Хваня

       У моей подруги Нельки в деревне есть большой деревянный дом. Пятистенок,  много окон. Они смотрят на все стороны света.
       За домом несколько соток занимает сад, а ближе  к  лесу – огород. Раньше, при хороших хозяевах, сад давал обильный урожай. С каждой яблони (а их было десять!)снимали по двадцать ведер крепких, наливных яблок! Ещё в саду росли две груши, по периметру кустились сливы и вишни, а в уголке между баней и забором пряталась неприхотливая малина…
       Теперь сад был уже не тот. Его заполонили многочисленные сорняки. Малина перешла в наступление и отвоевала полсада. Многие яблони, за которыми уже несколько лет никто не ухаживал, посохли. А те, которые боролись за существование, стали приносить мелкие плоды.
       Дом достался моей подруге от  бабушки. Умирая  в  возрасте  98  лет,   Ефросиния  Пантелеевна  наказала внучке: «Ты  уж  не  бросай  его,  внученька!  Туточки  Хваня живёт!..»
       А кто такой этот Хваня, я узнала вот как...
       Было  воскресенье.    Проснувшись, я валялась в постели,   домысливая   сон,   оборванный на самом интересном месте скрипом открывшейся двери. Это вошла кошка Муся.  Ей-то что,  что  у хозяйки выходной! Подавай завтрак – и всё тут!
      Выбравшись из блаженного тепла, я поплелась на кухню. Насыпала любимице сухого корма из рекламного ролика, транслируемого каждое утро по всем каналам сразу. Этот кити-кет, скажу я вам, такая дрянь! А запах?!. Говорят, алкаши им самогонку закусывают. Но Муська-то – трезвенница!
       В этот момент запиликал радиотелефон. Я взяла трубку.
       – Лёлик, при-ивет! Есть предложение, нет возражений?
       – Есть! – буркнула я, узнав голос Нельки.
       – Фи-и! – поскучнела подруга. – Какая же ты!.. Неужели, не хочешь съездить на   природу, проветриться, подышать воздухом?
       С моим мнением Нелли почти никогда не считалась. Не раз я говорила ей, что вылазки на природу нужно обговаривать заранее. Мало ли что я задумаю на выходные? Может быть, ремонт! Да и вообще, вдруг что случится?..
       Нелька словно прочитала мои мысли:
       – Да все будет в порядке, не волнуйся! Мы же – на дачу!
       Она  упорно  называла  дом  дачей. Что в моем представлении не вязалось с деревней, где и антенны на крышах, и газ с водопроводом, и дорога вполне приличная до трассы.
       – Все равно не хочу! – упрямилась я, стоя  босыми  ногами  на  холодном линолеуме и глядя на то, как Муська поглощает отвратительные сухарики.  –  Дай  хоть в выходной расслабиться!
       – Вот там  и  расслабишься!  Банька,  шашлычок,  бутылочка  «Кинзмараули»...
       Я начала потихоньку сдавать позиции: Нелька знала мои слабые места. Ну что поделать, если  я люблю настоящее вино, а не  спирт,  разбавленный  водой  с красителем и ароматизатором?..
       – Ну? – послышался в трубке нетерпеливый голос.
       – Мне нечего одеть. Пуховик грязный, куртка – короткая...
       – У меня есть длинная куртка: и теплая, и по цвету приличная...
       Зная её склонность к экстравагантным цветам (самый любимый – лимонно-желтый!), я запротестовала:
       – Желтую не одену!
       В трубке послышался тяжёлый вздох:
       – Да коричневая она! Понятно? Повторяю по слогам: ко-рич-не-вая!..

       Через час мы уже  тряслись  по трассе в  громыхающей «шестёрке», принадлежащей  Нелькиному  другу  Мите  Димову.  Я  отрешённым взглядом смотрела в окно. Мимо пролетали деревья, оголившиеся  до скелетообразного состояния. Листья, точно сырое грязное бельё, лежали на озябшей земле и прятали в своих объятиях весёлую зелень травы. Тщетны были её усилия пробить этот толстый преющий пласт. Настанет время, и листья сгниют. Дадут славную подкормку траве! Она потянется вверх – зелёная, дружная, буйная!.. А пока коричневые, блекло-жёлтые, бордовые  краски  угасающей осени наводили на грустные мысли. Хотелось домой, в ту самую постельку, которую я так непростительно рано сегодня оставила. И зарыться головой в подушку, забыть (хоть на несколько минут!) о том, что через день нужно идти на  работу  и делать вид, что понимаешь, в чём она заключается...
       Нелька без умолку болтала с Митей:
       – Представляешь, он мне и говорит: «Забыла меня совсем! Скоро  с голоду сдохну. Хозяйка называется!» Вот я и стала  наведываться  почаще. В прошлые выходные тоже была: молоко с хлебом оставила. Сейчас проверим, съел что ли?..
       Митина драндулетина сползла с трассы и по узкой асфальтовой дороге, заляпанной жирной коричневой глиной (проехал грузовик), покатила в сторону лесопосадок. Их только обогнуть – и откроется вид на деревню. Улица хоть и одна, зато длинная. Километра два, наверное. Второй дом слева от въезда и есть конечная цель путешествия. Коричнево-красная жестяная крыша, добротно сработанный сруб, большие окна, и … облупившаяся краска, покосившиеся двери, подгнившее крылечко и просевшие доски.
       Да-а-а… Этому бы дому да хорошего хозяина! Подлатать, подправить, подкрасить…
       Митя вылез из машины, не глуша мотор. Поднатужившись, он по очереди приподнял осевшие створки ворот, но до конца так и не смог открыть. Нырнув в теплый салон, обернулся:
       – Нужна помощь!
       Мы нехотя вывалились из «шестёрки». Открыли не сразу и не так хорошо, как хотелось бы. В земле остались две глубоких полукруглых борозды…
       Я  рассеянно скользнула взглядом по окнам дома ... да так и прилипла к ним. К стеклу  было приплюснуто плоское  невыразительное  лицо,  заросшее  то  ли  волосами, то ли шерстью. Нос – пятачком, глаза навыкате, и во рту один зуб.
       – Ой! – вырвалось у меня.
       Нелька оглянулась:
       – Что?
       – Там!.. – я указала пальцем на окно.
       Она повернулась. Но «лицо» уже исчезло.
       – Что – «там»?
       Я засмущалась:
       – Да так, показалось...
       Мы выгрузили продукты на крыльцо. Нелька отперла дом ключом, который нашла под притолокой.
       Я боязливо вошла в дом. Пахло сыростью, плесенью и ещё чем-то нежилым, не домашним...
       – Сейчас печь растопим… Митя, иди, наколи дров! – приказала Нелька и в предвкушении блаженства потерла ладони. – Сейчас будет тепло, хорошо-о-о!.. – Это последнее «хорошо» получилось у неё протяжное, певучее. 
       В большой квадратной комнате я увидела огромную русскую печь. Я даже не знала, что такие печи ещё есть на свете. Огромная, белая, вытянутая вдоль всей стены, за которой виднелась вторая комната. Спереди, где-то на уровне глаз к печке была приспособлена полка, на которой громоздились старые валенки, куртки, шапки. Эта полка напоминала палубу теплохода, на которой при отплытии толкутся разномастно одетые пассажиры...
        Подруга моя повязала фартук, белый платочек и стала похожа на самую настоящую деревенскую бабу.  Подставив табуретку к печке, она залезла, открыла задвижку на трубе: 
       – Вот, почти готово!
       С охапкой поленьев появился Митя. Очки сползли на самый кончик хрящеватого носа и грозили свалиться совсем. Пока он прикидывал, куда положить дрова, я поправила Мите очки и утерла капельку влаги на самом кончике носа, за что получила его благодарный взгляд. Нелька сердито рассортировала дрова: тонкие положила в печь, потолще оставила на потом.
       – Не деревенский ты мужик, Дмитрий! – она зыркнула на него ярко-зелёными глазищами. – До сих пор дрова колоть не научился!
       Я недоуменно оглянулась. Не поймешь её! То Митя «хороший, просто замечательный парень, заботливый друг», то «рохля, вафля-мафля» и так далее. Странная пара!
       Через полчаса в печке бодро трещал огонь. Мы с Нелькой рассортировали посуду, подготовили ложки, вилки, рюмки. Митя пошел готовить баню. А нам досталось наше, женское, – картошка, салаты и прочее.
       Нелька притихла, сосредоточенно о чем-то думая. Я не мешала её мыслительным процессам, нет-нет да поглядывая на печку-теплоходик. Она стояла не впритык к стене, за ней пряталась узенькая лежанка, застеленная стареньким, но чистеньким клетчатым пледом. «Когда печь натоплена, на этой самой лежанке, наверное, так жарко, что не продохнуть!» – подумалось мне.
       Когда картошка на плите закипела, заглянул Митя:
       – Ну,  как вы тут, девочки? Не скучаете?
       – Растопил? – строго спросила Нелька. – Или опять мне?
       Митя сконфузился:
       – Почти!
       Нелька выдала одну из своих коронных фраз:
       – Эх, горе мое луковое, радость оловянная! – Она накинула курточку, оба вышли.
       Оставшись одна, я почувствовала себя неуютно. Будто кто  смотрит в спину… Я резко обернулась и увидела  неясную  тень,  метнувшуюся за печь. От страха я остолбенела и даже потеряла дар речи. Когда вошла Нелька, смогла выдавить лишь: «А-а-э-э!»
         – Эй, ты что? – она быстро подбежала ко  мне  и  начала  трясти.  –  Привидение, что ли, увидала?
       Я только кивнула. Она не рассмеялась:
       – Это же Хваня! – в голосе её слышалось невероятное облегчение.
       – К-кто? – переспросила я, то и дело поглядывая на печь – не вылезет ли снова?
       – Домовой. Он вышел, чтобы проверить, привезли ли ему что-нибудь поесть или нет. А ты его спугнула. Теперь будет дуться лет сто...
       – Столько не живут! – я почти пришла в себя.
       – Домовые-то? – она хихикнула, берясь  за  толкушку  – помять картошку. –  Домовые могут жить столько, сколько сами пожелают. Они передаются  из поколения в поколение.  Например, бабушка передала Хваню мне и велела  не обижать его. Я тут  не  была  пару  месяцев. Так, знаешь, какую выволочку он мне устроил! Отругал, словно не я хозяйка в доме, а он!
       Нелька балаболила ещё что-то, а я пыталась понять: правду она говорит или дурачит меня, но судя по всему – правду. Но взять и вот так поверить?.. Даже, независимо от того, что я своими глазами видела...
       Когда мы накрыли на стол, подоспел  Митя.  Он  раскраснелся,  над губой блестели мелкие бисеринки пота.
       – Умаялся? – поинтересовалась Нелька, протягивая ему  полотенце.
       – Ничего! Зато баня будет классная!
       Он быстро сполоснул руки, и мы уселись за стол, «согласно купленным билетам».
       Митя разлил «Кинзмараули» по бокалам, но Нелька кивнула ему  на  четвертый:
       – И сюда!
       – Зачем? – искренне удивился он.
       – Хване!
       Он пожал плечами, всем видом показывая, что просьба красивой женщины для него закон. Бокал наполнился, накрылся хрустящей корочкой хлеба.  Нелька лично отнесла всё это к печке и с поклоном поставила на пол, у стены:
       – Прими, хозяюшко, не серчай, что не часто гостим. Мы же люди городские, а ты привык к печке...
       Много что еще она сказала, даже предложила Хване перебраться к ней в городскую квартиру. Мы с Митей  устали держать свои бокалы.
       – Нель, а может быть, всё же выпьем, а? – окликнула её я.
       – Ох, простите, конечно, конечно! – и она звонко чокнулась с нами.
       «А что если он согласится? – подумалось вдруг мне. – Что тогда? Как она перевезёт его в город-то? И что он там будет делать? Нелькиных ухажёров гонять?»
       Где первая рюмка – там недалеко и вторая. Мы снова выпили и закусили, после чего дружно отправились проверять баню.
       Нам показалось, что она нагрелась достаточно, и мы запарили веники.
       – Ты, Мить, не стесняйся! Если что, позови, я тебя веничком-то постегаю! – Нелька подмигнула ему.
       – Справлюсь уж как-нибудь! – засмущался он.
       Мы вышли во двор. Смеркалось. Хмурые тучи, казалось,  стали  стелиться ещё ниже, северный ветер хлопал дверью темного холодного сарая.
       Я поежилась: показалось, что во мраке проёма кто-то  шевельнулся.
       – Бабушка разную скотину держала, – сказала Нелька,  словно  прочитав мои мысли, и направляясь к сараю, – и корова у нас была, и свинья с поросятами, и куры с петухами... – Она закрыла дверь  и  подперла  её  чурбаком, который валялся тут же. – А теперь всё дворовые постройки  бесхозные  стоят. Жалко, но что  я  могу  поделать?..
       Внезапно дверь бани распахнулась, и  оттуда   вылетели сначала клуб пара, а потом –  с диким криком – Митя, красный, точно обварился.
       Мы  кинулись к нему. Я  старалась  смотреть  только  на  лицо. Нелька же медленно  стянула с головы платок и со знанием дела начала обертывать им чресла пострадавшего.
       – Б-больше н-ни  ногой!  –  заикаясь,  выпалил он, порываясь броситься в дом.
       Но Нелька под предлогом подвязывания платка не пустила его, слегка заигрывая и кокетничая:
       – Что случилось-то, Митенька? Кто напугал моего зайчика, вот я его веником-то!
       – Этот ваш Х-Хваня!.. – вырвался Митя. – Окатил  меня  кипятком – чуть заживо не сварил!
       – Не может быть! – заступилась за Домового хозяйка и сердито сложила руки под грудью – калачиком. – Он никогда не  хулиганит, только ругается!
Митя махнул рукой: «Да иди ты!..» – и скрылся за дверью.
       Мы переглянулись:
       – Что будем делать?
       – Мало ли что ему показалось? – пожала плечами  подруга  и  решительно отправилась в баню. – Я приехала отдыхать. И я буду отдыхать!
        – Да-а! – протянула я. – Ты-то тут Хозяйка Медной Горы! Тебе не страшно. А мне как быть? Устроила праздничек! «Банька, шашлычки, «Кинзмараули»! – передразнила я. – Где шашлычки? Где банька? В эту геенну огненную я не пойду. Если тебе охота, иди одна.
       Нелька посмотрела на меня долгим взглядом и направилась к бане. Я некоторое время оторопело глядела ей вслед, а потом крикнула:
       – Эй ты, героиня! Если что случится, то меня совесть потом замучит!
       Она обернулась:
       – Так пошли геройствовать вместе!..

       Мы успели пару раз погреться до пота, отдохнуть в предбаннике. Потом  попарились с вениками, окатили друг друга холодной водой. И только-только вошли в третий раз, как это и случилось...
       Со стены с грохотом сорвался ковшик, с помощью которого мы поддавали пар. Посудина медная, а ручка деревянная, чтобы не обжечься, когда воду набираешь. Нелька наклонилась, чтобы поднять его… И тут он как подскочит, как стукнет её по лбу! Звонко так, будто молотком по  подвешенному  к  перекладине рельсу...
        Подруга свалилась без единого звука. Я с криком бросилась к ней, подняла её тяжелую голову, побрызгала в лицо колодезной водой из ведра. Но Нелька приходить в себя не спешила. Тогда я кинулась к двери, чтобы открыть её настежь и запустить прохладный воздух. Но  дверь  не  поддалась,  будто  насмерть прилипла к косяку. Я на секунду задумалась:  а  что,  если  нужно  дергать, а не толкать? Попробовала и то, и другое, но дверь не открылась.
       Вдруг зашипели камни в титане. Глаза затуманились, словно кто-то поддал пару. И из жаркого облака шагнул кто-то ко мне, да как облапит огромными волосатыми ручищами! Хотела закричать, да не смогла – от страха горло перехватило! Только с ужасом пыталась рассмотреть получеловека-полузверя, который тискал метя так, словно никогда в жизни голых баб не трогал! Перед мысленным взором мелькнуло видение: «лицо» в окне. Но тут же ушло. Не похоже оно было на ту рожу, которую я сейчас видела в нескольких сантиметрах от своего лица.
       Когда эта тварь попыталась повалить меня на полок, шаря потной лапищей между ног в самом интимном месте, я закричала,
       За дверью что-то грохнуло. Она открылась, и я, с трудом повернув голову, увидела валяющийся чурбак – тот самый, которым Нелька некоторое время назад подпирала дверь сарая. «Значит,  дверь открывается наружу!»  –  почему-то  подумалось мне, а уж потом я увидела такое, отчего волосы у меня снова  зашевелились на голове.
       В баню шагнул невысокий – метра полтора  –  мужичок,  без одежды,  волосатый до такой степени, что и тела-то не было видно. Лицо его (то самое, виденное в окне) было плоское, «шерстяное», с одним передним зубом во рту. Он грозно посмотрел на монстра, держащего меня мертвой хваткой, и скомандовал:
       – А ну, отпусти!
       Тот не отозвался. Только сильнее стиснул лапищами – так, что ребра затрещали.
       Тогда волосатый как-то странно посмотрел на меня:
       – А ну, геть отседова! Мы с Сычем по-свойски покалякаем!
       И я вдруг почувствовала, что свободна. Я бросилась к  Нельке, подхватила её подмышки и волоком потащила к выходу. Она  что-то  промычала,  приходя  в  себя. Уже в предбаннике она полностью оправилась:
       – Что это было?
       – А чёрт его знает?
       Я покосилась на дверь, но та, словно услышав мои  мысли,  быстро  захлопнулась. В тот же момент в бане что-то грохнуло.
       – Я тебе покажу, как хозяйку калечить!
       В ответ  ухнуло,  а потом  Сыч заорал грубо:
       – Больно же! Пусти руку-то!
       В ответ послышалась такая цветистая фраза, что, если бы я не поддерживала Нельку, то заткнула бы уши руками. Не заткнула – и услышала возню и хрипение, будто душили кого.
       Неведомый Сыч снова возопил:
       – Отцепись, козел вонючий! Грю тебе, не хозяйку я тискал, а другу бабу. Сколько уж я молодух- то не видал? Лет сто, небось! Все бабка старая да подружки её сморщенные. А тут – такое тело!..
       Снова что-то ухнуло, и тот же голос завел:
       – Поди, самому хозяйская подружка приглянулась? Ну, так сказал бы по-хорошему, поделились бы!..
       Тут раздался такой смачный шлепок, будто грушу боксерскую на пол уронили, и всё разом стихло…
       Не скоро я решилась открыть дверь и заглянуть во влажное пекло...
       В бане никого не было. Черпак  спокойно  висел  на  месте,  тазы  мирно высились на нижней ступеньке, ведро с водой  (наверняка,  уже  теплой!)  всё так же стояло у входа.
       – Ну, что, продолжим, или хватит экспериментировать? – обернулась я к Нельке.
       Она несчастно кивнула:
       – Домой!
       Я помогла ей подняться, и мы поплелись в дом.
       Там нас встретил Митя: одетый, спокойный, и совсем не красный.
       – По рюмочке? – он показал этикетку.
       В руках его была бутылка водки.
       – Не повредит! – согласилась я.
       Нелька только покачала головой, не в силах что-либо сказать.
       –  Что  случилось?  –  он  покосился  на  неё,  а потом уставился на меня. – Неужели, и с вами?..
       – Да не Домовой это! – сказала я. – Сыч какой-то...
       Нелька поёрзала на стуле и смущённо пояснила:
       – Это Банник! Вот уж и не думала, что он ещё живет здесь!
       Митя недовольно поморщился:
       – Развели нечисть всякую!
       – Домовой – не нечисть!  Он дом охраняет и его хозяев бережёт.
       – От кого? – усмехнулся Митя, зло тыкая ложкой в салат. – От гостей?
       – И от гостей тоже. Если они недобрые.
       – Ну, знаешь!.. – обиделся Димов и встал со стула. –  Вы  как  хотите,  а  я сматываю удочки!
       Не успела я что-либо выдавить из себя, как он хлопнул дверью.
       «Ничего себе! – опешила я. – Опять поссорились! А кто виноват? Нелька, что ли? Тоже мне, «мужчина её мечты»!» – Я вздохнула, представив, как мы с подругой будем завтра добираться до города: сначала пешком по грунтовке (а это, минимум, километров пять-шесть!), а потом ещё час на автобусе.
       Нелька плюхнулась на стул, без сил уронив руки на колени. Я молча присела рядом. Что говорить-то? Только масла в огонь подливать! Еще разревётся сейчас, а утешительница из меня та ещё! Сама без мужика который год…
       Подозрительно долго не слышно было звука мотора. Я даже подумала, что прослушала, когда, в какой момент Митя уехал. И вдруг дверь тихонько заскрипела, и на пороге возник Димов, собственной персоной.
       – Митя-а! –  радостно запела Нелька, вскакивая и дергая его за полу куртки. – Ты не уехал? Хороший ты мой!.. – И сразу, без всякого перехода, кинулась вспоминать. –  Мне ведь тоже  досталось! Черпак по голове так ахнул, что думала, мозги вылетят. А Алену, вон, чуть не… – наткнувшись на мой возмущенный взгляд, она остановилась. А  через секунду продолжила. – А Хваня заступился...
       – Точно! – подтвердила я.
       Митя нерешительно потоптался и сел:
      – А ну вас!..
       Мы молча налили водки в рюмки, выпили, захрустели солёными огурцами.
       Тишина в доме стояла нереальная: нигде половица не скрипнет, мышь не зашуршит, ветер в  трубе  не  завоет.  Мне  стало  жутко.  Вспомнилось  происшествие в бане.
       – А ну, давайте-ка споём! – скомандовала я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
       И мы нестройно запели: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..»
       Спели только два куплета, потому что больше не знали. Да и ветер в печной трубе стал подвывать, наверное,  к перемене погоды! Где уж тут романсы выводить!
       Мы снова  выпили. Потом вдруг Нелька заявила:
       – Я лично – на боковую! – и полезла на полати – стелить постель.
       – Здрасте! – опешила я. – А мы что делать будем?
       – Пейте, ешьте, потом можете помыть посуду, убрать со стола...
       Её голос удалился, потом она снова появилась из другой комнаты с чистыми простынями в руках:
       – Места на печи много. Можем все вместе улечься.
       Долго раздумывать я не стала. Быстренько убрала на холод то, что могло испортиться, накрыла то, что могло подождать до утра. А стаканы залила водой.
       – Гляди-ка, а Хваня-то выпил свою рюмочку! – услышала я голос Мити.
       Действительно, рюмочка была пуста, а хлеб вообще отсутствовал.
       – Налить ещё? – посмотрела я на Нельку.
       Та пожала плечами:
       – Как хочешь.
       Я налила и положила на хлебушек кусочек сала:
       – Спасибо тебе, Хваня за то, что заступился за нас перед Банником!

       Ночью я проснулась оттого, что кто-то тихонько тормошил меня. Я открыла глаза и увидела, что это Митька.
       – Чего тебе? – прошептала я, с трудом продирая глаза.
       – Погляди, что на дворе творится!
       Мы осторожно сползли с полатей и прилипли к окнам.
       В свете тонкого месяца, временами прорывающегося сквозь строй туч, гонимых сильным ветром, я разглядела три тени, колышущиеся у сарая.
В одной я смутно угадала  Хваню.  Он  размахивал  мохнатыми  руками, словно что-то пытался втолковать своим «собеседникам».
       – Прямо совет какой-то! – Митя дышал мне в ухо.  –  Сход.  Решают,  как нас дружно порешить...
       – Тише ты! – осадила я его. – Дай послушать!
       – Да все равно не слышно ничего!..
       Но в этот самый момент стукнула форточка – открылась под напором ветра.   
       Послышался  голос, завывающий, словно ветер в печной трубе:
       – Прекратите хулиганить! Говорю вам, хозяйская внучка это да гости её! Что это вы вздумали своих пугать? Нехорошо, ой, как нехорошо!
        В ответ послышался грубый, точно собачий лай голос:
       – Свои привели бы двор в порядок, скотину  в  хлев  ко  мне  поставили, городьбу поправили, чтобы чужие во двор не лезли. А ей-то до всего до этого никакого дела нет!
       – Так не деревенская она! В городе большом живет…
       – Ну и что? Росла она здесь, у бабки Фроси. Так что – ещё какая деревенская!
       – Ух, Хваня, не дал ты мне всласть потешиться!  –  послышался другой, глухой, ухающий голос. – Ах, как я смеялся,  когда  этот  задохлик  выскочил из бани как угорелый!
        При этих словах Митя чуть было не выбежал во  двор,  но в последний момент передумал. Я потрепала его по руке:
       – Не кипятись!
       Митя только засопел обиженно.
       Спор во дворе продолжался:
       – Говорю вам, оставьте их в покое! Люди – не такие, как мы! Они шуток  не  понимают. С ними осторожно надо...
       – Конечно, тебе наливают, вот ты за них и заступаешься! – снова залаял третий, тот, которого было почти не заметно на фоне тёмного проема  двери сарай. – Пусть мне нальют, тогда я подумаю, трогать их или нет.
       Я тихонько толкнула Митю в бок:
       – Слышал?
       Он только кивнул.
       Мы что есть духу помчались к печке. Взбирались, толкаясь, и больше мешали,  чем помогали друг другу. Но когда дверь открылась, мы уже лежали под одеялами и изо всех сил сдерживали дыхание. А оно, как назло, было неровным, прерывистым, хотелось вздохнуть поглубже, ведь сердце-то колотилось, как бешеное!
       Несколько секунд стояла гробовая  тишина,  нарушаемая  только  нашим «ровным» дыханием. Потом прямо над ухом послышался шёпот:
– Притворяться совсем не умеете. Да и не  надо. Я  же  вижу, что не спите!
       Я вздрогнула так, что едва не свалилась с печки. Одно дело, когда видишь с кем говоришь, другое дело, когда полная темнота, и незнакомец рядом с тобой – нечисть. Я попыталась напомнить себе, что Хваня заступился за нас. Да и любопытство разобрало: что же нужно от нас домовому?.
       – Чего тебе? – Митя добровольно взвалил на  себя  обязанность дипломата.
       – Вы же подслушивали. Так что незачем и говорить. Сами знаете, что нужно делать...
       Я ещё долго лежала, ожидая новых указаний Хвани.  Но  их  не  последовало. Он ушёл. Тогда я сползла с полатей и решительно начала одеваться.
       – Одну я тебя не пущу! – в Мите проснулся джентльмен. Он слез следом за мной. – Вместе пойдём.

       Когда мы вышли во двор,  небо  полностью  очистилось  от  туч.  Яркие, мохнатые звёзды соседствовали с тонким месяцем, а тот плыл в тёмно-синем небе, точно узкий золотой челнок по морю. Ветер совершенно утих, будто несколько часов назад не дул, надрываясь, стараясь испугать нас своим заунывным пением.
       Мы боязливо подошли к открытой двери хлева.
       – Посвети! – Митя отвинтил пробку бутылки.
       Я включила фонарик, он почему-то  осветил  все ярко-оранжевым  светом.
       – Цвет какой-то странный! – растерянно пробормотала я, зябко ежась.
       – Хорошо ещё, что только цвет, а не  сам  факт  движения  электронов  по проводнику! – ответил он неопределенно. – Тогда бы света вообще не было!
       Сделав всё, как надо, то есть, налив гранёный стакан до верху водкой и накрыв его краюшкой хлеба с салом, мы поставили всё это за порог хлева. Потом направились к срубу бани. Он густо темнел  на  фоне серебристо-светящихся стволов молодых берёзок, вытянувшихся  рядом  со старыми яблонями. По дороге я  несколько раз боязливо оглянулась. Словно ждала, что тот, кто сидел в хлеву, заорет, выскочит и запустит нам вслед пустым стаканом. Но никто не орал, не выскакивал, не кидался… А что, собственно говоря, я ожидала? Что воочию увижу второго такого мохнатика, как Хваня? Или кого-то более уродливого и страшного, чем Сыч?
       Перед дверью Митя нерешительно остановился.
       – Боишься? – спросила я.
       – Вот ещё!
       Он открыл дверь, я посветила внутрь. Никого. Когда Митя наливал водку в стакан, у него так дрожали руки, что половина «огненной жидкости» разлилась.
       – Эй! – возмутился кто-то из тёмного угла. – Вы что, баню вымыть водкой решили?
       Митя так вздрогнул, что выронил стакан, и он полетел в тот самый угол, из которого шел глуховатый голос.  В  тот  же  момент  оттуда метнулось что-то тёмное. Стакан почти у пола  остановился,  поднялся  выше, водка из него исчезла.
       – Благодарствуйте! – ухнуло над моим ухом. –  Неплохо бы закусить!
       Я держала в руках краюху хлеба, и тут же почувствовала, как она стала вырываться у меня из рук. Я невольно выпустила кусок. Он не упал, а поплыл вверх и стал быстро, на глазах исчезать.
       Я невольно попятилась, спрашивая:
       – Что ж ты, Сыч, не покажешься? Али застеснялся?
       Послышалось громкое сопение, после чего Банник проговорил невнятно:
       – Ты, это, прости меня! Забылся я малость!... А за хлеб-соль – спасибо!
       Тут  я обнаружила, что Мити уже нет за моей спиной. Опрометью выскочив из бани, я натолкнулась на него, посмотрела в лицо и не узнала. Он стоял белый, словно мел, и шевелил губами, не в силах сказать, Лишь показывая пальцем куда-то за ограду. Там шевелилось что-то огромное, ноздреватое, источающее тьму и ужас...
       Точно парализованная, я не могла сдвинуться с места,  глядя  на  надвигающуюся  массу: «Словно в самом кошмарном сне!» – мелькнула мысль. В последний момент во мне проснулось  чувство  самосохранения. Я с трудом оторвала ноги от земли и, действительно, как во  сне,  медленно побежала. Но масса двигалась быстрее. Она уже накрыла Митю  и настигала меня, ловя за пятки липкой ледяной присоской...
       Вдруг всё разом пропало. Точно приснилось. А в  сарай  метнулась большая лохматая собака. «Странно! – подумала я вяло. – У Нельки же нет собаки!»
       Митя с трудом поднялся и принялся медленно, точно после глубокого сна, отряхиваться.
       Уже не боясь и не таясь, я пошла прямо в темноту сарая.
       – Эй! Ты где? Это ты спас нас с Митей?..
       – Ну, я… – раздалось из угла.
       – Спасибо!
       – Не за что!
       – А что это было?
       Некоторое время никто не отвечал, а потом я услышала:
       – Навь…
       – Навь? – переспросила я, смутно припоминая, что про это я где-то читала, и что это что-то плохое, гадкое…
       – Нечисть бездомная… – вздохнула темнота.
       – Бездомная? – переспросила я.
       – Когда хозяева дома помирают или уезжают, домовой с ума сходит от горя и одиночества. Некоторые тоже того... помирают. А с Пантюшкой (он в доме на краю деревни жил) беда другая случилась. Выбрался он из дома да в лес подался... А там, один Леший знает, почему добрый Пантюшка злой Навью обернулся...
       – А ты кто?
       Мой невидимый собеседник долго молчал, я уж подумала, не обиделся ли на вопрос «в лоб», потом послышалось:
       – Дворовый я.
       – А имя-то есть?
       – Фрося Ефимом меня кликала...
       – Ну и мы так же будем. Еще раз спасибо тебе, Ефимушка.
       – Не за что! – повторил он. – Это моя служба – двор от всякой нечисти охранять.

       На следующее утро Нелька не могла нас добудиться:
       – Вставайте, сони! Солнце  на  дворе!  Погода  великолепная!  Жизнь прекрасна и удивительна!
       Но я только перевернулась на другой бок, сладко смежив веки  и  беззлобно подумав: «Если она ещё раз толкнет меня, я её задушу!»
       Тут же появилась и другая мысль: «Как хорошо, что она не знает о том, что мы с Митей делали этой ночью! Может быть весёлой и радостной... Ну и пусть! Пусть радуется, потому что должно быть хоть что-то хорошее на этом свете, и даже в нашем ненормальном мире, изменяющемся день ото дня все быстрее и быстрее!..»
       Через час я все-таки выползла на улицу и с удивлением и восхищением уставилась на кусок нового забора из свежевыструганных досок. Митя, раздевшись до майки, ловко орудовал рубанком. Счастливая Нелька суетилась рядом, помогая, а может быть, больше мешая ему...
       «Хорошо-то как! – подумала я и потянулась. – А жизнь-то налаживается!»