, - торопливо загово­рила Фалина.
       - Хотела, как лучше, - проронила Эсфирь. В каждом её слове эхом звенело презрительное "дхоин". - Добра желала.
       - Она просто не знала. Если б ты ей сказал...
       - Pourquoi pas? Почему не обмануть, если это так легко?
       - Ещё легче было предупредить невинную медичку, что у тебя кро­вохарканье, - перевёл стрелки Дюк.
       - И меня бы посадили, - вздрогнул Сергей. - В больницу. На пол­года. Вокруг режутся в карты, смотрят футбол, сплетничают о женщи­нах, пахнет пСтом и хлоркой, курить нельзя, тренироваться нельзя, кор­мят варёной морковью и изониазидом, а от него склероз, желтуха, тря­суч­ка, дисбаланс двух начал, трёх энергий и четырёх стихий и... м-м... атрофия зрительного нерва.
       Его с трёх сторон спрятали в объятиях.
       - Мы не отдадим тебя в больницу, - шепнула Фалина.
       - Мы тебе всё это дома устроим, - проворковала Эсфирь.
       - И академотпуск, - придумал Дюк.
       - Зачем? Я всё равно буду читать. Что стСит повторить вслух и по­лучить зачёт?
       - Значит, свободное посещение.
       - Я что, больной - бегать по кабинетам и выклянчивать льготы?
       - А не бегай, - разрешил Дюк. - Твоя благодетельница из медпункта сама всё сделает. Завтра же с ней поговорю. Ей понравится. А сейчас... - он уложил Сергея и попытался взглянуть на него объективно, со сто­ро­ны. - Что с этим делать? Сгонять за машиной и отвезти его домой? Или пусть пока здесь валяется?
       - Лучше пока не кантовать, - сказала Эсфирь.
       - Домой, - отрезал Сергей. - Я дойду. Отлежусь немного и дойду.
       - Куда? - осатанела Эсфирь.
       - А можно позвонить Диму, - предложила Фалина. - Пусть он при­го­нит машину. Доверим ему спасательную операцию.
       - Точно! - встрепенулся Дюк. - А то он совсем тоской изойдёт. Ты чудо, Фай.
       - Чудо, - улыбнулся Сергей. - Ты - свет. Всегда находишь прямые пу­­ти. И идёшь всеми сразу. И только простецам они могут казаться околь­ными.
       - Знаем мы эти прямые пути, - хмыкнул Дюк. - Впариваем народу, что заберёмся в Индию с тыла, а сами по карте тамплиеров чешем на Заокраинный Запад. Правда, Тин?
       - Мм... - Эсфирь ткнулась лбом в Сергееву ладонь. - Сейчас... Угу. Вот.
       Попробуем печалям
       начала перейти.
       Мы связь времён расчалим -
       и путы, и пути -
       И по траве радушной
       свернём куда-нибудь,
       И ночью нас ракушкой
       укроет Млечный Путь.
       Никто не обернётся:
       нас ловят по прямой.
       Петляя, как придётся,
       запутав круг земной,
       Мы на листе в линеечку,
       что расчертил нам рок,
       Ехидное словечко
       напишем поперёк.
      
       - - - - - - -
      
       Нормальные люди обивают дверь дерматином. Ненормальные - де­ре­вом или медью. А эта каким-то мхом поросла.
       Он тронул зелёную шёрстку. Ну точь-в-точь настоящий мох.
       Пришёл, значит, выяснить, что с сыном? Спокойно, без скандала, вы­бить из них правду и действовать по обстановке, взяв командование на себя? Вот сейчас шагнёшь за порог - и будешь стоять, дурак дураком, в лабиринте травяных троп, под лучами золотых ясеней, беседующих с не­бом. Твой окрик рассеется в рое невесомых шорохов, пенное пенье ру­чья смоет твой гнев, ты получишь в ответ и лёгкое "да" солнечных бли­ков, и тихое "нет" теней - правду, всю правду, весёлый ворох мерцаю­щих правд - и запутаешься в серпантине путеводных нитей.
       Встряхнулся. Всухую сглотнул. Надо же голова закружилась. Ни­ко­гда такого не было. Видно, здорово устал. Или уже возраст?..
       Дверь под рукой плавно подалась. В светлую щель брызнуло све­жес­тью леса, моря и скандала.
       - ... На льва с одной видеокамерой ходил! - рокотал молодой напо­ристый баритон. - Я давно уже не младенец, пойми, наконец! И не дави: не люблю!
       - У тебя нет сердца, - шло с ним в створе грудное меццо-сопрано волшебной красоты и выразительности. - Тебе не понять чувств матери, у которой...
       - О-о, вот о чём мы говорим, - промурлыкал ласковый до холода в кишках голос Тириного деда. - О твоих чувствах. А я-то думал - о жизни твоего сына.
       - Виллем, за что ты меня так ненавидишь?!
       Степан, спохватившись - "фу, чёрт, подслушиваю!" - ткнул кла­ви­шу звонка.
       Открыла, разумеется, Фалина. Самый сложный вариант. А ты чего ждал? Халявы? Чтобы всё само устроилось?
       Приветливо отступила, даже не удивившись. Как всегда: ноль эмо­ций, вежливая глухая оборона. Попробуй, договорись с такой.
       - Здравствуйте, Степан Сергеевич.
       - Добрый день.
       Сборище нестройно ответило, кое-как делая вид, будто день дейст­ви­тельно добрый.
       Ага, вот кто здесь ошивается. Племяшка. Значит, Фалина уже всё зна­ет про вчерашний весёленький вечер у Коганов. И как аккурат посе­редь ужина, прервав Олю на полуслове, заверещал: "Хочешь потре­пать­ся? Возьми меня, возьми!" - дурацкий Димкин мобильник. И как Дим, побелев, выпалил: "Уже еду!" - и умчался. И как потом на перекрёстном допросе нёс околёсицу "Стриж гений", "стоит статуя в лучах заката", "когда зовут третьим, я всегда", "тачка, девки, однова живём" и "в моём гаданье, о сиятельный князь, не было обмана", поганец рыжий...
       - Что это вы нараспашку? - Степан качнул дверь, навскидку оце­ни­вая расклад. Двое против четверых. Но силы, пожалуй, равны.
       Гордость Олина, Иосиф Прекрасный и Прекрасная Елена - победи­тельно яркие, статные, гибкие, пылающие праведным гневом, южным темпераментом, сплочённостью и уверенностью в себе.
       Серьёзный противник у них всего один. Дублёный костистый мужик с янтарным львиным взглядом. А Фалина рядом с ними - воробей драный. И компания справа, живой заслон у закрытой двери, из того же теста. Встрёпанная голенастая Алиска, вся - распахнутое миру любо­пытство. Говорят, эта дурочка ахала: "Ой, как интересно!" - и когда ки­пящий чайник на себя уронила, и когда ей аппендикс резали, и когда на неё в переходе с ножом лезли... Плотненький пушистый вьюнош, хомя­чок с сонной улыбкой Будды. Этому, похоже, вообще всё до фени. И доб­рейшая Нюшка-лизушка.
       Собака покосилась на Степана, коротко вильнула, - рада, мол, тебя видеть, но, извини, очень занята, - снова уставилась на двойняшек д'Эвердьё и, пружиня чуть согнутыми лапами, молча обнажила клыки.
       - Это Юр отлаживал замок, - сказала Фалина тоном "а мой - такой баловник, отцовские часы до винтика разобрал, я только пружинку дер­жала, чтобы в глаз не отлетела". - Ничего страшного, Малыш проснётся и починит.
       Степан с усилием отвёл взгляд от пятнистого оборотня.
       - Так он дома? - Не в больнице. Слава Богу. Действительно, ничего страшного. Наверно, и впрямь обмывали "Валакхилью" до синих чер­тей... Нет, стоп. - Спит? Днём?! Сергей?!.
       - Наведённый сон, - успокоила Фалина. Как будто это что-то объяс­няло. - Лечит всё.
       - Так что ж вы тут орёте?! - шёпотом рявкнул Степан.
       - Да хоть стреляйте, - сладко улыбнулся толстячок. - Пока я здесь стою, в комнату не проникнет ни один звук.
       Присутствующие проглотили эту дичь, не поморщась. Ну, им вид­нее...
       - Нет-нет, можно не разуваться...
       - Положено, - осадил Степан.
       Брезгливо оглядел поданные тапки. Размер сороковой, не больше. У Сергея и у Юрки лапы аккуратные, но не настолько. Обувка для милого гостя?..
       - Вам подойдут папины, - чересчур впопад сказала Фалина. То она эле­ментарных вещей в упор не понимает, то в мысли тебе подглядывает. Минное поле, а не собеседник. - Познакомьтесь, это Виллем, мой дед...
       Дед благосклонно кивнул, подал Степану руку. Её пожатие было сухим, быстрым и сильным.
       - Это Гед...
       Хомячок прижал маленькие пухлые ручки к груди и церемонно по­клонился.
       - А это...
       - Узнал, узнал. Ося, Лена, вы давно приехали? Мать в курсе?
       Слаженный дуэт заголосил:
       - Но, да, мы сейчас от мамы - три часа назад, через Триполи и Вену - мама так тревожится - Дим вчера такого наговорил...
       - А чё такого, он доступно!.. - взъерошилась Алиса.
       - А ты вообще молчи, перебежчица!
       - А ещё сестра, называется!
       В лучах трёх пар Когановских - сине-сиреневых, светлых и ярких - глаз воздух поплыл и задымился.
       - Уши оборвать твоему Диму! - шикнул Степан. - А ну, быстро, ко­ротко, ясно доложить обстановку!
       - Кровотечение остановили лечим помогает, - доложила Фалина. Рас­старалась. Или издевается?
       - Эффективно, - прокомментировал Гед. - Судя по состоянию, маль­чик встанет уже дней через десять. А если учесть, сколько эти чет­ве­ро успели за сутки - возможно, и через пять-шесть. Если ему не мешать.
       - Мать не может помешать своему ребёнку! - пылко вскричала Элен.
       Жозеф выпятил челюсть:
       - Я ещё разберусь, кто его до такого довёл! Мы два дня назад гово­рили с мамой, он ушёл из дома здоровым!
       Элен стиснула руки:
       - Мы летели через континенты, чтобы помочь Франсуа...
       - Чем? - вкрадчиво осведомился Виллем.
       - Если бы ты знал, что такое семья, любовь, верность, ты бы не спра­шивал. К примеру, весной, когда...
       - Да, Артур немедленно примчался и избавил тебя от фибромиомы. А ты это умеешь? Ты способна его вылечить? Или хотя бы не навредить? войди ты сейчас к нему - и ты задушишь сына в объятиях, ты будешь тормошить и тискать Артура, пока у него снова не пойдёт горлом кровь.
       Элен вспыхнула нежнейшим румянцем.
       - Я клянусь тебе...
       - Не клянись, - сквозь зубы оборвал Жозеф. - Виллем прав. Но меня-то никто...
       Он угрожающе двинулся в сторону запретной двери, собака начала пригибаться перед прыжком, Гед плавно переступил, слегка расставляя ноги, - летяще лёгкий и сокрушительно тяжёлый, как арбалетный болт на тетиве, - И Степан, в туфле и тесном тапке, рванулся между ним и глупым отважным Оськой: не отбить, это невозможно - принять на себя смертоносный удар. Но место уже было занято Фалиной.
       - Но ведь вы уже помогли и помогаете, - рассудительно молвила она. - Я не понимаю, о чём вы спорите. Это же Сергей. Вы же знаете: он воспринимает мир не так, как мы, на более тонком уровне...
       - Вот да, тонкие вибрации, - обрела единомышленника Элен.
       - И его связь с вами и с Ольгой Ефимовной не зависит от грубого фи­зического плана реальности. Малыш чувствует вас на любом рас­стоя­нии, он вообще сверхчуткий, поэтому и такой хрупкий...
       Алиса чуть слышно икнула. Да уж, назвать ядовитый хлыст из мус­кулов, аспида ходячего, хрупким... Виллем сложил руки на груди: давай, развивай тему, бред, но работает. Гед, сев на корточки, мирно лизался с собакой. Д'Эвердьё зачарованно кивали.
       - Вы его просто спасли, - лила в волны елей Фалина, беззащитно моргая близорукими золотыми глазищами и хватая двойняшек за руки. Или это они за неё цеплялись? - И духовным контактом с Малышом, и фи­зическим - с Ольгой Ефимовной. Вы же её знаете. Ей сейчас так тя­жело, а она ещё и всё держит в себе, такой сильный человек не гнётся - он может внезапно сломаться...
       "Ох, да, как она там одна?" - похолодел Степан.
       - Да, мама - она непробиваемая.
       - Вид у неё неважный. Похудела...
       - А как её язва, Степан Сергеевич?
       Степан чуть не брякнул: "Какая ещё язва?" Пожал плечами:
       - Мне она не жалуется. Может, с вами будет откровеннее.
       Виллем усмехнулся углом рта.
       - В том-то и дело, - подхватила Фалина. - Малыш так боялся за неё, его это просто убивало. Ну, теперь вы приехали, и всё будет хорошо. Теперь главное - не форсировать, осторожно, постепенно, острая радость может стать роковым потрясением.
       - Но мы же должны были выяснить, что происходит, - сдался Жо­зеф.
       - Мы думали, позитивные эмоции... - подголоском добавила Элен.
       - Стресс есть стресс, - выпрямился Гед. - Ни в коем случае. Пол­ный покой.
       - О-о, Ваше слово - решающее, - Элен, к восхищённому изумлению Степана, лучезарно улыбнулась. - Жоз, мы сделали всё возможное. Так маме и скажем. Мы упорны, но не упрямы. А когда Франсуа достаточно окрепнет...
       - Чтобы сменить климат, - взял пас Жозеф.
       Тут в прихожую влились ещё двое, и началась давка. Дюк, широко рас­пахнув руки, полез обниматься с кузиной и кузеном. Алиса, тем же ма­нером - с Эсфирью. Собака - со всеми. Виллем куда-то канул - будто и не был. Вокруг шелестело: "Здравствуйте, очень рада", - "Молодцы, что заглянули", - "Мы столько о Вас слышали", - "Мама такого наго­во­ри­ла", - "У тёти Оли система нервная. Ось, между прочим, на тебе мои шлё­панцы", - "Юр, ну ты что!.." - "Да мы уже уходим", - "Мы только хо­тели убедиться, что у вас всё в порядке", - "Ну, вы герои: из саванны в Ки­евскую осень!" - "Я и говорю же: Франсуа нужно сменить климат..." - "Обязательно. Махнём не глядя"...
       Степан, пользуясь моментом, протолкался к Геду. Тот по-прежнему торчал у двери в комнату. Рядом, окончательно перекрыв вход, вырос стул. На стуле расположилась Эсфирь, удобно и основательно, на века.
       Гед с вопросительной улыбкой поднял на Степана длинные глаза, почти сплошь заполненные жёлто-зелёными радужками.
       - Гед, а почему, простите, Ваше мнение - решающее? Вы кто? Маг Земноморья?
       - М-м! - тот протестующе замотал белобрысой головой. - Ох, и нуд­ное место это Земноморье. Все до того глубокомысленные, до того мно­гозначительные, что так и тянет устроить на храмовой площади оргию со студентами-медиками.
       Прихожую наконец-то оросило смехом.
       - Почему именно с медиками? - влезла Алиса.
       - Они самые циничные, коллега.
       - Это сам Гедеон Хэйно! - торжественно представил Жозеф.
       - Лекарь, - Гед снова отвесил Степану полупоклон. - К Вашим услу­гам. Насморк заткнуть, ветры развеять, зуб выбить, чакру вправить. Возможны варианты.
       - Ой, как интересно! - чирикнула Алиска. - У меня как раз скоро зачёт по антивирусам чакр, полный затык, я от ужаса даже пыталась "Алмазную сутру" читать.
       - Каким вариантом дед уговорил Вас на визит? - вежливо и ней­т­рально - в телефонном голосе метеосводки, и то больше чувства - осве­до­милась Эсфирь. - Он считает, что дело так серьёзно?
       - Подстраховка, - заверил Гед. - Я здесь пятый лишний, сдаю пост. А "Чжуд-ши" читать не надо. Она сама советует...
       - "Лучший образ жизни для сохранения здоровья..." - важно воздел палец Дюк.
       - "...Не доводить себя до потения", - закончила Эсфирь.
       - Alors, недуги вам не грозят, - рассмеялась Элен. - Как, Эстер, даже Вас к нему не пустят?!
       Эсфирь ответила недоуменной улыбкой: а что, кому-то может взбре­с­ти в голову туда ломиться?
       - А ты бы попробовала его усыпить, - наябедничал Дюк, сно­ро­вис­то упаковывая Элен в розовую шубку. - Мы втроём врасплох нава­ли­лись, и то насилу одолели.
       - Колдуны, уважаю, - признал Жозеф. - Мы когда-то всем курсом несли ночные вахты. Песни, сказки, стихи, гитара, кассеты, даже учеб­ники ему читали.
       - Теперь это наша забота, - утешила Эсфирь.
       Элен жестом, полным искренней сердечности, протянула обе руки Геду, затем - подошедшим женщинам:
       - Merci, спасибо вам огромное, я не прощаюсь, мы ведь ещё уви­дим­ся. Степан Сергеевич, Вы...
       - Даю вам час - посекретничать с матерью.
       - О, у нас нет секретов, - пленительно улыбнулась Элен.
       - Я тоже не прощаюсь, - выходя вслед за д'Эвердьё, вполголоса сказал Гед. - Просто на всякий случай. Так вот, Алиса, прежде всего рас­смотрим пути энергии ци...
       Голоса стихли. Фалина потрясла головой, будто ей в ухо попала во­да. Эсфирь убрала стул на место, к вешалке. Дюк попробовал захлопнуть входную дверь, хмыкнул, вытянул из Эсфириных волос булавку и во­ткнул куда-то в недра замка. Тот, крякнув, выплюнул язычок.
       - Ну, если вы все свои проблемы так лихо решаете... - усмехнулся Степан.
       - Можем и чужие, - добавил степеней свободы Дюк.
       - И вообще, экстремальные вы ребята, как я погляжу. Не пустить к сыну родную мать!
       - Насколько я понимаю, ты участвовал, - заметила Эсфирь, выходя из ванной. - Мой руки и пошли на кухню. Нюша, иди к Сирингу, охра­няй, проснётся - скажешь нам. Синее полотенце, Стёп.
       - Юрочка, - умильно проворковала Фалина, - меня так достали! Мож­но, я повисну у тебя на шее?
       - Нужно. Обеспечишь мне остойчивость.
       Долго она, впрочем, не провисела. Когда Степан вошёл в кухню, дамы уже собирали ужин, а Дюк выяснял по телефону тему реферата.
       - А когда ты должен его сдать? - заботливо спросила Фалина.
       - Позавчера.
       - Так какая тебе уже разница? - философски рассудила Эсфирь.
       - Ну, всё-таки... Интересно.
       - Давай за стол. Чкалов, тебе ржануху или батон?
       - И побольше, - потёр ладони Степан. - О. А это что за явление?
       Явление, замотанное в плед, зеленовато-бледное, заспанное и злое, кач­нулось, зевнуло и хрипло сообщило:
       - Гады. Целый день стырили. Привет, па.
       - Ты почему встал? Лекарь велел десять дней лежать!
       Сергей содрогнулся.
       - Может, у него смещён центр тяжести? - предположила Эсфирь, наполняя ещё одну тарелку. - Нет, не на табурет. На диван. Ну пожа­луйста, Сиринг!
       - Вакуум в голове, - развил идею Дюк, таща Сергея к дивану. - Вот и падает вверх.
       - Водород, - буркнул тот. - Осторожно, взрывается. Я есть хочу. Нет. Жрать.
       - Фай, - окликнула Эсфирь, - Хэйно говорил что-нибудь насчёт "жрать"?
       - Ни словечка. И насчёт "есть" - тоже. Значит, не положено.
       - Ну, вы таки гады, - убедился Степан, фыркая в кулак.
       Эсфирь поставила перед Сергеем тарелку и чашку.
       - Норд - рыба, зюйд - рис, вест - салат, только сначала выпей траву.
       Рыба - плотная и сочная, рис - рассыпчатый, золотой и душистый. По крайней мере, стряпать здесь умеют. Степан, помешкав, принялся за сыр­ный салат. Похоже, никто в этом доме не собирается спрашивать, почему и зачем он пожаловал. На рожах написано: отец навестил сына, друг завалился к друзьям, что может быть естественнее? Есть новости - сам расскажет.
       Но хоть бы для приличия мог бы поинтересоваться, как здоровье ба­бу­шки. И, главное, не ткнёшь паршивца носом, не ввернёшь будто бы меж­ду прочим: бабушка, мол, передавала привет. Не передавала.
       - Тебе звонили, - сказал он.
       Сергей с готовностью отставил чашку.
       - Кто?
       - Допей, - зарычала Фалина.
       - Сейчас. Кто, па?
       - Ты пей, пей. Во-первых, Ященко. Уточнял твой новый номер те­ле­фона.
       - Записал на сигаретной пачке, пачку выбросил?
       - Точно. Сказал, что скинул на твой Е-мэйл статью для перевода.
       - Угу. Я уже перевожу.
       - Во-вторых, Наташа.
       - Какая Наташа?
       - Ну, парень, это тебе лучше знать.
       - Любопытственно, - тихонько протянула Фалина.
       Сергей в мучительном усилии мысли захлопал ресницами.
       - Резникова, с моего курса, - помог Дюк.
       - Всё любопытственнее и любопытственнее! - оживились уже обе дамы.
       - Мне тоже, - непринуждённо сменил роль - с зайца на фотографа - Сергей. - И что ей было нужно?
       - Не сказала. Я записал её номер, захочешь - позвонишь.
       - Правильно. Спасибо, па.
       - В-третьих, из Общества слепых.
       - Опять сыграть? Или подарить скульптуру?
       - Да нет, наоборот. Приглашали тебя на день рождения. Собирают всех, кто родился в ноябре - декабре.
       - Делать мне больше нечего.
       - Что так? - удивился Степан. - Ты подумай, ещё месяц впереди. Всё-таки твоя компания, общие интересы...
       - Какие? - процедил Сергей.
       - Не понял.
       - У тебя много общих интересов со зрячими?
       - Понял. Извини.
       - Филателисту есть о чём поговорить с филателистами, - не унимал­ся Сергей. - Хасиду - с хасидами. Может быть, даже рыжему - с ры­жи­ми. Что мне обсуждать со слепыми? Как найти дорогу, выйдя из трол­лей­буса? Он, зараза, всякий раз останавливается в другом месте. Какой галстук приличествует к оранжевой майке и зелёным бермудам в крас­ный горох?
       Степан хохотнул, не успев вспомнить о сострадании и деликат­ности. Вспомнишь в таком обществе, как же...
       Эсфирь, не раздумывая, перечислила сквозь смех:
       - Розовая "бабочка" с сиреневой искрой, бандана благородного пур­пура, белые перчатки, канареечно-жёлтые носки, чёрные лакированные туфли.
       - Вот. Это - моя компания. Родник оперативной и надёжной инфор­мации.
       - Ну понял уже, понял. В общем, надоело мне бегать вместо тебя к телефону. Сам выбирай себе компанию, сам обзванивай. Держи.
       - О-ла-ла... - растерялся Сергей. - Мобильник! Отец, это чересчур.
       - Он, кстати, с маячком.
       - Ура! - вполголоса выдохнула Фалина. - Всё, Малыш! Теперь ты ни­когда никуда не денешься!
       - Да-а, теперь тебя всюду достанут, - посочувствовал Дюк. - О! Да! А я-то! Я же тебе тоже кое-что принёс. Сейчас...
       - Это цифры, - пробежал по кнопкам Сергей. - А это?
       - Меню. Вот так выбираешь список номеров. Первый - наш, второй - Наташин...
       - Надо настроить будильник, - посоветовала Эсфирь. - Чтобы в пол­ночь орал: "Спа-а-ать!"
       Вернулся Дюк. Вручил Сергею глиняный кругляш.
       - Та штука с Крита! - узнал Степан. - Юр, где взял?
       - Сам сделал. Точная копия.
       - Не факт, - обронила Эсфирь.
       - Чтоб я не дождал. Разве что не обожжённая.
       - Дюк даже процарапал косые штрихи, - подтвердил Сергей. - А вот этот детерминатив, он - башка панка?
       - Покажи, - придвинулась ближе Фалина. - Вообще-то его назы­ва­ют "голова в перьях". А как ты сразу определил, что это детерминатив?
       - А что ещё? Это очевидно.
       - Кто-то хотел есть, - напомнила Эсфирь.
       - Я ему не мешаю, pas? Язык, похоже, флективный...
       - Можно посмотреть? - Степан отнял у него игрушку. - И мобилу отложи.
       Сергей наконец-то взялся за вилку. Надо же, ему что-то очевидно в этих крокозябрах! Детерминативы какие-то флективные. Молодец малец.
       - Всё равно не факт, - подумала вслух Эсфирь. - Интересно, кто-нибудь определял удельный вес оригинала?
       - Титановый микрочип, - выдал Дюк. - Или полимерная пластинка. Информация записана в молекулярных цепочках. Архив векселей и до­но­сов, портрет и подпись автора с отпечатками псевдоподий.
       - А что, бесценная информация, - оценила Эсфирь. - Представля­ешь, доносы на всех, кто хочет странного, с подробным изложением пре­ступлений? А биоматериал с отпечатков!
       - Сверху всё это облепили глиной, - кивнула Фалина, - нарезали пол­сотни штампов и, гаденько хихикая, устроили подлянку грядущим ис­следователям.
       Степан, соображая, взвесил диск на ладони. Хорошо бы тоже вста­вить веское слово. Но ничего, кроме "надо ломать", в голову не при­ходило.
       - Подмена темы, - отметил Сергей. - Текст самоценен, на чём бы он ни был написан. Пусть и на футляре с другим текстом.
       - А ты её сужаешь, - парировала Эсфирь. - Для тебя тема - текст, для меня - целостный объект. Может, на диске инструкция по инстал­ляции или предупреждение: "Тайна переписки охраняется заклятьем".
       - Менделеев начал свою таблицу на письме с просьбой проинс­пек­тировать солеварню, - попробовала примирить стороны Фалина.
       - Будем драться или будем гипотезы строить? - поставил вопрос ребром Дюк.
       - Будем ужинать, - выбрала Фалина. - Кому положить ещё?
       - Мне.
       - И мне.
       - А рыбы можно?
       Степан внёс свой вариант:
       - А хотите, расскажу, как Тину выгнали с факультатива по раз­ви­тию творческого мышления?
       Фалина хихикнула.
       - Да! - взвыл Дюк.
       - И такое было?! - подавился Сергей.
       - Ну и память, - с удовольствием отдала должное Эсфирь. - Ах ты, чёрт, а я о тебе и не помню ничего забавного.
       - Я был хорошим мальчиком, - пояснил Степан.
       - Н-нда? А кто у начальника летнего лагеря, у обожаемого нашего Передерия, мотоцикл угнал?
       - А-а, ну так это я Олю в Киев возил, маркиза провожать!
       - Папаша, не отвлекайтесь! - взмолился Дюк.
       - Ладно. Значит, организовали в школе кружок по развитию творче­ского мышления. Ну, первое занятие, понятно, пристрелочное. Для раз­минки спросил, что нужно птице для полёта...
       Команда пальнула почти одновременно: Дюк и Эсфирь - "кошка", Сергей и Фалина - "мошка".
       - Циники, - припечатал Степан.
       - Да, ты тогда ответил: "Чтоб душа рвалась в небо", - улыбнулась Эсфирь.
       - А ты? - спросил Сергей.
       - Ничего. Я сидела в дальнем углу, слушала, что говорят другие, и ду­мала: впадают в антропоморфизм. Чтобы понять птицу, надо стать птицей.
       - Да, Тина тогда вообще молчала. Первый год, восьмой класс, мы да­же не знали, как её зовут. Ну вот, а потом мы отвечали письменно на три вопроса. Первый: что будет, если по всей Земле, не переставая, по­йдёт дождь. Второй: вы добрались до обратной стороны Луны и об­на­ружили там пирамидку из одиннадцати семигранных призм абсолютной прочности, поглощающих любое излучение. Что вы будете делать? Третий: придумать как можно больше применений для консервной бан­ки. На всё - пять минут.
       - Мокрое дело с этим дождём, - поёжился Сергей. - Сколлап­си­руем.
       - Вот ещё! Открыть портал в соседнюю Вселенную и сливать туда, - нашёл выход Дюк. - Нехай у них обои летят.
       - Лучше найти портал, из которого льют сюда, и закрыть, - довела идею до ума Фалина.
       - Спелись, - хмыкнул Степан.
       - Извини, па.
       - Извините, Степан Сергеич. Молчим.
       - И внимаем.
       - То-то. Ну, перлы наши он читал вслух, с комментариями, какие мы тупари и тормоза, но он нас ужо научит пользоваться мозгами, и что в принципе человек может думать десять тысяч мыслей в единый миг...
       - Ага, - что-то понял Дюк.
       - Угу, - поддержал Сергей.
       - Да, крутой мужик. А Тирин листочек лежал в самом низу: она особо не морочилась, сдала первая. Да Тина всегда первая сдавала - и нос в книжку под партой.
       - В тот раз я не читала, - Эсфирь подала Степану чай, придвинула сахарницу, миску с сухариками и три банки разноцветных домашних варений. - И, кстати, наши отвечали остроумно и разнообразно, всё-таки ребята у нас были сильные.
       - Так-то оно так, но всё равно, пока очередь дошла до тебя, мы уже все сидели заплёванные по уши и предвкушали, как он порвёт тебя в куски. Ну, и вот...
       Эсфирь вдруг скользнула к Сергею.
       - Ложись. Давай, Сиринг, в темпе. Да, правильно, Юр, у тебя от­лич­но получается быть подушкой.
       - Я в порядке, - заявил Сергей. Впрочем, уже лёжа.
       - Конечно, - Эсфирь нырнула руками под плед, к его груди. - Но ты же не против его сохранить и упрочить?
       - Иезуитка.
       Фалина тронула Степана за плечо:
       - Попробуйте вот это варенье. Из аронии с лимоном. Очень вкусное.
       - Варенье?.. Ты в уме?!.
       - Тин, сколько можно его лапать! - осерчал Дюк.
       - Сколько захочу. Такой повод...
       - Вердикт давай! А то Степана Сергеича переклинило!
       - С чего бы? Классическая слабость, температура упала, всё идёт по плану. Стёп, ты никогда не простужался, что ли?
       - Никогда, - буркнул Степан. Оглядел безмятежные рожи. Разжал кулаки и медленно вернулся на стул. - Какое, говоришь, варенье?
       - Из чёрной рябины, - мягко повторила Фалина.
       Ё-моё, мир, кажется, на месте. Сидим, чай пьём. С вареньем. Язык про­глотишь.
       - Так что там дальше-то было? - взалкал Сергей, хватая ртом воз­дух. - Порвали Эстер в куски или нет?
       - Порвали, - утолила его надежды Эсфирь.
       - А как? Метод, па!
       - Порвёшь её, как же! - фыркнул Степан. - Берёт он, значит, Тин­кин листок. "Земля" - зачёркнуто - "Солнечная" - зачёркнуто - "Все­лен­ная схлопнется в чёрную дыру". "Радикально, - говорит. - Вы увидели в вечном дожде не воду, а бесконечную массу. Ну, а что Вы предпримете с призмами? Хм. "Наблюдать, что будут делать призмы". Это кто же, - говорит, - у вас такой созерцатель? И что он придумал с кон­сервной банкой?" Переворачивает. "Та-ак, восемь пунктов, послед­ний - ёмкость, ну, что ж..." А он уже нам объяснил, пока остальных песочил, что кастрюля, цветочный горшок и тара для гвоздей - это всё ёмкость, одна функция. Поднимает глаза и читает: "Первое - артефакт".
       - Я давно антиресуюсь: ты не засланная к нам? - задушевно призвал исповедаться Дюк.
       - Я фольклорный элемент, - не далась Эсфирь.
       - Ну? - подстегнул Сергей.
       - Он говорит: "Феерейн, встаньте. Где Вы это вычитали? Вы, - го­во­рит, - не могли сами такое сочинить. Начитались умных книг, на­хва­тались красивых слов и повторяете, как попугай". Мы, конечно, ржём, довольные. А наша тихоня ему спокойненько так отвечает - смотрите-ка, до сих пор помню! - "Постигает Путь тот, кто идёт, а не тот, кто читает пу­теводители".
       - Ты его расколола! - победно вскричал Дюк.
       - Бог с тобой, Юр, кого я могла колоть? Пятнадцать лет, толстый бес­хитростный ребёнок, что думала, то и говорила. Потому и молчала всё время.
       - Во-во! Покой, пустота, спонтанность, истинность.
       - Да что расколола-то? - не понял Степан.
       - Он вас нарочно давил, - сказал Сергей. - Искал ученика, пробо­вал, кто готов к сдаче.
       - К чему?
       - Отдать своё "Я" в полную власть учителю. С этого начинают в большинстве школ Пути. Десять тысяч мыслей за мгновенье - это какой-то из путей хитроумия, вроде школы Тулку. Поэтому он и искал в физ­мат­школе.
       - Я и предлагала ему себя.
       - Хорош подарочек! - ухмыльнулся Сергей.
       - Эфа проверила его на вшивость, - внёс ясность Дюк. - Учитель - или стихийный манипулятор. Что сказал бы Учитель - даже не берусь га­дать, на то он и Учитель, чтобы быть непредсказуемым. А манипулятор, ежу понятно, встанет в позу: "Девушка, Вы зачем сюда пришли? Меня наблюдать? Идите, ищите себе другой артефакт".
       - Точно, - слегка осип Степан. - Слово в слово.
       Это что же получается: любая история, любое воспоминание, всё моё прошлое, вся моя крепкая, прочная жизнь... сама земля под ногами... в озорных руках этих болтунов вот так же возьмётся зыбью, зарябит, за­мерцает, плеснёт в лицо - и вдруг явит дно, заросли, толпы незнакомых существ, громадную грозную тень в глубине... Уж себя-то, жизнь свою я знаю? Где истина, чёрт бы вас побрал? Сон про не сон.
       - А как... - Сергей откашлялся в платок, будто нарочно давая Степану паузу - придти в себя. Эсфирь забрала у мужа бумажный ком, ненавязчиво приткнула в пепельницу на подоконнике. Мгновенная зеленоватая вспышка и медленно опадающий пепел. Престидижитаторы, блин... - А как Ольга ответила на эти вопросы?
       Степан замялся. Он уважал Олину позицию - система, организо­ванность, дисциплина, ему до восторга нравилась её уверенность в своём разуме. Но как это мальчишке растолковать...
       - При чём тут Оля? - несколько даже удивилась Эсфирь. - Что она там забыла? Оля уже тогда была художником. Зачем её подпорки на пути, которым она шла самостоятельно?
       - Да, это не её, - согласился Сергей. - Игры разума разрушают устои. Множат двери, превращая дом в бесконечность. Хочешь мыслить без помочей - иди в Африку.
       - Кстати, а туда не хочешь? - вскользь обронила Фалина, подливая Степану чай.
       - Нет. Мне и здесь хорошо.
       - Тепло, сухо, чистый воздух, парное молоко, любящие родст­вен­ники, - изложила пятизвёздочный список Эсфирь.
       - Зной, пронзительные голоса, москиты, жёлтая лихорадка, лю­бя­щие родственники, - веерной очередью скосил её доводы Сергей.
       - Кошмар, - облегчённо вздохнула Фалина. - Значит, Африка отме­няется.
       - Ладно, - гибко перестроила планы Эсфирь. - Тогда я попробую на тебе сушёных медведок. Говорят, достаточно съесть две ложки.
       - И что? - заинтересовался Степан.
       - А я знаю? Посмотрим.
       - Валяй, - лениво разрешил Сергей. - А кто это - медведка?
       - Насекомое отряда прямокрылых. Взлетает из-под земли со страшным треском, двухметроворостое, в воронёном панцире, во все стороны жвалы, шипы, клешни, максиллы и мандибулы.
       - Ну вас к чёрту! - застонал Степан, поперхнувшись вареньем.
       - Ничего, сушёные они безобидные, - подбодрил Дюк.
       Фалина терпеливо откорректировала Тирины фиоритуры:
       - Родственница кузнечиков, по-латыни - grillotalpa, длиной в пять сантиметров, живёт в земле, роет норы, поэтому передние...
       - А, я понял. Le taupe-grillon, крот-сверчок, pas? Как его надо есть? Вместе с панцирем?
       - Слушайте, а может, лучше санаторий? - дрогнул Дюк. - Горы, лед­ники, море, степь широкая, пальмы-эдельвейсы...
       - Всё сразу? - невинно уточнила Фалина.
       - Сидеть в шезлонге, дышать праной, пить кумыс и медитировать? Луч­ше медведки, - взвесил Сергей.
       - И медведок будешь жрать, и кумыс пить, и в шезлонге сидеть, - от­резал Степан. - Всё, что пропишут. Ты вон задыхаешься через два сло­ва на третье, а впереди зима наша гнилая и весна, тоже не курорт...
       - Я лечусь. Проверенными средствами: работой и беседой.
       - Да это тебя лечат, тянут, на руках носят, периной под ноги сте­лятся! А если тебе в лом оторвать зад...
       - Тю, - встрял Дюк. - Чего это я? Бабуля-дедуля! Два профессора, шесть комнат, скрипучий рояль, книги до потолка, веранда, увитая вино­градом, три минуты до Лонжерона!
       - Да, - растаял Сергей. - Ариадна Никодимовна и Ясон Георгиевич - это да.
       - Свалим зимнюю сессию - и вперёд. Все вместе.
       - А к ним удобно вчетвером? - усомнилась Фалина.
       - Н-ну! - лаконично убедил Дюк. - Степан Сергеич, как Вам такая перемена климата? Покатит?
       - Вполне, - поднял руки Степан.
       - Это было бы идеально, - признала Фалина.
       - Тин, а ты что скажешь? - дожимал Дюк. - Сможешь взять отпуск?
       - Может быть, может быть, - пробормотала Эсфирь. - Кому море, кому скалы, кому степи, кому льды, незнакомых звёзд оскалы, памяти иной следы...
       - Ау, Тина, ты где? - позвал Степан. - Далеко мыслями забрела? И цитата не по делу, и стишата с приветом.
       - Отходы творческого мышления, - улыбнулась Эсфирь. - Дюк говорил о море и степи в горах, вот и выскочило. Конечно, это было бы идеально.
       - Однако, заболтался я с вами, - глянул на часы Степан. Проведать - проведал, выяснить - выяснил, помощь не нужна, эти ребята решают свои проблемы самостоятельно. Пора и честь знать. - Не вставай, сына, лежи...
       - У меня уже бока в синяках!
       Правильная семья, хорошая: провожают всем составом, даже собака и две птицы. С распотешенной душою, напутствуемый прощальным "при­ходите почаще", вышел Степан на лестницу. Закурил. Прокрутил в памяти только что отзвеневшую тёплую, весёлую, привольную беседу. И понял, что лёгкий трёп провёл его. Провёл прихотливым лабиринтом, далеко огибая деликатные темы, не позволив задать ни одного щекотли­вого вопроса. Значит, ответ на все незаданные вопросы - "нет".
       По другую сторону зелёной двери Дюк и Фалина взглядами взяли Эсфирь в клещи.
       - В чём дело? - высокомерно выпрямилась она, предусмотрительно отступив к ванной.
       - Подробности, пожалуйста, - велел Сергей.
       - Какие подробности?
       - Тирин, ну сама же каркнула, - уличила Фалина.
       - Чего ты там пророчила насчёт джампа? - вкрадчиво подсказал Дюк.
      

    - - - - - - -
      
       По утрам, спрямляя путь, народ чешет к метро и троллейбусам через парк в овраге. Вечерами чаша густых зарослей с цепью озёр на дне пус­теет. Приличные люди опасаются шебутных молодёжных шаек и циви­ли­зо­ванно топают "глаголем", по кое-как асфальтированным и худо-бедно освещённым улицам.
       Тем милее спуститься из сутолоки в кружевной шатёр полуголых крон, в шорох опавшей листвы, в озёрный покой.
       Шебутная шайка, завидев вдали обременённую свёртками миниа­тюр­ную блондинку, - силуэт, полный спокойной силы, сконцентриро­ван­ной, словно узкий плавник над волнами, - притормозила и с гордым гоготом свернула в боковую аллею.
       Фалина остановилась под старой ивой, под струями стекающих в воду ветвей. У ног в чёрном зеркале, среди лодочек ивовых листьев, плыли звёзды.
       - Омыла нам сердца тенистая вода, - сказала им Фалина.
       Озеро тихонько плеснуло, сморщив тонкую плёнку льда вдоль бе­рега.
       Они гармонируют, словно выросли на одной ветви: тёмные склоны - лунная дорожка - запахи воды, палого листа и лёгкого морозца - крик неясыти... Даже возня в кустах, перемежающаяся хихиканьем и поце­луями. Даже мелькание двух теней впереди на аллее. Добры молодцы, дурные от юной силушки, метелят друг друга жердями. Играют в бой на мечах.
       Нет, пожалуй, не играют.
       Фалина заинтересованно прищурилась. Надо подойти поближе. Один азартно атакует - со всех сторон, то скользя вприсядку, то внезапно взлетая, в разудалом патриотическом стиле "боевой гопак". И не мечник он, а явный саблист. Другой... Непонятно. Почти не переме­ща­ясь, исчезает и появляется то справа, то слева, то и вовсе за спиной партнёра, вихрь чёрных штрихов - руки, ноги и клинок пляшут в разных, резких, рваных ритмах, мороча, сбивая с толку, втягивая в спираль стре­ми­тельных синкоп... Косой дождь сильных долей.
       Она сорвалась на бег. Чёрный смерч впереди вскинул трость, прервав спарринг. Из-за деревьев к Фалине бросилась Ананке.
       - Ой, кто идёт! - обрадовался Дим. - Спасительница! Меня тут уже в капусту порубили!
       Сергей, упершись ладонями в колени, восстанавливал дыхание.
       - Вы вообще соображаете, что вы делаете? - дрожа от ужаса и вос­торга, спросила Фалина.
       - А чем? - трагически взвыл Дим.
       - Diantre... - продохнул Сергей. - Мышцы - кисель. Фай, ты очень да­леко ворчишь. Иди ко мне.
       - Ага. "Я так люблю, когда ты рядом... Р-рядом, я сказал!" - по­жа­ловалась Фалина, зарываясь в него. - Хорошо, что я не пошла поверху. Ты бы себя до смерти загонял.
       - А мы сейчас продолжим.
       - Малыш!..
       - Господа, - провозгласил Дим, закидывая за плечо Фалинину кладь, - если вы не прекратите спорить, я вас покину. Меня и так девять раз зарезали.
       - Восемь, - уточнил Сергей. - Ничья.
       - Поделом, - посочувствовала обоим Фалина. - Нет уж, Никодим-сан, от ужина ты не отвертишься.
       - Что это пахнет? - повёл носом Сергей. - Кожей.
       - Придём - покажу. Лестница. Нюша, отстань, я сама. Нет, я! Он мой!
       Нюша бурно возразила. Фалина выдала в ответ целую серию аргу­ментов: раскатистый бульдожий рык - шип и вой разъярённого кота - победный клич пикирующего с люстры Архимеда. Собака потрясённо стихла, осев на задние лапы.
       - Полиглотка! - Дим мужественно прикрыл Нюшу собой. - А касат­кой слабС?
       - Касатки здесь не водятся. Мелко. Малыш, что ты задумал?
       Сергей затянул на запястье потёртый ремешок.
       - Пристегнись. И до дома - бегом.
       - Да-а, а потом ты захочешь под душ, а горячей воды нет.
       - Будем торговаться - я замёрзну и простужусь. Я хрупкий, - нагло заявил Сергей.
       Фалина с безнадёжным вздохом перешла на рысь. Слава Богу, Малыш не вздумал хватать её на руки или вообще бежать с быстроногим Димкой - вон, тот уже скрылся за поворотом...
       - Никого, - разочаровался Дим, переступив порог. - А когда Эстер придёт?
       - Поздно. Она сегодня в две смены. Серёж, примерь, пожалуйста.
       - Фай, но зачем мне куртка? - не понял Сергей.
       - Это натуральная кожа. И дышит, и ветром не продувается. На любой случай: хоть в университет, хоть в спарринг. И зимой можно но­сить: она с пуховой подстёжкой. Тебе не нравится?..
       - Очень нравится. Целесообразная штука, сделана тщательно и со­раз­мерно. Но теперь Эстер...
       - Нет, что ты! Это не сапожные деньги. Это с гонорара.
       - Отпадный куртец, - сказал Дим, вытирая собаке лапы. - Заднюю да­вай. Ты в ней прям как марсельский контрабандист. Или капитан Блад.
       - У меня такая разбойная рожа? - удивился Сергей.
       - Ничего не разбойная, очень красивая, - озабоченно пробормотала Фалина. - И сидит, по-моему, хорошо. Чуть великовата, но я и брала на вырост...
       - Он у нас ещё ма-аленький, - пропел Дим.
       - Как тебе в ней, Малыш?
       - Как дома, - улыбнулся Сергей.
       Фалина облегчённо выдохнула.
       - И, представляете, её дважды уценили. Со ста восьмидесяти до се­ми­десяти пяти. Из-за размера: всем или длинна, или узка в бёдрах.
       - За такую вещь - почти даром, - признал Сергей. - Спасибо, Фай. Так, значит, ты свалила Энде?
       - Да, в расчёте. Теперь можем Интернета накупить - хоть полсотни гигабайт.
       - За Интернет я уже заплатил. С гонорара за перевод. Фай, мне нужно расписать гадальных кукол. Сделаешь?
       - Ого - вскочил Дим. - Кто это такой щедрый и умеет гадать на фи­гурках?
       - Это очень срочно? - замялась Фалина. - Я, конечно, отложу всё, но...
       - Не очень. Виллем.
       - А-а. Конечно, распишу. Но не вдруг. Понимаешь, я получила пре­за­тейливый заказ, уже договор подписала...
       - Новогодние открытки, - похоронно предположил Дим.
       - Размечтался! Этот пирог давно расхватали. Пасьянсные карты. В стиле "фэнтези". Вот напишу с тебя джокера.
       - Ты меня ещё сосчитай! - возмутился Дим. - Я что - рыжий? О! Вон с этого пиши!
       В дверь протиснулся этот с сумкой через плечо, кульком в руке и ко­робкой подмышкой.
       - Привет. Пришли или уходите?
       - Примеряем, - сказал Сергей.
       - Что? А-а! - разглядел Дюк. - Козырный прикид! Теперь попробуй только простудиться!
       Фалина с подозрением пригляделась к расписной коробке.
       - А это что?
       Дюк, гордый донельзя своей хозяйственной смёткой, протянул ей по­купку.
       - Это комбайн.
       - Что?..
       - Крошит всё, - доложил Дюк. - Хошь - кружочками, хошь - со­лом­кой. Сыр трёт, коктейли взбивает, тесто месит, майонез гомогени­зи­рует. Нам останется только съесть.
       - Господи! - застонала Фалина. - Где его держать? И сколько он стоит?
       - Фань, ну зачем всё мерить на деньги, - смешался Дюк.
       - А на что? Юр, мне просто интересно: почём теперь будет нарезать огурчик?
       - А мне ужин обещали, - всхлипнул Дим. - И я поверил.
       - Мойте руки, сейчас согрею.
       В кухне зазвонил телефон.
       - Он лук режет! - отчаянно воззвал Дюк вослед Фалине. - Или Стри­жу всю жизнь слёзы лить?
       - Я не лью, - тормознул его Сергей. - Я глаза закрываю. Ищи дру­гой довод.
       - Фанечка, позови Тину, - приказал телефон.
       - Добрый вечер, Илья, - демонстративно соблюла этикет Фалина. - Она на работе.
       - Ну что ты мне голову морочишь! У неё рабочий день до четырёх! Она просто прячется от меня! Немедленно...
       Его крики заглушил тихий, задавленный, рвущий душу звук.
       - Извини, Тины нет, а я занята, - скороговоркой отмахнулась Фа­ли­на, бросая трубку.
       - Нет! - хлёстко остановил её страх Сергей. - Я в порядке. Просто кашляю.
       - А что, можно кашлять сложно? - на взводе вызверилась она.
       - Это от запаха куртки.
       - То есть... ты не сможешь её носить?
       - Сношу с радостью. Он скоро выветрится. Mon Dieu, Фай, на тебя нападает чих от любки - я же не рву на себе волосы.
       - Я тоже не рву на тебе волосы, - проявила кротость Фалина.
       - Жаль, - вздохнул Дим. - Я бы поглядел.
       - Фань, - уныло забубнил Дюк, - ты не огорчайся. Я с самого на­чала думал - может, взять посудомоечную машину? Так я завтра об­меняю...
       Фалину затрясло.
       - Нет! Из-за четырёх тарелок займёт полкухни, сожрёт всю воду и всё электричество...
       - Почему? Она небольшая...
       - Ради Бога, Юр, уж лучше комбайн.
       - Фай, всё поправимо, я могу его просто сдать.
       - Ничего не накрошив?! - заверещал Дим. - Не взбив ни одного флипа?!
       - Делайте, что хотите, - капитулировала Фалина.
       - Сейчас мы его включим, - предвкусил Дим. Резво прыгнул к ожив­шему телефону. - Ась?
       - Если это опять Илья... - начала было инструктировать Фалина.
       - Номер?.. Фалин, я сегодня под каким номером? - невинно осведо­мился Дим.
       - Убью, - прошипела она.
       - Ах, телефонный? - ворковал Дим. - Ах, Эстер? Ну-у, оне всем нужны, тут я могу Вас понять, сам горю... Да понятия не имею. Вот си­жу, жду. Я кто? А Вы кто? Бросил трубку, - озадаченно бормотнул он. - Нервный какой.
       - Дим, а если это её начальник? - попыталась пробудить в нём со­весть Фалина.
       Дим только моргнул золотыми ресницами:
       - А на биофаке нет ни одного Ильи.
       - Брось, Фай, - усмехнулся Сергей, изучая комбайн. - Начальники не говорят тоном получившего отставку любовника.
       - Я всё ждал: когда отставники начнут обрывать телефон, - заметил Дюк из глубины сумки. - Куда ж я его... О. Вот. Фань, теперь твоя оче­редь примерять. Потешь наши взоры.
       Сменил Фалину у плиты. Она достала из пакета умопомра­чи­тель­ный свитер. Растяжка от светло-зелёного до оливкового. Вороха осенних рябиновых листьев с золотыми контурами и жилками. Грозди рельефно вышитых ягод. Пышный воротник можно разложить по плечам, а можно поднять, спрятав самые противные шрамы.
       У неё защипало глаза.
       - Класс, - выставил высший балл Дим. - Свитер - эльфийская мечта.
       - Юрочка... - Фалина покусала дрожащие губы. - Ну с чем я его на­дену? Ты же видишь: я хожу в джинсах, кроссовках и...
       - Я и брад к джинсам, - Дюк оказался у телефона раньше неё. - Что скажете? А-а, Илья! Всё улажено, Вас внесли в список. Да? ладно, вычёркиваю. Не знаю, сейчас у мужа спрошу... У ейного, не у моего же... Ух, ты, какие он слова знает.
       - Клоуны!
       - Фань, ну свитер-то чем тебе не нравится?
       - Он мне ужасно нравится. Но я не могу носить такую роскошь. Чтоб меня было видно за километр, всем бросаться в глаза...
       - Все будут смотреть на свитер, - сказал Сергей. - И видеть теку­щие по нему волосы и фигуру под ним. Он оттянет внимание, куда надо.
       - Да? - почти смирилась Фалина. - Ты думаешь...
       - Я знаю. Я всё-таки слегка психолог.
       - Всё равно, он, конечно, невероятно красивый, но ведь это - твои гранаты, твоя икра, твой...
       - Фай, ты что!.. - потерянно пролепетал Дюк.
       - Фай, опомнись! - свистящим полушёпотом рявкнул Сергей.
       Дюк выключил газ под сковородой и чайником. Вытряхнул на стол ку­лёк. Фалина рефлекторно подхватила гранаты, скатившиеся с груды ли­монов, консервных банок, упаковок с печёнкой и сёмгой, коробок с сыром...
       - Вы роняете или дерётесь? - спросил Сергей.
       - Больной перед смертью потел? - меланхолично отозвался Дим.
       - Я сдал портреты, - сдавленным от благородного негодования го­ло­сом пояснил Дюк.
       Фалина, терзаемая раскаянием, шагнула к нему, снизу вверх пре­дан­но глядя ему в глаза, умоляюще прижав к груди свитер и гранат. Успо­коить, утешить, смягчить, зализать, пластырем прильнуть к душе. Нена­гляд­ный мой, ты так сверкаешь, а я так недолго, так мало тебя знаю, я ещё ослеплена, я вот только сейчас сквозь сполохи радости, щедрости, неж­ности, артистизма, таланта различила сердце этого лёгкого фейер­вер­ка, его несокрушимый стержень - надёжность. Я никогда больше...
       - Я сегодня столько сделал! - чуть не бил себя в грудь Дюк. - Я удар­ник кому нести чего куда! День напролёт, выбиваясь из сил! - он при­нялся загибать длинные хитрые пальцы. - Развёз холсты, слупил с за­казчиков деньги, заодно прихватил у Юйкиной мамы честь, у про­фес­сора - серебряные ложки, загнал в комиссионку, взял там кассу...
       - Пошёл с нею в казино, - догадался Сергей, - сорвал банк и раздал сиротам и вдовам.
       Дюк заткнулся, пробормотав про себя: "Казино... хм..." Зато к Фалине вернулся дар речи.
       - Ты... шалава... ум, честь и совесть он в комиссионку толкнул... А я ещё собиралась у него прощенья просить...
       - Прощай, братец, - без особой скорби склонил голову Дим. - Сей­час Фай тебя...
       - Нехай. Зато как слушает! - Дюк расцеловал жену, взяв её голову в ладони. - Я пошёл.
       - Куда?
       - Тину встречу. Поздно уже. Мало ли...
       - Жаловаться побежал, - измыслил Дим, когда за братом захлоп­нулась дверь. - Стриж, холодильник!
       - Я помню. Дюк тебе никогда не давал по шее?
       - Да каждый день! - даванул слезу Дим. - И ногами в живот!
       - Мало, - решил Сергей. - Кто-нибудь видит пепельницу?
       - Держи, - вздохнула Фалина. - Две затяжки, не больше, хорошо? И чего было идти через кухню, сказал бы, я...
       - А я хочу здесь. Могу я курить, где хочу?
       - У телефона, - поняла Фалина. - Все вы заодно, мафия ревнивых мавров. Доведёте бедного Илюшу до психушки.
       - А что мне, вульгарно бить ему морду? Нет, если хочешь, я... - Сер­гей взял устало звякнувшую трубку. - J'Иcoute. Здравствуй, Галочка. Ну как мы можем поживать в медовый месяц? Высчитываем, чья очередь мыть посуду и кому выносить мусор. Не надо возвращать, Дюк его Ста­ське подарил. Нет, не позову. Она занята: срочная работа. Нет, ни на ми­нуту. Галя, я не хороший мальчик и никогда им не буду.
       Сергей замолчал, отрешённо слушая стрекочущую трубку.
       - Сиринг, милый, я потом ей позвоню, они меня опять припрягут малевать, а я сейчас никак не могу, - зашептала Фалина. - И положи сигарету, это уже третья затяжка!
       - Всё? - осведомился Сергей. - Душераздирающая история. сочувствую вам обоим. Удачи. Что? А, но ведь я уже ответил: нет.
       - Что она хотела? - спросила Фалина.
       - Неважно. Ты занята.
       - Малыш, но нельзя же так, они всё-таки друзья...
       - Поэтому вправе садиться тебе не голову?
       - Какая интересная у вас жизнь, - намотал на ус Дим. - Будет, что дома рассказать.
       - Нет, это невозможно! - Фалина метнула в него гранат. - Одного Когана я ещё могу выдержать, но двоих!..
       - Вот так всегда, - печально поведал гранату Дим. - Старший доводит, младшего бьют. И ещё говорят - мало. Слушайте, ну давайте накро­шим чего-нибудь!
      
       - О-ой, как хорошо, - пробормотала Эсфирь в отворот Дюковой куртки.
       - Что случилось?
       Она вопросительно подняла голову.
       - Если б тебе и впрямь было хорошо, ты бы меня иначе привечала, - разъяснил Дюк. - "Чего было тащиться в такую стылую сырость, время тратить? Лишь бы от конспектов сбежать, к семинару не готовиться? И, кстати, ты портреты сдал? Печёнку купил? Себя познал?"
       - Кстати, ты нашёл камни? Если мы собираемся проходить ла­би­ринт, он должен быть готов к солнцевороту.
       - Ага. Наблюдается некоторое улучшение. Нашёл. Во вторник будет центнер крупной речной гальки. Хочешь, забросаю ею всех, кто тебя грузит.
       - И что, они от этого станут лучше?
       - Какая разница, лишь бы тебе не мешали. Где-то тут была ска­мейка...
       - Зачем?
       - Хочу послушать, как ты жалуешься на жизнь.
       - А-а, это всегда пожалуйста. Вам с чувством или цензурно?
       - От души, и ни в чём себе не отказывай, - Дюк усадил нахох­ленную Тину в туевой нише, снабдил сигаретой и устроился на кор­точ­ках, чтобы видеть её лицо. - Давай, ной.
       - Юр, а дома нельзя? - послушно заныла она.
       - Дома другая программа. Там скандал.
       - Кучеряво живём. Из-за чего?
       - Из-за денег.
       Попытка огорошить с треском провалилась. Эсфирь задумчиво кивнула:
       - Что, ты толково и со смыслом просадил гонорар?
       - Ну так уж и просадил...
       - Если бы ты купил Сергею, скажем, лютню какую-нибудь, ты бы припрятал её до двенадцатого декабря... Что это ты уставился на меня чистым и честным взором? Разве я тебя выдам? Я даже не стану спра­шивать, где ты её держишь. Хотя, пожалуй, самое надёжное место, куда Сиринг наверняка не полезет, - на антресолях у Степана, за стоп­ками "Науки и жизни".
       - Я тоже так думал. Но за "Наукой и жизнью" лежит обрез с ко­робкой патронов.
       - Ничего себе!
       - Поэтому я просто обмотал её холстом, чтоб не звенела, и повесил в углу под потолком.
       - Гениально. М-м... Значит, шикарная шмотка для Фалины, которую та в жизни не наденет. Или техническая игрушка вроде посудомоечной машины. Итак?
       - А что это мы всё обо мне да обо мне. Что у тебя-то стряслось?
       Тут Эсфирь, наконец, проняло.
       - Ты что, в самом деле приволок в дом мудопосоечную... - с тихим ужасом начала она.
       - Да у вас просто кухонная фобия какая-то! - взорвался Дюк. - В остальном ведь нормальные люди: швейную машину вылизываете, вокруг компа плясали, как зулусы...
       - Ты меня не путай! Против усилителей и ускорителей я ничего не имею! Но захламить свою жизнь, своё пространство свободы бандурой, моющей четыре вилки? Агрегатом для надевания шлёпанцев? Может, ещё шубой, сервантом и козеткой?
       - Пространство, пространство... Время! Ширше надо смотреть! Если подойти к размерности свободы континуально...
       - Ну, всё, потопали - бодро, с песней, с тёмной энергией, к Великому Аттрактору, - зарычала Эсфирь.
       Нет, пора остановиться. Вспомнить, кто старше, и подать ухмы­ляю­щемуся нахалу пример толерантности.
       - А я уже пришёл, - похвастался нахал. - К выводу.
       - Какому? - попалась Эсфирь.
       - Снарк - это такой Буджум. Много...
       Она, восторженно пискнув, пала в его объятия. Дюк перебрался на скамью, с Эсфирью на коленях, и благочестиво продолжил:
       - Много свобод, хороших и разных, могут стать ориентиром, а могут - Ходынкой. Надо искать консенсус.
       - И со свечкой искали они, и с умом, с упованьем и крепкой дуби­ной, - согласилась на всё Эсфирь.
       - Ага. Понижением акций грозили притом и пленяли улыбкой не­винной. Всё равно до меня не доходит, почему Фай нельзя носить шикарные шмотки!
       - Почему нельзя? Можно. Только она...
       - Не можно, а нужно! Самые лучшие. Я её ещё и краситься уболтаю.
       - М-м... - с сомнением протянула Эсфирь. - Это, может, разве что Сергей сумел бы... Если бы знал, что такое макияж.
       - Точно. Введу его в курс, нацелю, и - дельце обделано! Она у меня ещё узнает, кто на свете всех милее. И неча возносить бровь, всё ты понимаешь. Мир им задолжал - Стрижу и Фане. Должен же кто-то возместить.
       - Уже, - улыбнулась Эсфирь, щекоча ему шею тёплым дыханием. - В расчёте. Мир дал им тебя.
       Дюк с полминуты поразмышлял.
       - Нет. Мало. Статус не тот. Недопрестижный я.
       - Слава Богу, - мурлыкнула Эсфирь. Потёрлась щекой о его щёку. - Да. Вот. Статус. Народный нерв. Главная ценность. Даже знаменитая триада "власть, деньги, секс" - не цели, а только средства иерархических разборок. Конечная цель - повышение статуса.
       Она высвободилась из его рук, села рядом, достала сигареты.
       - Ай-ай-ай, - Дюк подал ей огонёк. - Опять, значит, иерархию нару­шаем? И где же на этот раз, Эстер Бенедиктовна, Вы прошли, не заметив, что там стена? Какой святыней кололи орехи и на что приспособили Большую печать? - он выдохнул четыре дымовых кольца, соединённых в цепочку. - Если бы я был твоей сотрудницей, я бы не простил тебе азотфиксирующей пшеницы. Не по чину.
       - И Сергея.
       - А Стриж тут при чём? Какое им дело?
       - Старая дева - удобнейший объект для самоутверждения. Годится на любой случай, под любое настроение: и презрительно пожалеть про­игравшую неудачницу, и великодушно поделиться женской мудростью с профанкой, и позавидовать свободной стерве. Не говоря уже о том, что на неё можно свалить ночные смены и командировки. Конечно, приятно и посадить её на брачную цепь, но - соответственно чину, скромненько, за кого-нибудь такого...
       - Волосики через лысинку, утром - овсянка и газета, на работе - на­рукавники и термос с супом, вечером - диван и телевизор.
       - Точно! Чтобы понятно, прилично, привычно. А Сергей сам по себе - тихий взрыв, всё кувырком и мир наизнанку. А тут ещё и пше­ничка поспела... Я ведь не учёный, не генератор идей, просто грамотный лаборант, ни на какие открытия не способна в принципе. И как мне объяснить коллегам, что эта работа не имеет отношения к науке? Сроду не писала липовых отчётов, а теперь - не могу же я сказать: "Успокойтесь, товарищи, не читайте эту элегантную туфту, на самом де­ле я получила работающий консорциум тремя магическими трансформа­циями на меже стихий".
       - А чего тут объяснять - заморозить воду в графине и поджечь гор­лышко, сразу всё поймут.
       - Да нужны они мне - тратить силы на дешёвые демонстрации... И вообще, самое интересное в другом. Самое странное - что кувырком пошло именно всё. Бабы не работают, обедают каждая в своём углу, шу­шукаются, сплетничают, плетут временные коалиции, пылко выяс­ня­ют отношения, роняют колбы и пьют корвалол. Перманентный скандал. Отвратительно. И я не понимаю, почему. Я не понимаю, что происходит.
       Она замолчала, глядя на него, как собака на хозяина: "Я попро­си­лась гулять, я честно терплю - ты же не заставишь меня терпеть долго?"
       - Как же ты не понимаешь, когда ты сама всё сформулировала, - открыл ей дверь Дюк. - Двенадцать лет была структурированная коман­да. Ты из неё вышла, и структура рухнула.
       - Привет! Ты что мне шьёшь?! Я всю жизнь тихо сижу на задней парте!
       - Ага. Вот я замок починял. Там, ты же видела, такие диски, каждый со своей выемкой, их надо собрать комплементарно ключу. Задний без выемки, ключа не касается, идей не генерирует, просто подпирает остальных. Если его вынуть, замок не работает. Так что, Тин, "если ты не смог на карте отыскать свою страну, не оплакивай Отчизну - гео­гра­фию учи". Уходи оттуда.
       - Оно конечно. Но куда? И потом, положим, найду я место, прорвусь через собеседование - и руки у меня холёные, не рабочие, и сиськи наглые, и взгляд без трепета, и образ мыслей невосторженный. И: "Нет, Вы нам, в общем, подходите, но у Вас такие запросы... - Какие? - Ну, я не знаю, но Вы так держитесь..." И: "Учтите, вакансия-то у нас - лаборанта, но старший лаборант и эмэнэс уже пенсионного возраста, и мне скоро на пенсию, поэтому мне на эту ставку нужен человек, который будет вести всю тематику и отвечать за лабораторию".
       - И такое было? - восхитился Дюк.
       - Всё из жизни. И кто мне, новичку, позволит в любой момент со­рваться с работы к Сергею? А не пробьюсь - сяду безработной вам на шею. Такое у меня тоже было.
       - Тю. Было и прошло. А будет всё хорошо. Шеи у нас крепкие. У отца друг в журнале работает, ему нужен редактор и переводчик с медицинским или биологическим образованием и с Е-мэйлом. И паши себе дома, у Стрижа под боком, если охота. А хочешь, давай уроки музыки, вон Катя Вовке учителя на пианино ищет. А хочешь, закинем в Интернет фотки твоих кружев, кому описания и схемы - деньги на счёт, сто Пуримов - сто рублей. А хочешь, отнесу пару картинок гладью в салон Марте Михайловне, она на них такие слюни пускала!
       - Какая Марта Михайловна? Когда она могла видеть мои вышивки?
       - А что, уж и похвастаться тобою нельзя?
       Эсфирь, приоткрыв рот, таращила на него мерцающие в темноте глаза.
       - Есть возражения? - полюбопытствовал Дюк.
       - А как же. Если я уйду из университета, ты что же, один будешь диплом делать? Без меня?
       Он со смехом сгрёб её со скамьи.
       - Нетушки, нетушки. Без тебя ничего не будет. Прежде всего - меня.
       - Будешь. Но без носа и ушей, - она потёрла ему уши, прижала ла­донью нос. - Чувствуешь?
       - Ой, да, и впрямь холодно...
       - Пошли домой.
      
       Их встретили только животины. В кухне то ли две, то ли три гитары в бешеном темпе вили архаичный, дикий, колдовской джонгл. Эсфирь и Дюк, переглянувшись, стремглав разулись-разделись и побежали вы­яснять.
       Гитара была всего одна. Фалина и Дим отплясывали - в лучших традициях, с прыжками, хлопками и щелчками. Правда, в джонгле поло­жено ещё отбивать ритм каблуками, танцоры же, помня о первом этаже, скакали босиком. Эсфирь подпрыгнула, щёлкнув пальцами, Дюк под­хватил её на лету, закружил, перебросил брату, поймал Фалину, - сёстры в воздухе звонко встретились ладонями, - и сбацали квартетом, сплетая кресты, круги, спирали и тасуя пары, ибо джонгл, как жизнь, есть Книга Перемен.
       - Маловато будет! - заголосил Дим, когда шабаш оборвался послед­ним аккордом.
       - Пей пилюли от жадности, - отложил гитару Сергей. - И поболь­ше, побольше.
       - Или я зря учился? С кем ещё я станцую настоящий лунный джонгл!
       - Ф-фу, - Фалина оттянула воротник рябинового свитера. - Подожди, Юр. Жарко.
       - Лучше радиатора, - Эсфирь прижалась к Сергею. - Малыш, завтра научу тебя джонглу - и, пока не включат отопление, будем танцевать перед сном.
       - Меня? Танцевать?
       - Элементарно. Если ты умеешь ходить, драться, плавать и ездить верхом, ты умеешь и всё остальное. Изумительный свитер, Фай, и обал­денно тебе идёт. И, конечно, косметика к нему просто необходима.
       - Зачем, Фай и так лучше некуда, - гордо возразил Дюк.
       - Юр, я накрашена, - прыснула Фалина, сияя солнечными глазами в стрельчатых лучах ресниц.
       - Ух, ты! - врубился Дюк. - Атас! Таки я тебя правильно пишу! Как ты это сделала?
       - Это всё он, гад! - активно разоблачил Дим. - Фанечку в узел за­вязал! Венец творенья, говорит, должен стремиться не к середине и даже не к эталону, а к идеалу, простых и лёгких дел, к счастью, не существует, иначе было бы скучно жить, и чем сложнее, тем лучше результат, во бред! И как послал к зеркалу - иди, говорит, сама увидишь, что создашь шедевр.
       - Шамберьером не щёлкал? - вошла в положение Эсфирь.
       - А то! Меня на тумбу загнал. И, главное, опять оказался прав! Вы поглядите на Фаэлин!
       - Я тут ни при чём, - триумфально улыбнулся Сергей. - Творец и тво­рение - Фаэлин.
       Дюк судорожно вздохнул, глядя не на Фалину - на Сергея. Глаза у него расширились и стали темнеть.
       Сергей насторожённо поднял голову. Фалина, поднявшись на цы­почки, материнским жестом защиты укрыла мужа в объятиях. Эсфирь дёрнула ситуацию:
       - Вы мне сестрицей глаза не отводите. Это что такое на столе?
       - Я пошёл! - ломанул к выходу Дим. - Силы мои уже не те!
       - Это комбайн, - обречённо повесил хвост и уши Дюк. - Крошит всё.
       - Со страшной скоростью, - Сергей шагнул к столу, обдуманно под­го­товленному для рекламного аттракциона. - Смотри, Тин.
       Наломал в чашу комбайна подсохший сыр, побросал очищенные дольки чеснока и остаток вчерашней жареной вешенки, выдавил верхуш­ку лимона, стряхнул ложку майонеза и щепотку базилика.
       - Эта крышка - резать, эта - молоть. Всего лишь трижды нажать кнопку, - он снял крышку и протянул ей чашу. - Попробуй.
       Фалина предупредительно подсунула сестре гренок. Эсфирь черп­нула им нежнейший мусс. Сергей нетерпеливо подался к ней. Семейка замерла в трепетном ожидании, стоя навытяжку и преданно пожирая свою мегеру глазами. Нюша просительно вильнула, держа наготове лапу. Архимед с Дюкова плеча прицелился клювом в гренок.
       - Я, конечно, знала, что человек может всё, - оценила перспективы Эсфирь, по-братски делясь с животинами. - Но есть такое... такое... хоть каждый день? На шару? Не возясь с тёрками, толкушками и мясо­руб­ками? Не бывает.
       - Будем кормить тебя таким каждый день, - под общий смех приго­ворил Дюк.
       - Прогресс входит через желудок!
       - И, главное, Тирин, обрати внимание: это мужская игрушка! Сами будут на кнопки жать.
       - Ты ешь, ешь, подкрепляйся, тебе ещё с Ильёй разговаривать.
       - Ну, не думаю. После того, что вы ему устроили, он, скорее всего, больше не позвонит.
       - А кто с ним говорил? - попыталась выловить информацию Эс­фирь.
       - Мы!
       - И чего он хотел?
       - Как чего? - затосковал Дим. - Тебя, естественно. Такую все хотят.
       - В беседе со мной об Эстер и речи не было, - возразил Сергей. - Пообещал начистить мне рыло, и всё.
       - Ага! Он тебе минут пять расписывал, чё он с тобой сделает, - внёс поправку Дим.
       - Вы первые начали, - ткнула Фалина. - Разбудили в нём зверя. Ма­лыш, а что ты всё-таки ему сказал? Из приличных слов я разобрала толь­ко foutre и cul.
       - Чего, ещё артикли, - вступился за брата Дим.
       - Я таких слов не знаю, - заявил Сергей.
       - Кто-нибудь в этом доме способен внятно изложить, кто, кому и зачем звонил? - зарычала Эсфирь.
       - Я пошёл, - юркнул в коридор Дим. - Чувствительно благодарен, очень было поучительно вкусить мирных семейных радостей, будет чего дома рассказать.
       - Иди-иди, шпион. Нашим привет.
       Перецеловались. Надавали кучу приветов. Вытолкали за дверь.
       - На этом всё? - привалилась к стене Эсфирь.
       В кухне зазвонил телефон.
       - Неужели Илья? - изумилась Фалина.
       - Давай я, - предложил себя на алтарь Дюк.
       - Да ну... - Эсфирь сняла трубку. - Да? Добрый вечер.
       Сергей, посерев, двинулся к ней. Она остановила его, положив ла­донь ему на сердце.
       - Разумеется. Когда тебе угодно. Хорошо, я отпрошусь с работы. Обед? С половины первого до часу. Да, конечно. Тебе это удобно? Да. До понедельника.
       - Не ходи, - сказал Сергей, как только трубка загудела "отбой". - Вы не на равных. Ты будешь её беречь. Она тебя - нет.
       - Сделай её, - оскалился Дюк. - Чтоб ела у тебя с руки.
       - Тирин, ты её не очень больно пори, ей и так уже досталось.
       - Нет! Это Эстер пойдёт под плеть. Не ходи. Пусть знает: отрезано.
       - Можно, я не буду мыть посуду? - зевнула Эсфирь. - Я её столько на работе перемыла...
       - А при чём ты к посуде? Что, больше некому?
       - Тут три сумоподоечных машины!
       - Тогда я спать.
       Она обернулась в дверях.
       - Ничего не стоит отрезать её. Но я не могу отрезать от неё тебя. Конечно, я уберегу её, как бы они ни мельтешила плёткой. И, конечно, я её не сделаю. Вряд ли найдётся дхоин, которому было бы безопасно есть у меня с руки. Спокойной ночи.
       Сергей догнал её - по проложенной ею для него ковровой дороге - уже в ванной. Раскрыл маленькие пальцы. Приник губами к ладони. Я приму из твоей руки всё. И снова она соскользнула по нему. Оттаивая его жаром. Причащаясь к его горящему телу. Я - воск в твоей руке, соз­датель, лепящий души. Мы разделим не воду - воздух. Одно дыхание на двоих. Ты будешь дышать, пока дышу я. Нет и не будет у нас спокойных ночей, пока любая может стать последней.
      
       После ежевечерней беготни с кастрюлями и чайниками нагретой воды для Сергея остальные, плюнув, вымылись под ледяным душем и всем скопом ломанули на разложенный на полу новый надувной матрас, под груду одеял, пледов и шарфов. Долго возились, грелись друг о друга, выпихивали из серединки обнаглевшую собаку, устраивали туда Сергея и Фалину, клялись не высовывать носа из постели, пока не затопят, вор­чали и бурчали на Дюка - что комкает простыни, на Сергея - что ему не полезно спать на животе, на Эсфирь - что нос холодный, и, наконец, к часу Быка угомонились и затихли.
       Эсфирь, прильнув к мужу, лгала ему духом и плотью. Её дыхание бы­ло лёгким, медленным и мерным, тело - расслабленным и горячим, и Си­ринг, обманутый и убаюканный этим притворным сонным покоем, уснул, зарывшись носом в её волосы, держа её за левую руку, словно кот, по-хо­зяйски положивший лапу на хозяйку. Под её правой ладонью, под сухой, слава Богу, кожей, в глубине, сквозь встречный поток тепла от Фалины, сквозь чуть слышный скрип плевры мощно билось его сердце.
       Всё уже почти хорошо. И будет хорошо. Она скользила по этой глад­кой мысли в дрёму - и опять проваливалась в осточертевший за три недели город, в путаницу полуразрушенных, обезлюдевших улиц, изъе­денных лишаями объявлений "Всем жидам..." И снова уводила Си­ринга от треска мотоциклов и грохота чужих сапог за углом, петляла пере­ул­ками, дворами, подъездами, коридорами, опережая смерть на один по­ворот. И, погружённая в ужас и азарт пряток, наблюдала извне, гото­вая про­снуться, как только они с Сирингом окажутся на раскалённой пло­щади лихорадки, или заблудятся в пыльных развалинах ночного уду­шья, или, вбежав в дом, спустятся в скользкий подвал мокрой обмороч­ной слабости. Не выдержав ожидания, осторожно, чтобы не вздрогнуть, не потревожить, продавливала вязкую стену сна, выползала в явь. Горячие пальцы слегка сжимали её руку: спи, всё в порядке. Да, всё в по­рядке. Она возвращалась в растоптанный город, и дёргала Сиринга прочь с улицы, завидев вдали чёрные мундиры, и он дёргал её прочь из двора, заслышав лающую речь. Чёрный ход, опрокинутые мусорные баки, пус­той пролёт с обломками лестниц, коридор, заставленный распахнутыми выпотрошенными шкафами, завалы канцелярских папок и географиче­ских карт, какие-то рулоны, катящиеся прямо ему под ноги - а это что значит? Что с ним там, наяву? Анфилада огромных пустых комнат, пляс­ка сверкающих пылинок в солнечном луче, мраморный балкон, увитый виноградом. Рука Сиринга на её талии. И-и-и - взлёт над тихой зелёной улицей, над ребятнёй, пишущей какую-то пакость на багажнике дрях­лого "Запорожца", над старухами на лавочке меж кустами сирени, над пикейными жилетами у газетного киоска и очередью к цистерне с ква­сом, над цветущими акациями и ласточками на троллейбусных про­водах, в облачную тишину.
       Она проснулась от этой пушистой тишины. Дурной сон ушёл, сняв удавку с её сердца. В белой тьме за окном величаво витал снег.
       Из одеял вынырнул Сергей. Сел на колени, чутко вскинув голову и летуче улыбаясь. Насторожился. Беззвучно шепнул:
       - Тин, почему ты не дышишь?
       - На тебя смотрю. Что ты слушаешь?
       - Il neige.
       - Тебе нравится снег? - удивилась она.
       - Нет. Но это неважно. Кому-то ведь он нравится, верно? Каждое время мира... Слышишь?
       - Дворник. Пять часов.
       - Как здорово, а?
       - Да. Как устойчив мир - в предрассветной тишине - снежный шарк лопат.
       - Чьё это?
       - Моё.
       Он провёл рукой по её телу.
       - "Нежная" - от слова "neige", pas?
       Она подалась к нему.
       - Ещё, - вздрогнул Сергей.
       Эсфирь пустила от пальцев ног к темени волну напряжения-рас­слабления, включив в танец глубокие мышцы.
       - Ещё, - выдохнул Сергей.
       - Идём.
       Они подхватили одежду и тихо, не разбудив даже собаку, улизнули в ванную, а оттуда - на кухню.
       - Итак, - сказала Эсфирь, - вот исходная поза джонгла.
       - Обалдеть. Только ты бы надела что-нибудь. Замёрзнешь.
       - Ничего, я в тапках. Вот первые па, пофазно.
       - А где должен стоять партнёр?
       - За моим правым плечом.
       - И тоже кружиться? - Сергей слегка подпрыгнул, обозначил хло­пок, крутанулся и встретил её руки.
       - Великолепно! - шёпотом вскричала она. - А теперь три шага впе­рёд и... Нет. Показываю шаг.
       - Стоп. Замри. Да, вот так.
       Танцы кончились.
       - Спасибо, Тин, - Сергей полез в нижний ящик буфета - за воском и стеком. - Одевайся пока.
       Эсфирь поставила чайник. Закурила, созерцая, как он проминает тёп­лый янтарный ком. Созналась:
       - Вообще-то я всегда была равнодушна к скульптуре.
       - Гм-м?.. - поддержал беседу Сергей.
       - Какие смыслы можно найти в теле? Тело - только носитель моз­гов, контейнер с манипуляторами.
       - Хм...
       - Да, разумеется, оно может выражать всякое-разное, а в пределе, у актёров и танцоров, становится пластичнейшим материалом и тонким, точным инструментом для создания образов любой глубины и насыщен­ности. Но тело крайне редко выражает самого человека. Разве что, иногда, у стариков.
       - Да. Поэтому самые красивые люди - старики.
       - Но, как правило, внешность не имеет ничего общего с человеком. Она заслоняет его сущность и навязывает окружающим ложный образ. То, что я вижу в зеркале, - не я. Но ведь другие видят именно это и отождествляют его со мной. И я, глядя на другого, вижу обманку. Все сидят по камерам и судят друг о друге по виду тюрьмы.
       - Тин, у тебя вообще сложные отношения с отражениями. "Кто же всё же прыгнул в воду? Если то была лягушка, почему из волн-качелей смотрит на меня звезда? Кто её покой нарушил? Если я, то отчего же не могу себя найти я в лунном зеркале пруда?"
       - Ну-у, вспомнил! Я это написала лет в семнадцать. Твои агенты до­носят тебе устаревшие сведения.
       - Память и история не устаревают. Ты вся, с момента зачатия - здесь и сейчас. Вот в этой штуке для взаимодействия духа и мира. Тин, а можно её на минуту поставить в ту позу?
       - Можно. Только разденусь.
       - Не надо, я и так до тебя доберусь. Напряги здесь... Всё, спасибо. Мо­жешь дышать. Тело не бывает ни лживым, ни некрасивым. Тело - не отражение и не тюрьма. Оно... м-м...
       - Да. Я поняла, когда увидела твои работы. Тело - метафора.
       Его пальцы замерли на воске.
       - Comment ?..
       - Игра противоположных, дополнительных, просвечивающих друг сквозь друга истин. Синтез взаимно непереводимых смыслов. Мерцание бытия. Единый стих. А теперь вопрос. На засыпку. Как ты это делаешь?
       - А как ты пишешь стихи?
       - А чёрт его знает.
       - Вот сначала себя отрефлексируй, - злорадно хихикнул Сергей.
       - Главное - ничего не выдумывать, - покопавшись в себе, опре­де­лила Эсфирь. - Расслышать, как оно на самом деле.
       - Слова должны говорить сами.
       - Да.
       - И тебе не мешает их звуковая плоть, разве нет?
       - Ха! Наоборот. "Извращениями страдаете?" - "Что Вы! Я ими на­слаждаюсь!"
       - Тело так же условно и так же истинно, как слово.
       - Угу. Я отмываю слова от слоя повторений. Ты отмываешь формы от слоя взглядов.
       - Именно. Наверное, у меня это получается, потому что я никогда не смотрел в зеркало. Меня не грузит онтологический кошмар отражения - способа и познания себя, и отчуждения от себя, и мнимого умножения мира, и мнимого превращения его в иллюзию... - Сергей умолк, послу­шал и настучал: - Коганы решают, что упоительнее - валяться в су­гро­бах или валять в них тебя.
       - Ишь, отважные какие... - с предвкушением промурлыкала Эсфирь.
       Из коридора крикнули: "Доброе утро!" - тявкнули и хлопнули дверью.
       - Заробели, - разочаровался Сергей.
       - Н-да. То не з нашим щастям. На тебя овсянку варить? С сыром вполне съедобно.
       - Ты на собаках проверяла?
       - Зверюшек мучить?! Я экспериментирую только на себе.
       - Вари. Разделим подвиг.
       Волна пронзительно чистого морозного воздуха внесла заиндевелую Нюшку и бодрых, румяных, вывалянных в снегу Коганов.
       - Там так красиво! - задыхаясь от восторга, поделилась Фалина.
       - Скорее, друзья! - провозгласил Дюк. - Пойдём по первому снегу бродить, пока не свалимся с ног!
       - Тин, дай ответ Басё, - велел Сергей.
       - М-м... - сосредоточилась Эсфирь, размешивая в овсянке жареный лук и сыр. - Только это петь надо.
       - Валяй, - поощрил Дюк.
       Эсфирь отдала кастрюлю Фалине, прижала руку запястьем ко лбу и через минуту выдала:
       - Шарк лопаты услыхала в предрассветной тишине,
       натянула одеяло - разбудите по весне!
       - Э, нет, - запротестовала Фалина. - Вот позавтракаем - и отправ­ляйся.
       - Куда?
       - Не знаю. Ищи. Но чтоб вернулась в новых, тёплых, непромо­кае­мых сапогах.
       - Непромокаемых сапог не бывает. У меня нормальные ботинки, их ещё носить и носить.
       - Пароход-то он хороший, - покивал Дюк, - только он воды боится.
       - А в хозяйстве куча дыр, - гнула своё Эсфирь.
       - Например? - спросил Сергей.
       - Во-первых, обогреватель. Есть такие, конусом, экономичные, не жгут воздух, наоборот, ионизируют. Во-вторых, водонагреватель. Под­клю­чается прямо к крану. Сколько можно мыться из ведра? Ну, и по ме­лочам. Вон у Дюка кисти лысые, у Фай штихель сломался, какая, инте­ресно, наглая рыжая морда кидала его в маятник?
       - Здрасьте! - возмутился Дюк. - Ты ей про сапоги, а она тебе про ма­ятник! Кто ж его знал, что он из литой бронзы!
       - Поразительно, - пробормотал Сергей. - Никогда бы не подумал, что можно добавить к этой склизкой тошнотине лук, сыр и соевый соус, и получится так вкусно.
       - Всё на свете можно состряпать вкусно, - со знанием дела заявила Эсфирь.
       - На твой подъём без примерки брать нельзя, - пригорюнилась Фа­лина. - Всё равно тебя придётся выгонять...
       - На холод, на мороз, - поддакнула Эсфирь. - Ладно. Схожу. Убью день на магазины.
       - Что-то ты быстро сдалась, - отметил Сергей. - Если вернёшься с обогревателем и скажешь, что твоего размера нигде не было...
       - А... - подавилась чаем Эсфирь. - Э... Ну...
       - Отправить под конвоем, - предложил Дюк.
       - Да-а? - ожила Эсфирь. Она и собиралась, раз уж не отвертеться, по­дарить себе маленький праздник: добраться до центра и в неспешном уединении побродить по улицам милого сердцу, прихорошенного чис­тей­шим снегом города. Но прогулка с сестрой или с Дюком!.. На­тре­паться до сипа, полюбоваться с высоты Днепром, похрустеть моро­же­ным в заснеженном парке, заглянуть на Андреевский, на об­рат­ном пути согреться в "Подворотне" чашечкой кофе с ликёром... - И кто рискнёт попрать высокие идеалы прогрессивных свобод?
       - Я.
      
       - Не мешай, - предупредил он.
       От крыльца шесть шагов вперёд, мимо скамейки, затем пять налево, вдоль изгороди из кустов бирючины, за кустами снова налево, по вы­ло­женной квадратными плитами дорожке, до асфальта и бровки, там спра­ва в трёх шагах "лежачий полицейский", через дорогу до бетонной огра­ды, по ней направо, а когда запахнет хлебной лавочкой, взять вправо, обойти палисад...
       Фиг вам. Кусты ещё угадывались. Но за ними - никакой дорожки. Снег.
       - Чёрт, - сказал он, упрямо ища край плиты. Трость безнадёжно вязла.
       Эсфирь у него за плечом потопала, отряхивая ботинки, и затихла. Не совалась под руку с советами, не выказывала нетерпения и, похоже, опять не дышала.
       - Тин, ты как молчишь - зябко, тоскливо, укоризненно или зло­радно?
       - Охреневая, - флегматично отозвалась она. - Вот пытаюсь пред­ста­вить себе, ради какой высокой цели можно гордо реять в ватном тумане, когда на пульте воркует джипиэска, с берега воет маяк, а за дверью руб­ки, с отпечатком подошвы на заду, философски курит лоцман?
       - Главное забыла. Звёзды.
       - Ах, да, ты же слышишь их в любом тумане... Сиринг, подожди хохотать, я серьёзно. Ты даёшь себе нереальные планы. Перед тобой не услож­нённая старая задача, а новая, с другими условиями. Как бы хо­ро­шо ты ни знал дорогу до снегопада, сейчас это незнакомая дорога.
       - Плевать, я и ту знал плохо, - фыркнул Сергей. - Потому и рею. Ладно, лоцман. Можете вернуться в рубку и подержаться за штурвал.
       Она обрадованно ухватилась за его локоть, потянула в другую сто­рону.
       - Да, кэп. Спасибо, кэп. Идём через соседний двор, там уже рас­чистили. С Вас тючок контрабанды за моральный ущерб и амортизацию. Шёлк, опий...
       - Пузырь рома на примочки и щётка для штанов, через час вернуть, на всех не напасёшься.
       - Мелей тут много... На одном энтузиазме разве все учтёшь?.. Это ограда газона. Тропа от подъезда... сирень... это забор детской пло­щад­ки... переходим... Вот, мы вышли на второй перекрёсток. И к лучшему: возле хлебного всё перекрыто двумя фургонами. Дальше ты помнишь?
       - М-м... помнить-то помню... А если я накину полфунта чая и ки­тайский веер?
       - Фунт. Веер боевой.
       - Может, тебе ещё да-дао и меч "Дракон дождя"?
       - Беру. С алебардой наперевес в метро в час "пик" - мечта!
       Она вдруг чуть замедлила шаг, слегка сжала его рукав. Не пронесло. Догадалась.
       - Малыш, а тогда... Ну, в тот раз... Ты бы сумел?..
       - Нет.
       - Ты блефовал? - изумилась она.
       - Нет. Я бы ушёл.
       - Куда?
       - Не знаю. Мне тогда было всё равно.
       После долгой обморочной паузы она кашлянула и кротко по­про­сила:
       - Сиринг, а в следующий раз ты не мог бы попробовать со мной до­го­вориться? В принципе это возможно.
       - Договориться с человеком, уже обдумывающим следующий скан­дал? - проворчал Сергей. - Заманчиво. Развлечение не для слабо­нерв­ных.
       - В том-то и дело. У тебя получится. Лестница, держись строго за мной.
       - Стоп. Почему мы спускаемся в парк? Куда мы идём?
       - На троллейбус. В Святошинский универмаг, всего три остановки.
       - Нет, - он крепко взял её за плечо. Нашёл лицо в рамке пушистого капюшонного меха. Снова поразился изысканной сдержанности, лако­низ­му, отчётливости её мимики. Доверчивое ожидание, весёлая готов­ность идти за ним на авантюры, согласие и... Эсфирь, урча, зарылась носом, лбом, губами в его ладонь. - Договариваюсь. Сосредоточься, ты вполне в силах понять. Не универмаг. Тебе не удастся затаскать меня по отделам и заморочить мне голову.
       - Жалко тебе удовлетворить маленький женский каприз?
       - Не ври, Тин. Не бывает у тебя капризов. Мы поедем на Крещатик, в Дом обуви.
       - Гибкости в тебе нет. Линейный, как арбалетный болт. А ведь молодой ишо, можешь исправиться, если будешь неустанно работать над собой...
       - Не буду. В тебе гибкости на двоих. Двустволка для стрельбы из-за дерева.
       - Хорошо. Поедем на Крещатик. В ЦУМ и в...
       - Нет. Дом обуви. Сапоги. Перестань жевать собственный хвост, хлеба хватает на всех. Потом поднимемся в парк над Днепром, тот, где Леся Украинка идёт по плитам, а на аллее...
       - Заньковецкая. И смотровая площадка над радостным простором.
       - Да. И сырное кафе. Горячие слойки, ватрушки, блинчики с тво­ро­гом, кофе по-турецки, сливочный ликёр.
       - Ой, а кафе я там не знаю!
       - Доведёшь меня до Леси - дальше я найду.
       - М-м... - замялась она, раздираемая противоречиями. - Малыш, тебе нельзя. Холмы, холод...
       - Мне нужно. Я живой. Или я буду жить, или нет. Жевріти - не хочу.
       - С другой стороны, речной воздух... Если дышать в шарф и мол­чать...
       - Постараюсь молчать. Мы договорились?
       - До ручки, до точки. Ты коварный искуситель, - сладострастно про­стонала Эсфирь.
      
       - Да нету здесь ничего подходящего. Шпильки, плоские острые носы, хаотичные украшения.
       - Ты так быстро все рассмотрела?
       - Угу.
       - Пошли.
       - В парк?
       - К полкам. Я все перещупаю.
       - Ну, ты зануда! - уважительно ужаснулась Эсфирь, косясь на лю­бопытную продавщицу. И чего она крутится рядом, уже дважды чуть не задела Малыша.
       - Вам подсказать? - любезно оскалилась та, перехватив её взгляд.
       - Спасибо, у меня шпаргалки. Ну, вот эти вроде более или менее...
       - Покажи. А что, ты сдавала со шпаргалками?
       - Всегда. И только собственного изготовления. Я могла запихнуть курс органической химии в тоненький блокнотик два на четыре санти­метра.
       - Пригодился?
       - Не-а. Но очень успокаивал.
       - Держи. Дрянь. Ищи другие.
       - Да что Вы такое говорите! - вмешалась продавщица. - Это фир­мен­ные сапоги, итальянские!
       - Мадмуазель, - улыбнулся ей Сергей, - разве итальянцы, эти вто­рые лодыри Европы, знают, что такое зима?
       - А первые кто? - увлеклась девица.
       - Ирландцы. Мы - третьи, - объективно признал Сергей. - Взгля­ните сами. Подмётка тонкая и скользкая, не прошита, швы слишком близко к краю и неровные, замок вставлен с перекосом, огрехи при­крыты бестолковыми блямбами.
       - Они тут все такие - дойти от такси до казино по мытым плитам, - добавила Эсфирь. - Не из нашей жизни. А эти?
       - У них колодка не от твоей ноги. И внутри грубые швы, будут натирать.
       - А может, всё-таки... Подержи сумку, я примерю... Ой, нет, ты прав.
       - У Вас какой размер? - опять влезла девица. - Тридцать третий?
       - Тридцать четвёртый. Сергей, а может, поищем в детском отделе?
       - Пинеточки? - процедил он.
       - Строгий у Вас муж, - позавидовала девица.
       - На норовистую лошадь - не кнут, а вожжи, - ответила Эсфирь.
       - Так ведь у меня жена - львица, - одновременно с нею сказал Сергей.
       - Вы подождите, у нас в подсобке должны быть неходовые размеры. И фасоны такие... не очень модные. Мы их и не выставляем. Подождёте?
       - Конечно.
       - Иди сюда, там мы мешаем, - Эсфирь усадила Сергея на край примерочной скамьи. Он притянул жену к себе на колени.
       - Ты неотразимый, - сообщила она.
       - О чём ты? Тебе неудобно сидеть?
       - Удобно. Ради кого она побежала рыться в подсобке?
       - Ради возможности спихнуть двум придуркам неходовой товар.
       - Точно, - рассмеялась Эсфирь. - Она вилась возле тебя, потому что сразу поняла: ты - придурок.
       - Стоп, - сдвинул брови Сергей. - Я не понимаю. Ты ревнуешь?
       - Наоборот. Я пытаюсь убедить тебя давать мне поводы для рев­ности.
       - И зачем они тебе нужны?
       - Да не мне, а тебе. Почему бы тебе не заметить, что вокруг толпы очаровательных...
       - Я её заметил, - уверил Сергей. - Высокая, крепкая, быстрая, ко­кетливые цветочные духи.
       - А ты ей сразу про жену-львицу - порвёт, мол.
       - Это из анекдота.
       - Да, я его знаю. А она, получается, корова?
       - Само собой. Серна, лань, газель, какая разница? Эстер, ты что, ста­раешься выпустить меня на свободу? Чтоб я был независим, непри­вязан...
       - Именно! Чтобы ты...
       - Био-олог, - ехидно протянул Сергей. - Член Общества защиты диких животных от сгущёнки, бесед и тёплой постели. Покажи пример: освободись от меня.
       - При чём тут я? - запаниковала она, судорожно вцепившись в него.
       Сергей поднял голову.
       - Вот! - продавщица, обнахалившись, взяла его за руку, отдала коробку. - Правда, каблук маленький. Для стремян. Вы низенькая, Вам бы лучше каблук повыше...
       - Сорок пять сантиметров, - безмятежно согласилась Эсфирь.
       - С-сколько?..
       - Такая у нас разница в росте, - пояснил Сергей, доставая из ко­робки высокие мягкие мокасины с тиснёным узором, заклёпками и шну­ровкой. - О-ла-ла!
       - Однако! - вырвалось у Эсфири.
       Девушка заулыбалась совсем по-человечески.
       - Так я и думала, что Вам такие подойдут.
       - Сколько? - спросила Эсфирь.
       - Они дорогие, - застеснялась девушка. - Двести сорок.
       - Не пойдёт, - легко отступилась Эсфирь.
       - Выписывайте, - сказал Сергей.
       - Малыш, у нас двести.
       - Триста. Выписывайте.
       - Давайте, я упакую, пока вы в кассу...
       - Нет, спасибо, я их не сниму, - заявила Эсфирь.
       - Ну, давайте Ваши ботинки упакую, - рассмеялась продавщица. - Носите на здоровье по лесам, по холмам!
      
       Они вышли из-под земли в синие сумерки.
       - Ай-ай-ай, - проворковала Эсфирь. - Если Коганы уже дома, нам влетит.
       Сергей, прижимая её к себе, полез за мобильником.
       - Болит?
       - Что? А-а! Да брось ты, снег же мягкий! Только освежил физио­номию.
       - А почему тебя шатает?
       - Я пьяная.
       - От рюмки ликёра?
       - От восторга.
       Сергей, послушав гудки, успокоил:
       - Никого. Они ещё в конюшне.
       - Хозяин, ты опять кому-то нужен! - строго поставил на вид те­лефон.
       - Вот паскудная штука, - буркнула Эсфирь.
       - Где вас носит? - вкрадчиво осведомился Дюк.
       - Скажи, что мы гуляем с Нюшкой, - зашептала Эсфирь.
       - На Нивках, - не пошёл против правды Сергей. - Почти дома. Вот, несу жену.
       - А что с ней? - испугался Дюк.
       - Я попал ей снежком в глаз.
       - Я чегой-то... - окосел Дюк. - Ты в Тинку...
       - Так она первая начала!
       - А... Ну да. Ясно. Стал-быть, вы весь день в снежки резались.
       - Почему весь день? Мы ещё репетировали.
       - Ч-чего?..
       - Там на дороге торчала консерватория, - обстоятельно разъяснил Сергей. - А в ней "Инсайт".
       - И "Стейнвей" в пустом классе, - мечтательно вздохнула Эсфирь. - С таким резонансом!.. А я думала, на нём только играть хорошо...
       - Ау, роялем придавленные! - призвал к ответу Дюк. - Вы вообще помните, за чем вас посылали?
       - Это ж когда было-то, - резонно возразил Сергей.
       - По-моему, они пьяные, - долетел издалека голос Фалины. - Это хо­рошо. Малыш не замёрзнет.
       - Мы практически не пили, - гордо отмёл Сергей. - Бульон помню...
       - Дома поговорим, - пообещал Дюк и отключился.
       - Напугал ежа, - хихикнула Эсфирь. - Я выведу Нюшу, а ты сразу в постель, ладно?
       - Ладно, - неожиданно легко согласился Сергей.
       - И никаких занятий, - встревожилась она. - Шерстяные носки, бук­вица с миртом и шиповником, ужин и спать. Крыльцо. Дверь. Что тебе сделать к печёнке - деруны или луковые оладьи?
       - А можно без печёнки?
       - Нет.
       Он приостановился на лестнице.
       - Кто здесь?
       Эсфирь подняла голову. Старательно артикулируя "л" на чужой ма­нер, определила:
       - Лом.
       Сергей услышал два слова в одном и усмехнулся. Илья обиделся:
       - Знаешь, мне тоже в лом торчать у тебя под дверью. Что это такое: звоню, звоню, там только собака рычит. Откуда у тебя собака?
       - Добрый вечер.
       - Добрый вечер, Илья, - поддержал Сергей.
       - Добрый вечер. Тиночка, мы же с тобой взрослые люди, а ты ве­дёшь себя, как ребёнок - прячешься от меня, не подходишь к телефону, устраиваешь какие-то демонстрации...
       - Класс, - тихо выдохнул Сергей.
       - Ты во мне разочарован? - обрадовалась Эсфирь. - Брось эту бяку, Илюша. Она тебе не пара.
       - Ну, это уж позволь мне самому судить. Юноша, Вы же видите: нам нужно поговорить. Попрощайтесь с дамой и оставьте нас одних, будь­те так любезны.
       - Хрена лысого, - невозмутимо ответил Сергей. - Я любопытный.
       - Тина, ну хватит ломать комедию, - поморщился Илья. - Это, конечно, образцовый экземпляр молодого здорового самца. Но я-то тебя знаю. Ты интеллигентная, утончённая женщина, тебя не могут всерьёз ин­тересовать примитивные юные хамы.
       - Позвольте вас представить, - учтиво предложила Эсфирь. - Илья Эпштейн, литературовед, критик, обозреватель журнала "Всесвіт", доб­рый мой приятель. Артур Серж Франсуа д'Эвердьё, студент филфака, скульптор, композитор, мой муж.
       - Счастлив знакомству, - обозначил поклон Сергей.
       - По крайней мере, знакомство может оказаться для Вас полезным, - улыбнулся Илья. - Посмотрите, как надо себя вести, а вдруг что-то усвоите... Хорошо, Тиночка, ты мне доказала, что ты женщина с харак­тером, самостоятельная, независимая, привлекательная и не станешь за меня цепляться, как за единственный вариант. Но, право, я всегда это знал! Столько хлопот из-за пустяшной ссоры! Прими мои извинения, и пойдём, наконец, в дом, выясним наши отношения окончательно. Сколь­ко можно торчать на лестнице!
       - Но отношений нет, Илья, - невинно напомнила Эсфирь. - Разве ты сам не дал мне отставку?
       - А вот это уж решать мне - на том простом основании, что я муж­чина, - отрезал Илья.
       Эсфирь, не утерпев, захохотала.
       - Голосуют только члены, - задумчиво покрутил идею Сергей. - Впе­чатляет.
       Преодолел три последних ступеньки до площадки, повесил трость петлёй на край перил и деловито спросил:
       - Выбросить?
       - Почему сразу выбросить? - сердито вскричала Эсфирь. За дверью отчаянно залаяла Нюшка. - Что у тебя за страсть - выбрасывать моих любовников? Я же твоих девиц не выбрасываю!
       - Боже мой... - потрясённо выговорил Илья. - Так Вы?.. Господи, как ты могла? Мне ты можешь морочить голову! Со мной можешь играть в кошки-мышки, в прятки, в догонялки, во что тебе заблагорассудится! Но хладнокровно использовать слепого мальчика... - он мотнул головой и побежал вниз, бросив сквозь зубы: - Какая же ты дрянь, оказывается.
       - Ты права, - заключил Сергей. - Можно не выбрасывать. Тем более, что человек-то хороший. А ты когда-нибудь бросала? Или всегда лавировала так, что бросали тебя?
       - Всегда бросали меня. Сохранив самолюбие, веру в себя и свободу воли, - Эсфирь распахнула дверь, обняла собаку. - Да, да, прости, Нюшенька, мы гады, оставили тебя одну. Сейчас пойдём, потерпи ещё минуточку, я только уложу...
       - Идём вместе, - перебил Сергей, беря ошейник.
       - Это ещё пуркуа?
       - Илья остановился внизу и закурил.
       - Ну и что?
       - А вдруг он недовыяснил отношения?
       - Делать ему больше нечего. А если и так - я на него Нюшку спущу. Что с тобой? Сиринг, неужели тебя это задело?
       - Да! Задело! В тебя плеснули помоями! Из-за меня! И я не успел ни отклонить его руку, ни заслонить тебя! Всё, что я могу - встать рядом с тобой, ты и в этом мне отказываешь?
       Она дёрнула "молнию" на его куртке, двумя руками зажала рвущий его грудь кашель. Виновата. Забыла, потешаясь, что он ещё ребёнок, он смеётся, когда плевки летят в него, но за неё ему ещё больно...
       - Не помои, нет - отражения, эхо моих шагов, ответ реальности, как же идти, если от неё заслоняться? И ты рядом, в этом лабиринте кривых зеркал и глухих тупиков ты - мой поводырь.
      
      

    - - - - - - -
      
      
       В парке напротив университета было почти пусто. Неистребимая ком­пания шахматистов, припорошённая снежком. Три студента с кон­спек­тами и учебниками, не замечающие ни холода, ни сырости. Пара ба­бушек с румяными малышами - стойких сторонниц ранней закалки. Оди­­нокая старушка, традиционно кормящая с ладони синиц. А Тины, разу­меется, нет. Принципиально и демонстративно опаздывает. А ещё вернее - вовсе не придёт...
       - Оля!
       Ольга Ефимовна вздрогнула, сухо рассмеялась от неожиданности.
       - Привет, - улыбнулась ей круглая, мягкая, ленивая, обманчиво неопасная кошка. Текучее серое серебро, тёплый ворох волос в очаге отки­нутого капюшона, лесной орех на ладони, белка в тон волосам. Композиция нарочито банальная - "я, мол, белая и пушистая, белочек корм­лю", - но построена со вкусом.
       - Привет, - Ольга Ефимовна села рядом. Белка, ухватив орех, мет­нулась на дерево. - Умеешь ты отводить людям глаза. Даже я тебя не за­метила.
       Вблизи изящное серое пальто, отделанное серебристой вязаной тесь­мой, оказалось крепко потёртым самостроком. Белый, чёрным го­рохом, шёлковый шарфик с тонким шитым кружевом по краю, скорее все­го, выкроен из старой блузки. Диковатые мягкие сапоги, стянутые допо­топ­ной шнуровкой, может, и хороши бесшумно шнырять по лесным чащам или мерить горные тропы, и на Тине, как ни странно, смотрятся органично, но уважающая себя женщина такого не наденет. Тем более в нашем возрасте, требующем особой, подчёркнутой элегантности...
       Да только эта ускользнула от возраста, как когда-то молча усколь­зала от любых требований. Всё та же юная Тина. Правда, черты как-то сложились. Обрели завершённость, отдающую малоприятным холодком вневременности. Этаким сквознячком из бездны. Впрочем, наверняка незаметным непрофессиональному взгляду.
       Ольга Ефимовна осознала, что уже несколько минут бесцеремонно изучает модель. А та идеально держит позу непринуждённого отдыха. Даже пальцы не сжали сумку. Даже не дрогнули ресницы. И даже, ка­жется, не дышит. Абсолютный покой.
       - Как поживаешь? - участливо поинтересовалась Ольга Ефимовна.
       - Спасибо, у нас всё в порядке, - любезно заверила Тина.
       Хоть бы для приличия спросила: "А у тебя как дела?" Да, дру­же­ской беседы не получится. Что ж, Тиночка, ты сама не захотела мира. Пеняй на себя, Феерейн.
       - Рада бы поверить. Но тогда зачем ты пришла?
       Тина едва уловимо удивилась.
       - Выслушать тебя. Ответить на твои вопросы. А что, не надо было?
       - До сих пор ты от меня пряталась. А теперь прибежала. Значит, не так уж у тебя всё гладко. Значит, ты уже поняла, что натворила.
       - А-а, - Тина, слегка потянувшись, устроилась ещё уютнее. - Да. Ты вправе втоптать меня в грязь.
       - Да ты сама это сделала. Без моей помощи, - вздохнула Ольга Ефи­мовна, привычно переходя на задушевно-сочувственный тон. - Ну сама по­думай. Чего ты достигла за все эти годы? Ничего. Кому или чему при­несла пользу? Никому. Даже себе. А ведь тебе было столько дано. С твоими способностями и возможностями, захоти ты - могла бы управ­лять миром. Побрезговала. Могла бы сделать себе имя в науке или стать знаменитым врачом, занять достойное место в обществе. Тебе и это лень. И вот теперь - где все твои таланты? Ты их даже не растратила. Ты их про­сто растеряла. Упустила сквозь пальцы. Сидишь в лаборантках - лишь бы не напрягаться и не совершать лишних движений. За долгую "тру­довую" жизнь не заработала на приличное пальто. Даже вечной мо­ло­достью не сумела толком распорядиться. Не нашла ей лучшего при­ме­нения, чем обольщать малолеток. Дешёвое развлечение, что тебе в нём? Да всё то же: не требует усилий. Серьёзный противник тебе не по зубам. Видно, слишком легко тебе с детства всё давалось, вот ты и не научилась бороться, вот и выбираешь всегда и во всём путь наименьшего сопро­тивления. А теперь у тебя на пути - я. И ты отлично понимаешь, что тебе со мной не тягаться. Иначе не запрещала бы Сергею даже звонить мне. Иначе не...
       Тина, до сих пор слушавшая с ни к чему не обязывающей вежливой улыбкой, посерьёзнела и качнула головой:
       - Извини, Оля, мне очень жаль, но я ничего ему не запрещаю. Я хоро­шо знаю пределы своих возможностей. А о твоих с ним отношениях стараюсь даже не заговаривать. Слишком деликатная тема.
       - Как же, как же. Помню. "Нет, я на лошадь не сяду, она не хочет, у неё нога болит". Трусость, лень, равнодушие - всё ты умеешь выдать за деликатность, - Ольга Ефимовна медленно вдохнула-выдохнула. Не уро­нить себя. Соблюсти тон - такой же безукоризненно благопристойный, какой держит этот мягкий снеговичок с ледяной сердцевиной. - Брось, Ти­на. Ты можешь морочить голову двадцатилетнему ребёнку. Но я - твоя ровесница, старая, опытная, закалённая жизнью женщина. И я знаю, кто ты. Ваша демагогия на меня не действует, я с ней давно знакома.
       - "Наша"? - промурлыкала Тина. Ничего по ней не поймёшь. То ли по­лоснёт сейчас когтями, то ли примется умываться. - У советских соб­ст­венная гордость, у норисков одна на всех демагогия? И ещё, как сейчас помню, мы с тобой Христа распяли.
       Да она просто не принимает разговор всерьёз! Издевательски иг­ра­ет! Сколько ни шлёпай по лапам, всё равно так и норовит превратить ак­ку­ратный клубок в головоломную путаницу.
       - Мир делится на своих и чужих, - терпеливо отняла клубок Ольга Ефимовна. - Пусть они прекрасные, добрые и мудрые, но играют они чёрными, и глупо закрывать на это глаза. Тем более мне, художнику. У меня отличное зрение, Тина. Я вижу, какие игрушки ты себе выбираешь. И играть Сергеем я тебе не позволю. Не дам сломать ему жизнь. Оставь мальчика в покое, Тина.
       - Интересно. А нельзя ли конкретней? Каким именно образом я могу сломать ему жизнь?
       - Я не собираюсь заниматься словесной эквилибристикой. Просто предупреждаю.
       - Оля, - Тина сжала крошечные руки в серых перчатках. Ага, проняло, наконец. - Послушай. Эту ситуацию ведём не мы. И мы в ней отнюдь не взрослые, не опытные и не закалённые. Наверное, нелегко взгля­нуть объективно на человека, которому ты когда-то меняла подгуз­ники, вытирала сопли и привязывала колокольчики к запястьям и щико­лоткам, чтобы он заметил и осознал собственное тело. Но постарайся. Отступи на шаг и вглядись. Сергей - не ребёнок. Рядом с нами титан.
       - Для меня он навсегда ребёнок. Моё беспомощное и беззащитное дитя. И я буду бороться за него. С тобой, с судьбой, со всем миром, даже с ним самим. Я его тебе не отдам. Не трать зря время. Ты проиграешь. Он мой.
       Та медленно подняла ресницы. Вот он, ключевой момент, миг ата­ки... Но нет. Мягко скользнула зыбким зелёным взором по лицу Ольги Ефи­мовны и задумчиво уставилась куда-то в кусты. Видно, сообразила, что против женщины, столько лет смотревшей в грозовые глаза норис­ков, это оружие не эффективно.
       Ольга Ефимовна незаметно перевела дух. Продумала ответ на неизбежное для этой болотной твари высокомерное: "Он мой", - или лицемерное: "Прости, что отняла у тебя внука".
       - Я не стану с тобой бороться, - сказала Эсфирь.
       - Да-а? Вот как? - Ольга Ефимовна облегчённо откинулась на спин­ку скамьи. - Ну, я так и думала, что молодец против овец. Отступаешь перед первым же проявлением силы. Или надеешься взять другим, ноч­ная кукушка?
       - Оля, ты совершила величайшее деяние, какое только может совер­шить человек. Даже больше. Бороться - с тобой? С человеком, давшим миру Сергея? Гасить рассвет?..
       - Значит, сдаёшься, - недоверчиво подытожила Ольга Ефимовна.
       - Давно сдалась, - с улыбкой уточнила Эсфирь. - Не ты меня по­бе­дила. Ты отомщена куда сокрушительнее. За твоё тридцатилетнее дол­го­тер­пение с Арманом и его компанией - норисса у ног твоего внука.
       Ольга помолчала, бессознательно теребя ремешок сумки. В конце концов, Тина сама сказала, что пришла отвечать на вопросы, никто её за язык не тянул...
       - Откуда ты знаешь про колокольчики?
       - Понятия не имею, - Эсфирь пожала плечами. - Это очевидно. Прос­тейший способ озвучить движения.
       - Мне было не очевидно. Всё это придумывал Арман. Тебе Малыш рас­сказал, да?
       - Ого! Он что, помнит себя с ползункового возраста?
       - По-моему, с рождения. Как у него дела? - решилась Ольга. - Как он себя чувствует?
       Эсфирь, обрадованно кивнув, начала деловой отчёт:
       - Гораздо лучше. По вечерам ещё температурит, но сухой, болей почти нет, дышит симметрично, так что с плевритом мы, тьфу-тьфу, рас­пле­­вались. Раньше, бывало, говорил мне нежности, а теперь больше ку­са­ется, да так бодро - душа радуется. Без конца рычит, что если лекар­ст­во не помогло с трёх раз, не фиг им дальше травиться, но терпит все про­цедуры и глотает всё, что даю. И ест хорошо, даже печёнку ест - правда, со скандалом. Одно плохо: он всё время что-то делает, и затормозить его невозможно. Каждый день планирует себе столько подвигов, что и в ме­сяц не управишься, а потом сам себя поедом ест за недоперевыполнение. Сдал пять зачётов и два экзамена, в четыре дня вырезал на заказ шесть волшебных деревянных ложек, - маленькие руки невесомо поднялись, лаская почти зримые, изумительно изящные вещицы. - Все индиви­дуальны, плавно разнятся формой и смыслом, все поют, нежат руку и душу.
       "Ну, значит, скоро ты получишь такие же, - кольнуло Ольгу. - Тебе и просить не придётся. Скажешь: "Ах, какая прелесть" - вот таким зве­ня­щим голосом, и Малыш отложит все свои дела пади твоих прихотей".
       Она вернула разговор в колею:
       - Кашляет?
       - Да, иногда бывает. Это естественно. Вторая стадия, осень - быст­ро не вытянешь.
       - Как - вторая стадия? - помертвела Ольга. - Что ты несёшь? От­куда? Когда же тогда началось?
       - Я думаю, лет в двенадцать.
       - Ты с ума сошла. У него ничего не было, обычные простуды, ско­ль­ко его обследовали, флюорография, Манту - никаких признаков...
       - Манту? отрешённо переспросила Эсфирь. Сняла перчатку, хлест­нула ребром ладони по скобе на железном каркасе скамьи и протянула рассеченную руку Ольге. Рана стремительно затягивалась. - У нориска?
       Ольга всухую глотнула. Полезла в сумку за сигаретами. Эсфирь на­ду­шенным платочком стёрла с ладони кровь и мокрую ржавчину.
       Врёт рыжая ведьма. Врёт. Это она виновата, она довела Малыша... "Я не могла проглядеть, не было у него ничего серьёзного и быть не мог­ло, он стойкий мальчик, опора моя и гордость, это я умирала от горя, а ему ничего, дети быстро забывают, сегодня плачет - завтра смеётся, и к Киеву он сразу привык, никогда ведь не жаловался, ну бронхит за брон­хи­том, южане легко простужаются, и вообще нынешние дети часто боле­ют, но я же делала всё, что нужно, вон каким крепким вырос, это она из него кровь пьёт..."
       Неужели проглядела?
       - Смерть Армана, - эхом её смятенных мыслей отозвалась Эс­фирь. - Переезд. Акклиматизация. Переходный возраст. Мальчик пере­растёт. Туберкулёз часто так начинается - обычными бронхитами и пнев­мониями. И почти все дети действительно его перерастают, даже не заметив - достаточно закалки, правильного режима и здорового питания, а ты, я уверена, всё это свято соблюдала. Не кори себя. Тебе просто не повезло. Сиринг - не "все".
       - Да уж. У него все кнопки перепутаны. На какую ни нажмёшь - реакция непредсказуема... Ну, а если я всё-таки захочу его повидать? Смогу я переговорить с собственным внуком?
       - Это не ко мне. Это к нему. А что, он тебе когда-нибудь в чём-то отказывал?
       - Я не о том. Волноваться и нервничать ему опасно?
       - Да. Извини, Оля, у меня заканчивается обеденный перерыв.
       - Ладно, - Ольга встала. - Когда станет безопасно, сообщишь.
       - Обязательно. Ему что-нибудь передать?
       - Что?.. - Ольга круто обернулась к Эсфири. - Малыш знает о на­шей встрече?
       - А что? - не врубилась Эсфирь. - Почему нет? И как иначе?
       - Ты ему сказала, что мы встречаемся и ведём какие-то переговоры за его спиной?!
       Эсфирь невозмутимо пожала плечами:
       - Ты знаешь, я много чего делаю за его спиной. Если бы я всё время маячила перед ним, я бы загородила ему путь и оставила без прикрытия его тылы.
       - Ничего не понимаю, - Ольга сжала занывшие виски. - Где логика? Здравый смысл? Женский такт? Инстинкт самосохранения, в конце кон­цов? Что у вас за отношения?.. Ничего ему не передавай на словах. Он опять всё перекрутит, истолкует наоборот, только лишний стресс ре­бён­ку. Дай руку, - Ольга свинтила с пальца кольцо. - Держи. Уж это не­воз­можно понять превратно.
       - Ох, ничего себе... - вымолвила Эсфирь, хлопая глазами на серый, морозно мерцающий ободок. - Оля, это чересчур. Ты вообще пред­став­ляешь, сколько оно стоит? Правда, не здесь...
       - Успокойся. Это даже не чистое серебро. Какой-то сплав.
       - Да, это не совсем серебро... Нехилый вкус у маркиза д'Эвердьё...
       - Вот именно. Подарок Армана. Оно ваше. Из вашего безумного "не здесь". Нищеброды, - процедила Ольга. - Деревянными ложками тор­гуете. Свадьбу по-человечески справить не сумели. Замужней женщине просто неприлично ходить без обручального кольца!
       Призрачно-серый ободок свободно скользнул на средний палец Эс­фири. "Начнёт благодарить - убью", - подумала Ольга.
       - Беру, - улыбнулась Эсфирь. Собрала пальцы в кулак и прижала к груди. - Вместе со всем, что с ним связано. Ты права. Ты отмотала свой срок.
      
      

    - - - - - - -

    - - -
       Нет ничего в разуме, чего не было бы прежде в чувстве (лат.). - Джон Локк. (Ос­новной тезис сенсуализма).
       Кроме самого разума (лат.).
       Сидеть и молчать.
       Доведение рассуждений до нелепости (как метод доказательства) (лат.).
       Суггестия - внушение, воздействие на подсознание.
       Литания Пресвятой Деве (лат.).
       В русском переложении "Бармаглот". - Льюис Кэрролл. Алиса в Зазер­калье (англ.).
       Сад камней.
       Гласные. - Сонет А. Рембо.
       Его Глаза.
       Греческая буква А - из финикийской 0x01 graphic
    - схематического изображения головы быка.
       Взрыв вулканического острова Санторин в Эгейском архипелаге - са­мая страшная катастрофа за всю историю человечества.
       Ностратический - реконструированный Иллич-Свитычем палеолитичес­кий праязык, общий предок большинства языковых семей Евразии.
       Дж. Мур - английский философ. Пленил народ парадоксом Мура: "Идёт дождь, но я с этим не согласен".
       Рудаки.
       Е. Бачурин.
       А. Сапковский. Меч Предназначения.
       В. Гандельсман.
       Притворщица, комедиантка.
       Баратынский.
       Башшар ибн Бурд.
       Ахматова.
       Ахматова.
       Вишневский.
       Сумароков.
       Давыдов.
       Цветаева.
       Цветаева.
       Пушкин.
       Вишневский.
       "Графиня-цыганка" (английский фольклор).
       Рас.
       Баратынский.
       Губерман.
       Бунин.
       Полная неприкосновенность. Абсолютная неподкупность. Всеобъемлю­щая це­лостность. Тотальная полнота.
       "Испанский воротник" - гитара, надетая с размаху на шею.
       Огонь. Вода. Камень. Воздух. Нашему брачному обету будьте Беспри­страстными Свидетелями.
       Биоллайн - белый ритуальный нож ведьмы.
       Чёрный ритуальный нож ведьмы.
       Врать.
       Еврейское уменьшительное к Эстер.
       Шампольон дешифровал египетские иероглифы, Кнорозов - письмен­ность майя.
       Старый пруд. Прыгнула лягушка. Всплеск воды. - Басё.
       Цинодонты - примитивные, близкие к земноводным рептилии, от кото­рых прои­зо­шли млекопитающие.
       Видит только сердце. Глазами сущности не увидишь. Глаза слепы. - А. де Сент-Экзюпери. Маленький принц.
       А. Дельвиг.
       В них стреляли, они умирали. - А. Б. С. Жук в муравейнике.
       Тубо, всем тихо.
       Carcharodon carcharias (лат.) - белая акула.
       Вообще всё.
       Вира - замена вендетты, возмещение родичам убитого, плата за смерть.
       Вечно лишь искусство, сработанное из прочного материала. - Т. Готье.
       Щемящее очарование бренного, мимолётного, скоротечного (яп.).
       Rye - рожь.
       Athene (лат.) - сыч.
       Anthropoides virgo (лат.) - журавль-красавка.
       Исихия - внутреннее безмолвие, покой и отрешённость, цель исихазма - пра­вославной духовной практики внутреннего молчания и созерцания (от греч. ??????? - покой, быть в покое).
       Е. Бачурин.
       И. Иртеньев.
       О. Ладыженский.
       О. Ладыженский.
       С. Сатин.
       О. Ладыженский.
       Эндорфины - синтезируемые самим организмом вещества, недостаток которых ведёт к утрате радости и смысла бытия.
       Ничего страшного.
       Его молчание - общественное бедствие [Мирабо о Сиесе].
       Х. Р. Хименес. Перевод А. Гелескула.
       Льюис Кэрролл. Охота на Снарка. Перевод Г. Кружкова.
       Г. Остер. Вредные советы.
       Шамберьер - манежный бич.
       Неприличные слова.
       Как?..
       Басё. Перевод В. Марковой.
       L'homme - человек, мужчина.
      
      
      
      
       - 53 -