Заповедник исмей

...Там на неведомых дорожках

следы невиданных зверей...
ЧТО НУЖНО ГОСТЯМ

Через Исмей проходит все человечество. Банальная фраза, в самом деле - кто из людей нашего века в детстве хоть однажды не побывал здесь? А где еще в мире подрастающий человек может так полно почувствовать живую природу, так подробно познакомиться и сдружиться с ней? На планете, может быть, найдутся страны, весьма богатые фауной и флорой, огромные лесные массивы, джунгли, прерии, озера, но нигде не встретишь столь всеобъемлющего представительства растущих и живущих на земном шаре. Только в этом заповеднике, в Исмее, миллионы различнейших организмов, будучи размещены относительно компактно (общая площадь заповедника порядка 420 квадратных километров), находятся почти в естественных условиях.

Оговорка "почти" сделана неспроста: cмотря какие условия считать естественными. Вчерашние? Сегодняшние? Построенные по принципу жесткого естественного отбора или гуманоидные? Дискутировать по этому поводу можно сколько угодно, однако не лучше ли навестить, между делом, этот замечательный уголок и на месте поразмыслить. Откуда бы вы ни были, постарайтесь подкатиться или подлететь к Исмею со стороны Седого перевала. Там вас у входа непременно встретит сам Шубейкин - невысокий, коренастый, - слегка косолапый. Детям до шестнадцати, - прорычит он, если вы явитесь в неурочное для посетителей-одиночек время и выглядите слишком солидным, - только до шестнадцати...

В этом случае не нужно лезть на рожон, доказывать, что вы относительно молоды, спорить, убеждать и, тем более, совать сторожу медовики, - не возьмет, не такой он медведь. Расположитесь лучше неподалеку, в небольшой уютной гостинице "Присме" (фирменный облепиший квас!), погодите, пока не настанет ваш час в Исмее. В заповеднике время летит быстро, а на прощанье тот же старик Шубейкин милостиво протянет вам лапу с недостающим когтем. Видать, и у него в жизни было не все гладко, зато испытания придали ему твердости и мудрости. Вплоть до холодов он на посту; ребят, прибывающих на экскурсии со всех концов Земли, приветствует, стоя на задних, басовитым "Добро пожаловать!". С наступлением календарной зимы на этом почетно-сторожевом посту Шубейкина сменяет соболь Соба. Ничего не поделаешь: люди двадцать второго сумели научить и медведя выступать, размышлять, но никак не могли отучить его от извечной зимней спячки.

Рассказу о недавних событиях в Исмее хочется предварить небольшой экскурс в минувшее. История заповедника известна немногим, и вообще повышенный интерес к нему возник лишь недавно в связи с инопланетными визитерами... Но об этом будет сказано ниже. Любопытно, что еще в конце двадцатого века выдающийся геофутуролог Кайджанов четко наметил именно этот район для будущего фундаментального заповедника. "Здесь, - писал он, - тундра охватывается Ледовитым, принимающим оскудевшую дань повернутой на юг реки. Широкое устье, далее равнина, затем отроги мощного когда-то хребта разнообразят пейзаж...

Однако нужно очень любить этот край, чтобы в полярную ночь находить какое-то очарованье в мертвых заснеженных холмах, во льдистых пространствах, обнаженных ветрами. Летом на светло-сером фоне выделяются пятна кустарничков, пробиваются крохотные приземистые березки, ивы. Замечается и кой-какая живность...

Хочется взять бесконечно-далекий, тусклый солнечный шар и поставить его поближе, прямо над головой. Прошу прощенья за поэтический образ, фантастическую метафору, но подобный опыт, вероятно, станет реален уже в ближайшие десятилетия. Массовый высокочастотный прогрев почвы плюс воздействие квазисолнца типа "Жар-птица", находящегося на высоте 10-12 километров, в течение трех-четырех лет способны совершенно изменить климат будущего заповедника. Локализация участка или участков уже при нынешнем уровне техники не представляет особых затруднений.

Таким образом, в грядущем по соседству с джунглями или пампасами может сохраниться и кусочек тундры. Поскольку выбор очерченного нами района для центрального исследовательского заповедника планеты не вызывает сомнений, думается, не лишне, кроме прилагаемых схем и расчетов, высказать и одно личное пожелание. Когда-либо проект начнет осуществляться, и пусть в самом деле участок тундры заповедника останется в нынешнем виде, по возможности, нетронут..."

Так и сделано, так и осталось. Впрочем, Кайджанов, удивительно точно наметив вариант оптимального размещения заповедника, кое в чем ошибся, вернее, не мог предвидеть иных, весьма немаловажных деталей. Обогрев почвы, например, осуществляется исключительно за счет термального тепла, при этом перегретая вода восходит от поверхностного слоя магмы. Квазисолнце ни к чему - на землю льется поток настоящих солнечных лучей, отраженных и преломленных стратосферными призмами. И разве мог Кайджанов предугадать, что порой из "жарких кварталов" в тундру станут забегать львята, а за ними молоденькие жирафы? А взрослые звери станут кричать вдогонку: "Осторожней, простудитесь!.."

Для него такое выглядело, наверно, как в сказке, но ведь и те, кто начинал воплощать идею заполярного универсального заповедника, не представляли себе многого из сегодняшнего. Мы знаем, что поначалу их было трое - энтузиастов, друзей, чьи имена были достаточно известны ученому миру. Но во всем, что касалось заповедника, они выступали под единым комбинированным псевдонимом - Исмей, который вскоре закрепился и в официальных документах как наименование заповедника.

Эти трое, авторы проекта, сперва как бы отступили назад от дерз-ких, всеобъемлющих наметок Кайджанова. Решено было создать только Флоралий, ограничиться "программой третьего вечера" - по шутливой аналогии с библейским сказанием о том, что растительный мир бог создал в конце третьего дня творенья. Но мысль о сотворении лишь гигантской учебной площадки - Флоралия в Исмее - возникла тогда, ког-да уже очень заманчивыми представились сенсационные эксперименты микрогенетиков Белградской школы.

Благодаря направленному и запрограммированному вмешательству лазаратов в тончайшую структуру генетического кода, удавалось не только произвольно изменять, допустим, форму листьев или оттенки отдельных лепестков цветов, но и проделывать куда более тонкие и хитрые операции. Например: включать во внешний рисунок отдельных элементов растения его название. Скажем, на теневой стороне листа нежнейшего весеннего цветка остроглазый наблюдатель мог различить имя - ландыш. Кстати, растения "заговорили" уже на общечеловеческом языке, выдавая, кроме имени, и краткую ботаническую характеристику.

Любая травиночка, едва выглянув на свет, обозначала себя: могу-чий дуб каждым листочком своим или желудем объявлял о том, что он дуб такой-то. Вскользь заметим, что отличные боровики с дополнительным автоклеймом "первый сорт", равно, как и ядовитые грибы с пометками: "Не надо!" появились в натуре прежде, чем в карикатурах. К слову, вообще уже в XXI веке ученые, инженеры настолько основательно стали позволять себе роскошь острить в своих работах, что едва ли не затмили по части юмора профессиональных литераторов и художников.

Но вернемся к начальному, вернее, уже ко второму ("день пятый" - по Библии) периоду основания Исмея. Создание на первом этаже локализированных климатических зон, расположенных впритык друг к другу, пересадка и высадка (после лагератной генной обработки) растений со всего света в течение полутора-двух десятилетий превратили Исмей в одну из замечательнейших областей Земли. Не будет преувеличением сказать, что именно здесь поколениям учащихся прививалась любовь к ботанике и смежным биологическим наукам. Особой честью считалось пополнение флоры Исмея каким-либо еще не произрастающим в заповеднике экземпляром. Между прочим, эта традиция существует и поныне - кажется, что возникшее на земле за миллионы лет разнообразие растительных форм поистине неисчерпаемо.

Но, к сожалению, поскольку такой вклад в сокровищницу заповедника - становится все сложнее делать без капитального знания его богатств и вдобавок редкого везенья, кое-кто прибегает к подлогу. Попадаются озорники или честолюбцы, передающие, выведенный ими самими, диковинный гибрид или своеобразный мутант. Что ж, заповедник в опытном порядке принимает и такие, наиболее оригинальные экземпляры. Но нельзя же выдавать их за исконно-земные, нельзя претендовать на то, чтобы имя дарителя в этом случае заносилось в книгу почета заповедника Исмей.

Следующий этап его существования знаменовался заселением "младшими братьями", как говаривали в старину, живыми существами. Но опять же, подобно растениям, "младшие братья" поселялись тут, как правило, если можно так выразиться, в более цивилизованном состоянии, чем их предки. Животные сделались разумными настолько, чтобы совсем отрешиться от смертоносной охоты с целью пропитания, так же, как человек в какую-то эпоху преодолел каннибализм... Исчезновение страха перед хищниками также прогрессировало от поколения к поколению, правда, несколько медленнее, чем агрессивные инстинкты (но все же быстрее, чем паразитирующие формы - с этими было всего сложнее). Конечно, все это стало возможным благодаря организации так называемого - "натурального рациона на базе Общего Котла".

Для иллюстрации последнего приводим документальную запись эксперимента с Барибалом (комментарии доцента Мусхина-Пушина). Барибал или черный медведь формально в каком-то родстве с Шубейкиным, но наш старый знакомый по этому поводу заметил мимоходом: "Мне и Заяц - брат, хвосты похожи". В заповеднике, помнится, долго на все лады повторяли эту шутку. "Мне и Лама - сестра, - повторяла Рысь, - уши мохнатые..."

"Меня взяли и образумили, - повествует Барибал, - уже в зрелом возрасте, когда мне было года два или два с половиной, от силы три. Я не успел еще сделаться матерым медведем, однако, особенно среди мелкой дичи пользовался колоссальным уважением. И вот меня берут и переводят в Исмей. Надо отдать справедливость людям - свое дело они знают: научить нашего брата уму-разуму, чтоб понимал что к чему, а, главное, накормить как следует. Впервой, когда я подошел к Общему Котлу, крепко проголодался. Понюхал, как обычно, - ничего, приемлемо. Попробовал на язык. Безвкусно, пресновато как-то, но жрать, да еще с голодухи, можно. Понятно, сорго там или малинка - вспомнилось - аж слюнки потекли - вкуснее. Но, полагал, пока - не до жиру..."

(Пищевкусовые ощущения Барибала через систему анализирующих датчиков передавались на блок ароматизации синтезированной пищи. А уж на соответствующие корытца подавалось "заказанное" организмом животного. Доц. М.-П.).

"Зато на следующей кормежке можно было устроить форменную обжираловку. И тебе спелое сорго, и душистая сладкая малина, и мед... А примерно обедов через пять-шесть потянуло меня вдруг на мясное. Недаром довелось мне как-то в раннем возрасте отведать телятинки, был такой грех. Что вы думаете - проверяю свои корытца, ура! - в одном обнаруживаю мясцо, с косточкой, чтоб погрызть... Объеденье. И запашок - свежатинки... Нехорошо я в тот момент подумал, каюсь: а не тот ли это теленочек, что вертелся давеча неподалеку? Нет, гляжу, тот стоит напротив меня, жмурится от удовольствия, выбирает, дурак, свою траву из корытца. Ну, как бы то ни было, в лакомой пище пока отказа не бывало. Выспаться тоже дают - никто не тревожит. А если порой экскурсанты пристают с расспросами - что ж, объясняемся: я, Барибал, не гордый, чем богат - тем и рад..."

(Вспыхивающие охотничьи инстинкты при виде пробегающей и притаившейся "добычи" сразу притормаживались погружением в сон, пока не исчезали. Привычное меню иногда, после случайных апробаций подшефным содержимого соседних корытец, пополнялось, например, брусникой, квашеной капустой или редькой в меду - в синтезированном или натуральном виде. Доц. М.-П.).

Конечно, "Общий Котел" не решал всех остальных, также весьма кардинальных, вопросов жизни заповедника. Добровольное расселение по зонам. Регулирование естественного прироста. Внутривидовая конкуренция. Межвидовой симбиоз или, наоборот, антагонизм, основанный не только на пищевых праинстинктах. Значительные эволюционные изменения от поколения к поколению в результате довольно резкой ломки привычных жизненных укладов. Вот краткий перечень узловых проблем.

Задачи несколько облегчились тем, что заселение Исмея производилось по принципу "Ноева ковчега" - не то, чтобы "каждой твари по паре", но каждого вида в количествах, достаточных для удовлетворения "оптимально-видовой стадности". То есть медведь гризли, например, легко выносил и длительное одиночество, а многим разновидностям птиц, тюленям, крысам необходимо почти постоянное общество сородичей минимум в столько-то голов. Однако постепенно популяции почти всех стадных в Исмее уменьшились, отчасти за счет все возрастающих межвидовых контактов.

За десятки лет (огромный срок в масштабах ХХП века) коллективы ученых, вооруженных кибернетическими системами, способными активно проследить чуть не за каждой особью или растеньицем, шаг за шагом справились в основном со всеми названными выше проблемами заповедника. Он существовал, развивался и, можно сказать, расцветал без особых потрясений и даже без существенных конфликтов. Ход истории Исмея вошел, наконец, как бы в естественное русло, саморегулировался (не без некоторого содействия скрытой кибернетической аппаратуры) и сделался объектом почти только внешнего наблюдения. Достаточно сказать, что все управление Исмеем до самого недавнего времени осуществляли шестнадцатилетний Тон и его подручный десятилетний Вей.

Даже регулирование многочисленных экскурсий по заповеднику было успешно возложено на косматые плечи Шубейкина ("Людишкам, видно, делать нечего, - говорил он, между прочим. - Помешались на нашем Исмее. И вообще, должно быть, помешались: "все примечают, а к Общему Котлу приложиться всегда некогда"). Этот афоризм Шубейкина долго комментировался в заповеднике. Во всяком случае, все возникающие недоразумения быстро ликвидировались Тоном, если требовалось человеческое вмешательство. Короче, заповедник Исмей сделался поистине Меккой для желающих пошире познакомиться со всем многообразным богатством форм жизни, возникших на Земле за многие миллионы лет. Косвенные данные подтверждали, что наша планета в этом отношении является уникальной, по крайней мере, в пределах нашей Галактики.

Отчасти поэтому заповеднику Исмей, наверно, суждено было войти в звездную историю особенным образом: как пункту настоящего знакомства инопланетных с Землей. Подчеркиваем - "настоящего", а не "первого", ибо первое, и даже второе, увы, уже прошли, признаться, весьма прозаично и нелепо. Система привлечения чужих звездолетов делала первые шаги, по сути - лишь апробировалась, когда она вдруг, как оказалось, навлекла-таки пришельцев с других миров. Потом выяснилось, что они незаметно проскочили атмосферу, углубились в океан, зарылись в бесплодное дно на глубине 6,7 километров, недолго пробыли там и умчались, оставив "визитную карточку", которая расшифровывалась приблизительно: "Обитаемо ли?".

Вторично система привлечения старалась ориентировать неведомых пришельцев в крупнейший центр производства изделий материальной культуры, продуктов питания и т.п. Опять же, постфактум обнаружилось, что неземных гостей угораздило попасть на полностью кибернетизированную кондитерскую фабрику. С собой они захватили: один шарикоподшипник, часть трубы, кусок шоколада и карамели "Кис-кис", несколько ярких оберток. Взамен, после ознакомления с этим участком цивилизации, оставили (возможно, на всякий случай) табличку, информация которой укладывалась приблизительно в слова: "И это все?..."

Теперь, если пришельцы все-таки рискнут еще раз опуститься на Землю, наилучшим вариантом их приземления единодушно признан заповедник Исмей. Здесь, и только здесь, они по-настоящему смогут постичь самое существенное на планете - жизнь. Жизнь, вплоть до ее высших проявлений. Но, в числе немногих вещей, которые люди пока никак не научились предвидеть, находится и возможный третий визит необычайных гостей. Впрочем, заповедник никоим образом не готовится специально к этому событию - будет, так будет, нет - так нет, и без того здесь, как и во всем мире, достаточно своих дел и забот.
НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК

Перед рассветом в лесу очень тихо. Кажется, что примолкают ручьи, прячется где-то в зарослях ветер, сникает Луна, и Солнце под горизонтом крадется неслышно по бархатистым ночным ступенькам. Можно подумать, что и само время куда-то запропастилось, если бы оно, незримое, мягкой ладошкой не сбивало одну за другой звездочку с неба. В такой час замечательно спится тем, кому спится, и отлично думается размышляющим. Когда-то в хищную эпоху лес оживал ночью - изголодавшиеся за день искали добычу, а вероятные жертвы спешили чутко затаиться. Но и тогда при первом порыве дня рассветный лес ненадолго затихал, замирал. А теперь - подавно.

Кто-то вошел - за спиной, сидящий в приемной, Тон услышал шорох.

- Тон, ты спишь?

Какой непривычный милый голос! Тон, не поворачивая головы, решил определить - кто же это? Птица, но какая? Должно быть, тишь и приятная усталость от размышлений делают голос волшебным.

- Конечно, спит...

Нет, ошибка. Тон теперь не спал никогда. Он просто пользовался микроустановочкой "блуждающего сна", которая поочередно давала полный локальный отдых отдельным мышцам, ассоциациям, нервных клеток, в том числе мозга. Нечто вроде извечного мерцающего "сна страха" тюленей. Таким образом, хозяин заповедника был всегда на посту. Между прочим, Тон не выносил этих слов - "хозяин заповедника", он утверждал: "Здесь все хозяева, только у них чуть больше ответственность".

И в приемную председателя Совета заповедника Тона каждый желающий мог явиться в любое время дня и ночи. Придти, приползти, прискакать, влететь или, наконец, приплыть. Для приема посетителей в кабинете были созданы все условия: пруд с проточной водой, в котором бегемот мог чувствовать себя как дома, от пруда тянулся к водоемам Исмея канал с теплым и холодным течением. В стороне - льдина для белого медведя и его земляков, поодаль песчаная площадка, чтобы приглашение "садитесь, пожалуйста" не показалось слону чисто формальным. Миниатюрный лужок, куча хвороста и, наконец, знаменитое, поистине железное дерево.

Кто только на нем не бывал! Нетерпеливые обезьяны, хладнокровные змеи, суматошные попугаи, хлопотунья белка. На дереве этом оставались, конечно, царапины, ссадины - посетители порой нервничали. Но дерево недаром именовалось железным. Если уж на то пошло, оно было даже из легированной стали, но так искусно отделано, что не всякий догадается о его происхождении. Некоторых четвероногих, двулапых и просто пресмыкающихся посетителей это обстоятельство, то есть то, что "дерево приемов" никак не поддается их когтям и зубам, весьма раздражало. И Тон с грустью думал, что, наверно, его придется заменить на обычное.

Кроме того, юношу всегда огорчало, когда во взвинченном состоянии обитатели заповедника почему-то переходили на свой родной язык: рычали, шипели, свистели, лаяли и ворчали. Собственно, с рожденья они говорили на человеческом, точнее, на общечеловеческом, Минувшими языками народов ныне интересовались разве что ученые-лингвисты и те, кто пытался создать еще более совершенные переводы старых писателей на новый единый язык. Этот язык вобрал в себя богатства прежних, включая мертвые, он насчитывал до миллиона слов. Лексикон исмейцев (Тон и Вей, разумеется, не входили в их число) не превышал двухсот-трехсот, больше знал только ученый попугай Арик. Но понимать - понимали почти все...

В этот утренний час в приемной Тона прозвучали заурядные слова, но интонация... Кто? Оглянулся. Нахмурился. Перед ним стояла невысокая худенькая девочка с большими голубыми глазами.

- Что вам? Экскурсии позже...

- А я сюда по направлению. В Исмей. Вам в помощницы, если нужно. Мое имя - Надя. Остальное - спрашивай.

-Помощницей? - Тон задумался. С одной стороны, дел действительно стало невпроворот. С другой стороны - обязательно ли это? И еще девчонка... Интересно, почему это решили, что ему с Веем уже невмоготу? Или какие-то особые соображения... Ладно, пускай.

- С чего бы тебе начать? - проговорил Тон. - Малость отдохни, если устала, а потом, до экскурсий просто погуляй по территории. Ничего не изучая, ни во что не вникая. Знаешь, мне хочется, чтобы ты полюбовалась от души нашей красотой, исмейцами. Мы вот с Веем нередко жалеем, что многих не можем наблюдать почаще, беседовать. Великолепный народец - исмейцы, ну, не без недостатков, как и все мы...

Надя не возражала. Пожалуй, верно: нужно походить, вжиться в этот мир, впрочем не такой уж новый для Нади - недаром ее рекомендовали сюда. И была, честно говоря, одна тайная причина, о которой до поры, до времени не хотелось ставить Тона в известность. А сам он, очевидно, был не в курсе того, что промелькнуло у него под носом. Насколько это серьезно? А, может, превратно понято? Совершенно случайно ведь в координационном центре стало известно об организации такого общества - защиты человека. Надя вышла из приемной Тона и наново прочла отбитый прямо с чьего-то голоса на бумагу "Устав общества защиты человека".
Цели и задачи

Общество защиты человека имеет целью дать возможность человеку и впредь развиваться по законам эволюции и совершенствовать свои способности, направленные ко всемерному благосостоянию природы.
Общие положения

1. Человек по существу ничем не отличается от современного животного. Выработанная им за несколько последних тысячелетий (относительно ничтожный срок в общем развитии нашей планеты) своеобразная система взаимной информации и большая вооруженность в создании разного рода искусственных сооружений и приспособлений для самоудовлетворения, не дает оснований для того, чтобы считать человека из ряда вон выходящим, патологическим явлением природы.

2. Исходя из этого каждое нормальное животное должно считать человека существом, стоящим в одном ряду с ним, со всем отсюда вытекающим.
Права и обязанности

1. Каждый член общества защиты человека обязан, по возможности, оказывать человеку содействие и помощь в совершенствовании систем питания через Общий Котел, ликвидации всевозможных нарушений и болезней, улучшении микроклимата, связи и т.п.

2. Почетная обязанность члена общества - уважать человека; не причинять ему телесных повреждений, не препятствовать полезным занятиям, не садиться ему на голову без особой надобности, не называть человека "гомик" и тому подобными обидными кличками.

8. Каждый член общества имеет право требовать применения определенных санкций по отношению к нарушителям устава, в том числе и к людям. Степень вины нарушителя устанавливается бырлищем, проходящим каждое полнолуние (Большое Бырлище). Голосование производится посредством поднятия хвоста, а, за неимением такового, левой задней лапы.
Утвердили:

От имени насекомых: Саранча Перелетная, Скарабей Священный, Трупоед Черный, Бембекс Носатый.

От имени бесчерепных: Эпигонихтис.

От имени рыб: Акула Свиная, Ерш, Берш.

От имени земноводных: Желтобрюхая Жерлянка, Пипа Суринамская,

От имени пресмыкающихся: Матамата, Жарарака, Гардун, Слепун, Зипо.

От имени птиц: Обыкновенный Глупыш, Бюль-бюль серый, Бюль-бюль темный, Лебедь-шипун, Лебедь-кликун, Вдовушка Райская, Вихляй, Вяхирь, Якамара.

От имени двуутробок: пяткоход.

От имени одноутробных: Большой Кровосос, Мизипода, Гофер.

От имени копытных: Бабирусса Целебесская, Истинный Дукер, Зубр.

От имени приматов: Тонкий Лори, Толстый Лори, Мальбрук, Бурая Джелида, Дрилломандрилл, Чего.

Несмотря на явную вздорность и пошлость этого устава, он вызывал у девочки не ироническую улыбку, но гнетущее тягостное ощущение. Как спросонок, в ту секунду, когда вспоминаешь, что вчера произошло что-то страшное, непоправимое, но что? - еще не выступает со всей ясностью... И теперь она тоже, чтобы развеяться и встряхнуться, с удовольствием восприняла совет Тона и отправилась в глубь заповедника.

Выбрав направление наугад, она попала на тропинку, с которой открывался типичный пейзаж среднеевропейской полосы. Опушка, далее смешанный лес - ольха, дубки, елочки, березовые рощицы. Белки во множестве, не обращая никакого внимания на пришелицу, играют друг с дружкой в прятки, окликают какую-то шуструю: "Ирка, Ирка!.." Вообще никто никого не боится, один только престарелый Еж, когда слышит чьи-то громкие шаги или шум, сразу решает про себя: "Ну, все. Пришли бить Ежа..." Хотя, если вдуматься, кому и зачем может понадобиться битье Ежа?

За Надей увязалась невесть как забредшая сюда Кенгуру. У этой Кенгуру была странноватая привычка - повторять отдельные слоги, будто заикаясь:

- Как тебе бебелки? - спрашивала она.

- Нравятся! - отзывалась Надя.

- А они ни-ни - низом не пробегают.

- Пускай, их дело.

- А Медведь на посту - ту-ту...

- Объявляет начало регистрации экскурсий.

- Надя, дядя Дятел - тук!

- Слышу. Это он механически - никто ведь теперь древесную кору не точит, не вредит, незачем. Ловко стучит, однако.

- Оп-ля, Ляля - лягуха.

- Заметила. Добрый день, Ляля!

- Она на нас нахально смотрит.

- Разве, Ляля?

Лягушка словно в рот воды набрала. Редко кто догадывался в чем дело. Она молчала не потому, что была отроду немой, а потому что опасалась сказать глупость. Однажды, давным-давно, она заметила вслух, что ей нравится, когда шумит камыш.

- Камыш?.. Но это же глупо! - оборвал ее сам Арик, тот самый попугай Арик, который без ложной скромности говорит о себе: "Я - гений первого разряда". И с тех пор Ляля упорно молчит.

Солнце пригревало все сильней, лес делался все оживленней. Волки равнодушно глянули в сторону идущей девочки - они обсуждали что-то свое, вероятно, весьма важное. Заяц ударял лапкой по барабану и наклонял голову, прислушиваясь. Прошмыгнула Гиена, ворча и ругаясь. Муравьи неустанно совершенствовали свой муравейник - вон парочка тащит к себе некий замерший жукообразный предмет, несомненно, имитацию из того же Общего Котла. Вылез на берег и встряхнулся вечно чем-то озабоченный Бобрик - усатенький, солидный, с брюшком, но, если присмотреться - молоденький, от силы двухлетний... С любопытством уставилась на девочку красновато-бурая Ласка, и тут же совершила головокружительное сальто. Неугомонная, она молнией оборачивалась вокруг осины, вертела головой, закатывала глазки, вращала хвостом, пританцовывала и лихо напевала при этом:

Говорят, я агрессивна -

а ничуть!

Просто выгляжу я дивно -

вот в чем суть.

Я питаюсь где попало,

наедаюсь до отвала,

физкультурой занимаюсь,

ни на грамм не поправляюсь,

и опять же отправляюсь в путь...

Отстала Кенгуру, скрылась Ласка; поредел лес. С косогора открылась Наде зона полупустыни, а поодаль - тундра. Странно сочетается перед глазами, словно в учебной циклораме: в непосредственном соседстве от Варана, ползущего по раскаленному песку, прогуливается Песец, почти неотличимый от снежного фона. На стыке зон лениво течет ручей, Варан изредка подходит и пробует прохладную водичку. Порой сильный порыв ветра все-таки перебрасывает сквозь климатический заслон в жаркую зону снежные хлопья. Громадная ящерица испуганно отряхивается от случайных снежинок и, высовывая длинный тонкий язык, что-то бормочет - не по адресу ли Песца?..

Девочка шла и шла, куда глаза глядят, переплывая реки с непугливыми, но привыкшими к вежливости обитателями, шла, переступая зонные барьеры, забывая временами переводить одежду на соответствие новому климату и погоде. И вдруг оказывалась промокшей до нитки - (хоть одежда без ниток) под ливнем, или внезапно лицо обжигал мороз, или становилось тяжело дышать от обилия жарких влажных испарений. Менялись часы дня и времена Года. Солнце то нестерпимо пекло над головой, то вишневым шаром повисало в морозной мгле над горизонтом. Оборвались заячьи следы на снегу, и вот уже видны на глинистой тропе отпечатки слоновьей ступни. Сменяются страны и континенты, цветы, деревья, животные мелькают как в живом калейдоскопе.

Макаки, сидя попарно, старательно перекрашивают хвосты друг другу. Серый цвет нынче в моде, зеленохвостые стараются держаться незаметно, а те, кому уже удалось полностью осерохвоститься, небрежно демонстрируют все оттенки серого цвета на хвосте. Розовые мартышки смотрят на макак с недоумением или презрением - не разберешь. Некоторые обезьянки лениво окликают девочку:

- Эй! куда идешь? Эй! как тебя звать? Эй! валяй к нам!..

Наде вдруг неудержимо захотелось попрыгать с веселыми обезьянками, но она подумала, что это ей, вероятно, не к лицу.

Перекатывается, распутывается клубок змей, иди угадай - где чей хвост, где чья голова? Змеи тихо похохатывают, им нравится игра, подкатились к реке, бухнулись разом в воду, плывут змейки в разные стороны. Аллигатор широко разевает пасть: безобразие... Прикрыл глаза, вздремнул. Проскакала стайка серн по направлению к Общему Котлу. Вот этот материальный центр заповедника, там, где сходятся зонные сектора. Разноцветные, причудливых форм (для удобства принятия пищи) корытца. Быстро воплощается каждое традиционное меню. У Котла относительно немного исмейцев, в том числе Кабан, почти не выходящий отсюда.

Надю поразила только Лань. В ее корытце лежали книги и газеты, которые неторопливо поглощались. Объяснялось это просто. Лань вообще большая охотница до целлюлозы. Как-то проходящие экскурсанты угощали ее, шутя, газетами и даже одним старинным сентиментальным романом из жизни волков. Понравилось. С тех пор она требует из Общего Котла целлюлозу лишь в такой модификации. Более того, газетные и книжные листы не должны быть чистыми: для полноты аппетита Лани сладкими буквами на них штампуют подряд всю дежурную информацию - от изложения реляквантовой теории до прогнозов погоды на Марсе.

Скоро должны войти в Исмей первые партии сегодняшних экскурсантов. Надя сама бывала в их шкуре, и знает - как ни отдалялись они один от другого, все же зачастую больше были заняты друг другом, чем вникали в окружающее и внимали ему. Нет, и растения изучали, и к исмейцам подходили, обо всем беседовали с ними, фиксировали, но как-то получалось, что экскурсанты сами по себе, а Исмей и обитатели его, аборигены-исмейцы, сами по себе.

Но теперь Надя как бы ненадолго стала частицей заповедника, и принадлежала только ему. О, как грациозно вытанцовывали журавли и мыши на Лысом плато. Видно, они разучивали вместе какой-то новомодный танец. Волнами, через мгновенье один после другого перебирали журавли ногами, и шли долговязые по кругу, и поводили клювами, и подергивали хвостиками. А мыши, привстав на задние лапки, покачивались, тихо кружились, бесконечной темной рентой оплетая журавлиные прискочки. А невдалеке птицы пели, каждая свое, но, казалось, голоса их сливаются в импровизированный гимн вольной воле...

И все виденное и слышанное Надей воспринималось как непрерывный парад многообразной красоты, ловкости, изящества, как праздник жизни. Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы кто-то, хорошо даже, если с иных миров свалившийся на Землю, впервые увидел все это и затрепетал от восторженного изумления. Он не может не изумиться, если у него есть душа, не заплакать счастливо, если у него есть слезы. Надя расчувствовалась, но, в глубине души, была недовольна собой: она терпеть не могла "распускаться" - это ведь мешает трезво и здраво оценивать обстановку и хладнокровно действовать. Но сейчас ей хотелось продолжать это восхитительное путешествие, без конца, без передышки, - до тех пор, пока не свалишься от усталости, и снова...

Как хорошо все: даже эти макаки с серыми хвостами. Ну, а этот важный красавец, как нарочно разлегшийся поперек дороги, попросту великолепен.

- Ты кто? - вежливо спросила девочка.

- Я - Гуарр, - прорычал зверь. - А ты, ты - шмакодявка!

- Почему так? - опешила Надя.

- Так! - рявкнул Гуарр и перевернулся на другой бок.

Бывает, - подумала путешественница. - Не в настроении. Стоит ли обращать внимание? Разное зверье попадается и в Исмее: кто веселится, кто злится, кто дурачится, а кому приходит в голову составлять нечто вроде пресловутого Устава Общества защиты человека, Это все, наверно, незначительные детали в большой жизни. И Тон, возможно, прав - нужно просто пройти, понять, полюбить. А затем мне здесь, возможно, и делать нечего. Ладно, погощу несколько дней, поброжу как можно дольше и дальше, и - прощай, Исмей! До грядущих неведомых встреч...

Так рассуждала Надя, и не думала, не гадала, что буквально завтра ей придется совсем иначе пробегать почти теми же маршрутами, и рассуждать тоже по-другому.
ПЕРВАЯ ЗАПОВЕДЬ

Рано утром по всему Исмею раздался непривычный шум, крики, вопли, топот. Еж, который как обычно сидел в своей норе и ни с кем не

общался, замер от ужаса: он решил, что наверняка пришли бить Ежа. Но почему же, в таком случае, они все бегут мимо? Вернутся?..

В приемной Тона не протолкаться. Ругательства, угрозы, кудахтанье, визг, рев, вой. Слона оттеснили в самый угол, белки тараторят сидя на шее у Жирафы, голова Удава мотается на рабочем столе Тона, обезьяны дружно скандируют: Не по-тер-пим!

Произошло неслыханное, катастрофа, равной которой не было в заповеднике долгие годы: отказал Общий Котел. Спозаранку те, кто числился среди любителей покушать, прибежали к своим корытцам и обнаружили вместо разных вкусностей отвратительную бурду. Озираясь по сторонам (не все исмейцы выносят присутствие посторонних особей у персональных корытец), перескочили на другие ответвления Котла, но и там оказалась та же бурда. И тогда поднялась тревога на весь Исмей. Один лишь Кабан не проявил особого беспокойства. Отведав бурды, он нашел, что это все-таки лучше, чем ничего, и лучше, чем самому подбирать где-то желуди. "Кабанчик - и ананас в шампанском пожрет", заметил как-то Шубейкин, подчеркивая крайнюю непритязательность этого славного представителя парнокопытных в части еды.

Однако подавляющее большинство исмейцев, и не будучи большими гастрономами, смотрело на Общий Котел, как на объект первостепенной важности. Еще при зарождении этой системы питания сплоченные группы зверей весьма ревниво относились к закрепленным за ними корытцам. У каждой кормушки собирался определенный тесный кружок собирателей, постороннего сюда допускали изредка, с большим разбором, и то при гарантии и ручательстве, что это будет свой. Новый прихлебала должен был постоянно помнить, какая ему оказана честь, и, как правило, именно он особенно рьяно оберегал кормушку от не-прошенных рыл.

Наконец, определилось и стало явным для каждого исмейца, что объем Общего Котла неограничен и что гурманствовать можно запросто. Но при всем том, какие-то пережитки былых кружков, субординация все же сохранилась, по крайней мере, в традиционном распределении и за-креплении корытец. Собственно, в целом для управляющей кибросистемы это создавало довольно ощутимые преимущества: изготовление и доставка определенных родов пищи в указанные места сделались стабильными. И вообще постепенно обычаи, связанные с пользованием Котлом, почтение и поклонение Котлу и Котловому хозяйству среди прочих этических принципов выдвинулись прямо на первый план. Почитай Общий Котел! - стало негласной Первой заповедью исмейцев.

И вот эта заповедь кем-то грубо нарушена. Кем? - Уж тут служеб-ных собак для следствия вызывать не требуется: в заповеднике у многих отличный нюх, зоркий глаз и особая сметка, когда дело касается вопросов, связанных с Котлом. Не прошло и получаса, как картина преступления раскрылась во всей полноте и неприглядности. Кто-то (вопреки правилам, но это еще цветочки) утащил кусок из своего ко-рытца, дабы полакомиться им где-то на стороне. Под влиянием бактерий на жаре этот кусок вскоре превратился в разложившуюся гадкую массу. И тогда, вместо того, чтобы подождать или вызвать автоуборку (чего проще?) или, не поленившись, зарыть поглубже в землю (у кого, интересно, нет когтей, или копыт, или клыков? ямку способен вырыть любой), вместо всего этого злоумышленник делает черное дело. Из пакости (а как иначе это расценить? враг исмейцев - отравитель) бросает отвратительную "закваску" прямо в центр Общего Котла! Бросает примерно в полночь, а к утру все содержимое Котла превращается в бурду...

Кстати, как раз к этой стадии разбора дела в приемную Тона вломился Кабан и сходу заявил: "Да, да, я с голодухи прихватился было к этому пойлу, а теперь, будучи сытым, могу подтвердить со всей ответственностью - действительно жуткая дрянь. Опасно для желудков, не говоря уже обо всем прочем. Я требую сурово наказать преступника и вдобавок требую лично моральной компенсации!.." Прибытие и заявление Кабана придало обществу еще больше решимости ("Видите, даже Кабан!"..) разоблачить негодяя и потребовать...

- Друзья! - негромко обратился к окружающим Тон. - Друзья! - голос юноши перекрыл все голоса и стал слышен во всех уголках заповедника - это Вей включил мегафоны на полную мощность. - Во-первых, рад сообщить вам, что Общий Котел в эту минуту полностью очищен от бурды, как вы ее называете, и тщательно промыт. Примерно через час все корытца будут заполнены свежей пищей, возможно даже раньше. Приятного вам аппетита...

В приемной по рядам прокатилась волна - это пробирался к выходу Кабан и, сломя голову, побежал к Котлу. Остальные не трогались с места. Только Жирафа гневно выпрямилась, и обезьянки кубарем скатились с ее шеи на панцирь Гигантской Черепахи, но та даже не моргнула. Она была вся внимание. У всех на языке вертелся вопрос: кто? Правда, многие опасались, что грешником может оказаться кто-либо из близких, сородичей. Это неблагоприятно могло сказаться на собственной репутации. Но утаить такое в заповеднике труднее, чем шило в мешке. Повторяем - здесь собрались рекордсмены отличного нюха, зоркого глаза и особой сметки. Особенно, когда дело касается Котла...

И подобно взрыву: Ласка!

Ласка. Имя преступника названо. Следы, запах, ее отсутствие - сомнений нет. Она, да она, неизвестно из каких соображений совершила тягчайшее преступление - нарушила Первую заповедь.

- Внимание! - Тон обратился ко всем присутствующим, - разрешите мне с коллегами посовещаться по определению воспитательных мер…

Он с Надей и Веем отошли в сторонку. - Прошу не мешать нам, - с улыбкой попросил Гюрзу, заметив, что та проползла за ними и затаилась в камнях, прислушиваясь.

- Проступок Ласки совершен по недомыслию! - решительно высказался Вей. - От безделья совсем с ума сходят...

- Да, да, - задумчиво проговорил Тон, - все-таки недостаток общего развития зачастую сказывается. Наверно пришла пора от информации в самом популярном виде перейти к более серьезному обучению наших подопечных. Нет у них почему-то должной заинтересованности. Я вот готовлю одно выступление, попробуем...

- Мы отвлекаемся от конкретного вопроса, - вмешалась Надя. - Насколько я представляю, произошло чрезвычайное событие. А возможное повторение подобных выходок может привести черт знает к чему. Поэтому, я считаю, необходимо сейчас же пресечь в корне! Где эта Ласка? Действительно, порочная красота. Где она?

- Ищи ветра в поле! - отозвался Вей. - Впрочем, если мы включим всю инфорсеть на поиск, не позже, чем через двадцать минут обязательно засечем плутовку.

- И дальше? - Надя смотрела в глаза Тону, он видел ее глаза - ясно-голубые, чистые, непреклонные, вплотную, впервые.

- Думается... Полагаю, можно было бы объяснить ей серьезность, тяжесть ее проступка... - промямлил юноша.

- А я бы своими руками так отшлепала эту негодяйку! - Надя говорила резко и громко, - чтобы никому больше не было повадно... Я-то знаю, что означает практически - быстро восстановить систему Общего Котла, насколько это нелегко. И вообще... Ребята, что вы на меня так смотрите?

- Ничего, - потупился Тон. - Нет, Надюша, ты в буквальном смысле собиралась бить животное? Или применила слово "отшлепать" в каком- то другом, иносказательном смысле?..

Надя удивленно молчала. Тон решительным шагом направился к исмейцам:

- Друзья! Придет время - Ласка услышит от меня весьма неприятные вещи по поводу своего... - он не сразу нашел нужное слово, - поведения. Но этого, вероятно, недостаточно, чтобы она полностью осознала и почувствовала свою вину. Предлагаю крайнюю меру: подвергнуть ее всеобщему бойкоту...

- А что это значит? - спросил Ленивец.

- Вывалять в бурде! - прокомментировал Арик, который слыл почти всеведущим и, без ложной скромности, требовал, чтобы все исмейцы признавали его перворазрядным гением.

- Нет, не то, - уточнил Тон. - Предлагается: в течение месяца пускай никто не разговаривает с ней, не общается совершенно. Это страшно, уверяю вас...

Но его не дослушали.

- Все понятно! - бросил на ходу Левчик, морской лев, большой аристократ. - Адью!.. И все двинулись в лес, на ходу перебрасываясь репликами.

- Я завсегда говорила, что эта Ласка - отпетая мерзавка, - хрипло промурлыкала Гиенская Машунька. И впрямь говорила. Впрочем, и о Бегемоте она утверждала, что тот "пузо растит почем зря", и о Шубейкине, что - "не медведь, а прощелыга", и о Зайчихе - "знай, рожает пачками", и об Арике - "носатик цветной", и вообще обо всех неплохо отзывалась. Но на этот раз Машунькино прорицание с удовлетворением вспомнили и приобщили к делу.

- То-то, то, что сделала Ласка, - заикалась Кенгуру, - когда, да-да! - дама, мама, маленькая еще...

- И мы с ней перестанем общаться?! - сардонически загоготал Левчик. - Знаем эти бойкоты, апперкоты, антрекоты, интеллигентские штучки-дрючки! Кисло ей, выдре, станет от этого! Ласки-глазки, жулики вокруг! Да попадись она мне сейчас, голодному и злому, я б ей показал фигли-мигли, где раки зимуют!

- Где, в самом деле? - спросила Лань, растягивая слова.

- Где? - встряла подскочившая Жабка. - Да, может, она у себя дома, Ласка-то?..

И все, как сговорившись, ринулись по западной дороге. Надя издали наблюдала за этим и не без злорадства отметила про себя, что исмейцы отнюдь не намерены ограничиваться туманным бойкотом. "А ну, зададут ей трепку, и поделом..." - подумала девочка и кинулась догонять возбужденную толпу. Вернее, уже не толпу, а нечто, вроде растянувшейся кавалькады. Впереди всех, сопровождаемый низко летящими ласточками, широченными шагами мерил землю Страус. За ним впритык, ноздря в ноздрю, бежали Олень и Дрофа. Припадая к траве, несся Шакал. Но лидеры были не одиноки: верхом на Олене, Дрофе, Шакале восседали разных пород обезьяны. Так же за шерсть следующих за ними крупных и быстроходных исмейцев цеплялись крысы, кроты, хомяки, барсуки. Промчался Лев, сквозь гриву которого просматривались разноузорные змеи. Особенно много болельщиков тащил на себе Верблюд Двугорбый. Он вышагивал где-то в конце процессии, но, как изрек Шубейкин по этому случаю: "Уж лучше верблюжий горб, чем собственные мозоли".

Но было бы наивным полагать, что Ласка дожидается таких гостей у себя дома. Кинулись к ее соседу - Ежу.

- Пришли бить? - спросил он тишайшим, упавшим, гнусавым голосом.

- Да, пришли бить! - отвечали ему. - Ласку!

- Давно пора! - звонко воскликнул Еж, но тут же спохватился, что заодно с Лаской могут прихватить и соседа. - Видите ли, уважаемые, она удрала, позорно сбежала и вряд ли вернется сюда, в эти места... Не лучше ли поискать ее там, она обожает вертеться вон в той излучине... - Сказал, и как сквозь землю провалился.

Радостно завыли волки - взяли след. Вереница зверей обогнула холм и приближалась к излучине. Но тут, на стыке зон, пути исмейцев разошлись. Самые горячие головы кинулись прямо из субтропиков, наперерез, через тундровую полосу, но большинство предпочло сделать крюк по трассе умеренной зоны. И, когда по пути следования попадались ответвления Общего Котла, ненадолго задерживались - перехватить чего-нибудь вкусненького. А то и так утром было нарушение пищевого режима, столь важного для самого драгоценного - здоровья исмейцев.

Надя, которая считалась мастером бега, пока успевала за форвардами, но все чаще прибегала к содействию микролета. Она старалась проследить за всем, не упустить ничего существенного. Ни воплей: "Ату! ату!", когда виновницу суматохи, казалось, нагоняли, ни дикого блеска глаз, ни оскала морд с высунутыми от тяжкого бега языками, ни дорожных реплик.

- Первая заповедь! - вещал Арик, восседая на крупе скачущей Зебры и время от времени взмахивая крылом для равновесия. - Кто посмел покуситься? Кто кощунственно занес грязную лапу на то, что завоевано Исмеем в ходе эволюции последних веков? До какой низости, до какого морального разложения нужно дойти, чтобы позволить себе разложить содержимое нашего Котла, Великого Общего Котла! Не только позволить, но и сознательно провоцировать в угоду своим низменнейшим инстинктам!.. Зебра, не надо так быстро: побереги свое сердце, да и у меня печенки обрываются... Вперед! до полного уничтожения чудовищного зла, олицетворенного в той, которая смела именоваться почти человеческим именем - Ласка... Не позволим... - тут на крутом повороте Арик вынужден был уцепиться за гриву Зебры не только лапами, но и клювом, и потому на время примолк.

У старого, может быть, старейшего дуба заповедника девочка вдруг обратила внимание на обнажившийся, вследствие ударов копыт пробегающих мимо исмейцев, прозрачный купол, почти вровень с землей. Это была, очевидно, одна из многочисленных узловых станций кибернетического управления жизнью, вернее, нуждами заповедника. От этой станции распространялись в основном подземные коммуникации. Нельзя сказать, чтоб исмейцы не замечали таких станций. Но они никогда не проявляли к ним какого-либо интереса, напротив, умышленно или неумышленно походя набрасывали на купола этих станций опавшие листья, песок, снег. Нередко эти станции оказывались у основания термитника или муравейника - впрочем, это обстоятельство ничуть не вредило станциям - доступ к ним и ремонт требовались в исключительных случаях.

Темный прямоугольник на куполе, случайно обнаруженный Надей, оказался своего рода мемориальной доской. "Здесь, у этого дуба, впервые на Земле заговорил детеныш разумного животного. Бельчонок произнес слово "орех". Дата. Надя попыталась представить себе это прошлое, но не мордочку Белки-мамаши и не голос малыша. А людей. Ученых, великих теоретиков и экспериментаторов, которые дожили до генетической передачи белкой-сапиенс своих сверхживотных способностей, включая новый речевой аппарат и саму речь. Как вели себя они в тот момент? Обнимались, шутили или кое-кто прослезился? Думали о следующем этапе работы? О каком? А мелькали у них мысли о ненужности или нецелесообразности совершаемого?

Как это было здорово и непосредственно: "орех..." А что твердит сегодня потомок того замечательного бельчонка? Дополняет устав защиты человека от человеческого? Наде почему-то расхотелось бежать за преследователями Ласки. Гораздо интереснее, наверно, попробовать разобраться в устройстве и действиях хотя бы данной станции, затерянной в лесу.

Но, как нередко случается, ты оказываешься в гуще событий вовсе не тогда, когда гонишься за ними. И здесь: петля погони захлестнулась вокруг Нади, в девочку едва не ударила сумасшедшая живая молния - Ласка. Боже, что осталось от давешней вертушки и затейницы? В глазах и, чудилось, во всем тельце, вплоть до кончика хвоста, единый ужас; и Надя с горечью успела подумать, что в таком трагическом состоянии звери почему-то ближе всего к человеку...

Круг преследователей Ласки все сжимался, и она опять прошмыгнула у Надиных ног. Рычанье и дикий галдеж слышались с разных сторон, уже просовывались сквозь кусты разъяренные морды. Надя изумленно заметила, что даже Ленивец очутился здесь, выказывая неожиданную прыть, и ото всего этого девочке сделалось зябко, тошно, словно не Ласку, а ее саму загнали в кольцо, и кольцо сжимается. Непроизвольно Надя высвободила микролет, и вмиг почувствовала, как чехол чуть отяжелел. Она сообразила в чем дело, только не могла понять - что за частые глухие удары отдаются в висках - моторчик ли резонирует, собственное ли сердце судорожно забилось, или колотится вместе с чехлом обезумевшее сердечко притаившейся там Ласки,

Прямо перед Надей оказался вчерашний Гуарр - в бешенстве своем он был великолепен, грозен и чем-то отвратителен. Он втянул в себя воздух; жужжанье микролета, видимо, раздражало его:

- Куда девалась мерзавка?

Микролет поднял девочку с чехлом за спиной над землей.

- Стой! - взметнулся Гуарр, нечаянно, а, может, и нет, зацепив и сорвав с ноги туфельку девочки. Но она уже поднялась над кустарником, деревцами, Исмеем... Буквально влетела в свою комнатку, быстро сняла чехол, по которому временами пробегала легкая дрожь, сказала тихо:

- Слышишь? Сиди и не рыпайся...

Включила музыку и слушала долго-долго, пока не задремала.
В ПОИСКАХ НЕОБЫЧНОГО

Время от времени, преимущественно в лунные вечера, исмейцы собирались на бырла или, торжественнее, бырлища. Место для этих массовых сборищ исстари наметилось как нельзя более подходящее. Зона умеренного климата, участок с регулируемой температурой и влажностью воздуха (эта операция обычно доверялась Левчику - "ни жарко, ни холодно, как в салонах"). При этом бывало все-таки душновато,- слегка парило, - как в предгрозье, но это, кажется, способствовало разнеженно-философической атмосфере бырлищ.

На берегу залива, слева (если стать лицом к Седому перевалу) уходящего в грот, терраса за террасой восходила на вершину холма, над заливом нависали деревья с густой кроной. Таким образом, каждый исмеец мог выбрать себе местечко по вкусу: возлежать на мягкой травке террасы, примоститься на дереве, погрузиться в морскую воду или в волны речушки, выходящей в гроте из-под земли, или, наконец, застыть где-то на вершине холма. Нет, в принципе, никто не жаловался на доставшееся персональное место. И акустика здесь была изумительная, самой природой созданная, или не без участия рук человеческих - это, собственно, никого из исмейцев не интересовало. Но в любой точке бырла было отлично слышно каждое слово говорящих.

Исмейцы привыкли к своим традиционным местам на вечерних собраниях. "Законно, как место на бырле", - эта фраза, впервые произнесенная Шубейкиным, приобрела в заповеднике огромную популярность. Скажем, крысята, едва научившись полуговорить-полупищать, на вопрос о еде или о том, не мерзнут ли у них хвосты, бойко отвечали: "Законно, как место на бырле"... Характерная фигура Шубейкина выделялась на фоне звезд - сиживал он высоко на холме, в так называемой "мшистой ложе". Вечерами, когда экскурсанты все до одного покидали заповедник, медведь освобождался от обязанностей, и присутствовал в качестве патриарха на всех бырлищах. И зимой он укладывался на время спячки в ту же ложу, величественно похрапывал в часы собеседований.

Бырлища освещались, в основном, луной, а также фосфорическим светом иных обитателей царства Нептуна - таинственная зеленоватая подцветка снизу. Огромное большинство исмейцев не выносило никакого другого яркого света, кроме солнечного.

Как ни странно, Тон за все месяцы пребывания в заповеднике лишь единожды побывал на бырлище. Он вкратце высказался по двум вопросам: о желательности прослушивания программ самообразования и об этике поведения. Его ни разу не перебили, и проводили полнейшим молчанием. Отношение к Тону исмейцев было не совсем ясным. Вероятно, они не могли не уважать его, во-первых, как преемника Автомона Шеда, весьма опытного и, пожалуй, сурового хозяина Исмея ("хозяина" почти в том же понимании, что и Тона). Во-вторых, от Тона все же зависело разрешение отдельных бытовых делишек Исмея. В-третьих, все знали, что в распоряжении Тона есть смертоносное оружие - маленькая коробочка в боковом кармашке, пустить в ход может лишь он. И, наконец, некоторая непонятность его характера и поведения, при всем фамильярном отношении к нему исмейцев, заставляла их быть несколько настороже. И вместе с тем, исмейцы не то, чтоб недолюбливали Тона, но отчего-то никак не считали своим... Поэтому в часы бырлищ он охотно оставался в одиночестве, которое давало ему радостную возможность неотрывно работать, размышлять...

А присутствие, например, Вея их нисколько не смущало - он очень часто приходил на бырла, не вмешиваясь никогда в их ход. Мальчишке, прежде всего, ужасно нравилась живописная картина - когда большие и малые разнообразнейшие животные, птицы, рыбы, змеи заполняли террасы, ветви деревьев, теснились в заливе и гроте. Он жадно ловил их разговоры, и ему все казалось, что приличия ради они говорят о вещах более чем обыденных, а ведают и вот-вот выскажут каждый - нечто сокровенное, удивительное, о чем не догадываются разве что он, Вей, и еще некоторые малыши-исмейцы. Но даже обыкновенные вещи, вышедшие из уст могучего Льва или презрительного Верблюда, или вездесущего Воробья здесь, на бырлище воспринимались как преддверие легенды, скромное начало замечательной истории, осколок величайшей мудрости.

Вей понимал и чувствовал многих исмейцев порознь. Когда-нибудь в старости он мог бы отлично описать их в мемуарах. А сейчас Вей видел, что Арика исмейцы слушают гораздо охотнее, чем Тона. Й при всей безграничной вере в старшего товарища, в душе колебался: а не мудрее ли в чем-то Арик, если он явно проще, несомненней и, главное, доходчивей?

На очередном бырлище последний также взял слово. - Конечно, Ласку следовало проучить, - толковал попугай. - Чтоб никому не повадно было! Но решает ли это проблему в целом? Нет. Вообще надо поставить вопрос: еще один Общий Котел! Резервный. Мало ли что - землетрясение...

- Землетрясениев не бывает... - протянула с места Лань.

- Ну, допустим, - кивнул Арик, - наводнение, столкновение с какой-нибудь планетой. Все же может быть в наше время. И - представьте только на минутку - Котел выходит из строя окончательно...

На бырлище повеяло ужасом, словно Солнце затмилось и, похоже, навсегда. Все онемело глядели Арику в рот.

- И мы, исмейцы, гордость и соль заповедника с голоду сдохнуть можем! Каково? И почему-то никого из ответственных лиц это не беспокоит... Прав, выходит, наш уникальный Зубер, когда он делает себе запасы на всякий пожарный случай. А то вымрет - кто вместо него будет? Осел нешто?

Бырлище грохнуло от смеха, и, когда продолжала хохотать одна только Чайка-Хохотунья, послышался низкий голос Гиенской Машуньки (она в квартете обычно пела меццо-баритоном):

- Сволочь он редкая!

Непонятно к кому это относилось - к Зубру или к Ослу, но каждый из них принял на счет другого и совершенно не оскорбился.

- Это его личное дело, - махнул крылом попугай, - но все равно, выходит, Зубер прав, в конечном счете.

- Едим мы эту пищу, едим, - протянул Левчик, - правильно, вкусно, питательно, а - не вредно ли? Вот у меня, допустим, лично - последнее время наблюдается выпадение усов. Обращался в службу здоровья. Что вы думаете, пришел ответ: за ненадобностью. Как это понимать?

Нет, может быть, кто-либо из более образованных объяснит мне?

- Паразиты, - отозвалась Машунька.

- Слушайте меня! - Гуарр привстал и выбросил лапу вверх. - Вы уверены, что получаете из Котла наилучшее? Самое вкусное, самое питательное? Уверены? Боюсь, обманываетесь. Не всем дано постигать политические выкрутасы. - Он саркастически оскалился. - В нашей славной семье - мы родом из Америки...

- Северной или Южной? - ведь есть две Америки, - припомнила Лань.

- Открыла Америку, - пробасил Шубейкин, и некоторые, наиболее тонкие, улыбнулись его каламбуру.

- Какое это имеет значение для нас, - внушительно отмахнулся

Гуарр, - хоть десять Америк, хоть ни одной... И прошу меня не сбивать с панталыку! Итак, мой прадед в трудные времена, трудные, но героические - прошу прощенья у слабонервных - бродил по зарослям и добывал себе пропитание - с кровью! Пардон - и его кровь могла пролиться при встрече с врагом!

- О, как он очаровательно груб - этот Гуарр, - прошептала Рысь. - Ну, из песни слова не выкинешь - разносолов тогда особенных не было, но до чего же деликатесная, по уверению прадеда, еще раз пардон - человечина...

- Да? Хорошо. И что нужно делать? - открыла мелкую пасть Лань.

- Ну-ну, - поддержала Кенгуру.

- Ничего, - скрипнул зубами Гуарр. - Терпеть пока терпится...

- А помните, у Брэма, кажется... - захотел блеснуть эрудицией

Рак.

- Брэм, этот Брэм, - протянул Левчик. - Он же дико устарел... И вообще многое устарело... Этика, эстетика, кибернетика - вчерашний день...

- А что нынче в моде?

- Спросите у Лани - она потребляет печатную продукцию в больших количествах. - И бырлище опять обхохоталось.

- Я могу ответить, - невозмутимо протянула Лань, когда стало тихо. - Я ведь иногда просматриваю то, что ем. Печатаются стишки,

забыла как его фамилия; что-то связанное с небесами. Непонятное до жути, и в этом вся прелесть.

На этот раз Лань выслушали со всей серьезностью. - А что мне вчера снилось... - проржала Рябая Кобыла. - Потеха. Ей вечно что-то снилось, и, надо сказать, исмейцы с удовольствием прослушивали изложение ее снов.

- Будто у тебя крылышки, и ты зовешься Пегас? - догадывался Осел.

- Нет, это в прошлый раз. А теперь - синий шар... - Кобыла таинственно повела глазами.

- Впервые слышу. - Левчик обвел всех глазами. - Ну?

- Под утро, - негромко продолжала Рябая Кобыла, - снится мне, что я будто бы не сплю. И будто бы все на самом деле. Когда гляжу - в небе яркая-преяркая звездочка, просто кошмар. Нет, я разных там ракет, космолетов и прочего баловства людского перевидала на веку - ой-ой-ой! Ручаюсь, хвост наотрез: ничего подобного не видывала, не слыхивала. Словно Луну подожгли и горит она, мать честная, синим пламенем. И светится, и опускается прямехонько к нам, на Исмей...

Кобыла замолчала и а-ля Левчик подняла голову, словно осматривая всех из-под очков.

- А дальше?- первой встрепенулась Кабарга.

- А дальше, - кокетливо улыбнулась Кобыла, - мне приснилось, что я заснула...

Вот так, переходя от одного интересующего предмета к другому, толковали между собой исмейцы на бырлище. Выступления на злобу дня сменялись философскими рассуждениями; смех над каким-либо обитателем заповедника непринужденным осмеянием следующего, афоризмы Шубейкина сентенциями Гуарра, двоекание Кенгуру снами Рябой Кобылы. И на этот раз, когда полная Луна достигла зенита и настала полночь, место бырлища быстро опустело. Все разошлись по своим гнездам, логовам, дуплам, норам, насестам, омутам, болотам. Все по домам, кроме одного - Вея.

Он находился под огромным впечатлением услышанного. Нет, его взбудоражила не болтовня Арика, не откровенность Гуарра, все это было не внове. Но Синий шар... Он выслушивал уже, кажется, тысячу первый сон Рябой Кобылы, но этот был совсем не в ее плане, такое - повторял про себя мальчик, - не могло просто присниться ей. Не иначе - Рябая Кобыла в самом деле видела какой-то Синий шар и, не задумываясь, выдала это виденье за сон. Наводить справки у нее самой - бессмысленно, она наверняка начнет путаться и нести околесицу. Надо попробовать как-то отыскать в заповеднике следы светящегося шара.

Если он был, остался, если это не мираж...

Тихо-тихо и осторожно шел Вей по ночному заповеднику. Вон в дупле замечал зеленый огонек - это совята, зажмурясь от удовольствия, слушают специальную полночную передачу для совят, мигает глазок приемничка. На полянке слышно журчанье - это под землей, в коммуникациях охлаждающих и смазочных агентов кибросистем. Вей чутко улавливает запахи леса - хвои, грибов, чуть-чуть прели. Что-то легко коснулось волос мальчугана - это проплывала мусоросборка, захватывающая всякий случайный сор (ежедневные экскурсанты все-таки детвора!). Справа слышалось чье-то похрапывание, слева - непонятные шорохи. Страшновато, хорошо, что хоть в небе яркие звезды...

Но вот за деревьями почудилось что-то светло-голубое, словно Луна, отраженная лужицей. Нет, не то: на пригорке светился голубовато-синий шар примерно в три обхвата. Вей засмеялся от радости, что угадал-таки происхождение сна Рябой Кобылы, и напрямик кинулся к шару. Но, не добежав, вдруг почувствовал, как что-то будто ладонью с размаха шлепнуло его по лбу, и он упал навзничь. Поднялся и потихоньку вновь пополз к шару. Но на определенном расстоянии от шара его рука уперлась в некий упругий невидимый купол, который, как оказалось, не давал возможности ни с какой стороны приблизиться к шару вплотную.

Вей, недолго думая, включил микролет, поднялся вверх, и по воздуху, поскорей домой, к Тону. У него сидела Надя, сейчас они, как ни странно, не спорили, а Надя рассказывала о своих детских годах. Вей, не давая Тону опомниться, распекать, выговаривать за самовольные ночные прогулки, сходу стал повествовать о Синем шаре.

- Срочно известить... - начала было Надя, но замолкла.

- Я тоже полагаю, - улыбнулся Тон, - преждевременная шумиха - ни к чему. Наше дело - попробовать разобраться во всем этом. И обеспечить на первых порах настороженным пришельцам (если это они!) оптимальные условия ознакомления с заповедником, с нами. Проявим некоторую деликатность в налаживании контактов. Случай с нашим младшим коллегой Веем показывает, что настойчивость и, тем паче, назойливость не всегда уместна...

- Да, но очень хотела бы хоть издали поглядеть... - Надя не то высказывалась, не то просила разрешения. - Обязательно! Это же так интересно!

- Не возражаю, - кивнул Тон. - Только я думаю о другом. Надо как- то подготовить исмейцев к правильному восприятию Синего шара. В лоб - не годится, это может вызвать даже отрицательную реакцию: к чему, мол, этот шар, нечего ему у нас делать. Резоны тут не всегда принимаются, публика импульсивная и не всегда способная возвыситься до объективности. Попробуем апеллировать к их честолюбию, самолюбию, попытаемся пробудить не эгоцентрическое мышление. Побеседую-ка я с ними о том, о сем. Тема главная давно задумана и продумана - в двух словах - "Об эволюции и репутации". Это должно некоторым образом подвести к пониманию происходящего, да, ей богу, превосходно увязывается с проблемой Синего шара.

Надя и Вей согласны с Тоном. И договорились - пока внешне ничем не выказывать своего интереса к Синему шару. Пусть Надя сейчас же, на рассвете, слетает по маршруту, зафиксированному Веем, поглядит, и все. Так и сделали. Правда, Надя не удержалась и неподалеку от Синего шара привесила свою памятную ленточку, где время от времени просматривались характерные эпизоды ее жизни. Авось кто-либо из Синего шара поглядит, поймет и заинтересуется... Но ленточке этой суждено было сыграть иную, роковую роль...

А ночной поход Вея не сошел ему с рук. Из муравейника номер сорок восемь поступило тревожное сообщение. Оказывается, ночью некий неосторожный гигант (по муравьиной классификации все обитающие в Исмее от Кита до Стрекозы включительно относятся к классу гигантов) неосторожно примял муравья по имени ЫЫЫ, и тот контужен. Следы изобличили Вея, Тон был чрезвычайно огорчен и возмущен. Он распорядился немедленно отвести пострадавшего в лечебный центр. И, кроме того, Вею компенсировать ущерб, понесенный муравейником номер сорок восемь. А именно - соорудить для шестиногих обитателей - тружеников образцовый дом отдыха. Сказано - выполнено. Целый день потратил непоседливый обычно мальчик на кропотливую, совсем непростую работу. Дом отдыха вышел на славу, жаль только, что доныне пустует - за исключением того примятого Муравья, не находится желающих отдохнуть от извечных забот и хлопот родного муравейника.
ЭВОЛЮЦИЯ И РЕПУТАЦИЯ

В Исмее о времени судили по наитию. Вопросу "который час?" и ответу на него предпочиталось "рановато", "поздновато" или "пора". Неизвестно почему, исмейцы связывали такое восприятие времени с теорией относительности (возможно, это истолкование предвосхитил или резюмировал Шубейкин своим высказыванием "Время - вещь относительная", когда выяснилось, что он проспал всю зиму). Как бы то ни было, пока никто никуда серьезно не опаздывал. Собственно, и некуда было опаздывать. Вот на бырлище являлись почти все одновременно, интуитивно чуя, когда время сняться с насиженных мест и тронуться в путь.

Тон наблюдал, как сходились исмейцы, как располагались вокруг. С первого взгляда могло создаться впечатление, что каждый помещался там, где ему - привычней и удобней всего. Однако внимательный и чуткий созерцатель постигал, что в размещении на бырлищах сказывалась сложившаяся за годы определенная исмейская иерархия. Неписаный табель о рангах в воплощенном и слегка зашифрованном виде лежал перед глазами.

Но не это, давно уже подмеченное, поразило Тона. Насколько всегда и постоянно каждый исмеец радовал и умилял его своим своеобразием, какими-то черточками, свойствами, присущими ему одному, настолько сегодня, сейчас, во всем бырлище, в выражении сотен морд и мордочек ощущалась дикая, унылая общность, дурацкая похожесть. И во всей притихшей толпе, массе проскальзывало нечто неуловимо-отвратительное до оторопи.

Тону было чрезвычайно неприятно чувствовать такое, он не мог понять, в чем дело, и пытался восстановить в себе былую радужность, вглядываясь порознь в каждого. Но исмейцы очень не любят, когда к ним присматриваются. Они ворочались, отворачивались, кое-где мелькали глуповатые ухмылки от желания не показывать, какой ты есть.

- Вероятно, я побаиваюсь выступать, я не уверен в контакте с ними, в убедительности и, может, справедливости моих слов - оттого поневоле плохо настраиваюсь по отношению к слушателям. Не надо так - думал Тон. - А вообще-то, как бы их разжечь, взбудоражить их дух, заставить поразмышлять...

- Исмейцы, друзья мои!

Вы собираетесь здесь, на своих бырлищах для того, чтобы не тяготиться одиночеством и полнее чувствовать себя связанными со всем остальным живым миром не только физическим, но и духовным родством. Оно явственно проявляется в близости интересов, едином языке, удовольствии от общения с единомышленниками, от дружеской, в целом, атмосферы Исмея.

Это стало возможным благодаря разуму. Как бы велика ни была роль прежних и новых инстинктов, привычек, веры, все-таки в основном благодаря разуму. Так я полагаю. Что есть разум? Способность наилучшей оценки жизненных ситуаций? И это. Кстати, такого рода разумом, в значительной степени, обладали ваши, вернее, наши предки. Разум - в моем понимании - предполагает непрерывное движение мысли. Мысли, переставшей быть в услужении у данного организма, в рабстве у вчерашних догм, в плену самоудовлетворенного восприятия бытия...

- Ну, и что? - прошамкала Лань, и Тон обрадовался, - слушают все-таки, пытаются понять, значит, можно и нужно еще взвинтить...

Дремлющий разум, в сущности, мертв. Спешите разбудить, иначе может не воскреснуть никогда! Вы скажете: и что же? Разве это настолько ужасно? Жизнь-то продолжается…

Да не совсем. У движения жизни может быть, образно говоря, два показателя: скорость и ускорение. Скорость - чисто биологическая величина. Ускорение, в этом смысле, рывок разума, постижение принципиально нового, духовное приращение. Вы обрели драгоценнейшую способность - жить не только с определенной скоростью, но и с каким-то ускорением...

Оратор тут сделал вынужденную паузу - на бырлище пробирался опоздавший (случай из ряда вон). Это был Гуарр. Тон следил за тем, как он шел. Мягко, изумительно грациозно, то едва переступая сильными лапами, то совершая поразительные по меткости прыжки. Но Тон недаром прервал свою речь - впившись взглядом в зверя, он уловил, различил еще кое-какие мельчайшие подробности. При всем своем непревзойденном проворстве Гуарр не мог, тем не менее, проходя по сплошь занятым исмейцами рядам, не задеть абсолютно никого. И, в самом деле, кое-кого из мелких он мимоходом слегка да тревожил, чуточку да беспокоил. Но только мелких, исключительно невыдающихся, хотя путь его проходил мимо разных обитателей Исмея. И еще: он отчего-то нервничал. Не от того, что так пробирался - это дело проходило почти машинально, нет - его тревога проистекала от каких-то иных причин. А тревогу можно было заметить по подрагиванию кончика хвоста.

При всей проницательности ни Тон, ни кто-либо из присутствующих не догадался бы о причине беспокойства Гуарра. Еще днем это началось: зверь обнаружил неподалеку от своего логова (а близких соседей у Гуарра не было) Синий шар. Это ему сразу страшно не понравилось. Но он решил не акцентировать внимание на этот феномен, особенно в присутствии случайных прохожих. Дождался - все ушли на бырлище. Попытался подойти к шару поближе - получил отпор. Осмотрелся. Заметил ленту - памятную ленту девчонки, той самой, которая укрывала подлую Ласку и противоречила ему, Гуарру. Сообразил - это ее вещица, лента; это, видать, она, смекнув, что Гуарр ее лютый враг, задумала потихоньку обезвредить его с помощью Синего шара. Люди - они хитрые. Но и Гуарр не лыком шит, и улика налицо. И зверь решил, что нужно начинать действовать самому, пока не будет поздно...

- Одно из главнейших направлений движения разума, - сосредоточенно продолжал Тон, - о котором мы с вами говорили, как об "ускорении", это неустанные поиски истины. С давних пор этой благородной задачей поисков истины заняты философы, ученые, художники. Остановимся на этом: зачем нужна истина? Почему она так влечет разум? Для ответа на эти вопросы предварительно бросим ретроспективный взгляд на нашу историю, друзья исмейцы.

Одним из серьезнейших условий выживания в процессе эволюции была способность представителя данного вида наиболее объективно информироваться об окружающем мире. Непосредственно этой задаче служили развивающиеся органы чувств плюс анализирующая система мозга, включая память. Выжить - это в значительной степени означало - знать.

На планете возникла жизнь. Допустим, случайно. Но она бы и не развивалась, не усложнялась, наоборот, вскоре бы сгинула, если б не одна ее, мне думается, прирожденная особенность. Назовем эту особенность - информантность. Умение перерабатывать информацию на достаточно высоком уровне. Условно мы можем сказать, что, например, вода при определенных условиях "умеет" превращаться в лед или в пар. А жизнь умеет гораздо более удивительные вещи проделывать: собирать, хватать, копить знания о мире. По сравнению с неодушевленными предметами жизнь невероятно много знает. Ничтожная былинка знает: где Солнце, где земля, когда прорастать, какими цветами зацветать, как продолжить свой род и еще тысячи мелочей.

А наипростейший представитель животного мира по сравнению с травинкой, как энциклопедист по сравнению с безграмотным тупицей. Но вот в процессе эволюции возникает парадокс, с которым мы настолько сжились, что он и не кажется нам таким уж парадоксом. Итак: чем ты информированней, тем лучше, но чем меньше ты сам выдаешь враждебному окружению объективной информации о себе, тем также лучше. Эффективнейшая мера для выживания - дезинформация преследователя или преследуемого. Хочешь преуспеть в охоте - не выдавай себя ни звуком, не иди с подветренной стороны, чтобы не учуяли запаха, не выделяйся на фоне снега, песков, леса. Минимум информации - это тоже своего рода дезинформация. А в целом - необходимое дополнение к сильным мышцам, острым клыкам и когтям, быстрым ногам. Для того же, кто вступает в борьбу лишь в отчаянном положении, а спастись может бегством, и то не всегда, для такого и подавно - не подавать о себе ни слуху, ни духу, стать неотличимым от окружающего - наилучший, если не единственный выход.

Впрочем, есть и другие. Шерсть дыбом - посмей-ка напасть на меня, на этакое чудовище! Или - вонь нестерпимая, или - еще похлеще - заведомо ядовита. В последних случаях не страшно афишировать себя поярче, чтобы запоминали с чем имеют дело, и невзначай не зацепили. Тут уж кажется почти без обмана, но - откуда ни возьмись - подражатели рядятся в подобные же расцветки. Сналету порой и не отличишь тихого ужа от опасной гадюки, яркую, взаправду лакомую гусеницу от смертельно-ядовитого оригинала, с которой она - фальшивый сколок. Мы, люди, от пращуров, они от низших приматов, получили в наследство эту двойственную способность: дезинформации и ее разоблачения. В этом наследстве много противного для гордого уха, но вынужденное признание - без этого разум не приобрел бы могущественнейшего оружия. Об этом позднее.

Первобытный человек широко пользуется дезинформацией. Во-первых, при охоте на животных или когда он сам спасается от хищников. Он пробует подражать чужим голосам, обряжается, выходя на промысел, в шкуры убитых зверей, всеми подручными средствами нагоняет страх на мамонта, а, застигнутый врасплох медведем, прикидывается мертвым. Во-вторых, почти те же приемы употребляются во время межплеменных распрей и стычек.

Наконец, в-третьих, при анимистическом восприятии природы понадобилась и лжеинформация для мистификации потусторонних сил. Всем духам, богам, дьяволам и их приспешникам необходимо было представить себя в наиболее выгодном свете. Произвести на них наилучшее впечатление, чтобы добиться благосклонности или, по крайней мере, обеспечить благожелательный нейтралитет. Кстати, такой элемент взаимоотношений человека с Богом остался едва ли не во всех ритуальных церемониях, празднествах, обрядах.

Но все это, пожалуй, скорее врожденная хитрость, чем осознанная ложь. Да, ложь в нашем понимании сделалась таковой лишь тогда, когда гомо сапиенс стал использовать ее, так сказать, "для внутреннего употребления". (При этих словах бырлище заметно оживилось: "гомо" напомнило потайную дразнилку человека - "гомик"). Ложь снизошла к человеку не сразу. Установлено, что народам на ранней ступени цивилизации просто непонятно, как можно "говорить то, чего не было". Подобное представляется непостижимым. И, главное, в социальном плане индивидуум еще не воспринимает возможной выгоды собственной лжи. Идея целесообразности сознательного искажения фактов требует определенной зрелости мышления.

Эта зрелость возникает параллельно с самоосознанием личности. Клетка единого организма не может обманывать соседнюю клетку, левая рука - правую. И, если самец дерется с другим за самку, выигрывает более сильный, ловкий, но не обманщик - впрочем, до поры, до времени И дозволенное в беспощадной борьбе против чужого, чуждого племени не всегда может быть подвергнуто абсолютному табу в рамках своего. Как только "мы, вид" заменяется "я, личность", внутривидовой поток информации поневоле становится искаженным.

Выдвинутая на первый план, ложь личная переплетается с ложью семейной, родовой, племенной, и не разберешь, где кончается одна, где начинается другая.

Полная и всеобщая история лжи, будь она когда-либо издана, насчитывала бы, без преувеличения, миллионы томов. Ложь любовная и государственная, дружеская и дипломатическая, прокурорская и адвокатская, философская и интимная, циничная и иезуитская, ложь на дыбе и ложь в откровеннейшей исповеди, предназначенной для себя и только для себя. Ложь в обиходных словах, и в документах, проверенных, заверенных, благословенных и священных. Ложь в улыбках, во взорах, в позах, в песенках, в монументах, заверениях, завещаниях, клятвах, верах, доказательствах.

Ложь, настолько вездесущая, что многие в той или иной форме выражали сомнение в том, что наряду с ложью все-таки существует истина, что последняя не является наиболее искусно замаскированной до поры, до времени ложью.

Нет! Начну с кощунственного заявления, что, на мой взгляд, эта грандиозная, всеобъемлющая школа лжи, через которую человечество проходило в своем развитии, была одним из первейших факторов, способствующих прогрессу. Не исключена возможность, что именно эта вынужденная специфика человеческого мышления позволила нам одержать верх над замкнутостью природы. Прежде и впредь. "Бог коварен", ух как коварен, как хитроумно зашифровал он тайны природы - голыми руками не возьмешь. Но и человека уже на мякине поверхностных фактов не проведешь. Его ум замечательно изощрился в разгадывании и в раскрытии всяческих загадок, ребусов, фокусов.

Его издревле уже не обманывали ни устрашающие приемы безобидного дикобраза, ни запутанный заячий след, ни лисье искусство прятаться, ни маскировка ужа. Став человеком, он не успокаивался до тех пор, пока не улавливал душу янтаря и огня, морской волны и вулкана, хлеба и вина. Он вызывает тайны у атома, у звезд, у жизни, у своего мышления. Он жаждет истины.

За долгие века мы убеждались: ложь имеет свойство ржаветь на воздухе. Изобрести нержавеющую ложь тщетно пытался не один алхимик. Истина же - золото, которое невозможно уничтожить. Можно его, это золото истины, запрятать, сплавить с другими примесями, начеканить из него монеты с лживыми изображениями - все равно рано или поздно обнаружится, что это - оно, и что оно - настоящее.

Эти две вещи - неустойчивость лжи и неодолимость истины хорошо проверены человеческим опытом. Но доныне не перестали противостоять друг другу обе взаимоисключающие тенденции - совершенствовать ложь и добывать истину. Не всегда нормальный человек обязательно должен мучиться, сознавая, что в чем-то погрешил против истины. К сожалению, иным индивидам увлеченность своей лживостью может доставить не меньше удовольствия, чем другим мучительные поиски истины. Я не оговорился: мучительные поиски истины - ученым, художником, любым человеком способны доставить ему высокую радость, удовольствие, счастье.

Для художника, например, истина наиболее близка тому, как он ощущает действительность. Вот он оценивает созданное и честно говорит: да, когда я творил, я так чувствовал мир. Действительная глубина самовыражения зависит, конечно, от степени таланта - ибо поверхностная, кажущаяся истина на поверку может оказаться искаженной вплоть до совершенно ложных построений. Другое дело - когда старая модель мироощущения остро не соответствует новой. Называйте возникающее при этом чувство муками творчества или угрызениями совести - суть не изменится.

Кстати, добыча истины, как и манипуляции с предметами, требующими особой чистоты в обращении, не допускает нечистых рук и помыслов, по крайней мере, непосредственно в созидательной сфере. Да, это, мне думается, аксиома.

В жизни человечества бывают периоды, когда старое подгнивает, бродит, но, на первый взгляд, вроде бы процветает, однако это цвет плесени, чувствуется, что должно окончательно обветшать, или еще до этого обвалиться, чтобы дать место пробивающимся постройкам. Яркий пример такого псевдопроцветания являет, скажем, капиталистическая форма жизненного уклада во многих странах в конце двадцатого века. Лучшие умы и души не могли не видеть громадной фальши, скрытой в институтах частной собственности, и сопутствующих человеческих, вернее, нечеловеческих отношений. Ясно видели, несмотря на некоторую, даже внешнюю, слаженность и привлекательность.

И мы теперь начали особенно ясно постигать, как дико и нелепо было невероятное нагромождение лжи во всей жизни человечества. Но вот опять кажущийся парадокс - при этом, лживость не вылетает, не выметается сама собой. Более того, многие наши современники не пренебрегают даже чисто формальной лживостью. Я говорю о так называемых биомасках. Кстати, издавна замечено сходство типов человеческих лиц с породами животных - тех или иных. Возможно, это отголосок тотемизма, когда принадлежащий к племени, всей душой стремился подражать своему тотемному божеству, что в течение поколений могло проявиться и во внешнем облике. Или, проще говоря, репутация львиной, или кошачьей, или орлиной, или лисьей натуры в известные периоды могла быть приемлемой и желательной.

Конечно, в исторический период внутреннее формирование личности намного обгоняло грубо-портретную характеристику, так что физиогномика как наука и впрямь построена на шатких основаниях. И духовная жизнь, как не раз замечалось, резко преображала выражение лица данного человека. Но и тут - не случайно я заговорил о биомасках - цивилизация открыла лазейку лжи. Поскольку люди по-прежнему дорожат репутацией, отражающейся и во внешних формах и проявлениях, возник сильный соблазн использовать достижения биотехники для этой цели, женщины с загадочным взглядом, иронически смотрящие в мир мудрецы, неистощимые бодряки-оптимисты, выражения физиономий, постоянно соответствующие высшим проявлениям воспитанности, лица мечтательные и вдохновенные...

Но бог с ними... Это - мода, это - пройдет, как нестоящая игра. Друзья! Обращаюсь к вам в серьезный и ответственный час Исмея. Не нужно заверений в том, что я уважаю и люблю вас как высокоразвитых существ. Невозможно не любить простых исмейцев, как и простых людей. Простых, но только не ограниченных! Нет, я не в силах возлюбить нищих духом, тех, над которыми довлеет эта духовная нищета.

Исмейцы! Каждую минуту мы можем столкнуться с другой цивилизацией - из других миров нашей или не нашей галактики. Прошу быть внимательными. Очень вероятно, что в их эволюции вообще не присутствовал ни в какой мере фактор обмана, лживости, фальши. Потому контакт с нынешней Землей может изначала внести катастрофическую путаницу в намечающееся содружество разумных. И мы обязаны во имя будущего встретить их, гостей, что называется, с открытой душой. Я заклинаю вас: быть по-хорошему простыми, естественными, благожелательными. Быть достойными нашей трагически-прекрасной планеты.
КОНЕЦ СВЕТА

Тон кончил. Бырлище молчало.

- Я бы хотел, я бы очень хотел, чтобы вы поняли меня… Может, что-нибудь непонятно?

- Все понятно! - отрубила Гиенская Машунька.

- У меня вопрос, - зашевелился Еж, - разрешите задать вопрос?

- Прошу - поклонился Тон.

- А отчего какому-то Моржу и ледок накатывают, и клыки подравнивают, и вообще, а некоторых просто жучат, когда они семечки лущат? А?

- Больше вопросов нет?..

- Зачем? Хватит! И этот хорош. Закругляться пора... - слышались реплики с разных сторон.

Тон растерянно смотрел на Ежа и на других, которые сразу почему-то оживились. Постоял поникший, затем отвернулся от всех, хотя куда ни глянь - те же. Кроме Вея. И Надежды... Побежал к себе. Люди за ним. Из исмейцев никто не шелохнулся. Подождали, пока Шубейкин с вершины холма не проводил взглядом три фигурки и, вздохнув, высказался: "И долго оратор над этим всем думал?" - в том смысле, что вся такая белиберда не стоит вообще, чтоб о ней думали..

- А на самое главное он так и не ответил - прокричал Арик.

- Да, здорово Еж его подколол, - одобрил Левчик.

- А что он - бить меня будет? - напыжился Еж.

- Не посмеет...

На этом волны, вызванные выступлением Тона, вроде бы улеглись, не сильно задел он сердце бырла. И рады были исмейцы, что кончилась, наконец, утомительная процедура, что можно отвести душу своим обыденным безмятежным просторечивым словопрением. Но вышло иначе, обернулось несколько по-другому. Не успел никто придумать, о чем бы высказаться, как раздался отрывисто-мурлыкающий голос Гуарра:

- Гиенская сказала, что ей понятно. Что же ей понятно?

- Прохвост!- интонация не позволяла усомниться, что это определение относится не к Гуарру, во всяком случае.

- Так я и знал: немногие проникли в суть этой коварной речи, - глаза Гуарра загорелись. - Нас призывают быть правдивыми, искренними, неторопливо-мудрыми. К чему бы это вдруг? А к тому, что готовится грандиозная провокация. Мы бурлим, мы требуем справедливости, а человек этого, видимо, не признает. Мы берем человека под защиту, обеспечиваем ему место во всеобщем прогрессе, а он - ерепенится, кривляется, втихомолку сопротивляется. И готовит страшный удар - нам! Не верите? А для чего, спрашивается, пригнали Синий шар? Во-первых, меня прикончить, меня! А за мною - всех...

Пасть Гуарра раскрылась невероятно широко, неистовый рев потряс бырлище, и, заражая окружающих, окреп, разросся. Подавленные и втайне раздраженные непониманием во время лекции Тона, исмейцы обрели природный голос, и присоединили к реву Гуарра свое: рык, лай, скрип, визг. Возбуждение перешло в неистовство, и, когда слегка утихомирилось, Гуарр продолжал;

- Но мы не дадим глумиться над собой! Мы - великая когорта исмейцев, грудью станем на защиту своих интересов! Я призываю всех, кто способен бороться и землю рыть, завтра пораньше придти в мой район. Пожрамши. А тому, кто не придет, тому, кто скроется - позор!

Позор... - разнеслось по бырлищу.

- Позор и смерть! - рявкнул Гуарр. - И, если кто вздумает донести людям, - предателю - позор и смерть!

- Позор и смерть! - эхом повторил Арик.

- Попозор! - отчеканила Кенгуру.

- И смерть... растянула Лань.

- Позор и смерть, - наскоро пробурчал Еж, оглянулся по сторонам и скрылся.

- Позор, - Левчик неповторимой интонацией оттенил это слово и веско, сурово продекламировал: "И смерть, и смерть!"

Бырлище закончилось необычно рано - надо было хорошо выспаться перед завтрашними свершениями.

Когда в мире активно совершается что-то, не спешите радоваться, не бросайтесь возмущаться, вдумайтесь. Почему это так? Кому это нужно? Куда это ведет? Какою ценой? "Не судите, да не судимы будете" - сказано в Евангелии. Нет. Я хочу судить обо всем, я не боюсь быть судимым, я свободный человек. Унизительно быть подвластным - Богу, золоту или собственному недомыслию.

Разумные исмейцы собрались бороться со злом.

Разумное существо тем и отличается, что умеет активно бороться против зла. Другой вопрос: что оно, это разумное существо, полагает злом? И как далеко ушли его понятия о добре? Но рассуждения о добре и зле, принятые в среде исмейцев, вообще и в частности, завели бы нас далеко в сторону. Тем более, что и зло, и добро, как таковые, здесь редко поднимались до каких-то абстракций, а, в основном, базировались на конкретных принципах благополучия и благоразумия.

План проведения операции был предложен Бобром. Он состоял в следующем. Под Синим шаром отрывается весьма искусно, с подпорками и естественным сводом огромная пещера, так сказать, гигантская, незримая с поверхности земли полость. Вся скрытая земля собирается в виде кольцевой насыпи вокруг Синего шара. Высокие сосны, дубы, растущие в этой части леса, до поры, до времени удерживаются в обычном положении.

Когда все подготовительные работы будут проведены, по команде пропасть открывается. И тогда Синий шар вместе с неприступной зоной вокруг него оказывается в земле. Тут же осыпается окружающий вал, рушатся деревья. И со злокозненным изобретением покончено раз и навсегда.

Левчик, который по своему складу ума не в состоянии был разобраться даже в общих технических аспектах идеи Бобрика, тем не менее, очень высоко ценил ее в целом. Он заявил, в частности, что исмейцам посчастливилось присутствовать при зарождении и воплощении одной из величайших идей современности. Что гении, подобные Бобрику, рождаются один раз в десять-двадцать тысячелетий. И предложил немедленно присвоить Бобрику звание Почетного исмедемика. Некоторые от восторга порывались было по этому случаю закатить грандиозное пиршество, но Гуарр проворчал, что пока недосуг ерундой заниматься.

- Да, разумеется, - подтвердил Левчик, нацепил изящные наластнички и, удивляясь сам себе, наравне со всеми пустился землю рыть. А дело двигалось, как и всякое мероприятие, в котором участвует масса народу, а главный смысл доступен лишь Самым Главным. Таковы были в истории гигантские изваяния идолов, так сооружалась Великая Китайская стена. Кто-то персонально таким образом увековечивался, иные делали на этом свой очередной бизнес, а большинство до одури трудилось нынче, чтоб дожить хоть до завтра.

Безусловно операция с Синим шаром в масштабах Исмея была куда быстротечной и посему могла с начала до конца продержаться на всеобщем порыве неопределенного энтузиазма плюс деловая строгость старших по группам исмейцев. Дело двигалось, с неувязками, со скрипом, но двигалось. Повсеместно звучала новая песня:

Нас не даст, не даст в обиду Наш Гуарр!

Не упустит он из виду Синий шар.

Чтобы верным быть и сытым День за днем -

Действуй клювом и. копытом и клыком...

Песня росла и ширилась, слова и музыка ее изумительно соответствовали друг другу, просто не верилось, что сочинил ее сам Гуарр, а казалось, она родилась стихийно во всей общей душе исмейцев. Ее пели, просто нельзя было не петь, без конца повторяя простые четкие слова.

Вокруг поля деятельности были выставлены дозорные, попарно: глаза и уши, один остроглазый и один с чутким слухом. Они должны были своевременно предупредить о появлении "посторонних лиц", причем было понятно, кто здесь мог считаться "посторонним"...

Накануне вечером, после лекции Тона на бырлище, трое людей, не промолвив друг с другом ни словечка, разошлись каждый в свое жилье. Вей, переполненный услышанным, заснул, едва голова коснулась подушки. Тону на этот раз не помогала и доотказа включенная установка "мерцающего сна". И никто из исмейцев отчего-то не шел к нему, хотя, как правило, после бырлищ несколько посетителей обязательно являлис. Надя была в непонятном расположении духа: и радостно, и томительно; она пыталась привычно разобраться в своих чувствах и не могла. Выша ненадолго погулять у домика - все, вплоть до звезд, замерло. Вернулась. Думала, мечтала, слушала музыку. Дремота наступила далеко за полночь.

Проснулись в домике, когда солнце поднялось над лесом. И эта утренняя ясность в сочетании с остатком на дне души вчерашней подавленности, все это заставляло ребят как-то особенно чутко по отношению к друзьям хлопотать за столом. И стараться высказываться и пооригинальней, и позабавней.

- Между прочим, - улыбнулась Надя, - у меня, видимо, начались галлюцинации. - Под утро мне совершенно явственно послышался чей-то голосок, лепечущий одни и те же слова: "Поспешите к Синему Шару", "К Синему Шару - поспешите ..."

- Да? Что же ты, Надя, сразу не высказалась? Спозаранку! Как ты молчала? - Тон очень серьезно смотрел на подругу.

- Об этом? Я ж не Рябая Кобыла. Ну, почудилось... а честно говоря, не хотелось, чтоб вы подумали: вот, мол, выискала смешной предлог еще разок сбегать к Синему...

- Надя, скажи нам, тебе в самом деле слышалась эта фраза?

- Слышалась. И голосишко не совсем чуждый - похоже Ласки...

- Немедленно к Синему Шару! - скомандовал Тон. Надя и Вей, дожевывающий что-то на ходу, через полминуты были уже в пути. Они не летели в буквальном смысле, а шли, и чем дальше шли, тем больше недоумевали. Заповедник будто вымер. Ни души. Не понимая - в чем дело, ребята кидались то туда, то сюда, надеясь увидеть хоть кого-нибудь из многочисленных обитателей заповедника. Нарочно дали крюк - на место бырлищ; но и там никого...

Сообразив, что вокруг Синего Шара творится что-то неладное, о чем инкогнито донесли Наде, Тон и не подумал, что именно там мог сбежаться весь наличный состав заповедника. Что там сейчас близка к завершению работа над "пещерой века", по выражению Арика. Надо отдать справедливость - эта заваруха внесла определенное разнообразие и оживление в несколько застойную жизнь заповедника. Теперь здесь проверялось, каковы исмейцы в настоящем деле, здесь же возникали непредвиденные ситуации, неожиданные знакомства, и попутно создавались анекдоты и афоризмы.

Группа роющих наткнулась на какую-то подземную коммуникацию. Сорвать и убрать трубы было нелегко, но, как указал Бобрик, необходимо. Тем более выяснилось: к Общему Котлу прямого отношения они не имеют. А падению Синего в пропасть могут помешать.

- Понастроили... - ворчала Гиенская Машунька. - Делать им нечего, людям.

- Людям свойственно ошибаться, - изрек Шубейкин, намекая, в частности, на проложенную невпопад коммуникацию. И вновь, и вновь передавалось по цепочкам роющих: "Людям свойственно ошибаться", дескать - это, в основном, им и свойственно. Всеобщий скептицизм по отношению к людям и их действиям стал заходить столь далеко, что Гуарр, мимоходом избранный Почетным председателем общества зашиты человека, счел нужным уточнить:

- Не отрицаю, среди людей попадаются и небесполезные...

И его слова передавались из уст в уста, как некая высочайшая крамола. "О, Гуарр - это невероятно великий зверь!" - шептала одна мышь другой, закатывая глазки. Они обе были из крайне небольших пород. Их вклад в общее дело оказывался настолько мизерным, что Гуарр походя буркнул: "Мелкомышье, доведенное до абсурда..." Знали ли мышки, что это высказыванье относится непосредственно к ним? Должно быть, знали... Но полагали, что без них, как без мельчайших, но стоящих на своих местах винтов, общий ход машины был бы далеко не таким успешным.

И вообще, каждый полагал, что в этот час несет на себе достаточно ответственное бремя. Внушительно, с печатью утомленности от мелочей, которые нужно решать не ему, то тут, то там показывался Бобрик. Всюду, где возникали непредвиденные осложнения или катастрофы. А возникали они почему-то на каждом шагу. Ну, катастрофы - это, пожалуй, слишком сильно сказано, так - происшествия. К примеру, вдруг недосчитались Куницы и Росомахи. Уточнили: при локальном периферийном обвале их глухо, прочно присыпало. Отрывать? - Как? Когда? Зачем? Событие, признаться, озадачило кой-кого из исмейцев, но, после краткого совещания с Гуарром, Арик объявил:

- Все в порядке. А что такое Куница или Росомаха по сравнению с эпохальным сооружением? Оно идет вширь, оно движется вглубь. И чем ниже мы опускаемся, тем более мы должны стараться стать выше обывательских тревог и пересуд из-за каких-то куниц и росомах...

Успокоились. Продолжали. На одном участке Кенгуру восторженно разглядывала непонятное существо:

- Гляди-ка, какая посадка головы! Вы!.. Вы - Выхухоль?!

- С самого рожденья, - скромно призналась та. И обе были необычайно довольны.

Новым рациональным способом действовало одно животное по прозванию "мадам Шутай". Будучи по комплекции шире, чем выше, и обладая вдобавок феноменальной прожорливостью, "мадам Шутай" молниеносно пропускала захватываемую почву через себя в нужном направлении, и в непосредственном соседстве другое твердорылое казалось самой природой приспособленным к тому, чтобы носом землю рыть, также перебрасывая по назначению. Состоялся соседский обмен комплиментами.

- Вы - отличная штука, - с пафосом сказал последний быстропроходчик. - О вас надо сообщить куда следует. ,

- А вы - воплощенная лопата. Разрешите, я любовно так и буду именовать вас впредь: Лопата.

На что "Лопата" отвечал неизменным:

- И об этом не мешает сообщить куда следует.

По счастью, неподалеку трудилась и Гиенская Машунька, эта троица сразу почувствовала взаимное расположение и родство душ.

А план постепенно обретал реальные очертания. И уже по довольному урчанию Гуарра, удовлетворенному подергиванию усиками Бобрика, по выражению клюва Арика и многим другим признакам можно было судить, что финиш не только не за горами, но все почти готово к окончательному сигналу "валяй!", когда Гуарр торжественно вскинет переднюю лапу.

Уже быстренько убрались из вырытой ямы все бывшие там исмейцы, уже пробовали крепость доставленных из "джунглевого" квартала лиан, соединенных с вершинами наклоняемых деревьев, уже острозубые пошли подпиливать крепежные стойки, как запыхавшиеся дозорные прискакали с воплями: Идут, идут! Все трое движутся сюда!

Тон, Надя и Вей едва вышли из-за поворота, остановились перед громадной массой исмейцев. Такой же, как на бырлищах, да не такой. Там все уже примелькалось, а тут наново поражало разнообразием фигур, морд, глаз. Там все пребывало в сытом спокойствии, а тут было взбудоражено, воинственно, озверело. Вперед выдвинулся Гуарр, а за ним сила: и Бык, и Кабан, и та же Ласка, испачканная, отличившаяся при нынешнем аврале (что отмечалось специальной репликой Гуарра), и расчетливый Бобрик, и Еж, который проникся уверенностью, что ежели сейчас собираются кого-то бить, так не его, и надменный Левчик, и видавший виды мудрец Шубейкин, которого напрасно в этот миг поджидали ранние экскурсанты у входа в Исмей.

А казалось немного странным, что по-прежнему ветерок перебирает листвой деревьев, шуршит хвоей, словно корни их не обнажены, словно через несколько минут они не должны пасть замертво. И Синий Шар безучастно светит слабым голубоватым светом, словно не готова для него скорая погибель на земле Исмея.

Беглый осмотр местности вновь прибывшими сходу прояснил - что и для чего здесь делалось. Без людей, которые пришли незванные и могут помешать. И, похоже, собираются сделать это.

- Я прошу всех исмейцев немедленно уйти отсюда, - раздельно выговорил Тон.

- А мы просим, а мы попросим уйти вас, - отозвался Арик. - И нас больше. И мы правее.

- Что тут готовится? Что ты задумал? - Надя впилась глазами в желто-зеленые Гуарровы.

- Увидишь, - оскалился тот, и выбросил вверх лапу, как бы подавая сигнал к погребению Синего Шара.

Но девочка в этот момент толкнула зверя, и Гуарр, находясь в неустойчивом положении, неловко присел. Яростно взвыв, мгновенно кинулся вперед, и, прежде чем она успела защититься, закрыться рукой, тяжелая когтистая лапа опустилась ей на глаза. Словно сама собой развернулась коробочка у пояса Тона, что-то сверкнуло, и Гуарр распластавшись шлепнулся на тропинку. Дрожь агонии быстро прошла по его телу - от вываленного языка до кончика хвоста.

Исмейцев как подбросило и разметнуло во все стороны, через полминуты кругом никого не осталось. Но, вероятно, долго бегущих преследовал крик Нади, у которой вместо глаз внезапно разверзлась ослепительная всеохватывающая боль.

Тон подхватил девочку и полетел с ней к себе, стараясь не глядеть и не в силах не глядеть в лицо, еще минуту назад бывшее таким прекрасным.

И никто в заповеднике уже не видал, как спустя некоторое время

Синий Шар потихоньку снялся с места, поднялся над Исмеем, над Землей, пока не исчез в сияющем небосводе.
ИЗ СИНЕГО ШАРА

- Откуда?

Тон понял: Надя спрашивала о только что прошедшей мимо группе экскурсантов. Но он и сам не определил бы наверняка, если б не их дар - серая змейка. И на родине юных природолюбов, на острове Мадагаскар, этот вид змей чрезвычайно редок. С виду, однако, в серой змейке не было ничего примечательного. Едва ее выпустили на траву, она слабо прошипела "спасибо" и безошибочно устремилась в ту зону Исмея, где было привычно жарко, поползла туда, где обнаруживалось нужное свежее корытце Общего Котла.

Тон, как сумел, описал Наде серую змейку. Он, как и тогда, когда летел с подругой на руках по затихшему заповеднику, старался глядеть на ее губы, волосы, руки, но не глаза. Сегодня на их месте не было ни раны, ни крови - лишь темная полумаска, похожая на те, что в старину носили в маскарадах. И полумаска эта, можно представить, даже шла девочке, если б не знать, что не снимется с безжизненных глаз ни через месяц, ни через год...

Говорить или нет? Тон только сейчас получил приблизительную (собственно, о более точной пока нет и речи) расшифровку послания из Синего Шара, оставленного Земле. После третьего визита, после Исмея. С кем еще поделиться, как не с Надей, не с Веем, тем паче и они там упоминаются. Правда...

Короче, выглядело это послание так ("допереводчик", то есть редактор перевода, видимо, оказался при всей своей сдержанности и осторожности, достаточно эмоциональным человеком):

"Существа зеленой планеты! (Или - Представители зеленого мира!).

Как хорошо (как славно, как удачно), что мы все-таки решились посетить вашу Сферу в третий раз. Уж очень не хотелось надолго расставаться с планетой, где высшие формы существования, казалось, только зарождаются. (Не хотелось окончательно отказываться от маловероятного шанса встретить здесь нечто более высокоразвитое, нежели в первый и во второй наш полет). Теперь мы безусловно убедились: это самая чудесная планета в галактике (самая оригинальная, самая великолепная, и, возможно, имелась в виду не галактика в нашем понимании, а часть ее или, напротив, группа исследованных "синешарыми" галактик). Поскольку мы убедились в возможности контактов (понимания, постижения), адресуемся к вам с просьбой внести свои коррективы в запись нашего восприятия вашего мира в период третьего пришествия.

Прежде всего, все населяющее ваш мир можно разбить на две категории: относительно спокойные (очевидно, флора?) и относительно беспокойные. Собственно, первые обозначаются самостоятельно: все "спокойные" помечены соответствующим именем (индексом, символом). Они прочно связаны с покровом земли. Возможно, их дополнительное назначение (кроме самодовлеющего?) в общем комплексе - улавливание и направление информации из космоса и атмосферы и передача (?). Разнообразие этих "спокойных" форм представляется нам феноменальным и возникшим не без какой-либо особенной причины, о которой нам пока трудно судить.

Что касается "беспокойных" форм существования, то есть отдельных организаций, способных самостоятельно передвигаться и совершать сложные действия, тут нам многое кажется неясным, невнятным (тут у нас гипотезы превалируют над закономерным осознанием).

Вероятно, в этом разнохарактерном высокоорганизованном (цивилизованном, разумном) комплексе каждому из существ принадлежит свое осмысление мира. Хотелось бы верить (надеяться), что все эти "беспокойные" существа в целом и каждое в частности стремились как-то информировать нас об этом (в своем понимании, видении мира). К сожалению, пока мы не вправе утверждать, что восприняли эту информацию как следует (полно, правильно, глубоко). Очевидно, это, в известной степени, зависело и от индивидуального уровня (способностей) отдельных существ.

Скажем, среди прочих невыгодно отличались индивидуумы, характерным признаком которых является особый (не связанный с телом) покров (одежда). Существа, не сумевшие, подобно всем остальным, самоорганизоваться так, чтобы покров этот в обычных условиях естественно образовал составную часть тела, очевидно, не достигли высоких ступеней развития. Косвенные факты, похоже, подтверждают этот вывод.

Первый небольшой представитель этого рода (Вей?) поначалу даже не смог уловить (почувствовать, ощутить) грависферы вокруг нашего звездолета (Синего Шара). Затем подобное ему существо неподалеку от нашего местопребывания выставило весьма невнятные изображения своей особы в различные моменты бытия, возможно, наивно полагая, что в этом наилучший способ информирования. И, наконец, трое (одетых) из низшего разряда "беспокойных" (к двум перечисленным добавился еще один обладатель зловещей, как нам показалось, "искры") грубо прервали замечательную (незаурядную, впечатляющую) игру, затеянную всеми остальными.

В этой игре-показе, наверное, какими-то не совсем понятными нами средствами "беспокойные" желали продемонстрировать нам свою связь с родной планетой, свои индивидуальные особенности, формы внутреннего (между собой) общения, переливы идей, вереницы замыслов. Несомненно, обнажив кое-где внешний покров планеты, они хотели ознакомить нас поглубже с функциями "спокойных".

Трудно указать персонально на кого-либо из наблюдаемых нами, кто резко выделялся бы умением представить более доступную нам информацию (сверхинтеллектуала, гения). Предполагаем, однако, что таковым могло быть и то существо, которое первым обратило на нас внимание, а затем весьма оригинально перебирала опорными конечностями и вращала лучевоспринимающими органами. (Речь, по-видимому, идет о Рябой Кобыле, любящей подрыгать ногами, пританцовывая, и закатывать глаза).

Время нашего пребывания у вас в силу целого ряда причин (расшифровка этого места послания, очень запутанного, продолжается) ограничено. Первые наши визиты были почти молниеносны (и вообще с земными и "синешарными" эквивалентами времени и пространства пока крупные неувязки), третий чуть продолжительней, и то срываться пришлось едва ли не в самый интересный момент... (Переводчик считает, что несколько вульгарное звучание последней фразы все же не мешает, относительно точной передаче ее смысла).

Следующий наш визит обязательно состоится, но, надо полагать, не ранее, чем через несколько десятков оборотов вашей планеты вокруг центрального светила (то есть, через несколько десятилетий, впрочем, достаточно ли верно передается их термин "несколько"?) Пункт приземления, разумеется, тот же (Исмей). И тогда мы постараемся быть до тех пор, пока не поймем друг друга как можно полнее. А до грядущего периода сближения вы сможете уточнить наши беглые заметки и подготовиться более основательно к следующей встрече".

Тон отложил текст послания и пристально вгляделся в лицо Нади. Оно сияло.

- Красота! Значит, они прилетят еще! И мы, может быть, мы их увидим!..

Вей, немного раздосадованный было отзывом о нем, тоже поддался Надиному восторгу и захлопал в ладоши:

Ничего, что они сейчас не все поняли, но лишь бы прилетали! Они меня узнают и скажут: действительно, был неразумный мальчик, бился лбом о грависферу, а вырос и сделался таким умным, ученым...

- Тон... - Надя обратила лицо к окну, куда в эту минуту отошел юноша. Он точно почувствовал, о чем пойдет речь, и наскоро отослал Вея по делам в заповедник.

- Тон... Отзовись - ты ведь недалеко... Ты был в Центре. Так долго - я еле дождалась. Посланье из Синего Шара - это, конечно, здорово! - Надя притушила вздох. - Но ты ведь еще говорил там с врачами? Обо мне. Да? Молчишь... Тон... - Надя неожиданно быстро подошла к нему и, скользнув по рукаву, взяла за руку. - Они сказали, что я буду видеть? Или нет?.. Отвечай же!

До этой минуты Тон ни разу в жизни никому не лгал. Ах, как рьяно доказывал он, что всякая ложь, любая, крупная, мелкая, во имя... Да что вспоминать...

- Ну! Не бойся - видишь, я живу не только надеждой...

- Не только, я знаю.

- Что? Что, Тон?

- Возможно или невозможно? Да или нет?

- Возможно... - он пытался осторожно высвободить руку.

- Ладно! Подождем! - выкрикнула как-то отчаянно, озорно и - прочь из дому, в заповедник.

Она научилась уже сравнительно легко ориентироваться в зонах не плутать по дорожкам, пользоваться, наконец, биокомпасом. Нередко выходила на прогулку одна, вернее, так думала, а на самом деле Тон, изредка Вей, непременно на почтительном расстоянии потихоньку сопровождали Надю. И теперь Тон вышел вслед за ней.

Весна в разгаре. Веселое после дождя солнце, радужные капли, все кругом дышит легко, как молодец, бегущий на пригорок. Время от времени Надя наклоняется к земле, перебирает знакомые цветы, или, выпрямившись, льнет щекой к стволам осин, елей, березок.

Узнавая по голосам иных исмейцев, зовет их к себе. Кто подбежит, перекинется несколькими словами, кто и не откликнется, ведь у каждого свои заботы, особенно весной.

Но вот откуда ни возьмись - на плечо девушки соскользнула давняя знакомая - Ласка. Вспомнила что ли свою спасительницу? Обрадовалась той, которой в ночной тишине нашептала роковые слова: "Поспешите к Синему Шару"? Или невольно прониклась сочувствием к девочке, для которой вдруг оборвалась великая цветная красота мира? Кто знает, что руководит Лаской? Скорее всего, ни первое, ни второе, ни третье. Наверно, припомнила-таки: кое-что связано в ласкиной жизни с этой встречной. Что именно? - разве это столь существенно? Главное в этот солнечный миг захотелось вот так побаловаться.

Надя нежно поглаживала зверька, и Ласке это доставляло, видимо, удовольствие; она тыкалась холодным носом в ухо девушки и бормотала нечто ерундово-смешное. Потом, когда надоело, ловко соскользнула наземь, и скрылась где-то в чаще. Тон заметил - мелькнула напоследок вытянутая белая искорка. Девочка прислушалась и тоже повернулась к чаще. Тон, мягко ступая по отгнившей листве и клонящейся под ветерком мураве, подошел поближе и неотрывно глядел, как Надя улыбается чему-то...

http://g-filanovskiy.narod.ru/