И он судил - притча

           Мать его звали Бат–Шеба.  Была она из местечка Гило в  Эфиопии и принадлежала к племени Саба.  Отцом его, возможно, был хаттеянин Урия, один из храбрейших воинов правителя Иудеи. Дед  его Ахитофель, что в переводе означает - брат дьявола, предсказал Бат-Шебе, что один из его потомков будет править Иудейским царством.
          И случилось так, что соблазнил  Иудейский царь Бат–Шебу, жену мужнюю воина своего храброго хаттеянина Урии. Попала она в царский дворец и стала наложницей, а потом и любимой женой правящего царя Иудеи и получила новое имя Вирсавия.
           В срок, предопределенный Богом, родила Бат–Шеба сына и назвала его Шломо, что означает в переводе «Мир». Он был любимым воспитанником наби (пророка) Нафана.
           Не знал Шломо, кто был его истинным отцом, и спросить не у кого. А мать молчала. Что до прошлого? Его не вернешь.   До самой смерти ни разу правитель Иудеи не назвал Шломо своим сыном, хотя и пообещал сделать своим преемником.
          Сбылось. Все сбылось  по предсказанию деда. Заняв трон, не возгордился Шломо и у явившегося во сне Бога попросил не богатства, а разума, "... дабы различать, что добро и что зло и судить народ Твой справедливо».
         Слава о его мудрости  и справедливости распространилась далеко за пределы страны, которой он теперь правил. И судил он бедных и богатых, отверженных и приближенных. И многие униженные шли к нему за разрешением споров своих. И никто не уходил от него обиженным, но все поражались назидательным поучениям, открывавшим им путь к жизни праведной.  Уходили, удивленные  скорым, но справедливым решением. И передавали друг другу, что Бог наградил  царя сердцем разумным, чтобы судить справедливо и различать, что добро и что зло. И этим, возможно, он платил за свое неизвестное происхождение. Неизвестно, кем стал бы он, останься Бат-Шеба и Урия вместе.
           Однажды услышал Шломо в серале крики и плач.  На звук хлопка ладоней бесшумной тенью во внутренние покои скользнул евнух  и  низко склонившись, застыл у двери.
          Не словом, движением бровей спросил  Шломо:
          – Что там?
          –  О, Великий  и Справедливый. К тебе на суд пришли  две женщины наложницы начальника администрации. Он  перед залом  суда и ждет почтенно твоего решения.
           Из внутренних покоев Шломо прошел в тронный зал, предназначенный для официальных приемов и судебных процессов и сел на престоле своем, чтобы судить.
         – Пусть войдет, –  кивнул  начальнику стражи.
         – О, мудрейший из мудрых, справедливейший из справедливых! – пал ниц проситель, – прошу, разреши спор моих наложниц.  Двух блудниц, за красоту их, взял я в наложницы и поселил в отдельном доме. И обе родили мне. Но одна заспала ребенка, и семя мое погибло. Горе великое семье моей.  Боюсь наказать невиновную, а виновной оказать многие почести за сына.
          И отошел, и стал в стороне  начальник администрации. По велению царя в зал ввели наложниц.
            Две женщины пали ниц перед царем своим.  Как и все, служившие  Астарте, царице небес, богине луны и любви, были они шумны и необузданны в горе или во лжи своей. Лица их были закрыты покрывалами, и не видел  Шломо глаз их, а только слышал истошные вопли.
           – Царю своему лица  откройте, дабы видел я глаза ваши и речи ясные слышал.
 Встали   они  перед царем и откинули покрывала с лиц своих. И увидел он, и  заплакал, пронзенный их красотой. Губы его задрожали от мучительного желания.  Одну из них он своим судом должен будет вернуть в дом блудилищный,  а другая, уже как мать, уйдет в сераль, но не  его. Ибо годы прошли, и  уже не наполнялись чресла его неиссякаемой энергией пленительного чувства. Испив чашу наслаждения до дна, испытав все радости жизни, стал он, по словам  Иисуса, сына Сирахова, «подобно реке, полон разума».
           Многих женщин любил Шломо, ибо Бог дал ему неиссякаемую силу страсти. Были у него красногубые, черноглазые хаттеянки, чья яркая красота, расцветая прелестью юности, быстро увядала, словно цветок нарцисса.
          Не раз зажигали чресла его всепожирающим огнем  страсти пламенные филистимлянки, высокие и смуглые, с жесткими курчавыми волосами.
         Ассирийки, удлинявшие глаза свои, многажды согревали постель его, а дочери Сидона развлекали  нежным пением и игрой на флейте и арфе.
           Дарили ему безумства любви неутомимые в любви египтянки.
           Были у Шломо и молчаливые,  застенчивые моавитянки, чьи роскошные груди были прохладны и в самые жаркие летние ночи.
          Любил Шломо  и хрупких красавиц, которых привозили ему с севера. Льняные волосы и голубые глаза, чуть терпкий возбуждающий   запах кожи сводили его с ума. Нежность их в любви и неистовость в ревности из–за желания  быть единственной, восхищали его.
          Пред красотой стоящих блудниц отступили в памяти  его жены и наложницы, число которых было семьсот и триста. Две  женщины,  которых он не познал,  стояли перед ним. Две  женщины, которых он уже не познает, стояли перед ним в материнской красоте своей.
          Одна – белокожая,  с глазами цвета горячего кофе, с  высокой, налитой молоком,  грудью, открытой,  как  у всех  блудниц, без ожерелий на шее и подвесок в ушах.  Волосы тонкие и волнистые, цвета золота в  беспорядке покрывали  ее плечи, тонкая талия, плоский живот и широкие бедра, полускрытые прозрачными яркими юбками, возбуждали мысли и желания. От нее исходил тонкий аромат роз и  неповторимой свежести.
            У другой – волосы цвета  беззвездной тьмы, прямыми прядями падая на открытую грудь, оттеняли необычную белизну ее кожи. Глаза небесной голубизны, яркий крупный рот  выдавали суетную красоту. Слегка располневшая после родов, она  оставалась желанной. На руках наложница держала ребенка нескольких дней от роду.
          – Вот, рассуди нас, – начала она. Но ее перебила золотоволосая красавица.
          – Не слушай ее, Господин мой, ибо врет она, хотя и подруга мне. Она  заспала своего ребенка и подложила мертвого мне, а моего живого забрала себе.
          – Нет, это ты врешь,  на мое счастье позарилась, моего ребенка себе взять хочешь.
         – Великий и справедливый,  посмотри на сына  чрева моего. Он так же светел, как и я, и те  же родинки у него.
          –  Родинки! Это у моего сына родинки, а у твоего их не было. Вот, смотри за ушком и на плече, как и у меня.
           – Не-ет! Он мой, солнце глаз моих, жизнь моя. Верни мне сына!
           Истошные крики двух блудниц  разбудили  скульптуры зверей и птиц, украшавших трон и ступени к нему. Страшный рык и клекот хищных птиц, приводимых в действие механическим приспособлением,  повергали в трепет тех, кто намеревался дать ложные показания. Испугались, но не умолкли блудницы. Каждая доказывала свою правоту.  И в птичьем клекоте, и в  рыке львов слышал  Шломо: одна из них лжет. Но которая из них( Нет свидетелей ночной трагедии.
          И тогда, пристально посмотрев в глаза начальника стражи, приказал Шломо:
          – Принесите  меч. – И в судный зал внесли меч.
          Коварны сердца женщин. Сердца блудниц коварны вдвойне. Им  противны назидательные поучения, им неведом путь жизни праведной. Разврат и гнусные оргии сопровождают их жизнь. И тогда решил Шломо,  пусть сам младенец жизнью своей рассудит их.
          – Разрубите младенца  и каждой дайте половину. 
          И взмахнул начальник стражи мечом.
          – Не-ет, не-е-ет, не-е-е-ет! – дикий крик золотоволосой красавицы остановил занесенную руку с мечом.
         – Руби, что медлишь, пусть будет каждой половина! А живого – ни мне, ни ей.       
         – О, мудрейший! Оставь ребенка ей. Она его мать. Я солгала и готова принять смерть. Только бы он жил, только бы он жил на радость миру.
        Она стала некрасива в своем горе. Слезы исказили черты лица, крик искривил губы, побледнели ланиты, ореол золотых волос померк.  Кучей яркого тряпья лежала она у ног царя и молила, молила его об одном: – оставь, оставь в живых ребенка. Пусть с нею, только чтоб жил.
           – Поднимите ее и отдайте младенца. Она его истинная мать.
          Жестокость обнажила ложь и позволила царю уличить во лжи лжематерь.
            Великий Шломо, имя тебе Соломон! За мудрость твою и великодушие,  за понимание сердца человеческого, за  притчи и назидательные поучения – удивление тебе и память непреходящая.

И сказал Бог Соломону: "Вот я сделаю по слову твоему. Вот я даю тебе сердце мудрое и разумное, ... чтобы ты мог судить и различать, что добро и что зло ...»

           И было так!