На берегу творческой судьбы

Олег Алексеевич Афанасьев – актер, режиссер и поэт. Родился в Подмосковье, закончил в Москве Щепкинское училище, 10 лет работал в Павлодарском театре имени А. П. Чехова, а потом до конца жизни в Томске. Сыграл роли в 5 художественных фильмах. Умер в 2002 г. Мне повезло – он был мне примером в творческой работе. Этот рассказ – о нём.

Мое приобщение к сцене, театральности состоялось в кукольном кружке городского пионерского клуба «Искорка» под руководством Руфины Шмелёвой. Она учила пятиклассников управлять перчаточными куклами и коверкать голоса под сказочных героев – лису, волка, зайца, кота, петуха, дедку, бабку. Мы старательно топырили мизинцы, указательный и большой пальцы, заучивали нехитрые реплики и теснились за ширмой, вертя кукол на пальцах и подергивая нижние челюсти за приводную леску.
Потом были танцевальная группа при 11-ой школе хор Дома Пионеров. Артистов из детей и не думали делать, всем нужны были места на смотрах школьной самодеятельности. Когда голос сел, я избавился от хоровой повинности и стал ещё больше читать. Это закономерно привело меня опять в клуб «Искорка» в кружок репортеров, который вел старший редактор областного радио Кузьма Тюрин. Я узнал, что он еще и секретарь областного литературного объединения имени Павла Васильева. И когда я показал ему свои первые стихотворные опыты, он сказал мне:
- Сходи в театр к Олегу Афанасьеву. Олег Алексеевич – тот, кто тебе поможет больше других. Я его предупрежу.
И я пошёл в театр. Сначала насмелился купить подростковый билет на балкон и посмотреть дневной спектакль по инсценировке романа Теодора Драйзера «Дженни Герхардт». К этому времени Олег Алексеевич уже пять, как был ведущим актёром и делал первые шаги в режиссуре. Занят он был до предела, и для разговора со мной у него нашелся крошечный перерывчик. Услышав про Тюрина, он кивнул головой и протянул широкую ладонь:
- Давай сюда твои опусы.
Просмотрев пять тетрадных листков, Олег Алексеевич улыбнулся и сказал:
- Приходи через год, а пока читай побольше стихов и попробуй излагать их лучшие строки своими словами.
Это оказалось нелёгким делом. Помогало упражнение, которое Тюрин называл «словарной летучкой» - подбор синонимов и близких по значению слов-заместителей. С него он начинал каждое свое занятие, готовя своих кружковцев к написанию заметок и чтению их по радио. После первого выступления в эфире я кружок бросил, потому что стихосложение захватило меня целиком.
Но идти к Афанасьеву было не с чем. Переделки мои были убогими перепевами, в которых не было собственных переживаний. К обнаружению этой истины подтолкнуло соревнование с одноклассницей Машей Буренко, которая написала для школьной стенгазеты стихи о своих маме и бабушке. Учительница словесности Мария Петровна Лазарева знала о моих попытках и нарочно подсунула мне ее листок с Машиными строками.
Меня и заело. Маша может, а не смогу? И начал ритмическими фразами описывать всё подряд – яр в конце улицы Пушкина, катера и пароходы на Иртыше, свалку электромоторов во дворе ремонтного завода (за забором нашего домовладения), кошек и собак, небо в облаках и деревья, жару и дожди, огороды и рощу на левом берегу. (Позже я узнал, что такой приём в шутку называют «пением акына» - что вижу, про то и пою). Все эти первые наброски давно исчезли в печке, и идти к Афанасьеву было не с чем.
Осенью 1966 года я окончил школу-восьмилетку № 11 и перешёл в школу № 8 для продолжения учебы в 9-10 классах. Жизнь моя резко изменилась. Я попал в совершенно другое окружение. Новые однокашники в большинстве своем были детьми областных руководителей («шишек») и благодаря лучшим «домашним» условиям имели больше возможностей для развития ума и таланта, чем другие ребята и девчата «простого» происхождения.
Но благодаря учителям социальная разница не ощущалась. На «слои» не делились, общались без чванства и зазнайства. Мы с моим братом-близнецом Андреем попали в класс Надежды Демидовны Зверковой (поток «А») и были единственными новичками. Остальные учились вместе с первого класса. Среди них мы сразу узнали Валеру Выжутовича, с которым посещали детский сад № 2.
Нас приняли очень дружелюбно и радушно. Буквально через неделю мы чувствовали себя своими.
И если в 11-й школе менялись местами кружки – шахматно-шашечный, хор – танец, кукольный театр, то в старших классах кружковые «детские» интересы сменились полосами повальных увлечений. Сначала все парни стали посещать на стадионе тренировки по вольной борьбе у учителя истории Александра Медведева. Потом любительский спорт делили со школьным эстрадным ансамблем учителя музыки Валерия Стасевича и драмкружком старого актёра Игоря Казачковского. При этом успевали сразу после уроков собираться в подвале дома №12 по улице М. Исиналиева (бывш. 40 лет ВЛКСМ), и читать там стихи на тему «Ехал грека через реку». Каждый раз надо было сочинить что-нибудь новое или продолжить.
А тут как раз театр объявил конкурс в свою первую студию. Полные надежд, туда двинули все мы, кого наставлял Казачковский – я с братом, Выжутович, Серега Бариков, Коля Шевченко. Из пятерых Дариан Дралюк отобрал двоих – Колю И Валеру. У них была подходящая «фактура», и они хорошо играли один на баяне, второй на аккордеоне (после музыкальной школы).
Я читал одно из своих стихотворений. Дралюк ничего не сказал по поводу качества формы и содержания (обычным дольником описывались типичные романтические настроения типа «зов дороги»), но отметил по существу, что для реализации в сценическом творчестве есть и другие пути в театр – театроведение, например.
Никто из отвергнутых особо не расстроился. Уже успели начитаться Пастернака и Булгакова, послушать «Битлов» и выучить пару ранних песен Высоцкого, с подачи Сереги Барикова и Стаса Крыжнего освоили гитару в обоих ее измерениях.
И успешно провалив студийный тур, я пошёл через хорошо знакомый мне балкон в коридорчик с гримёрками и отыскал там Олега Алексеевича.
Афанасьев уже «пытал» Колю Шевченко и Валеру Выжутовича. Им надо было срочно пройти начальную этюдную подготовку, так как они подходили по типажу для ролей в массовке молодых матросов в «Оптимистической трагедии» по пьесе Всеволода Вишневского. Репетиции намечались на вторую половину сезона, после Нового года.
Получалось, что Афанасьев брал их в свой мастер-класс. Когда я приоткрыл дверь в его гримёрку и заглянул внутрь, Олег Алексеевич впустил меня и очень  обрадовался, что все мы трое – из одной школы и из одного класса.
- Ты у нас тоже будешь студийцем, только по части стихов.
И с того дня кончились тренировки по вольной борьбе, забыт был драмкружок. Осталась трудная, но отрадная работа со строчками, словами, образами. Афанасьев ничему нарочно не учил. Он сначала читал наши с Валеркой листочки (Выжутович тоже взялся за стихосложение), вздыхал – мол, начитались-таки Евтушенков и Вознесенских – и заставлял прочесть вслух.
Сразу же вылезали все огрехи – и звуковые, и грамматические, и семантические. Афанасьев давал короткие и убийственные комментарии, после которых надо было дома садиться и все заново переделывать. Когда началась предновогодняя «запарка», Олег Алексеевич велел нам с Выжутовичем явиться в ближайшую среду на очередное собрание литературного объединения.
- Я пока буду занят, а там вами займутся. Думаю, что вы готовы к тому, чтобы вас там разбили в пух и прах. Когда вам предложат «выставиться», соглашайтесь. И не говорите, что имели дело со мной. Я хочу узнать, догадались они или нет о моей помощи вам.
Что он имел в виду, мы поняли тогда, когда прошли эту процедуру. В то время литобъединение собиралось еженедельно по средам в помещении читальной комнаты в редакции «Звезды Прииртышья» (пятиэтажка на углу улиц Сатпаева и Лермонтова).
Три среды подряд мы с Валеркой, как новички сидели вместе с другими посетителями вдоль стенки и помалкивали. Сначала председатель ЛитО Сергей Алексеевич Музалевский знакомил всех с текущими новостями в литературной жизни, потом обсуждали стихи кого-то из участников. Участники сидели вокруг длинного стола, обсуждаемый становился рядом со стулом председателя и читал несколько стихотворений. Потом вставал первый оппонент и разбирал «по косточкам» текст стихов (обсуждаемый обязательно представлял машинописные копии). Второй оппонент, наоборот, защищал автора. Окончательный вердикт выносило общество.
Мы с Валерой решили «выставиться» вдвоем. Серьезного материала на самом деле было очень мало. И мы отобрали по два-три стихотворения, которые Афанасьев посчитал (по его словам) «более или менее близкими к удовлетворительным».
Как тогда и водилось, от наших стихов, фигурально выражаясь, остались только крошки. Были они плохи или хороши, мы так и не уяснили. Зато уловили, что интонации общего разговора разделились на заинтересованную и почти враждебную. И только Кузьма Тюрин высказал догадку о том, что юноши явно находятся под влиянием кого-то из отсутствующих и скорее всего Олега Афанасьева. Ему возразил только Марат Динерштейн: мол, почему бы в этом возрасте (нам было по 16 лет) парням не иметь основательную подготовку. Всё-таки они из восьмой школы, а там словесники сильные; явно мальчики много читают. Музалевский поддержал его: ну, какой Афанасьев, ему возиться с молодняком некогда. Да и не похожи их опусы на его стихи.
Тюрин не ответил, но упрямо набычил над нашими листками бритую наголо голову с табачного цвета украинскими усами: мол, все равно тут без Афанасьева не обошлось.
Конечно, мы потом по отдельности поделились с Олегом Алексеевичем впечатлениями. Меня он выслушал и сказал:
- Нормально. Кузьма лишний раз доказал, что он умнее, чем его хотят выставить другие. Имей в виду, что ни говорили бы тебе в будущем, твердо держись на своей позиции. Когда говорят обидное, хотят именно обидеть и унизить. А кто желает добра, помогает найти ошибки и изъяны. Валерке легче – он музыкант, но стихи не его стезя. Ни я, ни другие люди не вправе говорить о том, что ты обязательно станешь поэтом. Ты пробуй, просто постоянно пробуй, не зря тебя в школе философом прозвали.
Это меня удивило:
- Причем тут лирические стихи и философия?
А Олег Алексеевич добродушно хлопнул меня по плечу:
- Стихами, брат, мысли легче выразить. В одной строке - одно рассуждение, в одном образе часть мира.
И почти по-приятельски заговорил о том, как он жил в Москве, заканчивал школу.
 - На дворе весна, тёплые дни. Надо к экзаменам готовиться, а я вытащил столик и кресло на балкон, под столик – банки с морсом и компотом. Сижу, попиваю из большого фужера, будто в нем вино, кайфую и пишу поэму. Так все дни. Но экзамены сдал нормально.
Иной раз вспоминал он встречу со столичным критиком-театроведом Г. Щербиной. Она случилась на второй год после приезда Афанасьева в Павлодар. Коллектив снова вселялся в заново отстроенное здание театра. В нем стало гораздо удобнее, и все единодушно тогда постановили: работать над созданием собственной творческой традиции.
С первых же дней работы в новом составе труппа сразу же обратила на себя внимание центральной театральной прессы, которую тогда представлял всесоюзный журнал «Театр». Отчасти интерес диктовался темой целины, обязательной в наборе идеологических предписаний. Адресов было много.
Но критик Г. Щербина в начале 1962 г. поехал не куда-нибудь, а в Павлодар, чтобы на месте познакомиться с новым поколением актеров, решившихся связать свои судьбы с новой родиной. Город небольшой, на окраинах контурами стройплощадок обозначились кварталы многоэтажек. Коллектив как раз поставил «Иркутскую историю» А. Арбузова, и московский  гость посетил спектакль. Зрителей было много, все с интересом следили за действием на сцене. И вдруг погас свет – на подстанции отключилась подача тока.  И целых сорок минут актеры и зрители пели популярные казахские и русские песни. Никто не ушел, все дождались, когда вновь вспыхнут софиты и продолжится спектакль.
Столичный журналист черкнул в своем блокноте: «В Павлодаре особенные зрители. Им нужен особый театр». (Да уж, кое-кто из этих зрителей действительно отличались на свой манер, - местные хулиганы специально дожидались актеров, чтобы проверить их «мужественность» в драке Больше всех в этих стычках доставалось Афанасьеву, как самому крупному по размерам. Но и он достойно давал отпор.)
Встречи, разговоры, беседы помогли критику сформулировать весьма примечательные наблюдения, которые потом он включил в свою статью «Возраст театра» (см журнал «Театр», № 5, май 1962 г., изд.- во «Искусство»):
«Больше года театра в городе не было – здание реконструировалось. Зато теперь и зрители, и актеры получили помещение большое и просторное, хотя далеко еще не полностью оборудованное. Но главное, что в коллектив влилась большая группа молодежи – ищущей, упорной, полной решимости строить здесь театр очень современный. … И тем не менее нельзя отделаться от предчувствия, что здесь, в этом коллективе, должно родиться искусство большое и настоящее. Порукой в этом самостоятельность, явно ощутимая уже в первых постановках, стремление подойти к теме современности с позиции больших социальных и философских обобщений»
На следующий день после этого спектакля «с веерным отключением» театровед встретился с некоторыми актерами, чтобы поговорить с ними о будущем, о работе над постановками. Тогда еще очень молодой, двадцатилетний москвич Олег Афанасьев откровенно сказал: «Мы уехали в такую даль от вас, критиков. Мы вовсе не пижоны. Мы, может, еще мало умеем, но у нас есть свои взгляды, свои мечты. Мы хотим работать самостоятельно, делать то, что важно и нужно, и чтобы никто не хватал нас за руку».
Это не значило, что он совсем был некритичен. Он всегда противостоял завистливым оппонентам, и других подбадривал: не надо дрейфить. Пусть говорят, что хотят, правы только те, кто добра желает и во имя этого поругает. Такую же позицию Олег Алексеевич занимал и в литературной работе. Он внимательно выслушивал самые различные высказывания о своих стихах и принимал к сведению только то, что помогало улучшить их.
За первым «разгромом» моих стихов было еще несколько. Но и первый их них не оттолкнул меня от литературной работы. Более того: он не помешал нам с Выжутовичем принять участие в декабрьском театральном литературном вечере памяти Павла Васильева, которого Сергей Музалевский уже 10 лет «поднимал на щит» и в последующих ежемесячных вечерах (они много лет были традиционными до 1980 года).
(Эти вечера всего один раз срежиссировал сам Афанасьев, и в дальнейшем они проходили по его «чертежу»: сначала актеры читали композицию по стихам Павла Васильева, а потом местные поэты по одному выходили и читали свои стихи. Меня и Выжутовича представляли как молодежную секцию. Валера потом уехал из Павлодара, а я проходил в «молодых» до 1985 года.)
После новогоднего «сказочно-ёлочного» марафона Афанасьев стал чаще появляться на литературных средах в редакционной читалке. Он приносил из театра дух творческой неуспокоенности, жадного исследовательского внимания ко всему в жизни. Всех Афанасьев приохотил к театру. Как раз уже были поставлены «Клоп», «Город на заре», «Я к вам приду».
Вот как отозвался о спектаклях того времени член ЛитО Борис Поздняков: «Когда, окончив институт и переехав в Павлодар, я впервые попал в местный театр (а было это в 1969 г.), первое, что меня поразило – солдатское сукно вместо дорожек, скудное архитектурное оформление зала. Но сам театр оказался отнюдь не заурядным. Какие постановочные приемы! Например, идет пьеса «Клоп»: по проходам между кресел, наступая зрителям на ноги, бегает Присыпкин и орет благим матом! Как цирковой коверный! Шумная толпа: нэпманы и какие-то пожарные – за ним!».
На спектакли и композицию по Маяковскому Афанасьев специально приглашал друзей по литературному цеху и доказывал им, что, не зная творчества и духа Маяковского, нельзя стать большим серьезным поэтом. Авторы, - и начинающие и нарастившие мастерство - всё больше стали группироваться возле него. Как-то, подыгрывая ему, я сказал, что мы все явно делимся на романтическое и классическое направление: одни «работают» под Пушкина и Твардовского», другие под Маяковского и Вознесенского.
Он отреагировал моментально:
- Ну да, среди нас есть и классики, и начинающие. А ты, пожалуй, посередине со своим Пастернаком. Главное – избавиться от подражательности. Смех смехом, а приятно при жизни прочувствовать себя классиком …
Говорил он это в обычной для него манере, помогающей ему мгновенно входить в образ и выходить из него. Олег Алексеевич не отрицал этой его собственной, личной нормы:
- Да, когда я пишу стихи, то перевоплощаюсь в своего лирического героя. А когда играю на сцене, то словно пишу длинную балладу о своем персонаже. И вообще в любом виде творчества перевоплощение в создаваемый образ есть главный механизм.
Для того, чтобы творческая атмосфера и почва не скудели, вместе со своими товарищами Афанасьев деятельно участвовал в разных общественных акциях. Как-то на собрании ЛитО он с гневом описал свое участие в какой-то комиссии:
- Представляете, послали нас осмотреть какой-то барак напротив стадиона, возле молочного завода. Ну, тот, что позади горсада. Оказалось, что это бывшая конюшня, которую когда-то переделали в жилье - стойла разгородили, поставили переборки. С крыши на еду, на людей постоянно сыплется труха. Все звуки слышно, постоянно холодно или душно…
После возмущенной речи на заседании этой комиссии Афанасьева больше не приглашали к решению проблемных вопросов (он там прямо сказал, что стыдно иметь в центре города дореволюционную трущобу). Больше удовольствия ему доставляли встречи со зрителями. Он активно участвовал в зрительских конференциях, ходил с товарищами-актерами по рабочим и студенческим общежитиям, по школам, техникумам и институтам. Не всегда, но удавалось им попадать на предприятия – индустриальные, транспортные,  - на строительные площадки.
Однажды, не имея возможности официально посетить сборочный цех тракторного завода (руководство отказывало под любыми предлогами), актеры вызнали, где есть «хитрые дырки» в железобетонном заборе и через одну из них около цеха рам пробрались на главный конвейер в разгар рабочей смены.
Масштабы и размеры, конечно, поразили их. Пройдясь вдоль «нитки» конвейера, они увидели, как буквально за семь минут из узлов и деталей возникает новенький трактор и, взревев двигателем, со сборки своим ходом отправляется на сдаточную площадку. И на «сдатке» побывали артисты, - увидели, как готовые трактора грузят на платформы и отправляют во все концы.
А потом пришли к начальнику смены, напустили на себя начальственный вид и потребовали остановить конвейер. Тот повиновался и пока приходил в себя, актеры во главе с Олегом Афанасьевым собрали вокруг себя бригады всех 38 сборочных точек и сказали им:
«Друзья, мы пришли к вам по очень важному и серьезнейшему делу. Мы актеры павлодарского театра имени Чехова. Мы посмотрели, как вы работаете и говорим: здорово! Теперь мы хотим, чтобы вы посмотрели, как мы работаем и сказали свое мнение. А вдруг мы зря получаем нашу зарплату?». И показали пару сцен из спектаклей, почитали стихи, спели под гитару.
Заводское начальство само заслушалось, хотя прибежало, чтобы выгнать непрошеных гостей. Конвейер простоял всего час, но после ухода актеров, к удивлению диспетчеров-производственников, сборщики не только «догнали» график, но и собрали на три трактора больше!
Надо ли много говорить о том, что все встречи не пропали даром! Павлодарцы охотно шли в театр, где не просто показывали спектакли, но общались с ними, настраивали на ощущение радостной перспективы, заряжали бодростью и оптимизмом. Самое удивительное было в том, что в каждом спектакле в котором он был занят, Олег Афанасьев выходил на сцену с премьерным куражом.
Потом была поездка в Москву и оглушительный успех с громким резонансом в центральных газетах и журналах. Как поэт, Афанасьев одержал первую победу и проложил путь для других: вышла в свет тоненькая книжка – первый сборник его стихов в серии «Молодые голоса». После него «распечатал ворота» издательств Виктор Семерьянов, учившийся в литературном институте имени М. Горького.
Снялся Афанасьев в фильме о геологах, снятом в Алматы. Рос счёт творческих побед на театральных подмостках. После удачных постановочных попыток Олег Алексеевич стал режиссёром театра. И в стенах павлодарских стало ему тесно. Начался разлад с соратниками, каждый из которых тоже стремился к самостоятельному творчеству. Начали нешуточно давить власти, труппа стала разъезжаться.
Но Афанасьев держался до последнего. Кузенков, Монастырский и Дралюк, с которыми его объединяла работа над пьесами и стихами Маяковского, уехали друг за другом. Первые двое - обратно в Москву, работали там один во МХАТе, другой – в театрах имени Станиславского и имени Ермоловой. А третий после переездов остался в Нижнем Тагиле. Олег Алексеевич нашёл вторую творческую и физическую родину в Томске. Там возглавил один из театров и продолжил свою линию, упрямо не поддаваясь субъективной критике.