Глава 14 Возвращение

Печаль проходит –
Слеза станет жемчугом,
Падая в море

1
Капли дождя усердно барабанили по раскрытому зонту. Наташка и Вероника, прижавшись друг к другу, молча шли по пустынной улице. Редкие прохожие старательно огибали лужи. Дождь загнал под крыши, спрятал под зонтики нахохлившихся, как намокшие воробьи, людей. Неожиданно пахнуло осенью, и ещё утром тёплый сентябрьский денёк к вечеру превратился в колючего осеннего ёжика.
– Знаешь, я так испугалась, когда увидела тебя с Герхардом. Он жутко похож на профессорского клона.
– Они все на одно лицо, – усмехнулась Вероника. – Сначала я запуталась: Герхард, Лео и тот, с двойной тенью, – близнецы-братья… Но на самом деле они разные: Герхард – балагур, Лео серьёзный и нежный, а Клон №1413 – просто послушная машина.
– Эта «послушная машина» у меня дома была милым мальчиком. А потом он как с цепи сорвался – это когда я браслет примерять стала. Тут ещё в квартире чертовщина началась…
– Ты с этим браслетом перемудрила, Наталья. Клон стащил его в хранилище для профессора, а ты на себя нацепить решила.
– А я откуда знала? Я думала, он мне его принёс, в подарок, так сказать… Ну а потом уж не до браслета было. Вокруг стены ходуном, вонь страшная, а тут ещё Клон проклятый в меня вцепился. В общем, перенеслись мы в это их Идеальное пространство… Представляешь, смотрю – вокруг сосуды с зародышами, нормальных людей не видно, только куклы какие-то возле стеклянных бутылей расхаживают. Все на одно лицо, чистые барби. Потом узнала, что няньки это, младенцев клонированных выхаживают. Меня заставили за нашими, земными, смотреть. А потом, когда Итоко про браслет узнал, то приманкой меня держал. Он, гад, точно рассчитал, что ты искать меня будешь. Даже время знал, поэтому так и подготовился тщательно.
– Хорошо, что малышей вернули, – удовлетворённо сказала Вероника.
– Профессор не думал, что с лаборатории защиту уберут. У них там ничего не охраняется, только лаборатория с зародышами.
– Плохо, что не охраняется, вот браслет и стащили!
– Да если бы Клон не перебрался с ним в третий слой, это вообще не считалось бы кражей! Представь, каждый орконец может пользоваться любым специальным средством, выставленным в хранилище.
– Почему же Итоко не взял браслет официально?
– Идея у него появилась сверхценная. А воплотить свой параноидальный бред он мог только у нас, в третьем слое. Для этого-то и детей наших похищал. Не всех, конечно. Чтобы его «детки» мутировали, наши тоже должны с каким-то там особенным геном быть…
– Что для небожителей мутанты? Они защищаться умеют…
– Мутанты – это для нас! А вот браслет ему для контроля над своими понадобился.
– Получается, если бы ты не начала примерять браслет у себя в квартире и проснувшийся Клон не утащил бы тебя с собой, то наш мир был бы уничтожен?
– Прибавь к этому незабываемые приключения моей лучшей подруги Вероники Серебряковой.
– Да, я уж постаралась. Сначала поехала к Росс, потом у игв и раругов погостила, чуть с ума не сошла от страха, влюбилась в голубоглазого красавца… И всё это ради спасения мира!?
– Не знаю, Никочка, но верю, что ты была на высоте.
– Особенно когда вниз головой летела, – прыснула Вероника, вспомнив игву, ухватившую её за ногу и потащившую вверх тормашками.
Наташка тоже засмеялась.
– Этот урод-профессор своё получил, – мстительно сказала она. – Не ожидал Итоко, что из великого небожителя будет разжалован в земные поселенцы.
– Что же ему, премию за усердие выдать? – в тон ей ответила Вероника. – Детей похищал – раз, клонов незаконно выращивал – два, браслет стащил – три. Тоже мне грандиозный похититель выискался! И это в Идеальном пространстве! Ужас какой-то…
Порыв ветра ухватился за зонт, покачал его над головой девушек и тут же запрыгал мелкой рябью по огромной луже, растёкшейся напротив зелёных ворот.
Вероника развернула зажатую в кулаке бумажку и ещё раз сверила адрес:
– Розы Люксембург, 7. Всё правильно, это там, – она указала рукой в сторону ворот.
– Ты уверена, что он здесь? Мне просто не терпится на него посмотреть.
– Знакомая сказала, что к ним поступил странный больной, который именует себя небожителем.
– Надеюсь, что прежде чем сослать на Землю, ему мозги-то промыли…
– Не промыли, а заблокировали, – поправила Вероника. – Лео говорит, так давно уже не наказывали. Мне его немного жаль. И память ему оставили... Жуть…
– Его место, Никуля, в сумасшедшем доме, и это правильно!
– Злая ты стала, Наталья… Ох, возьмусь я за тебя…
– Возьмись, Никочка, а то я от мыслей про этих клонов сама скоро в дурдом попаду.
Наташка толкнула скрипучую калитку и огляделась. Широкая аллея, окружённая старыми раскидистыми каштанами, была похожа на центральную улицу небольшого города. Маленькие обветшалые дома, выглядывавшие из-за деревьев, представляли жалкое зрелище: потрескавшиеся стены, отбитые углы узеньких балкончиков, решётки с облупившейся синей краской, перекошенные козырьки над дверьми – всё кричало о нищете и безразличии. Только здание управления, где находился кабинет главного врача, бухгалтерия и буфет, были выкрашены свежей розовой краской.
– Нам в пятое, – Вероника повернула направо и по едва заметной тропинке пошла к серому строению пятого отделения психиатрической больницы.
Знакомой Вероники оказалась молоденькая медсестра Людочка, весёлая и говорливая.
– Ой, он такой смешной, ваш профессор, всё рассказывает и рассказывает. Меня он любит. Ауру мне смотрел, представляете! Только всё время боится, что его крылатые люди услышат. Вы только подумайте: люди – и крылатые! Я ему говорю: «Ангелы, что ли?» А он головой машет, смешно так! Он ещё о пирамидах твердит и о каком-то браслете вспоминает. Опасная штука, говорит, мир перевернуть может. Я в это не верю! Сейчас многие свихнулись – с инопланетянами общаются. В соседней палате тоже один экстрасенс лежал, в Строгановку перевели, – так он детей спасать пытался. Маньяк какой-то. Как увидит малыша, так к матери его пристаёт, просит, чтобы ребёночка из дому не выносила. Вот ужас…
– А с профессором можно поговорить?
– Не-а, он на процедурах, ему инсулин колют, а потом спать будет. После инсулина плохо бывает. Вы завтра приходите, я проведу. Он тихий.
– Спасибо, конечно, но мы сегодня уезжаем. Билеты у нас на вечерний поезд.
– А-а, – протянула Людмила, – будете у нас в Крыму, заходите, милости просим, – она задорно махнула рукой в сторону серого здания.
– Нет уж, спасибо, – печально улыбнулась Наташа, – лучше Вы к нам, в Москву.
Дождь сильнее забарабанил по пустынным дорожкам, под зонтиком стало мокро и неуютно. Людочка, прикрыв голову журналом и огибая быстро натекающие лужи, галопом понеслась к своему отделению. Вероника неожиданно засмеялась и, перебирая ногами, как резвая лошадка, потащила Наташку к остановке.
– Пусть дождь, пусть метель, но мы дома, понимаешь, Наташка. Дома-а-а! – затормошила она промокшую подругу.


2
Инночка Горелова боялась рожать. Живот у неё был огромный и ребёнок постоянно шевелился.
Осторожно придерживая за собой дверь, она вошла в приёмное отделение и с тревогой прислушалась: кажется, началось. Хмурый доктор, невыспавшийся и небритый, покачал головой:
– Раскрытие на два пальца, ещё как минимум сутки. Шла бы ты домой, голуба.
Инночка побледнела и обречённо села на кушетку.
– Как «домой», – заговорила она, готовая вот-вот расплакаться. – У меня дома никого нет, одной страшно. Дашка обещала приехать ночевать, но что-то задержалась. Да и скользко на улице, я сама не дойду…
– Сестра, что ли? Что ж она тебя одну-то отпустила? Ладно, – сжалился он и повернулся к пожилой акушерке, – оформляйте её во вторую палату к той девице, что на сохранении.
Инночка благодарно улыбнулась, и навернувшиеся было слёзы тут же высохли.
– Погода мерзкая: дождь со снегом, слякоть, а им бы только рожать, – забубнила нянечка, подтирая за вошедшей роженицей растекающиеся следы от мокрого снега.
«Всё будет хорошо», – мысленно проговорила Инночка, поглаживая разбушевавшийся живот.
Через час она уже лежала на кровати и рассматривала трещину на потолке, делившую двухместную палату пополам.
Ну почему у неё получается всё наоборот? Когда она научится правильно выбирать? Почему если ей предлагают книги, она выбирает ту, которая ей будет неинтересна? Почему из двух сантехников она обязательно договаривается с неумёхой и пьяницей? Мужчины ей непременно попадаются женатые, а в партнёры достаются одни мечтатели. За надеждой приходит разочарование и тянущийся с детства шлейф обманутой принцессы преследует её всю жизнь.
Надо же было ей выбрать мужчину, который исчез, даже не простившись! Хотя если бы он исчез, простившись, было бы ещё хуже. А так у неё осталась маленькая, совсем крошечная надежда. Но это ничего не значит.
«Я должна научиться жить одна».
Эту фразу она придумала совсем недавно. С ней было легче проживать своё одиночество. Повторяя незатейливые слова, она чувствовала, как её существо сжималось в точку, становясь силой, помогающей жить.
Инночка повернулась набок, малыш опять недовольно застучал. Она приложила ладонь к толкающемуся бугорку на животе и прислушалась.
«Всё будет хорошо. Слышишь, малыш, всё у нас будет хорошо».
Соседка по палате, обложившись подушками, терзала пульт от телевизора, пока не остановилась на канале «Дискавери».
– Смотри, смотри! Эта паучиха его сейчас съест! – восторженно подпрыгнула она, уставившись на экран маленького телевизора.
– Самец богомола, спариваясь, тут же погибает, а грызущая его голову самка получает вместе со спермой и его тело, – подтвердил её восторженные возгласы диктор с телеэкрана.
Инночка повернулась, прислушиваясь к монотонному голосу за кадром:
– Акулы в момент брачных игр от возбуждения кусают друг друга. Обезумевшие самцы в течение нескольких минут стараются протолкнуть сперму в тело самки и, обессилев, падают на дно. Покрытая шрамами, она гордо уплывает, чтобы через 6 месяцев произвести на свет таких же агрессивных детёнышей…
– Ой, как они кусаются, а кровищи сколько! – восхищённо хлопая по подушкам, визжала соседка.
Диктор невозмутимо продолжал:
– Самец серой мыши, достигнув половой зрелости, спаривается в течение 12 часов. Заработав стресс и нервное истощение, он умирает. Через год его сын продолжит этот любовный марафон.
– Надо же! От секса умер, бедная мышка, вернее, бедный мыш, – засмеялась своей шутке будущая мамаша.
– Опаловые кальмары могут спариваться только раз в жизни. Щупальцами самцы вкладывают сперму в тело самок, которые при помощи тонких нитей прикрепляют мешочки оплодотворённых яиц ко дну океана. К ночи дно, ставшее похожим на огромный колышущийся ковёр из мешочков икры, заполняют тела погибших родителей.
– Смотри, как красиво!
Экран телевизора продемонстрировал дно океана, похожее на белый ворсистый ковёр. Диктор деловито комментировал:
– Пять недель беременный самец морского конька, получив от самки икру, вынашивает внутри своего тела до 50 детёнышей.
– Я знала, знала, что мужики могут рожать! – зашлась в экстазе соседка.
Инночка отвернулась к стене, а телеэкранный всезнайка увлечённо проинформировал:
– Вы видите, как шимпанзе сражаются за право спаривания. Стаей руководит агрессивный самец, демонстрируя сородичам свою силу. А вот обезьяны боного больше заняты любовью, чем войной. Они спариваются где угодно, когда угодно и с кем угодно. Здесь стаей руководят самки. Секс выступает как способ снятия напряжения и урегулирования конфликтов.
– Правильно! Я всегда говорю своему, что мириться лучше с помощью секса: напряжение снял и конфликтик – тю-тю.
Инночка вздохнула. Даже у этой неугомонной есть кто-то «свой». А у неё никого нет. Костя не в счёт. Через месяц после того, как исчез маленький Тимур и Инночка осталась помогать Дашке, он дважды звонил. Первый раз виноватым голосом сообщил, что дочь болеет и её нужно везти в санаторий. Во второй – капризно пожаловался, что он уже дома, соскучился и ей пора бы вернуться, а то он умрёт от голода и одиночества.
– Я не могу без тебя, – сказал он, когда Инночка возвратилась домой. – Понимаешь, я привык к этому дому, к тебе, а там всё стало чужим, даже запах…
– О чём ты говоришь, Костя?! – воскликнула она тогда. – Я, может быть, впервые поняла, что мы не подходим друг другу. И нам лучше не продолжать то, что не складывается, что не приносит радости ни тебе, ни мне… Ты никогда не оставишь свою жену, понимаешь? Ни-ко-гда! А я не хочу быть просто кухаркой, прачкой, сиделкой. Я хочу большого и светлого… И чтобы вместе и в горе, и в радости… Я хочу быть женой! Понимаешь, Костя, же-ной…
Он ничего не понял. Он ушёл, переполненный обидой, демонстративно хлопнув дверью. Дни потянулись печальные и одинаковые, как осенние перелётные птицы, чёрные точки на унылом сером небе. Работа – дом, дом – работа.
«Нужно научиться жить одной».
По вечерам, когда она всматривалась в надвигающиеся сумерки, мечтая прижаться к тёплому плечу, она и придумала эту фразу. А потом ещё одну и ещё. В свою вечернюю молитву она собрала всё когда-то услышанное и выстраданное и повторяла её каждый вечер: «Есть я. И я должна научиться любить себя. Если мне будет хорошо с кем-то вдвоём, я буду любить и его. Но я – это я. И я научусь жить одна, не надеясь на «надёжный тыл» и «крепкое плечо». Мой тыл – это моя вера в себя, моя забота о себе, моя любовь к себе. Я не хочу больше дробиться на части, теряя себя во времени, в событиях и людях. Я есть высший смысл моего существования, маленькая вселенная, целостная и прекрасная. У меня есть всё, что мне нужно, и я счастлива сама с собой, потому что я люблю себя, а значит, люблю всех. И когда я целостная, никто не сможет причинить мне вред, никто не сможет меня обидеть, ведь я – это я, а он – это он. И если мы встретились, и нам хорошо вместе, то так и будет. А если нет, то у каждого из нас свой путь в огромном пространстве, где есть всё.
Где не нужно толкаться, забирая у другого славу, деньги, признание, возможности. Нужно просто любить себя, знать, чего ты хочешь, и идти навстречу своему желанию».
А потом она поняла, что у неё будет малыш. И всё изменилось.


3
Под утро сильно заныл живот. Инночка попыталась встать. Что-то плюхнулось между ног.
– Воды отошли! – послышался шёпот разбуженной соседки.
Дальше было как во сне. Её куда-то вели, о чём-то спрашивали, что-то кололи. Потом стало так больно, что она боялась дышать. Боль пульсировала, растекаясь по телу, чтобы затем сжаться внизу живота и уже через секунду забраться в поясницу и затихнуть только для того, чтобы повторить всё сначала.
Где-то там, снаружи её тела, где не было боли, суетились, кричали, надевали халаты, заправляли капельницу...
– Тужься, тужься! – хрипела прокуренным голосом акушерка.
И вдруг боль исчезла, и секундная тишина взорвалась обиженным детским плачем.
– Мамочка, у вас мальчик!
Акушерка осторожно положила ей на грудь прикрытого пелёнкой мокрого младенца. Толстый жгут пуповины тянулся вниз и напоминал длинный хобот маленького слонёнка. Малыш скривил рот, зачмокал губами и уставился синими глазищами в лицо матери.
– Маленький мой.
Ребёнок обиженно всхлипнул, пристраивая головку на груди матери, зевнул и закрыл глаза.
Инночка с опаской погладила его по влажной спине.
Дверь в родзал распахнулась, впуская Герхарда в развевающемся халате, хмурого главного врача больницы, охранника и перепуганную медсестру приёмного отделения.
– Молодой человек, – загораживая собой кресло, на котором лежала роженица, затараторила акушерка, – сюда нельзя, слышите, нельзя!
– Надо же, чуть не опоздал! – немного удивлённо воскликнул Герхард. Он растерянно посмотрел сначала на Инночку, затем на белый свёрток на её груди.
Главный врач деловито пощупал у роженицы пульс, надавил на живот и удовлетворённо кивнул.
– Инна Александровна, что же Вы не сказали? – он склонился к новоиспечённой мамаше. – Мы с Герхардом, как-никак, много лет дружим.
Затем, развернувшись к Герхарду, возмущённо добавил:
– Ну откуда мне знать, что это твоя жена? В карточке вместо мужа – прочерк…
Растерявшийся охранник застыл возле двери, вытер выступившие капли пота на красном то ли от жары, то ли от смущения лице и в ожидании распоряжений посмотрел на главного врача. Тот, не оборачиваясь, махнул ему рукой: отстань, мол, всё в порядке, и поторопил акушерку.
– Заканчивай, заканчивай обработку и в палату.
– Как ты? – Герхард провёл рукой по Инночкиным волосам. Они были влажными. Две прядки прилипли к щеке, и он, бережно отодвинув их, погладил её.
Малыш зашевелился, засопел, приподнял голову.
– Ух ты! – расплылся в счастливой улыбке отец и осторожно поцеловал ребёнка в лобик.

«Всё будет хорошо», – подумала Инночка Горелова, вдыхая запах любимых волос. А Герхард, склонив голову, неотрывно смотрел на новорождённое чудо.


Эпилог
1
Розовая полоска плавно переходила в голубоватый купол неба. Ниже лежала тёмная вата облаков, в которую медленно погрузился самолёт. В салоне были трое: двое мужчин и спящий ребёнок.
– Ты уже решил, кому оставишь воспоминания? – негромко спросил Леонардо у своего соседа.
– Решение принимали без меня, – ответил тот.
– Значит, всех?
– Без исключения.
– Ну а как же любимая женщина? Что будет с ней?
– Я вернусь опять в девятое марта. Утром она простится с Герхардом Вагнером, которого срочно вызвали на работу в Хайдельбергский университет. Ну а моё появление в роддоме пусть останется…
Леонардо перевёл взгляд на спящего ребёнка.
– Чтобы вернуть малыша, нужно прийти не позже, чем его начнут искать.
Герхард согласно кивнул.
– А что с твоим сыном?
Лицо Герхарда оживилось.
– Чудесный мальчик. Мне разрешили сохранить его в Энрофе. Инна такая смешная: рыжая и счастливая.
– Для них ты всегда будешь профессором из Германии…
– …читающим лекции по всему миру, – усмехнулся Герхард. – Тебе ведь тоже придётся покопаться кое у кого в голове? Надеюсь, твою группу увеличили?
– Вероника остаётся со мной, у неё исключительные способности к восприятию пространства.
– А Наталья?
– Мышление рациональное, правое полушарие слабовато, характер жёсткий, любопытна, своевольна, плохо чувствует опасность и прочее и прочее…
– Я слышал, тебе опять поменяли задание?
– Назначен куратором программы по выявлению детей-индиго. Часть группы работает в Москве, остальные – в Крыму, здесь наибольшая рождаемость младенцев. Теперь вся надежда на них.
Герхард согласно кивнул, заботливо поправил съехавший с головы ребёнка капюшон и включил сканер.
– Пора, – он крепко прижал к своей груди спящего ребёнка. Голубой луч сканера осветил слившиеся фигуры, и на мониторе появились мерцающие цифры: 09.03.2005.

2
Пожилой мужчина, по виду и запаху похожий на бомжа, прижав к себе старый ободранный портфель, заглянул в мусорный бак. Покопавшись, он вытащил пачку газет, туго перевязанную бечевкой и брошенную туда каким-то нерадивым распространителем одной из многочисленных партий. Крупные буквы заголовка читались с трудом, были заляпаны грязью и отходами мусорного бака.
«Презид… не …бирают, …ентами становятся!»
Пошевелив губами и, видимо, не осилив замысловатый лозунг, он побрёл к подвалу ближайшей многоэтажки.
Двое мужчин, сутулясь и отворачиваясь от порывов ветра, спешили к зданию вокзала.
– Всё нужно сделать быстро и без крови, – отрывисто говорил высокий брюнет в модной кожаной куртке и кепи а ля Жириновский. – Молодежь мы подготовили. Начали ещё летом. Организовано всё серьёзно: палатки, продукты, одежда, оранжевые ленты, даже апельсины завезли. Ваше дело – работа с пространством. Всё должно быть легко, празднично и никакой агрессии. Справитесь?
Второй мужчина в длинном чёрном пальто, с отрешённым лицом и развевающейся на ветру седой шевелюрой, молча кивнул.
– Спецслужбы России тоже готовятся, – продолжал брюнет, – но Вы, как мне доложили, лучший. Можно сказать, единственный в своём роде специалист по работе с пространством.
– Нас трое, – сухо заметил седоволосый.
– Трое – это хорошо. Ситуацию придётся контролировать круглосуточно и, по-видимому, не один день. Слишком многое наши российские коллеги поставили на своего кандидата. Надеюсь, с Вашей помощью мы придём к власти… Как Вы это делаете, убей Бог, не понимаю. Но главное – результат! Нужен положительный результат!
Они зашли в здание вокзала и направились в VIP-зал.
– Давно хотел Вас спросить, – понизил голос а ля Жириновский, – это, конечно, не моё дело, но для чего Вам политика? В политику приходят с сугубо земными целями. А Вы человек тонкой организации, возвышенных устремлений. Для Вас, насколько я смог понять, Бог не пустой звук. Зачем Вам переворот? Чтобы попробовать силу на Крещатике?.. Этот президент или другой – какая Вам разница? Я не так давно в администрации, а такого насмотрелся, – он обречённо махнул рукой. – Как говорится, богу богово, а кесарю кесарево…
Меланхоличное выражение слетело с лица коренастого мужчины.
– Вы не понимаете, – с нажимом произнёс он. – Перед Богом все равны, но Бог – исследователь… Через нас Он познаёт материю, тварный мир. Ему безразлично, кто вы – политик или бомж. Исследовать нужно всё: блеск и нищету, бедность и богатство, славу и забвение. Мы лишь клеточки Его. Он же существует вне страданий, вне времени и пространства…
– Постойте, а Дьявол? Он ведь получает власть над материей, сражаясь с Богом?
– Нет борьбы между Богом и Дьяволом и не может быть! Бог вечен! Все, в том числе и Дьявол, инструменты Его познания.
– А как же любовь? Бог завещал нам любить, но любовь беззащитна…
– Любовь мудра и терпелива. Любящий, как оголённый проводок, тут же реагирует на изменения в пространстве. Пытаясь выразить себя, он превращается в чуткий инструмент в руках Бога-исследователя. Удивительно не это! Познаваемое само стремится познать Творца! Маленький бог, живущий в «провинции» нашего тварного мира, жаждет познать большого Бога – Создателя.
– А что же талант? Он придуман людьми? Выходит, все талантливы, так как все боги?
– Талант отшлифовывает крупицы знания, – терпеливо продолжал объяснять седоволосый. – Иногда маленький бог записывает знание о большом Боге в прозе, картинах, стихах, и тогда другие маленькие называют его мудрым, владеющим истиной, помнят его и даже ставят ему памятники.
– Всё это слишком мудрёно для меня, – вздохнул утомившийся от теософских рассуждений сопровождающий. – Давайте подумаем, как с пользой потратить оставшееся время.
Он посмотрел на часы и с сомнением произнёс:
– Может, зря мы поездом едем?
– Вы же знаете, я не люблю самолёты, – холодно ответил специалист по работе с пространством. Он достал телефон и начал сосредоточенно набирать чей-то номер.
Сопровождающий согласно кивнул, положил кепи на свободное кресло, вынул из сумки ноутбук и уже через минуту был занят виртуальным миром Украины и ближнего зарубежья.
Налетевший порыв ветра прошёлся по палаткам со всякой снедью, закрутил бумажки, пожухлые листья и понёсся через дорогу.
Возле подъезда бомж вытащил из-под скамейки пустую бутылку и подобрал вырванный из школьной тетрадки листок, прибившийся к обочине покрытого трещинами тротуара.
Взглянув на выведенные детским почерком слова, он по слогам прочитал неизвестно откуда взятый текст:
«Истина никогда не меняется, Красота всегда существует, и Добро есть цель всего…»
1999, 2007

                Отрывок из книги «Изумрудная скрижаль»