Молчаливый народ. Почему выезжают советские немцы

Гуго Вормсбехер
Молчаливый народ
(Почему выезжают советские немцы?)

        За исключением первых моих трех лет я, успевший родиться в АССР немцев Поволжья, всю свою жизнь прожил в инонациональной среде. И всю свою жизнь мучился от своего характера. Не было ничего труднее для меня, чем кого-либо о чем-нибудь попросить, кому-либо в чем-нибудь отказать или ответить на оскорбление оскорблением. Долгое время я был убежден, что это чисто личные черты, потом - фамильные, генетически обусловленные: мой отец и мои дети позволяли сделать такой вывод. В последние годы, окончательно, с головой  погрузившись в историю, жизнь, проблемы моего народа - советских немцев, пришлось внести существенные  коррективы и в этот вывод.
Помню, как летом 1965 года во время приема у А.И. Микояна второй делегации советских немцев (вопрос, как и сегодня, был один: восстановление немецкой автономной республики на Волге, несправедливо ликвидированной в 1941 году), один  из старых наших большевиков, Александр Дотц, вспоминал, как в ответ на обращение молодой Советской власти к немцам Поволжья с просьбой помочь голодающим рабочим Москвы и Петрограда, немецкие колонисты в подавляющем своем большинстве добровольно, без всякого насилия, отдали практически весь свой хлеб, и на следующий год сами обрушились в страшный голод. Но иначе и быть не могло: ведь их попросили, а в их понимании попросить можно лишь на краю гибели.
Бывшие трудармейцы помнят, как после тысяч и тысяч умерших в трудармейских лагерях от голода и непосильной работы некоторых  безнадежных стали «отпускать домой», чтобы они умерли не в лагере, а по дороге в места высылки. Как правило, эти люди уже с трудом передвигались. Истощенные вконец, они часто съедали свой скудный «сухой паек»  уже в первые дни дальней дороги. Но просить у другого, у кого еще хватило воли распределить паек на всю дорогу, для них было невозможно: даст сам - хорошо, нет - умирали молча. Ибо понимали: если попросить, то дать им что-то означает дать свою жизнь.
И еще из воспоминаний. Лагеря в Молотовской (Пермской) области были по смертности трудармейцев-немцев одними из самых страшных. Уцелевший трудармеец рассказывал, как съел печень своего дяди: люди были доведены до такого состояния, что вскрывали свежие трупы и съедали внутренности. Внутренности, потому, что на костях кроме кожи ничего не было. Другой вспоминал, как ночью, в хлеву, с коптилкой, группа живых скелетов ждала, когда отелится корова начальника лагеря. Послед разодрали руками на куски, сунули за пазуху и расползлись в темноте жевать.
Хочу обратить внимание именно на эту деталь: умирающие от голода, потерявшие внешне человеческий облик трудармейцы съели не корову ненавистного начальника, гробившего их тысячами, и не теленка его - а послед. Ибо и корова, и теленок - это было не их, это было неприкосновенно - даже перед лицом смерти...
Об этих эпизодах мне приходится в последнее время вспоминать всё чаще. Я вспоминал о них, когда смотрел в прошлом году телепередачи «Камера смотрит в мир», где смертельно равнодушные тележурналисты  тщетно пытаются с участливой интонацией выведать у выезжавших в ФРГ  и вернувшихся обратно советских немцев, с какими же непреодолимыми трудностями они там встретились, и еще более тщетно пытаются вскрыть причины их выезда. Но, видимо, ничего более толкающего советских немцев на выезд, чем призрак Гитлера, журналисты обнаружить так и не смогли, - иначе трудно миллионам советских людей, смотревшим эти передачи, объяснить, зачем тень фюрера призвана в этот фильм.
А между тем для объяснения причин выезда советских немцев совсем не надо было ездить так далёко. Надо было лишь повернуть камеру в другую сторону. Можно было, если не хотелось углубляться в более чем двухвековую историю российских и советских немцев, начать хотя бы с Указа Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года, которым немцы Поволжья, а фактически все полтора миллиона советских немцев, обвинялись в сотрудничестве с фашизмом. Можно было провести беспристрастный объектив по опустевшим через несколько дней после опубликования этого Указа немецким селам и городам, где остались дома со всей их обстановкой, погреба и кладовые, полные продуктов, где ревели недоеные коровы, выли осиротевшие собаки, где всё было как прежде - только не было никого из тех, кто всё это создал.
  Объектив мог бы пройтись по заснеженным казахстанским аулам и сибирским деревням, куда разметало по несколько семей целый народ. А через некоторое время объектив мог бы показать, как на санях увозили  всех немцев-мужчин от 15 до 55 лет в трудармию, откуда многим не суждено будет вернуться. А затем и как немецкие женщины, от 16 лет, последовали в такие же лагеря, только, конечно, не к мужьям,  но тоже на шахты, на лесоповал и в «рыболовецкие колхозы» за Полярный круг.
  Объектив мог показать, как от разодранных семей остались в местах  высылки лишь малые дети - без средств к существованию, без теплой одежды, без поддержки и опыта взрослых, без знания русского языка - среди казахских и русских женщин и детей, чьи мужья и отцы сражались и гибли в боях с фашистами - с немцами.
Могла бы неравнодушная камера советского оператора пройтись по зимним лесам Сибири, где вдоль дорог в снегу лежат бесчисленные трупики немецких детей, отправленных - без сопровождения взрослых - в дальнюю дорогу из деревень в областной центр в детские дома, где их никто не ждал.
Могла бы камера показать и описанную выше сцену в хлеву, ибо бесконечные штабеля звенящих на сорокаградусном морозе  трудармейских трупов, которые не успевали вывозить, так как даже усиленный паек, который получали - пожалуй, единственные в трудармии не за трудовые показатели - «похоронные» бригады, не позволял им справиться с результатом деятельности вождя - специалиста по национальному вопросу.
И как еще долгие годы после войны оставшиеся в живых советские немцы, вместе с другими репрессированными народами - крымскими татарами, калмыками, чеченцами, ингушами, балкарцами... - где конец этого ряда? - жили под комендантским надзором, не имея права сходить в соседнюю деревню, не имея возможности поступить в техникум и тем более в институт, подвергаясь дискриминации практически во всех сферах жизни - и это могла бы показать камера в руках, готовых помочь перестройке.
И если уж никак не хотелось этой камере отрываться от нездешних ухоженных улиц, домов «реваншистов», то можно было хотя бы подержать перед ней бумажку, на которой стояло бы всего несколько цифр. Например, таких: у двух миллионов советских немцев за 48 последних лет не было и нет ни одной немецкой школы;  98 процентов советских немцев, прибывающих в Западную Германию, нуждаются в предварительном обучении на курсах немецкого языка; по сравнению с киргизами, латышами и эстонцами (народами, по численности меньше советских немцев, но имеющими свои союзные республики), на одного советского немца издается в стране художественной литературы (книг) соответственно в 100, 160 и 320 раз меньше, а журналов - в 330, 1330 и 900 раз ...
Как по одной очереди за хозяйственным мылом можно определить состояние экономики страны, так и по этим нескольким цифрам можно увидеть всю проблематику двухмиллионного народа, в том числе и причины выезда. 
52 тысячи советских немцев выехали в прошлом году в ФРГ.  Небывалая для нас цифра! Но в этом году она может быть еще больше, ибо только за первых два месяца выехало уже 12 тысяч человек. Антиперестроечникам не надо радоваться этому - не от перестройки они бегут. Они едут от того, до чего их довели еще до перестройки. И едут потому, что перестройка до сегодняшнего дня еще не в силах исправить то, что наворотили не только в экономике, в политике, в социальной сфере, - но и в национальном вопросе генералиссимусы и маршалы побед, одержанных над своим народом, над своей страной.
Мне - больно. Потому, что я знаю: многие советские немцы,  исходя из своего многолетнего опыта, окончательно потеряли веру в возможность нормального для них будущего на своей Советской Родине.  Мне больно вдвойне, потому что мой народ, почти пять десятилетий живущий распыленно по всей стране, теперь еще и раздирается эмиграцией. И особенно больно, что мой народ не привык просить, не привык кричать и не будет возмущаться. Он, привыкший к невзгодам, никогда не просивший ни у кого помощи, в любой ситуации полагавшийся только на себя, на свои умелые, прилежные руки, привык переносить всё молча. И оскорбления тоже. У него есть от этого защита в давней народной мудрости: умный не оскорбит, а дураку нет смысла отвечать. Кто из тех людей, среди которых десятилетиями живут советские немцы, знал до недавних публикаций хоть что-либо об их трагедии? Об их трудностях? Об их проблемах?
Советские немцы носят свою боль в себе. Они не жалуются и не кричат, потому что это для них недостойно. Они просто работают, «работают хорошо», как отмечают обычно местные руководители, и   живут тоже «хорошо». Поэтому многим из тех же руководителей никак не понять, с чего это вдруг, прожив почти полвека «хорошо» и «лучше других», советские немцы чуть ли не целыми селами бросают свои хорошие дома (которые у них уже не покупают, потому что, выждав, их можно получить и бесплатно) и всё нажитое и молча выезжают - в ФРГ. Со стороны это кажется необъяснимым. Наверное, отсюда и возникают предположения о таких причинах выезда, как стремление к еще большему  материальному благополучию или, еще недавно, как предательство дела социализма.
Но не тяга к «заграничным тряпкам» (кстати, почему-то свойственная, и уже давно, всем нам, советским людям) и не притягательность «дела капитализма» заставляет советских немцев  срываться  с казалось бы давно обжитых мест, бросая всё и вся. Вспомним вышеприведенные цифры. Люди видят: их дети уже не знают родного языка; у народа уже нет национальной культуры; и у советских немцев нет надежды сохраниться как народ, если всё будет идти по-прежнему. А по-другому почему-то никак не идет. И так как невозможно предположить, что «вверху» всего этого не знают, - тем более что две делегации советских немцев еще в 1965 году донесли всё это до «верхов», а в 1988 году это сделали еще три делегации, - то остается только сделать вывод, что «вверху» или, как всегда за последние почти пятьдесят лет, «не до нас», или ждать перемен вообще нечего...
Мой народ терпелив. Он может вытерпеть многое - это он доказал.  Но любое долготерпение нельзя воспринимать как готовность терпеть и тупо, и бесконечно. Просто у терпеливых людей решение зреет незаметно для окружающих. Человек сначала внутренне приходит к решению, он сначала внутренне опровергает все аргументы «против», а потом уже начинает действовать. И тогда его уже  трудно переубедить и остановить. Раз решение принято, значит, оно давно обдумано, значит, назад пути нет.
Выезд советских немцев - это знак того, что для многих предел терпения остался позади. Дальше уже неверие.
Неверие родилось не вдруг. После ХХ съезда КПСС, когда была   восстановлена государственность ряда других репрессированных народов, советские немцы были полны надежд, что вот-вот будет восстановлена и их автономная республика на Волге. Этого не произошло.
В 1965 году советские немцы после их политической реабилитации в подавляющем своем большинстве еще верили, что автономная республика может быть восстановлена. Но они получили отказ. Начался выезд советских немцев в ФРГ.
Еще десять лет назад многие советские немцы думали, что если была бы восстановлена их автономия, можно было бы еще сохранить свой язык и культуру. Но попытка создать для них автономию в Казахстане и резко негативная реакция на это казахского населения (трехдневная демонстрация в Целинограде) лишила многих веры в возможность восстановления государственности советских немцев вообще. Выездные настроения стали всё расширяться.
Перестройка породила новый всплеск надежд. Казалось, теперь-то уж может быть решен этот вопрос! Но прошло четыре года. Ни один вопрос из тех, что накопились у советских немцев за почти полвека, на сегодня по-прежнему не решен...
Эта ситуация заставила многих окончательно потерять веру в то, что государственность советских немцев будет когда-либо восстановлена. Более того, эта ситуация подвела многих к выводу, что даже если автономная республика будет восстановлена, она всё равно уже не в силах будет спасти советских немцев как народ, возродить их язык и культуру. И вообще: где гарантия, что даже если республика будет восстановлена, она, если вдруг сменится сегодняшняя власть, завтра опять не будет ликвидирована, а немцы  не будут опять выселены?
Выезд для многих является, таким образом, единственной гарантией остаться немцами - если не родителям, то хотя бы детям стать потом полноправными гражданами в немецком государстве. И даже для многих из тех, кто по-прежнему верит сегодня в восстановление автономии советских немцев и ждет ее с нетерпением - каждый день, каждый час - вопрос не в том, ехать или не ехать; вопрос только в том, куда ехать - в автономию (если она будет), или в ФРГ (если автономии не будет).
Я верю, я убежден, что поруганная честь моего народа будет восстановлена, долготерпение его будет вознаграждено, что государственность его будет восстановлена и что он сможет возродить свой язык, свою культуру, сможет построить новые села и города, где будет, наконец, жить вместе, большой и дружной семьей. Но я знаю и то, что каждый час промедления придвигает нас к той незримой черте, за которой это будет уже невозможно.
Я твердо убежден в том, что все свои общие проблемы советские люди должны решать сообща. Проблема советских немцев, как и проблема крымских татар, и проблема прибалтийских наших народов, и проблема русского народа, и проблема каждого советского народа - это проблемы всех советских людей. Ибо не может быть счастливо и свободно наше содружество, если хоть один народ, хоть один человек в нем неравноправен.
Я знаю, что не может общество сразу отбросить все правила, формы и методы, которыми жило десятилетия. Но я знаю и то, что, не отбросив их, мы не продвинемся вперед. И если мы не в состоянии отбросить их все сразу, то мы всё же в состоянии уже сейчас отбросить некоторые их них: перестройка - процесс тоже постепенный.
Перестройка провозгласила лозунг: «Вся власть Советам!». По нашей действующей Конституции высший орган власти в стране - это Верховный Совет СССР. Я хочу, чтобы перестройка уже сегодня добилась хотя бы одного конкретного результата в сфере межнациональных отношений. Я считаю, что решение вопросов межнациональных отношений должно быть прерогативой не нашей партии, членом которой я являюсь уже 28-ой год, а самих советских народов в лице их представителей в высшем органе нашей многонациональной семьи.
        Поэтому я хочу обратиться непосредственно к советским немцам и к их депутатам, которые соберутся в мае на первую сессию первого наиболее демократического состава Верховного Совета СССР. Я прошу,  от имени своего народа, рассмотреть уже на этой первой сессии вопрос о безотлагательном, еще до Пленума ЦК КПСС, принятии решения о восстановлении Немецкой АССР на Волге.
        У этого акта нет противников. Над его подготовкой работают и в центральном органе нашей партии, но он всё отодвигается. Для сохранения верности старым методам безразлично, когда будет принят этот акт - сегодня или через год; для двухмиллионного немецкого народа же имеет жизненно важное значение то, что он будет принят уже на 1 сессии Верховного Совета.

        1990 г.