Второй разговор Сталина с Булгаковым

Из цикла "Парадоксы и альтернативы"

++++++++++++

- До свидания, Михаил Афанасьевич. Успешного конца.
Писатель поник у телефона, пикающая трубка долго не уходила от уха, а ухо явственно ощущало щекотливое эхо баритональной хрипотцы.
Только ведь разговора не было. Или был?
Вождь задержал ладонь на придавленной трубке телефона:
- Я дал ему еще 10 лет. Или мы, или нас сомнут…

***
- Вы же много лет ходите на мои пьесы… «Дни Турбинных», «Бег»… - и снова в висках по девять граммов свинцового вопроса: был ли этот разговор, вот эти слова, эти дольки диалога?

- На «Турбиных» не один раз. Здесь в Москве, не то что в Батуме. Батум – это дыра, знаю, что дыра…

- Да, Батум дыра, но «Бег» же это хорошо. Почему же мне так тяжело? Нет воздуха. Я хочу вздохнуть.

- Бег за глотком воздуха? Бегом. А разве Хлудов или Голубков здорово надышались там? В «Беге»…

- А здесь? Воздух есть, но есть и его продавцы. Я что? Хуже я Погодина? Я лучше Погодина, хоть критики это и не скажут, а мне втройне тяжело. Ни воздуха, ни уверенности, ни поддержки. А по-вашему, я хуже Погодина? Я же лучше…

- И лучше Тренёва. Из тех, кто есть, вы лучше. Но «Бег» не лучше, и даже «Дни Трубиных» - не лучше. Не лучше вас. А мы ждем лучше-е…

- Да! И я… я пишу… лучшее, лучше. Ей-ей Богу.

- Вот и пишите, товарищ писатель. Здесь, у нас. У себя. Один. Там бы вы не писали «Бег», там бы вы писали, чтобы глотать… не воздух, - жратву! «Батум-2», «Батум-3»… А «Турбиных» по контракту не напишешь. Для этого нужен голод на глоток воздуха. Каждое слово – как последний глоток. Надышаться бы, вздохнуть бы и замереть, напружив все силы до следующего глотка. Воздуху вам, простору, размаху? Не путайте простор с пустотой. Пустоты и после вас хватит! Будут при дворе новые бедняки и прочие чёрте-швили-швайны-штейны. Или вы полагаете, воздуху много там? Вы, думаете, вот вырветесь из советской идеологической духоты туда, и вас встретит опьяняющий зефир курортного Лурда? Вы так думаете? Зря так думаете. Там, товарищ сочинитель, нет курортной атмосферы, а есть атмосфера клиническая, с карантинным строгим режимом. Вы даже не заметите, как из мистика Булгакова сделают нечто газообразное. Вас будут надувать в разные резиновые формы, придавать требуемый вид, использовать против своего же народа, против традиций русской литературы и нашей культуры. А не согласитесь, упретесь, как Бунин, так и будете прозябать, задыхаться, но безо всякой Нобелевской уже премии. Этим снобам и педантам хватит для галочки одного русского на БУ.

- Но если сказанное мною слово будет авторитетным, то я скажу Правду!

- Когда это там русскому давали сказать, что он хочет, когда ему там присваивали «авторитет»? Тому же Бунину разве? Но разве можно сравнить то, за что ему дали «Нобель», с тем, за что не дали Льву Толстому и Чехову? Что эпохального сказал Бунин, или будет правильно вот так: что эпохального дозволили сказать Бунину? Русский рупор там нужен как молот для них же – буржуев Запада там – против русских тут, а в конечном счете и там. Вас разразит отчаяние, ваша совесть не позволит вам жить после того, что вас заставят сказать, после того, что вам не дадут сделать и после того, что выведут из Вашего оккультного романа… - («Откуда???!!!» - но стальная гусеница речи не оставила времени задуматься над истоками всеведения). – Так что свобода пустоты – она же пустота свободы там – раздавит вас раньше, чем 10 лет спустя. И не забывайте еще пример эмигрантов, начиная с князя Курбского: русскому писателю в трудную минуту вредно отрываться от народа, не о том пишет он, не тем живет…

- Но меня же здесь давят, едва не физически.

- Кто давит?

- Все те, кто упорно скидывает с корабля современности Пушкина. Авер… Да мало ли?

- Да-а? Товарищ мистик, вы даже не представляете себе, во сколько крат страшнее их пресс там. Мне приводилось общаться со свободными художниками Запада. Вы не можете вообразить, сколько в них придавленности разума и совести, сколь мало в них глубины. Русская литература - она сродни глубокой пахоте. О Байроне, Гете, Шекспире принято говорить как о пиках, вершинах. Гюго строит блистательные, многословные литературные «Нотрдамы». Это всё Запад. А вот для России, безусловно, важнее путь к истокам, корешкам. У Запада - достичь. Выси, верха, совершенства. У нас - проникнуть. Вглубь. Вширь. И в суть. Беседуя с их властителем умов, я не раз ловил себя на том, что мы даже как будто говорим на цивилизованном языке одних и тех же понятий, однако это иные организмы. Они там холёные, гладкие, воркотливые, но с лягушачьими глазами и мышиными лапками. Мы для них с другой планеты, из других миров. За прессом их «свобод» всё, и даже Голливуд, делается чудовищной машиной уничтожения гордого «я». Голливуд становится фабрикацией миллиардов крохотных «чарликов». Там Авербахи сминают Бахов с ледоколов современности. Там месят всех, даже Форда. Форд вам не чета, товарищ драматург. У Генри Форда были миллионы экземпляров своей газеты, а задавили, припёрли ледоколом, заставили сдаться. Поэтому всем нам нужно, самое много, за 10 лет придумать против их ледокола такой линкор, чтоб не смяли. И Вам – свой, духовный - против библейского. Иначе всех раздавит Запад, бессмысленный и беспощадный к человеку с независимым, русским умом.

- Но вас же они не раздавили. Одного.

- Во-первых, я был не совсем один. Но и один такой. Потому я и говорю с вами сейчас, потому они и обращаются ко мне: Сталин. Да, я должен был многое подложить, чтобы не просто уцелеть вопреки интригам и козням более нацистски спаянных и болтливых демагогов и щеголей. Я должен был их еще и – переиграть, будучи не эффектным, слегка косноязычным, а также этнически и морально одиноким на фоне единоплеменной «элиты», захватившей власть в 17-м и не до конца отдавшей ее даже сегодня. Задача наша и партии большевиков сейчас - соединить, повести, победить, построить, преумножить, отвоевать и все дальше побеждать и побеждать, обводя вокруг носа всех корифеев мировой дипломатии и троцкизма. Для этого главное - ни при каких условиях и обстоятельствах не поддаваться на самую утонченную лесть, обаяние и посулы признанного авторитета. Мы не имеем права потакать условностям общественного мнения, светского этикета. Я готов быть жестким до резкости и неумолимым в отказе, будь мой визави предельно ласков либо, наоборот, беспредельно крут. Кто-то, с легкой руки Ленина, поругал товарища Сталина за «грубость Сталина». Но по сию пору эта грубость – тот плюс, который лучше самодурства Троцкого, «проституции» Каменева и Зиновьева, флюгерного соглашательства Ворошилова, вежливо конфузливой податливости Бухарина - из боязни обидеть... Я никогда не стушуюсь ни перед кем и нигде, будь то Черчилль или Муссолини. Я не побоюсь сказаться «диким, невменяемым и некультурным» в глазах заправил «вкуса и политеса». Но зато никому не удастся подольститься, подладиться под товарища Сталина ради того лишь, чтоб урвать тем самым хоть йоту из общесоветского пирога. Для Сталина имперские интересы Советского Союза всегда выше соблазнов, репутации, послабления личному культу – всего того, чего, по сути, не избежал в истории никто! Все, так или иначе, считались с «общественными вкусами и мнениями», боялись испортить личные отношения или уже готовую репутацию в глазах «высшего общества». А в итоге страдали государственные интересы, они приносились в жертву за улыбки, комплименты, премии и похвалу из уст стратегических и политических соперников. Но чтобы следующий наш руководитель был бы столь же неподкупен и предан державе, нам всем нужен не какой-то особенный преемник, Сталин номер 2. Нам нужна новая  революция – революция в умах, революция совести, нравственный переворот. А такой переворот дороже, дольше и труднее самой победоносной социальной революции. Люди сами должны перейти на новые нравственные принципы и критерии подхода к себе и к своим вождям –управляющему звену общества. Управленцы должны иметь умение и мужество следовать не своей выгоде и амбициям, а предугадывать и пресекать зачатки «культа», застилающего разум, зрение и совесть самому умному и проницательному. А рассадчиков культа сыщется до черта. Но самое опасное на самом правильном пути – это не одолеть рефлекс собственной исключительности тому, кто стал родоначальником, первопроходцем, идеологом.

- Но где, где найти ту грань, которая без уязвления вождей и без боли для всего общества позволит вождям принимать правду молодых, уступать первенство? Всему ведь свой срок! – вырвалось у Мастера, а потом слева под соском все расхрустилось в льдистую стекловату. Но контактёр на удивление понимающе откликнулся:

- Вы верно поняли суть вопроса, товарищ мистик. Это верно: такое понимание своего места, значения, роли и времени не даст ни одна партийная программа, ни одна революция, ни одна конституция. Такое понимание своего места и времени может быть достигнуто только путем глубочайшего и всестороннего совершенствования общества. А для этого нужна смена всех идеологических координат, всей концепции мировоззрения, миропонимания, мировидения, мировЕдения и мироведЕния. Но это в далеком будущем. А сегодня для нас намного актуальнее примитивная война с крысами и клещами. Этих зараженных, смертельно ядовитых паразитов мы вынуждены будем уничтожать, обезвреживать, изолировать. И нас заставит пойти на это не только тревожная международная обстановка, товарищ романист, и не только окружение внутренними и внешними врагами, вредителями и диверсантами. Нет, просто товарищ Сталин, в отличие от ряда “кабинетных трибунов” с западной пропиской, никогда не был "лабораторным гением" и «университетским теоретиком» революции. Сталин прошел путь в революции с низов. Он наизусть изучил натуру троцкистско-бухаринских “окруженцев”, он наблюдал все их виляния, кульбиты и перелеты за годы подпольной борьбы. От отлично помнит, по мере сил предугадывает и в меру возможностей предупреждает низости и подлости каждого. Поэтому, после 30 лет варения в таком бульоне для товарища Сталина не составит труда вычислить примерный коэффициент перерождения в среднем и верхнем эшелонах партийных начальников. Для того, чтоб контрреволюционная слизь не захлестнула нас, мы будем проводить партийные чистки. И можете поверить на слово: в процентной пропорции относительно общей численности общества, «диктатура пролетариата» регулярно и преимущественно отсевает именно представителей “среднего и высшего” звена. «Среднее и высшее» звенья - самый честолюбивый, жадный, не выдерживающий искуса властью, элемент. Этот контрреволюционный элемент склонен к перерождению, роскоши и, в конечном счете, предательству идей социализма. Запомните мои слова, товарищ фантаст: по мере построения социализма классовая борьба будет усиливаться, а сопротивление врагов народа принимать все более изощренные формы. И не ищите свободы там. Самый страшный тоталитаризм – диктатура общественного мнения лавочников и ковбоев, снобов и фарисеев, то есть эгоистов. Воинствующий эгоизм – вот диктатура диктатур. Поэтому никогда не увлекайтесь реверансами перед нашими Авербахами и вашими Швайндерами, как и недоучками Полиграфами или Индустриями… - («Откуда, ну опять откуда?!»). – Денег-то, глядишь, и раздобудете, известности - тоже, жилплощадью разживетесь, а вот свободу, честь и имя потеряете навеки. Вот и все. Кстати… Ваш Фаланд, товарищ утопист, или как его там, он - положительная сила в сатанинском треугольнике. Напрасно, это может вызвать разночтения. Добро, товарищ прозаик, не может даже косвенно соотноситься с дьяволом, а Фаланда могут назвать дьяволом и, чего доброго, добрым дьяволом. За отсутствием Бога. Но отсутствие бога – это уже злой бог. Злого бога зовут дьявол…  Подумайте,  товарищ литератор.  До свидания, товарищ мистик. Успешного финала…

***

Мастер поник у телефона, опустив пикающую трубку между коленей, Но ухо еще долго явственно ощущало щекотливое эхо басовой хрипотцы.
Только ведь разговора не было. Или был?
Мессир задержал ладонь на неснятой трубке телефона:
- Он дал мне еще 10 лет. Или мы! Или нас согнут»…
…

************

Фрагмент из книги «В плену у Воланда или сны Маргариты», 2006.