Верин сон

Вера Павловна вернулась домой поздно вечером,  - не столько уставшей после работы, нервной, бюрократизированной, полной досадной и раздражающей бестолковщины,  а скорее, как обычно, взвинченной; долго, партия за парией, играла с компьютером в шахматы; ошибалась, брала ходы назад, но каждую партию доводила до победы,  тоже почти не приносившей радости, но все-таки утомляла мозг,  склоняя его – не ко сну – к полузабытью, которое заменяет  сон, и тем странным мыслеобразам, что являются в таком состоянии;  их иногда удается припомнить или сформулировать, если есть время и желание.

Веру Павловну угнетала бессмысленность существования, механическое выполнение каких-то действий, обыденных, необходимых для жизни, здоровья себя самой, семьи, состоящей из двух приемных и двух собственных детей, рожденных от разных, канувших в лету мужчин, людей, с которыми работала. Когда-то, благодаря им, жизнь казалась исполненной смысла и высокого служения. Теперь дети выросли, живут отдельно, наслаждаются своей чувственной жизнью, забывая ее навещать. А она и рада, потому что искания высшего смысла захватили ее существо, когда-то всецело поглощенное заботой о потомстве, дракой за пищу и биологические условия существования.  В минуты свободы от необходимого делания  ищешь высший смысл, перспективу, сверхидею, которая не сводится к банальному выживанию, продолжению рода.

Россия вырождается, но одной Вере Павловне не справиться с этим, сколько бы она не истощала свои силы. Если в королевстве гниль, то к чему плодить несчастных? Если сам бежишь по жизни как по канату, зачем вешать на шею нахлебников. Да, она еще не старая, следит за собой, тренирует по утрам пресс и посещает бассейн. Ее точеная фигурка как и прежде привлекает мужчин, но, чем дальше, тем больше ей нужно ощущение цельного смысла. Здоровье на то и здоровье, чтобы оно само заботилось о себе, пока мы выполняем более важные задачи. 

Малые народы легко довольствуются идеей выживания, борьбы с соперниками, сохранения самобытности, распаляются этим, кичатся собой, а великие народы, чтобы хотеть  жить, нуждаются в великой идее.  Такой  идеей является небытие, уход  как избавление, и это выбор чистого разума по ту сторону морали. Гамлетов страх смерти больше не действует - слишком много пафоса, а в пафос мы не верим.  Только долг удерживает, только минуты счастья, которое дает творчество, которые приобщают к высокому, расширяют сознание.
 Творчество – лучший наркотик. Учите детей писать стихи, и они не сядут на иглу. На что-то все равно подсесть придется. Пусть лучше будут трудоголиками или безобидными графоманами. Но это паллиатив избавления.

Вера Павловна обращалась за ответом к Бердяеву, Булгакову, Флоренскому – и им подобным корифеям серебряного века, но не помогло. Не тот ли это П.А. Флоренский, который в годы октябрьского переворота восклицал: «И это теперь, когда у нас есть Пушкин и Достоевский? В Кремле сидят бесы красноглазые!»

Пушкина не троньте, а  что касается Достоевского – то именно из-за таких как он и его персонажи пришли те, кто  вынул из вас энтелехию, дорогой Павел Александрович. Им бы все что-то переступать или не переступать, видя в этом знак высшего призвания, носиться с собой как с писаной торбой; их мир состоит из препон, разъят на части. Лучезарный и цельный Лев Толстой, напротив,  не раз согревал нас, но разве ответил он на запросы пытливого ума, жаждущего деятельности, творчества?    И в тот момент, когда мы ищем высшие смыслы, задаемся вопросом «Что делать?» нам вспоминается – кто? Реальность чрезвычайно обманчивая штука.

И вот уже кто-то бородатый, в очках, подозрительно похожий на Чехова или черного монаха, в черном же костюме,  собственной персоной выходит из-за шкафа, садится в глубокое кресло, доставшееся в наследство от  бабушки. Он почти не виден, но его близорукие добрые глаза тепло блестят через очки, и Вера Павловна проникается уверенностью, что этот человек – настоящий мужчина, не чета тем, что попадались на ее пути в большом количестве и через которых она была вынуждена переступать как самка паука каракурта через жизнь случайно встретившихся на ее пути мелкотравчатых самцов-паучков, которые буквально теряли голову от общения с ней. Этот не спасует перед мировыми вопросами, он насытит ее душу. Не одну русскую девочку он перепахал.   

- Николай Гаврилович, вы ли это? Что же нам делать - скажите, родимый?

- Знаю, все знаю, - говорит человек, покачивая головой. - Ваше положение тяжелое, жизнь пропащая. Но не беспокойтесь, ибо я знаю ответ. Снимите одежду, прилягте на кушетку, расслабьтесь, закройте глаза. Вы успокаиваетесь. Ваши руки тяжелеют. Ваши ноги начинают теплеть. Ваши бедра охватывает приятная истома.  Я здесь. Скоро вам будет совсем хорошо. А теперь, что вы видите?

- Дивные виды! Город-Сад. И Солнце какое-то странное, серебристое, а не желтое…   

- Этот поселение за полярным кругом, на небе искусственное солнце – запустили серебристый шар из тончайшей паутины, он отражает Солнце и освещает полярную ночь, это революция в климате. Небо синее-синее,  жарко. Теперь тут субтропики, пальмы растут. 

- А это кто купается  в море? Детишки – да как много! Они выбегают из однотипных домиков.

- Бывший ледовитый океан, теперь всероссийская здравница.

- А там что за светлые здания из стекла и алюминия, отражающие ослепительное искусственное солнце?

- Государственные питомники-детозаводы. Предприятия промышленного производства детей. Так Российская народная республика, страна вновь победившего социализма, решает демографические проблемы. Ее население уже удвоилось по сравнению с упадочным периодом вашего времени. Пустующие села в глубине территории постепенно заселяются.

- Да как же они производят детей, милый Николай Гаврилович? Клонирование? Суррогаты?

- Что вы, что вы, Вера Павловна! Естественным путем. Как в конных заводах. Отбирают перспективных мустангов, - ну вы меня понимаете. 

- Не так быстро, прошу вас! Как хорошо, Николай Гаврилович! Мне трудно в это поверить. Продолжайте.

- Да, производство детей поставлено на промышленные рельсы.  Это следствие мудрой демографической политики победившего нанопролетариата. Люди трудятся общинами, коммунами, не разделяя дом и работу, поэтому и семья приобрела новые очертания, особенно когда ввели условием получения кандидатской ученой степени – жениться или выйти замуж, а докторской – сделать это во второй раз, ну а в академики избирают исключительно патриархов и  матриархов, создателей и породителей научной школы.

- Как хорошо должно быть учить теорию Максвелла в интимной обстановке! Ну а как быть с теми, кому науки не в прок?

- Они и есть главные производители. Когда государство почуяло, что  ему не устоять, если не преодолеть демографический спад любой ценой, что олигархи потеряют источники своих прибылей, оно создало особую профессию для ничем не выдающихся, социально аморфных, но биологически активных молодых людей – специальную сеть моногородов  для производства населения под контролем наноспециалистов. Ну а потом из этих поселений вышла новая Россия и взяла власть в свои руки. 

- А как же нравственные и  религиозные нормы, обычаи? Это же,  простите, какой-то содом и гоморра.

- С этим все в порядке, потому что не порок сластолюбия, а высокая цель выживания человечества поставлена во главу угла. Что же лучше, экспорт женщин легкого поведения,  лживое единобрачие или многомужество-многоженство в духе романтического периода в коммунизме? Поверьте, не мормоны и исламисты совершали эти преобразования.    Хотя и они приложили руку – у них собственные общины и мы им не мешаем, пока они не мешают нам как декаденты всякие, как все, кто не вписывается в нашу систему, но и на них мы нашли управу. Увы, - печально вздохнул собеседник.

-  Увы, - повторила Вера Павловна. 

Ей стало грустно и неспокойно.

- Зачем вы все-таки пришли, Николай Гаврилович? – внезапно спросила она. 

- Вы помянули «Что делать?» Не всуе, надеюсь? Потому что меня послали за вами. В одной из коммун образовалась вакансия. В моей коммуне.

- Ах, нет, что вы, я еще не готова. Или уже. Моя весна миновала.

- Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Увы, мне очень жаль, но я пришел за вами и без вас я не уйду, Вера Павловна.

Его взгляд напугал ее. Он стал приближаться, и только одна мысль – избавиться от кошмара завладела ей. Когда его борода коснулась ее лица, она вскочила, отбежав в сторону, ухватила стоящую в углу гимнастическую палку,  швырнула ее в позднего гостя как копье; потом сама рухнула на пол как подкошенная.

Раздался звон стекла, и, медленно приходя в себя, Вера Павловна очнулась в предрассветной мгле, в пустой комнате перед разбитым зеркалом, с шишкой на лбу.

- Делать что ли нечего? - подумала она, с трудом поднимаясь с пола.