Старое, старое лето

оборвать посредине с презрительным хрустом
сухожилий, потянутых сладко –
как поют соловьи обалденно под Курском
и идет самогон, как слеза, без закуски,
а с утра было небо в заплатках –
и сослаться на Пушкина или на Пруста,
так просто

это было такое ленивое лето,
много лет тому на, даже странно.
раскладушные дни засыпали валетом,
липли мухами к скрученным в штопоры лентам
и гудели в пустом ресторане,
упиваясь свободой, собой и последним,
как первым

это были такие бесстыжие пальцы –
только пальцы, не губы, вначале –
пробивались травой сквозь поношенный панцирь,
говорили без слов, и притом по-испански,
словно каплями в крышу стучали
и сносили, и звали на волю – купаться
голяком

поднимались на цыпочки к плачущим лицам,
запинались в дрожащих аккордах,
торопились взлететь, чтоб скорей приземлиться
на другом берегу, на крутых ягодицах,
на груди, защищаемой твердо
отголоском былых репетиций,
до последнего

языком по губам и укрыться за ушком,
пробежаться по капелькам пота –
и туда, где поют соловьи и лягушки,
где играет пастух и танцует пастушка,
и доступные радости оптом,
где слеза самогона, и Пруст (или Пушкин),
и поздно