Разговор о невидимо-видимом обществе. Гердер

                Гердер Иоган Готфрид
          Разговор о невидимо-видимом обществе

  /"Вестник Европы", 1802, No 22./
   
На сих днях один из моих приятелей рассказывал удивительные вещи о некотором обществе.
"Истинные дела его, говорил он, так велики, так необозримы, что целые века отделяют иногда начало от конца их.
Но все, что есть в свете хорошего, сделано участниками сего важного союза;
они беспрестанно трудятся для света, для истинной пользы людей, для потомства,
и главный предмет их благодеяний есть тот, чтобы -
сделать ненужными обыкновенные благодеяния".
Эта загадка возбудила мое любопытство. Вот разговор наш:
 
   Он. Что думаешь ты о гражданском обществе?
   Я. То, что оно есть прекрасная выдумка.
   Он. Без сомнения; но как считает его: целью или средством? Люди ли, по твоему мнению, созданы для государств или государства для людей?
   Я. Некоторые утверждают первое, но второе сходное с правдою.
   Он. Так и мне кажется. Государства соединяют людей, чтобы каждый из них тем лучше и безопаснее мог наслаждаться добром. Сложность частных благ есть благоденствие государства; другого нет и быть не может.
   Я. Очень хорошо. И так гражданская жизнь есть средство к счастью людей. Что далее?
   Он. Одно средство, и при том изобретенное человеком, хотя и соглашаюсь, что Натура всячески помогла ему изобрести его. Теперь спрашиваю: могут ли государственные учреждения, будучи выдумкою человека, не иметь судьбы человеческих средств?
   Я. Что называешь ты судьбою человеческих средств?
   Он. То, что обыкновенно соединено с ними; недостаток - то, что они в некоторых случаях производят действия, несообразные с своею целью.
   Я. Угадываю твои мысли; но мы знаем, от чего многие люди не пользуются благодеянием гражданских обществ. Государственные учреждения различны; одно лучше другого , некоторые совсем противны цели своей, а совершенного надобно еще подождать несколько веков!
   Он. Вообразив даже, что оно существует; вообразим, что все люди на Земле приняли это лучшее государственное учреждение: не уже ли не предвидишь разных его следствий, которые вредны для блага человеческого, и которые в состоянии Натуры остались бы нам неизвестными?
   Я. Тебе не легко будет наименовать хотя одно из них.
   Он. Десять, есть ли угодно,
   Я. На пример -
   Он. Мы вообразили, что все люди на земле приняли самое лучшее, государственное учреждение: желаю знать, могут ли они составить одно государство?
   Я. Не думаю; огромность его мешала бы действию правления. Кажется, что ему надлежало бы разделиться на разные области, управляемые одними законами.
   Он. В таком случае каждая область не будет ли иметь особенной пользы?
   Я. Без сомнения.
   Он. Особенные или частные пользы должны быть иногда несогласными и граждане двух разных областей, не смотря на единство политических уставов, имели бы такое же пристрастие к своей земле, какое имеют ныне Англичане, Французы, Немцы.
   Я. Вероятно.
   Он. Когда Немец встречается с Французом, или Француз с Англичанином, тогда говорит в них не человечество, а гражданство; всякой думает о своей особенной политике, и делается против другого холоден, осторожен, недоверчив, хотя они еще не имеют между собою никакого личного дела.
   Я. К сожалению, это правда.
   Он. Следственно и то правда, что гражданская жизнь, соединяя людей для вернейшего общего благоденствия, в то же самое время и разделяет их. Ступим еще шаг вперед. Многие из областей имели бы разный климат, следственно и разные потребности, разные обычаи и нравы, разные моральные системы и Религии.
   Я. Этот шаг велик.
   Он. Не смотря на их имена, они друг с другом стали бы так обходиться, как Христиане обходятся с Жидами или Турки с Христианами: то есть, забывая связь человечества, думали бы только о несогласии их мыслей и Веры.
   Я. Но для чего не вообразить, что народы, имея одно государственное учреждение, имеют также и одну Религию? Я даже не понимаю, как могут быть одинаковые гражданские уставы без одинаковой веры.
   Он. Ни я, а предположил это единственно с намерением отнять у тебя способ к возражению. Одно столь же невозможно, как и другое. Разные государства, разные и законы политические, разные законы, разные и Религии. Теперь видишь второе зло гражданского общества. Оно не может соединять людей, не разделяя их глубокими рвами и высокою стеною. Еще и того мало: гражданское общество делит не только народы, но и жителей одного государства до бесконечности.
   Я. По чему?
   Он. Может ли быть государство без различных состояний? Нигде члены его не имеют одинаково участия в законодательстве? по крайней мере равно непосредственного; следственно одни бывают сильнее других.- Положим, что граждане разделили бы все государственное имение на равные части: это равенство не продолжится ни двадцати лет, скоро будут зажиточные и бедные
   Я. Разумеется.
   Он .Представь же себе, сколько зла и неприятностей выходит из того!
   Я. К несчастию, мне должно с тобою согласиться. Но чего ты хочешь? того ли, чтобы я возненавидел гражданское общество, и пожелал, чтобы людям никогда не приходило на мысль соединяться под властью законов?
   Он. Сохрани меня Бог! Есть ли бы гражданское общество не имело в себе ничего доброго, кроме просвещения ума, и тогда бы я искренно благословил его; не смотря ни на какое зло.
   Я. Кто хочет наслаждаться огнем, должен сносить дым.
   Он. Конечно. Но тот, кто выдумал трубу, сделал хорошее дело и без сомнения не был врагом огня. Ты понимаешь меня?
   Я. Ни мало.
   Он. А сравнение, кажется, ясно. - Хотя люди и не могли соединиться в гражданской жизни без таких разделений, но можно ли назвать их добром?
   Я. Конечно нет.
   Он. Так ли они святы, чтобы нельзя было до них дотронуться?
   Я. С каким намерением и в каком смысле?
   Он. Чтобы не давать им распространяться далее пределов необходимости, и сделать их следствия по возможности невредными.
   Я. Это без сомнения везде дозволено.
   Он. Дозволено, но не повелевается гражданскими законами, которые не могут действовать вне границ государства; а такое дело есть общее для всех государств. Остается желать, чтобы люди мудрые и добрые во всякой земле добровольно взяли на себя эту великую должность.
   Я. Дай Бог.
   Он. Остается желать, чтобы в каждом государстве хотя философы не имели народных предрассуждений, и знали, где патриотизм не есть уже добродетель...
   Я. Дай Бог!
   Оп. Желать, чтобы везде были мудрые люди, которые, искренно следуя уставам своей Религии, не осуждали бы других на вечную гибель...
   Я. Дай Бог!
   Он. Желать, чтобы в Республиках и Монархиях хотя некоторые не ослеплялись блеском гражданского величия, и не стыдились гражданской низости; чтобы в их обществе знаменитый снисходил охотно и бедный возвышался духом.
   Я. Дай Бог!
   Он. А есть ли это желание исполнено? Есть ли везде найдем таких людей? Есть ли и впредь они никогда не переведутся?
   Я. Тем лучше!
   Он. Есть ли они не дремлют в свете, а делают добро, по верным правилам и лучшему плану?
   Я. Прекрасная мечта!
   Он. Одним словом, есть ли они называются ***?...
   
Приятель мой сказал мне имя одного известного общества, однако не думал звать меня в его члены, и признавался искренно, что оно не заключает в себе особенных таинств;
что всякой собственным размышлением может дойти до всех важнейших истин;
что обряды, слова и знаки не важны, и проч.
После того начался между нами другой разговор.
   Я. Что, есть ли кроме твоего общества могу наименовать другое, следующее такой же благодетельной системе; не тайное, не сокрытое от света, но работающее явно; не обрядами и символами, но ясными словами и делами; не среди двух или трех народов, но везде, где есть просвещение? Надеюсь, что тогда уволишь меня от вступления в ваше собратство.
   Он .С радостью. Селитра должна быть в воздухе прежде, нежели она может отсесть на стенах темного погреба.
   Я. Я давно живу в этом бессмертном обществе, и нахожу в нем мое любезное отечество, любезнейших друзей моих.
   Он. Тем лучше.
   Я. И не боюсь обманов, не вижу педантства, дыма, загадок, как в твоем...
   Он. Все это очень хорошо; прошу только назвать...
   Я. Общество всех мыслящих людей на земном шаре.
   Он. Оно конечно не мало; но, к сожалению, рассеяно и подобно невидимой церкви.
   Я. Оно в собрании - и видимо Фауст или Гуттенберг {Которые изобрели книгопечатание}, - как сказать по-вашему? - есть его Мастер Ложи или первый служащий брат. Я нахожу в этом обществе все, что ставит меня выше гражданских разделений и соединяет, так сказать, с духом человеческого роду, уничтожая преграды народные и личные.
   Он. Разумею. Ты хочешь сказать, что книгопечатание, посылая во все земли слова и знаки свои, делает ненужными другие тайные слова и знаки. Но согласись, что оно образует только мнимое общество.
   Я. Какому точно быть надобно. Одни умы решат правила; в личном знакомстве нет нужды; оно же имеет свои опасности: рассеяние, пристрастие, лесть. Только в знакомстве с умами на досках Фаустовых душа моя сохраняет независимость и свободу; там сужу смело и разбираю строго.
   Он. И ты находишь, что Авторы возносят тебя выше народных пристрастий, выше всех гражданских состояний и других предрассудков?
   Я. Без сомнения. В беседе с Гомером, Платоном., Ксенофонтом, Тацитом, Баконом, Фенелоном, я не думаю, к какому государству они принадлежали, какого состояния были ив каких храмах молились.
   Он. Это правда.
   Я. Знаю и то, что их правила, мысли и чувства соединяют меня со всеми благородными душами в свете.
   Он. Ты и сам можешь говорить с ними, открывая им, посредством книгопечатания, сокровища ума своего.
   Я. Есть ли бы у меня было такое дарование! Еще прежде нашего личного знакомства я беседовал с твоим духом, и не будучи членом вашего тайного братства, знал тебя по слову, осязанию и знаку. Дела Авторов, тебе подобных, давно открыли мне глаза и доказали красоту истины, добродетели, мудрости, действие, которого не могут произвести таинственные обряды, по крайней мере так скоро и надежно!..
   Он. Ты говоришь а делах?
   Я. Да: о Поэзии, Философии, Истории - вот по моему мнению священный треугольник! вот лучезарные светила народов, сект и поколений! Поэзия волшебною живописью предметов заставляет меня любить добро, Философия дает правила, История утверждает их опытом.
   Он. Но довольно ли того для исправления людей? не служит ли общество новым побуждением к добру?
   Я. Одно побуждение, усиленное чувством и разумом, лучше многих слабых... Число их подобно числу колес в машине; чем более колес, тем непрочнее.
   Он. Что же должно быть твоим единственным побуждением?
   Я. Человечество. Изображайте только святость его; трогайте сердца; доказывайте, что оно есть первая должность человека - и тогда все предрассудки, которые разделяют народы, состояния, веры...
   Он. Исчезнуть? Как ты ошибаешься!!
   Я. Не исчезнут, а сделаются безвредными: все, чего только может желать ваше славное братство! Не общество, но образ мыслей составляет характер души; где согласны мысли, там и союз. Два человека одних правил, сошедшись вместе, узнают друг друга без таинственных знаков. Всякой по своим обстоятельствам и возможности должен брать участие в великолепном здании человеческого блага, работать и веселишься работою других: ибо то бесконечное, необозримое здание может быть совершено только всеми руками. Тут не требуется личных связей, клятв и символов; не требуется никаких имен, кроме имени человека.
   Он. Мы можем обняться с тобою как братья одного Ордена. Так конечно: нельзя сокрыть света истинного, и не в темных пещерах должно искать его.
   Я. Все такие символы могли быть некогда хороши и полезны; но они не для нашего времени. Теперь мы имеем нужду в методе совершенно им противной: теперь нужна чистая, ясная и явная истина.
                (С Немецкого.)
            "Вестник Европы", 1802, N 22

"Разговор о невидимо-видимом обществе".
Гердер Иоган Готфрид

________________________________________
                /Редакция RSB/